Код произведения: 15166
Автор: О'Коннер Фрэнк
Наименование: Мой эдипов комплекс
Фрэнк О'Коннор
Мой эдипов комплекс
Перевод М. Загота
Всю войну - первую мировую - отец был в армии, и до пяти лет я почти не
знал его, а то, что знал о нем, не внушало мне опасений. Иногда,
просыпаясь, я видел - рядом с моей кроватью стоит кто-то большой в военной
форме, держит свечку и смотрит на меня.
Иногда слышал, как на рассвете хлопала входная дверь, и по булыжной
мостовой, удаляясь, стучали подбитые гвоздями сапоги. Он появлялся и
исчезал таинственно, как Сайта Клаус.
Под утро я забирался в большую мамину кровать, и, когда отец ночевал
дома, приходилось тесниться, но, в общем-то, его появления мне даже
нравились. Отец курил, и от него исходил приятный терпкий запах, брился -
за этим действом я следил, как завороженный. Каждый раз он оставлял груду
трофеев - модели танков, ножи с рукоятками из стреляных гильз, немецкие
каски, знаки отличия, кокарды, пуговицы и прочие военные штуки, - которые,
как считал отец, могли пригодиться и аккуратно хранились в длинной коробке
на комоде. Отец вообще любил собирать разный хлам - пригодится, часто
говорил он. Когда его не было, мама разрешала мне подставить стул и
порыться в его сокровищах. Сама она в отличие от отца была о них не
слишком высокого мнения.
Война была самым безмятежным временем в моей жизни. Окно моей комнаты
на чердаке выходило на юговосток. Мама завешивала его занавесками, но это
мало что меняло. Я просыпался с рассветом в самом что ни на есть солнечном
настроении, готовый излучать свет и радость. От вчерашних забот не
оставалось и следа. Жизнь, как никогда впоследствии, казалась простой,
понятной и полной всяких возможностей. Я высовывал из-под одеяла ноги -
они у меня назывались миссис Левая и миссис Правая - и выдумывал
всевозможные ситуации, в которых они обсуждали дела на день. Миссис Правая
вела беседу с живостью и выражала свое мнение очень решительно. Миссис
Левая была мне не так подвластна и обычно ограничивалась покачиванием в
знак согласия.
Они обсуждали все на свете: куда мы сегодня с мамой пойдем, что Сайта
Клаус принесет мне на рождество, как сделать, чтобы жилось нам еще
радостнее. Тут, например, речь часто заходила о младенце. Никак мы с мамой
не могли насчет него договориться. На нашей улице младенцы были у всех,
кроме нас, но мама считала, что завести его сейчас мы не можем, потому что
стоят они семнадцать с половиной фунтов, вот вернется папа с войны, тогда
другое дело. Какие глупости! Вон Джини купили младенца, а всякий знает,
что семнадцать с половиной фунтов им не по карману. Значит, подыскали
подешевле, а мама, наверное, на таком деле не хотела экономить. Но, по
мне, младенец, как у Джини, нам вполне подошел бы.
Покончив с планами на день, я вставал, подвигал стул:
к окошку и открывал его, только чтобы высунуть голову.
Окно выходило на другую улочку, и я видел садики перед домами, дальше,
за глубокой долиной, на холме - высокие дома из красного кирпича, пока еще
в тени, а дома на нашей стороне долины уже освещались солнцем, хотя
причудливые тени делали их какими-то чужими - добротными и
свежевыкрашенными.
Потом я шел в мамину комнату и забирался в большую кровать. Мама
просыпалась, и я начинал рассказывать ей обо всех своих затеях. К этому
времени я, сам того не замечая, успевал в своей ночной рубашке
превратиться в ледышку, и вот я говорил и согревался; наконец сковавший
меня лед таял, и я засыпал рядом с мамой, а будил меня уже звон посуды на
кухне - мама готовила завтрак.
После завтрака мы отправлялись в город - слушали мессу в церкви св.
