Голсуорси Джон / книги / Собственник

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

 
Код произведения: 14781 
Автор: Голсуорси Джон 
Наименование: Собственник 





   Джон Голсуори

   Сага о Форсайдах-1

   Собственник

%%       Наименование
----------------------
         ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 0    I. ПРИЕМ У СТАРОГО ДЖОЛИОНА
 6   II. СТАРЫЙ ДЖОЛИОН ЕДЕТ В ОПЕРУ
11  III. ОБЕД У СУИЗИНА
16   IV. ПРОЕКТ НОВОГО ДОМА
20    V. СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ ФОРСАЙТА
22   VI. ДЖЕМС ВО ВЕСЬ РОСТ
25  VII. ПРЕГРЕШЕНИЕ СТАРОГО ДЖОЛИОНА
28 VIII. ПРОЕКТ ДОМА ГОТОВ
30   IX. СМЕРТЬ ТЕТИ ЭНН

         ЧАСТЬ ВТОРАЯ
33    I. ДОМ СТРОИТСЯ
36   II. ПРАЗДНИК ДЖУН
38  III. ПОЕЗДКА С СУИЗИНОМ
41   IV. ДЖЕМС РЕШИЛ УБЕДИТЬСЯ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ
45    V. СОМС И БОСИНИ ПЕРЕПИСЫВАЮТСЯ
50   VI. СТАРЫЙ ДЖОЛИОН В ЗООЛОГИЧЕСКОМ САДУ
52  VII. СЪЕЗД У ТИМОТИ
56 VIII. БАЛ У РОДЖЕРА
59   IX. ВЕЧЕР В РИЧМОНДЕ
62    X. СИМПТОМЫ ФОРСАЙТИЗМА
65   XI. БОСИНИ ОТПУЩЕН НА ЧЕСТНОЕ СЛОВО
67  XII. ДЖУН ЕЗДИТ С ВИЗИТАМИ
70 XIII. ПОСТРОЙКА ДОМА ЗАКОНЧЕНА
72  XIV. СОМС СИДИТ НА ЛЕСТНИЦЕ

         ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
74    I. ПОКАЗАНИЯ МИССИС МАК-ЭНДЕР
77   II. НОЧЬ В ПАРКЕ
79  III. ВСТРЕЧА В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ
83   IV. БЛУЖДАНИЯ В АДУ
87    V. СУД
89   VI. Сомс приходит с новостями
93  VII. ПОБЕДА ДЖУН
95 VIII. УХОД БОСИНИ
98   IX. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИРЭН



   Изд. "Известия", Москва, 1958 г.
   Перевод Н. ВОЛЖИНОЙ
   OCR Палек, 1998 г.

   ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

   Название "Сага о Форсайтах" предназначалось в своД время для  той  еД
части, которая известна теперь как "Собственник", и то, что  я  дал  его
всей хронике семьи Форсайтов, свидетельствует о чисто  форсайтской  цеп-
кости, присущей всем нам. Против слова "Сага" можно возражать на том ос-
новании, что в нем заключено понятие героизма, а  героического  на  этих
страницах мало. Но оно употреблено с подобающей случаю иронией; а  кроме
того, эта длинная повесть, хоть в ней и говорится о веке процветания и о
людях в сюртуках и турнюрах, не лишена страстной борьбы враждебных  друг
другу сил. Несмотря на гигантский рост и кровожадность, которыми наделя-
ет предание героев древних саг, они по своим собственническим инстинктам
были очень сродни Форсайтам и так же беззащитны против набегов красоты и
страсти, как Суизин, Сомс и даже молодой Джолион. И хотя в нашем  предс-
тавлении эти герои никогда не бывших времен сильно выделяются среди сво-
его окружения - вещь неприемлемая для Форсайта времен Виктории, - мы мо-
жем с уверенностью предположить, что родовой инстинкт и тогда был  глав-
ной движущей силой и что семья, домашний очаг и собственность играли та-
кую же роль, какую играют сейчас, несмотря на все разговоры,  с  помощью
которых их стараются в последнее время свести на нет.
   Столько людей в своих письмах ко мне  утверждали,  будто  прототипами
Форсайтов послужили именно их семьи, что я почти готов поверить в типич-
ность этой разновидности человеческого рода. Нравы меняются, жизнь  идет
вперед, и "Дом Тимоти на Бэйсуотер-Род" в наше время  попросту  немыслим
во всех отношениях; мы не увидим больше такого дома, не увидим,  возмож-
но, и людей, подобные Джемсу или старому Джолиону. А между  тем,  отчеты
страховых обществ и речи судей изо дня в день убеждают нас  в  том,  что
наш земной рай - и теперь ещД богатый заповедник, куда украдкой соверша-
ют набеги Красота и Страсть, чтобы среди бела дня похитить  у  нас  наше
спокойствие. Как собака лает на духовой оркестр, так же все, что есть  в
человеческой природе от Сомса, неизменно и тревожно восстает против  уг-
розы распада, нависшей над владениями собственничества.
   "Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов" - это изречение  было
бы убедительнее, если бы прошлое когда-нибудь умирало. Живучесть прошло-
го - одно из тех трагикомических благ,  которые  отрицает  всякий  новый
век, когда он выходит на арену и с безграничной самонадеянностью претен-
дует на полную новизну. А в сущности никакой век не бывает совсем новым.
В человеческой природе, как бы ни менялось еД обличье, есть и всегда бу-
дет очень много от Форсайта, а он, в конце концов, ещД далеко не  худшее
из животных.
   Оглядываясь на эпоху Виктории, расцвет, упадок и гибель которой в не-
котором роде представлены в "Саге о Форсайтах", мы видим, что попали  из
огня да в полымя. Нелегко было бы доказать, что в  1913  году  положение
Англии было лучше, чем в 1886 году, когда Форсайты собрались в доме ста-
рого Джолиона на празднование помолвки Джун и Филипа Босини.  А  в  1920
году, когда весь клан снова собрался, чтобы  благословить  брак  Флер  с
Майклом Монтом, положение Англии стало чересчур расплывчатым и безысход-
ным, точно так же, как в 80-х годах оно было чересчур застывшим и  проч-
ным. Будь эта хроника научным исследованием о смене эпох, мы,  вероятно,
остановились бы на таких факторах, как изобретение велосипеда, автомоби-
ля и самолета; появление дешевой прессы; упадок деревни и рост  городов;
рождение кино. Дело в том, что люди совершенно неспособны управлять сво-
ими изобретениями; в лучшем случае они лишь  приспосабливаются  к  новым
условиям, которые эти изобретения вызывают к жизни.
   Но эта длинная повесть не является  научным  исследованием  какого-то
определенного периода; скорее она представляет  собой  изображение  того
хаоса, который вносит в жизнь человека Красота.
   Образ Ирэн, которая, как, вероятно, заметил читатель,  дана  исключи-
тельно через восприятие других  персонажей,  есть  воплощение  волнующей
Красоты, врывающейся в мир собственников.
   Было замечено, что читатели, по мере того как они  бредут  вперед  по
соленым водам Саги, все больше проникаются жалостью к Сомсу и  вообража-
ют, будто бы это идет вразрез с замыслом автора. Отнюдь нет. Автор и сам
жалеет Сомса, трагедия которого - очень простая, но непоправимая  траге-
дия человека, не внушающего любви и притом недостаточно толстокожего для
того, чтобы это обстоятельство не дошло до его сознания.  Даже  Флер  не
любит Сомса так, как он, по его мнению, того заслуживает. Но, жалея Сом-
са, читатели, очевидно, склонны проникнуться  неприязненным  чувством  к
Ирэн. В конце концов, рассуждают они, это был не такой уж  плохой  чело-
век, он не виноват, ей следовало простить его и так далее. И они, стано-
вясь пристрастными, упускают из виду простую истину,  лежащую  в  основе
этой истории, а именно, что если в браке физическое влечение у одной  из
сторон отсутствует, то ни жалость, ни рассудок, ни чувство долга не пре-
возмогут отвращения, заложенного в человеке самой  природой.  Плохо  это
или хорошо - не имеет значения; но это так. И когда Ирэн кажется  жесто-
кой и черствой - как в Булонском лесу или в галерее Гаупенор, - она лишь
проявляет житейскую мудрость: она знает, что малейшая уступка влечет  за
собой невозможную, немыслимо унизительную капитуляцию.
   Говоря о последней части Саги, можно поставить в  упрек  автору,  что
Ирэн и Джолион - эти представители бунта против собственности - посягают
как на некую собственность на своего сына Джона. Но, право же, это  было
бы уже чересчур критическим подходом к повести в том виде, в  каком  она
дана читателю. Ни один отец, ни одна мать не позволили  бы  своему  сыну
жениться на Флер, не рассказав ему всех фактов; и решение Джона  опреде-
ляют именно факты, а не доводы родителей. К  тому  же  Джолион  приводит
свои доводы не ради себя, а ради Ирэн, а довод самой Ирэн сводится к од-
ному: "Не думай обо мне, думай о себе!" Если Джон, узнав факты, понимает
чувства своей матери, это, по совести, едва ли можно считать доказатель-
ством того положения, что и она, в сущности, принадлежит к  породе  Фор-
сайтов.
   Однако, хотя главной темой "Саги о Форсайтах" являются набеги Красоты
и посягательства Свободы на мир собственников, автор еД не может отвести
от себя обвинение в том, что он в некотором роде  забальзамировал  класс
крупной буржуазии. Как в древнем Египте мумии окружали предметами, необ-
ходимыми умершим в загробной жизни, так я попытался наделить образы  те-
ток Энн, Джули и Эстер, Тимоти и Суизина, старого Джолиона и Джемса и их
сыновей тем, что обеспечит им хоть малую толику жизни  "будущего  века",
что явится  каплей  бальзама  в  стремительном  потоке  всерастворяющего
"прогресса".
   Если крупной буржуазии, так же как и другим классам, суждено  перейти
в небытие, пусть она останется  законсервированной  на  этих  страницах,
пусть лежит под стеклом, где на неД могут поглазеть  люди,  забредшие  в
огромный  и  неустроенный  музей  Литературы.  Там  она  сохраняется   в
собственном соку, название которому - Чувство Собственности.
   1922 г.
   Джон Голсуррси


   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   I. ПРИЕМ У СТАРОГО ДЖОЛИОНА

