Код произведения: 15071
Автор: Баркер Клайв
Наименование: Страх
Клайв БАРКЕР
СТРАХ
Страх - вот та тема, в которой большинство из нас находит истинное
удовольствие, прямо-таки какое-то болезненное наслаждение. Прислушайтесь к
разговорам двух совершенно незнакомых людей в купе поезда, в приемной
учреждения или в другом подобном месте: о чем бы ни велась беседа - о
положении в стране, растущем числе жертв автомобильных катастроф или
дороговизне лечения зубов, собеседники то и дело касаются этой наболевшей
темы, а если убрать из разговора иносказания, намеки и метафоры, окажется,
что в центре внимания неизменно находится страх. И даже рассуждая о
природе божественного начала или о бессмертии души, мы с готовностью
перескакиваем на проблему человеческих страданий, смакуя их, набрасываясь
на них так, как изголодавшийся набрасывается на полное до краев, дымящееся
блюдо. Страдания, страх - вот о чем так и тянет поговорить собравшихся
неважно где: в пивной или на научном семинаре; точно так же язык во рту
так и тянется к больному зубу.
Еще в университете Стивен Грейс напрактиковался в этом предмете -
страхе человеческом, причем не ограничиваясь рассуждениями, а
тщательнейшим образом анализируя природу явления, препарируя каждую
нервную клетку собственного тела, докапываясь до глубинной сути самых
затаенных страхов.
Преуспел он в этом благодаря весьма достойному наставнику по имени
Куэйд.
В то время университеты Англии охватило повальное увлечение
различного рода гуру: молодые люди обоих полов лихорадочно искали себе
пастыря, неважно, с Востока или с Запада, чтобы, словно ягнята, слепо
следовать, куда тот укажет. Стив Грейс не был исключением. К несчастью,
его "мессией" оказался именно Куэйд. Познакомились они в студенческой
забегаловке.
- Меня зовут Куэйд, - без лишних церемоний представился Стиву парень,
оказавшийся рядом с ним за стойкой бара, - а ты, если не ошибаюсь...
- Стив Грейс.
- Точно. С отделения этики, верно?
- Верно.
- Вот только что-то я тебя не видел на остальных лекциях и семинарах
факультета философии...
- А я с филологического, с отделения английской литературы. Как ты,
должно быть, знаешь, мы ежегодно выбираем какой-нибудь дополнительный
предмет. Мне предложили древнескандинавские языки, но это было бы уж
слитком.
- И ты подался на этику...
- А что мне оставалось?
Куэйд заказал двойкой бренди. По его лицу нельзя было сказать, ч~о он
может себе позволить подобные напитки, ну а уж Стив из-за двойного бренди
выбился бы из бюджета на целую неделю. Куэйд же, залпом осушив бокал,
велел повторить.
- А ты что будешь пить? - поинтересовался он у Стива, который мурыжил
полпинты уже теплого легкого пива, надеясь растянуть его еще примерно на
часок.
- Мне ничего не хочется.
- Брось.
- Серьезно, этого вполне достаточно.
- Тогда, - обратился Куэйд к бармену, - еще один бренди и пинту пива
моему приятелю.
Стив не стал возражать против такой щедрости. В конце концов, полторы
пинты пивка слегка развеют охватившую его тоску накануне семинара по теме
"Анализ проблем общества в произведениях Чарльза Диккенса". Сама мысль о
предстоящем семинаре вызвала у него неодолимую зевоту.
- Интересно, - проговорил Стив, - почему никому не пришло в голову
родить диссертацию о пьянстве как одном из видов общественной деятельности?
Куэйд задумчиво взглянул на свой бокал бренди, который тут же и
осушил.
- Или как о способе забыться... - заметил он при этом.
Стив окинул взглядом новом знакомого. Выл он лет на пять старше
самого Стива, которому недавно исполнилось двадцать. Одежда Куэйда
представляла собой довольно забавный коктейль: сильно поношенные кроссовки
и брюки из плиса плохо сочетались с дорогой кожаной черной курткой поверх
когда-то белоснежной, а теперь грязновато-серой рубашки, свисавшей с его
худющих, костлявых плеч. Его продолговатое лицо "украшали" массивные очки,
за стеклами которых малюсенькие зрачки едва выделялись на молочно-белом
фоне глазных яблок. - Полные, почти негритянские губы были также бледными,
сухими, одним словом, не из тех, что называют чувственными. - Все это
дополняли светлые, давно не мытые волосы.
Он напоминает мелкого торговца наркотиками из Голландии, которых
развелось полным-полно, решил Стив.
В отличие от подавляющего большинства студентов, Куэйд не носил
значков, удостоверяющих принадлежность к одной из многочисленных и
разношерстных организаций: сексуальным меньшинствам, участникам кампании в
защиту китов, нацистам-вегетарианцам и тому подобным. Так кто же он такой,
черт побери?!
- Лучше бы ты выбрал древнескандинавские языки, - тем временем
заметил Куэйд.
- Это еще с какой стати?
- А там не заставляют даже писать курсовых работ.
Это для Стива было новостью. Куэйд продолжал:
- И отметок не ставят. Зачеты принимают, подбрасывая монетку: выпал
орел - значит, сдал, решка - приходи в другой раз.
Теперь до Стива, наконец, дошло, что Куэйд шутить изволит. Он выдавил
смешок, в то время как физиономия самом Куэйда оставалась бесстрастной.
- И все-таки древнескандинавские языки тебе бы больше подошли, -
продолжал он. - Да и кого интересует этика в наше время? Епископ Беркли,
Платон и остальная дребедень... Все это - дерьмо собачье.
- Совершенно справедливо.
- Я за тобой понаблюдал на лекциях...
Это уже интересно, подумал Стив.
- Ты никогда не пишешь конспектов?
- Никогда.
- На это я и обратил внимание... Отсюда вывод: либо ты целиком
полагаешься на собственную память, либо тебе вся эта муть просто-напросто
до фени.
- Ни то, ни другое. Конспекты меня жутко утомляют, вот и все.
Усмехнувшись, Куэйд извлек пачку дешевых сигарет. Еще одна
несообразность, подумал Стив. Если уж курить, то что-нибудь приличное -
"Голуаз" или "Кэмел", либо уж не курить вообще.
- Настоящей философии здесь не обучишься, - с непоколебимой
убежденностью проговорил Куэйд.
- В самом деле?
- Конечно. Нас пичкают Платоном, Бентамом и прочей ахинеей; настоящий
же анализ полностью игнорируется. Все, что нам преподают, конечно, очень
правильно, но это ведь совсем не то, что нужно. Истинная философия,
Стивен, чем-то напоминает зверя, дикого, необузданного зверя. Ты со мной
согласен?
- Что-то я, честно говоря, не понял. Какого зверя?
- Дикого, Стив, дикого. Который может укусить.
Внезапно Куэйд как-то лукаво-хитровато усмехнулся.
- Да, может укусить, - повторил он с видимым наслаждением.
Подобная метафора была выше понимания Стива, но тем не менее он
согласно кивнул.
- По-моему, предмет этот для нас - настоящая пытка. - Мысль о
подвергающихся пытке студентах, очевидно, чрезвычайно понравилась Куэйду.
- И это правильно, если бы только философию преподавали здесь иначе: без
этого псевдонаучного словоблудия с единственной целью скрыть от нас
истинную суть вещей.
- И как же, по-твоему, следует преподавать философию?
Стиву больше уже не казалось, что Куэйд шутит: напротив, он выглядел
очень серьезным. Его и без того маленькие зрачки сузились до размеров
булавочной головки.
- Взять нас за руку и подвести к этому дикому зверю вплотную, чтобы
его погладить, приласкать, покормить его... Ты со мной согласен, Стивен?
- Хм... Да что это за зверь такой?
Непонимание Стива, похоже, слегка раздражало Куэйда, тем не менее он
терпеливо продолжал:
- Я говорю о предмете всякой философии, Стивен, если, конечно, она
стоящая. Предмет этот - страх, в основе которого лежит прежде всего
неизвестность. Люди пугаются того, чего не знают. Вот, например, стоишь ты
в темноте перед закрытой дверью. То, что находится за ней, тебе внушает
страх...
Стив воочию представил себя во тьме, перед закрытой дверью. Он
наконец-то начал понимать, к чему клонит Куэйд: все его столь запутанные
рассуждения о философии были лишь прелюдией к разговору о главном - о
страхе.
- Вот что должно интересовать нас прежде всего: то, что лежит в
глубинах нашей психики, - продолжал Куэйд. - Игнорируя это, мы рискуем...
Внезапно Куэйд запнулся: красноречие оставило его.
- Рискуем - что?
Куэйд уставился в опустевший стакан, вероятно, желая его наполнить
снова.
- Хочешь повторить? - спросил его Стив, в глубине души стремясь
услышать отрицательный ответ. Вместо этого Куэйд переспросил:
- Чем мы рискуем? Ну, по-моему, если мы сами не пойдем зверю
навстречу, если его не разыщем и не приласкаем, тогда...
Стив ощутил, что наступил кульминационный момент разговора.
- Тогда, - закончил Куэйд, - зверь рано или поздно сам придет за
нами, где бы от него не прятались.
Страх - вот та тема, что неизменно доставляет нам какое-то
болезненное наслаждение. Если, конечно, речь идет о чужом страхе.
В последующие две недели Стив ненавязчиво навел кое-какие справки о
философствующем мистере Куэйде, и вот что выяснил.
Знали его лишь по фамилии, имя же никому не было известно.
Точно так же никто точно не знал, сколько ему лет, и только одна из
секретарш считала, что Куэйду уже за тридцать, что весьма удивило Стивена.
Та же секретарша слыхала от самого Куэйда, что родители его умерли,
но почему-то полагала, что их убили.
Больше никаких сведений о Куэйде собрать не удалось.
***
- Я твой должник за выпивку, - произнес Стив, дотрагиваясь до плеча
Куэйда. Тот дернулся от неожиданности и обернулся. - Бренди, как и в
прошлый раз? - поинтересовался Стив.
- Да, благодарю.
- Что, напугал тебя, подкравшись незаметно? - осведомился Стив после
того, как заказал напитки.
- Да нет, просто я что-то задумался.
- А мне казалось, что это перманентное состояние философов...
Стив сам не мог понять, почему его вновь потянуло к парню не только
на десять лет старше его, но и явно принадлежащему к другой весовой
категории, разумеется, в интеллектуальном смысле. Скорее всего, их прошлая
беседа лишила Стива душевного равновесия, в особенности рассуждения Куэйда
о диком звере, и теперь он жаждал продолжения. Интересно, какие еще
метафоры изобретет Куэйд, что нового он скажет о бездарях-преподавателях,
калечащих студентов?
