Код произведения: 3785
Автор: Дмитрук Андрей
Наименование: Следы на траве
Дмитрий Всеволодович ДМИТРУК
СЛЕДЫ НА ТРАВЕ
Повесть
ЧАСТЬ 1
ПРОЙДЕШЬ - НЕ ВЕРНЕШСЯ
Был зов трубы, зловещий звон
металла,
Но знаменье последнего Суда
Нам ровно ничего не доказало -
По-прежнему отходят от вокзала
Согласно расписанью поезда.
Ларьки торгуют, бьют часы
на башне,
Дождь моросит, а я домой бреду
В осенней мгле дорогою
всегдашней,
Не ведая, что Суд свершился
Страшный
И это все уже в аду...
Н. С т е ф а н о в и ч
Часто из самого отчаяния
рождается надежда.
К в и н т К у р ц и й
I
Гулкий мелодичный удар, подобный аккорду, взятому на басах органа,
прокатился в бестеневом круглом зале, под молочно сиявшим куполом. Посреди
равнины пола, в зеленом фосфорическом кругу, призрачным вихрем завертелись
сполохи, образуя зыбкий конус.
Алия Месрин подалась вперед; смуглое скуластое лицо ее осталось
невозмутимым, но руки резко сжались в кулаки.
Валентин Лобанов и Уве Бьернсон, стоявшие за спиной начальницы
Станции среди инженеров и операторов, невольно шагнули друг к другу,
соприкоснулись плечами. Зеленоватый конус сгустился, стал плотным, как луч
прожектора, и в широком основании его проглянули объемы будто бы
человеческого тела, простертого на полу.
Не было в зале приглашенных, не плавали над приемным кругом
телекамеры мировой информсети: с некоторых пор возвращения проникателей
стали окружать тайной. Иначе, может быть, гнев землян привел бы к закрытию
Станции.
Вдруг исчез конус и стало видно в деталях то, что вернулось с
"Земли-прим".
- Опять, ну что же это такое - опять!.. - простонала Алия. Уве
отвернулся, кусая губы, а инженер силовой защиты вдруг принялся дотошно
оглядывать стены и потолок, словно кто-то чужой мог пробиться сквозь
напряженное пространство в самый центр Станции.
Лежал перед ними обожженный, оплавленный, потерявший форму скафандр -
пустая оболочка без драгоценного содержимого, угольно-черная, с рваной
дырой на месте лицевого бронестекла. Все земное, все, что было сделано из
вещества родной Вселенной и не подверглось полному разрушению, вернулось в
точку прокола: рядом с костюмом темнели искореженные трубки дыхательной
системы, еще какие-то детали... Самообладание изменило Алии, и она, рывком
обернувшись, припала лицом к груди Лобанова. Валентин, как зачарованный,
смотрел на панцирную перчатку, вернее - отдельные ее сегменты, облекавшие
сухую, твердую, как птичья лапа, кисть руки. Только она и осталась от
проникателя, двадцать четыре часа тому назад стартовавшего отсюда в
параллельное мироздание.
II
Давным-давно, несколько веков назад, физики предположили, что наша
Вселенная не единственная. И наши пространство и время - не одни на свете.
Может быть, в том же объеме, что и наше, существует второе мироздание. Так
сплетаются, не мешая друг другу, две радиоволны разной частоты. Мы не
чувствуем той Вселенной; а если там есть живые существа, то они понятия не
имеют о нашей.
Потом реальность мира "другой частоты" физики доказали на опыте. И,
наконец, началось Проникновение. Сначала посылали роботов, затем
добровольцев, одетых в сверхзащищенные скафандры, с могучим оружием в
руках.
Случалось всякое. Порою межпространственный тоннель не возникал
вовсе; тело неудачника истаивало, обращалось в "чистое пространство".
Других, более удачливых, уносило по неодолимой мировой кривизне, и
проникатели обретали себя плавающими в пустоте космоса среди далеких
созвездий... В большинстве случаев их подбирали звездолеты; но страху
бедняги успевали натерпеться.
При великом везении прокол удавался, и отважный человек опять-таки
зависал среди звезд, только уже в параллельной Вселенной. Проникатель
вовсю озирался, вел видеозапись, пока ему не открывали обратный тоннель.
Но это удавалось далеко не всегда: дверь могла захлопнуться наглухо...
Людей, запертых в чужом пространстве-времени по обычаю считали
погибшими, и родные оплакивали их. Пусть даже проникатели нашли там
молочные реки с мармеладными берегами.
А потом была обнаружена "Земля-прим".
Разумных существ внеземного происхождения, "братьев по разуму" искали
уже три столетия. Триста лет подряд Звездный Флот прочесывал пустыню
пустынь - космос. Сначала он переползал великие пропасти, чуть отставая от
света, в окрестностях Солнца. Потом научился пробивать замкнутое
пространство насквозь, по желанию выныривая там, где уже давно погасли
светила, кажущиеся с Земли живыми, и вспыхнули новые, еще невидимые людям.
Все было напрасно. Жизнь оказалась редкостью. Крылья красных гигантов и
белых карликов реяли в черноте над потрескавшимся камнем сотен и тысяч
голых планет. Ни радиопереговоров, ни чужих кораблей. Одиночество.
Неслыханно повезло в XXIII веке Корину и Кэйну, случайно нашедшим
расу химер, в известном смысле разумных существ, но чудовищно далеких от
человека. Виола Мгеладзе встретила на одной из планет, позднее названной
ее именем, диковинных "лесных царей". Их можно считать мыслящими. Приложив
старание, им можно объяснить число "пи". А вот близость, задушевный
разговор с "лесными царями" невозможны, как невозможна беседа с тиграми.
Нам нечего подарить им, нечего взять у них.
Надежда на обретение "братьев" воскресла благодаря "Земле-прим". То,
что в параллельной Вселенной на месте Земли есть очень похожая планета,
уже подтверждали приборы. Оставалось только убедиться в наличии там
дубль-человечества...
И вот настала пора прицельного Проникновения, высадки добровольцев на
планете, находившейся близко, как собственное тело, и вместе с тем дальше,
чем край расширяющегося космоса. Казалось, все было рассчитано, все
нештатные ситуации предусмотрены, но...
Вместо первого проникателя вернулся пустой скафандр, обгорелый и
забрызганный кровью. Вместо второго - бесформенное месиво синтетики, мяса
и металла. Вместо третьего...
Нет, добровольцы не перевелись. Они предлагали новые, все более
изощренные программы исследований; модели "абсолютно неуязвимых"
скафандров... Само руководство Станции Проникновения готово было свернуть
все работы. Пожалуй, этому препятствовала лишь воля двоих - Валентина
Лобанова и Уве Бьернсона.
III
Чтобы показать собравшимся мощь лазерных лучей, компьютер провел
одним из них повыше цели, и на песок с глухим гулом, встряхнув побережье,
сполз целый увенчанный рощей утес. Затем все три луча скрестились, родив
слепяще-алую звезду. Она пылала посреди богатырской груди Уве, а тот лишь
смеялся и махал рукой экспертам...
Никакого видимого скафандра на Бьернсоне не было, лишь тонкая
скорлупа времяслоя, незримый кокон, в теории - непроницаемый для любых
энергий. Его не заменила бы и многометровая стальная броня... Теперь Уве
мог спокойно прогуливаться среди термоядерных взрывов. Времяслой был
известен давно, но лишь Бьернсону удалось запрятать его в горошину
карманного абсолют-аккумулятора...
...Они обнялись возле приемного круга и, отстранившись, заглянули
друг другу в самую глубину глаз. Другие провожающие отошли из
деликатности.
- Скажи Сигрид, чтобы набрала к моему возвращению в лесу земляники, -
сказал Уве. - Сейчас самое земляничное время. Завтра вечером, часам к
шести, я приглашаю тебя на землянику со сливками.
- Прекрасная идея, - кивнул Валентин. Безошибочное чутье подсказывало
ему, что он больше никогда не увидит своего ближайшего друга, но Лобанов
не выпускал чувства на поверхность, чтобы Уве, сильный в биосвязи, не
прочел их. - Кажется, с детства не ел такого...
Бьернсон снял руки с его плеч - и вдруг украдкой, быстро начертил в
воздухе "горизонтальную восьмерку", знак бесконечности. То был их с
Валентином заветный, принятый в детстве тайный пароль.
- Береги себя, старый! - не утерпел Лобанов. Голос его предательски
дрогнул.
- Чтоб ты не сомневался...
И вот уже проникатель Уве Бьернсон, подарив всем, а прежде всех -
любимому другу неподражаемую свою улыбку, чуть смущенную, ясную улыбку
воина и ребенка, - проникатель Бьернсон шагает прямо в сгущающийся
вихревой конус прокола, в круговерть холодного света, в ничто...
IV
Кабинет Алии Месрин по прихоти начальницы Станции представлял собою
поляну в тропическом лесу, где среди лиан бились живые радуги попугаев и
бродили венценосные журавли. Сама Алия восседала в уютном изгибе
гигантского корня, Лобанову же предложила массивный пень у ручья.
Год назад Алия в очередной раз сменила свою внешность. Теперь она
была невысокой брюнеткой южноазиатского типа - смуглая, губастая, с
жестковатыми смолисто-черными волосами. Хотя Валентин знал Алию давно и
отношения их когда-то были куда более нежными, чем теперь, - сейчас он не
переступал границ деловой встречи.
- Дело не в прочности кокона, - говорила хозяйка кабинета. - Там
что-то другое, невообразимое, вывернутое! Безумно искаженные законы
природы. Может быть, кокон не защитил, а раздавил Бьернсона... Среди моих
предков были казахи, в их легенде есть такая страна: Барса-Кельмес.
Пойдешь - не вернешься...
Валентин печально кивнул.
Уве Бьернсон не вернулся, хотя, ожидая его, обратный тоннель открыли
без малейшей заминки. Открыли - и держали в двадцать раз дольше
положенного, высосав чуть ли не всю наличную энергию Кругов, остановив
многие работы на Земле. Уве не вернулся, несмотря на то, что
энергетический кокон, защищавший его, считался практически неуязвимым. В
приемном круге не возникли ни мертвое тело проникателя, ни самый малый
предмет из его экипировки. Неужели сам не захотел возвращаться? Молочные
реки, мармеладные берега...
О ком угодно можно было так подумать, только не об Уве Бьернсоне.
Лобанов знал его всю жизнь - медлительного, сентиментального добряка.
Без всякого аутотренинга, от природы Уве был храбр, наивен и бесконечно
надежен. В его присутствии Лобанов казался себе неискренним и хитрым.
Валентин вспоминал, как еще в учебном городе, на экзамене по экологии, они
вместе сажали цепкие, выносливые акации на песчаной планете Хаммада. В
ладонях Уве Бьернсона саженец выглядел тоненькой зеленой свечой.
- Ты согласен со мной? - нетерпеливо спросила Алия.
- В общем, да.
- И, несмотря на это, ты настаиваешь, чтобы мы послали тебя на
"Землю-прим"?
- Настаиваю.
- Только из желания найти Бьернсона?
Лобанов медлил с ответом. Этика биосвязи запрещала без разрешения
вторгаться в чужой мозг, такое прощали разве что близким людям. Потому
Алия не пыталась читать мысли собеседника, но Валентин чуял, как ей этого
хочется...
- Нет, не только, конечно. Хотя это - главное... Должны же мы
когда-нибудь освоить иномир, если он уж так возбуждает наше любопытство!
- И ты полагаешь, что именно тебе удастся изучить "Землю-прим"?
Уцелеть там и вернуться? Откуда такая самоуверенность? Чем ты лучше
Бьернсона?
- Я намного хуже его, но в одном выигрываю... - Валентин поболтал
пальцами в ручье, пытаясь приманить сонного коричневого тритона. - Мы с
ним росли в одном учебном городе, в одной возрастной группе, ты знаешь. У
нас были уроки истории, сеансы восстановления реальности: ну, там, гибель
Атлантиды, походы Цезаря, чума в Авиньоне и так далее... Так я эти уроки
обожал. А Уве, если мог, прогуливал, если не мог - закрывал глаза,
отворачивался от крови, от жестокости...
- Ну и что?
- Ничего... Бьернсону хватало нашей мирной счастливой современности.
А я - архаический тип. Я, понимаешь ли, готов к любым неожиданностям. К
засадам, погоням, всякому коварству и подлости. На Станцию Уве пришел из
физической лаборатории, а я - из разведки Звездного Флота...
- Все, к чему ты готов, - человеческое, из нашей Вселенной! А там...
Неужели ты надеешься на свои душевные качества там, где не выдержал
защитный кокон?!
- Надеюсь, - серьезно ответил Лобанов. - Иначе я бы не рисковал.
Внезапно Валентин ощутил, что Алия исподтишка пытается все же
прощупать его сознание. Прямо-таки запускает тоненькое щупальце своего
любопытства под череп собеседника... В другой раз Валентин выставил бы
мысленный заслон, прикрылся какой-нибудь смешной картинкой: скажем,
вообразил бы девочку, тайком сующую ложку в банку с вареньем... Но сейчас
это было некстати. Лобанов представил мысленно открывающиеся двери и
дорогу за ними, по которой в беззвездную клубящуюся жуть уходил, сутулясь,
друг Уве.
Алия чуть вздрогнула, выпрямилась - и вдруг, печально улыбнувшись,
опустила длинные ресницы.
- Спасибо, - слегка поклонился Валентин. - Значит, я могу
готовиться?..
- Сумасшедший, - низким, грудным голосом сказала Алия и,
приблизившись к нему, положила руку на плечо. - Мне не жить спокойно, если
ты не вернешься...
- Надо стирать в памяти прежние привязанности, - усмехнулся Лобанов.
- Не желаю! - Она нервно взъерошила свои блестящие стриженые кудри. -
Я влюбляюсь, остываю, снова влюбляюсь, а где-то в глубине - все равно
ты...
Валентин поцеловал ее в щеку и пошел прочь. Джунгли звенели голосами
птиц. Тропа повела его в глубь леса. Но скоро лес оборвался, и Лобанов
выбрался на желтый песок пляжа, под бледно-голубое небо с ослепительным
микросолнцем. Станция Проникновения находилась вдалеке от обитаемых
планет; на ней не жили постоянно, а лишь ставили опасные опыты, однако
гигантский спутник был приспособлен для удобства и радости человека не
хуже, чем знаменитые курорты. За широкой полосой песка вился белый жгут
прибоя, дальше дышала безмятежная морская синева. Отличные оптические
эффекты...
В мужестве проникателей, подумалось Валентину, тоже есть нечто
искусственное. Они храбрые, самоотверженные ребята, но... Что-то в их
смелости самовнушенное. Отряд смертников во главе с прекрасной дамой... А
почему, собственно, "они"? Разве он, Лобанов, не проникатель? Нет. Он
прежде всего - пилот разведки Звездного Флота. Человек, нацеленный на
непредсказуемое. В наиболее неправдоподобном мире все-таки больше шансов
уцелеть и выполнить задание у того, кто всегда начеку, кто заранее чует
опасность и способен мгновенно отразить ее...
Валентин усмехнулся собственным хвастливым мыслям и зашагал, хрустя
крупным раскаленным песком, к шлюзу Станции, декорированному под
романтический грот.
V
Лобанов стоял в центре приемного круга.
Не только зеленой фосфорической чертой и пустыней белого пола были
отделены провожающие - Лобанов уже воспринимал их нереальными, точно
объемные фигуры в видеопространстве... Отчужденно пылало красное платье
Алии.
Она говорила, что в самый момент прокола человека охватывает
громадная беспричинная радость. Будто вновь стал ребенком, которому
впервые прикрепили к груди теплый диск антиграва. И ты, зажмурившись и
крича во всю глотку, стремительно падаешь вверх, в небо...
Да, так оно и было. А потом настала темнота.
Валентин содрогнулся, почуяв ужас места, откуда нет возврата. Кожу
пощипывало магнитное поле, чувствовалось тепло довольно высокой радиации.
Ах, вот оно что! Он - в толще планетной коры. Только вот какая это
планета? Из родной солнечной семьи - или все-таки "Земля-прим"? В любом
случае надо пробиваться наверх...
Силовой кокон сохранил его от мгновенной и неминуемой гибели под
миллиардотонным прессом пород: вот еще одно достоинство новой защиты...
Что ж! Кокон и вынесет Лобанова на поверхность. Надо лишь отдать мысленный
приказ - раскалить внешний слой...
Расплавленная порода хлынула со всех сторон. Проникатель видел себя
как бы в огненном, струящемся яйце. Он охладил нижний конец кокона, и
столб застывающей магмы стал толкать Валентина в подошвы.
Так продолжалось долго. В бешеный белый пар были обращены встречные
подземные воды. Падучими звездами сверкнули, испаряясь, обломки породы. И
опять - каменная толща, мерцание багрового яйца...
Лобанов ощутил пустоту над головой мгновением раньше, чем кокон
ворвался туда. Но это был еще не выход на поверхность планеты, а какая-то
многоярусная, ячеистая полость.
Он убрал свою ревущую пламенем, разрушающую все на своем пути
оболочку. Воздух, горячий, пропахший паленой резиной, был тем не менее
годен для дыхания. Медленно остывала под ногами шапка пузырящейся породы.
Вторым своим, тепловым зрением Валентин различил изгиб гладких стен,
цепь стеклянных плафонов по потолку.
Тихо, точно боясь кого-то потревожить, разведчик двинулся по
коридору, вдоль одинаковых люков со штурвальными колесами замков. На
каждой бронированной плите - маленькое круглое окошко с толстым стеклом и
рельефный знак над ним. Очень знакомые знаки... Ба, да это арабские цифры
и буквы латинского алфавита! Начертания давно устаревшие, ведомые лишь
историкам, но земные, безусловно земные... Значит, Валентин все-таки на
"Земле-прим". И здесь - "цивилизация-прим", полный двойник нашей, только
со сдвигом лет на пятьсот в прошлое...
Тут Валентин поймал себя на том, что рассуждает невозмутимо, точно в
восстановленной реальности. Недостаток воображения, что ли, мешает? Вроде
не было раньше такого греха, даже наоборот... Тогда почему невозможно
убедить себя, что этот резиновый ковер под ногами, утопленные в массивных
рамах люки с аккуратными номерами, запыленные плафоны, - что все это
находится дальше от дома, чем любые галактики? Что ты, именно ты оправдал
все разочарования и потери, и безумную надежду многих поколений
разведчиков, найдя иное человечество? Может быть, слишком мала цена за
потрясающую находку - порыв свежего ветра да секунды темноты, - и теперь
просто не верится, что все происходит наяву? В космосе-то открытия
достаются куда труднее...
Нет. Все-таки дело в ином. Второе человечество на параллельной Земле
- это ожидаемый вариант. Литературный. Предсказанный. Бронированные люки,
окошки, номера. Не то секретный завод, не то бомбоубежище, не то военная
база. Обидно и скучно.
...Постой! Так ли уж пусто и безжизненно подземное здание? За одной
из дверей - источник слабого, прерывистого биополя.
Он лбом прижался к теплому "глазку" в двери. Стекло чуть подрагивало
от работы машин внутри комнаты. С каким-то одушевленным посапыванием
трудились маленькие насосы, стучал компрессор. Иногда сквозь общее
бормотание пробивался четкий звон. Белым сгустком, излучающим тепло,
разбухшей мумией покоился человек в густой жидкости, налитой до потолка.
Паутина проводов и трубок, сойдясь со всех сторон, вросла в его плоть.
Лобанов видел вялую, полуугасшую жизнь. Только голова, просверленная
электродами, излучала лихорадочный ореол.
Впервые в жизни Валентин пожалел, что умеет видеть и чувствовать так
много - стократ больше недавних предков, которые довольствовались
природными органами и даже не пытались улучшить себя, свято веруя в некую
мистическую чушь под названием "природный облик". Отвращение, доходящее до
тошноты, боролось с жадным любопытством - и любопытство, конечно же,
победило. Прижимаясь лбом к стеклу и ладонями к броне, Лобанов увидел,
услышал и вдохнул то, что пестрым водоворотом кружилось под пробуравленным
черепом спящего.
...Словно выброшенный катапультой, он влетел в мир тысячи сверкающих
красок, в мир без оттенков: меловая белизна, ядовитая зелень водяной
нитчатки, алый лак, химическая синь. Все здесь было залито меркурианским
солнцем, оглушено громовыми звуками, музыкой какого-то вселенского парада.
Прямо в ослепленной светом бесконечности маршировали фантастически яркие,
раззолоченные оркестры, и капельмейстер встряхивал грохочущим бунучуком.
Но главное - здесь, в шаре сплошного полуденного неба, все было дозволено,
все доступно. Предметы возникали, разрушались, перепрыгивали с места на
место по малейшему желанию. Появлялись целые красочные, в цветах и
пальмах, в гроздьях дворцов страны с раболепным населением, роскошно
застроенные острова в бирюзовом прозрачном океане. И все тут же
взрывалось, исходило пожаром, бурыми клубами праха - стоило лишь
поморщиться, нахмурить брови...
Что ж, теперь все ясно. Ну и "цивилизация-прим"! Нет, на
матушке-Земле до такого не додумались... Мнимая вечность. Электронный
Эдем. Компьютерный рай, нежащий и питающий обездвиженных трутней -
электронаркоманов. Вон их сколько кругом, чмокающих насосов кровоподачи,
похороненных в вязкой массе очагов жизни! Что ж теперь делать? Искать
хозяев? А если их нет? Если подземный дом, населенный Королями Космоса,
Богинями Красоты и Бессмертными Мудрецами, суть вполне самостоятельная
машина? Замкнутый киберкомплекс?..
...Уве!
Ну нет. Он бы здесь не остался. Наркотические соблазны - не для него,
за это Лобанов ручается головой. Да и поймал бы Валентин в любой сумятице
биоизлучений знакомую волну Бьернсона. Хоть искаженную, хоть ослабленную,
но узнал бы...
Ну-ка, кокон... Наверх!
VI
Валентин стоял посреди густой, хитро переплетенной зимней чащи. Нагие
корявые деревья окунали подагрические пальцы в жесткую щетину кустов,
многолетний слой опавшей листвы был толст, как перина; в нем тонули гнилые
бревна, шапками стояли сухие стебли, увитые, как проволокой, диким
виноградом.
В совершенной тишине с пасмурного неба пудрой сеялся снежок.
Лобанов двинулся лесом, выключив кокон, ибо не любил даром губить
растительность.
Что это проглядывает между стволами, такое крупное, хмуро
поблескивающее? Одноэтажный дом на опушке. Стены обложены плитами серого
мрамора. Широкие ступени фасада, благородно-строгий портал с четырьмя
колоннами, окна узорного стекла в кованых медных, изрядно позеленевших
рамах - все наводит на мысль о культовом предназначении здания...
Двери в два человеческих роста были сплошь покрыты бронзовыми
рельефами, также сильно потускневшими, частью расплющенными, словно по ним
били молотом... Лобанов поднялся по ступеням, чтобы рассмотреть чеканку
поближе. Славная работа! Кажется, библейские сцены: человечки в старинных
одеждах, в тюрбанах, в рыцарских доспехах... смерть с косой, почему-то
поверженная наземь... Нет - здесь и солдаты нового времени, и военная
техника, и даже космонавты в скафандрах. И все толпой устремляются к
некоей горе. На ней стоит пышный дворец, от него расходятся лучи, как от
солнца...
Он потрогал искусно сделанную миниатюрную фигурку и вдруг услышал за
дверями низкое мелодичное гудение. Точно замирающий звук большого
колокола. Двери дрогнули и раздвинулись - не более чем на миллиметр.
Нежный свет сиял за ними...
Он отнял руку, и все прекратилось.
Уняв сердцебиение, Валентин спустился с крыльца. Через несколько
метров заросли как обрезало. Лобанов присел на упавший ствол, покрытый
синими губчатыми наростами.
Понятная картина. Падающий снег скользит по невидимой выпуклой стене.
Хорошая защита у рая, получше архангела с мечом! Но выйти-то как отсюда?
Энергия поля велика, нажимом кокона ее не одолеешь...
Ага! Боже, как все просто! Лобанов даже засмеялся, хотя веселье здесь
представлялось кощунственным. Затем встал, коснулся нагрудного
аппаратурного блока - и преспокойно зашагал вперед, сквозь энергетическую
стену. Ноги его по колено ушли в снег.
VII
Лобанов понимал, что человек, выходящий на волю из электронного
наркоцентра, никак не должен тащить на себе защитную силовую оболочку.
Компьютеры могут выпустить (как и впустить) лишь существо с обычной,
знакомой биоэнергетикой. Потому он и шагнул в пронзительную метель,
защищенный обычным походным костюмом: просторная куртка с капюшоном и
брюки, заправленные в сапоги. Его обдало жгучим дуновением, капюшон
пришлось поднять. Не успел еще волевым усилием повысить температуру тела,
как впереди забурлил и фонтаном взлетел снег.
Разведчика сбило с ног, грохот от неожиданности показался
оглушительным. По счастью, снаряд был не осколочный, а химический,
начиненный одурманивающей смесью газов.
Пришлось мгновенно и глубоко сосредоточиться, все подвластные воле
гормоны и секреты бросить на бой со сладкой обморочной тяжестью... Очистив
кровь и легкие, он поднялся уже в защитном коконе. Взрыв! Рыжую глину
выбросило из новой воронки.
В маленьком трескучем вертолете, похожем на остекленный скелет рыбы,
сидело трое. Три шлема цвета хаки, пятнистые камуфлированные костюмы.
Кренясь, вертолет бортом вперед, словно с горки, скатился к Валентину.
Изящным распускающимся цветком с борта полетела ловчая сеть. Охотники были
уверены, что добыча стоит на ногах благодаря только оцепенению. Валентина
прямо-таки захлестывала их уверенность, злорадное предвкушение: "Попался,
голубчик!"
Сеть на миг стала огненной и исчезла. Осмыслив ситуацию, ловцы
рванули вертолет в сторону и начали стрельбу: забилась перед кабиной
оранжевая вспышка, пули, отражаемые коконом Лобанова, градинами взрывали
снег.
Снова взрыв, на сей раз уже не газовый. Осколки полыхнули метеорами,
обращаясь в ничто.
- Вот же дураки упрямые, - вслух сказал Валентин и погрозил кулаком.
Вертолет вдруг с панической поспешностью отступил к озеру. Долго еще
слышалась его перепуганная трескотня.
...Может быть, тут и погиб Уве, подстреленный, едва пройдя сквозь
силовую стену? Да он ли один? Исаев, Перекрест, Эйхенбаум... Семерых
проникателей уже унесла "Земля-прим", семь изуродованных трупов или
обгорелых скафандров вернула на Станцию... Как дознаться, что здесь
происходит? У кого?
VIII
Ощущение близости людей - большого человеческого скопления - повело
Валентина на север, по скрипучему, поминутно проваливавшемуся насту. За
снежным полем начались развалины кирпичных домов, торчали обгорелые пни.
Хороших дорог здесь не было. Лишь порядком отойдя от сплошных руин, за
свалкой электрооборудования и пустых ржавых бочек он обнаружил гусеничные
колеи. Широченные, глубоко вспахавшие грунт, они могли принадлежать только
танкам. Очевидно, добравшись до условного рубежа, танки останавливались,
расстреливали свой боезапас (следы были углублены орудийной отдачей) - и
поворачивали назад. Валентин некоторое время брел по колее, но скоро стал
склоняться к решению включить антиграв. Впечатлений от пешего похода было
предостаточно. Вокруг силового купола, как подсказывал внутренний
"локатор" Валентина, крутилось немало наземных и воздушных боевых машин:
нового поединка было не избежать.
Низкие тучи над уступами крыш, над мягко поднимавшимися к горизонту
лесистыми холмами переливались цветом моря. Медная щетина рощ, растерявших
листья, топорщилась вокруг фиолетовых массивов хвойных. Краски, рожденные
местным солнцем, да и само зеленоватое светило, какое-то перекошенное,
словно бы зернистое, редко видимое в разрывах туч, - все это мало отвечало
образу двойника Земли. Неужели здесь сложился уклад, столь похожий на
старинный земной?
Он задержал взгляд на крупных большеголовых птицах, сумрачно
выклевывавших что-то из коробчатых рам бывшей теплицы. Серые с черным
нахохленные сторожа сидели, озираясь, на снегу. Похожи на ворон. Ну,
вылитые вороны! В сочетании с зеленым солнцем и чернильной хвоей их
присутствие по меньшей мере удивляло.
Как огромные хлопья пепла, вороны вспорхнули от коробки, когда
Валентин, поднятый диском антиграва, ринулся вдоль сохранившейся улицы.