   Тем, кто удостаивался приглашения на  семейные  торжества  Форсайтов,
являлось очаровательное и поучительное зрелище: представленная  во  всем
блеске семья, принадлежащая к верхушке  английской  буржуазии.  Если  же
кто-нибудь из этих счастливцев обладал  даром  психологического  анализа
(талантом, который не имеет денежной ценности и  поэтому  не  пользуется
вниманием со стороны Форсайтов),  глазам  его  открывалась  картина,  не
только восхитительная сама по себе, но и  разъясняющая  одну  из  темных
проблем человечества. Иными словами, сборище этой семьи, - ни одна ветвь
которой не чувствовала расположения к другой, между любыми тремя членами
которой не было ничего заслуживающего названия симпатии, - помогало вни-
мательному наблюдателю уловить признаки той загадочной, несокрушимой жи-
вучести, которая превращает семью в такое мощное звено общественной жиз-
ни, в такое точное воспроизведение целого общества  в  миниатюре.  Этому
наблюдателю представлялась возможность прозреть туманные  пути  развития
общества, уяснить себе кое-что о патриархальном  быте,  о  передвижениях
первобытных орд, о величии и падении народов. Он уподоблялся тому,  кто,
следя за ростом молодого деревца, живучесть и обособленное положение ко-
торого помогли ему уцелеть там, где погибли сотни других растений, менее
стойких, менее сильных и выносливых, в один прекрасный день видит его  в
самый разгар цветения, покрытым густой, сочной листвой и почти  отталки-
вающим в своей пышности.
   Пятнадцатого июня 1886 года случайный наблюдатель, попавший около че-
тырех часов дня в дом старого Джолиона  Форсайта  на  Стэнхоп-Гейт,  мог
увидеть лучшую пору цветения Форсайтов.
   Прием был устроен в честь помолвки мисс Джун Форсайт - внучки старого
Джолиона - с мистером Филипом Боснии. Вся семья собралась здесь, блистая
белыми перчатками, светло-желтыми жилетами, перьями и платьями; приехала
даже тетя Энн, которая редко оставляла теперь  уголок  зеленой  гостиной
своего брата Тимоти, где она проводила целые дни за книгой  и  вязаньем,
под сенью крашеного ковыля в голубой вазе,  окруженная  портретами  трех
поколений Форсайтов. Даже тетя Энн была здесь: негнущийся стан и спокой-
ное достоинство еД старческого лица воплощали в себе  непоколебимый  дух
собственничества, свойственный всей семье.
   Когда Форсайт праздновал помолвку, свадьбу или рождение, все Форсайты
бывали в сборе; когда Форсайт умирал... но до сих пор с Форсайтами этого
ещД не случалось - они не умирали. Смерть противоречила их принципам,  и
они принимали против неД все меры предосторожности,  инстинктивной  пре-
досторожности, как делают очень жизнеспособные люди,  восстающие  против
посягательств на их собственность.
   Форсайты, смешавшиеся в этот день с толпой остальных гостей, казались
более, чем обычно, парадными и блистательно респектабельными, в их само-
уверенности было чтото настороженно-пытливое, они как  будто  нарядились
для того, чтобы бросить кому-то вызов.  Обычная  презрительная  гримаса,
застывшая на лице Сомса Форсайта, отражалась и на их лицах: они были на-
чеку.
   Наступательная позиция, занятая ими бессознательно, стала некой  пси-
хологической вехой в истории семьи и сделала прием  у  старого  Джолиона
прелюдией к их драме.
   Форсайты протестовали против чего-то, и не каждый  в  отдельности,  а
всей семьей; этот протест выражался подчеркнутой безукоризненностью туа-
летов, избытком родственного радушия,  преувеличением  роли  семьи  и...
презрительной гримасой. Опасность, неминуемо обнажающую основные качест-
ва любого общества, группы или индивидуума, - вот  что  чуяли  Форсайты;
предчувствие опасности заставило их навести лоск на свои доспехи.  Впер-
вые за все время у семьи появилось инстинктивное чувство  непосредствен-
ной близости чего-то необычного и ненадежного.
   Около рояля стоял крупный, осанистый человек, два жилета облекали его
широкую грудь - два жилета с рубиновой булавкой вместо одного  атласного
с булавкой бриллиантовой, что приличествовало менее торжественным случа-
ям; его квадратное бритое лицо цвета пергамента и  белесые  глаза  сияли
величием поверх атласного галстука. Это был Суизин Форсайт. У окна,  где
можно было захватить побольше свежего воздуха,  стоял  близнец  Суизина,
Джемс, - "толстый и тощий", прозвал их старый  Джолион.  Как  и  Суизин,
Джемс был более шести футов роста, но очень худой, словно ему  с  самого
рождения суждено было искупать своей худобой чрезмерную дородность  бра-
та. Джемс стоял, как всегда, сгорбившись, и хмуро поглядывал  по  сторо-
нам; в его серых глазах застыла какая-то тревожная мысль, от которой  он
время от времени отвлекался и обводил окружающих быстрым, беглым  взгля-
дом; запавшие щеки с двумя параллельными складками и выдававшуюся вперед
чисто выбритую длинную верхнюю губу обрамляли густые пушистые  бакенбар-
ды. В руках он вертел фарфоровую вазу. Немного дальше  его  единственный
сын Сомс, бледный, гладко выбритый, с темными редеющими волосами, слушал
какую-то даму в коричневом платье, выпятив  подбородок,  склонив  голову
набок и скорчив вышеупомянутую презрительную гримасу, словно он  фыркал.
Джордж, услышав про шляпу, усмехнулся. Совершенно ясно, что Боснии хотел
пошутить! Джордж был любителем таких шуток.
   - Заносчивый юноша, - сказал он, - настоящий пират! И это mot [Удачное
словцо (франц.)] "пират" передавалось из уст в уста и наконец окончательно
закрепилось за Боснии.
   После случая со шляпой все три тетки накинулись на Джун:
   - Как ты позволяешь ему такие выходки, милочка! Джун не замедлила от-
ветить тем властным тоном, каким всегда говорило это крохотное  существо
- воплощение воли:
   - Ну и что ж такого? Филу совершенно безразлично, что носить!
   Никто не поверил столь дикому ответу - Безразлично, что носить?  Нет,
нет!
   Но что же представлял собой  этот  молодой  человек,  который  сделал
столь удачный шаг, обручившись с Джун - наследницей старого Джолиона? Он
был архитектор, - но ведь это недостаточная причина, чтобы носить  такую
шляпу. Среди Форсайтов архитекторов не было, но кто-то из них знал  двух
архитекторов, которые никогда бы не явились с официальным визитом в  та-
кой шляпе в самый разгар лондонского сезона.  Подозрительно,  да,  очень
подозрительно!..
   Джун, конечно, ничего особенного в этом не видел, хотя,  несмотря  на
свои неполные девятнадцать лет, она слыла очень придирчивой особой. Раз-
ве не она сказала миссис Сомс,  которая  так  прекрасно  одевается,  что
перья вульгарны? И миссис Сомс действительно перестала носить перья  Вот
что могла натворить маленькая Джун своей бесцеремонностью.
   Однако ни опасения, ни скептицизм, ни самое откровенное недоверие  не
помешали Форсайтам собраться у старого Джолиона. Приемы на  Стэнхоп-Гейт
стали большой редкостью; за последние двенадцать лет их не устраивали  -
да, ни одного приема с тех пор, как умерла старая миссис Джолион.
   Никогда ещД на Стэнхоп-Гейт не было такого полного сборища.  Каким-то
таинственным образом сплотившись, несмотря на все своД различие, Форсай-
ты вооружились против общей опасности. Словно стадо, увидевшее  на  лугу
собаку, они стояли голова в голову, плечо к плечу,  готовые  кинуться  и
затоптать чужака насмерть. Они пришли сюда также и затем,  чтобы  разуз-
нать, какие надо готовить подарки. Вопрос о свадебных подарках разрешал-
ся обычно так: "Что ты собираешься дарить? Николае дарит ложки". Но ведь
от жениха тоже многое зависело. Если жених одет опрятно, даже  щеголева-
то, и по виду состоятельный, ему нужно дарить хорошие вещи,  ибо  он  на
это рассчитывает. И в конце концов каждый дарил то, что следовало;  спи-
сок подарков устанавливался всей Семьей примерно так же, как  устанавли-
вается курс на бирже, а детали разрабатывались на Бэйсуотер-Род в  прос-
торном, выходившем окнами в парк кирпичном особняке Тимоти, где жили те-
ти Энн, Джули и Эстер.
   Беспокойство Форсайтов вполне объяснялось  уже  одним  упоминанием  о
шляпе. Какой нелепостью, какой ошибкой было бы для любой семьи,  уделяю-
щей столько внимания внешности (что вечно  будет  служить  отличительной
чертой могучего класса буржуазии), испытывать в  этом  случае  что-либо,
кроме беспокойства!
   Виновник всего этого беспокойства стоял у дальней двери и  разговари-
вал с Джун. Его кудрявые волосы были взъерошены - не оттого ли, что  все
вокруг казалось ему странным? К тому же он словно подсмеивался про  себя
над чем-то.
   Джордж сказал потихоньку своему брату Юстасу:
   - Он ещД даст отсюда тягу, этот лихой пират!
   "Странный молодой человек", как впоследствии  назвала  Босини  миссис
Смолл, был среднего роста, крепкого сложения, со  смугло-бледным  лицом,
усами пепельного цвета и резко обозначенными скулами. Покатый лоб,  выс-
тупающий шишками, напоминал те лбы, что видишь в  зоологическом  саду  в
клетках со львами. Его  карие  глаза  принимали  порой  рассеянное,  от-
сутствующее выражение. Кучер старого Джолиона, возивший  как-то  Джун  и
Босини в театр, выразился о нем в разговоре с лакеем так:
   - Я что-то не разберусь в нем. Здорово смахивает на  полудикого  лео-
парда...
   Время от времени кто-нибудь из Форсайтов подходил  поближе,  описывал
около Босини круг и внимательно оглядывал его.
   Джун, эта "копна волос плюс характер", как кто-то сказал про неД, эта
крошка с бесстрашным взглядом синих глаз, твердым подбородком, ярким ру-
мянцем и золотисторыжими волосами, слишком пышными для такого  узенького
личика и хрупкой фигурки, стояла перед своим  женихом,  охраняя  его  от
этого праздного любопытства.
   Высокая, прекрасно сложенная  женщина,  которую  ктото  из  Форсайтов
сравнил однажды с языческой богиней, смотрела на эту пару,  еле  заметно
улыбаясь.
   ЕД руки в серых лайковых перчатках лежали одна на другой, она склони-
ла голову немного набок, и мужчины, стоявшие поблизости, не могли  отор-
вать глаз от этого спокойного, очаровательного лица. ЕД тело чуть  пока-
чивалось, и казалось, что достаточно движения воздуха, чтобы  поколебать
его равновесие. В еД щеках чувствовалось тепло, хотя румянца на  них  не
было; большие темные глаза мягко светились. Но мужчины  смотрели  на  еД
губы, в которых таился вопрос и ответ, на еД губы с еле  заметной  улыб-
кой; они были нежные, чувственные и мягкие; казалось, что от них исходит
тепло и благоухание, как исходит тепло и благоухание от цветка.
   Молодая пара, находившаяся под таким наблюдением,  не  замечала  этой
безмолвной богини. Архитектор, первым обратив на неД внимание,  спросил,
кто она.
   И Джун подвела своего жениха к женщине с прекрасной фигурой.
   - Ирэн - мой самый большой друг, - сказала она, - извольте и вы  под-
ружиться!
   Выслушав приказание молоденькой хозяйки, они улыбнулись, и в эту  ми-
нуту Сомс Форсайт безмолвно появился позади прекрасно сложенной женщины,
которая была его женой, и сказал:
   - Познакомь и меня!
   Он редко оставлял Ирэн одну в обществе и, даже когда светские обязан-
ности разъединяли их, следил за ней глазами, в которых сквозила странная
настороженность и тоска.
   У окна отец Сомса, Джемс, все ещД разглядывал марку на фарфоровой ва-
зе.
   - Удивляюсь, как Джолион разрешил эту помолвку, - обратился он к тете
Энн. - Говорят, что свадьба отложена бог знает на сколько. У этого Боси-
ни (он сделал ударение на первом слоге) ничего нет за душой.  Когда  Уи-
нифрид выходила за Дарти, я заставил его оговорить каждый пенни - и  хо-
