Код произведения: 4482
Автор: Забирко Виталий
Наименование: За морями, за долами, за высокими горами...
Виталий Забирко
ЗА МОРЯМИ, ЗА ДОЛАМИ, ЗА ВЫСОКИМИ ГОРАМИ...
----------------------------------------------------------------------------
Сб. День гнева - Москва, Молодая гвардия, 1991. - 384с.
ISBN 5-235-01968-7
OCR and spellcheck by Andy Kay, 31 December 2001
----------------------------------------------------------------------------
Планета была как планета, по всем статьям подходила под стандарт Грейера
- Моисеева о возможности углеродной жизни, но ее здесь, конечно, как всегда
не было. Не верил Родион уже ни во что - ни в теорию, ни в прогнозы. И
вообще, ему до самых селезенок надоело прозябание в Картографической службе.
Сектор такой-то, звездная система такая-то, планет столько-то, по неделе на
составление характеристики каждой из планет и... И опять все сначала. Может
быть, это кому-нибудь и по Душе, но Родиону хотелось чего-то более стоящего.
И пусть он уже три года стоит в очереди в комплексную экспедицию, и
конца-края еще не видно, но с этой работы он уйдет.
Он назвал эту планету, такую приятную с орбиты, нежно-салатную, "Happy
End". Словно подвел итог своей деятельности в Картографической службе. Но
затем подумал и осторожно отбросил "счастливый". Просто "The End". Так
звучит более решительно и бесповоротно. Точка.
Он плавно опускал корабль на поверхность планеты и думал только об одном
- как через пару недель вернется в здание Картографической службы и скажет:
"К чертовой бабушке! Родион Сергеевич уходит!" - и все, наконец, поймут, что
он на самом деле уходит, - как вдруг на высоте нескольких сот метров
почувствовал треск и искры, злые колючие иголки на борту корабля, но уже
ничего не успел сделать. Планета ударила в корабль чудовищной молнией, и он
кувырком полетел вниз. Перед самой землей сработала аварийная блок-система,
выхлоп стартовых дюз смягчил удар, оплавив порядочную площадку, и корабль
боком, сминая корпус, приземлился.
Родион пошевелился. Руки. Ноги. Голова. Все тело. Что еще?
Корабль.
С минуту он прислушивался к тишине, как стонет и звенит отлетающими
чешуйками обшивка, что-то шипит, скрипит и дымится, и затем почувствовал
вонь. Горючую помесь жареных тухлых яиц на горелом трансформаторном масле.
Вокруг было темно, кожное зрение не помогало, перегретые предметы сочились
ржавой теплотой, стреляли искрами и тускло тлели огнями эльма. Святого
Эльма.
- Как на кладбище, - вслух сказал он. - "The End". - Встал с кресла.
Спотыкаясь о новые углы, горячие и стреляющие по коленкам разрядами.
Родион нащупал лук и ткнул в него кулаком. Перепонка лопнула (значит,
атмосфера была пригодной для дыхания), по глазам ударил свет, а в лицо -
вполне приемлемый, разве что сильно пахнущий озоном, воздух. Запах у него
был непривычный; не как после грозы, и чувствовалось, что это вовсе не
последствия катастрофы, а просто обыкновенный здешний аномально
наэлектризованный воздух.
Родион хотел было выйти, но хватило сил и ума подавить столь заманчивое
желание, глубоко пару раз вдохнул, вздохнул и принялся за осмотр бортовых
систем. Первое, что предписывала инструкция, - состояние биокомпьютера.
Родион открыл заслонку, и оттуда ляпающим потоком хлынула серо-зеленая, с
красными прожилками слизь, разливаясь по полу дымящейся, дурно пахнущей
жижей. Здесь все было ясно.
- Бедный мой, бедненький, - пожалел он. - Тебя трахнули молнией, затем об
сухую дорогу, и ты не выдержал, старина, разложился в эту дурную,
отвратительную массу, но это ничего, это все чепуха, мы тебя починим,
отладим, и ты будешь как новенький, новорожденный, и пусть ты почти ничего
не будешь знать - так ведь это тоже не беда, рядом с тобой будет великий
исследователь, покоритель пространств, свирепых диких планет, гордых женских
сердец и прочей нечисти...