Улица тоже представлялась знакомой. Мертвая косматая трава
неухоженных газонов, купы раскидистых крон, путаница вымерзших розариев. В
тылу садов и скверов, подальше от проезжей части - веранды, гордые
фронтоны, двери с головами львов, держащих во рту кольца. Уцелевшее
чугунное литье невысокой ограды, почтовый ящик на узорной калитке. Зияющий
пустыми окнами, некогда роскошный автомобиль в сугробах. Кресло-качалка -
быть может, когда ударил первый осенний ливень, хозяева так поспешно
спрятались, что забыли его над бассейном... Когда это было? Двадцать лет
назад? Пятьдесят?..
Так на исходе двадцатого века выглядели благополучные районы многих
европейских и американских городов... Сплав городского комфорта с зеленым
помещичьим привольем. Неторопливое общение домовладельцев, запах яблочного
пирога с веранд, мирный стрекот газонных косилок... Город на пенсии, вот
как это подобало бы назвать...
Почуяв человека за углом ближайшей усадьбы, Валентин плавно
приземлился и зашагал по снегу. К чему пугать местных демоническим
полетом?..
Спиной прильнув к розеткам вычурной ограды, загнанно таращилась на
Лобанова простоволосая узколицая женщина в короткой шубе из странного
зеленого меха. Вязаный пестрый шарф касался ветхих сапог. Спутанные черные
волосы падали ей на глаза, она привычно сдувала их в сторону. Рядом лежал
брошенный вещмешок. В неподвижно горящем взгляде мелькнуло сначала что-то
вроде мольбы, потом ужас женщины сменился дикой ненавистью обреченной:
"Что же тянешь, приканчивай!"
Да, страх в этой женщине жил великий. Однако, кроме испуга, Валентин
видел и другое: женщина была великой скиталицей. Но цель, которая гнала ее
куда-то, пока непонятна. Богомолка? Нищая?
Мотая головой из стороны в сторону, она нараспев пробормотала
несколько слов.
Смотри-ка - в самом деле планета-двойник со сдвигом в прошлое!
Знакомый язык, когда-то он считался одним из "мировых"... Валентин подучил
его, чтобы лучше понимать разговор предков на сеансах восстановления.
Лобанов заговорил неторопливо, отчетливо, с тем же радушием, каким была
окрашена его улыбка.
- Я друг, я пришел сюда... из очень, очень далекой страны!
Она повторила бессмысленную брань, в старину считавшуюся обидной.
Потом, выдохшись, начала шарить в кармане, пока не достала завернутый в
бумажку окурок сигареты. Бережно и кропотливо прикурила от зажигалки; руки
тряслись, худые щеки втягивались до зубов... Лобанову стало неловко за
свой несокрушимо здоровый вид, сверкающие зубы и младенчески нежную
кожу... Он сказал еще мягче, стараясь при этом не впадать в заискивание:
- Мне надо как можно скорее повидать ваше... ваших руководителей. Это
очень важно, понимаете? Важно для всех людей!
"Землянку-прим" объяснения Валентина почему-то позабавили, она хитро
прищурилась и углом рта выпустила дым. Затем окурок описал витиеватую
петлю.
- Из далекой страны, да? Может быть, из Вольной Деревни?
Вольная Деревня... Судя по ее мыслям, нечто вроде сказочного царства,
утопии... - Лобанов утвердительно кивнул. Ответом был буйный, ничем не
сдерживаемый хохот. Насмеявшись, странница рукавом вытерла слезу и
посмотрела на Валентина снисходительно-насмешливо, как на обманщика.
- Ну и как там у вас? В Вольной Деревне? Играете на арфах, славите
Господа?..
...Трудно видеть мысли собеседника, когда в его мозгу такая горячка и
сумятица...
- Дело в том, что Вольная Деревня существует действительно, и я
оттуда. Неизвестная вам страна, могущественная и добрая...
Вдруг что-то резко изменилось в разгоряченном мозгу аборигенки.
Наивно приоткрыв рот, она так и рыскала глазами по лицу и одежде Лобанова.
Точно Валентин посулил ей исполнение самой заветной, под кривыми ухмылками
схороненной мечты.
- Так ты не из крабов?
(Крабы?! Ну-ка... А, какая-то военная каста, солдафоны... Она их
боится и презирает.)
- Даже не знаю, кого вы так называете.
Жадно докурив до самых пальцев, она с сожалением бросила и втоптала в
снег ничтожный остаток сигареты.
- Ну, эти... "Стальной ветер"!
- Что за "Стальной ветер"?
Не отвечая на вопрос, она блаженно зажмурилась.
- Да-а! Вот это, можно сказать, новость! А что, Бог даст, и я
когда-нибудь до твоих мест дойду?..
- Дойдете! - уверенно ответил Валентин и вдруг увидел, что лицо
женщины стало темным, как старая медная монета. Он оглянулся по сторонам.
Тени удлинялись с безумной скоростью, ручьями бежали по снегу. Фасады
сооружений стремительно меняли световой рисунок.
Лобанову и прежде казалось, что холодное бледно-зеленое светило
движется не по-земному быстро. Однако, подойдя ближе к горизонту, оно
ускорило свой бег чуть ли не вдвое. Растянутое по небу рефракцией, солнце
подобно дирижаблю планировало за гребень холмов...
- Ты сильный, - грустно вздохнула странница. - Ты можешь себе
позволить быть добрым... - Придирчивым оком она окинула подтянутую,
упругую фигуру Лобанова, задержалась на гладко выбритом подбородке,
холеных волосах. - А я вот возьму и не дойду. Свалюсь однажды, и снегом
меня заметет. И не оживит меня никакой сероглазый рыцарь из другого мира.
- Так поселитесь где-нибудь, дождитесь лета! Неужели нигде нельзя
укрыться от ваших "крабов"?
- Лето! Оно и видно, что ты черт знает откуда... В наших местах зима
полжизни тянется. Если стану лета ждать, не успею окончить картину.
Валентину очень хотелось перейти к расспросам об Уве, но, желая
укрепить доверие женщины, он спросил:
- Какую картину?
- Картину жизни, друг! Следы. - Темнота упала вокруг, будто выключили
рубильник; странница шептала увлеченно, только белки глаз поблескивали: -
Сто тысяч километров следов на снегу. Самая большая картина в мире,
специально для осмотра с космического корабля! Она, конечно, ничего не
изображает, но сам по себе масштаб... Сеть следов по всей северной
Гондване! Понял? Я, женщина, незаметная как бактерия, преображаю своим
путешествием целый материк!..
- Растает же, - чувствуя, что надо же как-нибудь ответить, невпопад
брякнул Валентин.
- Ах, растает? А Гомер, Рафаэль, Бетховен не растают рано или поздно?
Вечность - понятие относительное. Может быть, какой-нибудь снежной блохе,
что живет полсотни дней, мои следы покажутся прочнее египетских пирамид!..
Наконец-то для Валентина все в этом диковинном мире встало на свои
места! С одной стороны - чернильные леса, рой звезд, в течение считанных
минут пробившийся по всему небу; россыпь огней на темной бронзе, немыслимо
густая и щедрая для земных ночей. С другой стороны, гроздь самых славных
имен Земли, память о чуде Египта...
- Извини, - тихо сказала она. - Я просто с ног валюсь... Вторые сутки
без еды... У тебя... не найдется хоть куска хлеба?
Все высокие мысли вылетели из головы у Валентина. Кажется, с детства
не испытывал он такого стыда. Видеть усталую, истощенную женщину, читать
ее мысли, но не догадаться, что она чуть не падает от голода, что ее
просто надо накормить!.. Да, брат, слишком велика пропасть между нашими
мирами...
- Конечно, конечно, разумеется! Давайте зайдем под крышу...
IX
- У нас как люди живут? Либо отрекайся от постылого мира и иди в
Улей, либо надевай мундир, цепляй значки и регалии - и служи. А мы вот -
ни то, ни другое. Мы третьи!..
Съев добрый кусок ветчины с хлебом, немного меда и запив все это
бодрящим астро-кола, женщина опьянела от непривычной сытости и говорила,
не останавливаясь.
Огонь, разведенный в камине из обломков давно распавшейся мебели,
гудел вовсю; жаркие отсветы плясали на вычурном лепном потолке, но до
настоящего тепла было далеко - особняк промерз насквозь в зимнее
многолетье.
Женщина (ее звали Урсула) рассказывала сбивчиво, путалась в научных
подробностях, но главное Валентин понял, тем более что уже наловчился
читать разорванные мысли собеседницы... Похоже, что земляне проникли сюда
еще лет пятьсот назад. Какой-то безвестный тогдашний гений наладил тоннель
между двумя Вселенными. И повалил народ в новооткрытый мир... Да нет,
похоже, не повалил, а муравьиной цепочкой потянулись немногие посвященные,
и стоило это, наверное, громадных средств. Почему уходили сюда? Бежали! От
природы, превращенной в свалку ядовитых рек и радиоактивных дождей; от
чудовищной городской скученности, с ее психозами и эпидемиями, от
новоявленных национальных вождей и религиозных пророков с боевыми лазерами
в руках, от молодежных моторизованных орд... Бежали в безлюдный,
нетронутый край, в розовые и фиолетовые леса под солнцем цвета берилла
(здесь как раз тогда стояло лето), упиваясь неслыханной планетной
робинзонадой, Таинственным островом в четверть миллиарда квадратных миль!
Но ведь от себя не уйдешь - от земного, веками внедрявшегося в плоть и
кровь...
Богатые "робинзоны", не желая расставаться с комфортом, должно быть,
гнали на "Землю-прим" (ее назвали Вальхаллой) целые поезда... Ехали сотни
рабочих, слуг, телохранителей... Тащили стройматериалы, машины, оружие,
семена (ах, какой тоннель был, завидно, господа абсолют-физики!..). И,
наверное, к концу первой тридцатилетней зимы уже стоял на Вальхалле целый
город. А люди в нем жили все больше дюжинные, закоренело-деловые, не
склонные к художеству и счастливой игре ума... так-так! А потом начала их
тяготить замкнутость вынужденного общения. Наступили холода и вьюги,
действительно занимающие полжизни... Надо полагать, тоннель однажды
захлопнулся, перекрыли его земляне - и оттого тоска стала смертной,
самоубийственной.
Тогда-то колонисты и выстроили здесь Улей, центр машинных
галлюцинаций. Компьютеры, следуя подсознательным "заказам" клиентов,
внушали жителям райские сны, вернее - во всей живости пяти чувств
показывали самые глубокие, жгучие, самые постыдные желания... Клиент,
погруженный в электросон, забывал о пище, - следящие устройства вторгались
иглами в его вены, обогревали, матерински-заботливо замыкали вокруг
беспомощного наркомана (или, как здесь говорили, трутня) стальную
скорлупу. Улей имел собственную атомную станцию; но скоро его
саморазвивающийся "мозг" создал устройство, выкачивавшее энергию
непосредственно из зеленого солнца и окончательно испортившее климат на
инопланете...
- Вы мне лучше про "крабов" расскажите, - попросил Лобанов. - Кто это
такие - "Стальной ветер"? Орден, секта (он лихорадочно вспоминал старинные
термины)... мафия, что ли? И почему вы - третьи?..
Вдруг он увидел, что Урсула судорожно сжала пальцы, заскрипела
зубами.
- Надо покурить, - проговорила она, - иначе с ума сойду...
Наркотики... Кошмарная дрянь! Конечно, нетрудно взять пару пылинок от
сухой "травки" из ее кармана и на их основе синтезировать целую сигарету,
но... Имеет ли он право? Боже, она на глазах превращается в старуху! Денек
в регенераторе, и полный порядок... Но до регенератора - две Вселенных.
Так что, брат, оставь привычную мораль и сделай ей сигарету...
Валентин коснулся плоского аппаратурного блока под курткой, с помощью
которого он уже синтезировал обед.
Затянувшись пару раз, Урсула мгновенно преобразилась: щеки ее
порозовели, веселый блеск появился в глазах, и Лобанов с удивлением
отметил, что она опять молода и, безусловно, хороша собой.
Смеясь, женщина показала на грудь Валентина:
- Какая у тебя... эта штука! Ну и техника! Слушайте, а вы... люди?
- Все расскажу, ничего не скрою. Но сначала один вопрос, Урсула.
Вы... или ваши друзья... никогда не встречали людей... похожих на меня?
Тоже из далекой страны, с такой же... техникой? Вот недавно здесь побывал
один... выше меня, мощнее, и волосы совсем светлые. Не видели?
- Нет, - она без раздумий замотала головой. - Я бы знала. Такие
новости разносятся быстро.
В пустынном помещении стало тепло, и Урсула уже дремлет, склонив
голову на грудь, уткнувшись носом в зеленый мех. Где же ее дом? А впрочем,
какое Лобанову до нее дело? Можно тихонько уйти, оставив ей хороший запас
ветчины, сухарей, меда и астро-колы. Так почему же Лобанов уверен, что ее
не следует покидать? Все явственнее чудится какая-то угроза... Вот оно!
- Вставайте, - громко сказал Валентин. - Быстро вставайте и
прячьтесь...
- Ч-что?.. - Встрепенувшись, она чуть не свалилась с кресла. - Зачем?
Куда прятаться?
- Поглубже в дом, в подвал куда-нибудь... Скорее! Я вас потом разыщу.
Он еще ничего не видел, не слышал, но внутренним своим "локатором"
ощущал приближение разогретого металла. Множество возбужденных людей
затаилось в чреве огромной машины...
- Бегите, через минуту здесь будут эти... "Стальной ветер"!
Урсула наконец поняла... Спохватившись, вскочила, заметалась, дернула
из угла свой вещмешок.
- Не забывай меня, ладно? Я хочу тебя снова увидеть...
Рука с темными обломанными ногтями коснулась было груди Лобанова, но
испуганно отпрянула, наткнувшись на невидимую преграду в нескольких
сантиметрах от куртки.
- Беги! - крикнул Валентин.
Оглянувшись с восторгом и ужасом, она помчалась в темноту подвала.
X
Валентин выбежал на двор. Из-за крыш раздавался оглушительный
деревянный треск, словно тысячи рук наперебой ломали сухие дощечки.
Ураганный ветер смерчем взметнул снега. Ослепленный заревом собственных
огней, спускался из ночи громадный, как дом, камуфлированный вертолет. На
древке перед пилотской кабиной бился белый флаг.
Стреляя и скрежеща, вертолет сел. Отползла заслонка, в проеме
заиграли блики на касках и оружии. Первым выпрыгнул и побежал, заранее
прикладывая пальцы к козырьку, полный коротконогий человек в длинном
темном плаще. Он остановился шагах в пяти от Валентина, едва не упал,
попятился, спросил:
- К вам не опасно подходить, сударь?
Лобанов пожал плечами:
- Нет, если вы не намерены ловить меня или убивать.
Одышка мешала маленькому посланнику двигаться и говорить: в паузах он
красноречиво прижимал руку к груди:
- О, сударь, это страшная ошибка, выходка пьяных патрульных, и
виновные понесут суровое наказание!
- Хорошо, я лечу с вами! - прервал его Валентин и тронулся к
вертолету.
Поодаль от мертвого города выплыло из пустыни ледяное озеро. Лежало
оно, как одинокий глаз под бельмом, на дне плоской круглой впадины,
шириной самое малое в километр. В заснеженной впадине не было деревьев.
Лобанов почувствовал: ему легонько обожгло виски, губы, кончики пальцев.
Внизу была высоченная остаточная радиация. Наверное, здесь недавно
взорвали ядерный заряд. Что за чертовщина!
...Мысленно увидел, как через заснеженную степь бредет человек. Кто
бы это?.. Вот его закрыло грибовидное облако. Невредимый человек не
свернул со своего пути. Позади остается воронка, заполняясь водой от
растаявших снега и льда...
Лобанов прежде хозяев вертолета заметил тесно сбившиеся огни города у
излучины реки. Ярким сиянием была залита вершина пологой горы; цепь желтых
светлячков отмечала линию набережной. Потом во всю ширь открылась река.
Даже ночью сквозь лед были видны пятна воздушных полостей. На левом,
ровном, как стол, берегу, от опушки черного бора шарили по небу клинки
прожекторов. Вертолет описал полукруг и снизился; алые фонари обозначили
посадочный квадрат.
Трое высоких мужчин отменной выправки - руки у козырьков фуражек с
кокардами - стояли в свете фар, не обращая внимания на вихрь от винтов,
трепавший их жесткие блестящие плащи. Валентин с наслаждением вдохнул
морозный воздух. Трое встречающих один за другим почтительно пожали ему
пальцы, представились: отцы-патриархи клана "Стальной ветер". Боевой Вождь
по имени Руф Вотан отличался длинным, костистым, маловыразительным лицом и
белыми ресницами. Рука у него была вялая и мягкая, но пожатие похоже на
быстрый укус. Второй смуглый, вислоносый, носивший звание
Отца-Вдохновителя, - как понял Валентин, некто вроде священника, - по
имени Камаль Магриби, был откровенно напуган появлением посланца с Земли.
Третий патриарх, Целитель Душ, Эзра Ласперо, носил обрамлявшую кирпичные
щеки бороду-норвежку и весело щурился сквозь дымчатые стекла очков.
Вождь широким жестом пригласил Лобанова садиться в ожидавшую
бронемашину. Валентин заметил, что психика отцов была защищена надежными
"шумовыми блоками", так называемым "скачущим" полем; прозондировать ее не
представлялось возможным. Вряд ли это были, как на Земле,
запрограммированные наследственные свойства; скорее помехи для чтения
мыслей создавал специальный прибор. Да уж, впрямую расспрашивать их об Уве
было бы глупо. Станем дипломатами.
Пыхтящий транспортер торопливо пополз в гору мимо одинаковых бетонных
кубов, посаженных куда чаще, чем виллы и дворцы в заброшенной местности
вокруг "рая". По дороге загорались окна. Какая-то женщина распахнула
дверь, чтобы выпустить собаку, да так и замерла. Лобанов видел ее
коренастый, пышноволосый силуэт, облитый желтым светом. Затем женщину
кто-то втащил в дом, и дверь громко захлопнулась. Видимо, горожан
предупредили...
Они вышли из транспортера перед нарочито массивным, угрюмо
величественным зданием - Домом Семьи. Над колоннами фасада поблескивала
огромная металлическая статуя - мускулистый квадратнолицый ангел опирался
на здоровенный меч.
XI
Повинуясь невидимому, бесшумному сигналу, слуга вкатил никелированный
поднос на колесиках: два графина, темно-пурпурный и желтый, хлеб горкой,
остро пахнущие салаты, фрукты... Тоненько переговаривались бокалы.
Валентин хотя и поел в пустом доме вместе с Урсулой, все же проглотил
слюну при виде такой роскоши. Но аппетит исчез, едва он повнимательнее
взглянул на официанта.
То был мужчина рыхлый, одутловатый и бледный, босой, в синем
выцветшем жилете и мешковатых подвернутых брюках. Медлительность его была
пугающей, как будто внутри неповоротливого мягкого робота сидело
маленькое, энергичное живое существо, с великим трудом раскачивая
тело-оболочку. На сидевших за столом он не обращал ни малейшего внимания.
В глазах-щелочках сквозили тупое усердие, боязнь ошибиться - и еще что-то
жуткое, хитроватое, как бы беззвучно хихикающее, то, что сразу выдает
умалишенного.
Ласперо привстал, точно желая сказать нечто важное, но хмурый взгляд
Вотана припечатал его к месту.
Переваливаясь, словно пингвин, шлепая подошвами, странный лакей
укатил поднос. Искательно заглядывая в зрачки Лобанова, Магриби разлил по
фужерам красное вино.
Вотан облизнул тонкогубый рот и спросил Валентина:
- Думаю, вы уже поняли, что мы, здешние жители, никакие не аборигены
планеты, а выходцы с Земли?
- Это было несложно.
Уловив интонацию Валентина, Ласперо поспешно поднял бокал:
- Итак, за встречу соотечественников-землян!
- За новый тоннель связи! - подхватил Магриби.
Пригубили.
- Вы очень проницательны, - сказал Вотан, мотнув головой на дверь,
куда ушел слуга. - Он действительно о т т у д а.
Откинувшись в кресле, обитым пунцовым бархатом, Валентин спросил:
- Как это все случилось? Компьютеры вышли из-под контроля?
Эрго Ласперо опять заерзал на месте. Вотан, заметив его нетерпение,
произнес не без яду:
- Сейчас достойный отец Эзра вам все расскажет.
- Да, я ничего не утаю от соотечественника! - Валентину показалось,
что Ласперо переигрывает, вкладывает слишком много страсти в каждый жест
изнеженно-белой руки. - Ничего, видит Бог, хотя трудно и стыдно говорить
об... об ошибках своих предшественников, вернее, об одной страшной ошибке!
- История - наука честная!
- Безусловно, но от этого не легче...
По словам "достойного отца", ошибка, совершенная предками,
основателями первого на Вальхалле города Асгарда, заключается в том, что
они, основатели, не поставили перед колонистами высокой духовной цели.
"Несводимой к сытости и утехам плоти", как выразился Ласперо. И посему
Асгард уподобился развратному Вавилону и, подобно Вавилону, пал... Падению
же предшествовал, как полагается, золотой век. Компьютерное производство
кормило и снабжало вещами всех, независимо от ранга: и хозяина
великолепного особняка, полного сокровищ искусства, и младшего из лакеев в
этом особняке. Нищих, бездомных, голодных не было. Магазины, вернее -
пункты распределения являли изобилие гидропонных овощей и фруктов; жены и
дочери колонистов могли бесконечно менять туалеты, один шикарнее другого,
и ослеплять друг друга брильянтами, добытыми с помощью роботов; отцы и
мужья, сверкая фарфоровыми зубами и шевелюрами, выращенными на
биостимуляторах, ездили по городу во все более умопомрачительных
электромобилях хамелеоновой окраски, с видеоэкранами и барами... Но кругом
простиралась снежная пустыня, насквозь продуваемая ровными, как выдох
вентилятора, монотонно воющими ветрами. Ветры могли дуть и пятьдесят, и
сто дней подряд, не слабея и не усиливаясь, множа число психопатов и
самоубийц.
И вот жители Асгарда, по словам Ласперо, из-за отсутствия духовных
горизонтов, стремление к коим могло бы смирить плотские страсти, - жители
Асгарда постепенно оставили свои прекрасные виллы ради дворцов
невещественных, но куда более блестящих. Опустел не только Асгард, но и
другие, недавно заложенные города по реке Эридан... Почти все ушли в Улей.
Ни выключить себя, ни изменить режим Улей не давал. Ибо это значило
бы - убить тысячи подопечных. Был поставлен непроницаемый силовой купол.
Сквозь стену напряженного пространства мог войти лишь тот, кто
бесповоротно решил поселиться в одной из ячеек электронного "рая".
Немногие оставшиеся в городе слышали великий гул глубоко под ногами.
Это машины, выстроенные и управляемые компьютерным "мозгом" Улья, рыли и
оборудовали этажи новых ячеек...
- И кто же были эти оставшиеся? - спросил Валентин, не сомневаясь в
ответе.
- Мы, - гордо вскинул бородку Эзра. - Последние блюстители духовных
ценностей: рыцарства, патриотизма, святой религии предков, чувства
долга!..
- Клан "Стальной ветер", - уточнил со своего кресла Вотан. Лицо его
было погружено в тень от большого резного шкафа.
- Да-да! Круг единомышленников, сложившийся давно, еще когда строился
старый Асгард.
- Кто же был... родоначальником вашего клана?
Вместо ответа Ласперо повернулся к портрету, висевшему в простенке
между двумя окнами, задрапированными шелковой тканью. Лобанов давно уже
поглядывал туда, искал случая спросить. Видимо, нарочно подсвеченный
настенным бра, портрет в пышной золоченой раме изображал офицера, одетого
в скромный серый мундир, с высоким, с залысинами, лбом и маленьким, как бы
прячущимся подбородком.
- Безымянный Вождь.
В голосе Эзры прозвучала безмерная почтительность, а Магриби даже
ладонь приложил к груди и склонил голову:
- Он хотел, чтобы жило его дело, а не суетная слава имени...
Итак, положение на сегодняшний день таково: спят в недоступных недрах
"рая" опутанные трубками бывшие колонисты, для которых, может быть, за
минуту проходит миллион ослепительных лет. А в городе Новый Асгард,
построенном неподалеку от обезлюдевшего старого, братья "Стального ветра",
считающие уход в Улей преступной слабостью, хранят мудрые заветы
Безымянного. Клансмены проводят свое время в размышлениях и молитвах, в
изучении героических страниц земной истории, военных маневрах и спорте;
исследовательская группа ищет секрет возвращения на Землю. Иногда
очередной Боевой Вождь, накопив атомных снарядов, обрушивает их на
невидимый купол Улья, дабы еще раз попытаться вернуть миру ушедших под
землю трутней...
Что ж, складно. Основателями клана были офицеры из числа
миллионерских телохранителей. От них - любовь к униформе, побрякушкам,
армейским трескуче-бессмысленным обрядам... Постепенно возникает образ
злосчастной, самоистребившейся колонии. Вот только бы еще проследить одну,
кажется, очень важную линию, о которой они старательно умалчивают...
Отец-Вдохновитель снова разлил вино. Вежливо ответив на пожелание
здоровья и выпив, Лобанов сказал:
- Там, в развалинах, я встретил женщину. Она, конечно, не член вашего
клана, но не намерена кончать жизнь в Улье, хотя нищая и больная. И, как я
понял, таких бродяг немало...
Губы Ласперо презрительно скривились. Магриби шумно вздохнул:
- Заблудшие овцы...
- Нет! - резко проговорил Вотан, вскидывая прямую, как дощечка,
ладонь и наклоняясь к свету. - Об отщепенцах ни слова, пока досточтимый
гость не увидит наших теплиц и мастерских. Господин Лобанов может сделать
собственные выводы...
...Теплицы, мастерские... Не там ли след Уве? Необходимость
взвешивать каждое слово, вести хитрую и напряженную игру тяготила
невыносимо. Валентин пытался улавливать правду в тончайшей мимике лиц, в
движениях каждого пальца...
- Вам не мешает ваша защитная оболочка? - наивно спросил Магриби.
XII
Поэт неторопливо раскрыл свой брезентовый мешок, вывалил из него
груду тряпья, исписанных клочков разноцветной бумаги и, наконец,
совершенно неповрежденную коробку наркотических папирос.
- Вот это ты молодец! - воскликнула Урсула обрадованно. - Да за это я
тебе и хлебца дам...
Они нашли приют в развалинах одного из крайних особняков Асгарда.
Наименее поврежденной комнатой в доме оказалась ванная. Бродяги развели
костер из обломков мебели и сидели друг против друга на розовом плиточном
полу. Опорой для них служили великолепные, синие с белыми розами стенные
изразцы. От огромной проржавевшей ванны, полной снега, тянуло холодом, как
из морозильника.
- Какой черт тебя сюда принес! - сказала Урсула после долгой, полной
наслаждения затяжки. - Тебе что, на Юге плохо было? Чудак...
- Хорошо было, - закивал и заморгал поэт. Говор у него был невнятный,
шамкающий - от зубов остались одни корешки. - Я ведь до самого океана
дошел, до Южного Рога. А там вечное лето, и леса большие, и рыба всякая
водится... Писал вволю. Хочешь, прочту кое-что?
- Так зачем же ушел? - с ноткой истерического нетерпения спросила
художница. - Почему ты здесь?
- А прогнали.
Седой, косматый и краснолицый, точно громадная обезьяна, поэт сидел в
лоскутной своей шубе из мешковины и меха и сосал подаренную Урсулой
горбушку.
- Кто?
- Они. Из Вольной Деревни.
Урсула дернулась, будто ее тряхнуло электрическим зарядом, и застыла
с разинутым ртом, не заметив, как упал в снеговую кашу драгоценный окурок.
Поэт засмеялся длинным дребезжащим смехом:
- Не думай, девка, живых там нет. Порушено все и везде, наверное,
атомной бомбой. И пусто, ни души. Но это днем. А ночью...
Поэт затряс лысеющей, в розовых лишаях головой и тряс ею так же
долго, как недавно смеялся.
- Что ночью? - цепенея, спросила Урсула.
- Оживают, наверное. Я из дома пустого, где ночевал, такие огни видел
- столичный город, да и только! Рестораны полны, музыка, танцы. Машины
ездят, автобусы... И возле моря всю ночь шаги, разговоры, смех. То
влюбленные, а то, скажем, дети...
- Приснилось тебе! Болотную лихорадку подцепил! - резко сказала
Урсула. - И вообще врешь, не видел ты Вольной Деревни. Тут был один
недавно... Оттуда. Жив-живехонек. Друга пропавшего ищет. Панцирь на нем
невидимый. Его крабы на вертолете увезли, он сам к ним напросился...
Богатырь, красивый, не то, что мы с тобой!
Поэт заревел, будто раненый, и плюнул прямо в собеседницу.
