Код произведения: 4446
Автор: Журавлев Владимир
Наименование: Чудо
Владимир Журавлев (Владимир 2)
ЧУДО
Илья проснулся от неясного ощущения то ли крика, то ли стука. Послушал
немного с закрытыми глазами - тихо в избе. Разлепив с натугой веки, Илья
увидал лишь черноту. Свет едва протискивался сквозь затянутое грязным
промасленным пузырем окошко, почти не разбавляя мрак в избе. В голове
стоял глухой скрежет, Дыхание перехватывала боль в хрустящем от жажды
горле, а во рту было так гадко, словно там медведь испугался.
Попытавшись облизать пересохшие губы, Илья содрогнулся. Показалось, что
распухший и шершавый язык стер крепкие желтые зубы едва не до десен.
"Испить бы!" - с трудом провернулась тоже распухшая и шершавая мысль.
Илья приподнялся и тут же, охнув, рухнул обратно, когда тяжелая балда
грохнула в затылок откуда-то изнутри головы. Перед закрывшимися глазами
плавали светлые и грязные пятна, неуемная тошнота подкатила из живота под
самый нос, проступив сквозь веки едкими слезинками.
"Ничего себе, погуляли вчера с тиуном!
Пивца бы сейчас хлебнуть - враз полегчало бы."
Открыв глаза, Илья поискал на полке заветный кувшин с пивом,
припасенный специально на утреннюю поправку.
"Да вот же он на столе. Жаль, подать некому. Родители в Муром уехали, а
работников сам на сенокос отослал всех."
Медленно, постанывая, поднялся Илья с лежанки у печи и заковылял, враз
покрывшись потом, к столу, держась за стену и стараясь не уронить на
загаженный пол голову, в которую в такт сердцу раз за разом била медная
булава.
Не только тяжелое похмелье было причиной такой слабости. Илья и трезвый
был не ловчее с тех пор, как двадцать с лишком лет назад, вот так же в
разгар лета, налетел на село небольшой, невесть откуда взявшийся в этой
глуши отряд степняков.
Взрослые тогда были на сенокосе на дальних лугах, в домах оставались
одни дети и старухи. Наскоро пограбив и потешившись, степняки скрылись в
лесу, оставив после себя пожары и мертвые тела. Полон не брали - далеко
тащить. Илья схоронился тогда в огороде и выжил, единственный среди
братьев и сестер. Выжил, да ходить больше не смог.
Когда кривые ножи отрезали головы старших братьев, когда кричала под
зверовидными мужиками сестра Милуша, тело мальца сжалось от испуга и
закаменело. Так и нашли его потом в ботве прискакавшие на дым сельчане.
Лишь к осени стал Илья двигаться едва-едва. Но болезнь его не оставила.
Вот и оказался Илья у родителей единственный сын, последний. На диво
статный, лицом красивый, грудь широка, мышцы могучие бугрятся. Да только
ноги не ходят и руки не держат - при малейшем напряжении становятся как
деревянные. Так порой твердеют, что и троим мужикам не согнуть их, не
разогнуть. Шаг ступить - мука.
До околицы недалекой добирался Илья как до Мурома залесного - весь в
поту, уставал, будто бревно дубовое тащил. Не работник, не защитник, не
жених, одно слово - убогий. Не могли излечить болезнь ни знахари-травники,
ни горячие молитвы матери, ставшей ревностной христианкой после потери
старших и несчастья младшего дитятка. Только когда наливался Илья хмельной
брагой до качания земли, двигаться становилось немного легче. Да и тоску
брага разгоняла. Потому и любил Илья посидеть за полночь с поселившимся в
деревне бывшим тиуном - болтуном, выпивохой и лентяем, но мужичонкой
незлым и неглупым.
Когда удалось добраться наконец до стола, оказалось, что спасительный
кувшин пуст. Вылакал его вчера тиун, хоть уже и на лавке еле держался -
вспомнил Илья. Оставалась еще кадь с водой. Качнувшись к ней, Илья
наклонился и чуть не вывернулся от ударившей в нос кислой вони.
"Да тиун же хотел водицы испить и охарчился прямо в кадь. Вот беда-то!
Придется теперь до колодца корячится, или помирать прямо здесь."
От такого непотребства даже всплакнул Илья над своей беспомощностью,
выдавив из тела последние капли влаги.
- Эй, хозяин! - врезался в уши поросяче-хрипучий голос - Есть кто дома?
Дверь отворилась и в щель просунулась рябая мерзкая рожа с редкими
клочками рыжих волос на грязном подбородке.
- Ты че не отвечаешь? Я глотку уж сорвал, а ты молчишь. Дай испить
водички. А лучше пивка вынеси. Вишь, перебрали мы вчера - голова гудит. Ну
чего стал, деревенщина, тащи давай, не жадничай. Вымахал облом такой, а
как калик - божьих странничков уважить, так и шагу ступить трудно!