С другой стороны, Куэйд на роль гуру не тянул, главным образом из-за
его цинизма и неопределенности собственных концепций, если таковые вообще
существовали. Определенно было только то, что его взгляды - философские,
религиозные или политические - не составляли целостной системы, да он в
ней попросту не нуждался.
И тем не менее, у Куэйда было собственное мировоззрение, с изрядной
долей чувства юмора (хотя он и смеялся крайне редко). Окружающих он считал
ягнятами, которые только и делали, что искали себе пастуха, а все те, кто
претендовал на эту роль, были, по его убеждению, шарлатанами. Все, что
лежало за пределами загона для ягнят, внушало им непреодолимый,
парализующий ужас, который и есть одна-единственная в этом мире истина, не
подлежащая сомнению.
Интеллектуальное высокомерие Куэйда доходило до смешного, но Стиву
вскоре начала нравиться та легкость, с которой его новый знакомый
вдребезги разбивал устоявшиеся, казавшиеся незыблемыми догмы. Иногда,
правда, его раздражали убийственные аргументы Куэйда против тех или иных
непререкаемых для Стива истин, однако после нескольких недель общения с
Куэйдом его всеразрушающий нигилизм вырос в глазах Стивена до высшего
проявления свободы человеческого духа.
Воистину для Куэйда не существовало ничего святого. Родина, семья,
вера, закон - все это было для него не просто пустыми словами, но и
насквозь фальшивыми понятиями, сковывающими, удушающими человека. Страх -
вот единственная реальность, имеющая смысл.
- Я боюсь, ты боишься, мы боимся, он, она, оно боится... - говаривал
Куэйд. - Ни одно живое существо не может избежать ощущения страха, от
которого сердце замирает.
Любимым оппонентом Куэйда в философских спорах была студентка филфака
по имени Черил Фромм. Любимой потому, что "железные" аргументы Куэйда
неизменно доводили ее до белого каления. Стив обожал наблюдать со стороны
за поединками "не на жизнь, а на смерть" между его приятелем-мизантропом и
"патологической оптимисткой", как Куэйд называл Черил.
- Дерьмо все это, - говорила она, когда их спор достигал точки
кипения. - Да мне плевать, что ты трясешься как осиновый лист, что ты
боишься собственной тени. Главное, что я сама отлично себя чувствую.
Вид ее подтверждал это на все сто. От поклонников у Черил Фромм отбоя
не было, но она умела расправляться с ними с легкостью неимоверной.
- Все знают, что такое страх, - возражал ей Куэйд, уставившись на нее
своими молочно-белыми глазами, стремясь (Стив это прекрасно понимал)
поколебать ее непробиваемую убежденность.
- А вот и не все. Я, к примеру, не боюсь ни черта, ни дьявола.
- И никогда-никогда не испытывала страха? И по ночам кошмары не
мучили?
- А с какой стати? Семья у меня замечательная, призраков в доме нет,
скелеты в чулане тоже не водятся. Да я даже мяса не его, поэтому спокойно
проезжаю мимо городской бойни. Еще раз говорю: дерьмо все это. Я в самом
деле не испытываю никаких страхов, но это ведь не значит, что я не живу,
не существую!
Глаза Куэйда напоминали в этот момент змеиные.
- Держу пари, ты своей самоуверенностью что-то скрываешь.
- Ага, ночные кошмары, что постоянно меня мучат.
- Не исключено, причем кошмары эти жуткие.
- Тогда валяй, поведай нам о них. А мы послушаем...
- Откуда же мне знать твои кошмары?
- В таком случае поведай о своих.
Куэйд заколебался.
- Видишь ли, - наконец проговорил он, - это предмет, не подлежащий
анализу.
- Не подлежит анализу моя задница! - отбрила его Черил. Стивен не
смог сдержать улыбки: анализировать задницу Черил было занятием
действительно глупейшим, скорее, следовало на нее молиться. Куэйд, тем не
менее, не сдавался:
- Мои страхи - мое личное дело, и в более широком контексте они
лишены смысла. Если хочешь, образы, возникающие в моем мозгу, являются
лишь отображением моего страха, своего рода семантическими знаками,
передающими тот ужас, что и является глубинной сутью моей личности.
- У меня тоже возникают образы, - неожиданно встрял Стив. - Некоторые
эпизоды из детства. Они заставляют меня задуматься о...
Стив запнулся, поняв, что чересчур разоткровенничался.
- Какие эпизоды? - уцепилась за него Черил. - Неприятные
воспоминания, да? Ну, например, как ты упал с велосипеда или что-то в этом
роде?
- Да, похоже на то, - кивнул Стив. - Временами подобные эпизоды
вспоминаются помимо моей воли, как бы машинально, когда я ни о чем таком
не думаю.
- Вот именно, - удовлетворенно хмыкнул Куэйд.
- Это есть у Фрейда, - заметила Черил.
- Чего-чего?
- Фрейд, Зигмунд Фрейд, - повторила Черил тоном, каким обычно говорят
с малыми детьми. - Ты, вероятно, о нем слышал...
Куэйд скривился с нескрываемым презрением.
- Эдипов комплекс тут абсолютно не при чем. Страх, что таится в
глубинах человеческой души, присутствует там задолго до того, как мы
осознаем себя как личности. Зародыш в материнском чреве ухе знает, что
такое страх.
- Тебе это известно по собственному опыту? - подковырнула его Черил.
- Может быть, и так, - невозмутимо парировал Куэйд.
- Ну и как там, в материнском чреве?
Усмешка Куэйда словно говорила: "Я знаю кое-что такое, о чем ты и
понятия не имеешь".
Усмешка эта очень не понравилась Стиву: было в ней нечто зловещее,
предвещающее что-то такое фатальное.
- Трепач ты, только и всего, - подвела итог Черил, поднимаясь со
стула и глядя сверху вниз на Куэйда.
- Может, и в самом деле трепач, - согласился вдруг тот как истинный
джентльмен.
***
Довольно неожиданно все споры между ними прекратились.
Не было больше разговоров о ночных кошмарах и их глубинной сути. В
течение последующего месяца Стив видел Куэйда крайне редко и неизменно в
компании Черил Фромм, с которой тот был подчеркнуто вежлив, даже
уважителен. Он даже перестал носить свой кожаный пиджак лишь потому, что,
по ее словам, ей отвратителен запах мертвых животных. Столь внезапная и
крутая перемена в их отношениях весьма озадачила Стивена, но он в конце
концов довольно примитивным образом отнес ее на счет сексуальных мотивов.
Сам Стивен девственником не был, однако женщина оставалась для него
великой тайной матушки-природы, существом столь противоречивым, что понять
его не в силах человеческих.
Он, безусловно, ревновал, хотя и сам себе не признавался в этом.
Больше всего его обижало то, что амурные дела не оставляли Куэйду времени
на общение с ним.
Но, как ни странно, Стивена не покидало ощущение того, что Куэйд
вовсе не влюбился в Черил, а стал к ней "клеиться" из каких-то своих,
одному ему известных соображений. И уж конечно не из преклонения перед ее
могучим интеллектом... Каким-то шестым чувством Стив распознал в Черил
Фромм будущую жертву, слепо направляющуюся прямо в силки, расставленные
хитрым и безжалостным охотником. Однажды, спустя месяц, Куэйд сам
заговорил о Черил:
- А знаешь, она вегетарианка...
- Кто, Черил? - не сразу понял Стив.
- Ну, а то кто же?
- Конечно, знаю. Она ведь как-то раз сама про это говорила.
- Да, но речь идет не просто о причуде или преходящем увлечении. Это
прямо-таки какое-то помешательство: ее воротит даже от запаха мяса, а
мясников она ненавидит лютой ненавистью.
- В самом деле?
Стив никак не мог понять, к чему он клонит, зачем завел он этот
разговор. Куэйд тут же это прояснил:
- Страх, Стивен, страх - вот где собака зарыта.
- Ты хочешь сказать, она боится мяса?!
- Видишь ли, конкретные проявления страха очень индивидуальны. Что же
касается Черил, она действительно боится мяса. Послушать ее, так
вегетарианское питание - источник здоровья и сбалансированном состояния
организма. Бред какой! Ну да ладно, я ее выведу на чистую воду...
- Куда-куда выведешь?
- Страх - вот в чем суть, Стивен, и я это докажу.
- Но ты... - Стив постарался, чтобы его тон, выражая обеспокоенность,
не прозвучал как обвинение. - Ты ведь не намереваешься каким-то образом ей
навредить?
- Навредить ей? - переспросил Куэйд. - Ни в коем разе. Я ее и пальцем
не трону, а если с ней что-то плохое и произойдет, то причиной тому будет
она сама.
Во взгляде Куэйда было что-то гипнотическое.
- Настало время, Стивен, научиться доверять друг другу, - продолжал
Куэйд, наклонившись к самому уху Стива. - Видишь ли, строго между нами...
- Куэйд, я не хочу ничего слышать!
- Однажды я уже пытался объяснить тебе: необходимо пойти зверю
навстречу...
- К дьяволу твоего зверя, Куэйд! Мне все это не нравится, и я больше
не желаю тебя слушать!
Стив резко поднялся, не только чтобы положить конец беседе, но и
стремясь избавиться от парализующего взгляда Куэйда.
- Мы же друзья, Стивен...
- И дальше что?
- Раз так, ты должен поступать так, как поступают друзья.
- Не понимаю, о чем ты.
- Молчание, Стивен, молчание. Ни слова никому про то, что я тебе
сказал, договорились?
Стив нехотя кивнул. В конце концов, это обещать он мог: с кем ему
поделиться причинами своей тревоги без риска стать посмешищем?
Куэйд, удовлетворенно усмехнувшись, оставил Стива наедине с мыслью о
том, что он помимо своей вали вступил в некое тайное общество с
неизвестными ему целями. Куэйд заключил с ним договор, который чрезвычайно
беспокоил Стива.
В течение последующей недели он напрочь забросил учебу, лишь дважды
посетив университет, при этом двигаясь украдкой, моля Бога, чтобы ему не
повстречался Куэйд.
Предосторожности, однако, были излишними. Однажды он действительно
заметил Куэйда во внутреннем дворике, но тот не обратил на Стива ни
малейшем внимания, поглощенный оживленным разговором с Черил Фромм,
которая то и дело закатывалась звонким хохотом. На ее месте он бы не вел
себя столь беззаботно наедине с Куэйдом, подумал Стив. Ревность уже давно
покинула его, вытесненная совсем иным чувством.