Промахнувшись, вскочил на худые, колесом изогнутые ножонки. Голова его
дрожала от гнева. Схватив папиросы и кинув их в мешок с тряпьем, он тыкал
пальцем в лицо Урсулы:
- Опаскудился я, с тобой сидя! Дура! Не понимаешь, кто здесь зимой-то
ходит, души уловляя?! Красивый... Панцирь невидимый... Кому поверила?!
Будь ты проклята...
Он засеменил было к выходу, однако Урсула, вскочив, одним прыжком
преградила ему выход:
- Стой! Говори чистую правду. Был ты в Вольной Деревне? Мертвая она?
- Да, - горестно вздохнул поэт, и Урсула опустила руки, готовые
схватить, терзать... - Смотри, если не веришь.
Он вывернул наизнанку пропитанный грязью вещмешок, разгреб тряпье,
черновики стихов, развернул что-то блестящее, заботливо укутанное во
фланель... То была серебряная статуэтка крылатой женщины, ростом в две
ладони; лицо и концы лебединых крыльев оплавлены...
Издав хриплый отчаянный вопль, Урсула наотмашь ударила поэта по лицу.
XIII
Громко, весело скрипя сухим снегом, они шли по главной аллее: впереди
три патриарха и землянин, чуть поотстав - свита из старших братьев клана.
За садом поблескивали стекла длинных, как перроны, парников. Поодаль
какие-то укутанные медведеобразные фигуры орудовали скребками, очищая
рамы.
Пасмурное утро вступило в свои права, однако большая, сплошь
стеклянная теплица празднично сияла изнутри. Женский силуэт мелькнул на
фоне массы света, отворилась дверь, и яростный ветер заревел у границы
мороза и зноя.
- Вот и наша Ли, красавица Ли, умница Ли! - провозгласил Ласперо.
Валентин увидел молодую женщину в синем комбинезоне. Легкая,
подвижная, нервная, она чем-то напоминала Урсулу. Вотан легонько привлек
ее к себе, отечески поцеловал в лоб. Сырые, душные тропики теплицы мигом
заставили клансменов скинуть плащи и фуражки, повесить их на крючки на
входе. Ли помогала Вождю раздеваться, но все ее трепетное, нервное
внимание, подобное любопытству лисы, приросло к гостю. Вокруг Ли никаких
"шумовых блоков" Валентин не ощущал: искренняя девочка, свято верящая в
полезность своей работы, но вместе с тем подавленная тяжкими скрытыми
переживаниями, одинокая... Что-то страшное было в ее прошлом: грубо
прерванная радость, испуг, боль... Лобанов для нее вошел вестником тайной
надежды.
Ли привораживала изящной, быстрой в поворотах, хотя и чрезмерно
худощавой фигуркой, блеском пушистых медных волос. Лобанов рассматривал
ее, но, оказавшись на бетонной дорожке между грядками, на время позабыл о
хозяйке теплицы.
Справа и слева вились по кольям высокие кусты помидоров. Перистая
зелень была нежно-салатовой, как обычно при искусственном свете; зато
мясистые плоды алели, точно крашеные. На грядках работали сборщики,
несомненные родичи лакея в доме "Стального ветра".
В круглых соломенных шляпах, наподобие древнекитайских, в линялых
штанах, закатанных выше колен, в кожаных передниках, толстые люди с
плоскими, застывшими лицами, с дряблой шелушащейся кожей собирали помидоры
и ссыпали их в мешки. Пухлые, как подушки, руки работали медленно,
неловко, но без остановок. На висках, шеях и спинах Валентин увидел
маленькие круглые шрамы, у многих острупившиеся.
- Это наши самки, - пояснила Ли. - А дальше, на сортировке и
погрузке, - самцы. Мы обучаем их простейшим трудовым процессам, без всякой
механизации... Есть, правда, безнадежные...
- А с безнадежными что? - поинтересовался Валентин. Ли отвернулась, и
за нее ответил Ласперо:
- Безнадежные не относятся к человеческим существам, сударь, на них
этика не распространяется.
Перед выходом из своей резиденции, раскупоривая бутылки, достойные
отцы сообщили Лобанову, что недавняя попытка проникнуть в Улей (это было
около трех лет назад) увенчалась частичным успехом. Обманув бдительность
машин ураганным огнем наверху, клансмены с помощью бригады
саперов-смертников подвели подкоп через граниты к нижним горизонтам ячеек.
Тогда Улей еще не выставлял поле в толще планетной коры... Удалось
похитить около сотни трутней, повредить "мозг". Но Улей уничтожил и
подкоп, и солдат. Теперь подземное сооружение закрыто сплошным
энергетическим пузырем. Вчерашних же наркоманов освободили от электродов и
трубок, научили есть и двигаться; под руководством Эзры Ласперо,
врача-психолога, получившего звание Целителя Душ, бывшим трутням заново
прививают навыки гигиены, речи, а здесь, в теплицах, учат трудиться...
- Мы спасаем тех, кого можем спасти! - восклицал шумный Ласперо, а
Магриби кивал, кротким и смиренномудрым видом напоминая мусульманского
святого. - Право же, через одно-два поколения им уже будут доступны самые
абстрактные идеи. Это ростки нового человечества Вальхаллы!..
- Нельзя ли мне поговорить с кем-нибудь из них?
Вопрос Валентина, заданный как можно более непринужденно, не застал
хозяев врасплох. Вотан, шагавший чуть впереди, похлопывая себя перчаткой
по бедру, жестом показал Ли на деревянный стол. Такие столы сливались в
линию, перпендикулярную посадкам. Их украшали груды помидоров и весы.
Сборщицы вперевалку сносили свою добычу по дорожкам, и обрюзгшие
мертволицые мужики за столами наполняли чаши весов. Молодцеватые
надсмотрщики что-то записывали, похаживая вдоль линии.
Ли бросилась бегом, на ходу отцепляя от пояса короткую палочку с
кожаной рукоятью, род электрического стрекала; им она тыкала в спину
выбранного приемщика, подгоняя его к дорожке, и палочка искрила,
насмешливо треща.
Большой, как медведь, рослый человек в закатанных штанах встал перед
Лобановым, безвольно уронив ручищи.
- Как тебя зовут? - обратился к нему проникатель.
Мокрые губы мужика разлепились и шлепали вхолостую, язык никак не мог
повернуться нужным образом. Легкое движение Ли, треск...
- Пррр-хыгун.
Словно провернулись заржавевшие шестерни.
- А сколько тебе лет? Постойте, не трогайте его!..
Валентин обнаружил, что не может спокойно смотреть, как рядом кому-то
причиняют боль. Даже миловидная Ли на минуту стала отвратительной, хотя,
наверное, невозможно было иначе расшевелить этот мешок мяса.
- Тхррр... цать, - сказал Прыгун, и тусклые глазенки его, сидевшие,
как изюминки в коме сырого теста, изобразили нечто вроде усилия мысли.
- Лет тридцать - по общему состоянию организма, - ввернул Ласперо. -
Спросите, кто он такой.
На сей раз Прыгун отрапортовал мгновенно, храпя и булькая, как чан с
кипящей водой:
- Сорх-хтировщик тх... тх... томатов, сх-рредняя квалисси... фикация,
пх-рриемный пн... пн... пункт чх... четх... четыре!
- Что значит - сортировщик?
У Прыгуна была безволосая, в шрамах от электродов, плоская голова
равной толщины с шеей; вместо ответа он увел ее в жирные плечи и стоял
так, свесив руки и бездумно моргая.
- Он не ответит, сударь, - засмеялась Ли. - Сортировщик проталкивает
плоды сквозь отверстие в столе; если плод проходит, он так и падает под
стол, если нет - его бросают в корзину...
- У вас тут есть два гениальных парня. Ухо и Носатый, - сказал Вотан,
усердно осматривая один стол за другим, причем голова его поворачивалась
неторопливо и ровно, как деталь механизма.
- Да, мой вождь! - сразу благодарно заулыбалась и заморгала Ли. Ее
явно тяготил мрачноватый скепсис Лобанова. - Они отличают годные овощи от
незрелых и порченых. Я повесила им на шею бляхи и разрешила бить других
сортировщиков, если они ленятся...
Ласперо, стараясь разрядить обстановку, сказал со смехом:
- Ли, гоните этого гения обратно к столу, и пойдемте смотреть
мастерские.
XIV
Мигель Суарес, старший сын клана, начальник братства мотопехоты,
провел превеселую ночь в покоях своего ближайшего друга, начальника охраны
художественных мастерских. Стыдно сказать, они еще с вечера отключили и
телефон, и динамик оповещения (а что, собственно, могло случиться ночью в
богом забытом Новом Асгарде? Опасаться некого, воевать давно уже не с
кем...). Отпустив машину, пешком по морозцу Мигель возвращался в город.
Старшего сына одолевал утренний хмель - то особое состояние, при котором
мир кажется не слишком реальным, все проблемы - ничтожными, а люди -
сплошь веселыми и дружелюбными. Он шагал, распахнув подбитый мехом плащ и
сдвинув на затылок фуражку с кокардой, готовый приятельски заговорить с
первым встречным или с места в карьер броситься ухаживать за какой-нибудь
пригожей сестрицей. Спешить было некуда, учения начинались только
послезавтра.
Вдруг Суарес застыл на месте, отнюдь не протрезвев, но механически
вытянувшись. От тепличного корпуса через расчищенный двор шли трое
отцов-патриархов, окруженных рослыми неулыбчивыми ребятами из числа
гвардейцев клана, "любимых сыновей". Рядом с Вотаном вертелась эта рыжая
наставница трутней Ли.
Господи! Суаресу показалось, что у него начинаются галлюцинации.
Перед ним, конечно, был не тот, на которого напоролся его транспортер
месяц тому назад, во время очередной ловли беглых интеллигентов. Но
сходство поразительное! Даже не в чертах лица, лицо-то как раз совсем
другое, и рост, и фигура... Сходство глубже, оно в особой осанке,
независимой, на редкость гордой, хотя вовсе не армейской осанке...
Костюм... и костюм почти из такой же, из непонятной благородно-серой
ткани, и плотной, и мягкой. Тот, встреченный в снежной пустыне, был
настоящий мужчина. Кто они такие? Откуда берутся? Темнят отцы-патриархи...
Ну, ничего, можем и сами спросить.
Мигель Суарес, с рукою у козырька, промаршировал через двор и
торжественно остановился в нескольких шагах перед Руфом Вотаном.
- Мой вождь, - начал старший сын, стараясь как можно яснее
произносить каждый звук, хотя предательязык спотыкался. - Мой вождь,
разрешите обратиться к неизвестному брату!..
Вотан даже не замедлил шага, но по лицам достойных отцов и "любимых
сыновей" будто пробежала рябь.
Вождь сказал коротко и сухо:
- Извольте отправиться в кордергарию Дома Семьи и ожидать там.
- Но, мой вождь... - залепетал Суарес. - Здесь особый случай!
- Выполняйте!
Лобанов напряженно следил за разговором хмельного офицера с Вождем.
Психика старшего сына не была экранирована, и там, в пьяной кутерьме
мыслей, различал Валентин что-то щемяще знакомое; долгожданный силуэт все
яснее проступал сквозь красочную и словесную муть... Уве! Этот человек
видел Уве Бьернсона!
Валентин приблизился к Вождю и спросил:
- Нельзя ли мне переговорить с ним?
Подвыпивший офицер, сразу отстав от свиты, являл своим видом полную
растерянность; к нему угрожающей походкой силача направлялся
верзила-гвардеец...
- У нас есть устав, - угрюмо ответил Вотан. - Старший сын нарушил
хартию, обратился к нам не по форме.
Магриби вкрадчиво добавил:
- Мы не можем идти на послабление, даже ради... ради...
Лобанов мог бы в одно мгновение расшвырять нажимом кокона всю эту
свору, одуревшую от уставов и хартий, догнать черноусого парня, но... Так
трудно наладить контакт, и так легко закрыть всю дальнейшую программу
общения с "Землей-прим". Да, может быть, он и нашел бы Уве... хотя шансы
на то, что Бьернсон жив, исчезающе малы... может быть, и нашел бы, но
какой ценой?! Нет. Землянин не должен оставлять трупы...
- Изволили надраться, Мигель? Так идите похмелитесь!
Суарес, до сих пор чувствовавший себя виновато и подавленно, вдруг
вскинулся, гордо поднял голову:
- А почему это вы мне делаете выговор, брат Зилле?! У нас равная
степень родства, и я не позволю...
- Позволишь, пьяница!
- Пошел вон, хам!
- Молчать! - гаркнул гвардеец и ударил Суареса по лицу перчаткой.
XV
Мастерская была велика, точно вокзал или ангар, и столь же холодна:
никакие установки не могли насытить теплом эти необъятные, сплошь
застекленные залы... Прозрачный потолок регулярно очищали от снега; и
сейчас там ходил кто-то по металлической дорожке, на обе стороны взмахивая
метлой; не иначе как принимал трудотерапию спасенный трутень.
В первые минуты Валентину показалось, что белые и грязно-серые
громады в ажурной упаковке лесов, в окружении копошащихся синих фигурок -
это строящиеся космические корабли. Но разведчик тут же сообразил, что
перед ним скульптуры. Рядом с каждым колоссом стоит его прототип, размером
в человеческий рост или меньше, и люди в синих испачканных халатах -
нормальные мужчины и женщины, нисколько не похожие на трутней, -
карабкаясь по лесам, сваривают чудовищные причудливые каркасы, а затем
вылепливают на них из вязкого вещества объемы незрячих голов, грудей,
мышц...
Готовые или близкие к готовности статуи были изрядно похожи друг на
друга: вдохновенные красавцы с переразвитой мускулатурой, толстыми шеями и
выпяченными подбородками замахивались гигантскими молотами, вонзали в
почву плуги, протягивали ручищи к подразумеваемым звездам. Женщины были не
более изящны: одна великанша баюкала толстозадого младенца, другая стояла
со снопом колосьев, третья, самая свирепая, держала щит и меч. На большой
площадке увидел Валентин полчище статуй Безымянного: бюсты, полуфигуры,
изображения во весь рост. Одни скульптуры ненамного превосходили
натуральную величину, другие уместились бы не на каждой городской площади,
но сходство между всеми было почти что полным, разве что варьировалось
положение правой руки: ваятель то закладывал ее за борт мундира, то
заставлял простираться вперед, то прятал в карман брюк.
У скульпторов и рабочих не было никаких защитных "скачущих" полей:
Лобанов ощущал их сосредоточенность, желание как можно лучше выполнить
работу... Не было вдохновения, творческого азарта; однако никто не
чувствовал себя особо угнетенным. Налаженная фабричная работа. Бунтари
смирились. Все довольны тем, что сыты, обогреты и при деле.
Потом Лобанов смотрел живопись, бесконечно множащиеся, писанные с
унылой фотографической дотошностью лица - жизнерадостные, румяные,
улыбчивые... На картинах царила та же болезнь, что и в отделении
скульптуры: стремление выдать сущее за должное, самим себе внушить, что
жизнь лубочно проста и безмятежна... Вот солдаты клана в дозоре, чеканные
профили на фоне вьюги: вот исторические сцены - освоение Вальхаллы...
Обветренные молодцы ставят веху - здесь будет Асгард... Скромная квартира,
конспиративно притушенный свет. Безымянный Вождь в ораторском порыве, ему
жадно внимают офицеры и штатские за чайным столом...
Ласперо давал пояснения:
- В силу ряда причин, и прежде всего из-за Улья, Новый Асгард сейчас
единственный обитаемый город на планете. Но, кроме него, существует, так
сказать, рассеянное, кочующее население. И многие люди искусства,
поддавшись ложной идее абсолютной свободы, предпочитают странствовать,
терпеть голод, холод, страшные лишения, но не идти к нам. Порою мы
вынуждены... э-э... транспортировать их сюда.
- А может быть, надо оставить их в покое? - невинно спросил Валентин.
- Не судите о том, чего не понимаете! - резко сказал Вотан. - Вы
знаете, в каком виде их доставляют сюда? Истощенные до полусмерти,
обмороженные. Наркоманы, алкоголики, психопаты...
Ласперо кивком подтверждал каждое слово Вождя.
- В неизреченной милости своей Господь доверил нам этот скудный,
обделенный благами мир! - подал голос Магриби. - Мы отвечаем на Вальхалле
за каждое дыхание! Бросив на произвол судьбы сирых и заблудших, не
уклонимся ли от Его предначертаний? Ибо сказано в послании апостола: "Кто
говорит: "Я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец".
- Почему же они все-таки удирают?
- Бродяги подобны детям! Увы, они не понимают, в чем их назначение...
- В чем же?
- В служении идеалам добра, в труде на общее благо! - точно
непонятливому ребенку, пояснил Ласперо. - А разве на Земле не так? Разве у
вас художники не чувствуют своих обязанностей перед народом, вскормившим
их?..
- Чувствуют, но не знают принуждения.
- Значит, их сознательность выше. А у нас, если не проследить за
творцами, начинают множиться произведения больные, ущербные, зовущие уйти
от активной жизни, замкнуться в узколичном... Насилие, эротический бред,
распад формы, подобный гниению трупа! И в результате...
- Что в результате?
- Улей! - отрубил Вотан. - Да, Улей!
Магриби деликатно добавил:
- Искусство, не служащее любви и Богу, вырождается неизбежно. И что
же остается обществу, если не разгул грубых наслаждений, коим нечего уже
противопоставить?!
Валентину не хотелось никому возражать, но он все же не удержался:
- По-вашему, собранные здесь скульптуры и картины принесут
кому-нибудь возвышенное наслаждение?..
- А почему нет? - засовывая руки в карманы, осклабился Вождь. -
Только извращенцу могут не понравиться яркие краски, здоровые тела!..
Опустив голову, Лобанов шагал к дверям, над которыми сверкала
рекламной яркостью красок грандиозная, во всю стену фреска, изображавшая
счастливое будущее Вальхаллы: клансмен, художник в синем халате и бывший
трутень со шрамами от электродов обнялись на фоне пышных тортовых роз.
XVI
За оранжереями и коровниками, за слепыми, обнесенными колючей
проволокой и асфальтом бараками трутней, за более опрятным, но также
охраняемым "общежитием" бывших бродяг; за кирпичным пеналом птицефермы, у
подножия вентиляционных башен подземного завода открывался с откоса вид на
реку.
Вотан словно подрос, величественно стоя на верхней площадке
просторной бетонной лестницы. Как только Вождь сделал первый шаг по
ступеням, внизу хрипло закричали трубы.
- Вам исключительно повезло, достойный брат! - шептал в затылок
Лобанову Ласперо. - Не так уж часто бывает настоящий Божий Суд. Последний
раз - не менее чем полтораста дней назад, когда отец Глен Айвар тягался со
старшим сыном Кассини из колена строителей дорог...
Чуть отставая от деревянно-прямой спины Вотана, отрешенно глядя на
пасмурный горизонт, спускался к реке Магриби. Если Вождь только навесил
поверх свистящего металлизированного плаща золотую цепь с нагрудным
знаком, то Отец-Вдохновитель переоделся полностью. Лиловое бархатное
облачение до пят напоминало Валентину католических патеров. ("Уж не мог
себе справить красную кардинальскую мантию, раз он тут глава церкви!")
Довершая сходство, голову Магриби покрывала круглая лиловая шапочка.
У берега лестница расходилась надвое. В развилке высилось цементное
изваяние рыцаря в латах, явно сделанное наспех: цемент обвалился с
панцирного бедра, оголив ржавые прутья...
После осмотра мастерских вся сановная компания вошла в столовую, где
был уже накрыт обильный цветами, зеленью, яствами стол и возле столов
торчали навытяжку дрессированные трутни в ливреях.
Едва заставив себя выпить рюмку после первого тоста и проглотить
несколько кусков, Валентин настоятельно попросил о встрече с Суаресом...
Вотан подозвал адъютанта, забегали гвардейцы. Прошло не менее двадцати
минут, пока сообщили, что Суареса в Доме Семьи нет, вот-вот начнется его
дуэль с гвардейцем Зилле и на примирение противники не согласны...
На речном льду был обнесен канатом с разноцветными флажками квадрат.
На нем могли бы выстроиться в каре все войска клана, но вместо этого
сиротливо чернели по углам, на концах диагонали, два мотоцикла с
колясками. Двое рослых мужчин в красных комбинезонах прохаживались перед
своими машинами. Подойдя ближе, Валентин различил на дуэлянтах шлемы,
закрывавшие уши и шею, и красные же нагрудники наподобие панцирей.
Прозрачные щитки забрал торчали вперед.
Вдоль канатов деловито сновали распорядители, также в касках и
доспехах. Отцы "Стального ветра", блестя плащами и биноклями,
расположились на скамьях, стоявших в несколько рядов вдоль понтона,
вмерзшего в лед под самой лестницей. Должно быть, "летом" -
продолжительностью в две трети земного года - понтон служил пристанью, ибо
с него свисали бревна и шины грузовиков.
Лобанов лишний раз заметил, как строго блюдут в Новом Асгарде
разделение по степеням родства. Отцы не смешивались со старшими сыновьями
в каскетках и металлизированных куртках. Те, разбросанные кучками по обоим
берегам или бродившие вокруг поля, в свою очередь, сторонились солдат.
Пятнистые, точно ящерицы, младшие сыновья клана каймой сбились вдоль
откосов и опушки фиолетового бора за рекой. Дряхлые старики тоже носили ту
или иную форму. Отдельно сгрудились коричневолицые, скуластые, низкорослые
клансмены с узкими глазами - из азиатского "колена Рамы", отдельно - негры
и мулаты, "дети колена Лоа...".
Справа от лестницы ряды скамей на берегу были заняты женщинами. Дамы
"Стального ветра" щебетали и подкручивали бинокли. Первые ряды занимали
пышные шубы и шапки из зеленоватого меха хищников Вальхаллы; далее
теснились куртки тусклых защитных цветов, брезентовые пилотки. Мелькнула
медная челка Ли.
Опять-таки налицо трагикомическая ситуация, в которой бессильны
миллионы киловатт энергококона. Даже если, вопреки всем правилам поведения
в "чужом монастыре", под угрозой срыва будущих контактов между Землей и
Вальхаллой, - если Валентин сейчас полезет на ледовую арену общаться с
Суаресом, то сей муж, исполненный чувства чести, еще и землянина призовет
к барьеру... Бессилие перед заблуждениями людей - самое злое и обидное...
Для троих членов Семьи и самого Лобанова были приготовлены вычурные
мягкие кресла перед трибунами. Когда четверка взошла на понтон, ряды
дружно встали; перчатки прилипли к раззолоченным козырькам. На берегах
зрители повскакивали с подложенных досок и тряпок; умолкли оруженосцы и
солдаты.
Заняли места. Прошумев, осела, как взбаламученный осадок, толпа в
серебре и хаки. Магриби уже спустился по ковровому трапу с трибуны. Теперь
он шествовал в сопровождении лиловых подручных, очевидно, ждавших под
стенкой. Старшие сыновья придавили канат ко льду, и свита Магриби снопом
ирисов поплыла по глади квадрата.
Оба красных мотоциклиста, щеголяя выправкой, мерным шагом гладиаторов
направились к центру поля. Там священники встретили их, мотоциклисты
преклонили колено, и Магриби возложил ладони на их шлемы. Подручные что-то
налили из кувшина в рюмки на маленьком подносе, и мотоциклисты, не вставая
с колен, выпили.
Магриби заговорил, обращаясь к Вождю и бессмертному клану. Голос его,
негромкий, но звонкий, накатанный публичными выступлениями, разносился в
морозной тишине, как стук дятла.
Напомнив о каком-то легендарном событии, изложенном в Библии, Магриби
восславил обычай Божьего Суда. Бог всегда воплощается в теле защитника
правды и справедливости. Да сгинут хулящие провидение, уверовавшие в свой
суетный разум! Страшный путь старого Асгарда, угасание возгордившихся
безбожников в чаду бесовских грез - вот печать гнева господнего на
отринувших законы творца...
Любопытно: феодальные обряды и демагогия новейшего времени,
средневековая жестокость и призывы к человечности - все служит незыблемой
власти клана. Фу ты, черт! А что, если отцы-патриархи искренне верят в
свою божественную миссию по подготовке райского будущего Вальхаллы?! Как
здесь все перетасовано, чувства низменные и отвлеченные, шкурничество и
бескорыстный фанатизм...
После речи Магриби заиграли трубы; потом выступил офицер с мегафоном.
- Итак, сегодня во славу божию и в полном согласии с Хартией
"Стального ветра" состоится добровольный бой между начальником братства
мотопехоты, старшим сыном Мигелем Суаресом и старшим сыном из колена
"любимых сыновей" клана Рихардом Зилле. Суарес по всем правилам Хартии,
при свидетелях, вызвал на Божий Суд упомянутого Зилле... Оружие по выбору
ответчика, равное и проверенное. Бой до исполнения высшего приговора либо
до просьбы о пощаде, высказанной во всеуслышание одной из сторон.
- Да вы не беспокойтесь, - обращаясь к Валентину, шепнул Ласперо. -
Суарес опытный боец, он обязательно выиграет, и тогда вы встретитесь...
Неторопливо встав с места, Вотан поднял руку в белой перчатке.
Трубачи опять прильнули к мундштукам, главный распорядитель взметнул над
головой жезл. Мотоциклисты забили ногами по педалям; их машины загудели,
раздробив тишину.
Вотан, как опытный дирижер, выждал должную паузу и резко махнул
рукой.
Машины соперников ринулись друг на друга, как два разъяренных
гигантских жука; срывая снежную корку с зеленоватого толстого льда,
нарисовали первые петли. Мотоцикл Зилле сразу пошел боком, коляска
беспомощно запрыгала на рессорах. Зилле несло к центру квадрата, а
вдогонку уже мчался более устойчивый Суарес, будто готовясь идти на таран.
Валентин видел, как зрители бесновались на берегах. Слышал свист,
ободряющую брань. Ласперо увлеченно бил перчатками по своей ладони, ноздри
его раздувались. Начальники колен - полков, где служба передавалась по
наследству - дико вопили. Было тошно воспринимать то, что творилось у них
в головах: кровавый азарт, хищный дух римских цирков.
Суарес выхватил пистолет. Но Зилле свернул настолько круто, что
мотоцикл встал на задние колеса. И Суарес, не успев отреагировать, всадил
пулю в днище коляски.
Аплодисменты. Зилле адским разворотом обошел противника и послал
выстрел в спину Суаресу; промахнулся, ловко описал правильный круг, снова
переходя в атаку...
Шальная пуля звякнула о каску распорядителя, тот присел: соперники,
расстреляв по обойме, демонстративно выбросили пистолеты. Трубы завыли,
отметив этап. Но вот более быстрый Зилле, опередив врага, привстал, как
всадник на стременах, и что-то продолговатое швырнул навстречу Суаресу.
Стрелами грязного дыма разлетелся взрыв, шарахнув осколками льда, и боевой
конь мотопехотинца ухнул в свежую полынью.
Мотоцикл погрузился в воду почти мгновенно, однако сам Суарес успел
вывалиться из седла на лед. Теперь Зилле мчался к сопернику, уползавшему
прочь от края черной ямы. Бедняга был ранен и явно выбился из сил. Тогда
гвардеец заглушил мотор, слез с мотоцикла и подошел к лежащему. Забрало
мешало рассмотреть его лицо. Неторопливым движением Зилле отстегнул от
пояса свой штык...
Невольно отвернувшись, Валентин взглянул в бесцветные,
надменно-усталые глаза Вождя под козырьком с толстым золотым жгутом. Право
же, сейчас в них было сочувствие. Оскорбительное сочувствие к чужаку, в
котором, вопреки мужественному облику, ничего не было от мужчины и бойца.
Истошно взревели трубы, знаменуя финал.
XVII
Должно быть, летом здесь было прекрасное место - туристское,
открыточное... Уступы природного амфитеатра обрамляли иссиня-серую бухту,
слева далеко в море тянулся мыс с одинокой скалой, подобной маяку. Волны
глухо грохотали внизу, наполняя отголосками воздушный простор. Зима здесь
была похожа на мокрую холодную осень. Среди ноздреватых глыб на голой
светлой земле росли блестяще-медные, с розовыми листьями колючие кусты,
корявые чернильные "сосны".
Урсула, шедшая впереди, вдруг шарахнулась под защиту каменного
козырька; смачно выругавшись, рванула из-под шубы здоровенный револьвер.
Бах! Мимо... Лиловый, под цвет деревьев, шевеля на длинном брюхе
многочисленными хваталами, каждое с острым крюком, плыл вверху на
раскинутых перепонках крылан-трупоед. Головы у него не было, грудь
разверзалась клыкастой пастью. Крылан тщательно готовился падать - столь
крупную добычу следовало разить наверняка. Урсула промахнулась еще дважды,
пока Лобанов не велел кокону трахнуть наглеца хорошим электрическим
разрядом. Неожиданно знакомо закудахтав и уронив пенистую слюну, тварь
вперед спиной унеслась за рощу, где вились двое-трое сородичей.