Ну и чушь я несу, подумал он. На радостях, что остался жив, просто
какой-то словесный понос прорвался. О пространствах, сжатых гармошкой, о
суперпланетах с ураганами, плазменными вихрями и гравитационными аномалиями,
ты знаешь только понаслышке; а женщины никогда не страдали по тебе мигренью,
не говоря уже о пресловутой прочей нечисти...
Он вычистил от слизи приемник биокомпьютера, нашел в резервном отсеке два
брикета эмбриткани, хорошенько размял, затем сорвал с них пластиковую
обертку и, бросив их, уже измочаленные, в вычищенную нишу, до краев залил
водой.
- Мы еще поживем, - похлопал он по корпусу машины и закрыл заслонку.
Когда он поднял кожух пульта, то подумал, что лучше бы этого не делал.
Насквозь сожженные провода, обугленные биосистемы и копоть, мерзкая, жирная,
черная копоть. Он так и оставил пульт открытым - пригодится ремонтникам - а
самому нужно немедленно, сию минуту бежать отсюда, рассеяться, развеяться,
чтобы хандра не успела оседлать его, как соломенного бычка.
Родион выглянул в люк. Местность была гористая; сплошь скалы да скалы,
светло-зеленые, зеленые, зеленые с белыми жилами, зеленые с золотистыми и
черными - полуобезвоженный малахит. Он облюбовал солнечную площадку и
катапультировал туда двух роботов-ремонтников, две увесистые, неподвижные
туши с тухлыми мозгами. Он не ожидал ничего лучшего - хорошо еще, что их
отсек был цел и невредим, и катапульта была чисто механической, без всякой
био - и просто электроники.
Прихватив с собой пакеты воды и эмбриоткани, Родион спрыгнул на землю и
тут же почувствовал, что планета все-таки дрянь - до предела насыщенная
свободными электронами, почти без воды, почти без магнитного поля и с полным
отсутствием биосферы.
Ремонтников Родион жалеть не стал - неподвижные тюленьи туши не взывали к
жалости, - он просто вспорол им черепные коробки, вытряхнул из них гнилую
слизь и, вложив в каждую по брикету, залил водой. Затем снова сбегал на
корабль, с трудом среди всякого хлама отыскал мнемокристаллы программ
ремонтных роботов, прихватив заодно еще на Земле упакованный рюкзак - что
даром терять время? - и вернулся назад. Порезы на пластхитиновых черепахах
ремонтников уже затянулись и это было хорошим признаком - очухаются. Родион
не торопясь скормил мнемокристаллы этим двум громадным окорокам, напичканным
электроникой, по-существу, сейчас еще младенцам, умеющим только плямкать
приемными устройствами, как губами. Ну, что ж, дитяти, лежите теперь тут,
грейтесь на солнышке, набирайтесь сил и энергии, ума-разума - дело теперь за
вами.
Он подхватил рюкзак и, легко прыгая по камням, взобрался на ближайшую
опаленную скалу. Ущелье, где он приземлился, было светлым пятном среди скал
- постарались молния и дюзы корабля, - а туда, дальше, вокруг, простиралась
каменистая гряда. На востоке, прямо рядом, он, собственно, стоял на склоне,
начинались горы, невысокие, но молодые, как лесом поросшие - утыканные
скалами, и со снежными шапками. Он с силой тернул подошвой башмака по скале.
Треснул неяркий фиолетовый разряд.
- Растяпа, - сказал он. - Любой школьник знает, что перед посадкой
уравнивают потенциалы...
Биосферы по-прежнему не чувствовалось, только со стороны корабля веяло
больным теплом регенерирующих биосистем, да откуда-то из-за горы тоже вроде
бы просачивались крохи тепла, но это могло быть и просто дуновением ветра.
Не различишь, не поймешь.
- Ну, а теперь, - вслух сказал Родион, - не будем ждать, свесив ноги с
люка, как любит напутствовать перед стартом всех новичков Оболевский, когда
плавно покачивая ободками прямо перед вами шлепнется летающее блюдце,
подумает, задребезжим и, распавшись на составные части, выпустит из своего
чрева супружескую троицу сиревеньких псевдоразумных с благотворительными
намерениями...
Он оглянулся в последний раз на сплюснутый, осевший корабль, на
роботов-ремонтников, распростертых на солнце, оживающих и уже начинающих
перемигиваться, вскинул на спину рюкзак с широкими лямками-присосками и
начал восхождение.