Стив, избегая лекций и оживленных университетских коридоров, имел
достаточно времени для размышлений. Словно язык, что так и тянется к
больному зубу, мысли его то и дело вертелись вокруг одного предмета. А еще
в памяти частенько возникали картинки из детства.
В шесть лет Стив попал под автомобиль. Раны были не опасными, однако
вследствие контузии мальчик частично потерял слух. То, что он внезапно
оказался отрезанным, пусть и не совсем, от окружающего мира стало
настоящей пыткой, тем более, что малыш не мог понять, за что ему такое
наказание. Казалось, что оно - навечно.
Совсем недавно его окружал мир, полный звуков, смеха, голосов, и
вдруг он оказался будто внутри громадного аквариума, а вокруг плавают
рыбы, нелепо улыбаясь и беззвучно разевая рты. Хуже того: Стивена замучил
звон в ушах, временами переходивший в рев, а голову наполняли
разнообразные неземные звуки, свист и скрежет - отдаленное эхо окружающего
мира. Иногда же ему казалось, что голова вот-вот разлетится на мелкие
кусочки из-за работающей внутри, грохочущей бетономешалки. В такие минуты
он был на грани паники, не способный что-либо воспринимать и тем более
соображать.
Но хуже всего было по ночам, когда невыносимый звон будил его в такой
уютной (раньше, до несчастного случая) кроватке. Он в ужасе, покрытый
липким, горячим потом, раскрывал глаза и, весь дрожа, всматривался в
темноту. Как часто он молил хотя бы о недолгом облегчении, о тишине в
раскалывающейся от звона голове, уже и не надеясь когда-нибудь снова
услышать человеческие голоса, смех, все богатство звуков окружающего мира!
Он так был одинок в своем аквариуме...
Одиночество - вот начало, середина и конец его страха. Одиночество и
невыносимая какофония в голове. Душа его превратилась в пленника глухого,
страдающего тела.
Как смог малыш вынести такое? Иногда по ночам он рыдал, как ему
казалось, совершенно беззвучно. Тогда вбегали в его комнату родители,
зажигали свет и, конечно же, старались как-то помочь ему, утешить его, вот
только их встревоженные, склонившиеся над ним лица напоминали ему морды
огромных, безобразных рыб, бесшумно разевающих рты. В конце концов мать
научилась успокаивать его, по крайней мере ее прикосновения прогоняли
охвативший мальчика ужас.
Слух вернулся к нему внезапно, за неделю до седьмого дня рождения.
Вернулся он, конечно, не полностью, но и это казалось чудом: он вернулся в
мир, каким тот был раньше и вместе с тем другим, полным новых звуков и
новых красок.
Долгие месяцы мальчик вновь учился воспринимать этот мир, доверять
своим органам чувств. И долго еще он просыпался по ночам, в страхе от
раскалывающего голову звона и грохота.
Время от времени у него в ушах слегка звенело, из-за чего, например,
Стив был не в состоянии посещать с одноклассниками рок-концерты. Слабая
тугоухость осталась, но он ее едва замечал.
Однако он, конечно, ничего не забыл: ни охватывавшую его панику, ни
бетономешалку в голове. А еще страх темноты и одиночества остался навсегда.
Но кто же не боится одиночества? Горького, безысходного одиночества?
Теперь у Стивена появился новый источник страха, бороться с которым
оказалась куда труднее. Этим источником был Куэйд. Однажды, в пьяном
недоумении, Стив разоткровенничался перед Куэйдом, поведав ему о детстве,
о глухоте и о ночных кошмарах.
А значит, эта его слабость - первопричина его страха - была известна
Куэйду и, при случае, могла бы ему послужить отличным оружием против
Стивена. Возможно, именно поэтому Стив решил воздержаться от разговора с
Черил (быть может, предостеречь ее), и уж конечно по этой причине он
старался избегать Куэйда.
Теперь у Стива не было сомнений относительно злобной сущности Куэйда,
запрятанной настолько глубоко, что распознать ее было непросто.
Стив распознал. Наверно, за четыре месяца глухоты у него выработалась
привычка внимательно наблюдать за людьми, подмечал каждый взгляд, усмешку,
необычное выражение лица, каждый мимолетный жест. По тысяче подобных
признаков он раскусил Куэйда, почти проникнув через лабиринт его души к
самому сокровенному.
***
Следующий этап проникновения в тайный мир Куэйда наступил лишь без
малого три с половиной месяца спустя, когда начались летние каникулы, и
студенты разъехались кто куда. Как обычно, Стив решил поработать в
отцовской типографии. Рабочий день был долгим, труд изнуряющим физически,
но после утомительной учебы Стив в типографии по-настоящему отдыхал душой
и, в первую очередь, головой.
Чувствовал он себя прекрасно, практически позабыв о Куэйде.
Вернулся Стив в университет в конце сентября, когда до начала занятий
на большинстве факультетов оставалась неделя, студентов было еще мало, и в
кампусе царила обычная для этого времени атмосфера легкой меланхолии.
Стив заглянул в библиотеку отложить для себя несколько нужных книг,
пока другие школяры не наложили на них лапы. Такая возможность была лишь в
самом начале учебного года, сразу после библиотечной инвентаризации, когда
еще все мало-мальски стоящие книги не успели растащить. Для Стивена тот
год был выпускным, и он задался целью подготовиться к нему как следует.
Неожиданно он услыхал знакомый голос:
- Ранняя пташка...
Стив оглянулся, встретившись с колючим взглядом Куэйда.
- Ты, Стивен, меня потряс.
- Чем же?
- Энтузиазмом, - улыбнулся Куэйд. - Что ищешь?
- Что-нибудь из Бентама.
- У меня есть его "Основы морали и права". Сгодится?
Это была явная ловушка: отказаться Стивен просто-напросто не мог, а
принять предложение... Хотя, какого дьявола? Он предлагает такую нужную
Стиву книгу безо всякой задней мысли...
- Раздумываешь? - Улыбка стала шире. - Ну, подумай-подумай.
Экземпляр, если я не ошибаюсь, библиотечный, так что почему бы тебе его и
не взять?
- Хорошо, спасибо тебе.
- Как провел каникулы?
- Благодарю, прекрасно. А ты?
- Я-то? Чрезвычайно плодотворно.
Улыбка медленно погасла под его взглядом.
- Усы отпустил? - только теперь заметил Стивен.
Жидкие, клочковатые, грязно-русые усы совершенно ему не шли и
казались приклеенными. Из-за них Куэйд, судя по всему, и сам испытывал
неловкость.
- Это из-за Черил, да?
Теперь Куэйд уже явно смутился.
- Да понимаешь...
- Похоже, каникулы у тебя выдались и в самом деле неплохими.
Неловкость сменилась чем-то другим.
- У меня есть несколько великолепных фотографий, - сказал Куэйд. -
Хочешь, покажу?
- А на какую тему?
- На тему каникул...
Жуткая догадка озарила Стива: неужели Черил Фромм стала миссис Куэйд?!
- От некоторых снимков, Стивен, просто обалдеешь.
Да что же, черт возьми, за фотографии такие? Порнуха с Черил, что ли,
или он ее подкараулил за чтением Канта?
- Не знал, что ты увлекаешься фотографией.
- Теперь это моя страсть.
При слове "страсть" Куэйд так и засиял. Улыбка его стала какой-то
плотоядной.
- И не вздумай отказываться, - сказал он. - Давай-ка, заходи ко мне,
посмотришь.
- Видишь ли...
- Сегодня вечером, о'кей? Заодно и Бентама прихватишь.
- Что ж, спасибо.
- У меня теперь свой дом, понял? На Пилгрим-стрит, тридцать шесть,
это от роддома сразу за углом. Где-то после девяти годится?
- Вполне. Еще раз спасибо. Значит, Пилгрим-стрит?
Куэйд кивнул.
- А мне казалось, что на Пилгрим-стрит жилых домов вообще нет...
- Дом номер тридцать шесть, запомнишь?
Пилгрим-стрит давным-давно пришла в упадок: большинство расположенных
здесь домов превратились в руины, а остальные подлежали сносу. Те, что уже
начали сносить, напоминали пациента под ножом хирурга: их внутренности
противоестественно зияли, со стен клочьями свисали розовые или
светло-зеленые обои, камины будто повисли на дымоходных трубах, лестницы
вели в никуда.
Дом номер тридцать шесть был пока цел, в отличие от двух своих
соседей: их не только снесли, но и сровняли остатки с землей при помощи
бульдозера, оставив толстый слой кирпичной пыли, сквозь который пыталась
прорасти сорная трава.
Территорию вокруг тридцать шестого дома патрулировала грязно-белая
псина на трех ногах, одну из которых псина то и дело поднимала, чтобы
оставить знак того, что это место - ее собственность.
Дворцом дом Куэйда назвать было трудно, и все же он выгодно
контрастировал на столь безрадостном фоне.
Стив захватил бутылку скверного красного вина, которую они выпили,
после чего покурили немного "травки", и Куэйд как-то быстро и сильно
опьянел. Таким Стиву до сих пор не доводилось его видеть: вместо своих
извечных рассуждений о страхе он то и дело беспричинно хохотал и даже
рассказал пару скабрезных анекдотов. Обстановка у него была более чем
спартанской: никаких там картинок на стенах, да и вообще никаких
украшений, книги - сотни, книг - валялись на полу в полнейшем беспорядке,
на кухне и в ванной имелось лишь самое необходимое, в общем, жилище Куэйда
чем-то напоминало монастырскую келью.
Через пару часов столь легкомысленного времяпрепровождения
любопытство Стива взяло верх.
- Ну, и где же твои знаменитые снимки? - осведомился он. Язык у него
немного заплетался, но Стиву было наплевать.
- Ах, да, - проговорил Куэйд, - мой эксперимент...
- Какой-такой эксперимент?
- Откровенно говоря, Стив, я уже засомневался, стоит ли эти
фотографии тебе показывать.
- А почему бы и нет?
- Послушай, Стивен, я серьезно.
- А я не в состоянии воспринимать серьезные вещи, так? Ты это хочешь
сказать?
Стив в глубине души чувствовал, что, настаивая, совершает ошибку, но
остановиться он уже не мог.
- Я и не говорю, что ты не в состоянии воспринимать, - возразил ему
Куэйд.
- Да что там у тебя на этих фотографиях?!
- Ты помнишь Черил?
Помнил ли Стив Черил? Еще бы!
- Она в этом году в университет не вернется, - огорошил его Куэйд.
- Что-о-о?!
- Видишь ли, ее посетило озарение.