- Наверное, они еще помнят то время, когда здесь было... много пищи,
- сказала Урсула, придя в себя. - А потом изголодались. Обычно они на
живых не нападают...
- Этот, пожалуй, и сам не нападет, и другим отсоветует! - засмеялся
разведчик.
Честно говоря, смех был наигранный, для спутницы, чтобы не ударилась
в истерику, как не раз она хотела сделать. "Курортная бухта" отдавала
кошмаром. Валентин, весьма чуткий к ноосферным конденсатам, вдруг
почувствовал вокруг себя скрытое страдание: боль от ран и ожогов, ужас
людей, похороненных под развалинами, предсмертное отчаяние многих тысяч...
Когда же это произошло? Двадцать, тридцать лет назад? Кто отдал приказ о
бомбардировке, может быть, - ракетном обстреле? Почему?.. Урсула не имела
обо всем этом решительно никакого представления. Она, как и многие здесь,
считала Вольную Деревню местом легендарным, если и существующим, то в
каком-то не бытовом, а мистическом плане, как обитель безмятежных
полубогов... И вдруг - композиции из обломков в кирпичных рамах
фундаментов, оплавленные металлические остовы; на парапете, обрывающемся у
моря, - массивное хмурое здание с колоннадой, с разрушенным переплетом
купола; по стенам следы копоти, ступени крыльца захлестнуты медным
кустарником... Валентин видел, каких усилий стоит художнице идти рядом с
ним. К зданию вела с уступа на уступ, через стертые взрывами кварталы,
широкая, почти не поврежденная асфальтовая дорога.
...Ах, как старался на прощание Магриби!
- Слабый ручеек нашей колонии берет свое начало в полноводном океане
земного человечества, - вещал, расхаживая по дворцовому полу, пылкий
Отец-Вдохновитель. - Пути Вальхаллы и Земли по воле Господней разошлись
полностью... Принципы любви и равенства, внушенные Христом и столь полно
воплощенные на вашей цветущей родине, оказались непригодными для нашего
мира. Мы - воины в крестовом походе, и потому обычай наш суров. Не
подумайте, что я ропщу! Ибо сказано: "Кого Я люблю, тех обличаю и
наказываю..." Мысль моя и сердечная забота - о заблудших... - Магриби
жестом мольбы протянул руки к Валентину. - Просим вас, сударь, и в вашем
лице священную для нас мать-Землю... - Магриби вздохнул поглубже для
эффектного слова "под занавес". - Просим помочь нам в богоугодном деле
исцеления больных, гибнущих братьев!
- Как вы себе это представляете? - спросил Лобанов. - Я должен помочь
вам проникнуть сквозь силовую оболочку Улья?
- Ну, не сами, конечно... не сейчас... - Магриби простер руки к
Валентину и крикнул рыдающим голосом: - Будьте нашим защитником там, на
Земле! Предстательствуйте за несчастных! Убедите своих правителей, народ
свой, чтобы они открыли нам путь к обиталищу потерянных душ.
"Вообще недурно, - подумал Валентин, - Станция Проникновения
отправляет в Улей вооруженных до зубов, надравшихся для храбрости спирту
молодцев из "Стального ветра". Трогательное сотрудничество..."
- Нет, это невозможно, - как можно мягче, но категорически сказал
Лобанов.
Ласперо снял очки, потер наболевшую переносицу: "Вот и все, достойные
братья". Без очков он казался совсем домашним - этакий морской волк в
семейном кругу. Вотан, пристроившийся на груде подушек в углу под
персидскими коврами, только переложил длинные ноги в хромовых сапогах.
Лицо его, с припухшими веками, осталось безразличным. Состояние выдали
пальцы, судорожно смявшие жестяную банку из-под пива.
- Мне жаль вас огорчать, но... Даже если бы я встал на вашу сторону -
я заранее знаю, как ответит... мой народ.
- Но почему? За что?! Вы хотите смерти трутням? Правильно! Пускай
издохнут, они же для вас неполноценные существа!.. - не в силах больше
сохранять маску, зарычал Ласперо.
- Это в а м они кажутся неполноценными, - уверенно ответил Валентин.
- Вызволив трутней, вы никогда их не сделаете равноправными. Будете
находить все новые поводы, чтобы ваш "Стальной ветер" оставался высшей
кастой. Простите меня... но я боюсь, что вы ни за что не откажетесь от
своих привилегий...
- Каких привилегий?! - забрызгал слюной Целитель Душ. - Да стоит нам
отправиться в Улей, и мы станем там кем угодно! Наполеонами, Цезарями! На
кой черт нам власть над кучкой кретинов, из которых еще надо делать
людей?!
- Для чувства собственного достоинства, - устав щадить, сказал
Лобанов. - Ваша гордость - в том, что у вас р е а л ь н а я власть. И вы
ее никому не отдадите и ни на что не променяете. Вы штурмуете Улей и
ловите бродяг лишь с одной целью: создать настоящее иерархическое
государство, с аристократами и плебеями... Вам дороги ваши мундиры,
мантии, ордена, кодекс чести, Хартия, Божий Суд, степени родства, а
равенство вы презираете, как выдумку слабых, хотя на словах и
преклоняетесь перед ним...
Ласперо бросился возражать, опровергать, но Руф Вотан жестом принудил
его к молчанию.
- Вы понятливы, - сказал Вотан и левым глазом подмигнул разведчику. -
Я с вами спорить не буду. У нас говорят - понятливые долго не живут...
Шучу, конечно!
Они вышли из дворца и остановились перед фасадом Дома Семьи, под
статуей архангела с мечом, широким, как лопата. Отцы-патриархи держали
руки у козырьков, и ветер от Валентинова антиграва трепал плащи.
Расставание по всей форме.
С высоты открылась сухая прямоугольная планировка верхнего Нового
Асгарда; среди однообразных заснеженных кровель - провалы площадей с
обязательными "вдохновляющими" статуями. Чахлый городской парк был обнесен
гладкой стеной, исписанной двухметровыми буквами призывов и лозунгов;
такие же литеры, железные, в облупившейся краске, выстраивались по краям
крыш, слагая изречения Безымянного Вождя. Делая вираж над низиной, где
кладбищенскими прямыми линиями вытянулись казармы младших братьев, Лобанов
думал: ведь все, что он сегодня сказал им, отцы клана уже не раз слышали.
Возможно, они это слышали семь раз. Первым был Исаев. С ним, вероятно,
тоже попрощались торжественно, "на уровне послов". А потом... Для
скафандра высшей защиты, вероятно, хватило одного тяжелого снаряда. Исаев,
Перекрест, Эйхенбаум, Хаддам, Стенли... Кокон Уве практически неуязвим.
Что с ним сделали? Что?..
Заветный вопрос Валентин патриархам так и не задал, поскольку знал
после гибели Суареса, каким будет ответ.
Они ни за что не признаются, что ведут охоту за проникателями,
пришельцами с Земли. Что истребили уже семерых и с такой же целью стреляли
по Валентину, выходившему из Улья. О, тут наверняка не было никакой
"ошибки" - следящие приборы подсказали, что защитный кокон снят, и
разведчика пытались взять живьем - дурманным газом, ловчей сетью... Зачем?
На допрос? Пыткой выбить какие-то сведения? Но мы же ничего не скрываем!..
Они не скажут, что случилось с Бьернсоном. И "скачущее"
энергетическое поле будет равнодушно трещать, скрывая их мысли.
Если Бьернсон не погиб под Новым Асгардом, когда на него сбросили
водородную бомбу, - а он скорее всего не погиб, - куда он мог направиться?
Не искать ли Вольную Деревню, слухи о которой вполне могли дойти до Уве?
Сказочный город добра и справедливости, во всем противоположный угрюмой
столице "Стального ветра"?
Надо отработать и этот вариант. Но прежде - по биоизлучению найти на
просторах окаменелого наста Урсулу. Все-таки добавочные сведения. А может
быть, не только потому хочется ее видеть?..
Перед входом в здание Валентину пришлось обнять Урсулу за плечи:
такая дрожь била женщину, прямо зубы стучали. Трупов или костей кругом не
было - то ли их превратил в пыль атомный жар, то ли позднее растаскали
крыланы и прочая милая вальхалльская живность, - но ощущение мертвечины,
массовой бойни усиливалось с каждым шагом. "Концентрация смерти", -
подумал Валентин. Это как плотное, тяжелое газовое облако над старинным
химическим заводом. Никакой ветер не развеет... Обнимая и ведя Урсулу,
Лобанов был вынужден снять с себя кокон, стиснуть его до размеров горошины
в нагрудном блоке, где лежал абсолют-аккумулятор, и теперь чувствовал себя
открытым всякому злу...
Через обугленный дверной проем они вступили под внушительный портал,
в анфиладу залов, наполненных полумраком, заваленных мусором, - влажных,
душных и гнилостью пахнущих помещений. Что-то с резким стрекотом
скользнуло между ног к выходу, зыркнуло на бегу одиноким желто-горящим
глазом... Шевелилось, шуршало в разных углах, разражалось визгливым
хохотком или затевало драки с гневным крысиным верещанием.
Все крепче прижимая к себе Урсулу, Лобанов шел к некой точке в
глубине здания, куда вело его безошибочное чутье.
Ага, вот, кажется, и оно, искомое место. Ничего особенного:
небольшой, обитый истлевшей тканью зал с рядами соединенных кресел, с
экраном на стене, когда-то, видимо, белым, теперь грязно-бурым, в
потеках... У входа - железная лесенка с рифлеными ступенями, над ней
дверь. Куда она ведет?
Темная комнатенка. Круглые жестяные коробки на полках. Два громоздких
аппарата на штативах, примитивные конструкции с массой вертящихся деталей,
у каждого впереди - трубка, уставленная в маленькое пыльное окно...
Медицинские приборы? Оружие? Телеприемники?
- Извини, Урсула, но я без тебя тут не разберусь...
Она рассмеялась:
- Это всего-навсего кинопроекторы, дружочек! Для вас, землян,
конечно, первобытная техника... А я когда-то работала киномехаником - кем
я только не работала... Хочешь, прокручу какой-нибудь фильм? Только нужно
электричество.
- Дам энергию от кокона. Твое дело крутить.
Какой жуткий, наводящий тоску треск, мутное дрожащее изображение... И
это люди называли искусством! Впрочем, должно быть, в оные времена
проекторы работали лучше и пленка была новой, с яркими красками, с
полноценным звуком. А теперь пробиваются лишь отдельные музыкальные фразы,
полуразборчиво лопочет диктор... Похоже, это нечто вроде регулярного
обзора городских новостей. Короткие эпизоды, забавная нарочитость подачи
сведений: например, представляя человека, показывают его лицо отдельно во
весь экран, а настроение того или иного события подчеркивают
соответствующей музыкой... Депутаты народного собрания принимают закон об
уменьшении срока условного гражданства. Что бы это значило?.. Хотя не
столь уже и важен смысл закона. Главное, что здесь правило народное
собрание. Спокойные, славные лица мужчин и женщин, у большинства -
длинные, до плеч волосы; светлые летние блузы, смело открытые платья,
никакого официоза, стянутых галстуками шей... Неторопливо поднимаются руки
- закон прошел, выборным магистратам остается лишь принять его к
исполнению... Следующий эпизод: занятие йогой в детском саду... Достижения
селекционеров-овощеводов... Публичное состязание поэтов... Ближайшая
премьера оперного театра. Батюшки! "Парсифаль" Вагнера! А декорации какие
богатые, и актеры молоды, красивы, вдохновенны!..
А это что? Ну-ка, ну-ка, внимательнее, разведчик... Колонна
грузовиков входит в приморский город - двадцать, тридцать, сорок машин...
Они неимоверно грязны: они надсадно кашляют и бренчат, будто наполненные
доверху железным ломом. Над каждым грузовиком колышется брезентовая будка,
истрепанная, как парус корабля, совершившего кругосветное плавание.
Передняя трехосная громадина, оглушительно чихнув, останавливается,
ее окутывает сизый дым. Водитель, краснобородый богатырь, несмело
спускается по лесенке из кабины; потоптался на местечке, точно удостоверяя
кривыми ножищами в пыльных сапогах прочность мостовой, - и побежал
ссаживать с кузова свою многочадную семью...
Взобравшись на кровлю электромобиля, держа в руках мегафон,
новоприбывших поздравляет член городского совета, высокий смуглый старик,
похожий на индийского факира. Старик говорит о счастье быть свободным
гражданином свободного сообщества; о том, что после недолгого срока
условного гражданства переселенцы из Асгарда станут полноправными
горожанами. Они получат земельные участки, строительные материалы, а далее
- лишь от собственного трудолюбия приезжих зависит, насколько удобными
будут их жилища, обеспеченными - семейства...
- Так, господа клансмены, достойные отцы! Вот все и встало на свои
места, - громко произнес Валентин, останавливая проектор.
Значит, вероятно, еще до создания Улья был раскол в единственном
городе планеты. Уходили из Асгарда те, чью свободолюбивую душу не
устраивали жесткая власть "Стального ветра", его пустая вычурная
словесность. Те, кого не вдохновляли лозунги, многопудовые скульптуры и
недреманное око "любимых сыновей" за спиной. Уходили, селились на Южном
Роге, может быть, еще где-нибудь, по-своему устраивали жизнь. И побежали
по холодной Вальхалле слухи о беспечальной земле, и встрепенулась
надежда... Но клан не захотел разброда и шатания умов. Надо полагать,
первая партия ракет с ядерными боеголовками были изготовлены отнюдь не для
штурма силовых полей Улья, которого еще не существовало; ракеты ударили по
"раскольникам"...
Валентин случайно взглянул на панель из некогда полированного дерева
под окошками кинобудки - и почти без удивления, как нечто само собой
разумеющееся, увидел там глубоко процарапанный знак "лежащей восьмерки".
Его, Лобанова, и Уве Бьернсона условное детское обозначение,
старый-престарый "пароль".
...Они нашли запертую комнату. Рассудив, что она должна быть почище
других, Валентин легко, одним движением плеча сломал замок. Здесь было
нечто вроде уголка отдыха: неповрежденные уютные кресла, мягкая кушетка и
даже телевизор под чехлом из слежавшейся пыли. Сметя пушистые хлопья с
сиденья, Урсула облегченно плюхнулась, вытянула ноги, зевнула:
- Тебе не хочется спать?
- Мы можем долго обходиться без сна. Тем более когда дорога каждая
минута.
- Ну а мне надо маленько расслабиться... - Она сбросила сапоги, уютно
свернулась, зевнула. - Хотя, правду сказать, и скверное здесь местечко!
Странно, что мне вовсе не хочется травки. Когда ты рядом, я не курю.
Почему?
Валентин поймал руку, протянутую Урсулой, легонько сжал ее пальцы.
- Ну... считай, что это вроде гипноза. Для твоей же пользы.
Не выпуская руки Лобанова, она вдруг гибко, по-кошачьи потянулась,
бросила быстрый взгляд из-под ресниц - и разведчик почувствовал, что
волнуется, будто мальчишка, да так, что в глазах темнеет...
- Меньше двух часов осталось до возвращения, - невпопад сказал он.
- Только ты меня заберешь отсюда, ладно? А то ночью здесь нельзя
оставаться.
- Я и сам хотел забрать... А почему - нельзя оставаться?
- Нечисто тут. Человек один предупреждал... Кстати, он одну штуковину
притащил отсюда. Дай-ка мешок!
Порывшись, она достала небольшую статуэтку, поставила на столик.
Серебристый, почти не потускневший металл; женщина с сильным прекрасным
телом, с раскинутыми лебедиными крыльями, совсем непохожая на дубоватых
архангелов Нового Асгарда.
- Дарю! - с шутливой и немного грустной торжественностью сказала
Урсула. - Вспоминай иногда обо мне в своем раю, праведник.
И протянула обе руки с кушетки.
Густая горячая волна исходила от Урсулы; волна затапливала Валентина;
и, пораженный, готовый прервать биосвязь под этим натиском обнаженных
эмоций, он вдруг ощутил, что теряет голову рядом с этой женщиной, что нет
ничего важнее ее...
- У меня грудь, как у мальчишки. Совсем нет... - прошептала Урсула,
закрывая глаза, когда Лобанов расстегнул ее рубаху и поцеловал ямочку под
горлом.
XVIII
А вот здесь, над полным безлюдьем, они непременно попробуют напасть.
Убрать еще одного свидетеля своих неприглядных дел, расправы с Вольной
Деревней. Восьмого свидетеля... Исаев, Перекрест, Эйхенбаум, Хаддам,
Стенли, Баянмунх, Бьернсон.
Но что же предпримут "крабы"? Термоядерные взрывы против кокона
бессильны, в этом "Стальной ветер" уже убедился. И все-таки Уве они,
скорее всего, прикончили. Откуда ждать подвоха? Этак они наловчатся
уничтожать всех бегущих проникателей - уже без всяких просьб, без
переговоров, без попыток убедить... Пожалуй, разработают целый спектакль:
как встретить, как усыпить осторожность, как заставить снять кокон...
...Щемяще-горьким, словно в годы юношеских влюбленностей, было
расставание с Урсулой. На предельной скорости антиграва Лобанов отнес
женщину в горы юго-запада, где кочевала какая-то знакомая ей община
"отщепенцев" - художников, музыкантов, актеров, не желающих работать на
клан.
Пройдя по заснеженному камню плато и полюбовавшись своими четкими
следами, Урсула сказала:
- Ну, вот, могу продолжать свою картину. Надолго ли еще хватит сил?..
Они бешено целовались среди каменно-ледового хаоса, рядом с пирамидой
из глыб - знаком бродячей общины. Потом художница отпрянула на секунду,
как бы пытаясь глазами вобрать в себя Валентина, - и, не сказав больше ни
слова, не оглянувшись, пошла по снегу, меж диких скал, покуда не скрылась.
Разведчик приземлился неподалеку от места своего вчерашнего выхода
из-под силового купола, когда до сигнала оставалось уже менее десяти
минут. За незримой стеной чернели узловатые деревья. Ветер хлопотал в
развалинах, взвивал холодные смерчики.
Донесся чуть слышный, словно отголоски далекой грозы, рокот
двигателя.
Наступило даже какое-то облегчение. Валентин перевел дух и засмеялся,
слегка испугав себя звуком смеха. Основательные ребята. Сейчас швырнут,
наверное, целую мегатонну... Жутковато, конечно. Выручай, кокон!
Максимальное напряжение времяслоя...
Стыдно сказать, но Валентин искренне жалел, что ему придется иметь
дело лишь с безмозглой техникой. Как далеких предков, что выходили в поле
с острой саблей навстречу степной напасти, его охватило желание сшибиться
с живым врагом. Ах, показал бы я вам, сукины дети! Не паршивый ваш "Божий
суд", а настоящий поединок...
В третий раз за последние двадцать четыре часа, гоня поземку, падал
на него вертолет. Голубой, изящный, двухместный, с узкими лыжами под
брюхом. Один только летчик был виден в пузыре кабины; и был он исполнен не
вражды, а горечи и робкой надежды. Точнее, не он, а она, потому что легко
спрыгнула, сорвала шлем с медно вспыхнувших кудрей наставница трутней,
белозубая Ли.
- Я убежала, - сказала она, протянув худенькие руки и тут же робко
забрав их назад. - Я не буду говорить много, вы и так все понимаете... без
слов... Возьмите меня с собой!
Она прижала кулачки к груди.
- Здесь страшно, страшно, страшно... Я была учительницей в бродячей
общине, учила детей. Нашу общину переловили - усыпляли газом, бросали
сети. Муж мой покончил с собой... Не могу больше, не могу! Возьмите меня!
Я пригожусь. Буду рассказывать вашим ученым о Вальхалле. Я не займу много
места на Земле! Пожалуйста...
- Не могу, милая, - мучась бессилием, ответил Валентин. - Не могу.
Наша техника... пока что не позволяет брать больше одного.
Ли опустила ресницы и почти зашептала, стоя с потупленной головой:
- Я обниму вас крепко-крепко... мы будем как один человек... Мне
никак нельзя возвращаться, меня отдадут психиатрам... пожалейте меня,
сударь... пожалуйста...
Она заплакала, уронив голову и руки, похожая на провинившегося
ребенка. Она говорила правду. Боль и хаос царила в ее душе.
- Нельзя, - со всей возможной лаской сказал Валентин. - Невозможно.
Если я вас возьму, то мы вместе погибнем...
Словно два острых ногтя взяли его за виски. Из параллельной Вселенной
послан предупреждающий сигнал. Три минуты спустя откроется тоннель.
- Прошу вас, отойдите! Здесь нельзя оставаться, очень опасно!.. -
дрогнувшим голосом попросил он.
Ли отрицательно мотнула головой.
- Все равно... Мне не будет хуже... Останусь с вами.
Ну, мирок! Ну, Вальхалла! Вот, девочка шмыгает распухшим носом,
готовая снова разреветься. Как ее бросить?
Почти невнятно, как бы с зажатыми ноздрями, резко и обиженно она
потребовала:
- Обнимите меня на прощанье. Хоть это для меня сделайте.
Он уже сделал шаг вперед, чтобы, стиснув кокон в горошину, прижать к
себе щуплое тельце с торчащими, как крылышки, лопатками; зарыться в
пахучие рыжие завитки, гладить, шептать утешительную бессмыслицу. Весь
опыт ласковой, любвеобильной Земли призывал его сделать так. Через две
минуты девочка неминуемо погибнет.
Валентин снова вспоминал Уве Бьернсона.
Вот уж кто не колебался бы и десятой доли секунды! Честный,
простодушный богатырь, не ведавший зла и не ожидавший его от других...
А может быть, так и было?
На него сбросили водородную бомбу, защитная оболочка выдержала. Тогда
вожди клана, постигнув прямодушие и доверчивость Уве Бьернсона,
разработали дьявольский план. Прилетела вот такая же плачущая девочка,
умоляя открыть кокон и обнять ее на прощание. И Уве обнял. И какой-нибудь
самонаводящийся гранатомет ахнул из кабины вертолета...
Семьдесят две секунды до Прокола.
Ли стоит все так же неподвижно, уронив руки, уткнув подбородок в
грудь. Горе девушки вполне правдиво. Валентин видит его, душа Ли для него
прозрачна. Нет в ней никаких ловушек, никакого смертельного подвоха. Может
ли исполнительница приговора не знать своего задания? Может ли не ведать о
наличии оружия, которое разнесет в прах и ее? Если бы Ли была
фанатичкой-смертницей, Валентин знал бы об этом...
...Трудно выдержать. Больно. Недаром слово "жалость" одного корня с
"жало"...
Так, значит, опасения напрасны? И Уве не погиб, а, осмотрев руины
Вольной Деревни к оставив другу знак "восьмерки", решил почему-то остаться
на Вальхалле? Что делать? Остаться тоже? Продолжить поиск? Невозможно, его
ждут... Выполнить хотя бы просьбу Ли? Снять на мгновение кокон?
Словно подломились у нее колени, девушка обхватила невидимую
выпуклость защиты Валентина, прильнула к ней впалой щекой... Что-то
кукольное почудилось разведчику в этом движении. Что-то
мертвенно-механическое.
Нет уж! Пусть посчитают его бездушным, но кокона Валентин не снимет.
Это даже не биосвязь, а нечто наследственное, завещанное теми самыми
предками, что на коне, с копьем да саблей выходили отражать набеги
коварных степняков. Уве прошлого не любил, закрывал глаза и затыкал уши на
сеансах восстановленной истории. И потому оказался беззащитен. А его,
Валентина, голос пращуров предупреждал: не рви с прошлым! Смотри в оба,
пригодится!
Он, Лобанов, видел разные эпохи. Он отлично знает, как, скажем, в
конце двадцатого столетия в звуконепроницаемых стерильных боксах шпионских
служб - о, эти аккуратные особнячки в воротниках газонов! - гипнотизеры
наращивали агентам личность - личину. Никакой "интенсивный допрос" не
выдавил бы из двухслойной памяти настоящую программу агента. Задание.
Наверху мог быть слой дружелюбия, верности, влюбленности, чего угодно.
Человек вел себя вполне искренне, он ничего не знал о нижнем слое, пока
тот не начинал "работать".
Наследство, завещанное "Стальному ветру" отставными офицерами
спецслужб из числа миллионерских телохранителей, было употреблено для
борьбы с землянами, умеющими читать мысли...
Все! Живой, сознательной Ли больше нет. Включился нижний слой.
Валентин торопил мгновения, как никогда в жизни. Ему хотелось
накрепко, по-детски зажмуриться. Только бы не видеть сосредоточенную, без
кровинки в лице, со сжатыми в ниточку губами стеклянноглазую Ли, которая
методично пинает ногами и рвет ногтями непроходимый воздух.
На мгновение Лобанова охватила громадная беспричинная радость. Словно
опять стал ребенком и впервые прикрепил к груди диск антиграва, и вдруг
начал, зажмурившись и крича во всю глотку, падать в небо.
XIX
Серебряная крылатая женщина стояла на коричневой шкуре гигантского
трутовика. В настоящий момент гриб служил столом. Алия, в одних узеньких
плавках, оседлала изогнутый ствол дерева; Валентин полулежал на
пружинистом и толстом, как матрац, слое сизого моха, скрывавшем корни.
- Я искренне сочувствую тебе, Валечка! - сказала начальница Станции,
подставляя то одно, то другое плечо искусственному солнцу. - Если бы я
могла хоть чем-нибудь возместить твою потерю... Ты ведь не пойдешь на
стирание памяти?
- Нет, я хочу о нем помнить, - сказал Валентин столь неприязненно,
что Алия поспешила сменить тему.
- Что бы ты предложил колонии Вальхаллы? Общее возвращение на Землю?
- Конечно. Ведь это так естественно! Тут нам будет легко вернуть к
нормальной жизни трутней, дать настоящее дело бродягам-интеллигентам. Мы
на них не будем давить, дадим статус самоуправляемой территории:
постепенно увидят, чьи порядки лучше, кто живет более полноценно, они или
мы!..
- Это естественно для нас, но не для твоего клана! - уточнила Алия.
- Что же ты предлагаешь?
- Предлагать будешь ты, Валечка. А я только поставлю вопрос перед
Советом координаторов.
- Хорошо, - сказал Лобанов после небольшой паузы; ему пришлось
отогнать двух любопытных сапфировых стрекоз величиной с голубя. - Я вижу
такой выход. Наладить постоянную связь между Землей и Вальхаллой. Смогли
же какие-то гении пятьсот лет назад, сможем в конце концов и мы... Где-то
там, на Южном Роге, где у них стояла раньше Вольная Деревня, надо основать
нормальное земное поселение - с учебным ашрамом, с регенераторной
клиникой, развлекательным центром и прочим. И пусть приходят кто хочет.
Каждому - жилище и работу; но, конечно, никаких каст. Будь ты тряпичник,
будь ты излеченный трутень - ты равен в правах любому "отцу", хоть бы и
сверхдостойному.
- Клан начнет бойню, будет истреблять всех, кто пожелает уйти! -
предупредила Алия.
- Ну мы их защитим!..
- Как? С оружием в руках? Не имеем права, друг мой. Все эти романы о
смелых земных агентах, которых внедряли в средневековое или фашистское
общество на других планетах, чтобы изменить там жизнь к лучшему, - сказки,
и только сказки... Принцип самоопределения каждой нации, каждой
общественной группы был священным для нас на Земле - и останется таковым
применительно к Вальхалле. Начав с убеждения, мы непременно начнем палить
от бедра. Озвереем сами, сломаем хребет чужой истории. Значит, нельзя и
начинать. Надо сразу закрыть вопрос об этом, как неэтичный...
- Спасибо за лекцию, - церемонно склонил голову Лобанов. - Но ты
согласна хотя бы с тем, что необходимо вытащить остатки этих бедняг из
Улья и навеки выключить его?! Когда меня просили об этом патриархи, я
отказал: но теперь вижу, что иного выхода нет...
Чуть подумав, Алия грациозно кивнула:
- Да. Это как помощь утопающим при кораблекрушении. А вот с
остальными проблемами - все намного серьезнее и сложнее.
ЧАСТЬ 2
ПРИНЦИП НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА
I
Прежде чем сказать последние напутственные слова, Валентин Лобанов
отошел к окну, выглянул наружу. Вид, которым он ежедневно любовался вот
уже три месяца, просто не мог прискучить. Просторный амфитеатр бухты,
застроенный с тропической белизной и воздушностью; шапки цветущих рощ,
пальмовый караул набережной, а за ним - слепящее сетью бликов, густо-синее
безбрежье. Все объято ленивой предвечерней неподвижностью жаркого дня.
Сильнее, чем прежде, резнуло сердечной болью недоброе предчувствие.