рошо сделал, а то бы они остались ни с чем!
   Тетя Энн взглянула на него из глубины бархатного кресла. На лбу у неД
были уложены седые букли - букли,  которые,  не  меняясь  десятилетиями,
убили у членов семьи всякое ощущение времени. Тетя Энн  промолчала,  она
берегла свой старческий голос и говорила редко, но Джемсу, совесть у ко-
торого была неспокойна, еД взгляд сказал больше всяких слов.
   - Да, - проговорил он, - у Ирэн не было своих средств, но что  я  мог
поделать? Сомсу не терпелось; он так увивался около неД, что даже  поху-
дел.
   Сердито поставив вазу "а рояль, он перевел взгляд на группу у дверей.
   - Впрочем, я думаю, - неожиданно добавил он, - что это к лучшему.
   Тетя Энн не попросила разъяснить это странное заявление.  Она  поняла
мысль брата. Если у Ирэн нет своих средств, значит она не наделает  оши-
бок; потому что ходили слухи... ходили слухи, будто она просит отдельную
комнату, но Сомс, конечно, не...
   Джемс прервал еД размышления.
   - А где же Тимоти? - спросил он. - Разве он не приехал?
   Сквозь сжатые губы тети Энн прокралась нежная улыбка.
   - Нет, Тимоти решил не ездить; сейчас свирепствует дифтерит, а он так
подвержен инфекции.
   Джемс ответил:
   - Да, он себя бережет. Я вот не имею возможности так беречься.
   И трудно сказать, чего было больше в этих словах - восхищения, завис-
ти или презрения.
   Тимоти и в самом деле показывался редко. Самый младший в семье, изда-
тель по профессии, он несколько лет назад, когда  дела  шли  как  нельзя
лучше, почуял возможность застоя, который, правда, ещД не наступил,  но,
по всеобщему мнению, был неминуем, и, продав свою долю  в  издательстве,
выпускавшем  преимущественно  книги  религиозного  содержания,  поместил
весьма солидный капитал в трехпроцентные консоли. Этим поступком он сра-
зу же поставил себя в обособленное положение, так как  ни  один  Форсайт
ещД не довольствовался меньшим, чем четыре процента;  и  эта  обособлен-
ность медленно, но верно расшатала дух человека, и так  уже  наделенного
чрезмерной осторожностью.  Тимоти  стал  почти  мифическим  существом  -
чем-то вроде символа обеспеченного дохода, без которого  немыслима  фор-
сайтская вселенная. Он не решился на такой неблагоразумный поступок, как
женитьба, и ни при каких обстоятельствах не захотел обзаводиться детьми.
   Джемс снова заговорил, постукивая пальцем по фарфоровой вазе:
   - Не настоящий Вустер. Джолион, наверно, рассказывал тебе  про  этого
молодого человека. Насколько мне известно, у него нет ни дела, ни  дохо-
дов, ни сколько-нибудь серьезных связей; но я ведь ничего не знаю -  мне
никогда ничего не рассказывают.
   Тетя Энн покачала головой. По еД старческому лицу с орлиным  носом  и
квадратным подбородком пробежала дрожь; она стиснула свои  худые  паучьи
лапки и переплела пальцы, как бы незаметно набираясь силы воли.
   Старшая из всех Форсайтов, тетя Энн занимала в семье не совсем  обыч-
ное положение. Беспринципные эгоисты - впрочем, не  в  большей  степени,
чем их ближние, - Форсайты пасовали перед неподкупной тетей Энн, а когда
приходилось поступать уж очень беспринципно,  им  не  оставалось  ничего
другого, как стараться избегать встреч с ней.
   Заложив одна за другую свои длинные худые ноги, Джемс, все ещД стояв-
ший у окна, снова заговорил:
   - Джолион, конечно, сделает по-своему. У него нет детей... -  и  зап-
нулся, вспомнив о существовании сына Джолиона, молодого  Джолиона,  отца
Джун, который натворил таких дел в прошлом и погубил себя, бросив жену и
ребенка ради какой-то гувернантки. -  Впрочем,  -  поторопился  добавить
Джемс, - пусть делает как знает, я думаю, он может себе разрешить это. А
сколько он даст ей? Наверно, тысячу в год, ведь у него больше  нет  нас-
ледников.
   Он протянул руку щеголеватому, чисто выбритому человеку с почти голым
черепом, длинным кривым носом, полными губами и холодным взглядом  серых
глаз, смотревших из-под прямых бровей.
   - А, Ник, - пробормотал он, - как поживаешь?
   Николае Форсайт, подвижной, как птица, и похожий на развитого  не  по
летам школьника (совершенно законным путем он  нажил  солидный  капитал,
будучи директором нескольких компаний), вложил в холодную ладонь  Джемса
кончики своих ещД более холодных пальцев и быстро отдернул их.
   - Скверно, - с надутым видом сказал он, - последнюю  неделю  чувствую
себя очень скверно; не сплю по ночам. Доктор никак не  разберет,  в  чем
дело. Неглупый малый - иначе я не стал бы с ним  возиться,  -  но  кроме
счетов я от него ничего не вижу.
   - Доктора! - с раздражением сказал Джемс. - У меня в доме  перебывали
все, какие только есть в Лондоне.
   А проку от них? Наговорят вам с три короба, и только. Вот,  например,
Суизин. Помогли они ему? Полюбуйтесь, он стал ещД толще - настоящая  ту-
ша. Помогли они ему сбавить вес? Посмотрите на него!
   Суизин Форсайт, огромный, широкоплечий, подошел к ним горделивой  по-
ходкой, выставив вперед высокую, как у зобастого голубя, грудь  во  всем
великолепии ярких жилетов.
   - Э-э... здравствуйте, - проговорил он тоном денди, - здравствуйте!
   Каждый из братьев смотрел на двух других с неприязнью, зная по опыту,
что те постараются преуменьшить его недомогания.
   - Мы только что говорили про тебя, - сказал Джемс, - ты совсем не ху-
деешь.
   Суизин напряженно прислушивался к его  словам,  вытаращив  бесцветные
круглые глаза.
   - Не худею? У меня прекрасный вес, - сказал  он,  наклоняясь  немного
вперед, - не то что вы - щепки!
   Но, вспомнив, что в таком положении его грудь кажется не столь  широ-
кой, Суизин откинулся назад и замер в неподвижности, ибо  ничто  так  не
ценилось им, как внушительная внешность.
   Тетя Энн переводила свои старческие глаза с одного на другого. Взгляд
еД был и снисходителен и строг. В свою очередь и братья смотрели на Энн.
Она сильно сдала за последнее время. Поразительная женщина!  Восемьдесят
седьмой год пошел, и ещД проживет, пожалуй, лет десять, а  ведь  никогда
не отличались крепким здоровьем. Близнецам Суизину и Джемсу - всего-нав-
сего по семьдесят пять. Николае - просто младенец - семьдесят или  около
того. Все здоровы, и выводы из этого напрашивались  самые  утешительные.
Из всех видов собственности здоровье, конечно,  интересовало  их  больше
всего.
   - Я чувствую себя неплохо, - продолжал Джемс, - только  нервы  никуда
не годятся. Малейший пустяк выводит меня из равновесия.  Придется  съез-
дить в Бат.
   - Бат! - сказал Николае. - Я испробовал Хэрроугейт. Ничего  хорошего.
Мне необходим морской воздух. Лучше всего Ярмут. Там я по  крайней  мере
сплю.
   - У меня печень пошаливает, - не спеша прервал его Суизин. -  Ужасные
боли вот тут, - и он положил руку на правый бок.
   - Надо побольше двигаться, - пробормотал Джемс, не  отрывая  глаз  от
фарфоровой вазы. И поспешно добавил: - У меня там тоже побаливает.
   Суизин покраснел и стал похож на индюка.
   - Больше двигаться! - сказал он. - Я и так много двигаюсь: никогда не
пользуюсь лифтом в клубе.
   - Ну, я не знаю, - заторопился Джемс. - Я вообще ничего не знаю:  мне
никогда ничего не рассказывают.
   Суизин посмотрел на него в упор и спросил:
   - А что ты принимаешь против этих болей?
   Джемс оживился.
   - Я, - начал он, - принимаю такую микстуру...
   - Как поживаете, дедушка?
   И Джун с протянутой рукой остановилась перед Джемсом, решительно гля-
дя на него снизу вверх.
   Оживление моментально исчезло с лица Джемса.
   - Ну, а ты как? - сказал он, хмуро уставившись  на  неД.  -  Уезжаешь
завтра в Уэлс, хочешь навестить теток своего жениха? Там  сейчас  дожди.
Это не настоящий Вустер, - он постучал пальцем по вазе. - А вот  сервиз,
который я подарил твоей матери к свадьбе, был настоящий.
   Джун по очереди поздоровалась с двоюродными дедушками и подошла к те-
те Энн. На лице старой леди появилось умиленное выражение; она поцелова-
ла девушку в щеку с трепетной нежностью.
   - Значит, ты уезжаешь на целый месяц, дорогая!
   Джун отошла, и тетя Энн долго смотрела вслед  еД  стройной  маленькой
фигурке. Круглые, стального цвета глаза старой леди, которые уже завола-
кивались пеленой, как глаза птиц, с грустью следили за Джун, смешавшейся
с суетливой толпой, - гости уже собирались уходить; а кончики еД пальцев
сжимались все сильнее и сильнее, помогая ей набраться  силы  воли  перед
неизбежным уходом из этого мира.
   "Да, - думала тетя Энн, - все так ласковы с  ней;  так  много  народу
пришло еД поздравить. Она должна быть очень счастлива".
   В толпе у двери - хорошо одетой толпе, состоявшей из семей докторов и
адвокатов, биржевых дельцов и представителей всех  бесчисленных  профес-
сий, достойных крупной буржуазии, - Форсайтов было  не  больше  двадцати
процентов, но тете Энн все казались Форсайтами - да и разница между теми
и другими была невелика - она всюду  видела  свою  собственную  плоть  и
кровь. Эта семья была еД миром, а другого мира она  не  знала;  никогда,
вероятно, не знала. Их маленькие тайны, их болезни, помолвки и  свадьбы,
то, как у них шли дела, как они наживали деньги, - все было еД собствен-
ностью, еД усладой, еД жизнью;  вне  этой  жизни  простиралась  неясная,
смутная мгла фактов и лиц, не заслуживающих особого  внимания.  Все  это
придется покинуть, когда настанет еД черед умирать, - все, что давало ей
сознание собственной значимости, сокровенное чувство собственной  значи-
мости, без которого никто из нас не может жить, - и за все это она  цеп-
лялась с тоской, с жадностью, растущей день ото  дня.  Пусть  жизнь  ус-
кользает от неД, это она сохранит до самого конца.
   Тетя Энн вспомнила отца Джун, молодого Джолиона, который ушел  к  той
иностранке. Ах, какой это был удар для его отца, для них  всех!  Мальчик
подавал такие надежды! Какой удар! Хотя, к  счастью,  все  обошлось  без
особенной огласки, потому что жена Джо не потребовала развода. Давно это
было! А когда шесть лет назад мать Джун умерла, молодой Джолион  женился
на той женщине, и теперь у них, говорят, двое детей. И все-таки он утра-
тил право присутствовать здесь, он украл у  неД,  у  тети  Энн,  полноту
чувства гордости за семью, отнял принадлежавшую ей когда-то радость  ви-
деть и целовать племянника, которым она так гордилась,  который  подавал
такие надежды! Память об этой обиде, нанесенной столько лет назад, отоз-
валась горечью в еД упрямом старом сердце. Глаза тети  Энн  увлажнились.
Она украдкой вытерла их тончайшим батистовым платком.
   - Ну, что скажете, тетя Энн? - послышался чей-то голос позади неД.
   Сомс Форсайт, узкий в плечах, узкий в талии, гладко выбритый, с узким
лицом, но, несмотря на это, производивший всем своим обликом впечатление
чего-то закругленного и замкнутого, смотрел на тетю Энн искоса,  как  бы
стараясь разглядеть еД сквозь препятствие в виде собственного носа.
   - Как вы относитесь к этой помолвке? - спросил он.
   Глаза тети Энн покоились на нем с гордостью:  этот  племянник,  самый
старший с тех пор, как молодой Джолион покинул родное гнездо,  стал  те-
перь еД любимцем; тетя Энн видела в нем надежного хранителя духа семьи -
духа, который ей уже недолго осталось охранять.
   - Очень удачный шаг для молодого человека, - сказала она. - Внешность
у него хорошая. Только я не знаю, такой ли  жених  нужен  нашей  дорогой
Джун.
   Сомс потрогал край позолоченного канделябра.
   - Она его приручит, - сказал он и, лизнув украдкой палец, потер узло-
ватые выпуклости канделябра. - Настоящий старинный лак; теперь такого не