Взгляд Куэйда был теперь как у василиска.
- О чем ты?
- Она отличалась поразительным самообладанием... - Куэйд говорил о
Черил в прошедшем времени, как о покойнике. - Самообладанием,
хладнокровием, собранностью...
- Да, это так, но что с ней, черт возьми...
- Сучкой она была, вот что. Обыкновенной сучкой, которой нужно лишь
одно: подходящий кобель, чтобы потрахаться.
Стив шмыгнул носом, как ребенок. Грязное замечание Куэйда шокировало
его так, как первоклассника шокировал бы член, торчащий из штанов учителя.
- Часть каникул она провела здесь, - продолжал Куэйд.
- Как это?
- Да, именно здесь, в этом доме.
- Ты любил ее?
- Любил ли я ее? Эту тупую корову, эту дуру с претензиями?! Эту
сучку, которая никак не желала расстаться со своей... Да ладно, что там
говорить.
- Расстаться с девственностью? Ты это хочешь сказать?
- Девственностью?! Ха! Да она была всегда готова раздвинуть ноги,
лишь почуяв кобеля. Нет, я говорю о ее навязчивой идее, о ее страхе...
Опять старая песня!
- Но мне все-таки удалось ее переубедить, черт побери!
С этими словами Куэйд из-за стопки книг по философии вытащил ящичек,
внутри которого оказались черно-белые фотографии размером вдвое больше
почтовой карточки. Он взял верхний снимок и протянул Стиву.
- Видишь ли, я задался целью показать ей, что такое страх. - Голос
Куэйда, как у теледиктора, был лишен интонаций. - Для этого мне пришлось
ее запереть.
- Запереть? Где?
- Здесь, наверху.
У Стива возникло нехорошее ощущение: в ушах раздался легкий звон.
Впрочем, такое случалось с ним нередко после мерзкого вина.
- Я запер ее наверху, - повторил Куэйд, - чтобы провести эксперимент.
Для этого я и занял этот дом. Тут нет соседей, а значит, и лишних ушей.
Которые услышали бы ЧТО?
Стив посмотрел на фотографию: качество изображения было неважным.
- Снимок сделан скрытой камерой, - пояснил Куэйд. - Она и не знала,
что я ее фотографировал.
На фото номер один была изображена маленькая, ничем не примечательная
комната с минимумом непритязательной мебели.
- Та самая комната наверху, - заметил Куэйд. - Там тепло, даже
душновато, а плавное - никакого шума.
Никакого шума?
Куэйд протянул Стиву фото номер два. Та же комната, но теперь уже
почти совсем без мебели. Прямо на полу возле стены лежал спальный мешок.
Стол. Единственный стул. Лампочка без абажура...
- В такой вот обстановке она и жила.
- Смахивает на тюремную камеру.
Куэйд усмехнулся, протягивая третью фотографию. Снова та же комната.
Графин с водой на столе. В углу что-то вроде кувшина, прикрытого
полотенцем.
- Кувшин-то для чего?
- Надо же ей было ходить по нужде?
- Да, действительно...
- Короче, все удобства, - с удовлетворением отметил Куэйд. - В мои
планы не входило низвести ее до состояния животного.
Даже сейчас, крепко поддав, Стив четко воспринимал доводы Куэйда. Да,
он действительно не намеревался низвести ее до состояния животном. И тем
не менее...
Снимок номер четыре. На столе стоит тарелка, а в ней - кусок мяса с
торчащей из него костью.
- Говядина, - пояснил Куэйд.
- Но она же вегетарианка.
- Ну и что? Отличная говядина, чуть подсоленная и прекрасно
приготовленная...
Фото номер пять. Все тот же интерьер, но теперь в комнате Черил. С
искаженным гневом лицом она колотит кулаками и ногами в запертую дверь.
- Было примерно пять утра, она спала без задних ног, и я отнес ее
туда на руках. Очень романтично, правда? Она толком и не поняла, что
происходит.
- И ты ее запер?
- Разумеется. Для чистоты эксперимента.
- О котором она, конечно, ничего не знала?
- Ну, тебе нетрудно догадаться, что мы с ней часто беседовали на тему
страха. Ей было известно, что я исследую этот вопрос и для своих
исследований нуждаюсь в подопытных кроликах, но, конечно, не могла
предположить, что сама окажется в этой роли. Впрочем, успокоилась она
довольно быстро.
На фотографии номер шесть Черил задумчиво сидела в углу комнаты.
- Она, кажется, вообразила, что сможет взять меня измором, проявив
терпение и выдержку, - прокомментировал снимок Куэйд.
Фото номер семь: Черил внимательно смотрит на кусок мяса в тарелке.
- Великолепный снимок, не правда ли? Посмотри, какое отвращение
написано на ее физиономии: ведь ей был так противен даже запах
приготовленного мяса. Впрочем, тут она еще не голодна.
Номер восемь: Черил спит. Номер девять: она писает, присев в
неудобной позе на кувшин, спустив трусики к лодыжкам. Лицо у нее
заплаканное. От этого снимка Стиву стало нехорошо. Номер десять: она пьет
из графина. Одиннадцать: Черил, свернувшись клубочком, снова спит.
- Сколько времени провела она в этой комнате?
- Снимок этот сделан по истечении всего четырнадцати часов. Она очень
быстро потеряла ощущение времени. Видишь, тут нет окон, а свет горит
постоянно. Удивительно, как скоро ее биологические часы вышли из строя.
- Так сколько времени она провела там в общей сложности?
- Вплоть до успешного завершения эксперимента.
Двенадцатый снимок: проснувшись, Черил исподтишка разглядывает кусок
мяса.
- Это уже на следующее утро, когда я спал. Камера работает
автоматически и снимает каждые четверть часа. Ты только посмотри, какие у
нее глаза...
Стив повнимательней всмотрелся в фотографию: взгляд Черил стал
каким-то диким, полным отчаяния. Она смотрела на кусок мяса, словно его
гипнотизируя.
- Вид у нее больной, - заметил Стив.
- Усталый, только и всего, хотя она и проспала черт знает сколько, но
это, очевидно, ее вымотало еще сильнее. Она понятия не имеет, день сейчас
или ночь, к тому же, безусловно, страшно голодна - ведь миновало более
полутора суток.
Тринадцать: Черил опять спит, свернувшись калачиком еще плотнее,
словно змея, проглатывающая себя с хвоста. Четырнадцатый номер: она пьет
воду.
- Когда она спала, я заменил воду в графине на свежую, - пояснил
Куэйд. - Надо сказать, спит она чрезвычайно крепко: я вполне мог ее
трахнуть, даже не разбудив. Будто отключается ото всего мира...
Куэйд осклабился. Да он просто псих, подумал Стив, определенно
шизофреник.
- Ну и запашок же у нее в той комнате стоял, Бог ты мой! - заметил
Куэйд. - Знаешь, как иногда пахнет от женщины? Это не пот, это что-то
другое. Похоже на запах свежего, кровавого мяса. Короче, на этом этапе она
уже доходила до кондиции. Бедняжка и помыслить не могла, что все так
обернется...
Номер пятнадцать: Черил дотрагивается до мяса.
- Тут-то ее упорство и дало первую трещину, - удовлетворенно отметил
Куэйд. - Теперь мы переходим к основному - к страху.
Стив вгляделся в снимок: плохое качество не позволяло рассмотреть
детали, однако было очевидно, что самообладание покинуло Черил. Лицо ее
исказилось болью, отражая внутреннюю борьбу между жестоким голодом и
отвращением к мясу. Номер шестнадцать: она опять, теперь уже всем телом,
набрасывается на запертую дверь. Рот широко открыт, застыв в немом крике
отчаяния.
- А помнишь, как она умела загонять меня в угол во время наших споров
о природе страха, особенно если заходила речь о мясной пище?
В голосе Куэйда было нескрываемое торжество.
- Сколько времени прошло с момента заточения?
- Уже почти трое суток. Тут ты видишь чертовски голодную женщину...
И без его пояснения это было очевидно. На следующем снимке девушка
стояла посреди комнаты, напрягшись всем телом, стараясь отвести взгляд от
пищи на столе.
- Ты же мог уморить ее голодом.
- Ничего подобного: человек способен без особого труда прожить без
пищи по меньшей мере десять дней. К тому же, Стив, сейчас так популярны
всякого рода диеты, а по статистике шестьдесят процентов англичан страдают
от патологически избыточного веса. Разве она тебе не кажется несколько
полноватой?
Восемнадцатый снимок: "толстушка", сидя в углу комнаты, рыдает.
- Ага, - усмехнулся Куэйд довольно, - начинаются уже галлюцинации. В
общем, крыша поехала... Ей стали мерещиться насекомые, ползающие по
волосам или по рукам. Несколько раз я наблюдал, как она надолго замирала,
уставившись в одну точку, в пространство.
Номер девятнадцать: Черил моется, раздевшись до пояса, обнажив
налитую грудь с соблазнительно торчащими сосками. Взгляд при этом у нее
отсутствующий. Мясо в блюде, кажется, довольно сильно потемнело по
сравнению с предыдущими фотографиями.
Мылась она, однако, регулярно с ног до головы, примерно каждые
двенадцать часов.
- А мясо вроде бы...
- "Задумалось"?
- Да, потемнело.
- Ну, комната маленькая, очень теплая, к тому же ей составили
компанию несколько мух. Уж они-то не брезговали таким великолепным куском
говядины и немедленно отложили туда яички. Немудрено, что мясо, скажем
так, созрело.
- Это тоже было частью твоего эксперимента?
- Ясное дело. Если свежайшее мясо вызывает отвращение, то что же
говорить о протухшем? Это усугубляет стоявшую перед ней дилемму: чем
дольше она отвергает угощение, тем мерзопакостнее становится оно. Таким
образом, она оказывается перед необходимостью выбрать меньшее из двух зол:
боязни голодной смерти и отвращения к мясу, основанного все на том же
страхе. Разве тебе не любопытно, что же она выберет в конце концов?
Стив почувствовал, что и сам оказался перед своего рода дилеммой. С
одной стороны, шутка зашла слишком далеко, и "эксперимент" Куэйда стал
проявлением чистой воды садизма. С другой, ему действительно очень
хотелось узнать, каким же будет выбор Черил и чем этот кошмар закончится.
К своему стыду Стив ощутил некий экстаз при виде страдающей женщины.
Следующие семь фотографий - с двадцатой по двадцать шестую -
повторяли уже известный цикл: девушка спала, мылась, писала и застывала
посреди комнаты, уставившись на мясо. Затем опять спала, ну и так далее. И
вот, наконец, номер двадцать семь.
