Код произведения: 203
Автор: Акутагава Рюноскэ
Наименование: Mensura Zoili
Акутагава Рюноскэ
MENSURA ZOILI
Я сижу за столом посреди пароходного салона, напротив какого-то
странного человека.
Погодите! Я говорю - пароходный салон, но я в этом не уверен. Хотя
море за окном и вся обстановка вызывают такое предположение, но я
допускаю, что, может быть, это и обыкновенная комната. Нет, все же это
пароходный салон! Иначе бы так не качало. Я не Киносита Мокутаро и не могу
определить с точностью до сантиметра высоту качки, но качка, во всяком
случае, есть. Если вам кажется, что я вру, взгляните, как за окном то
подымается, то опускается линия горизонта. Небо пасмурно, и по морю широко
разлита зеленая муть, но та линия, где муть моря сливается с серыми
облаками, качающейся хордой перерезывает круг иллюминатора. А те существа
одного цвета с небом, что плавно пролетают среди мути, - это, вероятно,
чайки.
Но возвращаюсь к странному человеку напротив меня. Сдвинув на нос
сильные очки для близоруких, он со скучающим видом уставился в газету. У
него густая борода, квадратный подбородок, и я, кажется, где-то видел его,
но никак не могу вспомнить, где именно. По длинным, косматым волосам его
можно было бы принять за писателя или художника. Однако с этим
предположением не вяжется его коричневый пиджак.
Некоторое время я украдкой посматривал на этого человека и маленькими
глотками пил из рюмки европейскую водку. Мне было скучно, заговорить с ним
хотелось ужасно, но из-за его крайне нелюбезного вида я все не решался.
Вдруг господин с квадратным подбородком вытянул ноги и произнес, как
будто подавляя зевоту:
- Скучно! - Затем, кинув на меня взгляд из-под очков, он опять
принялся за газету. В эту минуту я был почти уверен, что где-то с ним
встречался.
В салоне, кроме нас двоих, никого не было.
Немного погодя этот странный человек опять произнес:
- Ох, скучно! - На этот раз он бросил газету на стол и стал рассеянно
смотреть, как я пью водку. Тогда я сказал:
- Не выпьете ли рюмочку?
- Благодарю... - Не отвечая ни "да", ни "нет", он слегка поклонился.
- Ну и скука! Пока доедешь, прямо помрешь.
Я согласился с ним.
- Пока мы ступим на землю Зоилии, пройдет больше недели. Мне пароход
надоел до отвращения.
- Как? Зоилии?
- Ну да, республики Зоилии.
- Разве есть такая страна - Зоилия?
- Признаюсь - удивлен! Вы не знаете Зоилии? Не ожидал. Не знаю, куда
вы собрались ехать, но только этот пароход заходит в гавань Зоилии по
обычному, старому маршруту.
Я смутился. В сущности, я не знал даже, зачем я на этом пароходе. А
уж "Зоилия" - такого названия я никогда раньше не слыхал.
- Вот как?..
- Ну разумеется! Зоилия - исстари знаменитая страна. Как вы знаете,
Гомера осыпал отчаянными ругательствами один ученый именно из этой страны.
До сих пор в столице Зоилии сохранилась прекрасная мемориальная доска в
его честь.
Я был поражен эрудицией, которой никак не ожидал, судя по его виду.
- Значит, это очень древнее государство?
- О да, очень древнее! Если верить мифам, в этой стране сначала жили
одни лягушки, но Афина-Паллада превратила их в людей. Поэтому некоторые
утверждают, что голоса жителей Зоилии похожи на лягушечье кваканье.
Впрочем, это не совсем достоверно. Кажется, в летописях самое раннее
упоминание о Зоилии связано с героем, отвергавшим Гомера.
- Значит, теперь это довольно культурная страна?
- Разумеется. Например, университет в столице Зоилии, где собран цвет
ученых, не уступает лучшим университетам мира. И в самом деле, такая вещь,
как измеритель ценности, недавно изобретенный тамошними профессорами,
слывет новейшим чудом света. Впрочем, я это говорю со слов "Вестника
Зоилии".
- Что это такое - "измеритель ценности"?
- Буквально: аппарат для измерения ценности. Правда, он, кажется,
применяется главным образом для измерения ценности романов или картин.
- Какой ценности?
- Главным образом - художественной. Правда, он может измерять и
ценности другого рода. В Зоилии, в честь знаменитого предка, аппарат
назвали mensura Zoili.
- Вы его видели?
- Нет. Только на иллюстрации в "Вестнике Зоилии"... По внешнему виду
он ничем не отличается от обыкновенных медицинских весов. На платформу,
куда обычно становится человек, кладут книги или полотна. Рамы и переплеты
немного мешают измерениям, но потом на них делают поправку, так что все в
порядке.
- Удобная вещь!