- До самых снегов, - загадал он, и поскакал по камням быстрым
тренированным шагом. С камня на камень, тут короче, тут можно срезать, а
здесь просто прыгнуть, чтоб за эту щель руками, чтоб подтянуться и, снова
оттолкнувшись, сильно, ногами, перелететь на уступ, а с него дальше, нет, не
сюда, этот камень не выдержит, развалится, осыплется, а на этот, черный,
базальт с крапинками, а с него можно вот сюда и сильно качать, чтобы он
вниз, чтобы обвалом, с пылью, грохотом, а тут, наверное, и с молниями...
Через полтора часа Родион добежал до кромки снега, немного по нему,
сорвал рюкзак, тот отлетел куда-то в сторону и исчез, а сам облегченно, всем
своим разгоряченным телом, повалился в сугроб. Лицом вниз, затем повернулся
на спину. Пар огромными клубами вырвался из бешено работающих легких, в
груди клокотало, и он, приподнявшись на лопатках, заорал во всю глотку:
- Прек-рас-но! - и тут же наглухо захлопнул рот, Сейчас дышать только
носом, так надо, так лучше, дышать глубже и реже. Родион закрыл глаза и
почувствовал, что снег тает от его жаркого тела, топится как жир на
сковородке, а сам он погружается в сугроб все глубже и глубже. После него
тут останется ледяной полуслепок, след йети для местных сиревеньких
псевдоразумных. Если бы они тут жили... Он живо представил их: один, в
осьминожьей форме амебы, с редким венчиком прямых рыжих волос, с тремя
круглыми, выпуклыми, плавающими по всему телу глазами, метался вокруг ямы,
азартно замеряя ее быстро появляющимися и исчезающими ложноножками - вот
так, теперь вот так и еще вот так и так - и что-то лопотал, то
скорострельно, то протяжно, а остальные, отдуваясь, степенно стояли в
стороне, изредка кивая головами. Те, что стояли, сложив ложноножки на
кругленьких, оформившихся животиках с дырочками-пупиками, презрительно
фыркали и бормотали нечто скептическое, а остальные дрожали венчиками и
благоговейно лупали вытянувшимися на полтела глазами. Родион хотел было
подмигнуть мятущемуся псевдоразумному - привет честной компании! - открыл
глаза, но они все почему-то разбежались во все стороны, тенями попрятавшись
между камней.
- Ну, я так не играю, - обиделся он и встал. Растопленный снег ручейками
сбежал с одежды и собрался лужицей у ног. Запрокинув голову, Родион
посмотрел на серо-желтое, пятнами, небо, на неяркое, рассыпающееся искрами,
как бенгальский огонь, солнце и подмигнул. Хотел еще поребячиться, крикнуть
солнцу нечто детско-восторженное... как вдруг всей спиной ощутил толчок.
Мягкий плотный удар живой теплоты. Причем, не проста биосферы, а жилья или
чьего-то логова, тут, прямо за перевалом, чуть в сторону от вершины. Тепла
живого присутствия.
Он обернулся, постоял немного, прислушался, примерился к нему, оценил и
пошел прямо на него, уже собранный и серьезный, как и полагается разведчику.
Сразу же за отрогом открывался вид в межгорье: внизу, наверное, была
долина - оттуда как из духовки ударило в грудь теплом жилья, - но видно ее
не было. Закрывали широкие каменные террасы. Осторожно, чтобы не вызвать
осыпи, он начал спускаться и, обогнув одну из скал, увидел самый настоящий,
изумрудно-зеленый, с разноцветными кляксами цветов альпийский луг. В левом
углу долины под отвесной скалой стояла хижина, перекошенная, сколоченная из
чего попало, но все-таки самая что ни на есть реальная хижина, а не каменное
логово какой-нибудь местной студенистой твари. А рядом с ней паслась
обыкновенная земная корова. Пегая буренка с девичьими ресницами.
Форпост... От неожиданности Родион остановился, екнуло сердце, он сразу
же ошалел - сорвал с себя рюкзак, бешено завертел его за лямки вокруг себя и
покатился вниз, прямо на корову, со скоростью экспресса. Бедное животное
перестало жевать и недоуменно уставилось на Родиона; а когда он налетел
вихрем - отпрыгнуло в сторону. Но Родион успел поймать ее за холку -
Родёмная моя животина! - со смехом повалил ее на землю и заорал: -
Буренушка-коровушка, кормилица-матушка! Дай напиться молока, милая ты
ладушка!