Августина, молились за отца, ходили по магазинам. Если днем была хорошая
погода, мы выбирались за город - либо просто погулять, либо навестить в
монастыре св. Доминика лучшую мамину подругу. Мама всех монахинь просила
молиться за отца, и сам я каждый вечер перед сном молил бога, чтобы он
вернул отца с войны живым и невредимым. Если бы я только знал, к чему
приведут мои молитвы!
Однажды утром я влез в большую кровать и обнаружил там отца, который,
по своей привычке, явился как Сайта Клаус, нежданно-негаданно, но утром
вместо военной формы он надел свой лучший синий костюм, а мама была на
седьмом небе от счастья. Я особых поводов для счастья не видел, потому что
без формы отец ничего особенного собой не представлял, но мама сияла; она
объяснила мне, что бог услышал наши молитвы, и мы первым делом пошли в
церковь поблагодарить его за то, что отец вернулся домой живым и
невредимым.
Вот уж радость-то! В тот же день к обеду отец вышел в. домашних
шлепанцах, в старом грязном берете, чтобы не продуло голову, и, закинув
ногу на ногу, принялся с серьезным видом что-то говорить маме, которая
взволнованно его слушала. Мне, понятное дело, не понравилось, что мама
волновалась, это ей совсем не шло, и я перебил его.
- Подожди, Ларри, - мягко сказала мама.
Она всегда так говорила, когда к нам являлись непрошеные гости, поэтому
я не обратил внимания и продолжал лезть.
- Пожалуйста, помолчи, Ларри, - с раздражением произнесла она. - Не
видишь, что я разговариваю с папой?
Мне потом не раз приходилось слышать эти зловещие слова: "Я
разговариваю с папой". Ну, если бог так откликнулся на мои молитвы, видно,
не очень внимательно он меня слушал!
- А почему ты разговариваешь с папой? - спросил я с самым что ни на
есть безразличным видом.
- Потому что нам с папой надо поговорить о деле.
Не мешай нам!
После обеда отец, по просьбе мамы, повел меня гулять. На этот раз мы
отправились не за город, а в центр, и я уже было обрадовался - может, с
отцом не так и плохо? Но радовался я напрасно. Прогулку по городу мы с ним
понимали совершенно по-разному. Его совсем не интересовали трамваи,
пароходы, лошади - казалось, ему только и надо, что поболтать со всякими
дядьками его возраста. Если я хотел остановиться, он знай шел себе дальше
и тянул меня за руку. Но если останавливался он, выбора у меня не было. А
прислонится к стене - значит, будет стоять долго, это я сразу заметил.
Меня даже затрясло, когда он застрял второй раз. Да он собирается
торчать здесь целую вечность! Я стал тянуть его за пальто и брюки. С мамой
в таких случаях шутки плохи, она могла накричать: "Ларри, веди себя как
следует, не то я сейчас тебя шлепну", отец же - удивительное дело - и
бровью не повел, стоял себе и улыбался.
Я посмотрел на него, прикинул - а может, взять и заплакать? Да его и
слезами-то не прошибешь! В общем, гулять с ним было все равно что с горой.
Он либо не замечал, что там путается и копошится под ногами, либо
снисходительно усмехался сверху вниз, с заоблачной вышины. До того был
занят собственной персоной, что дальше некуда.
За чаем снова началось: "Я разговариваю с папой", но теперь дело еще
больше осложнилось - отец держал в руках вечернюю газету и каждые две
минуты опускал ее и рассказывал маме, что он там интересного вычитал.
Это был запрещенный прием. Один на один, по-честному, я бы еще мог
побороться с ним за мамино внимание, но когда он брал себе в помощь
столько народу, я был бессилен. Несколько раз я все же пытался перехватить
инициативу, но безуспешно.
- Когда папа читает, ты должен вести себя тихо, - раздраженно оборвала
меня мама.
Одно из двух: либо ей в самом деле больше нравится разговаривать с
папой, чем со мной, либо у него над ней какая-то сверхъестественная
власть, и мама просто боится сказать правду.
- Мамочка, - сказал я ей вечером, когда она укладывала меня спать, -
как ты думаешь, если я сильно-сильно помолюсь, бог пошлет папу обратно на
войну?
