Код произведения: 3252
Автор: Грин Александр Степанович
Наименование: Вперед и назад
Александр Грин.
Вперед и назад
-----------------------------------------------------------------------
OCR spellcheck by HarryFan, 16 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Феерический рассказ
1
В конце мая и начале июля город Зурбаган посещается "Бешеным
скороходом". Ошибочно было бы представить этого посетителя человеком даже
самой сумасшедшей внешности: длинноногим, рыкающим и скорым, как
умозаключение страуса относительно спасительности песка.
"Бешеный скороход" - континентальный ветер степей. Он несет тучи
степной пыли, бабочек, лепестки цветов; прохладные, краткие, как поцелуи,
дожди, холод далеких водопадов, зной каменистых почв, дикие ароматы
девственного леса и тоску о неведомом. Его власть делает жителей города
тревожными и рассеянными; их сны беспокойны; их мысли странны; их желания
туманны и обаятельны, как видения анахорета или мечты юности. Самое
большое количество неожиданных отъездов, горьких разлук, внезапных
паломничеств и решительных путешествий падает на беспокойные дни "Бешеного
скорохода".
5-го июля в сорока милях от Зурбагана три человека шли по узкой степной
тропе, направляясь к западу.
Шедший впереди был крепкий, прямой, нервный человек, лет тридцати трех.
Природа наградила его своеобразной цветистостью, отдаленно напоминающей
редкую тропическую птицу: смуглый цвет кожи, яркие голубые глаза и черные,
вьющиеся, с бронзовым отливом, волосы производили весьма оригинальное
впечатление, сглаживая некрасивость резкого мускулистого лица, именно
богатством его оттенков. Двигался он как бы толчками - коротко и
отчетливо. На нем, как и на остальных двух путниках, был охотничий костюм;
за спиной висело ружье; остальное походное снаряжение - сумка, свернутое
одеяло и кожаный мешочек с пулями - размещались вокруг бедер с толковой,
удобной практичностью предусмотрительного бродяги, пользующегося, когда
нужно, даже рельефом своего тела.
Этого звали Нэф.
Второй путник, развалисто поспешавший за первым, был круглолиц, здоров
и неинтересен в той степени, в какой бывают неинтересны люди, созданные
для работы и маленьких мыслей о работе других. Молодой, видимо,
добродушный, но тугой и медлительный к новизне, он являлся того рода
золотой серединой каждого общества, которая, по существу, неоспорима ни в
чем, подобно столу или крепко пришитой пуговице. Сама природа отдыхает на
таких людях, как голодный поэт на окороке. Второго путника звали Пек, а
был он огородником.
Третий мог бы нагнать тоску на самого веселого клоуна. Представьте
одушевленный гроб; гроб на длинных, как бы перекрученных, испитых ногах, с
впавшим животом, вздернутыми плечами, впалыми, кислыми глазами и
руками-граблями. Его рыжие усы висели как ножки мертвого паука, он шел
размашисто и неровно, вяло шагая через воздух, как через ряд сундуков.
Этого звали Хин. В Зурбагане он чистил на улице сапоги.
Все трое шли в полусказочные, дикие места Ахуан-Скапа за золотом,
скрытым в тайной жиле Эноха. Умирая, Энох передал план тайников Нэфу [в
единственной известной публикации вместо "Нэфу" напечатано "Эхору"]. Хин,
соблазнясь, истратил на снаряжение деньги из сберегательной кассы, а Пек
шел как могучая рабочая сила, годная копать землю и вязать на переправах
плоты.
2
Когда стемнело, путники остановились у небольшой рощи, разожгли костер,
поужинали и напились кофе.
Огромная ночь пустыни сияла цветными звездами, большими, как глаза на
ужас и красоту. Запах сухой травы, дыма, сырости низин, тишина, еще более
тихая от сонных звуков пустыни, дающей вздохи, шелест ветвей, треск
костра, короткий вскрик птицы или обманчиво близкий лепет далекого
водопада, - все было полно тайной грусти, величавой, как сама природа -
мать ощущений печальных. Человек одинок; перед лицом пустыни это яснее.
Нэф развернул карту.
- Вот, братцы, - сказал он, отводя ногтем часть линии не более пяти
миллиметров, - вот сколько мы сделали в первый день.
- А сколько осталось? - спросил, помолчав, Хин.
- Столько. - Нэф двинул рукой до противоположного края карты.
- Д-да, - сказал Пек.
Хин промолчал. Устремив глаза в тьму, бесцельно, но напряженно, как бы
улетая в нее к далекой цели, Нэф сказал:
- Помните, что путь наш не легок. Я уже говорил это. Нас будет рвать на
куски судьба, но мы перешагнем через ее труп. Там глухо: леса, тьма, враги
и звери; не на кого там оглянуться. Золото залегло в камне. Если хотите,
чтобы ваши руки засветились закатом, как глаза, а мир лежал в кошельке, -
не кряхтите.