"Кормилица-матушка" взревела дурным голосом, завращала глазами и
замолотила по воздуху копытами. Родион захохотал, отпустил ее, и она,
вскочив, ужасным аллюром, вскидывая ноги на все стороны света, отбежала на
безопасное расстояние и оттуда уставилась на него.
Тронутый на мою голову, всем своим перепуганным видом говорила она,
страшно сопя. Родион еще сильнее расхохотался.
Сзади тихо скрипнула дверь, но он услышал, перестал смеяться и обернулся.
Из хижины вышел поджарый, темнокожий, совершенно лысый мужчина в страшных
лохмотьях. Он сощурился, безразлично посмотрел на Родиона, корову, привычным
жестом подтянул повыше, до голого пупка, рвань брюк и, вытащив из кармана
молоток, сошел с крыльца. У стены хижины валялась груда упаковочных ящиков,
он не торопясь подошел к ним, выбрал один и принялся не спеша его разбивать.
Улыбка сползла с лица Родиона. Что-то, что-то здесь не так... Хижина из
каких-то обломков, старых, погнутых пластметаллических листов, сбитых
досками; без окон; дверь была когда-то крышкой огромного контейнера с
остатками надписи "...eat Corp oration", и сам хозяин, худой босой человек в
рваных обтрепанных брюках и без рубашки.
Родион поднялся с земли и, машинально отряхиваясь, подошел к нему.
- День добрый, - сказал он.
Человек не ответил. Он развернул ящик раз, другой, примерился и ударил.
Родиона он словно не замечал.
- Послушайте, - сказал Родион и положил ему руку на плечо. Человек не
отреагировал никак - очевидно, он продолжал бы разбивать ящик и с чужой
рукой, лежащей у него на плече - но Родион мягко сжал плечо и повернул его к
себе лицом. Тот сразу же обмяк и не сопротивлялся, а только протягивал руки
с молотком в сторону ящика и продолжал смотреть в ту же сторону. Кот вот
протягивает лапы и смотрит на нагретую, теплую подушку, когда его берешь с
нее к себе на колени.
Родион встряхнул его и посмотрел в глаза. Взгляд человека был тусклым и
отсутствующим.
- Послушайте, - Родион забеспокоился, - что с вами?
Человек вдруг затрясся, зафыркал и, булькая, пуская пузыри, сказал:
- X-roy! - Мотнул головой, напыжился и добавил: - Г-гоу!
Родион невольно отшатнулся. Человек повел головой, скользнул по нему
взглядом как по пустому месту, повернулся и снова принялся разбивать ящик.
Что ушат холодной воды. Сумасшедший где-то в пятистах парсеках от Земли
заводит ферму и живет себе, припеваючи, в свое удовольствие... Родион
оглянулся на корову. Она уже оправилась от испуга и щипала траву. Хвост ее
висел неподвижно, как веревка. Впрочем, от кого ей здесь отмахиваться.
Сзади, за спиной, хозяин по-прежнему стучал молотком, отбивал шершавые
необструганные дощечки, вытягивал из них гвозди и складывал - дощечки
аккуратной стопкой, а гвозди в карман брюк. Когда молоток попадал по гвоздю,
щелкала короткая искра, но человек не обращал на нее внимания.
Родион вздохнул и открыл дверь в хижину. В хижине было темно, только
сквозь щели в лишь бы как сбитой крыше пробивались узкие, дрожащие пылью
лучи света. Остро пахло запущенным, давно нечищеным хлевом. Посередине
хижины на корточках у огромного старинного куба синтезатора сидела
беременная, с большим животом, женщина. Она была такая же худая и - нет, не
смуглая, нет - какая-то серокожая и в таких же отрепьях. К Родиону она не
обернулась, а продолжала выщелкивать программу, быстро бегая пальцами по
клавиатуре синтезатора.
- My God![Боже! (англ.).] - вдруг прохрипело из угла у двери. Родион
резко обернулся. В углу, в грубом деревянном кресле сидел лохматый седой
старик. Руки, сухие, тонкие, лежали на подлокотниках-подпорках, тело было
высохшим и дряблым - от него веяло давно забытой болью и мертвой плотью.