Казалось, она на мгновение задумалась.
- Нет, милый, - ответила она с улыбкой. - Скорее всего не пошлет.
- А почему, мамочка?
- Потому что война уже кончилась, мой милый.
- Но ведь бог, если захочет, может начать новую войну, а, мамочка?
- Он не захочет, мой милый. Войны идут не от бога, а от плохих людей.
- Вот оно что! - протянул я.
Это меня немного разочаровало. Возносят бога, возносят, а ему,
оказывается, не все под силу.
На следующий день я проснулся в обычное время, недовольство бурлило во
мне, как шампанское в бутылке.
Я вытянул ноги и заставил их откровенно высказаться:
миссис Правая жаловалась, что ее отец долго портил ей жизнь, пока в
конце концов она не сумела упрятать его в "заведение". "Заведение" я
представлял себе плохо, но чувствовал - для моего отца это самое
подходящее место. Потом я подставил стул и высунулся из окошка.
Рассвет еще подкрадывался, как-то виновато, словно я застал его на
месте преступления. С головой, пухнувшей от всяких мыслей и планов, я
добрался до соседней двери и в полутьме влез на большую кровать. С маминой
стороны места не было, и я пробрался в середину между ней и папой. Я
как-то упустил из виду, что он здесь, и несколько минут неподвижно сидел
между ними, ломая голову:
что мне с ним делать? Он разлегся так, что занял больше половины
кровати, и мне даже некуда была приткнуться.
Раза два-три я пихнул его ногой, он что-то забормотал и потянулся.
Теперь места хватало, но проснулась мама и дотронулась до меня рукой. Я
поудобнее устроился в теплой кровати и стал посасывать большой палец.
- Мамочка! - промурлыкал я радостно и громко.
- Ш-ш-ш, милый, - прошептала она. - Не буди папу!
Это была новая опасность, похоже, куда более серьезная, чем "я
разговариваю с папой". Ведь я так привык каждое утро обсуждать с мамой
планы на день!
- Почему? - сурово спросил я.
- Потому что наш бедный папочка устал.
Подумаешь, причина! И вообще, что это еще за сюсюканье: "наш бедный
папочка"? Я всегда был против телячьих нежностей - в них нет ни капли
искренности.
- А - а, - тихо сказал я. А потом сладеньким таким тоном: - Знаешь,
мамочка, куда я хочу с тобой сегодня пойти?
- Нет, милый, - вздохнула она.
- Я хочу пойти на реку и половить колюшек новым сачком, еще я хочу
поиграть в догонялки, а...
- Не буди папу! - сердито прошипела она, прикрыв мне рот рукой.
Но было уже поздно. Он проснулся. Что-то пробурчал и потянулся за
спичками. Потом с удивлением взглянул на часы.
- Хочешь чайку, дорогой? - спросила мама кротким, вкрадчивым голосом,
каким никогда не говорила. Можно было подумать, что она боится.
- Чайку? - с негодованием воскликнул он. - Да ты знаешь, который час?
- А потом я хочу пойти на старую дорогу, - громко продолжал я, боясь,
что, если меня будут перебивать, я что-нибудь забуду.
- Спи, тебе говорят! - резко оборвала меня мама.
Я захныкал. Разве можно с ними сосредоточиться?
А помешать мне высказать утренние планы - это все равно что срубить
дерево на корню.
Отец ничего не сказал, только зажег трубку и затянулся, глядя во тьму,
словно ни мамы, ни меня здесь не было. Да он же просто сумасшедший! Не
успевал я открыть рот, как мама раздраженно шикала на меня. За что такое
унижение? Где справедливость? Вообще, во всем этом было что-то зловещее.
Когда раньше я ей говорил, что незачем стелить две постели, раз мы
прекрасно можем спать в одной, она возражала: так, мол, полезнее для
здоровья; и вот теперь этот тип, чужой дядька, спит вместе с ней, ничуть
не заботясь об ее здоровье!