Двадцать лет назад проводил он в этот мир единственного друга, Уве
Бьернсона; сегодня... Нет. Нельзя поддаваться настроению. Надо выдержать
до конца, таковы условия игры - условия, известные сейчас, пожалуй, лишь
ему, Лобанову...
Волевым нажимом подавив тревогу, успокоив железы и нервы, Валентин
обернулся к двоим, сидевшим у чайного столика. Вот они, последние
выпускники школы, еще не получившие назначения: Войцех Голембиовский и
Пауль Ляхович.
Что сказать напоследок? Сильное, проникновенное - такое, что не было
бы сказано за месяцы учебы? Много-много дней подряд этих двоих и еще
двадцать девять человек, в основном бывших трутней, готовили к сложной и
опасной работе в Новом Асгарде, в других городах и фермерских поселках
Вальхаллы. Теперь обученные агитаторы (или, как их здесь называют,
проповедники) займут определенные места в обществе, будут служить,
получать за это деньги. А в свободное время - собирать людей, неустанно
рассказывать о Земле, о Вольной Деревне; спорить, убеждать в преимуществах
нашей жизни, приглашать всех желающих побывать здесь или на прародине...
Да, все говорено-переговорено, смоделированы тысячи возможных ситуаций.
Точно! Следует просто еще раз повторить самое главное. Коротко и четко.
"Под занавес", чтоб иглой застряло в памяти.
- Наверное, вы не раз спрашивали себя, - начал Валентин, - почему
Земля не ведет агитацию техническими способами. Скажем, с помощью
видеофильмов. Зачем рисковать людьми? И вы, я думаю, нашли для себя ответ.
Но я попытаюсь кое-что уточнить... - Лобанов налил себе в чашку душистой
светлой заварки - он пил зеленый жасминовый чай, - доверительно присел к
столу. - Да, личный контакт, задушевный разговор действует сильнее, чем
любой фильм, это так. Но есть более важная сторона. Мы не намерены вести
тайную борьбу с кланом, расшатывать устои режима. А подпольные просмотры,
конспиративная передача кассет - это уже формы подрывной работы. Ясно?..
Вальхалла устала от террора спецслужб, мы не хотим провоцировать новые
гонения на "инакомыслящих". Пока это возможно, будем действовать
о т к р ы т о. Пусть знают нас, как добрых друзей, как целителей прошлых
ран, а не очередных заговорщиков, пытающихся "ускорить" прогресс, не жалея
своей и чужой крови...
Как будто бы толково сказано. Оба выпускника сидели, бесшумно
прихлебывая чай и жадно внимая каждому слову. Нет вопросов - или
собираются с мыслями? Какие они разные, ребята... Войцех, немного
щупловатый и моложавый для своих тридцати лет, часто моргал светлыми
ресницами, склонив носатую голову к плечу, точно внимательная собака.
Смуглый широколобый Пауль, опершись щекой на кулак, глядел хмуровато,
испытующе... А глаза у него серые. Такие же, как у самого Валентина...
Боже мой, да чувствует ли он что-нибудь?! Снежная пустыня; усыновление
Магдой; снова Вальхалла; удача - работа в колене почтальонов; три месяца в
Улье, пять лет реабилитации... Пауль, Пауль...
Встав от стола, словно бы затем, чтобы заварить свежую порцию чая,
Лобанов на ходу провел кончиками пальцев по стриженому затылку Ляховича.
II
Пауль на минуту остановился перед лестницей, присел на бетонный
барьер и достал сигареты. Отсюда, со склона Запретной горы, был виден чуть
ли не весь город. Над головой Пауля вдоль многолетних, твердых, как
мрамор, снежных завалов тянулась глухая ограда. За нею, над краем плоской
вершины высились угрюмые колпаки подземного арсенала, одиноко белела башня
нового вычцентра. Дом Семьи казался тяжелее и внушительнее обычного на
фоне светленьких, веселых зданий службы исцеления душ - век бы не видеть
этого веселья...
Выступ горы закрывал от Пауля кварталы правительственных учреждений и
казарм, зато во всей красе разворачивалась река подо льдом, с недавно
вымощенной гранитной набережной. Под тем местом, где сидел агитатор, у
опорной стены начинался парапет площади Божьего Суда. Дальше, один другого
затейливее и роскошнее, среди голых крон стояли особняки отцов клана,
окружая античную колоннаду театра и купол главного зала Единства Духа. Да,
горделив и богат был правый берег; но за рекой уныло теснились одинаковые
серые общежития трудармии, торчали бесчисленные заводские трубы, и лишь
величавый собор, чем-то похожий на храм святого Петра в Риме, являл собою
контраст убогой застройки левобережья.
Думая о том, как разрослась столица за годы его отсутствия, Пауль
смотрел глубоко вниз, куда уходила лестница. Там стыли в морозном тумане
разномастные, разновысокие крыши Нижнего города. Туда лежал сегодня путь
проповедника.
Докурив, он стал спускаться по разбитым ступеням.
...Сегодня утром окончились три нереально-счастливых месяца учебы.
Пауля, чувствовавшего себя, как приговоренный перед казнью, одели в
бесформенный грязно-синий комбинезон, каскетку и тяжелые неудобные
ботинки. Вручили ему стандартный бланк - справку о том, что гражданин
государства Вальхалла такой-то излечен от последствий электронаркомании и
является психофизически здоровым. Затем будущий агитатор вошел в фокус
Переместителя... и обрел себя у реки, покрытой бугристым льдом, за которой
в пелене метели громоздились фасады сумрачного города. Когда-то, в первой
своей жизни, Ляхович сбежал от этого холода и уныния в чрево электронного
наркоцентра - Улья.
Оборвалась последняя нить, связывавшая с Вольной Деревней, с
блаженным миром землян. Перед Паулем светила окнами безобразная бетонная
коробка - контрольный пост, и навстречу уже шли двое пестунов. Укутанные в
тулупы, прихлопнутые сверху чугунными горшками касок, унтер-офицеры с их
мятыми лицами и пропойной мутью в глазах казались злыми карикатурами на
н а с т о я щ и х людей, окружавших Пауля в последние годы. Но держались
они спесиво. Ибо стал отныне Пауль Ляхович одним из последних в иерархии
клана, младшим сыном - рядовым солдатом трудармии. Если он обзаведется
семьей, его дети тоже будут младшими сыновьями в составе колена, то есть
полка с наследуемыми званиями. Многолетняя беспорочная служба и угождение
начальству могут, если очень повезет, вознести рядового до ранга
унтер-офицера, по-клановски - брата-наставника. Но уж старшим сыном -
офицером военных или рабочих формирований - солдата сделает разве что
прямое чудо с вмешательством небесных сил...
Выдержав унизительный обыск и получив вид на жительство, бывший
трутень побрел снежным полем к мосту на правый берег. Слава Богу, что
коллега-проповедник, старший сын трудармии, обеспечил Паулю место
наладчика игорных автоматов в кафе...
Пообедать Ляховичу довелось в назначенной ему для жилья казарме
рабочего братства. Не менее двухсот человек, в большинстве самого
потрепанного вида, грелись тут кипятком, чуть закрашенным эрзац-кофе.
Помимо кружки этого сомнительного пойла, Паулю выдали еще кусок несвежей
колбасы и галеты - все в счет будущего жалованья... И вот теперь он
спускался с горы, по щербатой, усыпанной окурками лестнице - к месту своей
будущей службы, в Нижний город.
...Сия двусмысленная и порочная окраина столицы возникла всего пять
лет назад, в прямой связи с уничтожением Улья.
Первые годы после визитов земных проникателей клан тщательно раздувал
среди населения страх перед "коварной" Землей и ненависть к ее жителям,
якобы желающим покорить Вальхаллу сначала духовно, а затем и присоединить
ее к своей "империи". Боевой Вождь Вальхаллы Руф Вотан наделил особыми
полномочиями спецслужбы, велев им выискивать и карать возможных агентов
Земли. Под этим предлогом было истреблено немало людей свободомыслящих или
просто неугодных Вождю, а еще большее количество отправлено в каторжные
работы. Главная причина массовых арестов не представляла загадки: страну,
обескровленную Ульем, можно было возродить, либо дав волю смелой мысли -
научной и коммерческой, либо набрав несметную армию рабов. Первое решение
являло опасность для "Стального ветра", его абсолютной власти и
привилегий. Руф Вотан выбрал второе...
После его смерти железный режим пошатнулся. В шпионов и диверсантов с
Земли не верили уже и малые дети, а рабский труд все-таки не мог заменить
передовых технологий. Наступало всеобщее отрезвление. Заводы и фермы
дряхлели, дороги приходили в негодность, распределители для низших
степеней родства недополучали самое необходимое - продукты, одежду,
лекарства... Выстраивались гигантские очереди, расцветала меновая
спекуляция. Никакая пропаганда, никакие гипнотические церемонии в залах
"единства духа", шабаши на стадионах и трескучие парады не могли более
вдохновить народ. Отнюдь не будучи наивными людьми, отцы клана понимали,
что со дня на день могут очутиться не у дел, а то и в тюремной камере.
Поэтому очередной Боевой Вождь, память которого теперь чтили не менее
чем легендарную фигуру основателя "Стального ветра" - Безымянного, провел
ряд крупнейших реформ. Прежде всего он договорился с землянами,
приславшими очередную экспедицию на Вальхаллу, о совместном разрушении
наркоцентра. Круги Обитания поставили условием строительство на планете
суверенного земного города - Вольной Деревни, но Вождь не счел это слишком
дорогой платой за излечение язвы, поглощавшей граждан.
После этого клан объявил, что слагает с себя власть и оставляет за
собой лишь право пасти людские души. Править же страной, как в давно
прошедшие времена, должны выборный консул и сенаторы. Вместо распределения
продуктов и вещей согласно степеням родства вводилась денежная система.
Частная инициатива, ранее беспощадно подавлявшаяся "Стальным ветром", была
исподволь разрешена - правда, в узких пределах: мелкие магазинчики,
мастерские ширпотреба, сервисные и посреднические фирмы...
Разумеется, любому трезвому и сознательному человеку было ясно, что
клан продолжает диктовать свою волю; что именно он навязывает населению
кандидатов в сенаторы, в ранге не менее начальника колена, и не случайно
консулом избран член Семьи, отец-патриарх. Но не так уж много нашлось на
Вальхалле сознательных и трезвых людей. А чтобы и в дальнейшем по
возможности не пополнялись их ряды, "Стальной ветер" спешно выстроил под
самой Запретной горой Нижний город, битком набитый ресторанчиками,
игорными домами, борделями и "курильнями" для наркоманов. В техническом
отношении это был шаг назад от Улья: зато в политическом...
О да, Великий Преобразователь, Боевой Вождь Алексис Казарофф (родом
из русских американцев), знал человеческую натуру... вернее, ее худшие
свойства! Нижний город буквально за год-другой стал самостоятельным и
независимым организмом. Хозяева притонов богатели: привычка к легким
деньгам и дух разврата породили мощную преступность: складывались
бандитские шайки, жившие налетами, шантажом и подпольным бизнесом самого
извращенного характера; торговцы опиумом или женским телом обзаводились
телохранителями, собственной полицией; порою вспыхивали настоящие бои,
трещали пулеметы, ухали взрывы, сшибая пеструю развлекательную
архитектуру... Лакомые до наслаждений попадали в злачные места; чуявшие
молодецкую удаль промышляли разбоем; в нужный момент на воющих
транспортерах врывались пестуны, под общий гвалт волокли в тюрьму или
попросту пристреливали кого надо, разных там болтунов и вольнодумцев - ах,
какой гениальной выдумкой был Нижний город! И Земля ничего не могла тут
поделать, только посылать своих проповедников. Свободные люди добровольно
выбрали себе образ жизни, а кому это не нравилось, тот мог поцеловать их в
задницу...
В полном сознании трудности поставленной задачи Пауль вступил на
тротуары Нижнего города. Кругом царило дешевое, детски-наивное, густо
замешанное на пошлости, но все же впечатляющее многоцветье: яркое тряпье в
витринах, майки с фосфоресцирующими надписями, сигареты вперемежку с
презервативами, бижутерия среди радиодеталей...
Скоро Пауль вышел на маленькую площадь. То ли случайно, то ли
благодаря издевательскому "дружелюбию" клана, именно здесь, на фоне
крикливых реклам, был воздвигнут памятник в честь первого контакта с
Землей: на высоком постаменте две безликих обнявшихся фигуры из черной
бронзы - творение скульптора-авангардиста, одного из тех, кому дозволил
самовыражаться тот же великий Казарофф. У ног двух уродов прикорнул
третий, вроде бы женской стати, вцепившись в камень длинными суставчатыми
пальцами. Пауль знал, что это изображение первой жительницы Вальхаллы,
встреченной Валентином Лобановым, бродячей художницы по имени Урсула.
Убитая каким-то патрульным среди снегов, эта падчерица общества через три
десятилетия сделалась чуть ли не святой и запечатлена в бронзе.
Увернувшись от одинокого грузовика, тарахтевшего через площадь в
направлении порта, и дипломатично ответив аборигену с разбитой в кровь
мордой, задававшему несвязные вопросы фонарным столбам, - Пауль покинул
открытое пространство и снова углубился в кривые, узкие улицы.
Скоро он обнаружил то, что надо, - красную занавеску в окне первого
этажа - и позвонил условной серией у обшитой жестью двери с глазком...
После некоторой возни дверь отворил небритый седой мужчина, по земным
канонам - отвратительно рыхлый, с волосатым брюхом, выкатившимся из-под
майки на пояс теплых рейтуз. Это был хозяин квартиры, водитель
дальнорейсовых камионов Михай Георги. За его спиной горел тусклый свет.
Было жарко натоплено, пахло табаком и прокисшим супом.
- Здравствуйте, - сказал Пауль. - Я Ляхович. Можно?
Глазенки у Михая были недобрые, кабаньи, будто раздумывал - не
броситься ли? Но нет. Помял ладонью подбородок - щетина заскрежетала, как
железная, - посторонился и молча махнул рукой, приглашая.
Пауль вошел, нагнув голову под низкой притолокой. Двое сидели у
неряшливого стола. Горела настольная лампа; углы терялись в темноте, лишь
белела смятая постель.
Он знал их по голографическим снимкам, по описаниям. Длинноносый
узколицый мужчина со смуглой бескровной кожей, почти лежавший на столе,
был Педро Кабрера, истопник в меблированных комнатах. Женщина, сидевшая
рядом, уборщица из дринк-бара, по имени Эдит, изможденная, страшноглазая,
с челкой до переносицы, не выпускала изо рта сигарету в мундштуке.
Эти люди были пьяны - пьяны сумбурным утренним хмелем, когда голова
пуста и ясна, а тело движется помимо сознания. Кажется, кто-то еще спал
под стеной поверх постели.
Поклонившись честной компании, Пауль сел; Кабрера мигом, словно у них
было все отрепетировано, налил ему рюмку. К этому агитатор был хорошо
подготовлен: в Вольной Деревне ему так изменили работу некоторых желез,
что он усилием воли мог нейтрализовать действие любых доз алкоголя или
наркотика. Единственное, что для него оставалось непреодолимым, - это
отвращение ко вкусу и запаху спиртного...
Михай грузно сел напротив (стул одушевленно взвизгнул), придвинул к
себе тарелку и некоторое время жадно и неопрятно ел. "Ужин, переходящий в
завтрак", - сказал Кабрера. "Незаметно переходящий", - криво усмехнулась
Эдит.
- Ты где поселился? - спросил Михай, наконец отложив вилку.
- В рабочей казарме, на улице Доминиканцев.
- А раньше где жил... до того?
"До того" значило: до бегства в ячейку Улья; до взлома и уничтожения
наркоцентра землянами; до возвращения здоровья и разума бывшему трутню в
земном санатории; до того, как трутень вспомнил, что он звался Паулем
Ляховичем и был братом-наставником в колене почтальонов; в общем, "до
того" значило - в позапрошлой жизни Пауля.
- На Западном шоссе, в самом начале, возле парка.
- Ха-ароший райончик, - уныло сказал Кабрера и завертел головой,
ослабляя и без того опущенный узел галстука. - Не последним были
человеком, а?
Пауль кивнул.
- А теперь вы осел, и вас будут погонять палкой. "Метаморфозы",
сочинение Апулея...
Ляхович грустно подумал - насколько, несмотря на все психотренировки,
мало в нем мужества! Вот, не успел приступить к работе, а уже больше всего
хочется вскочить и бежать куда глаза глядят из этого логова с его
невыносимой кухонно-табачной вонью.
- Знаешь, что случилось с тем, кто был до тебя? - вдруг певуче
спросила Эдит, впервые за все время наводя на Пауля свои темные, как
жареный кофе, хмельные, отчаянно тоскующие глаза.
- Знаю, - твердо сказал гость, хотя у него споткнулось сердце. Лицо
женщины на миг подобрело. Она сделала знак левой рукой, Михай налил
сивухи... "Пьет, как воду!" - ужаснулся в душе Ляхович.
- Эт-то хорошо, - сказала женщина, даже не думая закусывать. -
Хорошо, что ты такой храбрый. Старуха Эдит не ест храбрых, разве что
о-очень проголодается...
- Храбрый! - презрительно фыркнул Георги. - Нам-то что от их
храбрости? Мало что тот дурень сам сложил голову, он нас всех чуть не
подвел под топор. Оранжево-голубые в сламе с рэкетирами, ради такого
случая они перетряхнули все лежки... Может, ты еще хуже напортачишь, а?
Что тогда?..
- Не понимаю вас, брат Михай! - собрав остатки воли, заговорил Пауль,
и голос его постепенно окреп. - Если вы так нас не любите, то почему
взялись помогать? Впрочем, еще не поздно. Я могу встать и уйти, и забыть
ваши имена и адрес... - Ляхович сделал паузу; никто не заговорил, не
двинулся с места. - Может быть, вы вообще все хотите сделать нашими
руками, а сами остаться в стороне? Пусть, мол, земляне или их ученики за
нас гибнут, а мы дождемся радостного дня и стройными рядами войдем в
царство свободы - так, что ли?
Он перевел дух - и вдруг, неожиданно для себя самого, отважно хлопнул
рюмку, зажевал соленым огурцом. Длинноносый Кабрера переглянулся с Георги;
тот слегка пожал плечами, и Кабрера любезно сказал Паулю:
- Извините нас, но... брат Мариан оставил по себе такую память, что
нас всех до сих пор лихорадит. Вы должны понять...
Пауль кивнул. Он хорошо знал своего предшественника в Нижнем городе,
также бывшего трутня, окончившего учебу на год раньше. Чистый человек был
Марек Соучек, романтик до мозга костей - жить бы ему в Кругах Обитания,
среди себе подобных... Обаятельно улыбаясь, входил он в портовый притон
Нижнего города или в гвардейскую казарму. Входил и начинал говорить... С
ним случилось то, чего следовало ждать от Вальхаллы, от мира, где царят
неврастения, пьяная тупость, бешеная первобытная злоба. Пусть
отцы-патриархи обещали не препятствовать агитации - это было одним из
пунктов союзного договора, - оставалась жуткая уголовно-торгашеская стихия
и фанатики-сектанты. Мариан отправился проповедовать в подвал, где
собирались гангстеры Нижнего. Услышав, что им предлагают строить мир
общего равенства, где каждому доступно любое богатство, "крестные отцы"
приняли свои меры. Агитатора привязали за ноги к автомобилю и долго
волокли по улицам...
- Да, я понимаю, - сказал Пауль. - Но поверьте, что случай с...
братом Марианом нас многому научил. В том числе и предусмотрительности.
- Ну ладно, давайте к делу, - сказал Кабрера. Пауль немало удивился:
весь облик интеллигентного истопника обрел достоинство и даже благородство
- не скажешь, что несколько минут назад сидел возле стола потухший,
сломанный пьяница, катал хлебные шарики. - Какая у вас программа, с чего
начнете?
- С начала, - усмехнулся Пауль, глядя, как Михай откупоривает
бутылку, и думая о том, что запах нового пойла не столь отвратителен, как
сивушный смрад прежнего. - Нам сейчас важно добиться, чтобы не единицы, а
как можно больше людей побывало в Вольной Деревне, на Земле...
- И ниспроверглось в ад кромешный! - сказал из угла тонкий сипловатый
голос - ни мужской, ни женский. Проснувшись, сидел на постели неизвестный
Паулю тщедушный мужичонка, в комбинезоне трудармейца низшего разряда,
почти лысый, обросший цыплячьим пухом вместо бороды.
- Заблудшие! - прокричал мужичонка, потрясая изуродованным
указательным пальцем. - Ибо как еще назвать тех, кто по своей воле
радостно бежит в пасть диаволову?
- Значит, ты сюда пришел? - вдруг с холодной яростью, абсолютно
трезво спросила Эдит. - Ты хотел первым увидеть проповедника; ты ходил за
мной, как теленок за маткой, и просил показать его, - а теперь сначала
спишь, как скотина, когда он приходит, а потом блюешь на него своей
желчью?
- Я пришел свидетельствовать во славу божию, ибо знал, что увижу
посланца сатаны! - выкатывая бесцветные глаза, свирепо просипел в ответ
мужичок. Остатки волос его встали дыбом; он казался Паулю смешным и
жутким, как цапля в вольере, когда она ни с того, ни с сего начинает
топорщить перья и раздирающе кричать.
- Они умирают, как умер Христос! - во весь голос завопила Эдит. Затем
вскочила, оказавшись неожиданно высокой и тонкой, словно манекенщица, в
своем черном глухом платье, и закатила проснувшемуся звонкую пощечину...
III
Могучий согласный рев плыл над пустыней, приближаясь к озеру в
подкове круглых вершин. Места были совершенно дикие: зима, та самая, что
встречала еще проникателя Лобанова, - тридцатилетняя зима Вальхаллы
превратила озеро в сплошной пласт льда, покрытого многометровым, гранитной
прочности снегом; фарфоровые шапки лежали на негритянских головах гор.
Уииу... С истерическим скрежетом, словно толстое железо резали
ножницами, передний вертолет налетел на силовой барьер; свернул, чуть не
исковеркав лопасти, и завис на месте со всем сердито жужжавшим отрядом.
Семь громадных, как двухтажные дома, серо-коричневых "королевских
питонов" - десантное братство колена авиаторов - поднимали шквал винтами,
готовясь к самому необычному из штурмов, о которых когда-либо упоминали
хроники "Стального ветра". В кабине флагмана племянник главы братства (то
есть адъютант командира отряда) Войцех Голембиовский был сшиблен толчком с
ног, по счастью, на мягкую обивку; поднявшись, заявил не без восхищения:
- Вот это котел у ребят! Накрыли все озеро, не подступишься...
- Подступимся, - ровным голосом сказал начальник братства Син Тиеу
Самоан. Со своими жесткими раскосыми глазами под краем каски, с рублеными
носогубными складками на плоском лице, Син Тиеу казался Войцеху похожим на
маску южноазиатского божества-устрашителя (видывал он такие маски в музее
Вольной Деревни). Адъютант глушил в себе неприятное чувство - господи,
ведь это же Син, родной мой человек! - гнал прочь страх и брезгливость, но
не мог унять подсознательного трепета...
Конечно же, не случайно стал Голембиовский, выпускник школы
агитаторов, помощником командира штурмового отряда.
Год назад, накануне летнего солнцестояния, над городом землян -
Вольной Деревней - разорвалась аннигиляционная бомба. Ее внезапно сбросили
с безобидного туристского самолета. Большого ущерба взрыв не нанес - почти
всю энергию успели скапсулировать и выбросить вон внепространственным
каналом. Но двадцать семь землян погибли безвозвратно, их тела были
обращены в атомный газ, что сделало невозможным воскрешение. Это была
тяжелейшая из трагедий, за триста лет случившихся в Кругах Обитания.
Отвечая на запрос Совета Координаторов, отцы-патриархи сообщили, что
ни клан, ни государство Вальхалла не причастны к чудовищной диверсии.
Самолет-де был захвачен солдатами взбунтовавшегося братства ракетчиков под
командованием старшего сына Дана Морриса, и заряд антивещества тоже
принадлежал братству.
Непривычными, прямо-таки дикарскими показались координаторам Кругов
уловки старинной дипломатии. На Земле напрочь отвыкли не доверять
ближнему.
Невидимая гравитационная супермашина - Восстановитель Событий -
распростерла свою линзу над всем Новым Асгардом, запустила щупы - съемщики
информации в самые секретные помещения Дома Семьи, в офисы и частные
квартиры... и выдала картину недавнего прошлого. Особенно интересным
оказался один эпизод. В нем прежний Боевой Вождь Симон Тарг приказывал
Дану Моррису создать мнимую сепаратистскую группу войск с целью нанесения
удара по Вольной Деревне...
Симон Тарг к тому времени помер, а клан "Стальной ветер" имел
похвальную привычку объявлять каждого усопшего лидера носителем всех
возможных ошибок и преступлений (в то время как "генеральная линия"
сомнениям не подвергалась). Таким образом, нынешняя Семья мигом заклеймила
позором прежнюю. И все было бы хорошо, да вот только Дан Моррис
заартачился, не захотел вылезать из своей горной пещеры. Наверное, учуял,
что в интересах внешней политики отдадут его судьям немилостивым... Делать
нечего. Чтобы быть последовательной, Вождь Гизелла фон Типпельскирх
послала в горы штурмовой отряд. Вооружить его помогли земляне, возглавил
Син Тиеу Самоан. Ну а Войцеха с Сином связывали узы давние и
неразрывные...
Голембиовский и Самоан были, разумеется, коренными вальхалльцами:
возможно, поэтому, невзирая на все объяснения, а также гипноучебу, они так
и не разобрались толком, по какому принципу действуют ВВ - вариаторы
вероятности, один из которых висел под потолком вертолетной кабины, словно
зыбкое молочно-сиреневое светило.
Земная физика, называемая теперь - мирознание, учила, что каждый
предмет находится там, где он находится, отнюдь не с полной вероятностью,
но лишь с наибольшей; его можно искать и в другом месте, причем не с
нулевыми, а с исчезающе малыми шансами. Вероятность - это не только
понятие, но и физическая категория, как, например, пространство; на нее
можно воздействовать... хотя б с целью создания нового вида транспорта!
Ведь достаточно усилить возможность того, что предмет расположен не тут, а
за тысячу километров отсюда, и вы найдете его именно там. Вся эта теория
казалась более или менее постижимой; однако чтобы понять, как работает ВВ,
наверное, следовало родиться с генетически улучшенным мозгом землянина...
Стараясь не задумываться о посторонних вещах, племянник, как его
учили в Вольной Деревне, сел в кресло, положил руки на колени и
сосредоточился.
Его мысленный приказ через специальные усилители (тоже дар Земли)
разнесся по кабинам вертолетов, заставив еще шестерых клансменов,
выбранных для этого, строго одновременно напрячь свое воображение. Семеро
во главе о Голембиовским силились как можно яснее представить себе
местонахождение некой точки в горах...
Разом запульсировали семь призрачных лун ВВ. Белое озеро с каймой
черных гор разделилось на полосы, точно экран, и в каждой полосе была
белая равнина с растянутыми, расплющенными горами: затем прорезались
вертикальные линии, и в каждой клеточке тоже были озеро и горы...
Так вероятность появления отряда в глухом углу заозерья выросла от
наименьшей до предельной; и энергозащита не стала преградой, поскольку не
было движения сквозь нее.
Мир вновь соединился за стеклами кабин, за иллюминаторами салонов.
Вертолеты, грохоча, стояли на столбах пыли невысоко над каменистым дном
затерянной долины - наводка по цели удалась как нельзя точнее. Вот они,
квадратные входы в сплошную скалу...
...Да, здесь нас уже не обстреляешь атомными ракетами, как они
попытались на подлете, в ста километрах отсюда! Тогда, увидев на блюде
локатора катящиеся к центру золотые ягоды, мы впервые пустили в ход ВВ. И
даром вспыхивали алые жаркие солнца, плавя безжизненный наст.
Теперь успех могут принести лишь внезапность и быстрота. Син Тиеу
цепким звериным движением хватает микрофон. Короткая лающая команда - и
вот уже откидываются бортовые люки и наземь соскакивают младшие сыновья в
пятнистых комбинезонах, в касках горшками, со странным короткоствольным
оружием в руках - еще один подарок Вольной Деревни, невиданные на
Вальхалле лучеметы... Все давным-давно отрепетировано в тренажерах. Не
прошло и минуты, как десант разбился на группы, и каждая из них заняла
позицию перед броневым щитом одного из входов. Длинные бело-фиолетовые
струи огня ударяют в заиндевевший металл, плавят его... Откуда-то сверху
паническая трескотня - спохватились! Бухает замаскированное орудие. Еще
раз, еще... Фонтаны снега и камней; двое солдат падают, как сшибленные
манекены, - что ж, на то и бой. Ага, мы ответили: оранжевая, быстро
багровеющая трасса пробегает по уступам, рушатся глыбы и вместе с ними -
какие-то заграждения, жалобно кувыркающиеся человеческие фигурки... Знай
наших! В распоротые двери вбегают десантники; нарастает усиленная
подземным эхом стрельба, бункер озаряется вспышками...