Жили только дрожащая складками индюшиная шея и большие, почти светящиеся,
глаза. Старик завороженно смотрел на Родиона и глотал слюну.
Паралич, понял Родион. Давний, старый. Запущенный. И мне, моему личному
комплексу регенерации.
- I'm blessed, - просипел старик и, раздирая горло: - if you ate not
earthman! [Будь я проклят, если вы не землянин! (англ ).]
Родион вздрогнул и отрицательно покачал головой.
- Я не понимаю, - сказал он и смутился. - А планету, планету-то назвал
"The End"! Тоже мне, англоман!
Старик плакал. Большими слезами, они стекали по морщинистым щекам на
дрожащий рот.
- My God ...My God ...Can I hope what... [Боже... Боже... Мог ли я
надеяться, что . (англ.).] Он внезапно затих, только всхлипывал и, моргая,
смотрел на Родиона.
- Прошу прощен. Вы не кумуете по-аглицки... - спохватился он. - Та чо та
я? Топа сюда, ближте, и оущайтесь.
Родион непроизвольно шагнул вперед. Старолинг... - Дед, а, дед, а ты,
наверное, старый, очень старый, древний, можно сказать, старик.
- Ах, да не на чо... - лепетал старик. Он пошарил глазами по хижине. -
Вон-вон у том куту еща ящик. Вы его поднажте и опушайтесь,
Родион выволок ящик из угла, перенес его поближе к старику и сел.
Совершенно ошарашенный.
- Вы уж прощея мя, - сказал старик, - но я не можече... - Он смотрел на
Родиона как на заморскую зверушку, большими, светящимися белками, глазами и
вдруг, чуть ли не скуля, вопросил: - Како там на Земле? Вы давно оттоле?
Родион помялся, не зная, что сказать.
- На Земле все нормально. По крайней мере, так было сегодня утром.
- Сегод?.. - оборвал его старик и поперхнулся. Глаза его разгорелись. И
потухли.
- God tnrbid... - забормотал он. - Again... Let me go for qoodness'sake!
[Избави Боже... Опять... Оставьте меня ради всего святого! (англ.).]
Он страдальчески закачал головой, захныкал.
- Когда та уже прекращается, когда вы перестанет трзать мя? Чем дале, тем
скверна... Шарнуть бы в тя чо-нибудь... - тоскливо-тоскливо протянул он и
вдруг заорал: - Сковыряйся прочь, мержоча тварь! Уже и днем явитесь!
Родион посмотрел в яростные глаза старика, напрягся, подстроился.
- Спокойно. Успокойся. Я - самый нормальный человек, с Земли. Не
галлюцинация, не фантом. Человек, - мягко внушил он.
Старик сник, обмяк. Прикрыл галаз.
- Кой час год? - тихо спросил он. Родион сказал.
- Хм... - старик пожевал губами. - Двести годов... Двести... Ейща
сумняша, млада члектода ще в папухах не было.
- В папухах... - ошалело подумал Родион и тут вроде бы понял. К чему
здесь эта хижина, этот старик, дряхлый, древний, со своим древнелингским
диалектом... И все-все остальное... Двести лет назад - ревущие сопла,
фотонные громады, релятивизм, архаика... Какая звездная не вернулась из
этого сектора? Какая?! Сейчас бы третий том Каталога...
- Ничего, - сказал он старику. - Ничего. Через неделю я закончу здесь
дела (не говорить же, что у него авария и раньше, чем через неделю корабль
не починят) и заберу вас на Землю. Все будет хорошо. - Он легонько похлопал
его по сухонькому мертвому кулачку.
- Ничего...
Старик открыл глаза и как-то странно посмотрел на него. Губы тронула
язвительная улыбка. - Искушаешь. - Он невесело рассмеялся. - Годов десять
тому, кода... - У старика перехватило горло. - Кода ща была... Бет была... -
Он замолчал, моргнул глазами, кашлянул. - Можече, и обрясца... А им, -
старик кивнул на женщину, - Земля не занужна...
Хлопнула дверь. Пригнувшись, в хижину вошел сумасшедший и, немного
потоптавшись у порога, присел на ящик в другом углу.
- Что с ним? - полушепотом, пригнувшись к старику, спросил Родион и
указал глазами на вошедшего. - Это после катастрофы?