Отец поднялся рано, приготовил чай и принес чашку маме, но не мне.
- Мамочка! - закричал я. - Я тоже хочу чаю!
- Конечно, милый, - терпеливо сказала она. - Вот, попей из маминого
блюдечка.
Это было уже слишком. Кому-то придется уйти - либо отцу, либо мне. Я не
х@чу пить из маминого блюдечка, я хочу, чтобы в моем доме со мной
считались, обращались как с равным! Специально, чтобы позлить ее, я выпил
весь чай и ничего ей не оставил. Она молча снесла и это.
Но, укладывая меня вечером спать, мама мягко сказала:
- Ларри, обещай мне, пожалуйста, одну вещь.
- Какую?
- Не приходить по утрам и не беспокоить нашего бедного папочку.
Обещаешь?
Опять "наш бедный папочка"! Я уже относился с подозрением ко всему, что
касалось этого невозможного человека!
- Почему? - спросил я.
- Потому что наш папочка сильно устает и не высыпается.
- А почему он устает, мамочка?
- Ну, ты ведь знаешь, когда папа был на войне, мамочка брала денежки на
почте, правда?
- У мисс Маккарти?
- Да. А теперь у мисс Маккарти денежек больше нет, и приносить нам их
должен папочка. Знаешь, что случится, если он ничего не принесет?
- Не знаю, - ответил я. - А что?
- Ты видел, как несчастная старушка стоит по пятницам у церкви и просит
милостыню? Вот и нам, может, так придется. А разве нам хочется просить
милостыню?
- Нет, - согласился я. - Не хочется.
- Так ты обещаешь, что не будешь приходить по утрам и будить папу?
- Обещаю.
Я всерьез решил, что придется на это пойти. Я знал, что денежки - вещь
серьезная, и мне совсем не хотелось вместе со старушкой просить по
пятницам милостыню возле церкви. Вокруг моей кровати мама разложила
игрушки - утром, куда ни вылезешь, обязательно на какую-нибудь да
наткнешься.
Проснувшись, я сразу вспомнил о своем обещании.
Встал, устроился на полу и стал играть - как мне казалось, долго-долго.
Потом взял стул и еще долго-долго смотрел в окно. Неужели отцу пе пора
вставать? Неужели пикто пе напоит меня чаем? Солнечного настроения не было
и в помине - я изнывал от скуки и дрожал от холода, жуткого холода! Как
мне не хватало тепла глубокой большой кровати с пуховой периной!
Наконец я не выдержал. Пошел в соседнюю комнату.
Места с маминой стороны опять не было, я стал перелезать через нее, и
она, вздрогнув от неожиданности, проснулась.
- Ларрп, - прошептала она, крепко взяв меня за руку. - Что ты мне
обещал?
- Ну мамочка, - заскулил я, пойманный с поличным. - Я уже знаешь
сколько ждал?
- О, господи, да ты весь продрог! - с огорчением сказала она, ощупывая
меня. - Ладно, так и быть, оставайся, только обещай не разговаривать.
- Но мпе хочется разговаривать, мамочка, - заскулил я.
- Мало ли что тебе хочется, - твердо возразила она, и в этом было
что-то новое, - Папа хочет спать. Можешь ты наконец понять это?
Я понял - и еще как понял. Я хочу разговаривать, а он хочет спать - чей
это дом, интересно знать?
- Мамочка, - сказал я не менее твердо. - Пусть тогда папа спит на своей
кровати.
Она не сразу нашлась, что сказать.
- Ну, вот что, - услышал я ее шепот. - Либо ты лежишь и помалкиваешь,
либо марш в свою комнату.
Выбирай.
Подобная несправедливость меня добила. Я ясно дал понять, что она ведет
себя непоследовательно и неразумно, а она даже не пожелала мне ответить. Я
со злостью пнул отца ногой - мама ничего не заметила, но он заворочался и
встревоженно открыл глаза.
- Который час? - испуганно спросил он, глядя не на маму, а на дверь,
словно там кто-то стоял.
