Код произведения: 450
Автор: Анфилов Глеб
Наименование: Испытание
Глеб Анфилов.
Испытание
-----------------------------------------------------------------------
"Знание - сила", 1962, N 4.
OCR & spellcheck by HarryFan, 31 July 2000
-----------------------------------------------------------------------
Комиссия собиралась неторопливо. Точно в пять пришел один Кудров и сел
в первом ряду. Потом пришли Галкина и Иоффе; и стали смеяться над
Кудровым, который, оказывается, забыл в столовой футляр от очков. Кудров
взял у них футляр и вежливо поблагодарил. Потом пришел профессор Громов,
сел рядом с Кудровым и начал листать какую-то книгу. "Очень уж, все они
спокойные", - подумал я. Было уже четверть шестого, пора было начинать, и
я отправился за Рубеном.
Рубен, с печальным, как мне показалось, видом, подбирал испытательные
таблицы. Я был уверен, что все будет хорошо, и сказал ему об этом. Он
ничего не ответил, посмотрел на часы.
- Ладно, Рубен, - сказал я, - идем показывать фокусы.
- Ты все проверил?
- Ты сам проверял пять раз. И вдобавок я испытал каналы, когда перенес
приборы.
Мы вышли в комнату, где собралась комиссия. Рубен всем пожал руки и
начал вступительное объяснение, в котором, пожалуй, не было необходимости,
потому что все и так знали, в чем дело.
Каждый человек что-нибудь не умеет. Я, например, не умею танцевать. А
Рубен не умеет выступать. Он говорил сбивчиво, с акцентом и на таком
высоком научном уровне, что лучше не слушать - ничего не поймешь. В
середине объяснения профессор Громов не очень учтиво перебил его:
- Мы уже знакомы с теорией, Рубен Александрович, давайте эксперименты.
- Да-да, скорее эксперименты, - сказала Галкина.
- Ну и превосходно, - заторопился Рубен. - У нас все готово. Давай,
Сережа, - сказал он мне.
Я включил питание, сел в углу комнаты на стул и надел на голову обруч.
Рубен сказал:
- Каждый из членов комиссии будет проверять действие приборов на себе.
Я начну с демонстрации простейших видеопередач: член комиссии воспримет
зрение лаборанта Карташева, - Рубен кивнул в мою сторону. - Затем главное:
перемещение чувств. Прежде всего приглашаю вас, Петр Нилыч, - обратился он
к Громову.
- Попробую, - пробурчал Громов.
Рубен усадил его за пульт в противоположном от меня углу комнаты, надел
ему на голову обруч, объяснил функции ручек на пульте и включил мой
сигнал. Громов сам довел его до своего уровня, медленно поворачивая
верньер настройки.
Я заметил этот момент: Громов вздрогнул и прищурился. Рубен тихо сказал
ему:
- Петр Нилыч, надо закрыть глаза...
В ярко освещенной комнате метрах в семи передо мной сидел грузный лысый
человек с закрытыми глазами и черной полоской обруча на лбу. Я в упор
смотрел на него...
Белая и зеленая стена, стол, пульт - и вон там, на стуле, он,
председатель комиссии, наш первый судья...
Вот он поднес руку к голове, провел по лбу, махнул рукой. Не открывая
глаз, поднялся со стула, сделал неловкий шаг в сторону... Вернулся,
нащупал руками стул, сел.
Сказал негромко, хриплым голосом:
- Первый раз в жизни вижу себя с закрытыми глазами...
Я вынул из кармана номерок от пальто и с секунду смотрел на него.
Громов сказал:
- Номерок от гардероба, кажется, сто восемнадцать.
- Совершенно точно, - сказал я и бросил номерок на стол.
Иоффе быстро взял номерок и повторил:
- Номер сто восемнадцать.
Галкина сказала:
- Между профессором и Сергеем надо поставить ширму...
Профессор вдруг крикнул:
- Сергей, пожалуйста, закройте глаза. Я устал.