- Катастрофы? - старик уставился на него, не понимая. Затем захихикал. -
Вы мляете, мы терплячи кораблекруша? - спросил он. Его явно веселила эта
мысль. - Конче, не без того... Та мы поселянцы, вы разумеете? Мы утяпали с
Элизабет с ваштой клятой Земли тому, чо были накорма ею по заглотку! Вот та
как. А ца мои... - он поперхнулся и глухо поправился: - Нашты с Бет дети...
Родион смотрел на него во все глаза.
- И не блямайте на мя так! Не запужна нам вашта Земля, не занужна!
Стало тихо. Женщина перестала клацать клавишами и молча ждала. Наконец
окошко синтезатора открылось и извергло на поднос ком белой творожистой
массы.
- Постороньте, - вдруг сказал старик, обильно источая слюну. На Родиона
он не смотрел. Шея у него вытянулась, и голова судорожно задергалась из
стороны в сторону - он старался рассмотреть, что делается за спиной Родиона.
- Отталите отседа. Час мя будут накорма...
Женщина встала с колен, взяла поднос и направилась в угол. Медленно,
коряво, на полусогнутых ногах, ставя их коленками в середину, под огромный
обвисший живот. Родион вздрогнул как от наваждения. Женщина несла свое
непомерно большое, колыхающееся в такт шагам, бремя, но оно, по всему ее
виду, не было ей в тягость, ее организм был чуть воспален, как и у всякой
беременной женщины.
Родион не успел увернуться, она натолкнулась прямо на него, остановилась,
подумала и, хотя Родион сразу же отскочил в сторону, прихватив с собой ящик,
на котором сидел, обошла это место и приблизилась к старику. Держа поднос на
одной руке, она небрежно, буквально ширяя ложкой в рот старика, стала его
кормить.
- Невкусна, - закапризничал старик. - Сегодня она как пришарклая... - Он
поперхнулся и пролаял: - Ты можешь понеторопе?!
Женщина не обращала на него внимания. Ни на него, ни на его слова. Она
тыкала в рот старика ложкой, отрывисто, резко, с методичностью автомата, и
он поневоле слизывал и глотал.
- Когда ты уже родишь? - хныкал он, давясь синтетпищей. - Why, you are
fourteen months qane with child... [Ведь ты на четырнадцатом месяце...
(англ.).] И то, эт како я пометил. Можече родишь - помлее будешь...
Она, наконец, сочла, что со старика достаточно, вытерла ложку,
повернулась и пошла назад. Мужчина, до сих пор неподвижно сидевший в углу,
ожил, встал с ящика и двинулся за ней.
- Обожди... - прошамкал старик набитым ртом. - Я ша хоча. Дай ща!
Мужчина и женщина устроились на синтезаторе и, загребая густой молочный
кисель (или что там у них?) растопыренными ладонями, степенно насыщались.
- Жале... - протянул старик. - Родина отцу жале... "Дети" хлюпали и
плямкали.
- Ца мои дети, - то ли жалуясь, с горечью, то ли просто констатируя,
сказал старик Родиону. - Бет была бы невдоволена из воспитата... - Он
виновато заморгал, и его глаза стала затягивать мутная пленка. - Эли...
Прощая мя, Эли... Я... Эли, я не звинен. Они таки... Эли! Я сам не разумею,
чему они таки!
Старик всхлипнул. Он сидел в деревянном кресле неподвижно, каменно, как
изваяния фараонов до сих пор сидят на песчаниковых тронах где-то в долине
Нила. Как король на троне. Только... плачущий король.
Он всхлипнул еще раз и начал сюсюкать:
- Ты чаешь Эли, а нашт Доти лысый... Слюна бежала у него изо рта быстрой
струйкой прямо на грудь, на остатки ветхой, полуистлевшей одежды. Похоже, в
пище было что-то из галюцинатов.
- Странно, правда? - лепетал старик. - Ведь наследата у нас чиста, и у
родинном дряке лысых николе не было... И у Шеллы власы тоже вылапуют... Но я
мляю, чо ца от... от... Эли, ты их прощея, Эли? Ца ничего, Эли, чо у них...
У них будет пупсалик?.. Эли, ца ничего? Эли?!