делают. У Джонсона за него дали бы хорошую цену. -  Сомс  смаковал  свои
слова, как бы чувствуя, что они придают бодрости его  старой  тетке.  Он
редко бывал так разговорчив. - Я бы сам не отказался от  такой  вещи,  -
добавил он, - старинный лак всегда в цене.
   - Ты так хорошо разбираешься во всем этом, - сказала тетя  Энн.  -  А
как себя чувствует Ирэн? Аукционный зал.
   Улыбка на губах Сомса сейчас же увяла.
   - Ничего, - сказал он. - Жалуется на бессонницу,  а  сама  спит  куда
лучше меня, - и он посмотрел на жену, разговаривавшую в дверях с Боснии.
   Тетя Энн вздохнула.
   - Может быть, - сказала она, - ей не следует так часта встречаться  с
Джун. У нашей Джун такой решительный характер!
   Сомс вспыхнул; когда он краснел, румянец быстро перебегал у  него  со
щек на переносицу и оставался там как клеймо,  выдававшее  его  душевное
смятение.
   - Не знаю, что она находит в этой трещотке, - вспылил Сомс, но, заме-
тив, что они уже не одни, отвернулся и опять  стал  разглядывать  канде-
лябр.
   - Говорят, Джолион купил ещД один дом, - услышал он рядом с собой го-
лос отца. - У него, должно быть, уйма денег - не знает, куда их  девать!
На Монпелье-сквер, кажется; около Сомса! А мне ничего не сказали -  Ирэн
мне Никогда ничего не рассказывает!
   - Прекрасное место, в двух минутах ходьбы от меня, - послышался голос
Суизина, - а я доезжаю до клуба в восемь минут.
   Местоположение домов было для Форсайтов вопросом громадной  важности,
и в этом не было ничего удивительного, ибо дом олицетворял  собой  самую
сущность их жизненных успехов.
   Отец их, фермер, приехал в Лондон из Дорсетшира в начале столетия.
   "Гордый Досеет Форсайт", как его называли близкие, был  по  профессии
каменщиком, а впоследствии поднялся до положения  подрядчика  по  строи-
тельным работам. На склоне лет он перебрался в Лондон,  где  работал  на
постройках до самой смерти, и был похоронен на Хайгетском кладбище. Пос-
ле кончины отца десять человек детей получили свыше тридцати тысяч  фун-
тов стерлингов. Старый Джолион, вспоминая о нем, что случалось  довольно
редко, говорил так: "Упорный был человек, кремень; и  не  очень  отесан-
ный". Второе поколение Форсайтов чувствовало, что такой родитель,  пожа-
луй, не делает им особой чести. Единственная аристократическая черточка,
которую они могли уловить в характере "Гордого Доссета", было его прист-
растие к мадере.
   Тетя Эстер - знаток семейной истории - описывала отца так:
   - Я не помню, чтобы он чем-нибудь занимался; по крайней  мере  в  мое
время. Он... э-э... у него были свои дома, милый. Цвет  волос  приблизи-
тельно как у дяди  Суизина;  довольно  плотного  сложения.  Высокий  ли?
Н-нет, не очень. ("Гордый Досеет" был пяти футов пяти дюймов роста, лицо
в багровых пятнах.) Румяный. Помню, он всегда пил мадеру. Впрочем, спро-
си лучше тетю Энн. Кем был его отец? Он... э-э... у него  были  какие-то
дела с землей в Дорсетшире, на побережье.
   Как-то раз Джемс отправился в Дорсетшир посмотреть собственными  гла-
зами на то место, откуда все они были родом. Он  нашел  там  две  старые
фермы, дорогу к мельнице на берегу, глубоко врезавшуюся колеями в  розо-
ватую землю; маленькую замшелую церковь с оградой на подпорках  и  рядом
совсем маленькую и совсем замшелую часовню Речка, приводившая в движение
мельницу, разбегалась, журча, на десятки ручейков, а вдоль еД устья бро-
дили свиньи. Легкая дымка застилала все вокруг. Должно быть, первобытные
Форсайты веками, воскресенье за воскресеньем, мирно шествовали к  церкви
по этой ложбине, увязая в грязи и глядя прямо на море.
   Лелеял ли Джемс надежду на наследство или думал найти там  что-нибудь
достопримечательное - неизвестно; он вернулся в Лондон обескураженный  и
с трогательным упорством постарался хоть как-нибудь смягчить свою неуда-
чу.
   - Ничего особенного там нет, - сказал  он,  -  настоящий  деревенский
уголок, старый, как мир.
   Почтенный возраст этого местечка подействовал на всех  успокоительно.
Старый Джолион, которого иногда обуревала безудержная  честность,  отзы-
вался о своих предках так: "Иомены - мелкота, должно быть". И все же  он
повторял слово "иомены", как будто находил в нем утешение.
   Форсайты так хорошо повели  свои  дела,  что  стали,  как  говорится,
"людьми с положением". Они вкладывали капиталы во  всевозможные  бумаги,
за исключением консолей - не в пример Тимоти, - потому что больше  всего
на свете их пугали три процента. Кроме того, они коллекционировали  кар-
тины и состояли в тех благотворительных обществах,  которые  могли  ока-
заться полезными для их заболевшей прислуги. От отца-строителя  Форсайты
унаследовали таланты по части кирпича и известки. Предки их были,  веро-
ятно, членами какой-нибудь примитивной секты, а теперешние Форсайты, ра-
зумеется, росли в лоне англиканской церкви и следили за  тем,  чтобы  их
жены и дети аккуратно посещали самые фешенебельные храмы столицы. Малей-
шее сомнение в искренности их верований повергло бы Форсайтов в  горест-
ное изумление. Некоторые из них платили за постоянные  места  в  церкви,
весьма практически выражая этим своД сочувствие учению Христа.
   Их жилища, расположенные вокруг Хайд-парка, на определенном  расстоя-
нии друг от друга, следили, как стражи, за тем, чтобы прекрасное  сердце
Лондона - средоточие форсайтских помыслов - не ускользнуло из их  цепких
объятий, что уронило бы Форсайтов в их же собственных глазах.
   Старый Джолион жил на Стэнхоп-Плейс; Джемс с семьей -  на  Парк-Лейн,
Суизин - в безлюдном великолепии своих оранжево-синих апартаментов около
Хайд-парка (он не женат, нет, благодарю покорно!); Сомс с женой - в сво-
ем гнездышке недалеко от Найтсбриджа; Роджер - в Принсез-Гарденс (Роджер
был тот самый знаменитый Форсайт, который задумал дать  новую  профессию
своим четырем сыновьям и привел эту мысль в  исполнение.  "Самое  лучшее
дело - доходные дома! - говорил он. - Я только этим и занимаюсь! "). За-
тем Хаймены (миссис Хэймен была единственная замужняя сестра  Форсайтов)
- на вершине Кэмпден-Хилла, в доме, похожем на  жирафа,  таком  высоком,
что, глядя на него, можно было свернуть себе шею; Николае с семьей -  на
Лэдброк-Гров, в просторном особняке, купленном  по  чрезвычайно  сходной
цене; и, наконец, Тимоти - на Бэйсуотер-Род, вместе с Энн, Джули  и  Эс-
тер, жившими под его защитой.
   Джемс, до сих пор думавший о чем-то своем, осведомился  у  хозяина  и
брата, сколько тот заплатил за дом на Монпелье-сквер. Он сам вот уже два
года присматривается к какому-нибудь такому дому, но за них слишком  до-
рого просят!
   Старый Джолион рассказал о своей покупке со всеми подробностями.
   Контракт на двадцать два года? - повторил Джемс. - Это тот самый, ко-
торый я собирался купить. Ты переплатил за него!
   Старый Джолион нахмурился.
   - Мне он не нужен, - заторопился Джемс, - не подходит по  цене.  Сомс
знает этот дом, он подтвердит, что это слишком дорого, - его мнение  че-
го-нибудь да стоит.
   - Очень мне интересно знать его мнение, - сказал старый Джолион.
   - Ну, ты всегда делаешь по-своему, - пробормотал Джемс,  -  а  мнение
стоящее. Прощай! Мы хотим проехаться в Харлингэм.  Я  слышал,  что  Джун
уезжает в Уэлс. Тебе будет тоскливо одному. Что ты будешь делать? Приез-
жай к нам завтра обедать.
   Старый Джолион отказался. Он проводил их до дверей и, успев  уже  за-
быть своД раздражение, подмигнул, глядя, как они усаживаются  в  экипаж:
лицом к упряжке - миссис Джемс, высокая и величественная, с  каштановыми
волосами; слева от неД - Ирэн; оба мужа - отец и  сын  -  напротив  жен,
словно настороже. Старый Джолион смотрел, как  они  отъезжают  в  полном
молчании, освещенные солнцем, раскачиваясь и  подскакивая  на  пружинных
подушках в такт движению экипажа.
   Молчание было прервано миссис Джемс.
   - Ну и сборище! - сказала она.
   Сомс кивнул и, бросив на неД взгляд из-под  опущенных  век,  заметил,
как непроницаемые глаза Ирэн скользнули по его  лицу.  Весьма  вероятно,
что все члены форсайтской семьи отпускали то же самое замечание, разъез-
жаясь группами с приема у старого Джолиона.
   Четвертый и пятый братья, Николае и Роджер, вышли вместе с последними
гостями и направились вдоль Хайдпарка, к станции подземной железной  до-
роги на Прэдстрит. Как и все Форсайты солидного  возраста,  они  держали
собственных лошадей и по мере возможности старались никогда  не  пользо-
ваться наемными экипажами.
   День был ясный, деревья в парке стояли во всем блеске июньской  лист-
вы, но братья, видимо, не замечали этих подарков природы, которые все же
способствовали приятности прогулки и беседы.
   - Да, - сказал Роджер, - у Сомса очаровательная жена. Говорят, они не
ладят.
   У этого брата был высокий лоб и свежий цвет лица - свежее, чем у  ос-
тальных Форсайтов. Его светло-серые  глаза  рассматривали  фасады  вдоль
тротуара. Время от времени Роджер поднимал зонтик и прикидывал им высоту
домов, "засекая их", как он выражался.
   - У неД нет собственных средств, - ответил Николае.
   Сам он женился на больших деньгах, а так как это произошло в те золо-
тые времена, когда ещД не был введен закон об имуществе замужних женщин,
то Николасу удалось найти для приданого жены весьма удачное применение.
   - Кто был еД отец?
   - Фамилия его Эрон; говорят, профессор.
   Роджер покачал головой.
   - Тут деньгами и не пахнет, - сказал он.
   - Говорят, что еД дед со стороны матери торговал цементом.
   Лицо Роджера просветлело.
   - Но обанкротился, - продолжал Николае.
   - А! - воскликнул Роджер. - У Сомса ещД будут неприятности из-за неД.
Помяни мое слово, у него будут неприятности - в ней есть  что-то  иност-
ранное.
   Николае облизнул губы.
   - Хорошенькая женщина, - и он махнул метельщику, чтобы тот уступил им
дорогу.
   - Как это он заполучил такую жену? - спросил вдруг Роджер. - ЕД  туа-
леты, должно быть, недешево обходятся!
   - Энн мне говорила, - ответил Николае, - что Сомс был просто  помешан
на ней. Она пять раз ему отказывала. По-моему,  Джемс  неспокоен  насчет
них.
   - А! - опять сказал Роджер. - Жаль Джемса, у него было столько хлопот
с Дарти.
   Его яркий румянец ещД сильнее разгорелся от ходьбы, он поднимал  зон-
тик все чаще и чаще. У Николаев было тоже очень довольное выражение  ли-
ца.
   - Слишком бледна, на мой взгляд, - сказал он, - но фигура  великолеп-
ная!
   Роджер промолчал.
   - По-моему, у неД очень благородный вид, - сказал он наконец. Эта бы-
ла самая высшая похвала в словаре Форсайтов - Из этого юнца Босини  вряд
ли выйдет что-нибудь путное. У Баркита говорят, что он, видите  ли,  та-
лант. Задумал улучшить английскую архитектуру; тут деньгами и не пахнет!
Хотел бы я послушать, что говорит по этому поводу Тимоти.
   Они подошли к кассе.
   - Ты каким классом поедешь? Я - вторым.
   - Не признаю второго, - сказал Николае,  -  того  и  гляди  подцепишь
что-нибудь.
   Он взял билет первого класса до Ноттинг-Хилл-Гейт; Роджер  -  второго
до Саут-Кенсингтон. Через минуту подошел поезд, братья простились и  ра-
зошлись по разным вагонам. Каждый был обижен, что другой не  пожертвовал
своей привычкой ради того, чтобы побыть немного дольше в  его  обществе;
но Роджер подумал: "Ник - упрямый осел, впрочем, как и всегда!" А  Нико-
лае мысленно выразился так: "Роджер только и делает, что брюзжит!"
   Члены этой семьи не отличались сентиментальностью. Громадный  Лондон,
завоеванный Форсайтами и поглотивший их всех, - разве он оставлял  время
для сентиментов?