- Еще рано, - угодливым голосом произнесла она. - Просто ребенок
пришел. Спи... Ларри, - добавила она, поднимаясь с кровати, - ты все-таки
разбудил папу, сейчас же иди в свою комнату.
Несмотря на спокойный топ, я понял - она не шутит, и я могу потерять
все свои законные права, если немедленно не вступлюсь за них. Она начала
выталкивать меня с кровати, и я издал такой вопль, что можно было
разбудить и мертвого, не говоря уже об отце. Он застонал.
- Что за несносный мальчишка! Он хоть когда-нибудь спит?
- Это просто привычка, дорогой, - мягко ответила мама, хотя явно была
раздосадована.
- Ну, так пусть отвыкает! - закричал отец и стал ворочаться. Он вдруг
стянул на себя все одеяло и отвернулся к стенке, потом взглянул на нас
через плечо - изпод одеяла торчали только два маленьких, злобных и темных
глаза. Выглядел он свирепо.
Чтобы открыть дверь, маме пришлось опустить меня на пол, я тут же
вырвался и с визгом кинулся в дальний угол. Отец подскочил на кровати.
- Заткнись, щенок! - взревел он.
Я был настолько ошеломлен, что даже перестал визжать. Никто и никогда
не разговаривал со мной в таком тоне. Я обалдело посмотрел на отца - его
всего перекосило от ярости. Главное, я ведь сам молил бога, чтобы это
чудовище вернулось домой живым и невредимым. Да, здорово господь надо мной
подшутил!
. - Сам заткнись! - не помня себя, выкрикнул я.
- Что-о? - зарычал отец и выпрыгнул из кровати.
- Мик, Мик! - бросилась к нему мама, - Что, ты не видишь, ребенок к
тебе еще не привык!
- Я смотрю, он у тебя тут вырос, да ума не вынес, - гремел отец, дико
размахивая руками. - Выпороть его как следует, будет знать!
Все его прежние выкрики померкли перед этим гнусным оскорблением. Кровь
бросилась мне в голову.
- Себя выпори! - истерично завопил я. - Себя выпори! Заткнись! Заткнись!
Тут терпение его лопнуло, и он кинулся на меня. Сграбастал, правда, уже
без всякой уверенности - какой же мужчина будет зверствовать на глазах у
потрясенной матери? - и дело кончилось легким шлепком. Но я просто
осатанел - от одного унижения, что меня бьет какой-то чужой дядька,
совершенно чужой дядька, который вернулся с войны и залез в нашу большую
кровать только потому, что я, как последний дурак, похлопотал за него
перед богом. Я громко визжал, прыгал босиком по полу, а отец, неуклюжий и
волосатый, в одном белье - короткой серой армейской рубашке - бешено
сверкал глазами и нависал надо мной, как готовая обвалиться глыба.
Наверное, как раз тогда я и понял - он тоже ревнует маму. А она стояла
рядом, в ночной рубашке, и, казалось, сердце ее разрывается между нами.
"Вот и поделом тебе, - злорадно подумал я. - Сама это заслужила".
С этого утра жизнь моя стала сплошным адом. Мы с отцом вступили в
состояние войны, открытой и явной.
И он, и я постоянно совершали вылазки в лагерь противника, он старался
отбить маму у меня, я - у него. Когда она сидела на моей кровати и
рассказывала мне сказку, ему вдруг позарез становились нужны какие-то
старые башмаки, которые он будто бы оставил дома еще в начале войны. А
когда с мамой разговаривал он, я вовсю громыхал игрушками - показать, что
мне до их разговоров нет дела. Как-то вечером он, придя с работы, устроил
ужасную сцену - я, видите ли, взял его коробку и играл со всякими этими
бляхами, кокардами и ножами.
Мама подошла и забрала у меня коробку.
- Ты не должен брать папины игрушки без его разрешения, Ларри, - строго
сказала она, - Папа же твои не берет.
Тут отец почему-то посмотрел на нее так, словно она его ударила, и,
скривившись, отвернулся.