Я закрыл глаза. Профессор попросил Рубена выключить в комнате свет.
Рубен исполнил просьбу.
В темноте я различал, как Громов снял с себя обруч и положил его на
стол. Потом он сам подошел к выключателю, щелкнул им и сказал:
- С меня, товарищи, довольно.
Грузно сел на диван, наклонив голову и прикрыв глаза ладонью.
Галкина подсела к Громову, дала ему что-то успокаивающее, начала
массировать ему шею и сказала:
- У профессора перенапряжение... - Она показала Рубену кардиограмму
Громова.
Рубен быстро согласился:
- Возможно, очень возможно. Нужна ведь тренировка.
А я подумал, что он слишком легко соглашается. Громов просто стар. Все
молчали. Усталость Громова, видно, встревожила их. Рубен был огорчен.
Тишину нарушил доцент Кудров:
- Надо продолжить испытание, - сказал он, вышел вперед, сел перед
пультом и надел обруч.
- Да-да, продолжайте, - сказал Громов, не отрывая руки от глаз.
Появилась ширма. Теперь я не видел своего партнера. Рубен принес стул и
пригласил сесть рядом со мной Иоффе. "А Галкина села рядом с Кудровым, за
ширмой.
Рубен принес таблицы зрительной проверки, Я старательно рассматривал
их, повинуясь указующему персту Иоффе. Кудров громко и внятно описывал то,
что я вижу. Иоффе сравнивал и подтверждал.
- Один, четыре, семь, семь. Шрифт - курсив...
- Да.
- Бе, эн, латинское эс, латинское эф, римская четверка.
- Верно.
- Знак интеграла движется слева направо...
Громов пришел в себя и уселся против ширмы - чтобы видеть и меня и
Кудрова.
И тут Кудров, как назло, стал путать знаки. Это и понятно; начались
трудные таблицы - с мелкими шрифтами, сплошными формулами. И зачем Рубен
включил их в программу опыта!
Спустя минуту Кудров заявил:
- Началась сильная головная боль! Сергей, закройте глаза!
Я закрыл глаза, но услышал, как Кудров крикнул: "Откройте! Все в
порядке"!
Он вновь принялся за работу. Работал он хорошо, честное слово. Требовал
чаще менять таблицы, повторял движущиеся знаки, усиленно вчитывался в
мелкие символы. Он заметно торопился. Но ошибался меньше - вероятно, ценой
больших усилий, ибо головная боль у него конечно, не прошла, а даже
усилилась.
И вот слабым сиплым голосом он сказал Рубену:
- Хватит!
Рубен быстро выключил мой сигнал.
Кудров откинулся на спинку стула, вынул папиросу, закурил и, сделав
несколько затяжек, обратился к Рубену:
- Давайте перемещение чувств.
- Нет, - сказал Громов, - только не Кудров, он устал.
- Я вполне отдохнул, Петр Нилыч, - возразил Кудров.
- Нет-нет, - сказал Громов. - Теперь пусть Иоффе.
- Именно, с удовольствием, - сказал Иоффе несколько унылым тоном, но с
улыбкой.
- Это ваше "переселение душ" выглядит как будто эффектно, - обернулся
Громов к Рубену.
"Ого! Еще бы не эффектно", - подумал я и надел ниже видеообруча
биотоковый ошейник.
Итак, моим партнером будет Иоффе. Рубен уже навесил на него амуницию.
Этот главный эксперимент заключался в следующем. Меня привяжут к креслу
и вместо того, чтобы передать мое зрение партнеру, наоборот, мне закроют
глаза, а его зрение передадут мне в мозг. Кроме того, мне от него
передается некоторая доля биотоков его слуха, осязания и обоняния. А от
меня к нему идет та часть моих токовых систем - нервной, двигательной,
рефлекторной и мыслительной, - которая возбуждается его раздражителями. В
итоге он воспринимает идущие от меня сигналы как информацию, управляющую
его движениями и вообще всем его поведением. Схема тут очень путаная.