   II. СТАРЫЙ ДЖОЛИОН ЕДЕТ В ОПЕРУ

   На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря  си-
гару; на столике рядом с ним стояла чашка чая. Он чувствовал себя  утом-
ленным и, не успев докурить, задремал. На голову ему уселась  муха,  его
верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в  такт  тяжелому  дыханию,
раздававшемуся в сонной тишине. Сигара выскользнула из  морщинистой,  со
вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела.
   Небольшой сумрачный кабинет с окнами из цветного стекла, чтобы не ви-
деть улицу, был заставлен мебелью красного дерева с  темно-зеленой  бар-
хатной обивкой и сложной резьбой. Старый Джолион не раз говорил про этот
гарнитур: когда-нибудь за него дадут большие  деньги,  и  ничего  удиви-
тельного в этом не будет.
   Приятно было думать, что со  временем  он  сможет  получить  за  вещи
больше той суммы, которая когда-то была за них уплачена.
   На фоне густых коричневых тонов, обычных для непарадных комнат в  жи-
лищах Форсайтов, рембрандтовский эффект его массивной седовласой головы,
откинутой на подушку кресла с высокой спинкой, портили только усы,  при-
дававшие ему сходство с военным. Старинные  часы,  которые  он  приобрел
почти полвека назад, ещД до женитьбы, своим тиканьем вели ревнивый  счет
секундам, навсегда ускользавшим от их старого хозяина.
   Он никогда не любил этой комнаты и почти не заглядывал сюда, если  не
считать тех случаев, когда надо было взять сигары  из  стоявшей  в  углу
японской шкатулки, и комната теперь мстила ему.
   Его резко выступавшие виски, его скулы и подбородок - все заострилось
во время сна, и на лице старого Джолиона  появилось  признание,  что  он
стал стариком.
   Он проснулся. Джун уехала! Джемс сказал, что ему будет тоскливо одно-
му. Джемс всегда был глуповат. Он с удовлетворением вспомнил о доме, ко-
торый удалось перехватить у Джемса. Поделом ему - нечего было скупиться;
только о деньгах и думает. А может быть,  он  действительно  переплатил?
Нужен большой ремонт. Можно с уверенностью сказать, что ему  понадобятся
все деньги, какие только есть, пока не кончится эта история с  Джуи.  Не
надо было разрешать помолвку. Она познакомилась с этим Босини у  Бейнзов
- архитекторы Бейнз и Байлдбой. Кажется, Бейнз, с которым он встречался,
- тот, что похож на старую бабу, - приходится  этому  молодому  человеку
дядей по жене. С тех пор Джун только и знает, что бегать за  женихом,  а
если уж она вбила себе что-нибудь в голову, еД не остановишь. Она посто-
янно возится с какими-нибудь "несчастненькими". У этого молодого челове-
ка нет денег, но ей во что бы то ни стало понадобилось обручиться с без-
рассудным, непрактичным мальчишкой, который ещД  не  оберется  всяческих
затруднений в жизни.
   Она явилась однажды и, как всегда,  с  бухты-барахты  рассказала  ему
все; и ещД добавила, как будто это могло служить утешением:
   - Фил такой замечательный! Он сплошь и рядом по целым  неделям  сидел
на одном какао.
   - И он хочет, чтобы ты тоже сидела на одном какао?
   - Ну нет, он теперь выбирается на дорогу.
   Старый Джолион вынул сигару из-под седых усов, кончики которых потем-
нели от кофе, и посмотрел на Джун, на эту пушинку, что так завладела его
сердцем. Он-то знал больше об этих "дорогах", чем внучка. Но она  обняла
его колени и потерлась о них подбородком, мурлыкая,  точно  котенок.  И,
стряхнув пепел с сигары, он разразился:
   - Все вы одинаковы: не успокоитесь, пока не  добьетесь  своего.  Если
тебе суждено хлебнуть горя, ничего не поделаешь. Я умываю руки.
   И он действительно умыл руки, поставив условием, что свадьбу  отложат
до тех пор, пока у Босини не будет по крайней мере четырехсот  фунтов  в
год.
   - Я не смогу много дать тебе, - сказал он; эту фразу Джун слышала  не
в первый раз. - Может быть, у этого - как его там зовут? - хватит на ка-
као?
   Он почти не видел еД с тех пор, как это началось. Да, плохо дело.  Он
не имел ни малейшего намерения дать ей уйму денег и тем самым обеспечить
праздную жизнь человеку, о котором он ничего не  знал.  Ему  приходилось
наблюдать подобные случаи и раньше: ничего путного и этого не  выходило.
Хуже всего было то, что у него не оставалось ни малейшей надежды поколе-
бать еД решение: ома  упряма  как  мул,  всегда  была  такая,  с  самого
детства. Он не представлял себе, чем все это кончится. По одежке  протя-
гивай ножки. Он не уступит до тех пор, пока не убедится,  что  у  Босини
есть собственные доходы. Ясно как божий день: Джун хватит горя с челове-
ком, который не имеет ни малейшего представления о деньгах. Что же каса-
ется еД скоропалительной поездки в Уэлс к теткам Босини,  то  он  твердо
уверен, что эти тетки препротивные старухи и больше ничего.
   И старый Джолион, не двигаясь, смотрел прямо перед собой в стену; ес-
ли бы не открытые глаза, он казался бы спящим... Подумать  "только,  что
этот щенок Сомс может давать ему советы! Он всегда  был  щенком,  всегда
задирал нос! Скоро того и гляди станет собственником, построит  загород-
ный дом! Собственник! Хм! Весь в отца, только и смотрит, как бы обделать
дельце повыгоднее, бездушный пройдоха!
   Старый Джолион поднялся и, подойдя к шкатулке, размеренными движения-
ми стал наполнять свой портсигар из только что присланной пачки.  Сигары
неплохие, и не так дорого, но по теперешним временам  хороших  сигар  не
достанешь, теперешние и в сравнение не идут с  прежними.  "Сьюперфайнос"
от Хэнсона и Бриджера! Вот это были сигары!
   Мысль эта, как еле уловимый запах, унесла его в прошлое, к тем чудес-
ным вечерам в Ричмонде, когда он сидел с послеобеденной сигарой на  тер-
расе "Короны и скипетра" вместе с Николасом  Трефри,  Трэкуэром,  Джеком
Хэрингом и Антони Торнуорси. Какие хорошие сигары  тогда  были!  Бедняга
Ник! - умер, и Джек Хэрйнг умер, и Трэкуэр - жена в могилу свела, а Тор-
нуореи сильно сдал за последнее время (ничего  удивительного  при  таком
аппетите).
   Из всей компании, кажется, только он один и остался, конечно если  не
считать Суизина, а этот до того растолстел, что  на  него  только  рукой
махнуть.
   Трудно поверить, что все это было так давно; он  ещД  чувствует  себя
молодым! Из всех мыслей, проносившихся в голове старого  Джолиона,  пока
он  стоял,  пересчитывая  сигары,  эта  была  самая  мучительная,  самая
горькая. Несмотря на свою седую голову и одиночество, он сохранил  моло-
дость и свежесть сердца. А те воскресные дни на Хэмстед-Хисе, когда  мо-
лодой Джолион ходил вместе с ним на прогулку по Спэньярдс-Род на Хайгет,
Чайлдс Хилл и обратно, снова через Хис, обедать в "Замок Джека  Соломин-
ки" - какие восхитительные тогда были сигары! А какая погода! С тепереш-
ней даже сравнить нельзя.
   - Когда Джун была пятилетней крошкой и он ходил с ней  через  воскре-
сенье в зоологический сад, забирая еД у этих добрейших женщин - еД мате-
ри и бабушки - и совал в клетку еД любимцам медведям  булки,  насажанные
на конец зонтика, какие тогда были вкусные сигары!
   Сигары! Он до сих пор не утратил своего тончайшего вкуса  -  прослав-
ленного вкуса, который в пятидесятых годах люди считали мерилом и, заго-
ворив о старом Джолионе, восклицали: "Форсайт! Ну, ещД бы, в Лондоне  не
найдется лучшего дегустатора!" Вкус, в некотором смысле принесший состо-
яние своему владельцу и известной чайной фирме "Форсайт и Трефри", чай у
которой, как ни у кого другого, имел романтический аромат - совсем  осо-
бую прелесть настоящего чая. Фирму "Форсайт и Трефри" в  Сити  окутывала
атмосфера тайны и  предприимчивости,  эта  фирма  заключала  специальные
контракты на специальные корабли, в специальных портах, со  специальными
восточными купцами.
   В своД время он много поработал! Тогда умели работать. Теперешние мо-
локососы вряд ли вникают в смысл этого слова. Он входил во  все  мелочи,
знал все, что делалось в фирме, иногда просиживал за работой целыми  но-
чами. И всегда сам подбирал себе агентов и гордился этим. Умение  подби-
рать людей, как он часто говорил, и являлось секретом его успеха, а при-
менение этой хитрой науки было единственной частью работы,  которая  ему
действительно нравилась. Не совсем подходящая карьера для человека с его
способностями. Даже теперь, когда фирма была  преобразована  в  "Лимитэд
компани" и дела еД шли все хуже (он давно разделался со своими акциями),
старый" Джолион чувствовал острую боль, вспоминая те времена.  Насколько
лучше можно было прожить жизнь! Из него мог бы выйти блестящий  адвокат!
Он даже подумывал иногда, не выставить ли свою кандидатуру в  парламент.
Сколько раз Николае Трефри говорил ему: "Ты мог бы достичь чего  угодно,
Джо, если бы только не берег себя так!" Старина Ник! Прекрасный человек,
но бесшабашная голова! Всем известный Трефри! Он-то себя никогда не  бе-
рег. Вот и умер. Старый Джолион твердой рукой пересчитал сигары, я в го-
лову ему закралось сомнение: а может быть, он действительно слишком  бе-
рег себя?
   Он положил портсигар во внутренний карман, застегнул сюртук и, тяжело
ступая и опираясь рукой на перила, поднялся по высокой лестнице к себе в
спальню. Дом слишком велик. Когда Джун выйдет замуж, если только  она  в
конце концов выйдет за этого человека, а этого следует ожидать, он сдаст
большой дом в аренду, а сам снимет квартиру.  Чего  ради  держать  ораву
слуг, которым совершенно нечего делать?
   На его звонок пришел лакей - высокий бородатый  человек  с  неслышной
поступью и совершенно исключительной способностью молчать. Старый Джоли-
он приказал ему приготовить фрак: он поедет обедать в клуб.
   - Когда коляска вернулась с вокзала? В два часа? Тогда велите  подать
к половине седьмого.
   Клуб, куда старый Джолион вошел ровно в семь часов, был одним из  тех
политических учреждений крупной буржуазии, которое знавало лучшие време-
на. Несмотря на то, что сплетники предсказывали ему близкий конец, а мо-
жет быть, вследствие этих сплетен, клуб проявлял  удручающую  живучесть.
Всем уже наскучило повторять, что "Разлад" находится при последнем изды-
хании. Старый Джолион тоже говорил это, но относился к  самому  факту  с
равнодушием, раздражавшим заправских клубменов.
   - Почему ты не уйдешь оттуда? - часто с  глубокой  досадой  спрашивал
его Суизин. - Почему бы тебе не перейти в "Полиглот"? Такого  вина,  как
наш Хайдсик, во всем Лондоне не достанешь дешевле двадцати шиллингов  за
бутылку. - И, понизив голос, добавлял: - Осталось всего-навсего пять ты-
сяч дюжин. Я пью его изо дня в день.
   - Я подумаю, - отвечал старый Джолион, но всякий раз, когда он  заду-
мывался над этим, перед ним вставал вопрос о пятидесяти  гинеях  вступи-
тельного взноса и о четырех-пяти годах, которые понадобились  бы,  чтобы
пройти в члены. И старый Джолион продолжал думать.
   Он был слишком стар, чтобы вдруг стать либералом, давно уже  перестал
верить в политические доктрины своего клуба, даже называл  их,  как  это
было известно, "белибердой", но ему доставляло удовольствие быть  членом