Родион резко повернулся и, чуть не сорвав дверь с петель, выбежал из
хижины. На волю, на свежий, с озоном, почти как после грозы, воздух, на луг,
на изумрудно-зеленую альпийскую зелень. С земной буренкой...
Ад и рай.
Рай?
Откуда этот луг?
- Привезли.
- Откуда эта корова?
- Привезли.
- Откуда вы сами?
- Прилетели.
- Откуда?!
- ...
Родион вздохнул. Переселенцы забирают с собой все, что им дорого, нужно,
- ВСЕ, ЧТО ОНИ ЕСТЬ.
Сзади отворилась дверь, вышла женщина и негромко позвала:
- Марта! Ма-арта!
Корова подняла голову и лениво промычала.
Идиллия, подумал Родион. "За морями, за долами, за высокими горами, в
краю, полном чудес, фей и маленьких добрых людей, жили-были...". Мечта
каждого фермера, золотая мечта детства, иметь в таком краю свой лакомый
кусок земли, жирной и мягкой, как слоеный пирог, с вот таким вот лугом, с
вот такой вот партеногенезной коровой, с огромным, необъятным выменем... И
жить здесь. Боже мой! Утром, рано-рано, по холодку, по своему росистому лугу
- босиком, дыша полной грудью, затем кружка теплого, утреннего, только
из-под коровы, парного молока...
Ну вот. "В краю, полном чудес...".
Изгои. Самовольные изгои. Мещане с фермерским уклоном. С придурью. Уйти,
забиться куда-нибудь в угол, подальше, в самую-самую темень, но чтоб это был
мой, непременно мой, только, лично, индивидуально мой угол! А до моей...
то-есть, его, угла, темноты, вам дела нет.
Родион зло рванул с травы рюкзак, закинул его за плечи и, ни разу не
оглянувшись, ушел из этой долины с альпийским, чужим, неуместным здесь
лугом, вырождающимися поселенцами и коровой, не махающей хвостом.
Семь дней Родион бродил по горам. После этой колонии было ясно, что ни о
какой разумной жизни здесь, на планете, и даже в самой колонии, говорить не
приходится, но на корабле его ждали скука и безделие, и поэтому он лазил по
скалам и ждал, пока ремонтники починят корабль, и он насосет побольше
энергии. В долину он больше не заходил - не мог себя заставить.
Нужно было сразу выволочь их из хижины за шкирки, запихнуть в корабль и
привезти на Землю, как привозил он до сих пор всякую живность - фауну
исследуемых планет. Как каких-то доисторических животных. Ископаемых.
Реликт. Но сейчас уже не хватало ни сил, ни духа - пусть на Земле сами
разбираются, что им делать с этим заповедником.
Сделав огромный крюк по горам, Родион, наконец, вышел назад, к ущелью,
где он приземлился. Вышел безмерно уставший, с распухшими от бессонницы
глазами.
Корабль уже стоял - оживший, подлатанный организм, бок был выровнен, хотя
и нес на себе следы скомканной, а затем разглаженной обшивки. По всему было
видно, что корабль готов к старту.
Родион прошел мимо бездельничавших роботов, хмуро бросил: - Марш в отсек
- стартуем, - залез в люк и, восстановив его, плюхнулся за пульт. Немного
подождал, пока улягутся роботы-ремонтники, и стартовал.
Выйдя на орбиту, он проверил энергетический запас корабля - было мало,
очень мало, и никакая земная база просто не выпустила бы его (еще чего
доброго провалится во Временный Колодец, и тогда разве что сам черт будет
знать, что с ним станется), но тут не было никакой земной инспекции, а
оставаться на орбите еще два дня, чтобы подзарядиться, он не мог. Это было
выше его сил.
И он рискнул.
Вначале все шло как положено - началось медленное проникновение, и он уже
почти вошел в межпространство, облегченно вздохнул... и тут вся энергия
корабля ухнула лавиной как в прорву, и корабль, уже на полном энергетическом
нуле, выбросило назад, в околопланетное пространство.
Ну, вот, подумал он, доигрался.
Биокомпьютер быстро защелкал, застрекотал и выдал информацию:
"Положительный эффект Временного Колодца. Перемещение: двести плюс-минус
пятнадцать лет по вектору времени".
