Код произведения: 859
Автор: Бажов П.
Наименование: У караулки на Думной горе
OCR -=anonimous=-
У КАРАУЛКИ НА ДУМНОЙ ГОРЕ[1].
Вместо предисловия
В детстве пришлось мне три года провести в Полевском заводе. Было это
чуть не полвека тому назад - в 1892 - 1895 годах.
Жили мы за рекой, почти у самой горы Думной, в небольшом домике,
стоявшем на шлаковых отвалах.
Кругом было пустынно и безлюдно.
В той стороне, где теперь высятся многочисленные корпуса криолитового
завода и соцгородка, виднелось лишь чуть всхолмленное поле старого
Гумёшевского рудника, а за рудником и заводским поселком тянулись
темно-синей полосой бесконечные хвойные леса...
Недалеко от нашего дома находилась заводская "дровяная площадь". Для ее
охраны на горе Думной была поставлена будка с колоколом. Звон колокола по
вечерам казался таинственным, и детское воображение рисовало и связывало с
будкой всякие "страшные истории".
- Пойдем на гору сказки слушать, - пригласил меня один из первых моих
полевских приятелей.
- Сказки?.. Что я, маленький?
- Пойдем! Сегодня на карауле дедушка Слышко стоит. Он занятно
сказывает. Про девку -Азовку*, про Полоза, про всякие земельные
богатства...
В Полевском заводе тогда медеплавильное производство доживало свои
последние дни. Переделочные цехи работали на слитках Северского завода, но
тоже с большими перебоями. В этих условиях заводское население усиленно
ударилось в поиски золота и хризолитов. Понятно, что это отражалось и в
быту.
Об Азовке и Полозе, о кладоискательских приметах и всяких земельных
богатствах мне уже не раз приходилось слышать. Но все это было как-то не
по-настоящему, без начала, без конца. Послушать об этом заново показалось
интересно. Пошел с товарищем на гору и с той поры стал самым ревностным
слушателем дедушки Слышко.
Из игр потом вечерами выходил, чтобы не пропустить дежурства этого
заводского сказителя.
* * *
Звали его Хмелинин Василий Алексеевич, но это лишь по заводским и
волостным спискам. Для ребят он был "дедушка Слышко". У взрослых были для
него еще два прозванья - Стаканчик и Протча, на которые старик откликался.
Был он почти одинок. "Старуха" - годов на десять его моложе - больше
"по людям ходила": где повивалась, где домовничала... Может быть, поэтому
старик всегда был ласков с ребятами и охотно рассказывал им свои затейные
сказы.
Годы высушили его, ссутулили, снизили. И только не по росту широкие
плечи да длинные руки напоминали, что сила в этом теле была немалая.
Держался старик, однако, бодро, бойко шаркал ногами в подшитых валенках
и задорно вскидывал свою белую, клинышком, бороду.
Среди взрослых Хмелинин слыл знатоком "всех наших песков", веселым
балагуром, а порой и "подковырой".
* * *
На плотине "отдали восемь часов". То же повторилось на колокольне. Третья
очередь - Думной горы.
Дедушка Слышко уже взобрался на невысокий помост и ждет, когда замрет
вдали последний звук.
Потом размеренно бьет в колокол и приговаривает:
- Знай наших! Тонко, да звонко, и спать неохота...
Отбив, не спеша сходит с помоста, усаживается на крылечке караулки и
начинает набивать свою "аппетитную".
Самое спокойное время... В эти часы дед что-нибудь рассказывает. Но,
если попросит кто сказку, он всегда поправит:
- Сказку, говоришь? Сказку это, друг, про попа да про попадью. Такие
тебе слушать рано. А то вот про курочку-рябушку да золото яичко, про лису
с петухом и протча. Старухи маленьким сказывают. Ты, поди, опоздал такие
слушать, да и не умею я. Кои знал, и те позабыл. Про старинное житье - это
вот помню. Много такого от своих стариков перенял да и потом слыхал. Тоже
ведь на людях, поди-ка, жил. И в канаве топтали, и на золотой горке
сиживал. Всяко бывало. Восьмой десяток отсчитываю. Это тебе не восемь
часов в колокол отбрякать! Нагляделся, наслушался. Только это не сказки, а
сказы да побывальщины прозываются. Иное, слышь-ко, и говорить не всякому
можно. С опаской надо. А ты говоришь - сказку!