клуба, принципы которого так расходились с его собственными. Старый Джо-
лион всегда презирал это учреждение и вступил сюда много лет назад, пос-
ле того как был забаллотирован во "Всякой всячине"  под  тем  предлогом,
что он занимался торговлей. Точно он был хуже других! Вполне  естествен-
но, что старый Джолион презирал клуб, который принял  его.  Публика  там
была средняя, многие из Сити - биржевые маклеры, адвокаты,  аукционисты,
всякая мелюзга! Как большинство людей сильного характера, но не  слишком
большой самобытности, старый Джолион был невысокого мнения о  классе,  к
которому принадлежал сам. Он неизменно следовал его законам как  общест-
венным, так и всяким другим, а втайне считал людей своего  класса  сбро-
дом.
   Годы и философические раздумья, которым он отдал дань, стушевали вос-
поминание о поражении, понесенном во "Всякой  всячине",  и  теперь  этот
клуб возвышался в его мыслях как лучший из лучших. Он  мог  бы  состоять
там членом все эти годы, но его поручитель Джек Хэринг так небрежно  по-
вел все дело, что в клубе просто сами не понимали, какую  они  совершают
ошибку, отводя кандидатуру старого Джолиона. А ведь его сына Джо приняли
сразу, и, по всей вероятности, мальчик и до сих пор состоит там  членом;
он получил от него письмо оттуда восемь лет назад.
   Старый Джолион не показывался в своем клубе уже многие месяцы,  и  за
это время здание его подверглось той пестрой отделке, какой люди  обычно
приукрашивают старые дома и старые корабли, желая сбыть их с рук.
   "Курительную комнату покрасили безобразно, - подумал он.  -  Столовая
получилась хорошо".
   ЕД сумрачный, шоколадный тон, оживленный светлозеленым, ему понравил-
ся.
   Старый Джолион заказал обед и сел в том же углу, может быть,  за  тот
же самый столик (в "Разладе", где властвовали принципы чуть ли не  ради-
кализма, перемен было мало), за который они с молодым Джолионом садились
двадцать пять лет назад перед поездкой в "Друрилейн" [Театр в Лондоне],
куда он часто возил сына во время каникул.
   Мальчик очень любил театр, и старый Джолион вспомнил, как Джо садился
напротив, тщетно стараясь скрыть своД волнение под маской безразличия.
   И он заказал себе тот же самый обед, который всегда выбирал  мальчик,
- суп, жареные уклейки, котлеты и сладкий пирог. Ах, если  бы  он  сидел
сейчас напротив!
   Они не встречались четырнадцать лет. И не первый раз за эти четырнад-
цать лет старый Джолион задумался о том, не сам ли он до некоторой  сте-
пени виноват в тяжелой истории с сыном. Неудачный роман с дочерью Антони
Торнуорси, этой вертушкой Данаей Торнуорси, теперь Данаей Белью,  бросил
его в объятия матери Джун. Может быть, следовало помешать  этому  браку:
они были слишком молоды. Но после того, как уязвимое место Джо обнаружи-
лось, он хотел возможно скорее видеть его женатым. А через  четыре  года
разразилась катастрофа. Оправдать поведение сына во время этой катастро-
фы было, конечно, невозможно; здравый  смысли  воспитание  -  комбинация
всемогущих факторов, заменявших старому Джолиону принципы, - твердили об
этой невозможности, но сердце его возмущалось. Суровая неумолимость всей
этой истории не знала снисхождения к человеческим сердцам. Осталась Джун
- песчинка с пламенеющими  волосами,  которая  завладела  им,  обвилась,
сплелась вокруг него - вокруг его сердца,  созданного  для  того,  чтобы
быть игрушкой и любимым прибежищем крохотных, беспомощных существ. С ха-
рактерной для него проницательностью он видел, что надо расстаться или с
сыном, или с ней - полумеры здесь не могли помочь. В этом и  заключалась
трагедия. И крохотное беспомощное существо победило. Он не  мог  служить
двум богам и простился со своим сыном.
   Эта разлука длилась до сих пор.
   Он предложил молодому Джолиону денежную  помощь,  несколько  меньшую,
чем прежде, но сын отказался принять еД, и может быть, этот отказ оскор-
бил его больше, чем все остальное, потому что теперь  исчезла  последняя
отдушина для его чувства, не находившего иного выхода, и появилось столь
ощутимое, столь реальное доказательство разрыва, какое может дать только
контракт на передачу собственности -  заключение  такого  контракта  или
расторжение его.
   Обед показался ему пресным. Шампанское было, как несладкая, горькова-
тая водичка, - ничего похожего на "Вдову Клико" прежних лет.
   За чашкой кофе ему пришла мысль съездить  в  оперу.  Он  посмотрел  в
"Таймс" программу на сегодняшний вечер - к другим газетам старый Джолион
питал недоверие. Давали "Фиделио".
   Благодарение богу, что не какая-нибудь новомодная немецкая  пантомима
этого Вагнера.
   Надев старый цилиндр  с  выпрямившимися  от  долгой  носки  полями  и
объемистой тульей, цилиндр, казавшийся эмблемой прежних лучших времен, и
вынув  старую  пару  очень  тонких  светлых  перчаток,  распространявших
сильный запах кожи вследствие постоянного соседства с  портсигаром,  ле-
жавшем в кармане его пальто, он уселся в кэб.
   Кэб весело загромыхал по улицам, и старый Джолион  удивился,  заметив
на них необычайное оживление.
   "Отели, вероятно, загребают уйму денег", - подумал он. Несколько  лет
назад этих отелей ив помине не было. Он с удовлетворением подумал о  зе-
мельных участках, имевшихся у него в этих местах. Вероятно,  поднимаются
в цене с каждым днем. Какое здесь движение!
   Но вслед за этим он предался странным, отвлеченным размышлениям,  со-
вершенно необычным для Форсайтов, в чем отчасти и заключался секрет  его
превосходства над ними. Какие все-таки песчинки люди, и  сколько  их!  И
что со всеми нами будет?
   Он оступился, выходя из кэба, заплатил кэбмену ровно столько, сколько
полагалось, прошел к кассе за билетом в кресла и остановился, держа  ко-
шелек в руке, - он всегда носил деньги в кошельке, не  одобряя  привычки
рассовывать их прямо по карманам, как теперь делает молодежь.  -  Кассир
выглянул из окошечка, как старый пес из конуры.
   - Кого я вижу! - сказал он удивленным голосом. - Да это мистер Джоли-
он Форсайт! Так и есть! Давненько не видались, сэр. Да!  Теперь  времена
совсем другие! Ведь вы с братом, и  мистер  Трэкуэр,  и  мистер  Николае
Трефри брали у нас шесть или семь кресел на каждый сезон. Как поживаете,
сэр? Мы с вами не молодеем!
   У старого Джолиона заблестели глаза; он уплатил гинею. Его ещД не за-
были. Под звуки увертюры он проследовал в зал, как старый боевой конь на
поле битвы.
   Сложив цилиндр, он опустился в кресло, привычным жестом вынул из кар-
мана перчатки и поднял к глазам бинокль,  чтобы  как  следует  осмотреть
весь театр. Опустив наконец бинокль на  сложенный  цилиндр,  он  обратил
свой взор на занавес. Острее, чем когда-либо, старый Джолион  почувство-
вал, что его песенка спета. Куда девались женщины, красивые женщины, бы-
вало наполнявшие театр? Куда девался тот прежний сердечный трепет, с ко-
торым он ждал появления знаменитого  певца?  Где  то  чувство  опьянения
жизнью, опьянения своей способностью наслаждаться по?
   Когда-то он был завзятым театралом! Нет теперь оперы!
   Этот Вагнер погубив все - ни мелодии, ни  голосов.  А  какие  замеча-
тельные были певцы! Нет их теперь. Он смотрел на актеров,  разыгрывающих
старые, знакомые сцены, и чувствовал, как цепенеет его сердце.
   Начиная с седого завитка над ухом и кончая лакированными башмаками  с
резинкой, в старом Джолионе не было и  следа  старческой  неуклюжести  и
слабости. Такой же прямой - почти такой же, как в  те  прежние  времена,
когда он приходил сюда каждый вечер; такое же хорошее зрение - почти та-
кое же хорошее. Но это чувство усталости и разочарования!
   Всю свою жизнь он наслаждался всем, даже несовершенным -  а  несовер-
шенного было много, - и наслаждался умеренно, чтобы не утратить молодос-
ти. Но теперь ему изменила и способность наслаждаться  жизнью  и  умение
философски смотреть на неД, осталось только ужасное  чувство  конца.  Ни
хор узников, ни даже ария Флорестана не были  властны  рассеять  тоскли-
вость его одиночества.
   Если бы только Джо был с ним! Мальчику, должно быть, уже стукнуло со-
рок. Он потерял четырнадцать лет жизни своего  единственного  сына.  Джо
теперь уже не пария в обществе. Он женился. Старый Джолион не мог  удер-
жаться от того, чтобы не отметить своим одобрением этот поступок, и пос-
лал сыну чек на пятьсот фунтов. Чек был возвращен в письме, отправленном
из "Всякой всячины" и содержавшем следующее:
   "Дорогой отец!
   Мне было приятно получить Ваш щедрый  подарок  -  он  служит  доказа-
тельством того, что Вы не так плохо думаете обо мне. Я возвращаю чек, но
если Вы сочтете возможным передать свой подарок нашему малышу (мы  зовем
его Джолли), который носит наше имя и фамилию, я буду Вам очень  призна-
телен.
   Надеюсь от всего сердца, что Вы чувствуете себя так же хорошо, как  и
прежде.
   Любящий Вас сын Джо".
   Письмо так похоже на мальчика. Он всегда был такой приветливый.  Ста-
рый Джолион послал следующий ответ:
   "Дорогой Джо!
   Сумма (500 ф. ст.) занесена в мои книги на имя твоего сына,  Джолиона
Форсайта; соответственным образом на неД будут начисляться 5%.  Я  наде-
юсь, что дела твои идут хорошо. Мое здоровье в настоящее время неплохо.
   Остаюсь любящий тебя отец Джолион Форсайт".
   И каждый год первого января он прибавлял к этой сумме сто фунтов плюс
проценты. Сумма росла; к следующему новому году там будет тысяча пятьсот
фунтов стерлингов с небольшим. И трудно выразить то сожаление какое при-
носила ему эта ежегодная операция. На этом переписка их прекратилась.
   Несмотря на любовь к сыну, несмотря на инстинкт, отчасти  врожденный,
отчасти появившийся у него, как и у сотен людей одного с ним  класса,  в
результате постоянной близости к деловому миру и заставлявший его оцени-
вать поведение людей не с принципиальных позиций, а на  основании  выте-
кавших из этого поведения последствий, старки Джолион чувствовал в  глу-
бине сердца какое-то беспокойство. Обстоятельства сложились так, что его
сын должен был погибнуть; закон этот  провозглашался  во  всех  романах,
проповедях и пьесах, которые он когда-либо читал, слышал или смотрел.
   Когда чек пришел обратно, старому Джолиону показалось,  что  творится
что-то неладное. Почему его сын не погиб? Но кто мог  ответить  на  этот
вопрос?
   Он слышал, конечно, - вернее, сам постарался разузнать, - что Джо жи-
вет в Сент-Джонс-Вуд, где у сего есть небольшой дом с  садом  на  Виста-
риа-авеню, что у него с женой свой круг знакомых, по  всей  вероятности,
весьма сомнительных, и что у них двое детей: мальчик Джолли [Jolly
- веселый (анг.)] (принимая во внимание все обстоятельства, старый
Джолион находил это имя циничным, а он и побаивался и не любил цинизма)
и девочка Холли, родившаяся уже после их женитьбы. Кто знает, в каких
условиях живет его сын? Он превратил в наличные деньги наследство,
полученное от деда со стороны матери, и поступил к Ллойду страховым
агентом; кроме того, занимался живописью - писал акварели. Старому
Джолиону было известно это, так как, увидев однажды в витрине подпись