- Релятивист! - зло процедил Родион. - Ах, ты мой новый, современный
релятивист! Кричите все "ура!", бросайте вверх чепчики, встречайте музыкой,
тушем и цветами, морем, фейерверком цветов!
Он закрыл глаза и застонал. Ребята встретят его сединой и скрытой
насмешкой: "Как же это ты, а?", а Рита... Бог мой, почти такая же, только с
морщинками у глаз - двухсотдвадцатитрех-плюс-минус-пятнадцатилетняя -
познакомит его со своей, забытого колена, праправнучкой...
Глупо. Все глупо! И мысли глупые и попался глупо. Как мальчишка, не
знающий урока и зачем-то тянущий руку... Внутри было пусто, голодно, сосало
под ложечкой. Хотелось... Черт его знает, чего хотелось! Если бы можно было
вернуться назад...
Родион посмотрел вниз, на по-прежнему безмятежно-салатную планету. Дважды
проклятую им самим и, кто, знает, сколько ее поселенцами.
После третьего витка, когда корабль уже более-менее заправился,
подзарядился, Родион решил приземлиться. "Вернуться назад...".
На этот раз все прошло как положено. Он вовремя уравнял потенциалы, хотя
не хотелось, ой, как не хотелось! - лучше бы отсюда, сверху, камнем, чтоб в
лепешку, на мелкие части, и чтоб даже скорлупа корабля не смогла
регенерировать!
Он посадил корабль прямо на лугу, на противоположном от хижины конце
долины, и вышел. Двести лет... Луга как такового не было. Вместо травяного
ковра были редкие, длинно-остролистые кустики, жухлые, жесткие и куцие.
Рядом с хижиной... У хижины не было коровы. Рядом с ней стояло
бегемотообразное животное, черное - смоль, бесхвостое, лоснящееся, с
туловищем-бочкой, вблизи - цистерной, шлепогубое, с огромными
стрекозиновыпуклыми глазами.
Родион подошел поближе. Животное смотрело на него бездумным фисетчатым
взглядом и, мерно жуя, пускало слюну. Слюна, рыжая и тягучая, медленно
вытягивалась, ползла вниз, растекаясь по земле огромной янтарно-довитой
лужей, а затем, оставив совершенно черное пятно дымящейся взрыхленной земли,
втягивалась обратно в чавкающую, рокочущую пасть.
Дверь хижины хлопнула, и оттуда выкатился большой, по пояс Родиону,
блестящий черным хитином паук о четырех лапах. Он выволок за собой охапку
дощечек и, тут же, прямо у порога, начал что-то мастерить. Родион подождал,
всмотрелся. Работа шла споро, и вскоре из-под лап паука появился готовый
упаковочный ящик. Самый обыкновенный. По диагонали просматривалась
полустертая надпись: "...eat Corporation" - доски были сбиты в том же
порядке, что и четыреста лет назад при упаковке чего-то там...
Паук бросил ящик в кучу других у стены хижины и, прихватив с собой
молоток, умчался в хижину. "Покеда, дядя!".
Родион поежился и шагнул вслед за ним. В хижине, кроме первого, был еще
один паук, тоже черный, но жирный и толстый, он возился, как неопытная
суетящаяся акушерка, у надсадно гудящего синтезатора, готового что-то
произвести.
Родион обернулся в угол и оцепенел. В углу, на своем троне, восседал
"король". Одежда на нем истлела, сам он тоже; остался только почерневший,
обветшалый скелет. Челюсть от черепа давно отвалилась и валялась на полу в
зловонной, разлагающейся куче нечистот.
- Здравствуй, - сказал Родион.
- Welcome [Добро пожаловать (англ.).], - сказал король.
- Ну, как? Ты доволен?
Молчание.
Затем тихое-тихое, как порыв далекого ветра:
- I see... [Я вижу... (англ.).]
Мимо Родиона с подносом белой, горой, студенистой массы, прошмыгнул
черный жирный паук и, остановившись у трона, принялся ложкой бросать ее в
скелет. Метко, туда, под верхнюю челюсть.
Родиона замутило, и он выскочил вон.
Не надо, подумал он. Не надо было сюда возвращаться. Зря.
На крыльцо выкатился паук, помялся на лапах, потоптался и, вдруг,
протяжно, с икотой, позвал:
- Март-а-а!
"Бегемот" медленно повернул к нему огромную, без шеи, голову и промычал.
1971 г.