IV
Пауль, сидевший за отведенным ему столиком перед банкой дешевого
пива, уже давно поглядывал в дальний угол. Там что-то заваривалось.
Сначала трое бритоголовых парней в клеенчатых куртках просто
беседовали с сидящими за угловым столиком, даже как будто чокались и
вместе выпивали; потом один из сидящих, губастый масленый мулат, сказал
что-то резкое; его смазали салфеткой по носу, пока что салфеткой. Мулат
вскочил было, но снова сел, дернутый за руку своей спутницей, хорошенькой
встрепанной блондинкой... Похоже, что из-за блондинки и загорелся весь
сыр-бор. Должно быть, парни приглашали ее танцевать, а мулат противился...
Возможно, девушка, дружелюбно болтавшая с троицей в куртках, и
окончила бы дело миром, но ее кавалер, задетый какой-то репликой, опять
взвился и без лишних слов дал ближайшему парню в зубы. Тотчас мулата
швырнули через стол, под самую стойку бара...
Пауль все тревожнее следил за дракой. Неугомонный мулат вскочил и,
размазывая кровь под носом, пошел в наступление... Ого! Блондинка,
впившись зубами в запястье одного из бритоголовых, предотвратила выпад,
вероятно, равный по силе удару конской ноги. Ей-богу, это заслуживало
внимания. Обычная потаскуха давно бросила бы случайного дружка, особенно
если тот уже заплатил за выпивку, а эта даже обороняет, лезет на этаких
носорогов!..
Видимо, у мулата в квартале имелись приятели, тогда как трое
бритоголовых смотрелись чужаками. Пяти минут не прошло, и в "Голконде",
заведении Толстого Ялмара, разгорелась настоящая битва. Целая толпа
мутузила друг друга под сексуальные вздохи певицы на кассете и равнодушное
мигание цветных ламп.
Некоторое время Пауль пытался заслонить собой видеоавтоматы, но
тщетно. Один из драчунов поворотом могучего плеча так припечатал Ляховича
к передней панели, что очнулся он не скоро - опять-таки помогли
обновленные железы, - и встать смог не сразу. Раскалывалась от боли
голова: кровь с разбитого виска затекла за ворот и неприятно жгла кожу,
высыхая. Пытаясь подняться и вновь опускаясь на четвереньки, Пауль чуть не
плакал от зависти к землянам. Тот же Лобанов в два счета снял бы усилием
воли любую боль, залечил самую злую рану...
Побоище утихло, видимо, разогнанное пестунами. В кафе было пусто,
лишь двое пьяниц у стойки макали усы в поганый синтеконьяк.
Шатаясь, Ляхович, побрел в туалет. Беспокоили зубы: потрогал - нет,
вроде все в порядке, целы... Ну, ничего, еще одна такая заварушка, и буду
шепелявить. Вам бы самим работать в "Голконде", господа земляне!..
Войдя наконец в замызганный туалет, Пауль немного подобрел душой:
около умывальника возилась та самая блондинка. Задрав до пупа мятое,
залитое вином платьишко, она промывала ссадину под коленом - на сетчатых
колготках зияла огромная дыра... Рядом висела ее синтетическая шубка,
красная и косматая. Увидев Ляховича, девушка присвистнула:
- Ого! Кто это тебя так?.. Подожди, я сейчас!
- Не беда, потерпим... - Пауль через силу улыбнулся. - Между прочим,
здесь есть и зеленка, и вата. - Он открыл дверцу аптечки, подвешенной над
рукосушителем. - Дать?
- Ну, ты же и глазастый! - сказала она, принимая пузырек. - А я и не
заметила.
- Просто я тут работаю.
Блондинка смешливо фыркнула:
- Вышибалой, что ли? Хлипковат...
- Зачем? Механиком. Чиню видеоигры. Вот, межпланетную войну
разворотили твои друзья - чтобы, не дай бог, не сидел я без работы...
Она смазала ногу бриллиантовой зеленью. Потом, оправив платье,
повертелась перед зеркалом.
- Так, теперь и химчистка не поможет... трутень паршивый!
Пауля точно в спину ударили. И тут это слово! Откуда, почему, что оно
значит?..
- Кто трутень? Почему - трутень?
- Ну, вообще-то так нарков называют, но и психов тоже. А Санди этот -
точно больной на голову...
- Какой Санди? Мулат, что ли?
- Ну...
- А я думал, он друг твой. Ты его так защищала... - не своими губами
сказал Ляхович. Да, в новом значении, однако, живет словечко. И все-таки
при всем безобразии и обклеенном этикетками убожестве Нижнего города какое
счастье, что нет больше на планете Улья!..
- Просто не люблю, когда кучей одного бьют. Обязательно вступлюсь. А
насчет Санди - так околел бы он под забором! - сказала блондинка,
критически оглядывая со всех сторон свои ноги. - Ты мне и то больше
нравишься, даже с расквашенной мордой.
В груди у Пауля разлилось щекотное тепло.
- Может, выпьем чего-нибудь, если ты не спешишь? - неожиданно для
самого себя предложил он. Девушка без раздумий кивнула.
- Только не здесь, - уточнил Пауль. - Толстяк не любит, когда его
люди сидят в зале. Зайдем в "Монте-Карло" - это рядом, за углом...
- Тогда уж лучше к "Попугайчикам", - сказала она. "Волнистые
попугайчики" были заведением довольно высокого разряда, с комнатами на
ночь для случайных парочек; туда захаживали дорогостоящие "телефонные"
девицы со старшими сыновьями клана (разумеется, последние - в
гражданском). - Если у тебя мало денег, я заплачу, - без комплексов,
ладно?..
Пауль кивнул, чувствуя, что на лицо его просится блаженная улыбка.
Надо же, какая встреча, и где? В этом паскудном кафе, в тоскливой,
беспросветной зимней ночи! Как это?.. "Луч света в темном царстве..."
Появился шанс без особых усилий обрести подружку - недурную собой,
самостоятельную, вроде бы неглупую и достаточно чуткую.
На Земле, увы, ему так и не удалось по-настоящему сойтись ни с одной
женщиной. То есть были, конечно, любовные встречи, но очень нечастые и
главным образом с землянками определенного склада:
снисходительно-покорными, матерински терпеливыми... в основном намного
старше Пауля. Величественные матроны из сострадания ненадолго пригревали
бывшего трутня. Может быть, некоторые из них, в своей непоказной
жертвенности, и согласились бы стать сердечными подругами Ляховича на
долгие годы - но не выдерживал он сам. Рядом с этими богинями, с их почти
врачебной лаской, Пауль казался себе еще более слабым, безвольным и
истеричным, чем он был на самом деле.
На улицах было пустынно - в темное время по Нижнему городу старались
не ходить. Пылалось, вертелось и стреляло во все стороны разбегающимися
цепями лампочек зазывное убранство домов - пестрый хаос, созданные в
подражание земным торговым городам многовековой давности. Но если т а м
потребителю действительно предлагалось изобилие товаров и услуг, то
з д е с ь огненную россыпь слагали бессодержательные узоры и похвалы
немногим сомнительным изделиям, убогому сервису.
Скоро они уже сидели вдвоем за бутылкой поддельного, пахнувшего
нефтью "Курвуазье" в темноватом, тесноватом номере с пыльным фикусом и
помпонами на плюшевых шторах. (Ночь в "Попугайчиках" стоила безбожно
дорого именно благодаря стилю "ретро".)
Узнав, что новообретенный дружок провел годы на "параллельной"
планете, девица (ее звали Сильвией) не то впала в игриво-капризный тон, не
то вправду скуксилась:
- А-а, там у них клево, разные омоложения, а здесь хоть вывернись -
ничего, кроме вонючей косметики, от которой на коже язвы!..
- Кто же мешает? Давай на Землю, там всех принимают!
- Не хочу, - с хмельным упрямством мотнула она растрепанной головой.
- Пускай меня тут на нож посадят, не хо-чу!..
Пауль насторожился:
- Это еще почему?
- Да черт его знает... А зачем ты спрашиваешь? Вербовать, что ли,
собрался? Вербовщик?..
- Глупое название и неправильное. Никто никого не вербует. Да, я
проповедник, я могу предлагать, отвечать на вопросы, рассказывать о жизни
землян, но уговаривать или завлекать кого-то - зачем? Народу в Кругах
Обитания и так хватает...
- Ну, может, пригодимся для разных там опытов? Как кролики?
Ляхович снисходительно усмехнулся, решив, что сердиться тут пришлось
бы каждую секунду.
Девушка медленно встала, обошла вокруг столика.
- Ну, все, хватит дурью маяться! - Лукаво улыбаясь, Сильвия села
верхом на колени Пауля, обвила руками его шею. - А так на Земле - делают?
Проповедник только вздохнул.
- Вот именно, - назидательно сказала девушка, подбирая повыше платье.
- Между прочим, потому и не хочу на Землю, что там все слишком правильно,
как в школе. А тут я хоть и бедненькая, и грязненькая, да зато своя
собственная и делаю, что хочу!..
В конце концов их вещи были разбросаны по всей комнате; и сами они,
узнавая друг друга, побывали даже на подзеркальнике; и Сильвия уснула,
по-детски уткнувшись в грудь Пауля и доверчиво посапывая; а он лежал, чуть
дыша, боясь пошевелиться, хотя ему давно надо было бы встать, да и висок
будто железом припекали...
Забылся лишь под утро, но скоро его разбудила пронизывающая сырость.
Рядом не было никого; на улице дул мокрый ветер, слякоть сочилась в
комнату.
Вскочив, он дернул дверь санузла... Не было в номере Сильвии; не было
ни трогательных ее вещичек, отделанных машинным кружевом, валявшихся ночью
на креслах, ни сапожек со сбитыми каблучками. Остался лишь легкий запах
косметики, сладковато-щемящий, грустный.
Не было Сильвии; ни записки от нее, ни знака, ни следа.
Обхватив руками голову, Пауль глухо, обиженно застонал.
V
Син Тиеу встретил адъютанта, сидя у стола с пером в руках. Желтые
тигриные глаза его под выпуклым лбом смотрели тоскливо. Откозыряв по
уставу, Войцех присел на край жесткого стула. Более чем когда-либо
командир пугал Голембиовского - своей цельностью, непоколебимостью,
оливковым лицом-маской; скрытностью, недоступной европейцу; даже этой
звериной тоской, способной содержать любую угрозу. Но вместе с тем было
пронзительно жаль Сина. Как тогда, много-много лет назад, когда маленький
Войцех оставлял шоколадные конфеты для отцовского механика-водителя...
Юность Син Тиеу прошла в "колене Кришны", наследственном полку для
выходцев из Центральной и Южной Азии. Официальная пропаганда называла полк
большой семьей, твердила, что там царит братская любовь. На самом деле
"желтым" в колене присваивали родственные степени не выше
брата-наставника; все офицерство состояло из белых и отличалось редкостной
жестокостью. Син Тиеу терпел побои от белых "стопроцентных" клансменов,
чистил им сапоги, отдавал лучшую часть своего пайка и посылки из дома,
чтобы не забили насмерть... а может быть, делал и более постыдные, ранами
оставшиеся в памяти уступки развращенным негодяям. Позднее Самоан стал
прекрасным механиком-водителем танка, проявил незаурядный талант на уроках
стратегии. Это был тот редчайший случай, когда плебей мог бы сравняться по
рангу с родовитыми детьми "Стального ветра", получить степень старшего
сына или даже отца... если бы у плебея была белая кожа!
Впрочем, по меркам "колена Кришны", Сину и так безумно повезло. Его
взял личным механиком-водителем дядя, то есть заместитель начальника
колена, Станислав Голембиовский, по прозвищу пан Стась. Дядя, знаток
героических легенд, изображал магната времен Ягеллонов, носил лихо
закрученные усы, устраивал пиры со стрельбой из танковых орудий и
поминутно клялся честью шляхтича. Он всерьез полагал, что высшая награда
за усердие для любого из подчиненных - это кубок вина из "панских" рук: ну
а провинившимся не жалел зуботычин... Самоан испытал на своей шкуре даже
пряжку от офицерского ремня. Жалостливый сын и наследник пана Стася,
малолетний Войцех, залечивал бальзамом кровавые ссадины на плечах и на шее
механика - тайно, в самом дальнем сарае отцовского имения, потому что и
наследнику влетало под горячую руку... Терпя боль, Син не стонал и не
плакал. Лицо его всегда было неподвижно. Только в присутствии Войцеха едва
заметно теплел взгляд.
Когда Войцеху исполнилось семь, отец его умер вполне героической
смертью, отморозив спьяну обе ноги. Самоан вернулся рядовым в "желтое"
братство водителей средних танков. Единственной отрадой, светом в окошке
оставалась дружба Войцеха... Вероятно, никогда не вышел бы бедняга из
ничтожества, если бы не мятеж Дана Морриса.
Заключая договор с патриархами о совместном штурме Небесных гор,
Вольная Деревня поставила условие: командир экспедиции и его ближайшие
помощники будут тестированы земными методами. Обычай "Стального ветра" -
поручать самые ответственные посты и дела дряхлым штабным полководцам, кои
"заслужили" высокие ордена лишь тем, что удосужились прожить круглое число
лет - этот обычай землян не устраивал. Был объявлен конкурс. Узнав о нем,
Син Тиеу сам явился на компьютерные испытания - и был признан наилучшим
кандидатом в командиры штурмового отряда. Согласно договору Гизелла фон
Типельскирх немедленно утвердила "азиата" в этой должности, пожаловала
степенью старшего сына. Но и великая, неслыханная в истории Вальхаллы
удача не смягчила застарелой ненависти Син Тиеу, не залечила раны
памяти...
- Вот и все, старина, - сказал Самоан, бросая авторучку. - Завтра
утром кончатся твои мучения. Мы идем на столицу.
Войцех, давно ожидавший этих слов, тем не менее внутренне поежился.
Он, конечно же, был растроган, встретив в Вольной Деревне Самоана, с
которым расстался еще в студенческие годы, сбежав под гостеприимную сень
Улья. Но, когда после выпуска из школы агитаторов предложили
Голембиовскому стать адъютантом в штурмовом братстве Син Тиеу, велев при
этом помалкивать и не агитировать солдат, - бывший трутень крепко
призадумался. Значит, не доверяет Вольная Деревня желтокожему танкисту. И
не один "открытый диалог" на уме у дальновидных землян...
Затем с помощью вариаторов вероятности Син Тиеу благополучно "вскрыл"
горный бункер мятежников, а самого Дана Морриса в наручниках отправил на
суд Семьи. Но вместо того чтобы отдать приказ о возвращении вертолетов,
командир непонятным образом медлил. Братство которую неделю сидело в
бункере, наливалось спиртным. И вот - кажется, раскрываются карты...
- Ты знаешь, - как ни в чем не бывало сказал Син Тиеу, - сначала я
решил одно. Пугнуть достойных отцов ракетами. Ну, может быть, поразить
один-два города средней величины. Для острастки. Они бы не ответили
залпом. Они понимают, что Новый Асгард как на ладони. А мы здесь, под
толщей гор, неуязвимы. Но потом я понял: старуха побежит за помощью к
землянам. Мы останемся в дураках.
"Один-два города средней величины", - назойливо прозвучало в ушах у
Войцеха. Один-два города. Триста-четыреста тысяч сожженных заживо,
облученных, искалеченных, похороненных под развалинами. И он бы сделал
это, не моргнув, если бы счел полезным для своих целей. Один-два города...
Кошмарная какая психика, не европейская... Ерунда! Что, Гиммлер не
европеец? А полковник Тиббетс* - не англосакс по происхождению? Не в расе
дело... Тебе-то уж стыдно быть расистом, либерал, просвещенный человек!
_______________
* Т и б б е т с - командир самолета, сбросившего атомную бомбу
на Хиросиму.
...Тогда, много-много лет назад, студентом, Войцех давал Син Тиеу
читать Платона. Но давал и Макиавелли. Читал Самоан Ленина; но штудировал
и труды Мао Цзэдуна...
- Ничего бы ты не поразил, - для собственного успокоения сказал
Войцех. - Вольная Деревня..
И вдруг умолк, потому что понял, как глупо прозвучит эта фраза.
- Вот именно, - сказал командир. - Деревня и пальцем не шевельнет,
если старуха не побежит жаловаться... Право на самоопределение.
Невмешательство. Уважение к чужой истории. Они трубят об этом на каждом
шагу.
- Но... дали же они нам свои ВВ?
- Опять-таки дали нам, по просьбе нашего правительства, а не сами
полезли в кашу. Есть разница.
Немного посидев с опущенными долу глазами, Син Тиеу добавил:
- Земля не хочет марать руки? Может быть, она и права. Нельзя
разрушать сложившийся образ. А я не землянин. Руки испачкать не боюсь. Они
и так уже и в дерьме, и в крови...
- Ладно, - полностью овладев собой, примирительно сказал Войцех. -
Что же ты собираешься делать?
- Играть по самой крупной, - ответил Самоан. - Я не выпущу ракеты. И
не только потому, что опасаюсь жалоб Гизеллы и вмешательства землян.
Ракеты - наше, местное оружие. В глазах людей я буду выглядеть просто
террористом. Узурпатором власти. Придется много сил потратить на
усмирение... Я думал все эти дни. Рассчитывал так и этак. И пришел к
выводу: разгром клана должен произойти по-другому. Так, чтобы стало ясно:
сами Круги Обитания уничтожили "Стальной ветер". А некто Син Тиеу Самоан -
только их посланник. Вершитель воли.
- Но... как ты это сделаешь?
Син Тиеу встал. Заложив руки за спину, стал мягко расхаживать по
кабинету, вырубленному в скале. Говорил как никогда тихо, доверительно.
Войцех замер у стола, ловя каждое слово.
- Понимаешь, я давно об этом думаю. Думаю, почему человека так трудно
воспитывать. Делать добрым, честным, благородным. Дашь ему мало - озвереет
от нищеты, от зависти. Дашь много - пресытится, закапризничает...
Он резко остановился, поднял указательный палец.
- Однажды будто свет блеснул. После твоих книг, кстати. Биологические
потребности! Слишком они сильны в человеке. Для зверя инстинкт -
единственное руководство, ему не из чего выбирать. Самосохранение, тяга к
сытости, половое влечение... А человеку разумному, культурному эти
потребности мешают. Недаром во всех священных книгах мира сказано:
обуздывай плоть! Вот я и подумал: отчего так неодолимы телесные
надобности? А оттого, что каждой соответствует зона в мозгу. Поступил, как
природа велит, - тебе хорошо, сладко. Пошел против - мозг бьет тревогу,
страдаешь...
Голембиовский слушал с возраставшим недоумением, еще не понимая, как
эти неуклюжие рассуждения танкиста, начитавшегося популярной литературы,
соотносятся с тем кровавым, что задумал Самоан. А тот продолжал,
увлекаясь:
- Отсюда идея: сделать так, чтобы эти мозговые зоны включались от
совсем других поступков! Скажем, помог ближнему в беде - ощутил
наслаждение, как от хорошего обеда; выполнил работу для общества - будто
провел ночь любви... Когда ты добрый - тебе хорошо. Когда злой - больно...
Спросишь, возможно ли это на практике? Отвечу: да, возможно. Находясь в
Вольной Деревне, я дал задание киберпомощнику. Есть готовая схема
перестройки нервных связей. Можно спокойно программировать регенераторы...
Он сел напротив оцепеневшего Войцеха, положил руку ему на колено:
- Ты и запрограммируешь, товарищ революционный комиссар Нового
Асгарда! Тебе, брат, доверяю создание людей нового типа... Что, не рад?
...Вот оно, значит, что накапливал в памяти молчаливый "азиат",
тайком от спесивой пани Голембиовской похаживая за книгами к Войцеху,
слушая разъяснения студента по ключевым вопросам бытия! А студент, чванясь
своими познаниями, соловьем разливался о любви и долге, о Боге,
справедливости, истине... И о том говаривал, что эволюция земная по
отношению к разумному существу все, что могла, уже совершила, и теперь
лишь постылым грузом для духа становится тело с путаницей темных
инстинктов...
Для Войцеха, богатого наследника, намеренного жить изящно и
утонченно, была эта тема лишь пьянящей игрой ума. Для мрачного,
изломанного Самоана, по-собачьи привязавшегося к ласковому барчуку, идея
природного несовершенства человеческого стала бикфордовым шнуром, много
лет горевшим во тьме.
И вот - сокрушительно взрывается мина! Завтра сработают равнодушные
вариаторы вероятности; "королевские питоны" материализуются над Домом
Семьи. Ужас омертвит столицу, войска клана будут бессильны против
возникающих из ничего и в никуда исчезающих солдат Син Тиеу...
Вмешается ли Земля, когда новый диктатор перебьет всех в Доме Семьи,
расправится со столичным гарнизоном и начнет строить регенераторные
центры, чтобы потом сотнями тысяч гнать туда людей - кроить из них
ангелов? Что предпримут Координаторы, услышав, как в краю
нейрохирургического равенства сводные хоры запоют осанну Преобразователю,
сделавшему поцелуй - скучным, а бесплатное рытье канала - сладким, как
поцелуй?..
Что бы там ни было - кошмар надо предотвратить...
- Ладно, - командир усмехнулся так, будто улыбка стоила ему
физического усилия. - Иди, дружище, спать. Можешь даже принять снотворное.
Завтра у нас тяжелый день.
Машинально пожав руку Син Тиеу, Войцех вышел, притворил за собой
массивную стальную дверь. Все кругом спало; мертвенно горели дежурные
плафоны в начале и в конце пустого коридора.
...Как это ни больно, но бывшего отцовского механика-водителя,
одинокого, обиженного людьми "азиата", тайком пробиравшегося в комнату
своего друга-студента, - этого человека придется запереть в прошлом и
любить, как дорогого покойника. Нынешний Син Тиеу к нему отношения не
имеет...
Ступенями, вырубленными в скале, Войцех решительно свернул к верхним
горизонтам убежища, где был ангар вертолетов.
...Вот она, бронированная камера, похожая на автофургон, скромно
стоящая в тылу "королевских питонов". Ее освещает прожектор; перед ней
выхаживает особый часовой, и царапанье подков на его каблуках при резких
поворотах разносится по всему ангару... Вот она, гладкая серая коробка с
округленными углами. Там, внутри, плавает колышущаяся, словно желток в
воде, двухметровая луна, и сиреневые полосы катятся от ее экватора к
полюсам. Стали единым невещественным телом, слились до поры вариаторы
вероятности. Что переживает, о чем думает в темноте, в одиночестве это
раздельно-слиянное диво, ни машина, ни живое существо, которому и
определения не подберешь в языке Вальхаллы?..
Повинуясь жесту Голембиовского, солдат набрал цифровую комбинацию
замка. Отползла створка. Тамбур. Зажигается лампа. Опять кнопки с цифрами
- код знают только офицеры... Ну, скорее! Сезам, откройся!..
Нежные отсветы, словно от ручья в лунную ночь, легли на лицо
адъютанта. Он сосредоточился, как можно яснее представляя себе центральную
площадь Вольной Деревни. Прежде всего много солнца и хмельного, молодящего
морского воздуха; затем - дома в стиле помпейских вилл, одноэтажные, с
изящными портиками, сплошь увитые виноградом. Между ними - обелиски
кипарисов, расточительно цветущие магнолии... Выше по склону бухты -
дымчатый хрусталь регенераторной клиники, кружащиеся световые плоскости
над входом в Тоннель Связи, пучок сталагмитов - информкомплекс "Земля";
"Мир детства", похожий на все сразу: на коралловый куст, на бабочку, на
раковину стромбуса... А посреди площади, небольшой и уютной, - парящая без
пьедестала серебристая статуя. Крылатая женщина, сильная и прекрасная,
отведя назад обнаженные руки, рвется в смелом прыжке-полете к зеленоватому
солнцу над заливом...
Войцех поднял веки, согретые ласковыми лучами. ВВ сработал
безупречно. На рукав адъютанта, украшенный нашивками, упал розово-желтый,
побуревший с краю лепесток магнолии.
VI
Перед Лобановым трепетал светом и красками видеокуб, объем
пространства, будто бы выпяченный сквозь стену комнаты. Луч видеолокатора
с гравиплатформы, незримо подвешенной над центром столицы, двигался по
улицам и дворам: соответственно менялись картины внутри куба. Когда
что-нибудь особо привлекало Валентина, он давал увеличение. Такие осмотры
происходили сейчас каждый день, а то и чаще.
Вот локатор наехал на многолюдное сборище. Угол набережной Славы и
бульвара Воссоединения. Икра голов, блестящие крыши автомобилей,
оранжево-голубые вьющиеся стяги - а рядом серый, грязный лед Эридана.
Стоит среди толпы массивная желтая машина - инкассаторская. Такие
броневики используют для перевозки больших сумм. Спрашивается: почему она
битых двадцать минут торчала на углу бульвара, без водителя и охраны?
Предельное укрупнение. Молодцы с оранжево-голубыми кокардами и
нарукавными повязками дружно ломают двери броневика. Взлетают дымки -
пущены в ход взрывные сверла, их случайно с собой не захватывают... Вот и
все. Новенькие, обандероленные пачки денег перекочевывают из нутра машины
в чемодан. Дело сделано...
Валентин смотрел, не отрываясь. Мысли торопливо нагоняли одна другую.
Какая страшная дрянь - архангелиты... Самая реакционная, самая злобная и
безмозглая часть населения. Кто у них во главе? Бывшие псалмопевцы Вотана
и Тарга, "дозволенные" писатели, вдруг оказавшиеся бунтарями и народными
трибунами; ученые, твердящие об особой, избранной судьбе "народа
Вальхаллы", о необходимости разрыва с "земной империей"; темные торгаши,
устрашенные призраком всеобщего изобилия, близкой потерей власти;
восторженные юнцы, психопаты, прямые гангстеры... Не стая воронов
слеталась! От подпольных сходок быстро перешли к открытым митингам, а
затем и к погромам.
Пестуны, в порядке "демократизации", лишь маячат поодаль. Разве что
навесили им дубинки и придали бронеавтобусы. Так было и во времена
расправы с Марианом... Кто-то на самом верху бросает подачки этой своре.
Ах, какая удобная штука - волеизъявление масс! Отцы-патриархи могут свято
блюсти все пункты и подпункты договоров с Кругами Обитания. Чтобы убить,
ограбить, поднять смуту, затеять любую провокацию - есть
оранжево-голубые...
Правда, имеются еще и "зеленые", но они пока что действуют довольно
робко. И Совет координаторов не спешит допускать их к нашим щедрым сосцам.
Остаемся высоконравственными, м-да... Трудно землянам решиться проливать
кровь даже в безусловно благих целях и чужими руками.
Луч локатора двигался дальше по Новому Асгарду, высвечивая то
рыночную площадь, то заснеженный парк, то хмурые корпуса завода...
Сердце ныло не переставая. Поиск, хотя и не слепой, но какой-то
суматошный... А воображение в который раз рисует одну и ту же картину.
Сплошной слежавшийся до каменной твердости наст - от горизонта до
горизонта. Сыплется из низких туч снежок - и по свежей, влажной пороше
бредет беременная женщина с рюкзаком, стараясь оставлять четкие следы.
Такой она была, бродячая художница Урсула, однажды волею случая и жаркого
взаимного порыва соединившаяся с Валентином в заброшенном доме, среди руин
старой, разбомбленной Вольной Деревни... Отрезанный гранью иного
пространства-времени, не знал разведчик, что встреча та принесла плод. И
лишь много лет спустя, когда экспедиции на Вальхаллу стали обычными, почти
случайно услышал Валентин отчет одной десантной группы - о найденном в
снежной пустыне трупе женщины, судя по всему, убитой патрульными клана; о
мальчике, прятавшемся в сугробах неподалеку от мертвой матери... Повинуясь
неясному чувству, затребовал он голослайды с места находки. Да, то была
Урсула... Мальчишку десантники забрали в лечебный центр на Землю. Лобанов
поинтересовался генетической картой семилетнего Пауля. Компьютер
подтвердил: Валентин нашел собственного сына...
Узнав правду о Пауле, он испытал некий странный стыд. Современники
Лобанова не очень стеснялись мнением окружающих - внутренняя свобода была
полной, - но все же... Валентин был известен, как человек вполне одинокий.
Его романы были коротки, что и подобало разведчику, не рискующему заводить
семью. И вдруг - тайная связь, ребенок, прижитый во внеземелье... Друзья
бы поняли. Но он пока не мог решиться.