Визгливый крик побродяжки, добавившись к медным ударам изнутри,
растрескивал голову страшной болью.
"Да это же он надо мной смеется, изгаляется над моей бедой" - дошло
наконец до Ильи. "Здоровый, наглый, побродяжка смеется над больным да
несчастным. Где же правда божия!"
Жестокая обида, раздирающая внутренности жажда, отвращение к своей
нелепой, никчемной судьбе - все это сплавилось вдруг в Илье в ревущий
гнев, разогнавший пятна в глазах, застлавший все красной мутью. И этот
гнев разорвал цепи, так долго сковывавшие огромное тело. Ощутив вдруг
необычайную легкость и свободу, Илья шагнул к двери, занося руку...
Опомнился Илья в углу широкого двора недалеко от колодца. Росистый
утренний воздух кажется немного утишил боль в голове, сделав ее более
острой, но не такой всеохватывающей.
Илья подошел к колодцу со странной, как во сне, легкостью, пихнул
стоявшую на срубе бадейку и услышав глухой бульк, взялся за закрепленную
на срубе веревку. Чтобы поднять тяжелую бадейку, Илья вложил в рывок всю
силу, ожидая, что сейчас руки опять не сдержат и придется напрягаться в
борьбе с постылой хворью. Но веревка пошла вверх неожиданно легко,
раздался слабый хлопок и новый бульк. Илья ошалело уставился на торчащий
из руки обрывок немного раскисшего, но еще вполне прочного крученого лыка.
"Что за день сегодня такой неудачный?
Все как-то боком!"
Илья наклонился над срубом и увидел болтающуюся на поверхности воды
бадейку. Подхватив валяющуюся на земле рогатулину, ему удалось с третей
попытки поддеть веревку. От жажды не было сил даже удивляться необычайной
легкости и точности движений. Бадейка, казавшаяся не тяжелей кувшина, была
полна прозрачной, ледяной до зубовной ломоты влаги. Илья запрокинул сосуд
и пустил в пасть блескучую струю. Пил долго, захлебываясь и откашливаясь,
а когда холод подступил под самое горло, остудил остатками воды голову.
Черные хлопья переставали постепенно мельтешить в глазах, мысли двигались
уже не с таким скрежетом. Илья почувствовал, как саднят пальцы на деснице.
Кожа на суставах оказалась содрана и сочилась красными капельками.
Оглянувшись на избу, Илья узрел там и сям в разных концах двора лежащие
тела. У некоторых морды были окровавлены.
"Кто-ж это их так? Неуж я?"
Илья еще раз взглянул на разбитые пальцы. Что-то странное происходило
сегодня в мире, чего никак пока не удавалось охватить непослушными мыслями.
- Эй, Ильюшенька, ожил, сокол ясный, - послышался сипловатый голос - и
даже на двор вышел погулять. А я вот тебе бражки принес поправиться.
У ограды покачивался тиун, крепко прижимая к груди большой кувшин.
Хотя в весомости телесной постоянный сокувшинник Ильи никак не мог с
ним тягаться, но в борьбе с перебродившим почти нисколько не уступал.
Спасло его вчера то, что, не сдюжив последнего кувшина пива, тиун, бредучи
домой, был вынужден щедро поделиться с придорожными лопухами. Потому
проспаться ему удалось быстрее, да и последствия ночной беседы были с утра
не такими утомительными. Поднявшись раньше Ильи, тиун хорошо полечился
бражкой.
А когда не просто полегчало, но стало совсем хорошо - хоть летай,
вспомнил тиун про мила друга Ильюшеньку, что в доме у того ни капли не
осталось. Лежит он, убогий, один в пустой избе, и водицы даже подать ему
некому. Тогда, подхватив второй кувшин, тиун отправился спасать друга,
ухитряясь сбивать росу с травы по прямой почти линии, с небольшими лишь
кривулинами.
Тиун уважал Илью за спокойное мужество, с каким тот принимал свое
несчастье, и любил за живой, обстоятельный ум. Умом и знаниями убогий Илья
действительно отличался от всех мужиков села. Далеко окрест славился дом
их как странноприимный: для матушки - боженьке угодить, заповедавшему
давать приют и пищу нуждающимся, а для дитятки - все развлечение с людьми
бывалыми поговорить. А люд ходил через село разный: монахи и попы со
святыми книгами в котомках, несущие благую весть в новые приходы, опытные
воины, ищущие новое место службы или возвращающиеся домой лечить раны,
княжьи гонцы с вестями и повелениями, гости торговые, порой успевшие
побывать в краях, где немцы человечьи слова не понимают. Со всеми Илья
степенно беседовал за кувшином пива или бражки. А если находились у них
книги, то на ночь спать не ложился - палил лучину, пока не прочитает все.