- Смотри, смотри! - торжествующе воскликнул Куэйд. Черил взяла мясо!
При этом на ее лице застыла маска ужаса, но все-таки она взяла его. Теперь
уже было ясно видно, что мясо гниет, а по всему куску ползают жирные
личинки мух вперемешку с отложенными яйцами.
- Смотри, - опять воскликнул Куэйд, - она его кусает!
На следующем снимке лицо девушки полностью закрыто куском мяса. Стива
чуть не стошнило, словно это он сам откусил вонючее, покрытое жирными
белыми личинками мясо. Боже, как она смогла?!
Номер двадцать девять: Черил сложилась пополам над кувшином в углу
комнаты - ее вырвало.
Номер тридцать: она сидит за столом, на котором ничего нет. Графин с
водой вдребезги разбит о стену, тарелка из-под мяса тоже. Говядина,
напоминающая кучу дерьма, валяется на полу.
Тридцать первый снимок: она спит, уронив голову на руки. Тридцать
второй: Черил с омерзением смотрит на мясо. Борьба голода с отвращением
прямо-таки написана на лице. Тридцать третий: она снова спит.
- Теперь сколько времени прошло? - спросил Стив.
- Пять дней. Нет, пардон, уже шесть.
Шесть дней, Боже праведный! Номер тридцать четыре: фигура девушки
размыта, вероятно, она бросается на стену. Уж не решила ли она покончить с
собой, размозжив голову? Спрашивать об этом Куэйда Стив не стал: что-то
внутри него воспротивилось.
Тридцать пять: она опять спит, на сей раз свернувшись под столом.
Спальный мешок разодран в клочья, раскиданные вперемешку с кусками ватной
подкладки по всей комнате.
Тридцать шесть: она разговаривает с дверью, а возможно, пытается
докричаться до кого-нибудь сквозь дверь, заранее знав, что ответа не
получит. Номер тридцать семь: она поедает тухлое мясо! Словно первобытный
человек в пещере, она устроилась под: столом и впилась зубами в мясо. Лицо
ее лишено всякого выражения; она полностью поглощена одной единственной
мыслью: перед ней мясо; пища, способная утолить зверский голод. Надо
набить желудок, и тогда спазмы прекратятся, силы вернутся к ней,
головокружение пройдет... Стив замер, не в силах оторвать взгляда от
фотографии.
- Да, - сказал Куэйд, - меня тоже поразило, как неожиданно она,
наконец, сдалась. Ведь одно время казалось, что ее упрямство не имеет
границ. Тот монолог перед закрытой дверью состоял, как и раньше, из угроз,
мольбы и извинений. Так было день за днем, и вдруг она сломалась. Надо же,
как просто! Уселась под столом и съела весь кусок, обглодав его до кости,
как самое изысканное лакомство.
Тридцать восьмая фотография: девушка спит, дверь открыта, снаружи
льется: свет. Наконец, тридцать девятая: комната опустела.
- Куда она отправилась?
- Спустилась, будто в полусне, вниз по лестнице и побрела на кухню.
Там выпила несколько стаканов воды и три или четыре часа просидела на
стуле, при этом не произнеся ни слова.
- А ты пытался с ней заговорить?
- Да, время от времени. Эксперимент завершился, и я особо не
настаивал. Не хотелось ее беспокоить. Но в конце концов она вышла из
ступора.
- И что тебе сказала?
- Ничего.
- Ничего?!
- Абсолютно ничего. Было такое впечатление, что она меня даже не
замечала. Потом я сварил картошки, и она поела.
- Она не пыталась вызвать полицию?
- Нет.
- И не набрасывалась на тебя?
- Тоже нет. Она отлично понимала, что я сделал и зачем. Раньше мы с
ней несколько раз касались такого рода экспериментов в наших беседах,
разумеется, вскользь, отвлеченно. Пойми же наконец, эксперимент мой не
причинил ей никакого вреда, ну, может быть, она немного похудела, только и
всем.
- А где она сейчас?
- Она уехала на следующий день, понятия не имею куда.
- Так что ты доказал своим экспериментом?
- Быть может, ничего, но я тем самым положил довольно любопытное
начало своим исследованиям.
- Начало? Так это только начало?!
Куэйд почувствовал в голосе Стивена неприкрытое отвращение,
граничившее с ненавистью.
- Послушай, Стив...
- Ты понимаешь, что мог убить ее?
- Ничего подобного.
- Она могла потерять рассудок, стать навсегда умалишенной.
- Не исключено, хотя и вряд ли. Она была волевой женщиной.
- А ты сломал ее!
- Вот это точно, но она сама на это напросилась. Более того, она же
ведь хотела узнать, что такое страх, ну я ей и помог. Я лишь исполнил ее
собственное желание.
- Ты совершил насилие. Добровольно она бы ни в жизнь на такое не
пошла.
- И это верно. Что ж, она получила хороший урок.
- Так ты теперь возомнил себя учителем?
Стиву хотелось смягчить сарказм, но не получилось: в его замечании
присутствовала и ирония, и гнев, и отчасти страх.
- Да, я учитель, вернее, наставник, - невозмутимо ответил Куэйд.
Взгляд его стал каким-то отсутствующим. - Я обучаю людей страху.
Стив опустил глаза.
- И ты доволен результатами своих усилий на этом поприще?
- Я ведь не только обучаю, Стивен, я и сам учусь. И кое-чему, между
прочим, научился. Это так захватывающе - исследовать таинственный мир
страха, особенно когда "подопытные кролики" обладает достаточно развитым
интеллектом. И даже если этот интеллект чересчур рационалистичен...
Стив, не дав ему договорить, резко поднялся.
- Больше не желаю слышать этот бред.
- Вот как? Что ж, дело твое.
- К тому же завтра рано утром у меня занятия.
- Ничего подобного.
- Что-что?
- Занятия еще не начались, так что погоди-ка уходить. Останься еще на
немного.
- Зачем?
Стив ощутил гулкое биение сердца: он и подумать не мог, что Куэйд
внушает ему такой сильный, даже какой-то суеверный страх.
- Я хотел предложить тебе кое-какие книги. Только и всего!
Стив устыдился внезапного приступа страха. Что он вообразил - что
Куэйд намеревается чем-нибудь оглушить его, чтобы на нем провести свои
эксперименты? Вот уж действительно бред!
- У меня есть Кьеркегор, он должен тебе понравиться. Книга там,
наверху. Подожди пару минут, я мигом.
Куэйд с загадочной улыбкой покинул комнату. Стив, присев на корточки,
принялся опять просматривать фотографии. Особенно его заворожил снимок, на
котором Черил впервые взяла кусок протухшего мяса. Лицо ее на этом снимке
как будто принадлежало другой женщине, не той, которую он знал. Эта
неуверенность, растерянность и... Что же еще? Ну, конечно же, страх!
Любимое слово Куэйда, мерзкое, грязное слово, которое отныне всегда будет
ассоциироваться с пыткой бедной девушки.
***
Интересно, а что сейчас, при взгляде на эту фотографию, написано на
его собственном лице, подумал Стив. Та же растерянность, что и у Черил? И,
может быть, такой же страх?
За спиной послышался какой-то звук, слишком тихий, чтобы его произвел
Куэйд. Если только он не приблизился крадучись...
В ту же секунду Стив почувствовал, как тряпка, пропитанная
хлороформом, закрыла его рот и ноздри. Глаза тут же заслезились, Стив
невольно вдохнул усыпляющие пары и мгновенно погрузился во тьму.
Последнее, что он услышал, было произнесенное голосом Куэйда свое
собственное имя, прозвучавшее как удаляющееся эхо:
- Стивен... ивен... вен... Стив рухнул мешком посреди раскиданных
фотографий, погрузившись в липкую, пропитанную животным страхом тьму.
***
Он не сразу понял, очнулся уже, или еще нет: темнота вокруг была
кромешной. Так он пролежал, наверно, целый час, пока не осознал, что глаза
его открыты.
Сначала он попробовал подвигать ногами, затем руками и, наконец,
головой. Как ни странно, связанными оказались только запястья, да и то
небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы освободиться. Но вот когда
он попытался отползти, что-то похожее на кандалы впилось ему в левую
щиколотку.
Лежать на полу было страшно неудобно, однако когда он ощупал
пространство вокруг себя, то обнаружил, что это вовсе не пол, а нечто
вроде массивной решетки. Была она металлической и такой громадной, что он
так и не смог дотянуться до краев. Просунув руку между прутьев, он не
нащупал ничего: под ним была пустота.
***
Первые фотоснимки, сделанные Куэйдом в инфракрасных лучах,
запечатлели эти попытки Стива исследовать место его заключения. Как и
думал Куэйд, пленник повел себя весьма благоразумно: не впал в истерику,
не разрыдался, не сыпал ругательствами и проклятиями. Именно рационализм
нового "подопытного кролика" и вызывал у экспериментатора особый интерес.
Стивен полностью осознавал, что происходит, и будет, безусловно, бороться
со своим страхом при помощи логики и трезвого анализа ситуации. Таким
образом, сломить его сопротивление - задачка потруднее, нежели в случае с
Черил. Что ж, тем ценнее будет результат, когда Стивен, сдавшись наконец,
откроет перед Куэйдом настежь свою душу, в которой, несомненно, он найдет
так много любопытного, достойного тщательного анализа. В том, что
эксперимент завершится успешно, Куэйд не сомневался.
Тем временем глаза Стива постепенно привыкали к темноте. Он находился
внутри колодца или вертикального тоннеля, совершенно круглого, футов
двадцати в диаметре. Что это было: воздуховод какой-нибудь подземной
фабрики? Стив постарался вспомнить, существовало ли что-либо подобное в
районе Пилгрим-стрит, однако в голову ничего не приходило. Черт его знает,
где он находился... Не на чем было сфокусировать взгляд: ни углов, ни даже
дырки или трещины в этих стенах не было.
Хуже того: лежал он на решетке поверх колодца, казавшегося во тьме
бездонным. От этого, похоже, бесконечного пространства его отделяли лишь
относительно тонкие прутья, да еще цепь на левой ноге.
Он воочию представил себя между темным, бескрайним небом и
бесконечным мраком внизу. Воздух в шахте был теплым и спертым, таким
сухим, что невольно навернувшиеся на глазах слезы тут же испарились.
Справившись кое-как со слезами, он попытался позвать на помощь, но его
крик растворился в темноте.
Охрипнув от бесполезного крика, он откинулся навзничь поверх решетки.
Что, если дна у этого колодца нет вообще? Какая чушь; дно должно быть у
любого колодца, любой шахты. Нет ничего бесконечного, сказал он вслух.