Покуда Валентин колебался - усыновлять, не усыновлять, - настало
время новой, смертельно опасной экспедиции. Для проникателя миновало
несколько биологических суток - на Земле же прошло свыше двадцати лет. За
это время Пауль был усыновлен одной из медсестер лечебного центра, Магдой
Ляхович; но отношения с приемной матерью не сложились, после учебы юноша
отправился на Вальхаллу, где и попал в конце концов в недра Улья...
Чем больше проходило лет, тем труднее становилось Лобанову признаться
в своем отцовстве. Боязнь осуждения людского усугубилась: а ну как спросят
- о чем думал раньше, почему допустил, чтобы родной сын стал трутнем, едва
не погиб?.. Лишь одно сделал Валентин, чтобы Пауль был поближе, - взял
излеченного электронаркомана в школу агитаторов. А теперь терзался
тревогой, разыскивая его в нездоровой сутолоке Нового Асгарда... Черт
знает что творилось в городе. И все-таки сверхчуткая земная интуиция
подсказывала направление.
Луч локатора приближался к стадиону.
...Сильвия исчезла бесследно. Пауль, конечно же, не был ни настолько
богат, ни настолько значителен в обществе Нового Асгарда, чтобы устроить
широкие поиски; ну а к землянам он стеснялся обращаться со столь
легкомысленной просьбой, да и они вряд ли пошли бы навстречу. Шутка ли -
пускать в ход чудовищный Восстановитель, накрывать столицу невидимой
линзой, чтобы проследить путь уличной потаскушки, выскользнувшей из
постели в "Волнистых попугайчиках"...
Ах, глубоко же ранила Пауля эта потаскушка! И не вспомнишь уже, чего
в ней было такого хорошего - ну, быстрые руки, умелые губы, шальные
кошачьи глаза, запах дешевых духов (топорное подражание "Ив
Сена-Лоран")... Но как это все саднит, и щемит, и не дает спать ночами!
Отвлекала только работа, с каждой неделей все более напряженная.
Впрочем, и проповедуя, Пауль не уставал искать, расспрашивать...
Погожим, истинно весенним днем Эдит привела его в славный винный
погребок. Собралось человек тридцать: трудармейцы в степени не выше
младшего сына или дочери, судомойки из кафе, несколько докеров. Сидела за
столиком также компания парней, одетых неряшливо и крикливо, с перстнями и
цепочками. Так выглядели шакалы Нижнего города, поживлявшиеся вокруг
скоробогачей. Пауль глянул было на них с тревогой - и вдруг встрепенулся.
Перед ним, задрав ногу в двухцветном штиблете, собственной персоной
сидел мулат Санди, чудо в перьях, случайный ухажер Сильвии, и синяки на
его морде уже полиняли до желтизны.
Тогда, вдохновленный новой надеждой, Пауль заговорил со своей обычной
живостью, красочно, напористо; слушая о чудесах Земли, люди оставляли
стаканы с вином, иные мечтательно подпирали рукой подбородок.
Уяснив для себя объем автоматизации и кибернетизации в Кругах
Обитания, роль универсальной мировой супермашины - Великого Помощника,
поднял руку малорослый рябой крепыш с мочальными усами - должно быть,
работник теплиц, один из тех честных и тихих, крестьянского склада людей,
что в теплую пору, длящуюся семь земных лет, становятся фермерами или
арендаторами на фермерской земле:
- А кто же там, извините, хлеб сеет? Тоже автоматы?
- Нет. На Земле вообще отказались от прежней практики - сеять
монокультуры на больших площадях, например, пшеницу или рожь. Такие
огромные поля истощали почву, вредили растениям и животным, плохо влияли
на климат. Сейчас вместо двадцати или тридцати культур, которые разводили
наши предки, человек выращивает десятки тысяч. Но только в тех
географических зонах, где они дают наибольший урожай. И наилучшего
качества. Например, пшеница вернулась к своим истокам - в долину Тигра и
Евфрата. Больше ее нигде не разводят...
- И что же, всем хватает? - упорствовал спрашивающий.
Пауль подавил усмешку.
- Ну конечно, всем. Я ведь уже рассказывал про Всеобщий
Распределитель, снимающий квантовые копии с любого предмета. Так что если
в мире станет известно, какие вкусные пирожки с яблоками печет ваша жена,
они могут сразу появиться на миллиарде столов.
Такие примеры всегда вызывали оживление, смех. Рябой "фермер"
воскликнул, утирая слезы:
- Прямо тебе как Иисус Христос, пять тысяч верующих пятью хлебами!
- И двумя рыбами, - строго добавил какой-то знаток Евангелия, но эта
поправка лишь возбудила новое веселье...
Удалась тогда проповедь. Паулю долго трясли руки, угощали его
"красненьким" и "беленьким", дивились земному житью-бытью. Мулат сам
протолкался к нему, распихивая людей, хлопнул по плечу:
- Я тебя сразу узнал, механик!
- И я тебя, - улыбнулся Пауль, чувствуя, как разогнанным поршнем
начинает стучать сердце.
- Ну, как твоя "Голконда"? Не похудел еще Толстый Ялмар?
- Раньше все худые сдохнут.
- Это не про нас с тобой, мы двужильные! - загоготал Санди. И, обняв,
повел проповедника к своему столу, знакомить с друзьями.
Оказалось, лихие ребята забрели на проповедь с единственной целью:
узнать, не требуются ли землянам наемники для щекотливых дел. И
подзаработать была охота, и, чего греха таить, поразмяться, размыкать
суетливую тоску Нижнего... Не впервые поражала Пауля во многих
вальхалльцах эта смесь жестокого, подчас злодейского корыстолюбия - и
детской, чистой тяги к приключениям.
Исподволь, стараясь не сфальшивить, Пауль навел разговор на тему о
Сильвии.
- Это та блонда, из-за которой мне ободрали фасад? - беспечно
осведомился Санди. - А как же, видел, конечно. Теперь к ней не подступись:
у оранжево-голубых круто стоит, называется "невеста архангела". На ихней
демонстрации вышагивала со знаменем. Ах ты, думаю...
И Санди доступно объяснил, каковы, по его мнению, могут быть главные
обязанности "невесты архангела Михаила".
В тот вечер они нализались как проклятые, не выходя из погребка. Даже
злющая Эдит не сумела увести проповедника, и он рыдал на груди у мулата,
сокрушаясь о том, что возлюбленная теперь совсем недоступна. "Да ты не
скули! - утешал многоопытный Санди, и дружки-уголовники согласно кивали. -
Я тебе ее из-под земли достану!.."
Мулат оказался человеком более чем надежным, поскольку не забыл
пьяных обещаний. Через три дня он позвонил в "Голконду" и сказал, что
ожидает Пауля в кофейне за площадью Бьернсона.
Выпив по чашке эрзац-кофе и прополоскав рот водой, чтобы сбить гадкий
нефтяной привкус, они двинулись к остановке рейсового электробуса (брать
такси Санди, тертый калач, по соображениям конспирации не велел). Как
всегда с опозданием подкатил разболтанный "асгард-лейланд"; люди, успевшие
в немалом количестве скопиться на остановке, без всякой очереди ринулись
брать двери штурмом... Теснота в салоне была адская: ехали преимущественно
трудармейцы, окончившие смену, усталые, пропахшие потом; женщины волокли
громадные хозяйственные сумки. Все были раздражены сверх меры, по любому
ничтожному поводу вспыхивал скандал с воплями и рукоприкладством.
Наконец, измятые и почти задушенные, отчаянно работая коленями и
локтями, Санди с Паулем буквально выпали из вагона. Кругом вздымались
похожие на калькуляторы, сплошь стеклянные корпуса исполнительных
учреждений Семьи и сената. Чем более громоздким и плохо управляемым
становился организм государства, тем скорее множились колена судей и
мытарей, писцов и счетоводов: чиновная должность позволяла урвать кусок
пожирнее от скудного общего пирога...
В грязном, запутанном дворе ожидал их помятый красно-рыжий
"амбассадор", за рулем сидел дружок Санди, квартирный вор, хлипкий малый,
напяливший стальную каску.
Долгожданные почетные гости, явившись из больших черных автомобилей,
приближались решительно и целеустремленно. Было их пять или шесть:
длиннобородый старец с безумными глазами, полная ханжеского вида матрона
под вуалью, еще какие-то стертые типы... Она! Пауль впился зубами в
большой палец руки, чтобы не завопить. На прекрасных длинных своих ногах,
одетая в строгую черную кожу, шествовала Сильвия: пилотка с плюмажем
надвинута на самую переносицу, в такт шагам бренчат ритуальные украшения.
Санди медленно поднял к окну машины штуковину, похожую на небольшой
любительский телескоп.
Закрой глаза! - велел мулат сжавшемуся Ляховичу.
Позднее Пауль узнал, что "телескоп" - это сигнальное устройство
большой мощности, применявшееся в полярных широтах, где пелену снежной
бури не могли одолеть прожекторы. На близком расстоянии вспышка ослепляла,
причем глаза выходили из строя на несколько минут. Убийственной белизны
световой взрыв бесшумно ударил из "амбассадора". Санди с Паулем,
предусмотрительно закрывшие лица ладонями, под дикие вопли ослепленных
выскочили на улицу.
Почетные гости, как и следовало ожидать, корчились на асфальте,
держась за глаза: одна только Сильвия все так же шагала вперед,
невозмутимая, словно манекенщица на помосте: потрясенный агитатор
убедился, что она не моргает... "Биокибер!" - пронеслось в голове. Он не
осмелился схватить ее, потащить в машину...
Вслед за этим они услышали топот приближающейся толпы.
Обругав Пауля, Санди дернул его за руку и поволок к "амбассадору",
мотор которого был предусмотрительно заведен... Когда проезжали мимо одной
из громадных черных машин, в которых прибыли важные архангелиты, кто-то
распахнул дверцу и принялся палить из пистолета.
Долей секунды хватило, чтобы Пауль узнал стреляющего. Надо же! Тот
самый убогий мужичонка с редким пухом вместо бороды, который напал на
Ляховича во время его первого визита к Георги. Эдит еще так молодецки
хлестнула его по роже, а затем выкинула вон из квартиры. Тот, что обозвал
Пауля посланцем Сатаны...
Одушевленно визжа при резких поворотах, "амбассадор" вылетел на
площадь.
Но рыжую машину беглецов легко нагнал черный, с притемненными
стеклами автомобиль, сверкнул широким радиатором... Не астматическому
движку дедовского "амбассадора" было тягаться со сверхмощной турбиной.
Долго не раздумывая, преследователь ударил в борт. Пауль успел
почувствовать, как необоримая сила ударяет его о жесткий металл,
задохнулся от боли, от ужаса перед тем, что мяло его и коверкало, и
потерял сознание...
Он обрел себя в кресле, при каждой перемене позы услужливо облегавшем
тело, за чайным столом в хорошо знакомом кабинете Лобанова. Из двух
высоких, от пола до потолка, окон в некрашеных полированных рамах
открывался амфитеатр бухты. А рядом, как в доброе старое время,
прихлебывал чай с мятой друг и соученик, быстро повзрослевший Войцех
Голембиовский.
- Ну, здравствуй, проповедник! - сказал Валентин Аркадьевич. Он
занимал кресло напротив, такой необыкновенно чистый, холеный, с белыми
зубами и розовыми щеками, в свободной перламутрово-синей робе - ну прямо
сверхчеловек после жителей Нового Асгарда!
Пауль оглядел свою одежду, казавшуюся здесь просто шутовской,
нарочито безобразной. Пальто, и без того сидевшее мешком, было прожжено и
разорвано, брюки покрыты пятнами засохшей крови... Чьей? Его собственной
или чужой?
- Где Санди? - спросил Пауль.
- Кто это?
- Ну, тот, что был на заднем сиденье? И еще один, за рулем, он тоже
мне помогал, надо и его спасти!..
Лобанов помолчал, глядя вниз и вертя на столе пустой стакан. Потом
сказал:
- Когда тот автомобиль налетел на ваш, тебя выбросило наружу, а их
прижало. Обоих...
- Понятно.
- Ну да. Ты же знаешь архангелитов. Канистра горючей смеси, и...
Ляхович зажмурился, представив себя на месте Санди и того, второго,
так и оставшегося без имени. Наверное, были еще живы, когда их облили из
канистры...
- Несчастная наша планета! - отпив глоток, подавленно сказал Войцех.
- Иногда мне кажется, что над Вальхаллой тяготеет какой-то злой рок...
Куда ни сунемся, везде тупики! Сделали главной целью удовлетворение
телесных потребностей - получили наркотическую эвтаназию, Улей. Круто
повернули руль, занялись идеологией, сугубым воспитанием духа - и вот,
пожалуйста, у власти "Стальной ветер", солдафоны, которые раньше стреляют,
потом думают... Теперь вроде бы ослабили хватку, дали народу самому
разобраться, что ему больше подходит. В результате - пьянство, погромы,
"воины черной сотни...". Что делать? Как нам наконец встать на правильную
дорогу? Или действительно вся наша колония - какая-то раковая опухоль, и
надо ее прижечь поскорее, чтобы не разрасталась?..
- Э-э, нет, дружочек, тут ты не прав... - Валентин Аркадьевич встал и
заходил по кабинету. Пауль чуть не прослезился, до того это напоминало
счастливые месяцы учебы. - Свернули не туда - может быть. Но насчет
раковой опухоли... Чепуха! Болезненный пессимизм. Ты знаешь, я люблю
побродить по прошлому. Иногда становится непонятным - как мы выжили?! Один
двадцатый век чего стоит. Пятьдесят миллионов погибло во время разных
войн, не меньше - в тюрьмах, концлагерях... Расстрелянные, замученные
всякими революционными тройками, эйнзатцгруппами... - Валентин Аркадьевич
мотнул головой, будто отгоняя страшное видение. - Но самое жуткое - эти
веселые холопы, славившие своих палачей, готовые простить любой террор за
колбасу на прилавках... Ладно. Не об этом речь. Главное, нашлись здоровые
силы. И - спасли мир.
- Думаете, они найдутся и на Вальхалле? - недоверчиво спросил Пауль.
- Уверен. Ты сам - частица этих сил. И даже твой бедняга Санди, не
зная того, был такой частицей. И, как знать, не станет ли Сильвия...
Ляхович поперхнулся чаем, Лобанов заботливо похлопал его по спине.
- Но ведь она... она...
- Скоро ты узнаешь, милый, почему она была т а к о й. Ее вины здесь
нет.
- Извините. - Войцех дрожащей рукой поставил чашку на блюдце. -
Извините, учитель, но я не верю ни в какие здоровые силы. Если вы не
поможете, Вальхалла обречена.
- А как ты представляешь себе эту помощь?
Голембиовский задумался, опустив девичьи ресницы.
- Никакого физического воздействия быть не может, это ты понимаешь, -
вкрадчиво сказал Лобанов. - И тотального психического - тоже...
- Боже мой, ну так усыпите город, в конце концов! Неужели вам это так
трудно!
- Нет, не трудно. Но рано или поздно всех спящих придется разбудить.
И тогда архангелиты, даже обезоруженные и поселенные в какой-нибудь
резервации, навсегда сохранят мстительное чувство. И они передадут эту
ненависть своим внукам и правнукам; и те рано или поздно поднимут такой
бунт, что...
- Хорошо. Не вмешивайтесь сами, дайте оружие верным людям на
Вальхалле. Я слыхал, есть "зеленые", они за объединение с Землей! -
упорствовал Войцех.
- И это не выход, милый. Ты ведь сам очень хорошо знаешь: наше оружие
- слишком большой соблазн...
Тяжело вздохнул Голембиовский, поник головой - и оба собеседника
поняли, о ком вспомнил беглый адъютант.
- Все равно не верю ни в какое наше местное здоровье. Придется вам
либо вмешиваться, либо закрывать Тоннель, чтобы мы тут себя сами, как
скорпионы... - Войцех сжал кулак, будто сминая что-то.
Нахмурясь, Валентин смотрел в окно. Неизменно, ровно, как и миллион
лет назад, когда предки землян и вальхалльцев руками выкапывали съедобные
коренья, - накатывались океанские валы.
- Добро, - сказал он, возвращаясь к столу. - Тоннель мы не закроем в
любом случае, это факт... Ну, все! Хватит заниматься мировыми проблемами.
Пауль! - Голос Лобанова внезапно стал повелительным. - Я вынужден
требовать от тебя - не просить, а требовать именем Вольной Деревни,
пославшей тебя в столицу, чтобы ты больше не вздумал проводить подобные
безумные акции. Хватит с нас потери Соучека. Хватит!
- Кстати, - немного подумав, тихо спросил Пауль, - кстати, почему
вы... не спасли тогда Мариана... вот как меня сейчас? Регенератор мог бы
вернуть ему жизнь...
- Мы не следили за каждым его шагом. Не считали тогда нужным, -
суховато, словно Ляхович затронул неприятную тему, ответил Лобанов.
- А за моим каждым шагом... значит, следите? Почему? Или сейчас за
всеми агитаторами такой контроль?
- Пауль, зачем ты!.. - забеспокоился деликатный Войцех. - Вместо
того, чтобы поблагодарить...
- Собирайся, - сказал, вставая, старейшина школы. - Тебе через час
заступать на смену у Ялмара...
И неожиданно, обняв Пауля за плечи, Валентин Аркадьевич прижался
губами к его лбу.
VII
Разумеется, никакого сигнала к старту не было. Внутренним счетом
Лобанов поймал нужное мгновение; одернул куртку, выпрямился... Банг! Точно
басовая струна лопнула, и человек исчез. Прибой, словно ждавший этого,
нетерпеливо захлестнул следы на влажной каменной крошке.
...Они решили выиграть время и потому с помощью своих ВВ перебросили
все воинство, вертолеты и ракеты за десять тысяч километров от Небесных
Гор, к Теплым Ключам. Хотя и провел Син Тиеу не один месяц в Вольной
Деревне, но так и не постиг до конца, что от землян прятаться
бесполезно...
Прицел перемещения не был, да и не должен был быть абсолютно точным:
Лобанов материализовался в полукилометре от новой базы Самоана, посреди
долинки между холмами, по дну которой протекал ручей. С холмов сползал
красно-лиловый лес. Туман стоял над долиной, колебля тусклое зеленое
светило. Здесь близился закат.
Валентин сделал было пару шагов вперед, когда вдруг увидел
патрульных. От дальнего леса шли двое, держась открытого места у воды, -
офицер и солдат, в болотных сапогах, туго подпоясанных плащах, в касках
горшками: солдат - с лучеметом наперевес.
Раньше, чем могли его увидеть вальхалльцы, с их вдвое более
медленными, чем у землян, реакциями, Лобанов отступил за деревья.
Впрочем, жил тут кто-то еще более быстрый... Будто порывом ветра
вынесло из зарослей бесформенное смятое полотнище. Оно распласталось
поперек русла на дороге у патрульных, и Лобанов увидел, что это звериная
шкура, покрытая блестящей бирюзово-зеленой шерстью, содранная шкура
животного - и больше ничего. Но тут шкура подобралась, вспухла упругим
пузырем, и стало видно, что за землю держится она метровыми когтями,
похожими на человечьи ребра, а на переднем конце у шкуры прилеплена
плоская голова, вернее - голый панцирный череп. Гроза Теплых Ключей,
царапун...
Офицер шарахнулся назад и, не рассчитав движения, упал. Младший брат
швырнул длинную слепящую вспышку из лучемета - мимо... Солдат, сделав
отчаянный прыжок, заслонил командира собою и выстрелил еще раз.
Могильно-желтые когти взметнулись, крючьями разорвали плащ рядового,
пробороздили грудь, живот... Валентин увидел счастливую улыбку на лице
окровавленного солдата, глаза, закрытые от блаженства. Можно было
подумать, что его не анатомировали живьем, а обдавали струями ионного
душа.
Раздумывать и удивляться было некогда. Лобанов сосредоточился,
посылая волну разрушающего резонанса... И тварь, уже подгребавшая под себя
солдата, вдруг заволновалась всем плоским телом, отвалилась, сжимая и
разжимая когти. Поблек ясный бирюзовый колер шерсти, во все стороны
хлынула пена... Царапун был мертв.
Солдат все с тем же выражением человека, узревшего райские кущи,
однако уже неподвижный и холодеющий, лежал, скрючившись, среди мха.
Начальник патруля, румяный, отмеченный штабной полнотой, пятился прочь от
подходившего Лобанова. Глаза его были колюче сощурены. Вдруг офицер
выхватил пистолет из кобуры и, не колеблясь, в упор разрядил три
патрона... Валентин, готовый к подобного рода сюрпризам, даже не замедлил
шаг, только перестал улыбаться. Отброшенные силовой защитой пули вжикнули
по стволам, повалилась сбитая ветвь. Тогда старший брат, опять-таки без
тени страха или сомнения, всунул оружие себе в рот...
Да, скверной, по земным меркам, была реакция у вальхалльцев, даже у
самых тренированных клансменов. Не слишком торопясь, Валентин отобрал
пистолет, зашвырнул его в моховую гущу под склоном.
- Чем горячиться, друг любезный, вы бы мне лучше... - приветливо
начал Лобанов и осекся. Обезоруженный смотрел на него с пылкой дикарской
ненавистью. Затем, осознав полное свое бессилие, офицер всхлипнул и,
ребячески подвывая на ходу, бросился прочь.
Такое поведение крепко озадачивало - не менее чем самозабвенный порыв
рядового навстречу терзающим когтям. Тем более что под черепными крышками
у обоих патрульных, как легко мог видеть Валентин, царила полная
искренность. Солдат был настолько счастлив отдать жизнь за своего
командира, что даже не ощущал боли. Офицер, не испытывая ни благодарности
к обоим своим спасителям, ни естественного порыва - помочь раненому, горел
одним всепоглощающим желанием: выполнить долг патрульного и ликвидировать
чужака, явного шпиона. Не справившись, он почувствовал столь жгучий,
невыносимый стыд, что не захотел более жить. Все это, конечно, было в духе
кланового фанатизма, Священной Хартии. Но настораживала нечеловеческая
степень самоотрешения...
Делом секунды было сфокусировать на истекающем кровью солдате энергию
Переместителя. Короткий удар ветра встопорщил воду ручья, тело растаяло. В
регенераторной клинике Вольной Деревни разберутся и с этой поломанной
психикой...
Чтобы не возбуждать новых эксцессов, Валентин перевел свой защитный
энергококон в режим "светового обтекания", а потому стал невидим. Так,
благополучно миновав контрольные посты и перелетев через проволочные
заграждения, посланник Вольной Деревни оказался в овальной, наскоро
расчищенной котловине, где стояли войска. Стационарные реакторы были
брошены в горах, собрать полевые Самоан не успел - обходились без силового
колпака. Да и зачем был нужен колпак, если ударное соединение спешно
готовилось к вылету?..
Среди покрытых джунглями холмов, над которыми курились столбы
гейзерного пара, на черном пепле выжженной котловины оканчивалась
посадочная лихорадка. Танки грузно въезжали в трюмы вертолетов, солдаты
толпились вокруг трапов. Видимо, после бегства и благополучного прибытия в
Вольную Деревню адъютанта Голембиовского мятежники отчаянно заторопились.
Опоздай Лобанов на пару часов - и вся эта рать обрушилась бы на
истерзанный усобицами Новый Асгард...
Син Тиеу стоял в окружении ближних людей у распахнутой кормы
флагмана. Мужчины в касках с золотым знаком, в добротных комбинезонах,
обвешанные оружием и радиоприборами, сытые и уверенные, рассматривали
некую схему на развернутом листе - должно быть, карту обреченного города.
Валентин Аркадьевич мысленно выделил невысокую, плечистую фигуру
командира; с яркостью представления, некогда достижимой только для опытных
йогов, обвел Син Тиеу светящимся овалом... Все! Больше не существует
времени. Пропала суета людей и машин. Офицеры так и стоят, склонившись над
картой, и один из них поражает некую цель указательным перстом. Все!
Внутри остановленной микросекунды живут только они двое - мятежный
начальник братства и человек из Вольной Деревни. У них собственный темп.
Когда бы ни вернулись из него Лобанов и Самоан - прочие даже не заметят,
что командир куда-то исчезал...
Сразу все поняв, Син Тиеу медленно повернул голову к Лобанову и
сказал - высокомерно и печально:
- Какое дело сгубили, слюнтяи! Что в столице, знаете? Уличные бои,
заводы останавливаются. Скоро будет большая кровь...
- Ну да, - охотно кивнул Валентин. - А вы, миротворцы, всех бы
успокоили, помирили...
- Думаю, что успокоили бы.
- Вечным сном, да... А впрочем, пофилософствуем мы с вами в Вольной
Деревне. Если пожелаете, на моей террасе, за чаем... Ну, продолжайте
грузиться, не буду мешать.
- Какие санкции предусмотрены на случай моего отказа? - не
шевельнувшись, спросил командир.
- Санкции?.. Этого я не знаю, - честно ответил Валентин. - Но, надо
полагать, Совет Координаторов принял... м-м... соответствующее решение.
- Решение! - презрительно усмехнулся Син Тиеу. - Большая загадка!..
Разумеется, совершеннейший гуманизм. Никакой пиротехники! Это вы делаете
чужими руками. Вот как нас бросили против Морриса...
- Ничего не поделаешь, мы не можем допустить, чтобы из-за вас события
на Вальхалле стали еще менее управляемыми. Между прочим с той же целью мы
предложили вам совместно обезвредить Морриса. И вовсе не бросили - вы
могли бы и отказаться... Нет! Все выглядело совершенно иначе.
Отцы-патриархи обратились к нам с просьбой о помощи...
- О боги! - впервые дрогнул монотонный голос Самоана. - Вам нужно
официальное обращение? Чье?! Старой психопатки, называемой Боевым Вождем?
Или этих надутых кретинов в орденах?..
- Да, - кротко сказал Валентин. - Нам нужно такое обращение.
Необходимо.
- Значит, вы признаете законным нынешнее правительство Вальхаллы?
- Признаем, ничего не поделаешь. Другого пока нет. Если народ
свергнет это правительство и изберет другое - лучше, конечно, путем
всеобщего голосования, - тогда мы вздохнем спокойнее. Но пока что для нас
государство Вальхалла - это высокородная мать Гизелла фон Типпельскирх,
консул и сенат...
- А почему бы вам не посчитать наше выступление... народным? -
прищурился Син Тиеу.
- Увы! - развел руками старейшина школы. - Вынужден сказать, что у
вас нет ничего общего с народом, друг мой. Ни-че-го...
- В самом деле? - Углы рта Сан Тиеу поползли вверх. - Странно!
Равенство всех перед законом, конец тирании клана, конец расизма,
распределение благ строго по труду - по-вашему, это не нужно народу? Но
разве Земля не призывает к тому же самому? Разве у нас с вами не общая
цель - коммунизм на Вальхалле?..
- Да, - сказал Валентин Аркадьевич. - Если мы кого-нибудь и боимся,
до сих пор боимся у себя в Кругах - так это исключительно вас. Таких, как
вы.
- Каких же это?
- Слишком последовательных, дружок. Искренних - а я свято верю в вашу
искренность, - искренних и радикальных обновителей мира. Тех самых,
которые ради идеи - пусть и правильной, но ведь не абсолютно же, абсолютно
верных идей не бывает! - ради своей идеи могут упечь миллионы людей в
какие-нибудь общины для перевоспитания, сгубить девятерых на каторге, лишь
бы десятый наловчился связно бормотать набор лозунгов. Конечно, у вас
более современные средства мозговой обработки, я это понял, - но сама
суть!.. Ей-богу, можете обижаться, но по мне - во сто раз лучше старый,
глупый, разъеденный интригами клан, чем эта безупречная мясорубка, которую
собираетесь наладить вы!
- Клан! - Сдержанность начала отказывать командиру: говоря, Самоан
комкал снятые перчатки. Лобанов видел бурю в его душе, похожую на
багрово-черный вихрь. - Клан уже выкопал себе могилу. За собственные
деньги. Прикормил своих убийц. Еще день, два...
- Ну, вы же не станете выручать патриархов. Разве что сделаете состав
захоронения более пестрым, свалив туда и архангелитов...
Валентин отшатнулся от жуткой вспышки ярости, излученной Син Тиеу.
- Ладно. Я палач, людоед. А вы? Что делаете вы? Не лезете в кашу?!
Хорошо. Они видят, что вы сидите за стеной, и наглеют. Скоро они начнут
бросать трупы у ворот вашей Деревни!
- Мы же все-таки не боги, чтобы все предвидеть...
- Вот-вот! Не предвидели! - захлебывался Самоан. - Нет, вы надеялись
на другое! Что все побегут к вам... Ошибаетесь! Беглецы - не идейный
резерв. Это крысы, трусливые и жадные. Раньше они спасались в Улье, теперь
на Земле. Да! Новый Улей! Места хватит всем!..
- Ну, чепуха же, Син... Мы никого не собираемся лишать родины.
Отдохнув, подлечившись, все желающие смогут вернуться обратно.