Пек и Нэф вскоре уснули, но Хин даже не задремал. Беспокойно, первый
раз так опасливо и реально, представил он долгий-предолгий путь, дожди,
голод, ветры и лихорадки; пантер, прыгающих с дерева на загривок,
магические глаза змей, стрелу в животе и пулю в сердце... Чей-то скелет
среди глубокого ущелья... Он вспомнил красоту отделанного под орех ящика,
на котором останавливается щедрая нога прохожего, солнечный асфальт, свою
газету, свою кофейню и верное серебро. Он внутренне отшатнулся от того
края карты, на котором, смеясь, Нэф положил ладонь; отшатнулся и
присмирел.
Хин осторожно встал, собрался и, не разбудив товарищей, зашагал к
Зурбагану, унося на спине взгляд догорающего костра. Так, человек,
страдающий боязнью пространства, поворачивается спиной к площади и идет
через нее, пятясь... Мир опасен везде.
3
Проснувшись, Нэф показал Пеку следы, обращенные к ночлегу пятками.
- Нас двое теперь, - сказал он. - Это лучше и хуже. - Пек выругался,
невольно все-таки размышляя о причинах, заставивших Хина вернуться. Он был
смущен.
Затем прошел месяц, в течение которого два человека пересекали
Аларгетскую равнину с достоинством и упорством лунатиков, странствующих по
желобу крыши, смотря на луну. Нэф шел впереди. Он говорил мало; часто
задумывался; в хорошую погоду - смеялся; в плохую - кусал губы. Он шел
легко, как по тротуару. Пек был разговорчив и скучен, жаловался на
лишения, много ел и часто вздыхал, но шел и шел из любви к будущему своему
капиталу.
Однажды вечером к поселку, расположенному на берегу большой реки,
пришли два грязных бородатых субъекта. Их ногти были черны, одежда в
земле. Они вошли в небольшой дом, где молодцеватый, крупный старик и
молодая девушка, красивая, как весенняя зелень, садились ужинать.
- Вы куда? - осведомился старик.
- К Серым горам, - сказал Нэф.
- Далеко.
- Пожалуй.
- Зачем?
- Слитки.
- Дураки, - заявил старик. - Туда многие ходят, да мало кто
возвращается.
- Мало ли что, - возразил Нэф, - ведь я иду в первый раз.
Старик хмыкнул, как на лепет ребенка.
- Нерра, покорми их и положи спать, - сказал он дочери. - Пусть они во
сне целуются с золотом, а наяву - со смертью.
- Шутки не наполняют кармана, - возразил Нэф.
Девушка засмеялась. Пек сел к пирогу со свининой; Нэф выпил водки,
потом занялся и едой.
Ужин прошел в молчании. Затем Нерра сказала:
- Сумасшедшие, ваша постель готова.
- Ты любишь умных? - спросил Нэф.
- Должно быть, если не люблю глупых вопросов.
- Какой принести тебе подарок?
- Свой скальп, если ты разыщешь его.
- Бери сейчас. - Нэф нагнулся, подставив лохматую голову.
Старик, вынув изо рта трубку, густо захохотал. Девушка рассердилась.
- Идите спать! - вскричала она.
Нэф скоро заснул; Пек, ворочаясь, вспоминал круглые руки Нерры. Утром,
когда Нэф занялся чисткой ружья. Пек вышел во двор и сел на бревно,
осматриваясь.
Вдали, за цветущей изгородью, виднелись холмы хлебных полей. В сарае
толкались свиньи, розовые с черными пятнами. На другом дворе бродили
коровы великанского вида. Под ногами Пека суетились крупные цветные куры,
болтливые индейки; вечно падающие гуси шипели, как тещи; синие с золотом и
хохолками на голове утки охорашивались на солнышке.
Старик вышел из хлева. Увидев Пека, он подошел к нему и сказал:
- Любезный, в горах дико и дрянно, а у меня много работы. Два месяца
назад утонул мой сын. Если хочешь, живи работником. Мы всегда спокойны и
сыты.
В это время через двор прошла Нерра, улыбаясь себе, в солнце и ярком
платье, богатая молодостью. Она скрылась. Вся картина знакомой фермерской
жизни была для души Пека, как оттепель среди суровой зимы, - тоска
мучительного и опасного странствования.
- Хорошо, - сказал Пек.
Старик подбросил лопату. Пек пошел в дом, где столкнулся с Нэфом,
одетым и готовым к походу.
- Скорее, идем, - сказал Нэф.
- Нэф... я...
- Где же твое ружье?
- Послушай...
- Время дорого. Пек.
- Я здесь останусь работником.
Нэф отвернулся. Постояв с минуту, он прошел мимо Пека, как мимо пустого
места. У ворот он обернулся, увидев Нерру, смотревшую на него из-под руки.