- Очень удобная. Так сказать, орудие культуры! - Человек с квадратным
подбородком вынул из кармана папиросу и сунул в рот. - С тех пор как
изобрели эту штуку, всем этим писателям и художникам, которые, торгуя
собачьим мясом, выдают его за баранину, всем им - крышка. Ведь размер
ценности наглядно обозначается в цифрах. Весьма разумно поступил народ
Зоилии, немедленно установив этот аппарат на таможнях.
- Это почему же?
- Потому что все рукописи и картины, которые ввозят из-за границы,
проверяются на этом аппарате, и вещи, лишенные ценности, ввозить не
разрешают. Говорят, недавно в одно и то же время проверяли вещи,
привезенные из Японии, Англии, Германии, Австрии, Франции, России, Италии,
Испании, Америки, Швеции, Норвегии и других стран, и, по правде сказать,
результат для японских вещей, кажется, получился неважный. А ведь на наш
пристрастный взгляд, в Японии есть писатели и художники как будто
сносные...
Во время этого разговора дверь отворилась, и в салон вошел негр-бой с
пачкой газет под мышкой. Это был проворный малый в легком темно-синем
костюме. Бой молча положил газеты на стол и исчез за дверью.
Стряхнув пепел с сигары, человек с квадратным подбородком развернул
газету. Это и был так называемый "Вестник Зоилии", испещренный строчками
странных клинообразных знаков. Я опять изумился эрудиции этого человека,
читавшего такой странный шрифт.
- По-прежнему только и пишут о mensura Zoili, - сказал он, пробегая
глазами газету. - А, опубликована ценность рассказов, вышедших в Японии за
прошлый месяц! И даже приложены отчеты инженеров-измерителей.
- Фамилия Кумэ встречается? - спросил я, обеспокоенный за товарища.
- Кумэ? Должно быть, рассказ "Серебряная монета"? Есть.
- Ну и как? Какова его ценность?
- Никуда не годится! Во-первых, импульсом к его написанию явилось
открытие, что человеческая жизнь бессмысленна. А кроме того, всю вещь
обесценивает этакий менторский тон всеведущего знатока.
Мне стало неприятно.
- Простите, весьма сожалею, - человек с квадратным подбородком
насмешливо улыбнулся, - но ваша "Трубка" тоже упомянута.
- Что же пишут?
- Почти то же самое. Что в ней нет ничего, кроме общих мест.
- Гм!..
- И еще вот что: "Этот молодой писатель чересчур плодовит..."
- Ой-ой!..
Я почувствовал себя более чем неприятно, пожалуй, даже глупо.
- Да не только вы - любому писателю или художнику, попади он на
измеритель, придется туго: никакие надувательства тут не действуют.
Сколько бы он сам свое произведение ни расхваливал, измеритель отмечает
подлинную ценность, и все идет прахом. Разумеется, дружные похвалы
приятелей тоже не могут изменить показания счетчика. Что ж, придется вам
засесть за работу и начать писать вещи, представляющие настоящую ценность!
- Но каким же образом устанавливают, что оценки измерителя правильны?
- Для этого достаточно положить на весы какой-нибудь шедевр. Положат
"Жизнь" Мопассана - стрелка сейчас же показывает наивысшую ценность.
- И только?
- И только.
Я замолчал: мне показалось, что у моего собеседника голова не
особенно приспособлена к теоретическому мышлению. Но у меня возник новый
вопрос.
- Значит, вещи, созданные художниками Зоилии, тоже проверяют на
измерителе?
- Это запрещено законом Зоилии.
- Почему?
- Пришлось запретить, потому что народ Зоилии на это не соглашается:
Зоилия исстари - республика. "Vox populi - vox dei" ["Глас народа - глас
Божий" (лат.)] - это у них соблюдается буквально. - Человек с квадратным
подбородком как-то странно улыбнулся. - Носятся слухи, что, когда их
произведения попали на измеритель, стрелка показала минимальную ценность.
Раз так, они оказались перед дилеммой: либо отрицать правильность
измерителя, либо отрицать ценность своих произведений, а ни то ни другое
им не улыбалось. Но это только слухи.
В эту минуту пароход сильно качнуло, и человек с квадратным
подбородком в мгновение ока скатился со стула. На него упал стол.
Опрокинулись бутылка с водкой и рюмки. Слетели газеты. Исчез горизонт за
окном. Треск разбитых тарелок, грохот опрокинутых стульев, шум
обрушившейся на пароход волны. Крушение! Это крушение! Или извержение
подводного вулкана...
Придя в себя, я увидел, что сижу в кабинете на кресле-качалке;
оказывается, читая пьесу St.John Ervine "The critics" [Сент Джон Эрвин,
"Критики" (англ.)], я вздремнул. И вообразил себя на пароходе, вероятно,
потому, что качалка слегка покачивалась.
А человек с квадратным подбородком... иногда мне кажется, что это был
Кумэ, иногда кажется, что не он. Так до сих пор и не знаю.