И тем не менее... Если он вдруг свалится вниз, в эту черную,
разверстую пасть, то будет падать, падать, падать, но даже не увидит
приближающегося дна. Пока не разобьется.
Усилием воли он попытался отогнать эту кошмарную картину. Ничего не
получилось.
Увидит ли он яркую вспышку, когда его череп расколется о дно колодца?
В момент, когда его тело превратится в кучу мяса и раздробленных костей,
придет ли к нему понимание смысла собственной жизни и смерти? Нет, Куэйд
не посмеет, подумал он. "Не посмеет! - забился его хриплый крик о стены
колодца. - Он не посмеет меня убить!"
И снова мертвая, удушающая тишина, как будто его вопль и не рвался из
кромешной тьмы.
И тут его пронзила другая, еще более жуткая мысль. Что, если Куэйд,
задавшись целью довести свой идиотский эксперимент до абсолютного конца,
поместил его в эту круглую преисподнюю и тут оставил навсегда, чтобы никто
его здесь не нашел и он отсюда никогда не выбрался?
Довести эксперимент до конца... Концом могла быть только смерть. Была
ли смерть в действительности целью Куэйда? Желал ли он понаблюдать, как
умирает человек, как его жертву постепенно охватывает страх смерти,
истинная первопричина всякого страха? Кажется, Сартр говорил, что никому
не дано познать собственную, смерть. А смерть других? Познать ее,
наблюдая, как разум обреченного человека выделывает невероятные трюки, с
тем чтобы только не видеть горькой правды? Не здесь ли ключ к познанию
этой великой тайны - природы смерти, ее сути? Тот, кто проникнет в эту
тайну, сможет в какой-то степени подготовить себя к собственной смерти...
Как он говорил: пойти навстречу зверю, отыскать его и приласкать? Что ж,
наблюдение за предсмертным ужасом другого человека есть наиболее простой и
умный путь, ведущий к этой цели...
С другой стороны, продолжал он размышлять, Куэйд может и убить меня
от страха, собственного страха.
От этой мысли Стиву, как ни странно, полегчало. В самом деле, страх
ведь глубоко сидит в этом горе-экспериментаторе, возомнившем себя мессией.
Он ведь помешан на страхе, разве нет?
Так вот откуда эта его неуемная страсть к наблюдениям за тем, как
страх терзает других: так он пытается найти путь к избавлению от
собственных терзаний.
За размышлениями прошло несколько часов. В кромешной тьме разум
Стивена сделался стремительно-подвижным, словно ртуть, но при этом не
поддающимся контролю. Стив обнаружил вдруг, что потерял способность
выстраивать длинную, стройную цепочку аргументов, что мысли его походили
на стайку юрких, скользких рыбок, беспорядочно снующих туда-сюда. Как
только он пытался ухватить одну из них, она от него тут же ускользала.
Однако все же он нашел точку споры: ее давало понимание необходимости
обвести Куэйда вокруг пальца, переиграть его, и тогда, может быть, у него
появится шанс спастись. Нужно проявить выдержку, собрать всю волю в кулак,
попробовать взять Куэйда измором, чтобы тот потерял к Стиву интерес как к
объекту наблюдений.
Фотографии, сделанные в те несколько часов, изображали Стивена
лежащим на решетке с закрытыми глазами и хмурым лицом. Как ни удивительно,
время от времени его губы трогала легкая улыбка. На большинстве снимков не
было возможности определить, спал он или бодрствовал, задумался или же
видит сон. Куэйд терпеливо ждал. Наконец он заметил, что глазные яблоки
под веками у Стива слегка подрагивают - верный признак сна. Пришло время
нанести подопытному визит...
Проснувшись, Стивен обнаружил рядом с собой на блюде два кувшина:
один наполненный водой, а второй - с горячей, несоленой овсяной кашей.
Поев и напившись, он ощутил нечто вроде чувства благодарности за
ниспосланное угощение.
Пока он ел, у него возникли два странных ощущения: во-первых,
производимые при этом звуки как-то по-особенному гулко отдавались в
голове, а во-вторых, что-то сильно сжимало его виски. Запястья Стива были
скованы наручниками. На снимках видно, как одно выражение лица сменяется
другим (сначала изумление, потом гнев и, наконец, ужас), пока он неуклюже
ощупывает собственную голову. На ней было намертво закреплено что-то
похожее на конскую сбрую с двумя зажимами, закупорившими слуховые каналы
так, чтобы ни звука не проникало в уши Стивена.
Глухота, такой знакомый, казалось, однажды уже побежденный недуг!
Теперь он мог слышать только шум внутри головы, лязг собственных зубов,
глотательные звуки - и вот это отдавалось между ушей пушечной канонадой.
Слезы навернулись на глазах. Он двинул каблуком по металлической
решетке, но ровным счетом ничего не услыхал. И тогда изо рта вырвался
вопль ужаса и отчаяния. Он кричал, пока не почувствовал во рту вкус крови
из горла, но даже собственного крика не услышал. Стивен запаниковал. Серия
последовательно сделанных фотоснимков иллюстрирует возникновение, развитие
и кульминацию панического страха. К лицу прилила кровь, глаза расширились,
рот оскалился в не правдоподобной гримасе. Он стал напоминать до смерти
перепуганную обезьяну. Стивен погрузился в океан таких знакомых с детства
ощущений: дрожь в руках и ногах, липкий пот, тошнота, головокружение. В
отчаянии он схватил кувшин с водой и вылил себе на лицо: ледяная вода
мгновенно остудила разгоряченный мозг. Он откинулся спиной на решетку,
заставляя себя дышать глубоко и ровно.
Успокойся, расслабься, остынь, произнес он вслух. Ты спокоен,
спокоен, спокоен.
Своего голоса он не услыхал. Единственными различимыми звуками были
те, что производил язык во рту, да еще слизь в сузившейся от приступа
панического ужаса носовой полости. Но теперь он воспринимал на слух то,
что в нормальном состоянии человек слышать не может: работу собственного
мозга, проносящиеся в нем мысли.
Звук этот напоминал шелест радиоприемника, когда он не настроен на
какую-то определенную волну, или же легкий шум, возникающий в ушах у
оперируемого после того, как в маску подан наркоз.
Нервная дрожь так и не прекратилась. От малейшего движения наручники
впивались в запястья, однако боли Стив не чувствовал.
На фотографиях документально запечатлена вся эта эволюция поведения
подопытного: отчаянная борьба с паническим ужасом, попытки отогнать
воспоминания детства, слезы отчаяния, окровавленные запястья.
Как это бывало и в детстве, в конце концов изнеможение вытеснило
панику. Сколько раз маленький Стив вот так же, обессиленный, засыпал,
чувствуя на губах горько-соленый вкус слез.
Тогда он часто просыпался от звона, шума, грохота где-то в самых
недрах мозга. Теперь же забытье принесло Стиву облегчение.
Куэйд был сильно разочарован таким развитием событий: реакция Стивена
Грейса, столь стремительная и бурная, внушила ему уверенность, что тот
сломается с минуты на минуту. Однако, поразмыслив, Куэйд пришел к выводу,
что час-другой отсрочки не имеет большого значения в его эксперименте, в
конечном успехе котором у него не было сомнений: ведь на подготовку ушли
долгие месяцы, и он возлагал на Стива большие надежды. Однако что если
эксперимент все-таки провалится? Подобное вполне могло произойти, если
Стивен потеряет рассудок, так и не приоткрыв заветную дверцу, ведущую к
разгадке тайны.
Ему хватило бы одного-единственного слова, молитвы Или чего-то в этом
роде - того, в чем человек ищет последнее спасение, прежде чем погрузиться
во мрак безумия. Ведь что-то такое должно же существовать, черт побери?!
Куэйд терпеливо ждал, подобно орлу-стервятнику, ждущему смерти
агонизирующего животном в расчете на поживу. Он считал минуты, оставшиеся
обреченной жертве...
***
Проснулся Стивен, лежа лицом вниз, прямо на решетке, прутья которой
больно впились в щеку. Воздух стал еще более спертым и жарким.
Некоторое время он лежал без движения, дожидаясь, чтобы глаза снова
привыкли к темноте. Разглядывая перекрещенные прутья, вмурованные в стеку
и образующие правильные квадраты, он неожиданно для себя нашел в них некую
эстетическую прелесть. Да, прелесть! Утомившись, наконец, рассматривать
эту картину, он перевернулся на спину к при этом ощутил легкую вибрацию.
Ему даже показалось, что решетка чуть-чуть сдвинулась с места.
Ну и жарища! Обливаясь потом, Стив расстегнул рубашку. Во сне он
пустил слюну. Она размазалась по щеке, но он даже не удосужился
вытереться. В конце концов, кто его видит в этой дыре?
Он кое-как наполовину стянул с себя рубаху и носком одного ботинка
скинул с ноги другой.
Жалко ботинок, если он, проскользнув между прутьев, свалится в
бездну. Стивен попытался сесть. Нет, ботинок не свалится: два прута
служили ему надежной опорой, и можно постараться дотянуться до него.
От этой попытки решетка еще немного сдвинулась, и ботинок начал
соскальзывать.
"Ради Бога, - взмолился Стивен, - только не падай..." Ему вдруг
почему-то стало ужасно жалко такой замечательный, великолепный ботинок. Ни
в коем случае нельзя позволить ему свалиться вниз... Стив рванулся к
ботинку, и в этот миг тот, проскользнув между прутьев, рухнул во тьму.
Господи, если бы Стивен мог услышать момент падения, сосчитать
секунды и, может быть, рассчитать глубину этом чертова колодца... Тогда,
по крайней мере, он бы знал, сколько метров (а может, километров?)
отделяют его от смерти...
Все, больше он этого вынести не мог. Стив перевернулся на живот,
просунул руки между прутьев и завопил:
- Я тоже, тоже хочу вниз! Хочу упасть туда!
Да, он действительно хотел упасть туда, в преисподнюю, разбиться о
невидимое дно - все что угодно, лишь бы только положить конец ожиданию в
кромешной тьме и абсолютной тишине... Туда, вслед за ботинком, навстречу
спасительной гибели!
Он бился головой о решетку, кричал, вопил, умолял Всевышнего сбросить
его, наконец, туда, вниз. Решетка под ним снова сдвинулась, на этот раз
сильнее.
Что-то, похоже, сломалось или оборвалось - штифт, цепь, канат, что
там удерживало эту чертову решетку в горизонтальном положении... Стив
понемногу начал съезжать к краю, и тут он с ужасом обнаружил, что кандалов
на щиколотке больше не было. Сейчас он рухнет вниз!.. Этот подонок
вознамерился сбросить его в пропасть. Как там его звали - Куэйд, Куэйл,
Куоррел?