Бесчисленные обратные связи, мудреные фильтры. Шедевр, вершина
изобретательности Рубена. Грубо говоря, в принимающего должно войти "я"
индуктора. Я должен войти в Иоффе.
Рубен начал регулировку уровней сигнала. Тут сорокаканальная передача,
и регулировка очень тонка. Я видел, что дело идет с трудом, Иоффе слишком
нервничает. Чудак, ему предстояло лишь забыться, ненадолго "потерять
себя". Что-то вроде сна или гипноза.
Подстроив последний биопотенциал, Рубен пригласил всех членов комиссии
в коридор, где они секретно от Иоффе придумали программу опыта. Это было
сделано быстро. Через несколько минут я держал в руках записку, в которой
значилось:
"Написать как можно быстрее цифрами и словами номера своего паспорта и
комсомольского билета; сделать первое упражнение своего утреннего
гимнастического комплекса; открыть книгу на странице, номер которой равен
числу лет вашего возраста, и прочитать вслух несколько слов, начинающихся
на начальную букву месяца вашего рождения; отвечать на устные вопросы, но
на первый из них не отвечать - отказаться".
Я три раза прочитал задание. Кажется, запомнил хорошо.
Рубен спросил меня, все ли ясно, отобрал записку, надел мне на глаза
повязку, плотными брезентовыми лентами пристегнул к креслу мои руки и
ноги. Я сидел, крепко связанный, не способный шевельнуться, ослепленный.
- Ну, Сережа, время. Ни пуха ни пера! - услышал я тихий голос Рубена, и
он надел мне на уши мягкие круглые глушители.
Потеряв общение с внешним миром, я должен был минуты четыре ждать
биотокового равновесия. И тут я пустился в свои любимые мечты. Я думал о
том времени, когда наши опыты триумфально завершатся, когда вместо этого
толстенного кабеля партнеров соединят просто радиоволны. Нажал какую-то
кнопочку - вызвал абонента, живущего в Африке, и тот передает мне частичку
своего зрения. Из Ленинграда я увижу мир его далекими глазами! Без всяких
телевизоров! А может быть, удастся получить от него не только зрение, но и
другие чувства, ощущения. А ему - передать свои. Или, скажем, совмещать
зрение, слух разных людей... Делать слепых зрячими, глухих способными
слышать...
Потом я мысленно повторил задание и подумал, что к его составлению
наверняка приложил руку Кудров. Не отвечать на первый вопрос! Надо ж
додуматься. В лабораторных опытах мы такого не делали, потому что...
потому что верили Друг Другу. Впрочем, требование достоверности...
Я почувствовал острый укол в затылочной части - Рубен включил на меня
Иоффе. Тьма превратилась в смутную, туманную белизну. Из нее неясно
выплыли стены комнаты, лица членов комиссии, обступивших меня... Еще один
укол... Нет, не меня, а Иоффе. Нет, надо помнить, что меня, именно меня...
Вот стоит Лариса Галкина! Я никогда не называл ее по имени. Иоффе наверное
близорук, не очень хорошо видно. Будто не в фокусе. Теперь я начинаю
слышать. Кто-то говорит. Звук не непрерывный, а прерывистый, искаженный,
грубо сложенный из отдельных элементов. Смысл я уловить не могу. Какой-то
хрип... Звук становится отчетливее. Это говорит Громов:
- Ваше самочувствие? Как чувствуете себя?
Хочу ответить сразу "хорошо" и "так себе". Первое мое, второе Иоффе. И
тут же вспоминаю: на первый вопрос отвечать нельзя. Говорю:
- Я отказываюсь отвечать. - И не узнаю своего голоса. Он прерывист и
невнятен. И тембр! Тембр Иоффе!
Я пытаюсь вспомнить, так ли это должно быть. Так ли бывало прежде? И
думаю, что все-таки это поразительно! Слава богу, я не скептик, я еще не
разучился удивляться...
Иоффе как будто уже не мешает. Передо мной - лист бумаги и карандаш.