- Это не игрушки, - проворчал он, снова заглядывая в коробку - все ли
там на месте. - Среди этих вещей много редкого и ценного.
Но время шло, и я видел - битву за маму выигрывает все-таки он. Самое
обидное, я никак не мог понять, чем он берет, чем он так уж привлекает
маму. Он уступал мне по всем статьям. Неправильно выговаривал слова,
чавкал за едой. Одно время я думал, что его козырь - газеты, и сам стал
сочинять новости и рассказывать их маме. Потом решил, что все дело в
курении, которое лично мне нравилось, и, взяв его трубку, стал ходить с
ней по дому и слюнявить ее, пока отец меня не поймал.
Я даже пытался чавкать за едой, но мама только сказала, что я не умею
вести себя за столом. Похоже, все вращалось вокруг этой нездоровой
привычки спать вместе, и я стал наведываться в их спальню - вдруг удастся
что-то вынюхать? - при этом разговаривал сам с собой, чтобы они не
подумали, будто я за ними наблюдаю, но они никогда ничем подозрительным не
занимались. В конце концов я сложил оружие. Наверное, все дело в том, что
он взрослый и может дарить маме кольца. Значит, придется мне подождать.
В то же время я хотел показать ему, что не сдался, а просто решил
выждать. Как-то вечером он так разболтался с мамой, что я думал, у меня
уши завянут, - тут-то я его и огорошил.
- Мамочка, - начал я, - знаешь, что я сделаю, когда вырасту?
- Нет, милый, - откликнулась она. - Что же?
- Женюсь на тебе, - спокойно заявил я.
Отец загоготал в полный голос - не принял меня всерьез. Здорово он
умеет притворяться! А мама, несмотря ни на что, моим словам обрадовалась.
Наверное, ей было приятно узнать, что в один прекрасный день она
высвободится из отцовских пут.
- Вот будет чудесно, да? - с улыбкой спросила она.
- Очень даже чудесно, - подтвердил я. - И мы купим много-много
младенцев.
- Вот и хорошо, милый, - погладила она меня по голове. - Наверное, один
у нас появится очень скоро, и тогда тебе будет с кем играть.
Тут я чуть не запрыгал от радости: значит, хоть мама и потакает отцу, о
моих интересах она тоже не забывает.
Да и Джини мы сразу нос утрем.
Но радовался я напрасно. Прежде всего, мама стала какой-то жутко
озабоченной - наверное, все думала, где взять семнадцать с половиной
фунтов, - и, хотя отец стал приходить домой позже, я от этого ничего не
выиграл. Мама перестала брать меня на прогулку, чуть что - сразу
вспыхивала, как спичка, и шлепала меня безо всякого повода. Иногда я даже
думал: вот, накликал младенца на свою голову! Только и делаю, что порчу
себе жизнь!
Уж накликал так накликал! Я невзлюоил его с первой же минуты. Он даже
появиться не мог тихо - когда его принесли, орал так, что стены дрожали.
Ребенок был трудный - мне, во всяком случае, так всегда казалось - и
требовал к себе уйму внимания. Мама совсем на нем помешалась и даже не
замечала, что иногда он голосил просто так, от нечего делать. Ни для какой
игры он не годился. Он целыми днями спал, а я должен был ходить ко дому на
цыпочках, чтобы, не дай бог, его не разбудить. Насчет того, чтобы не
будить отца, разговоров Дольше не было. Теперь я жил, подчиняясь новому
лозунгу: "Не разбуди сынулю!" Я не мог понять - почему этот изверг должен
спать круглые сутки? И, как только мама отворачивалась, я будил его.
Иногда даже щипал его, чтобы он не спал. Как-то раз мама поймала меня за
этим и всыпала мне по первое число.
Однажды вечером я играл во дворе в паровозпки, и тут в калитку вошел
отец. Я сделал вид, что не замечаю его, и сказал вслух, будто разговаривал
сам с собой:
- Если здесь заведется еще один дурацкий младенец, я ухожу из дому.
Отец остановился, как вкопанный, и глянул на меня через плечо.
- Что ты сказал? - строго спросил он.