Машинально Стивен ухватился за прутья обеими руками. Тем временем
решетка продолжала наклоняться. Может, он все-таки не хотел последовать за
собственным ботинком? Может, он испугался смерти? Как бы то ни было, Стив
уцепился за решетку так, как умирающие цепляются за жизнь...
Что там, во тьме, на дне бесконечного колодца, по ту сторону грани,
отделяющей жизнь от смерти?
Он уже был полностью во власти панического ужаса. Сердце рвалось из
груди, кровь запульсировала в висках, потные пальцы впившиеся в прутья,
были готовы разжаться. Неодолимая сила земного притяжения тянула его,
всасывала в себя его тело. Оглянувшись на мгновение через плечо в
разверстую, черную пасть колодца, Стивен различил во тьме громадных,
мерзких чудовищ, сгрудившихся внизу, налезавших друг на друга, пытавшихся
достать его за ноги - чудовищ из его детских кошмаров.
- Мама! - завопил Стивен, и в тот же миг пальцы его разжались. Он
погрузился в пучину всеохватывающего ужаса. "Мама..." Вот оно, магическое
и такое простое слово! Куэйд отлично его слышал, и оно словно пронзило его
электрическим разрядом. "Мама!.." Стивен понятия не имел, как долго
продолжалось его падение: в момент, когда пальцы разжались, сознание его
отключилось. Быть может, спас его животный инстинкт самосохранения, и
падение не причинило ему особого вреда.
Стало светло. Стив поднял голову и увидел дверь. В дверях стоял некто
в маске Микки-Мауса из детских мультиков. Персонаж Диснея поднял Стивена
под мышки и повел к выходу из просторной круглой комнаты, куда он
приземлился. Стив ощутил, что брюки у него мокры, кроме того, он помнил,
что вымазался слюной, а может быть, слезами во сне, но уж кого, а
Микки-Мауса, своего спасителя, он не стеснялся.
Когда тот его вытаскивал из камеры пыток, голова Стивена безвольно
упала на грудь. На полу он заметил свой ботинок. Сделав над собой усилие,
он поднял голову: решетка, с которой он свалился, находилась лишь в
семи-восьми футах над ним.
Микки привел его в какое-то наполненное светом помещение, усадил в
кресло и снял затыкавшую уши "сбрую" с головы. Возвращение слуха нисколько
не обрадовало Стивена: ведь так забавно было наблюдать за миром, лишенным
звуков. Вместо людей он предпочел бы общаться с глупыми, большими рыбами,
так смешно-беззвучно разевающими рты. Стивен попил воды и съел кусок
сладком пирога. Он ощутил смертельную усталость во всем теле. Спать,
спать, скорей в свою кроватку, а мама споет колыбельную... Но Микки-Маус,
судя по всему, не понимал, чего сейчас хотелось больше всего Стиву. Тогда
он заплакал, ударил по столу ногой, сбросив с него чашки и блюдца на пол,
после чего выбежал в соседнюю комнату, где устроил настоящий разгром. Там
было полным-полно каких-то бумаг, и Стив их с наслаждением порвал, а потом
принялся подбрасывать клочки в воздух, с интересом наблюдая, как они,
кружась, медленно опускаются. Среди бумаг были и фотографии, страшные
фотографии, от которых Стиву стало вдруг нехорошо.
Снимки эти - все до одного - изображали мертвецов, мертвых детей, как
совсем маленьких, так и постарше. Одни из них лежали, другие полусидели.
Их лица и тела были - изборождены глубокими ранами, у некоторых
внутренности вывалились наружу, а все вокруг было испачкано чем-то темным.
На трех или четырех снимках присутствовало и орудие, которым были
нанесены жуткие раны: тесак.
Одна из фотографий изображала женщину. Тесак почти до рукоятки
вонзился прямо ей в лицо. На другом снимке он торчал из ноги мужчины, а
еще на одном валялся на полу кухни, рядом с зарезанным младенцем.
Странно, подумал Стив. Микки-Маус коллекционирует фотографии
мертвецов, да еще убитых, судя по всему, одним и тем же тесаком.
Мысль эта промелькнула за мгновение до том, как нос и легкие заполнил
такой знакомый запах хлороформа, и Стивен снова погрузился в забытье.
Очнулся он от вони застарелой мочи и свежей блевотины. Последняя
была, похоже, его собственной: она покрывала весь перед рубашки. Он
попытался подняться, но ноги подкосились. Было холодно, а в горле
нестерпимо жгло.
Он услыхал шаги. Кажется, Микки-Маус возвращается... Быть может, он
наконец отведет Стива домой?
- Вставай, сынок.
Нет, это не Микки-Маус... Это полицейский.
- Что это ты там делаешь, а? Вставай, я тебе говорю, поднимайся.
Хватаясь за обшарпанную кирпичную стену, Стивен, кое-как поднялся на
ноги. Полисмен осветил его карманным фонариком.
- Господи, Боже мой, - проговорил он с гадливостью, оглядев Стивена с
ног до головы. - Ну и видок у тебя... Ты где живешь?
Впервые Стивен почувствовал стыд, особенно при виде собственной
заблеванной рубашки.
- Как тебя зовут?
Вот этого Стив сказать ему не мог: своего имени он не помнил.
- Эй, парень, кто ты такой, я спрашиваю?! Только бы он не орал так...
Стивен копался в памяти, пытаясь вспомнить, как его, черт возьми,
зовут.
- Ну же, возьми себя в руки, - увещевал его полицейский.
Легко сказать... Стивен почувствовал, как по щекам потекли слезы.
- Домой, - пробормотал он, - домой хочу...
На самом деле больше всего хотел он умереть, вот прямо здесь лечь и
умереть. Полицейский потряс его за плечи:
- Ты что, совсем не в себе? - Он повернул Стива к свету уличного
фонаря, вглядываясь ему в лицо. - Идти-то в состоянии?
- Мама, - промямлил Стивен, - хочу к маме...
Настроение полисмена резко изменилось: этот нажравшийся ублюдок с
налитыми кровью глазами и заблеванной рубашкой его достал. Вот оно,
современное воспитание: деньги, бесконтрольность, вседозволенность...
- К маме, засранец, захотел?! - взревел полицейский, нанося Стиву
удар, впрочем, несильный, поддых.
Сложившись пополам, Стивен закричал.
- Ты лучше заткнись, сынок, - рявкнул полицейский, подняв голову
Стивена за волосы к себе. - Что, в кутузку захотел?
Стив никогда не был в кутузке и уж конечно попасть туда хотел меньше
всего. Ну, почему этот полисмен так на него вызверился. Что он ему сделал?
- Прошу вас, - захныкал он, - отведите меня домой... Ну, пожалуйста...
Этого полицейский не ожидал: как правило, обнаглевшие юнцы пытаются
качать права и даже оказывают сопротивление, ну и, конечно, приходится их
поучить слегка, чтобы уважали представителя закона. Этот же хныкал, как
ребенок... Может, парень просто слабоумный? А он его ударил и за волосы
таскал... Полицейский почувствовал нечто вроде угрызений совести. Взяв
Стивена под локоть, он повел его к машине:
- Давай, сынок, садись.
- Отвезите меня, пожалуйста...
- Ну конечно, домой, сынок. Я отвезу тебя домой, не волнуйся. Вот
только желал бы я знать, где твой дом?..
***
В приюте для бездомных тщательно обследовали его одежду на предмет
обнаружения чего-нибудь, что могло бы помочь удостоверить личность, однако
ничего найдено не было. Затем осмотрели его тело и в особенности волосы -
нет ли там вшей, после чем полицейский отбыл. Стивен почувствовал
облегчение: страж порядка ему активно не понравился.
Служащие приюта говорили между собой о нем, как будто его и не было в
комнате: о том, как он молод, как выглядел, в чем был одет, какие у него
могут быть умственные сдвиги. Затем ему дали тарелку супа и отвели в
душевую. Минут десять он простоял под ледяной струей воды, после чего
вытерся грязным полотенцем. Выдали ему и бритву, однако бриться он не
стал: забыл, как это делается.
Потом ему дали одежду, довольно сильно поношенную, но тем не менее
Стиву она понравилась. Вообще люди здесь, похоже, были неплохие, хотя и
обсуждали его, словно он при этом отсутствовал. Один - дородный мужик с
седеющей бородой - ему даже улыбнулся, примерно так, как улыбаются собаке
или несмышленому ребенку.
Странный, однако, ему выдали набор одежды: что-то было велико, что-то
мало, да к тому же разных цветов - носки были желтыми, рубаха
грязно-белой, брюки были пошиты на Гаргантюа, свитер уже носили человек
сто, а ботинки показались Стиву страшно тяжелыми. Когда служащие приюта
отвернулись, Стивен натянул на себя еще одну фуфайку и вторую пару носков:
второй слой хлопка и шерсти на теле как-то придавал ему больше уверенности.
Затем он остался один, с зажатым в кулаке билетиком, где был указан
номер его койки. Спальни были еще заперты, но Стив терпеливо ждал, в
отличие от других ночлежников, собравшихся в коридоре. Их было много, и
все галдели, орали друг на друга, переругивались и даже иногда плевались в
чью-нибудь физиономию. Стивен ощутил испуг. Больше всего ему сейчас
хотелось рухнуть в постель и спать, спать...
В одиннадцать спальни, наконец, открыли, и все бродяги ринулись
занимать койки. Стив очутился в просторном, плохо освещенном помещении,
вонявшем дезинфекцией и нестранным бельем.
Стараясь избегать своих сотоварищей, Стив добрел до своей железной,
плохо убранной койки с единственным, довольно тонким одеялом, и свалился
на нее без сил. Ночлежники вокруг него переговаривались, кашляли, что-то
бормотали себе под нос, хныкали, а один перед сном читал молитву,
уставившись в потолок. Стиву захотелось последовать его примеру, и он
постарался вспомнить молитву, которую читал в детстве:
- Милостивый Иисусе, кроткий и всепрощающий, обрати взор Свой на дитя
малое, сжалься надо мною и возьми меня к Себе...
Помолившись, Стивен почувствовал облегчение и вскоре заснул крепким,
глубоким, исцеляющим сном.
***
Наедине с собой сидел Куэйд в темноте, охваченный страхом, таким
сильным, который испытывать ему еще не доводилось. Тело его оцепенело так,
что он был не в состоянии подняться и включить свет. Что, если страх на
этот раз не был плодом его воображения? Вдруг там, за закрытой дверью,
стоит и ухмыляется тот человек с тесаком, которого он так часто видел в
ночных кошмарах?