Надо писать номера паспорта и комсомольского билета, Быстро пишу. Цифрами,
потом словами. Вижу "свои" пальцы - незнакомые, узловатые, морщинистые.
Надо мной склонился Кудров. Смотрит, как я пишу. Видно, изучает почерк.
Я встаю, чтобы сделать гимнастические движения. За мной тянется шлейф
проводов. Члены комиссии расступаются, дают мне месте. Опять непривычное:
я выше Рубена. Он смотрит на меня дружелюбно, спокойно, чуть-чуть
тревожно. А впереди, прямо передо мной - фигура скрюченного, связанного
человека с повязкой на глазах и глушителями на ушах. Я настоящий! Там,
подле этой фигуры, подле меня - Галкина. Она следит за дерганьем моих
настоящих рук и ног, за движением губ, снимает кардиограммы,
энцефалограммы и все прочее.
Размахивая руками и ногами, я чувствую некие намеки на сопротивление
привязанных ремней. Это - оттуда, от моего настоящего связанного тела. Так
и должно быть, так и должно быть. Все хорошо!
Я без устали машу руками. Поднимаю тяжелые ноги в чужих коричневых
остроносых туфлях. Вспыхивает яркий свет. Слышу, как трещит киноаппарат, -
Кудров снимает мою гимнастику, Громов громко спрашивает:
- Как ваше имя? Быстрее!
Откуда-то из глубины сознания автоматически, бездумно приходит ответ:
"Лев Иоффе". Но тут же он пропадает, как и бывало в опытах со своими
ребятами. Отвечаю уверенно:
- Меня зовут Сергей Карташов! - получается бодро и весело.
- Еще раз! - говорит Кудров.
Я повторяю свое имя.
- Выполняйте задание дальше, - говорит Громов почему-то недовольным
тоном.
Вот книга. Ее надо открыть на странице 38. Нет, 19! Мне девятнадцать
лет. Читаю слова, начинающиеся на букву "н", ибо месяц моего рождения
ноябрь: "новое", "но", "неисправность", "настроение"...
- Достаточно, - говорит Громов.
Тут же подскакивает Кудров и дает мне понюхать какой-то черный порошок.
Пахнет одеколоном. Нет жженой шерстью. Чем же все-таки? Такие разные
запахи, и я почему-то чувствую их оба и отдельно! Я честно говорю:
- Ощущаю одновременно запахи одеколона и жженой шерсти.
- Какой преобладает? - спрашивает Кудров.
- Одеколон, - говорю я. - Нет, шерсть, шерсть.
- Окончательно?
- Шерсть.
Да, шерсть. Теперь ясно. Кудров продолжает:
- Расскажите свою биографию.
Я принимаюсь рассказывать. Вдруг ощущаю резкую боль в голени. Откуда
она, непонятно. Кудров отрывисто бросает:
- Что?
- Боль в ноге, - говорю я, указывая рукой вниз. - Уже прошла...
- Напишите уравнение Шредингера, - неожиданно приказывает Кудров.
Нет, я не знаю такого уравнения. А может, знаю? Перед глазами четкие
символы - не оно ли? Мелькают в уме слова "пси-функция", "оператор"...
Нет, не то. Я внезапно понимаю, что это уравнение знает Иоффе! Кричу:
- Не знаю! Не знаю!
Тут у меня начинается головная боль. Слишком долгий опыт. Даже при
тренировке неизбежна эта боль.
- Сильно болит голова, - говорю я.
Рубен подходит, сажает меня на стул, склоняется над пультом. Я
погружаюсь во тьму, теряю сознание...
Я очнулся на диване. Галкина терла пальцами мою шею. Рубен держал мою
руку и считал пульс. Рядом сидел Иоффе.
- Самочувствие? - спросил Рубен.
Я сказал, что все в порядке. И верно, боль утихла. Осталось лишь легкое
головокружение.
- Ну, как? - спросил я Рубена.
- Нормально, малыш, - ласково ответил он. - Если не считать, что ты
немного путался и врал. Это в порядке вещей.