- Думаешь, про тайну силу, правда?
- А то как же...
- А у нас в школе говорили...
- Мало что в школе... Ты учись, а стариков не суди. Им, может, веселей
было все за правду считать. Ты и слушай, как сказывают. Вырастешь - тогда
и разбирай, кое быль, кое небылица. Так-то, милачок! Понял ли?..
Старик рассказывал так, будто он сам "все видел и слышал". Когда
упоминались места, видные с горы, он указывал рукой:
- Вон у того места и упал... - Около дальнего-то барабана главный спуск
был. Тут и собрались, а Степан и говорит... - Теперь нету, а раньше,
поправее вон тех сосен, горочка была. Змеиная прозывалась. Данило и
повадился туда...
Если приходилось слышать сказ во второй или третий раз, легко было
заметить, что старик говорил не одними и теми же словами. Порой менялся и
самый порядок рассказа, по-разному передавал он и всякие подробности.
Иной слушатель не выдержит - заметит:
- В тот раз, дедушка, ты об этом не говорил...
- Ну, мало ли... Забыл, видно, а так, слышь-ко, было. Это уж будь в
надежде - так!
Всю свою долгую жизнь, "пока мога была", старик работал на рудниках и
золотых приисках*. Жизнь горняка и старателя* он "испытал до дна". Все
было ему известно, вплоть до "нечаянного богатства". В свои сказы старик
вводил многое из того, что сам видал, сам испытал. И наравне с явным
вымыслом была в его сказах и чистая правда.
Рассказывая, например, "о старой дороге", он показывал место, где она
проходила, хотя никаких признаков ее уже не было. Такая дорога
действительно была, судя по историческим документам.
"Старые люди" у Хмелинина живут и действуют близко к исторической
правде.
Хозяйка Медной горы, Полоз, его дочери Змеевки* - вся эта "тайная сила"
действует по-человечески, вполне сознательно: одним помогает, других
наказывает, барам и начальству всегда враждебна.
Действиями этой силы старик объяснял многое, что казалось непонятным
малограмотному горняку прошлого.
"Исчезла жилка - Полоз отвел; в камне оказалось золото - Змеевка
прошла, след оставила; нашел человек редкие по красоте и объему глыбы
малахита - Хозяйка горы помогла", и т. д.
В результате сказы Хмелинина можно рассматривать как своего рода
историко-бытовые документы. В них не только отразилась полностью тяжелая
жизнь старого горняка, но и его наивное понимание "земельных чудес" и его
мечта о других условиях жизни, каких - сказитель и сам не знал, не мог
представить себе, но только не тех, в каких проходила его жизнь.
Сказы В. А. Хмелинина в свое время никем записаны не были.
Заводские служащие - "прахтикованные техники" или "люди с хорошим
почерком и бойким счетом" - не могли, конечно, оценить сказы по
достоинству, а те, что "стояли повыше" и были чуть грамотнее, относились
пренебрежительно к "каким-то сказам старичонки караульного".
Этим "важным людям" было невдомек, что неграмотный "старичонка
караульный" с редкой глубиной прочувствовал и понял жизнь горнозаводского
рабочего и, как подлинный художник, сумел передать ее в образах, где
уральская фантастика переплелась с исторической правдой.
* * *
Память не в силах, конечно, донести полностью все то, что было слышано
чуть не полвека назад. В лучшем случае сохранились остов сказа, его стиль,
кой-какие имена, названия да некоторые наиболее запомнившиеся выражения.
По этим вешкам сказы и воспроизводились. Помогло также некоторое
знакомство с историей заводского округа, близость родного местного говора
и свой жизненный путь, долгое время проходивший по тем же местам, где
работал, жил и слагал свои сказы дедушка Слышко.
Хотелось бы, чтобы эта запись по памяти хоть в слабой степени отразила
ту непосредственность и увлекательную силу, которыми были полны сказы,
слышанные у караулки на Думной горе.
П. Бажов.
[1] "У караулки на Думной горе" - предисловие П. П. Бажова к первому
изданию в 1939 году его сборника уральских сказов "Малахитовая шкатулка".