своего сына под акварелью, изображавшей Темзу, он стал время от времени
тайком покупать их. Он считал акварели плохими и не развешивал их из-за
подписи; он держал их в ящике под замком.
   Сидя в громадном зале, старый Джолион почувствовал непреодолимое  же-
лание повидать сына. Ему вспомнились те дни, когда он раскачивал на  ко-
ленях мальчугана в полотняном костюмчике; то время, когда он бегал рядом
с пони и учил Джо ездить верхом; тот день, когда он первый раз отвез его
в школу. Джо всегда был славный, приветливый мальчик! В Итоне он, может,
чуточку переборщил, набираясь хороших манер, которые, как старому Джоли-
ону было известно, только в таких местах и приобретаются, и  за  большие
деньги; но он всегда оставался хорошим товарищем. Всегда  хороший  това-
рищ, даже после Кэмбриджа - быть может, чуточку сдержанный благодаря тем
преимуществам, которые ему дало образование! Отношение старого  Джолиона
к закрытым школам и университетам оставалось неизменным: он  трогательно
сохранил и уважение и недоверие к воспитательной системе,  которая  была
предназначена для избранных и к которой  сам  он  не  удостоился  приоб-
щиться... Сейчас, когда Джун уехала и покинула или  почти  что  покинула
его, встреча с сыном принесла бы ему утешение. Чувствуя, что он  предает
свою семью, свои принципы, свой класс, старый Джолион перевел  глаза  на
певицу. Жалкое зрелище! А Флорестан; какое убожество!
   Опера кончилась. Как мало нужно теперь, чтобы  доставить  людям  удо-
вольствие!
   В толпе на улице он завладел кэбом под самым носом у какого-то солид-
ного, много моложе его самого, джентльмена, который уже считал кэб  сво-
им. Путь старого Джолиона лежал через Пэл-Мэл, и на углу кэбмен,  вместо
того чтобы поехать через Грин-парк, свернул на  Сент-Джгмсстрит.  Старый
Джолион просунул руку в окошечко (он не выносил, когда кто-нибудь  нару-
шал его привычки); оглянувшись, однако, он увидел, что находится  напро-
тив "Всякой всячины", и сокровенное желание, не оставлявшее его весь ве-
чер, взяло верх. Он приказал остановиться. Он зайдет и спросит,  состоит
ли ещД Джо членом клуба.
   Он вошел. В холле все было по-прежнему, как в те  времена,  когда  он
заходил сюда обедать с Джеком Хэрингом, - ведь здесь держали самого луч-
шего повара в Лондоне. Старый Джолион  обвел  стены  тем  острым  прямым
взглядом, благодаря  которому  его  всю  жизнь  обслуживали  лучше,  чем
большинство других людей.
   - Мистер Джолион Форсайт все ещД состоит членом клуба?
   - Да, сэр; он сейчас здесь, сэр. Как прикажете доложить?
   Старый Джолион был застигнут врасплох.
   - Его отец, - ответил он.
   И, сказав это, занял место у камина, повернувшись спиной к огню.
   Собираясь уходить из клуба, молодой Джолион надел шляпу и только  что
хотел пройти в холл, когда к нему подошел швейцар, Джо был уже не молод;
в его волосах сквозила седина, лицо - копия отцовского, только чуть поу-
же, с точно такими же густыми обвислыми усами - носило явные следы уста-
лости. Он побледнел. Встретиться после всех этих лет ужасно, потому  что
в мире нет ничего ужаснее сцен. Они подошли друг к другу и молча обменя-
лись рукопожатием. Потом, с дрожью в голосе, отец сказал:
   - Здравствуй, мой мальчик!
   Сын ответил:
   - Здравствуйте, папа!
   Рука старого Джолиона в светлой тонкой перчатке дрожала.
   - Если нам по дороге, - сказал он, - я тебя подвезу.
   И, как будто подвозить друг друга домой каждый вечер было для них са-
мым привычным делом, они вышли и сели в кэб.
   Старому Джолиону показалось, что сын вырос. "Сильно возмужал", -  ре-
шил он про себя. Всегда присущую лицу сына приветливость теперь  прикры-
вала ироническая маска, как будто обстоятельства жизни заставили его на-
деть непроницаемую броню. Черты лица носили явно  форсайтский  характер,
но в выражении его была созерцательность, больше свойственная лицу  уче-
ного или философа. Ему, без сомнения, приходилось много задумываться над
самим собой в течение этих пятнадцати лет.
   С первого взгляда вид отца поразил молодого Джолиона - так он осунул-
ся и постарел. Но в кэбе ему показалось, что отец почти не  изменился  -
тот же спокойный взгляд, который он так хорошо помнил, такой  же  прямой
стан, те же проницательные глаза.
   - Вы хорошо выглядите, папа.
   - Посредственно, - ответил старый Джолион.
   Его мучила тревога, и он считал себя обязанным выразить  еД  словами.
Раз уж он выбрал такой путь, чтобы вернуть сына, надо  узнать,  в  каком
состоянии находятся его финансовые дела.
   - Джо, - сказал он, - я бы хотел знать, как ты живешь.  У  тебя  есть
долги, должно быть?
   Он повел разговор так, чтобы сыну было легче признаться.
   Молодой Джолион ответил ироническим тоном:
   - Нет. У меня нет долгов.
   Старый Джолион понял, что сын рассердился, и коснулся  его  руки.  Он
пошел на риск. Но рискнуть стоило; кроме того, Джо никогда  на  него  не
сердился раньше. Они доехали до Стэнхоп-Гейт, не говоря ни слова. Старый
Джолион пригласил сына зайти, но молодой Джолион покачал головой.
   - Джун нет дома, - поторопился сказать отец, - уехала сегодня в  гос-
ти. Ты, вероятно, знаешь, что она помолвлена?
   - Уже? - пробормотал молодой Джолион.
   Старый Джолион вышел из кареты и, расплачиваясь с кэбменом, в  первый
раз в жизни дал по ошибке соверен вместо шиллинга.
   Сунув монету в рот, кэбмен исподтишка стегнул лошадь по брюху и пото-
ропился уехать.
   Старый Джолион тихо повернул ключ в замке, отворил дверь и кивнул сы-
ну. Молодой Джолион смотрел, как отец вешает пальто: степенно и все же с
таким видом, словно он мальчишка, который собирается красть вишни.
   Дверь в столовую была отворена; газ низко-прикручен; на чайном подно-
се шипела спиртовка, рядом, на столе, с совершенно беззастенчивым  видом
спала кошка. Старый Джолион сейчас же согнал еД  оттуда.  Этот  инцидент
принес ему облегчение; он постучал цилиндром ей вслед.
   - У неД блохи, - сказал он, выпроваживая кошку из комнаты. Остановив-
шись в дверях, которые вели из холла в подвальный этаж, он несколько раз
крикнул "брысь", точно подгоняя кошку, и как  раз  в  эту  минуту  внизу
лестницы по странному стечению обстоятельств появился лакей.
   - Можете ложиться спать, Парфит, - сказал старый  Джолион.  -  Я  сам
запру дверь и потушу свет.
   Когда он снова вошел в столовую, кошка как на грех выступала  впереди
него, задрав хвост и показывая всем своим видом, что она с самого начала
поняла эту уловку, с помощью которой ему удалось избавиться от лакея.
   Какой-то рок преследовал все домашние хитрости старого Джолиона.
   Молодой Джолион не мог удержаться от улыбки. Он был  далеко  не  чужд
иронии, а в этот вечер, как ему казалось, все имело иронический оттенок.
Эпизод с кошкой; известие о помолвке  его  собственной  дочери.  Значит,
старый Джолион так же не властен над ней, как и над кошкой! И  поэтичес-
кая справедливость всего этого нашла отклик у него в сердце.
   - Расскажите про Джун, какая она теперь стала? - спросил он.
   - Маленького  роста,  -  ответил  старый  Джолион,  -  говорят,  есть
сходство со мной, не это вздор. Она больше похожа на твою мать -  те  же
глаза и волосы.
   - Вот как! Хорошенькая?
   Старый  Джолион  был  слишком  Форсайт,  чтобы  откровенно  похвалить
что-нибудь; в особенности то, чем он искренно восхищался.
   - Недурненькая, настоящий форсайтский  подбородок.  Мне  будет  очень
тоскливо, когда она уйдДт. Джо.
   Выражение его лица снова поразило молодого Джолиона, как и  в  первую
минуту встречи.
   - Что же вы теперь будете делать один, отец? Она, наверное, только  о
нем и думает?
   - Что я буду делать? - повторил старый Джолион, и в голосе его послы-
шались сердитые нотки. - Да, унылое занятие - жить здесь в  одиночестве.
Я не знаю, чем это кончится. Я бы хотел... - он оборвал себя на полусло-
ве и потом добавил: - Весь вопрос в том, как мне поступить с домом.
   Молодой Джолион оглядел комнату. Она была большая и мрачная, по  сте-
нам висели громадные натюрморты, которые он помнил ещД с детства:  соба-
ки, спавшие, уткнув носы в пучки моркови, по соседству с  лежавшими  тут
же в кротком изумлении связками лука и винограда. Дом был явной  обузой,
но он не мог представить себе отца  живущим  в  маленьком  доме;  и  это
только подчеркивало иронию, которую он видел сегодня во всем.
   В большом кресле с подставкой для книги сидит старый Джолион - эмбле-
ма своей семьи, класса, верований: седая голова и выпуклый лоб -  вопло-
щение умеренности, порядка и любви к собственности. Самый одинокий  ста-
рик во всем Лондоне.
   Так он сидит, окруженный унылым комфортом, марионетка в руках великих
сил, которые не знают снисхождения ни к семье, ни к классу, ни к верова-
ниям и, как автоматы, грозно движутся вперед к  таинственной  цели.  Вот
что увидел молодой Джолион, умевший отвлеченно смотреть на жизнь.
   Бедный старик-отец! Вот, значит, ради чего он прожил  жизнь  с  такой
поразительной умеренностью! Остаться одиноким и  стареть  все  больше  и
больше, тоскуя по живому человеческому голосу!
   И старый Джолион в свою очередь тоже смотрел на  сына.  Ему  хотелось
поговорить с ним о многом, о  чем  приходилось  молчать  псе  эти  годы.
Нельзя же было, в самом деле, посвящать Джун в свои соображения  о  том,
что земельные участки в районе Сохо должны подняться в  цене;  рассказы-
вать ей о той тревоге, которую ему причиняет зловещее молчание  Пиппина,
управляющего "Новой угольной компании", где он так давно  председателем;
о своем неудовольствии по поводу неуклонного падения акций "Американской
Голгофы"; нельзя же обсуждать с ней вопрос о том,  каким  образом  лучше
всего обойти выплату налога на наследство после его смерти.  Однако  под
влиянием чая, который он рассеянно помешивал ложечкой,  старый  Джолион,
наконец, заговорил. Ему открылись новые жизненные просторы, земля обето-
ванная, где можно говорить, можно укрыться  в  тихой  пристани  от  бури
предчувствий и сожалений; успокоить душу опиумом всяческих уловок,  нап-
равленных на то, чтобы округлить своД состояние и увековечить единствен-
ное, что останется жить после него.
   Молодой Джолион умел слушать: это  всегда  было  его  большим  досто-
инством. Он не сводил глаз с отца, время от времени вставляя вопрос.
   Пробило час, а старый Джолион ещД не успел сказать всего, но вместе с
боем часов к нему вернулись его принципы. Он с  удивленным  видом  вынул
карманные часы.
   - Мне пора спать, Джо.
   Молодой Джолион поднялся и протянул руку, помогая  отцу  встать.  Это
старческое лицо снова показалось ему утомленным и осунувшимся: глаза от-
ца упорно смотрели в сторону.
   - Прощай, мой мальчик; береги себя.
   Прошла минута, и, повернувшись на каблуках, молодой Джолион зашагал к
двери. Он почти ничего не видел перед собой; его улыбающиеся губы дрожа-
ли. Ни разу за все пятнадцать лет, пробежавшие с тех пор, как он впервые
понял, что жизнь не простая штука, не казалась она ему такой сложной.