- Да это я так, про себя, - ответил я, стараясь не показать, что
испугался. - Ничего особенного.
Не сказав ни слова, он ушел в дом. Я-то просто хотел его припугнуть, но
предостережение дало совсем другие результаты. Отец вдруг стал со мной
добрым и ласковым. В общем-то, я его вполне понимал. Мама ведь изза
"сынули" совсем голову потеряла. Даже во время обеда она то и дело
вскакивала из-за стола и с блаженной улыбкой гугукала в колыбельку и от
отца хотела того же. Он в такие минуты всегда ее слушался, по на лице у
него было написано такое недоумение, что оп, наверное, совсем не понимал,
чего от него хотят. Он жаловался, что "сынуля" плачет по ночам, но мама
только сердилась: мол, если он и плачет, значит, ему что-то нужно, -
чистой воды выдумки, ничего ему не было нужно, просто кричал, потому что
не хотел лежать один. За маму было обидно - неужели ей невдомек такие
простые вещи? Отец, хоть я его и недолюбливал, все же соображал, что к
чему. Он видел "сынулю" насквозь и понимал, что я его фокусами сыт по
горло.
Как-то ночью я в испуге проснулся - рядом со мной кто-то лежал. В
первую секунду у меня мелькнула безумная мысль - это мама, наконец-то она
одумалась и бросила отца навеки, но я тут же услышал, как в соседней
комнате надрывается "сынуля", а мама причитает: "Ты мой милый, ты мой
хороший", и сразу понял - это не она. Это был отец. Оп лежал рядом, с
открытыми глазами, тяжело дышал и, кажется, был зол, как черт.
Потом до меня дошло, отчего он так разозлился. Пришла его очередь. Он
выселил из большой кровати меня, а теперь выселили его самого. Мама не
считалась ни с кем, только с этим вредшощим сосунком, "сынулей". Мне стало
жаль отца. Я сам прошел через это, к тому же с младенчества был человеком
великодушным. Я стал гладить его и приговаривать: "Ты мой милый, ты мой
хороший". Он ответил не очень-то впопад.
- Ты тоже, что ли, не спишь? - проворчал он.
- Да ладно, давай лучше обними меня, и уляжемся поудобнее, - предложил
я, и он, в общем-то, меня послушался. Обнял. С некоторой опаской, я бы
сказал. Оказалось, он очень худой, но все-таки это было лучше, чем ничего.
А на рождество он постарался - подарил мне первоклассную игрушечную
железную дорогу.
О'Коннор Ф.
С 51 Избранное: Пер. с англ./Сост. М. Шерешевская; Примеч. П.
Труханович, - Л.: Худож. лит., 1983. - 408 с., 1 л. портр.
В сборник избранных произведений известного ирландского писателя Фрэнка
О'Коннора (1903 - 1966) входят лучшие рассказы писателя, его эссе и
мемуары.
4703000000-078
О -------------- 124-83
028(01)-83
ББК 84.4 И
Фрэнк О'Коннор
ИЗБРАННОЕ
Редактор Н. Толстая
Художественный редактор В. Куприянов
Технический редактор Н. Литвина
Корректор А. Борисенкова
ИБ ь 2963
Сдано в набор 01.02.83. Подписано в печать 25.08.83. Формат 84Х108 1/32.
Бумага кнгжурн. Гарнитура "Обыкновенная новая". Печать высокая.
21,42+вкл. 0,05=21,47 усл. печ. л. 21,89 усл. кр.-отт. 23,38+1 вкл
=23,44 уч.- изд. л. Тираж 51.000 экз. Изд. N ЛУ1-13. Заказ ь 540. Цена 2
р. 60 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Художественная
литература", Ленинградское отделение. 191186, Ленинград, Д-186, Невский
пр., 28. Ленинградская типография М4 2 головное предприятие ордена
Трудового Красного Знамени Ленинградского объединения "Техническая книга"
им. Евгении Соколовой Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 198052, г. Ленинград,
Л-52, Измайловский проспект, 29.
OCR Pirat