Да и свои книжки лежали в сундучке у Ильи - дареные и купленные, благо
семья была не бедная. Читать Илья, не обремененный заботами и играми,
научился рано и читал быстро - быстрее пожалуй иного священника. Оттого и
знал столько, сколько не укладывалось в головах сельчан, чей ум был
прикован на вечной цепи полевых работ и привычных праздников. Мог Илья
рассказать и о делах древних, о проповедях бога ромейского и его апостолов
в сказочной Галилее, хоть сам, в отличие от матушки, бога того не слишком
уважал.
Мог и о делах недавних - последние новости княжьих свар знал, сиднем
дома сидючи, лучше всех деревенских. Но больше всего увлекали Илью
рассказы о воинской науке, о битвах и мудрых предводителях мужей.
Знал Илья про походы великого Александра - потрясателя мира и о
хитростях Олега - грозы степняков, и о яростных натисках Святослава
Киевского. Даже записки Цезаря ромейского читывал, переведенные кем-то на
русский язык. Видно страшная образина войны, виденная собственными
глазами, крепко засела в детской душе. Да и тело тосковало по движению и
мести.
Приблизившись к тиуну, Илья принял из его рук кувшин и припал к
животворному. Шипучая жидкость изгнала из живота уже и так почти
рассосавшиеся остатки колодезного холода.
Тепло, поднявшееся в голову, выгнало боль и сделало мир ясным и резким.
Тут только тиун заметил валяющиеся тела.
- У тебя, Ильюшенька, что, побоище было?
Кто это их так?
- Да вроде я, дяденька. - пробурчал Илья - Проснулся похмельный, в доме
ни капли, а тут они пива потребовали.
Ну я и осерчал. Грех то какой - божью тварь жизни лишать без
надобности. Да, неудобно как-то получилось.
- Да ниче! - ответил тиун - Отговорим.
Тебя все кругом знают, даже и в Муроме, а эти - незнамо кто тут бродят.
Представим их татями и делов...
- Там еще один в избе остался - сказал Илья и направился к дому,
глубоко впечатывая в волглую землю двора босые ступни.
Тут только тиун сообразил, что происходит что-то необычное.
- Да ты никак хорошо ходишь, Ильюшенька!
Неуж исцелился? Чудо-то какое! Видать откликнулась мать бога ромейского
на твоей матушки слезы.
Едва ступил Илья на крыльцо, раздался страшный хруст. Илья тупо
уставился на зажатое в руке бревнышко. Не прочуявши еще новое свое тело,
Илья, шагнув на первую ступеньку, привычно попытался рукой помочь
каменеющим всегда ногам. И кленовые столбики не снесли рывка могучей
десницы. Отбросив перила, Илья вошел в избу и вскоре вышел, неся за ворот,
как кутенка, рыжего калику.
- Ну и сила в тебе, Ильюшенька! - восторгался тиун - Земля твоих шагов
вон и то не держит, чего ни коснешься - все в прах. Чудо великое,
небывалое! Не просто исцелился вмиг - богатырем каким стал! А по этим не
кручинься. Я их уже пощупал - дышат. Не прибил ты их, а только помял
маленько. Ништо! Человек - не собака, его сколь ни бей - все заживет.
Усердно отливаемые водой калики потихоньку приходили в себя. Рыжий,
откашлявшись и отфыркавшись, забормотал:
- Ты че дерешься? Мы те че плохое сделали? Водички попросил - так чуть
не убил, злобина такая! Мы на тя в Муроме посаднику пожалуемся. Тоже
обычай в этом селе - калик проходящих бить ни за что!
- Молчи лучше! - прикрикнул тиун. - Ильюшеньку все вокруг знают. Он с
детства убогий. Не то что драться - ходить не мог. Матушка его отцу
Никифору в Муром столько даров для богородицы перетаскала - две новые
церквы построить можно. А вы неизвестно какие еще калики. Это как же надо
было несчастного обидеть, ежли бог не только исцеление ему дал, но и силу
небывалую, чтоб от вас защитился!
Тут новое обстоятельство пришло на ум тиуну:
- Да за такое чудо праздник устроить надо! Всем селом неделю гулять
будем. Покос как раз кончается, а для жатвы время еще не пришло. Ладно,
калики, раз через вас к Ильюше исцеление пришло, будете с нами пить-гулять.
Рябое лицо рыжего искривилось беззубой ухмылкой:
- Сладимся. Коли всю седмицу будет у нас пива и браги сколь душа
примет, да чтоб закуски не переводилось, так у нас пожалуй и память на
обиду отшибет. Не ославим тогда вашего богатыря за напрасные побои, а
прославим чудо исцеления небывалое.