- Ага! И все начнется сначала. Кланы, касты, расы, старшие братья,
младшие братья. Пока вам не надоест церемониться. И тогда вы вспомните
меня. И сами бросите десант на столицу...
- Мы обдумывали такие варианты... - Неожиданно Лобанов спросил: - Вы
знаете, сколько времени сохраняется след транспортного средства на траве?
Скажем, след колеса или гусеницы?.. Когда-то в ответ на подобный вопрос я
засмеялся. Понятно же вроде, что лишь до осени! Весной выйдет из-под снега
новая трава, без всяких повреждений... Оказывается, ничего подобного. Один
проезд тяжелого грузовика или тягача повреждает травяной покров на десятки
лет! Род человеческий подобен траве, Син Тиеу. След грубого насилия не
исчезает веками, новорожденные несут страх в генах... Это ли нам с вами
нужно?
Помолчав немного, Валентин совсем иным, доверительным тоном добавил:
- Думаете, мне не хочется действовать решительно и быстро? У меня
сердце болит за Новый Асгард... Там мой сын, понимаете? Родной сын. Я сам
его послал туда агитатором и недавно едва успел спасти от расправы. В
другой раз могу не успеть...
Самоан на мгновение притушил ресницами жестокий блеск глаз.
Сверхчуткий землянин уловил тихий подавленный вздох, отсвет глубокой,
смиренной печали... Несостоявшийся революционный комиссар Вальхаллы
вспомнил о ком-то, бесконечно дорогом и навсегда потерянном.
- Скоро вы будете рядом с Войцехом, - мягко сказал Валентин. - Без
пиротехники. Где-нибудь в березовом лесу посреди Канады.
VIII
Пауль с удовольствием закрыл глаза, поудобнее устроился на подушке.
(Недавно Толстый Ялмар, сжалившись над безропотным механиком, сдал ему
комнатенку на втором этаже "Голконды".)
День прошел удачно. На квартире Михая Георги Пауль дал последние
наставления рябому тепличнику - тому, что его донимал вопросами после
"проповеди" в винном погребке... Тепличник решил пробираться в Вольную
Деревню; ему объясняли, как идти по Тропе.
Строго говоря, закона, воспрещающего бывать в городе землян или в
самих Кругах, на Вальхалле не было. Это тоже оговорили дипломаты... Но,
чтобы выехать, требовалась куча бумаг, и прежде всего - характеристика от
районного уполномоченного клана. А старший сын, погоняв вальхалльца по
статьям Священной Хартии, мог такой бумаги и не дать. Требовалась огромная
взятка... Где взять ее бедному "фермеру"? Таких, как он, или же иных,
"неблагонадежных", вообще лишённых права на выезд, выручала тайная Тропа.
За выход на нее брали по-божески, и можно было еще поторговаться...
Начинается она в трущобах возле площади Бьернсона, а заканчивается в
полутора тысячах километров отсюда, в самом безлюдном районе пограничья, в
дремучей фиолетовой тайге с незамерзающими болотами. Местность зовется
Теплые Ключи: там гниют завалами толщиной в несколько человеческих ростов
деревья многих поколений. Только ловкий и мужественный человек может
одолеть Теплые Ключи, да и то натершись вонючей мазью, которая должна
отпугивать царапунов, рогохвостов, крыланов и прочую нечисть, кишащую
среди буреломов. А за самой коварной из подогреваемых вулканическим жаром
трясин незримо движутся лучи видеолокаторов Вольной Деревни, поджидая
приходящих...
Пожалуй, тепличник имеет шансы дойти. Невзрачен, но крепок. А какие у
него зоркие, толковые глаза! Все же есть люди в этом обиженном судьбой
стольном граде: есть ради кого рисковать... Пауля больно кольнуло под
ребрами - опять вспомнилась Сильвия, самый дорогой здесь человек. Как ее
теперь вытащить от этих чертовых сектантов?..
О боже! Пауль так и подскочил в постели. За окном бухнул взрыв,
где-то посыпались стекла, завизжали тормоза. Все перекрыл словно бы рев
ураганного ветра. Ляхович с ужасом сообразил, что это голос толпы.
В одних трусах он подбежал к окну, распахнул скрипучие створки... Над
крышами домов полыхало гнойное зарево, и кто-то надсадно трубил в тысячу
глоток.
Он снова вспомнил про оранжево-голубых. И почти сразу, неведомо
откуда, явилась уверенность: сегодня Пауль встретит ее. Очень скоро, до
конца ночи. Быть может, обновленные железы дарят еще и способность видеть
будущее?.. Недолго думая, проповедник бросился одеваться.
Выбегая из дома, Ляхович едва не налетел на Толстого Ялмара. В одной
майке и тренировочных штанах, нещадно скребя грудь, толстяк стоял на
тротуаре, и промозглая темень не страшила его.
- Что, и у тебя скипидар в заднице? - фыркнул хозяин, презрительно
оглядев Пауля. - Поскакать охота с этими козлами?
- У меня дело, - сдержанно ответил механик.
- Хм, дело... - Ялмар оголил ржавые зубищи, похожие на булыжники. -
Вот при Руфе Вотане вы бы поорали да походили с флагами! Он бы вас живо
пристроил куда следует и по лопате в руки. Ах, нет в стране хозяина,
матери вашей...
Не дослушав брани Ялмара, Пауль свернул в боковую улицу.
Он почти бежал, пока не достиг широкого проспекта вблизи набережной -
аллеи Всех Святых. Асфальт ощутимо вздрагивал. Масса людей маршировала с
факелами по аллее.
Перейдя тротуар, Ляхович замялся у края грохочущего факельцуга.
Жутковато было нырять туда. Но чутье звало неудержимо - к ней, к
Сильвии... И он шагнул вперед.
- А ну-ка, малыш...
Его придержал пикет, решительные молодые люди с запахом
синтепортвейна. Паулю сунули в руки факел, а к лацкану прикололи большой,
аляповатый круглый знак: оскаленная рогатая голова с земным полушарием в
глазу, с воткнутым в пасть клинком, имеющим вместо рукояти распятие.
Жгучий стыд пронизал агитатора. Какое оскорбление для горячо любимой
им Земли! Но делать нечего. Проповедникам древности и не такое доводилось
терпеть.
Марш, марш, марш!.. Человека, включившегося в шествие, сразу
вынуждали шагать в ногу. Десятки тысяч подошв дружно опускались на
мостовую... Архангелиты шли к подножию Запретной горы.
Несмотря на предрассветный час, шла служба в небольшой церкви Сорока
мучеников; сквозь высокие стрельчатые окна лилось нестройное пение. Возле
храма шествие вобрало в себя буйно вопящую ватагу каких-то уж вовсе
ошалелых парней в белых балахонах, испещренных алыми пятнами - под кровь.
Хмурый, будто отравленный гарью небесный свет усиливался, наполнял
улицы, делая все более бледным пламя. Факел Пауля догорел, он бросил
обугленную палку. Большинство поступало так же. Вместо факелов поднимались
двухцветные флаги. Путь пошел наверх, все круче в гору. Среди бараков,
мусорных куч и пустырей начиналось шоссе, ведущее к охраняемой вершине.
Над краем склона, на зеленом фосфорическом фоне неба вставали за гладкой
стеной уступы гвардейских казарм.
На кой ляд рвутся сюда почтенные граждане Нового Асгарда, что здесь
рассчитывают найти, чего добиться?.. К Дому Семьи их, конечно, не пустят.
Не хлестнут ли навстречу из амбразур свинцовые струи?.. Пока что Пауля все
сильнее донимал холод: несмотря на тепло множества тел, стискивающих его
со всех сторон, он окоченел до самых потрохов: особенно задубели ноги. В
гору, в гору, все выше и выше...
Ну вот - наконец остановка! Через головы видны Паулю громадные, в три
человеческих роста, отливающие синевой створки ворот. Они закрыты.
Сквозь толпу, гудя, проталкивается грузовик. Встал. Несколько человек
взбираются на кузов, среди них - кроваво-пятнистые балахоны. Вперед
выходит женщина с радиорупором...
Остолбенев на мгновение, Пауль затем изо всех сил рванулся вперед - и
тут же, приняв порцию кулачных тычков и брани, завяз в людском месиве.
Наглухо упакованная в черный лаковый кожзаменитель, с грудью, сплошь
завешанной блестящими архангелитскими побрякушками, стояла над толпой
Сильвия.
Честно говоря, Ляхович не ожидал от своей случайной подружки по
номеру в "Попугайчиках" столь гладкой и связной речи. Шире дорогу
праведному народному гневу... отпор духовному порабощению... достойные
отцы-патриархи, ведите нас на бой... закрыть страну щитом веры от
зловонного дыхания дьявола... разгромить гнездо соблазна, посольство Зла
(да, так они называют Землю!)...
От внезапно нахлынувшей злости Пауль забыл обо всем, кроме содержания
речи. Теперь ясно, как белый день: одураченные массы готовы обрушиться на
проповедников, на земное представительство: привести к тому, чтобы
государство Вальхалла разорвало всякие отношения с Кругами Обитания,
скапсулировало, стало "обществом в себе"; чтобы утратило смысл само
существование Вольной Деревни... И все это - без видимого вмешательства
верхушки клана, в порядке "волеизъявления народа"!
Окончив, Сильвия поворачивается прямо к воротам Запретной горы и
взметывает руку над головой. Она ждет ответа достойных отцов. Но нет
ответа, и надменно недвижимы стальные, снарядоустойчивые створки.
Ляхович невольно залюбовался напряженно-изящной позой девушки,
выгибом стройного тела... И в эту секунду негромко, словно пробки открыли
штопором, стукнули первые выстрелы. Пули были резиновые, но лупили
изрядно. Подросток в желтой куртке с надписью на спине "Сигареты "Золотой
бык", стоявший впереди, с воплем схватился за голову. На лбу его зияла
глубокая ссадина. Старушонка в легком не по погоде плаще и голубой пилотке
сестры-целительницы, закатив белки, осела под ноги заметавшимся людям...
О Боже! Ляховичу показалось, что он рехнулся от событий этой, уже
почти растаявшей в утреннем свете ночи. Наискось вдоль склона, невысоко
держась, с заполошным тарахтением мчался прямо на него древний, Бог весть
из какого музея взятый биплан, высокая этажерка с ярко-зелеными пятнами на
нижних плоскостях... Нет, не пятна это, а изображения листьев - дубовых,
кленовых, каштановых! Серой нахохленной птицей сидел в переплетении
распорок летчик с широкодулым пистолетом в руке. Оказавшись над
грузовиком, он снизился и швырнул гранату. До того как ахнул взрыв и
посыпались с грузовика сектантские главари, Пауль успел узнать пилота. В
безрукавке из собачьего меха и кожаном шлеме с зеленой кокардой скалился с
высоты интеллигентный истопник Кабрера.
Днище кузова заслонило Ляховича от осколков и взрывной волны, только
в уши будто вогнали по плотной пробке... Сильвия! Он представил себе ее
изорванной горячим металлом, искалеченной - и, не помня более ни о чем,
выскочил наружу.
На дороге вокруг шевелились поверженные архангелиты. Сильвия
полулежала, опираясь на левый локоть, чумазая, но с виду мало
пострадавшая, только гнилая блестящая кожура разодралась где только можно.
Прочие участники шествия разбегались по склонам, стремясь вниз, к городу.
Несколько человек стреляли из пистолетов по биплану.
Не дожидаясь, пока грозный Кабрера швырнет вторую гранату, Пауль
подхватил девушку на руки...
Чуть позже, благополучно опустившись по шоссе, Пауль затащил девушку
в один из промороженных бараков, где были выломаны двери. Сильвия,
перемазанная сажей от факелов и раскисшей косметикой, казалась мертвой,
маятниками болтались руки и ноги. Уложив подругу на пол, Пауль кое-как
отер мокрым снегом ее лицо. Она застонала, выругалась: открыла
закатившиеся под лоб глаза... и вдруг со всего размаха влепила Паулю
звонкую пощечину.
В следующие несколько минут Ляховичу пришлось усмирять
разбушевавшуюся девицу. Еще не слишком владея своим телом, Сильвия тем не
менее дралась руками и ногами, царапалась, несколько раз пыталась укусить
своего спасителя - и непрерывно поносила Пауля, да так, что смутился бы
даже портовый сутенер...
Вот и стало все понятно: почему в отрешении, подобно биокиберу,
шагала Сильвия на стадион; откуда взялись длинные, гладкословные ее
монологи. Гипнарк! Полезная штукенция: вкатил человеку шприц, а потом
читай ему вслух хоть всю Библию; запишется, как на магнитофон, и по
условному сигналу отбарабанит человек весь текст от корки до корки - что
приятно, при выключенном сознании. Одно плохо: коряво отходит гипнарк, и
бредом, и мордобоем...
Неожиданно Сильвия точно проснулась после дурного сна. Забавно
шмыгнув носом, снизу вверх посмотрела на Пауля - недоуменно, но уже с
оттенком кокетства. И засмеялась так радостно и смущенно, что у Ляховича
сразу отлегло от сердца.
- Ой, видел бы ты, на кого ты сейчас похож!..
- Сама ведь отделала, чертова кошка! - притворно нахмурился Пауль,
ощупывая свежие царапины на лице и шее.
Она снова засмеялась, но уже по-другому... Агитатор зубами скрипнул
от внезапно нахлынувшего желания.
- Иди ко мне, дурачок! - сквозь смех еле выговорила Сильвия и
расстегнула на своем комбинезоне "молнию" от горла до живота...
Когда они, обнявшись, вышли из барака, стояло уже позднее сырое утро.
Целуясь на каждом шагу, Пауль и Сильвия тронулись по пустому шоссе в
Нижний город.
Добредя до рано открывшегося винного погребка, они умылись, прижгли
свои раны йодом из аптечки; затем Сильвия привела в порядок волосы, и они
сели за столик. Ворчливый заспанный хозяин, знавший во всех подробностях
события прошедшей ночи, поставил перед ними чашки горячего эрзац-кофе.
Хозяин всячески поносил "прохвостов" и "разгильдяев", превративших город в
бардак. Оказывается, поход архангелитов не кончился бегством с Запретной
горы. Вновь собравшись в районе церкви Сорока мучеников, они зарядились
спиртным, разбились на группы по пятьдесят-сто человек и пошли по Нижнему
- надо полагать, сводить счеты с недругами... Теперь кругом пожары,
прогремело уже несколько взрывов, и незадолго до прихода молодых людей в
сторону площади Бьернсона проехала колонна грузовиков с солдатами.
Потом хозяин оставил их в покое: они выпили по глотку скверного, но
бодрящего пойла и опять поцеловались.
- Да, городишко спятил, - сказала Сильвия и потерлась щекой о пальцы
Ляховича. - Надо драпать отсюда куда-нибудь в глушь... На ферму, к черту
на рога! Поедешь со мной ты, суженый мой... подарочек?
- Куда? На ферму? - Сильвия часто-часто закивала.
- Только нас там и ждали! - Пауль взял ее израненную ручонку в свои
ладони. - Послушай... Я бы с тобой пошел, как говорится, на край света, да
толку нет. Спятил не один Новый Асгард - вся эта поганая страна, вся
Вальхалла, понимаешь? Хотя она никогда и не была нормальной...
- Ладно! - Она опустила голову. - Я знаю... все, что ты скажешь
дальше. Надо ехать в Вольную Деревню, да? Хорошо. Отвези меня туда.
Наверное, я имею право на кусочек здоровой жизни... - Сильвия всхлипнула.
- Хочется быть красивой, и чтобы внутри было все в порядке. Родить сына!
Ты мне сделаешь сына?
- Можно и троих, была бы охота! - невольно расплылся в улыбке Пауль.
Хозяин вызвал им такси - у девушки были деньжата, перепавшие от
оранжево-голубых. Пауль решил поселить Сильвию пока что на квартире Георги
- тем более что там начиналась Тропа.
...Чувство неминуемой беды явилось еще в машине, когда он увидел за
углом столб сизого дыма.
Не было больше ни красной занавески в окне первого этажа, ни явочной
квартиры, ни самого дома. Обугленные балки, черные дыры оконниц. Кутаясь в
одеяла и чудом спасенные шубы, сидели на узлах или бродили по двору
погорельцы. Изрядное число их топталось вокруг чего-то, лежавшего у
крыльца.
Пауль подошел. Сильвия зажала рот, чтобы не завопить.
Лицом кверху лежал Михай Георги, голый, с порезами на груди, с
обожженными дочерна ляжками, и вместо глаз у него были багровые ямы. Рядом
уткнулась в грязь окостеневшая женщина. По черным с сединой космам Пауль
узнал Эдит. Между ее лопатками была фигурно вырезана полоса кожи - в виде
буквы S, первой в слове "Сатана"...
К вечеру положение в столице стало вдесятеро страшнее. Стихия
оранжево-голубого мятежа окрепла. К бандам из Нижнего, оравшим и
размахивавшим факелами, топорами, самодельными бомбами, скоро
присоединились бронетанковые части. Архангелиты, накопившие громадные
запасы гипнарка и других наркотиков, легко привлекли на свою сторону
солдат, и те, уже не выходя из эйфории, выполняли сейчас любые приказы
"святых наставников"...
Пауль и Сильвия видели, как алопятнистые боевики осаждают зал
Единства Духа, где раньше проводились "вдохновляющие" собрания клансменов.
Здание окружали баррикады. Мятежников поддерживали бронетранспортеры с
пулеметами, батарея полевых орудий. У одного из чернокожих автоматчиков,
лежавших за мешками с песком, как косой, сбрило кисти обеих рук; другой
негр опрокинулся навзничь, в спине у него была дыра величиной с тарелку.
Последними защитниками твердыни клана оказались даже не гвардейцы -
"любимые сыновья", а младшие дети "колена Лоа", наследственного полка для
выходцев из Африки, еще более бесправных, чем азиаты. Видимо, понимая, что
в случае победы архангелитов их, черных "язычников", ждет куда худшая
участь, чем белых граждан, африканцы дрались с остервенением, не отступая
ни на шаг.
Город обезумел совершенно, оставалось одно - пробиваться к вокзалу...
У перрона стоял поезд, ходивший в восточные города, к самой границе -
комфортабельный 19-й, с открытыми дверями синих обтекаемых вагонов, со
спущенными подножками. Час отправления давно миновал: тепловоз пыхтел
дизелем на малых оборотах, но не трогался с места. На платформе сидело и
расхаживало множество людей - оцепенелых от страха или истерически
возбужденных, сторожко дремлющих, замкнутых, плачущих. То ли собрались
посетить родню в провинции, то ли скорее попросту удирали из грохочущей,
окутанной дымом столицы. Как бы то ни было, но поезд стоял, и машинист
праздно курил в своем высоко посаженном фонаре.
Сильвия машинально потянула друга к вагонам: на ее лице появилось
блаженно-капризное выражение, как у девочки, требующей лакомство из-за
витрины.
- Эй! - окликнул Пауль машиниста. Тот нехотя обернул плосконосое
личико под высокой тульей фуражки. - Чего стоим? Ждем попутного ветра?..
- Там эти... - Машинист подбородком боднул воздух в сторону поворота
за гору. - Пикет.
- А ну, открывай! - с неожиданным отрешенным спокойствием приказал
Ляхович машинисту.
- Чего?.. - осклабился тот.
Вместо разъяснения Пауль выволок из-за пазухи армейский пистолет,
полчаса назад снятый с трупа, и направил его в сразу вспотевшую физиономию
собеседника. Когда тот отворил кабину, Ляхович подсадил на лесенку
Сильвию, а затем взобрался сам.
- Не будем ждать диктора, сами объявим посадочку... Ну, живо!
Загнанно сверкая глазом из-под козырька, машинист щелкнул клавишей на
приборной доске, заговорил в микрофон: "Внимание! Объявляется посадка на
скорый поезд номер девятнадцать, следующий по маршруту..."
- На Землю? - тоном ожидания радостного чуда спросила Сильвия.
- На Землю, - решительно кивнул Пауль, и девушка захлопала в ладоши.
По знаку Ляховича (вернее, пистолетного ствола) машинист дал
двигателю обороты; состав лязгнул и сдвинулся с места, замешкавшиеся
пассажиры опрометью бросились в вагоны. Проводники на ходу поднимали
подножки, задраивали двери. Поезд мягко и неуклонно набирал скорость.
Выплыв из-за отрогов горы, из трухлявого редколесья и тридцатилетних
снежных завалов, явился поставленный поперек пути автоприцеп. За ним
пестрели балахоны черносотенных боевиков. Увидев, что машинист тянется к
тормозу, Пауль деловито ткнул его револьвером в затылок.
...Они явно не ожидали такого. Удар! Громада тепловоза смахнула
препятствие, только рубчатые колеса мелькнули в воздухе. Сильвия
торжествующе засмеялась, зааплодировала. На стеклах появились звездчатые
отверстия. Несколько алопятнистых бежали рядом, задрав автоматы. Пауль
выстрелил - и с наслаждением увидел, как оседает, катится в канаву
мерзостный балахон.
В следующую секунду подаренное Землей чутье подсказало Ляховичу: надо
спасать Сильвию. И этого олуха-машиниста тоже, если удастся.
- Тормози!..
Надрывно визжат под полом колеса, сыплются искры. Так. Изрешеченная
пластмассовая дверь распахнута настежь.
- Прыгай!
Она не хочет, кричит что-то жалкое и неразборчивое; она боится - за
себя или за него? Она цепляется за руку... Не выйдет! Порядок. Катится под
насыпь. Ничего, весенний снег рыхлый. Теперь ты... Ну, с тобой проще. Еще
раз поднять пистолет. Мешок ты, парень, зажирел в кресле тепловоза, тебе
только прыгать...
Оглянувшись, Пауль увидел за кабиной боевика с занесенной гранатой.
Редковолосого, щуплого, с цыплячьим пухом вместо бороды. От судьбы не
уйдешь, даже с помощью Кругов Обитания.
Тело, разорванное вдребезги, Великий Помощник не восстановит.
...Есть еще секунды, чтобы выпрыгнуть...
Вольная Деревня, потом Земля. Долгий, долгий отдых. Сентябрь в
Карелии. Нет - Тихий океан. Свежесть бриза. Загорелая, поздоровевшая
Сильвия в тени пальм... Нельзя. Тепловоз облеплен этими тварями, как
сладкая коврига муравьями, - не дай Бог им добраться до вагонов.
Он потратил последнюю секунду, чтобы нажатием на клавишу разъединить
магнитные сцепы. Сразу отстали, унеслись к повороту синие сигары; и
кто-то, пытаясь допрыгнуть, позорно плюхнулся на шпалы...
Прежде чем взрыв навеки погасил его сознание, Пауль успел только
прошептать: "Господи, прими мою душу!.."
...Горячие, еще слабо гудящие рельсы - через равнину ноздреватого
снега, мимо черных лесов, от горизонта до горизонта. Трупы в пятнистых
балахонах. Глубокие провалы следов.
Валентин не мог оторвать взгляд от расплывшихся багровых капель. У
самых ног горели они. Осталось только это - и угасающий трепет биополя в
воздухе, точно последняя грустная ласка...
...Упустил. Занятый этим кошмаром в Назарете, спасением десятерых
"зеленых", облитых фосфором на мосту, который они защищали, - упустил,
проморгал... Никогда не думал Валентин, что в нем столь сильны отцовские
чувства. Сейчас, когда... когда он узнал о страшной гибели Пауля, пришлось
прямо-таки насиловать свои железы, пускать в ход всю сверхтренированную
волю, чтобы затопить успокаивающими ферментами нервный пожар. Иначе
впервые за годы работы в Вольной Деревне увидели бы коллеги разведчика
Лобанова рыдающим или оцепенелым в страшном внезапном горе. Он был уверен,
что одиночество - его нормальное состояние; что главное в жизни - работа;
промолчав в некий момент, когда признание было бы легким и естественным, с
каждым месяцем стыдился все больше. Ну чего вдруг он именно сегодня
возьмет и скажет Ляховичу: "Я твой отец?" Сенсация на всю Вольную
Деревню... Отложим. Успеем... Не успели. Старый трусливый осел! А все же
есть элемент мистики в этом сходстве судеб: мать, бедняжка Урсула, следами
усталых ног рисовавшая "космическую картину жизни" на снежных пустынях,
сгинула от пули пьяного патрульного, и такой же полузверь с одурманенным
мозгом разнес гранатой ее сына. Ее и моего... Моего... Держаться, Валентин
Аркадьевич!
Начинается великая спасательная операция. Есть поворотные моменты в
истории, когда не действуют обычные законы. Когда меньшинство, обуреваемое
темными страстями и застарелыми обидами, хочет расколоть выстраданное
всечеловеческое единство. Да, кто бы что ни говорил, Земля и Вальхалла -
едины... В такой момент должна выступить на сцену светлая, мудрая,
необоримая Сила. Ей пока нет названия, - но это не деспотизм. Деспотизм
гасит светочи умов, рушит культуру - наша Сила борется за высшие духовные
ценности. И потому - оправдана.
Лобанов заставил себя отвернуться от кровавого снега и решительно
зашагал прочь.
...Не успели еще остыть рядом с железнодорожным полотном капли крови
Пауля, когда бешено защелкали затворами алопятнистые боевики, тщетно
пытаясь продолжать стрельбу. По всей Вальхалле умолкли пулеметы, орудия,
ракетные установки. И захлебнулись танковые моторы, и вынужденно
спланировали на снежную равнину бомбардировщики.
По-разному вели себя вооруженные люди. Те из них, кто носил серую или
оливковую форму клана "Стальной ветер", с облегчением перекрестившись или
иначе возблагодарив божество, строились в колонну под началом старших:
боевой долг был исполнен. Люди с зелеными кокардами, рисовавшие листья на
своих машинах, радостно бросали оружие, обнимались и горланили здравицы в
честь "великого земного брата". Стрелки, нелепо украшенные
оранжево-голубыми плюмажами, в бессильной ярости ломали о колено свои
автоматы, или перехватывали винтовку, как дубину, прикладом вперед, или
просто с воем катались по земле. А в бронированных башнях, бессмысленно
улыбаясь, неспособные думать или двигаться, лежали танкисты...
Синий поезд вдруг перестал тарахтеть на стыках и оторвался от
рельсов. Пассажиры увидели провалившуюся вниз гору, дымный чертеж столицы,
растрескавшийся ледяной панцирь Эридана - а впереди стояло от земли до
неба волокнистое, льющееся волнами по кругу сиреневое кольцо. В центр его
и летел 19-й скорый.
- Идите ко мне, дети, - не громко, не оглушающе, но так, что услышал
каждый, от порта до парка на западной окраине, сказал женский голос из
сияющего пространства в кольце. - Идите, я так давно жду вас!..
И люди пошли. Кутаясь в обгорелые лохмотья, неся детей, катя тележки
с уцелевшим добром или сидя за рулем машины, оголодавшие за дни бесцельной
распри, забинтованные, еще не очень верившие тому, что виделось за
фосфорическими воротами. Потянулись группками, потекли, хлынули, оставляя
разоренные свои гнезда. И старший сын клана в мундире, обвешанном золотой
канителью, при каске с гербом, плаще и кортике, вел за руку бездомную
негритянскую девчушку, прижимавшую к себе единственное свое сокровище -
линялого плюшевого медведя.
Люди Вальхаллы пешком и на колесах, на самолетах и речных судах
стремились к устью гигантского Тоннеля. Но лишь у тех, кто шел с миром и
надеждой, включались двигатели машин, а техника, которую пытались оседлать
разрушители, чтобы по-прежнему давить, взрывать и жечь, оставалась,
безусловно, мертвой. Однако вот какая-нибудь хлопотливая владелица
детского сада, завидев мощный шестиосный ракетовоз, принимала над ним
командование, с помощью солдат загружала чудовище своими пискливыми
птенцами - и, к изумлению отчаявшегося водителя, ракетовоз послушно
трогался...
Только те, кто стремился к добру и свету, кто, по данным земных
приборов, излучал созидательную энергию "раджас", - только они вошли в
струящееся марево. А обезоруженные молодцы в балахонах, с безобразными
своими значками и плюмажами на шлемах даром молотили кулаками и пинали
незримую преграду. "Тамас", энергия разрушения, бурно изливалась от них, и
не было хищникам пути на Землю.
Никто не топтал траву на Вальхалле, не отделял вооруженной рукой
зерна от плевел.
Сами люди, в меру доброты или озлобленности своей, либо входили в мир
любви и заботы, либо воздвигали перед собою непреодолимый барьер.
И тем, кто остался в бессильной ярости кататься по истоптанным снегам
"Земли-прим", были сброшены контейнеры с пищей и медикаментами, точно
преступникам, высаженным на необитаемый остров.
А за сиреневым кольцом, за порогом Тоннеля начинался свободный полет.
Киев
1987 - 1989
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 12/09/2000