- Я путался?
- Ну да, слегка, - сказал Рубен.
Для меня это было новостью. Я постеснялся спрашивать Рубена подробнее.
Да на это уже и времени не было. Члены комиссии собрались на обсуждение.
Обсуждение, которое завершится решением, определяющим судьбу наших работ.
Члены комиссии расселись. Я устроился рядом с Рубеном. И вот началось.
Первым высказался профессор Громов.
- Сегодняшние эксперименты, - сказал он, - интересны. Они
свидетельствуют... э... о некоторых сдвигах в работе группы Рубена
Александровича...
"Некоторые сдвиги"! Ничего себе, оценка! Я вознегодовал. Впервые в
истории науки человек может видеть мир глазами других людей - буквально,
без всяких аллегорий. Разве это не колоссально?
А Громов, перелистывая протоколы, вспоминал случившиеся ошибки в
видеопередачах, подсчитывал их, тут же на доске рассчитал долю
отрицательных результатов. Она оказалась равна пятнадцати процентам.
- Не очень много, но и не очень мало, - сказал Громов с равнодушным,
неумолимым педантизмом.
Я злился на Рубена. Зачем ему понадобились эти малые контрасты, эта
мелкость шрифтов! Зачем?! Ведь в них заведомые ошибки.
- Что касается механизма перемещения чувств, - продолжал Громов, - то
тут положение еще хуже. В ряде проб достоверность полноты перевоплощения
встала под сомнение...
Я сидел красный, с горящими ушами. А профессор говорил веско и
убежденно:
- На вопрос об имени испытуемый сначала ответил как партнер-приемник и
лишь потом как индуктор.
- Этого не могло быть... - пролепетал я.
- Это было, Сережа, - сказал Рубен. - Ты сперва отрекомендовался "Лев
Иоффе". Ответы записаны на магнитофон.
В отчаянии я стиснул зубы. Рубен поднял брови, улыбнулся, потрепал меня
по спине.
- Кроме того, - говорил Громов, - один ответ был дан непосредственно
индуктором - без перевоплощения. Была путаница в номере паспорта - в
цифровой записи последний знак принадлежал паспорту Иоффе, а не Карташова.
- Словесная запись сделана верно. И номер комсомольского билета верен,
- вставил Кудров.
Профессор говорил дальше:
- Были нечеткими гимнастические движения, была задержка в опознавании
запаха...
- Какой же был запах? - спросил я тихонько Рубена.
- Шерсть. Кудров сжег кусочек вот этой прокладки.
- А одеколон?
- Одеколон Галкина давала нюхать тебе привязанному.
Вот оно что! И придумал это, конечно, Кудров. И Рубен это разрешил,
хотя знал, что возможна путаница. Зачем?
- Укол в ногу индуктора был принят за боль в ноге принимающего, -
говорил Громов. - Из семи упражнений только три выполнены точно...
- Хорошо вышло с уравнением Шредингера, - опять вставил Кудров.
- Да, - согласился Громов, - это вышло.
- Иоффе, как только очнулся, вмиг написал его по просьбе Кудрова, -
шепнул мне Рубен.
Громов закончил так:
- Я считаю, что проблема "переселения душ" пока только поставлена... -
он замялся, - ...удачно поставлена и подтверждена предварительными
экспериментами. Так и следует записать в решении комиссии.
- Пожалуй, чуть-чуть иначе, - отозвался Кудров. - Проблема поставлена
весьма удачно, с хорошими предварительными экспериментами, с
многообещающей аппаратурой.
- Можно и так, - согласился Громов и, усевшись в свое кресло, ткнул
рукой в Галкину, - теперь вы.
Галкина говорила про болевые ощущения участников опытов, про
чрезмерность нагрузок, анализировала энцефалограммы. Минут пять она
описывала мой обморок, который назвала "граничащим с тревожным".
- Долго я валялся дохлый? - спросил я Рубена.
- Восемнадцать минут.
"Слишком много", - подумал я.