- Ну, я пошел, - сказал он.
- Прощай. Береги скальп.
Нэф досадливо отмахнулся. Девушка презрительно фыркнула и повернулась
спиной к дороге, уходящей к горам.
4
Жизнь знает не время, а дела и события. Поэтому без точного исчисления
месяцев, разделивших две эти главы, мы останавливаемся у окна, только что
вымытого Неррой до блеска чистой души. Около нее стоял Пек.
- Что же мне теперь делать?
- Купать лошадей.
- Нерра!
- Отстань, Пек. Твоей женой я не буду.
Он смотрел на ее гибкую спину, тяжелые волосы, замкнувшиеся глаза и
маленькие, сильные руки. Так, как смотрит рыбак без удочки на игру форели
в быстром ключе. Он вдруг озлобился, вышел и повел лошадей, а когда
возвращался с ними, то заметил спускающегося по склону холма неизвестного
человека в лохмотьях, так густо обросшего волосами, что сверкали только
глаза и зубы. Человек шел сильно хромая.
- Пек! - сказал бродяга, взяв под уздцы лошадь.
- Нэф!!
- Я. Я и мое золото...
- Так ты не умер?
- Нет, но умирал.
Они вошли в дом. Пек привел старика, Нерру; все трое обступили Нэфа,
рассматривая его с чувством любопытной тревоги.
Его вид был ужасен. В дырах рубища сквозило черное тело; шрамы на лице
и руках, склеенные запекшейся кровью, казались страшной татуировкой; босые
ноги раздулись, один глаз был завязан. Он снял мешок, ружье, тяжелый
кожаный пояс и бросил все в угол, потом сел.
- Скальп цел, - кратко сообщил он.
Девушка улыбнулась, но ничего не ответила.
Ему дали еды и водки. Он сел, выпил; на мгновение заснул, сидя, и
мгновенно проснулся.
- Рассказывай, - сказал старик.
- Для начала... - заметил Нэф, отворачивая левый рукав.
От плеча до кисти тянулись обрывки сросшихся мускулов - подарок
медвежьей лапы. Затем, поправив рукав, Нэф спокойно, неторопливо рассказал
о таких трудах, лишениях, муках, ужасе и тоске, что Пек, посмотрев в угол,
где лежал мешок с кожаным поясом, почувствовал, как все это на взгляд
стало приземистее и легче.
На другой день выспавшийся Нэф побрился, вымылся и оделся. Он перестал
быть страшным, но вид его все же говорил красноречиво о многом.
Оставшись с ним наедине, Пек сказал:
- Ты меня предательски бросил здесь, Нэф. Я колебался... Ты не утащил
меня, как следовало бы поступить верному другу. И вот - ты миллионер, а я
- по-прежнему нищий.
Нэф усмехнулся и развязал пояс. Взяв чайный стакан, он насыпал его до
краев мутным, желтым песком.
- Возьми! - сказал он покрасневшему от жадности Пеку.
К вечеру Пек исчез. На кровати Нэф нашел его записку и показал Нерре.
"Жадный, вероломный приятель! Прибыв страшным богачом, ты дал мне,
всегдашнему твоему спутнику, жалкую часть. Будь проклят. Я уезжаю от тебя
и развратной девки Нерры к своему дяде, где постараюсь лет через пять
разбогатеть больше, чем ты, хитрый бродяга".
- Закурим этой бумажкой, - весело сказал Нэф. - Не бледней, Нерра;
знай, дурак кусает лишь воздух. Послушай... Я сберег скальп для тебя.
Она помолчала, затем положила на его плечо руку, а потом мягко перевела
руку на вьющиеся волосы Нэфа.
- Через неделю будет пароход сверху, - сказала Нерра, - если хочешь, я
поеду с тобой.
- Хочу, - просто ответил Нэф.
Так началась их жизнь. Одним мужем и одной женой стало больше на свете,
богатом разными парами, но весьма бедном любовью и уважением.
У подъезда каменного зурбаганского театра сидел наш знакомый Хин,
рассматривая по профессиональной привычке ноги прохожих; выше он почти
никогда не поднимал глаз, считая это убыточным.
Прошло несколько времени. На ящик Хина ступила небольшая мужская нога в
лакированном сапоге; после нее - другая. Хин заботливо их почистил и
протянул руку.
То, что оказалось в руке, сначала удивило его своим цветом, цветом не
ассигнаций. Цвет был коричневый с розовым. Развернув бумажку. Хин, встав,
с трепетом и почтением прочел, что это чек на предъявителя, на сумму в
пятьдесят тысяч. Подпись была "Нэф".
Он судорожно огляделся, и показалось ему, что в зурбаганской пестрой
толпе легли тени пустыни и грозное дыхание диких мест промчалось над
разогретым асфальтом, тронув глаза Хина свежестью неумолкающих водопадов.
1918