Ни звука... Лестница не скрипела под тяжестью шагов, во тьме не
раздавался дьявольский хохот. Нет, это все-таки не он. Куэйд доживет до
утра.
Ему удалось немного расслабиться. Куэйд поднялся и щелкнул
выключателем: в комнате и в самом деле никого не было. Тишина стояла во
всем доме. Распахнув дверь, он выглянул на лестницу: ну, разумеется, и там
было пусто.
***
Стив проснулся от чьего-то крика. Было темно. Он не имел ни малейшего
понятия, сколько времени проспал, однако тело его больше не ныло, и даже
запястья с щиколотками не болели. Он присел, облокотившись о подушку, и
осмотрелся. Чей это крик разбудил его? А, вот оно что: через четыре койки
от него дрались двое ночлежников. Глядя на них, Стивен чуть не рассмеялся:
дрались они, как обычно дерутся между собой женщины, ухватив друг друга за
волосы и стараясь расцарапав лицо противника ногтями. При лунном свете
кровь на их руках и лицах казалась черной. Один из них, постарше, вопил:
"Не пойду на Финчли-роуд, ты меня не заставишь! Я на тебя не работаю! Не
смей меня бить, в гробу я тебя видал!"
Второй, помоложе, дрался молча. Подбриваемый собравшимися вокруг них
зрителями, он, стянув с себя ботинок, молотил им свою жертву каблуком по
голове. Стив хорошо слышал гулкие удары, перемежаемые воплями старика,
которые, впрочем, становились тише с каждым новым ударом.
Неожиданно дверь спальни открылась, и все стихло. Стиву не было
видно, кто вошел: драка происходила как раз между ним и дверью.
Победитель с последним торжествующим криком швырнул свой ботинок за
спину.
Ботинок... Стивен не мог оторвать от него взгляда. Перевернувшись в
воздухе, ботинок с гулким стуком шлепнулся на пол совсем недалеко от него.
Стивен уставился на ботинок так, как, наверно, никогда не смотрел ни на
один предмет.
Ботинок упал на бок, точно так же, как и его собственный, тот, что он
скинул с ноги, лежа на решетке... В круглом колодце... В доме... В доме на
Пилгрим-стрит!
***
Все тот же кошмар в который раз разбудил Куэйда. Лестница. Он стоит
наверху и смотрит вниз, на ступеньки, а перед ним это полупотешное,
полуужасное существо. Оно медленно приближается к нему на цыпочках, и с
каждым шагом раздается жуткий смех...
Никогда раньше этот кошмар не посещал его дважды за одну ночь. Куэйд,
поискав возле кровати, нащупал бутылку, которую держал там, и крепко
приложился к ней.
***
Не обращая больше внимания на место, где произошла драка и где
служители ночлежки вязали обоих драчунов, чтобы вышвырнуть их вон, Стивен
прошел в открытую дверь.
Ни в коридоре, ни в вестибюле приюта его никто не остановил. Свежий
ночной воздух проникал даже через закрытую входную дверь: перед рассветом
поднялся довольно сильный ветер.
Маленькая приемная ночлежки была сейчас пуста. Заглянув туда, Стив
заметил висевший на стене ярко-красный огнетушитель. Возле нем находился
свернувшийся гигантской змеей черный пожарный шланг, а рядом с ним,
закрепленный двумя скобами на стене, висел тесак.
Замечательный тесак - просто чудо! Стивен вошел в приемную.
Неподалеку послышался топот, крики, звук полицейского свистка, однако ни
одна душа не помешала Стиву познакомиться поближе с тесаком. Сначала он
улыбнулся тесаку. Его изогнутое лезвие ответило улыбкой. Тогда Стивен до
нем дотронулся. Тесаку это, кажется, понравилось. Толстый слой пыли
указывал на то, что его не трогали уже давненько, что тесаку не терпелось
оказаться в человеческих руках. Стив аккуратно, даже а нежностью снял его
со скоб и сунул за пазуху, чтобы его согреть, после чего прошел через
вестибюль к теперь открытой входной двери. Он отправился за своим вторым,
потерянным ботинком...
***
Тем временем Куэйда снова разбудил кошмар.
***
Сориентировался Стивен очень быстро. Легким, пружинистым шагом
направился он в сторону Пилгрим-стрит. В разноцветной одежде, широченных
штанах и идиотских ботинках он походил на клоуна. Посмотреть бы на себя со
стороны - вот смеху-то, подумал Стивен.
Холодный, пронизывающий ветер взъерошил его волосы. Даже глазам
стало, холодно, они сделались похожими на льдинки.
Стараясь согреться, Стив побежал, пританцовывая, по пустынным
предрассветным улицам, светлым там, где были фонари, и темным в
промежутках. Как в детской игре: сейчас ты меня видишь, а теперь нет...
Сейчас видишь, сейчас нет...
***
Куэйд понял, что на этот раз не от кошмара он проснулся, а от вполне
реального шума. Определенно он что-то слышал...
Через окно луна освещала дверь, а за ней - лестничную площадку. Свет
этот Куэйду был не нужен - он и так все видел: на лестничной площадке
никого не было.
И тут он отчетливо услыхал скрип нижней ступеньки, такой тихий,
словно на нее ступил ребенок. Именно в этот миг Куэйд понял, что такое
страх. Опять ступенька скрипнула, на сей раз ближе... Нет, это все-таки
был сон, это должно быть сном. Откуда у него в доме клоун, да еще
вооруженный тесаком? Абсурд какой-то: это ведь то самое существо, что
столько раз его будило ночью в кошмарных снах. Значит, и теперь он спит,
определенно спит, как же иначе?
И тем не менее, бывают совершенно абсурдные сны, которые оказываются
в конце концов реальностью.
Никаких клоунов, убеждал себя Куэйд, уставившись на залитую лунным
светом лестничную площадку. До сих пор ему доводилось иметь дело лишь со
слабаками, которые ломались, чуть-чуть почувствовав, что такое смертельный
ужас. Ему ведь так и не удалось проникнуть в тайну страха, получить
разгадку, способную помочь бороться с так часто терзающим его, паническим
ужасом.
Он не знал и знать не хотел никаких клоунов, шутов гороховых... И тут
он, наконец, предстал перед Куэйдом наяву. При ярком лунном свете Куэйд
увидел лицо умалишенного, белое как снег, небритое, распухшее от ссадин, с
улыбкой недоразвитого ребенка. Существо, очевидно, пребывавшее в экстазе,
прикусило нижнюю губу, и по подбородку стекала струйка крови. И тем не
менее выглядело оно скорее комично, нежели зловеще, в своей идиотской
одежде и с такой же идиотской улыбкой на лице. Вот только тесак не
очень-то сочетался с улыбкой... Его широкое, изогнутое лезвие посверкивало
в лунном свете: маньяк поигрывал своим жутким оружием, блестя глазами в
предвкушении предстоящей забавы.
Почти уже поднявшись наверх, он остановился и, все так же улыбаясь,
уставился на объятого ужасом Куэйда. Ноги у него подкосились, и Куэйд
рухнул на колени. Клоун, не спуская с него глаз, как-то подпрыгнул еще на
одну ступеньку, последнюю. Тесак в его мертвенно-бледной руке взметнулся и
опустился, рассекая воздух, как будто поражая жертву.
Куэйд, наконец, понял, кто на самом деле этот клоун. Его бывший
ученик, его "подопытный кролик", ставший живым воплощением его
собственного ужаса. Он, именно он и никто другой. Глухой мальчишка...
Клоун издал какой-то горловой звук, словно гигантская сказочная птица.
Тесак взлетал и падал, все ближе и ближе, неся смерть.
- Стивен, - выдохнул Куэйд.
Его собственное имя ничего не говорило теперь Стиву. Он его
просто-напросто не слышал, лишь видел открывавшийся и закрывающийся рот
человека на коленях. Может, тот что-то и говорил ему, а может быть и нет -
для него это не имело никакого значения.
Из горла клоуна вырвался пронзительный крик; тесак, который он теперь
держал двумя руками, взметнулся вверх. В ту же минуту он ворвался в
спальню, залитую лунным светом.
Куэйд рванулся, пытаясь уклониться от разящего удара, однако сделал
это недостаточно быстро и ловко. Широкое, изогнутое лезвие рассекло воздух
и опустилось на предплечье Куэйда, отделяя мышцы от кости и каким-то чудом
минуя артерию.
Вопль Куэйда разнесся по всей Пилгрим-стрит, вот только дома на этой
улице опустели много лет назад. Некому было услышать крик, некому прийти
несчастному на помощь и оттащить от него свихнувшегося клоуна. Тесак,
соскучившийся по работе, рассек на этот раз Куэйду бедро. Он погрузился в
мышцы на четыре-пять дюймов, раздробил кость и обнажил костный мозг
философа. Удары следовали один за другим, клоун с усилием вытаскивал
лезвие из тела Куэйда, которое дергалось из стороны в сторону, будто
тряпичная кукла. Куэйд орал, умолял пощадить его - тщетно. Ведь его убийца
был глухим! Теперь он слышал только звуки в собственной голове: звон,
свист, скрежет бетономешалки. Словно улитка в раковине, он нашел убежище в
глухоте, где его не достанут ни доводы рассудка, ни угрозы, где биение
собственного сердца было для него единственным аргументом, диктовавшим
свою волю, а кровь в жилах кипела, будто зажигательная музыка.
Под эту музыку он, глухой мальчик, пустился в пляс, неотрывно глядя,
как его мучитель хватает воздух ртом. Разум его уснул навеки, говорила
только кровь, кипящая, бьющаяся в венах и артериях.
Маленький клоун захохотал. Вот это потеха, думал он, просто
обалденное развлечение, жалко, что без зрителей. Тесак отныне станет его
лучшим другом, добрым и мудрым, ведь он так славно рубит, полосует тело,
отсекает все лишнее, и в то же время не убивает, пока не убивает...
Стив был счастлив, как не знающий горя младенец. Ведь впереди у них
так много времени - остаток ночи, и так приятно танцевать под
восхитительную музыку в голове, в пульсирующих артериях и венах.
А Куэйд, встретившись с пустым взглядом клоуна, понял наконец, что
есть на свете кое-что страшнее самого невообразимого кошмара, страшнее
самой смерти.
Это боль без надежды на облегчение. Это смерть, которая никак не
наступает, когда о ней молишь Бога. А хуже всего то, что ночные кошмары
иногда сбываются.
Клайв БАРКЕР: СТРАХ