Да, все было как будто правильно. И все было, по существу, против нас.
Я сидел, словно на иголках, меня не покидало чувство нелепой и вопиющей
несправедливости по отношению к Рубену, ко мне, ко всем нам. Вдобавок я
был еще слаб. Настроение было дрянное.
Меня удивило, что Кудров отказался выступать. Он сказал только:
Свои мысли и замечания я выскажу Рубену Александровичу в письменном
виде.
- Вот за это спасибо, - сказал Рубен.
Иоффе тоже не выступал. Он заявил, что во всем согласен с другими и
тоже даст Рубену письменный отзыв.
...Протоколы подписаны. Экзамен окончен. Галкина сказала, что решение
будет подготовлено завтра. Его еще надо согласовать с директором
института.
И вот мы с Рубеном идем домой. Неторопливо, устало. Я частенько его
провожаю, потому что он мой бог. Он - великий ученый и уже вошел в
историю. Тихо, скромно, без фраз, без посулов он творит новое, сказочное
направление в кибернетической биофизике. И именно потому, что он великий и
мы все около него делаем великое дело, мне до слез обидно за то, что
произошло сегодня. Никакого триумфа. Будничная обыкновенность. И такое
впечатление, что к ней он и стремился.
Сейчас, когда мы вдвоем, я не могу ни о чем спросить его. Что он
ответит! Разве виноват он в своем доверчивом характере. Ну почему нет в
нем никакой важности, этакой эрудированной солидности!
Рубен говорит:
- Зайдем, Сережа, в кафе. Ты совсем хилый стал...
Ох, Рубен! Что ж, кафе так кафе. Громыхая подносами, мы топчемся у
витрин, берем яичницу, булочки, кофе. Садимся за столик, жуем.
- Вот что, Сережа! - начинает Рубен. - Ты напрасно надутый и сердитый.
Я, видишь ли, сам пошел на такую проверку... Программа серьезная, без
скидок.
- И в итоге провал! - не вытерпел я.
- Нет, не провал. Откуда ты выдумал провал? Все правильно и хорошо.
- И громовская оценка - хорошо? И ошибки, которые ты допустил нарочно -
хорошо?
- Стой, стой, - сказал Рубен. - Ты, наверное, хочешь, чтобы тебя только
хвалили? - Он повысил голос. - Этого ты хочешь?
Я молчал. Он заговорил тихо:
- Последнее время мне, Сережа, стало трудно с вами. Уж больно вы
расхвастались. У вас какое-то доделочное настроение. Будто чуть подправить
- и проблемы решены. А они только поставлены. И Громов прав, и Кудров
прав. Ты, пожалуйста, расскажи это Рашидову и Алле. Хороший урок. - Он
помолчал. - И мне тоже урок.
Я тянул кофе и чувствовал, что успокаиваюсь.
- Делает дело не тот, кто доволен достигнутым, а тот, кто недоволен, -
сказал Рубен.
Наверное, это восточная пословица.
- Между прочим, - закончил он, - Кудрова я постараюсь пригласить к нам
постоянным консультантом.
...Шагая к себе на Разъезжую, я уже не чувствовал досады. Падал мокрый
снег, дома светили разноцветными окнами. Я снова унесся в мечты. Я смотрел
на прохожих - скромных и важных, спешащих и неторопливых, добрых и злых...
Все разные! Что будет, если дать им возможность связаться нашим механизмом
перемещения чувств! Захочет человек - и включится в зрение, в слух, в
мысль всех, кто этого пожелает. Заболеет, потеряет сознание летчик в
самолете - чьи-то добрые и уверенные руки возьмут на себя управление. Руки
с Земли! Постоянная, беспрерывная взаимопомощь...
Может быть, получится иная, новая природа разумной жизни? Может быть,
это безмерное обогащение личности?.. Кто знает!.. Какие-то новые, никогда
не бывалые отношения. Впрочем, это пока фантазия чистой воды... Рубен
морщится от таких разговоров...
Желторотый я все-таки.