   III. ОБЕД У СУИЗИНА

   Круглый стол в оранжево-голубой столовой Суизина, выходившей окнами в
парк, был накрыт на двенадцать персон.
   Хрустальная люстра с зажженными свечами свешивалась над  столом,  как
громадный сталактит, озаряя большие зеркала в золоченых рамах, мраморные
доски столиков вдоль стен и  громоздкие  позолоченные  стулья,  расшитые
шерстью. Каждая вещь говорила о любви к красивому, так  глубоко  кореня-
щейся во всех семьях, которые пробивают себе дорогу в изысканное общест-
во из самых недр естественного бытия. Суизин  не  признавал  простоты  и
очень любил позолоченную бронзу, что всегда выделяло его среди остальных
членов семьи как человека с большим, хотя и несколько причудливым,  вку-
сом, и сознание того, что всякий входящий в его комнаты сразу же видит в
нем человека со средствами, неизменно доставляло ему такую радость,  ка-
кую он вряд ли мог почерпнуть из других обстоятельств своей жизни.
   Покончив с агентством по продаже домов - профессией, по его понятиям,
весьма предосудительной, особенно в той еД части, которая касалась  аук-
ционов, - он всецело отдался своим аристократическим вкусам.
   Роскошь, в которой он жил последние годы, засосала  его,  как  патока
муху; а в мозгу Суизина, ничем не занятом с раннего утра и  до  позднего
вечера, странным образом сочетались два противоположных чувства: издавна
укрепившееся удовлетворение тем, что он сам пробил себе дорогу  и  нажил
состояние, и уверенность, что такому человеку, как он, никогда не следо-
вало бы утруждать свою голову работой.
   Суизин в белом жилете на крупных пуговицах из оникса в золотой оправе
стоял около буфета и смотрел, как лакей втискивает три бутылки  шампанс-
кого в ведерко со льдом. Между уголками стоячего воротничка, фасон кото-
рого Суизин не согласился бы изменить ни за какие деньги, хотя  воротник
и мешал ему поворачивать голову, покоились дряблые складки его  двойного
подбородка. Глаза Суизина перебегали с одной бутылки на другую. Он сооб-
ражал что-то, и в голове у него возникали такие доводы:  Джолион  выпьет
один бокал, ну два, он ведь так бережет  себя.  Джемс  теперь  не  может
пить, Николае и Фэнни будут тянуть стаканами воду, с них  это  станется.
Сомс не идет в счет: эта молодежь - племянники (Сомсу был тридцать  один
год) - не умеет пить! А Босини? Почуяв в имени этого мало знакомого  че-
ловека что-то находившееся за пределами его разумения, Суизин  запнулся.
В нем зародилось недоверие. Трудно сказать! Джун ещД девочка, к тому  же
влюбленная! Эмили (миссис Джемс) любит выпить бокал хорошего  шампанско-
го. Джули оно покажется чересчур сухим - старушка совсем не  разбирается
в винах. Что же касается Хэтти Чесмен... Мысль о старой приятельнице за-
туманила облаком кристальную ясность его взора; Хэтти, чего доброго, од-
на выпьет полбутылки!
   Но когда Суизин вспомнил о своей последней  гостье,  старческое  лицо
его стало похожим на мордочку  кошки,  которая  собирается  замурлыкать:
миссис Сомс! Может быть, она и не станет много пить, но то, что  выпьет,
оценить сумеет: просто удовольствие угостить еД хорошим вином!  Красивая
женщина, и так расположена к нему!
   Мысль о ней и то уже действует, как шампанское!  Просто  удовольствие
угощать дорогим вином молодую женщину, которая  так  хороша  собой,  так
умеет одеться, так прекрасно держится, в которой столько благородства  -
просто удовольствие беседовать с ней. Тут Суизин в первый  раз  за  весь
вечер осторожно повел головой, ощущая при этом, как острые уголки ворот-
ничка впиваются ему в шею.
   - Адольф! - сказал он. - Заморозьте ещД одну бутылку.
   Что касается его самого, то он может выпить много, этот рецепт Блайта
замечательно помог ему, к тому же он  предусмотрительно  воздержался  от
завтрака. Давно уж у него не было такого прекрасного самочувствия. Выпя-
тив нижнюю губу, Суизин давал последние наставления:
   - Адольф, самую чуточку кабуля, когда займетесь ветчиной.
   Пройдя в гостиную, он сел на кончик кресла, раздвинул колени,  и  его
высокую массивную фигуру сразу же сковала странная,  первобытная  непод-
вижность ожидания. Он готов был в любую минуту встать.  Званые  обеды  в
его доме не давались уже несколько месяцев. Сначала  Суизин  думал,  что
возня с этим приемом в честь помолвки Джун будет очень нудной  (Форсайты
свято соблюдали обычай торжественно праздновать помолвки), но с тех  пор
как хлопоты по рассылке приглашений и выбору меню кончились, он чувство-
вал приятное оживление.
   Так он сидел с часами в руках - тучный, лоснящийся, как  приплюснутый
шар золотистого масла, - и ни о чем не думал.
   Долговязый человек в бакенбардах, который служил когда-то у  Суиэина,
а впоследствии открыл зеленную лавку, вошел в гостиную и провозгласил:
   - Миссис Чесмен, миссис Септимус Смолл!
   Появились две леди. Та, которая шла впереди, была одета во все  крас-
ное, на щеках еД лежали широкие ровные пятна того же цвета, глаза  смот-
рели жестко и вызывающе. Она направилась прямо к Суизину, протягивая ему
руку, затянутую в длинную светло-желтую перчатку.
   - Здравствуйте, Суизин, - сказала она, - целую вечность вас не  виде-
ла. Как поживаете? Дорогой мой, как вы пополнели!
   Только напряженный взгляд Суизина выдал его чувства. Глухой  клокочу-
щий гнев стеснял ему дыхание. Полнота вульгарна, и вульгарно говорить  о
том, что человек полнеет; у него широкая грудь, только и  всего.  Повер-
нувшись к сестре, он сжал ей руку и сказал повелительным тоном:
   - Здравствуй, Джули!
   Миссис Септимус Смолл была самая высокая из  четырех  сестер;  унылое
выражение не сходило с еД добродушного  круглого  лица;  кислая  гримаса
прочно застыла на нем, словно миссис Смолл вплоть до самого вечера  про-
сидела в проволочной маске, которая собрала еД неподатливую кожу в  мел-
кие складочки. Даже взгляд у неД был кислый. Все это служило  для  того,
чтобы свидетельствовать о еД неизменном горе по поводу утраты  Септимуса
Смолла.
   Она славилась тем, что всегда  говорила  что-нибудь  несуразное  и  с
упорством, характерным для всего еД племени, держалась  за  свои  слова,
подбавляя ещД что-нибудь невпопад, и так без конца. Со смертью мужа фор-
сайтская цепкость, форсайтская деловитость окостенели в ней. Любительни-
ца поболтать, когда только ей представлялась такая возможность, она мог-
ла говорить часами без всякого оживления, рассказывая с эпической  моно-
тонностью о тех бесчисленных ударах,  которые  ей  пришлось  принять  от
судьбы; и ей никогда не приходило в голову, что слушатели становятся  на
сторону судьбы, - сердце у Джули было доброе.
   Долгие годы, проведенные у  постели  Смолла  (человека  слабого  здо-
ровья), сделали из неД сиделку, а таких случаев, когда бедняжке приходи-
лось подолгу просиживать у постели больных - и детей и взрослых, -  было
множество, и она никак не могла расстаться с мыслью, что в мире  слишком
много неблагодарных людей. Воскресенье за воскресеньем Джули благоговей-
но слушала преподобного Томаса Скоулза - блестящего проповедника,  кото-
рый имел на неД большое влияние; но ей удалось убедить всех, что даже  в
этом было еД несчастье. Она вошла в пословицу в семье, и  когда  кто-ни-
будь начинал хандрить, его называли "настоящая Джули". Такие наклонности
были способны уморить к сорока годам любого человека, только не  Форсай-
та; но Джули уже стукнуло семьдесят два, а так хорошо, как  сейчас,  она
никогда не выглядела. Казалось, что Джули ещД не утратила  дара  наслаж-
даться жизнью и наступит время, когда она сумеет доказать это. У неД бы-
ли три канарейки, кот Томми и половина попугая - второй половиной владе-
ла еД сестра Эстер; и эти существа (которых всячески старались убрать  с
глаз Тимоти - он не  переносил  животных),  в  противоположность  людям,
признавали за своей хозяйкой право на хандру и были страстно привязаны к
ней.
   В этот вечер она выглядела торжественно и пышно в черном бомбазиновом
платье со скромной треугольной вставкой сиреневого  цвета  и  бархаткой,
повязанной вокруг тощей шеи; черное и сиреневое считалось чуть ли  не  у
всех Форсайтов самыми строгими тонами для вечерних туалетов.
   Надув губы, она сказала Суизину:
   - Энн про тебя спрашивала. Ты не был у нас целую вечность!
   Суизин засунул большие пальцы за проймы жилета и ответил:
   - Энн сильно сдала за последнее время; ей надо посоветоваться с  вра-
чами!
   - Мистер и миссис Николае Форсайт!
   Николае Форсайт вошел, улыбаясь и высоко подняв  свои  прямые  брови.
Днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золо-
тых приисках одного племени из Верхней Индии -  заветный  план,  который
удалось наконец протащить, несмотря на все трудности, так что теперь  он
чувствовал вполне заслуженное удовлетворение. Добыча на его приисках уд-
воится, а опыт показывает, как Николае постоянно твердил, что каждый че-
ловек должен умереть, и умрет ли он дряхлым стариком у  себя  на  родине
или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это,  конечно,  не
имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что  перемена  в
его образе жизни пойдет на пользу Британской империи.
   В способностях Николаев никто не сомневался. Поводя своим орлиным но-
сом, он сообщал слушателям:
   - Из-за недостатка двух-трех сотен таких вот людишек мы уже несколько
лет не выплачиваем дивидендов, а вы посмотрите, во что ценятся наши  ак-
ции. Я не в состоянии заработать на них и десяти шиллингов.
   Николае съездил недавно в Ярмут и, вернувшись оттуда, чувствовал, что
к его жизни прибавится теперь по крайней мере десяток лет. Он сжал  Суи-
зину руку, весело крикнув:
   - Ну вот, мы снова пожаловали!
   Миссис Николае, болезненного вида женщина, улыбнулась за  его  спиной
не то испуганной, не то радостной улыбкой.
   - Мистер и миссис Джемс Форсайт! Мистер и миссис Сомс Форсайт!
   Суизин щелкнул каблуками, его осанка была просто неподражаема.
   - А, Джемс, Эмили! Как поживаешь. Сомс? Здравствуйте!
   Он взял руку Ирэн и вытаращил глаза. Какая прелестная женщина - пожа-
луй, слишком бледна, но фигура, глаза, зубы! Слишком  хороша  для  этого
Сомса!
   Боги дали Ирэн темно-карие глаза и золотые волосы - своеобразное  со-
четание оттенков, которое привлекает взоры мужчин и, как говорят, свиде-
тельствует о слабости характера. А ровная, мягкая белизна  шеи  и  плеч,
обрамленных золотистым платьем, придавала ей какую-то  необычайную  пре-
лесть.
   Сомс стоял позади жены, не сводя глаз с еД шеи. Стрелки на часах, ко-
торые Суизин все ещД держал в руке открытыми, миновали восемь; обычно он
обедал на полчаса раньше, а сегодня и завтрака не было - какое-то стран-
ное, первобытное нетерпение поднималось в нем.
   - Джолион запаздывает, это на него не похоже! - сказал  он  Ирэн,  не
сдержав досады. - Наверное, Джун там копается!
   - Влюбленные всегда опаздывают, - ответила она.
   Суизин уставился на Ирэн; на щеках у него проступил  кирпичный  румя-
нец.
   - Напрасно. Это все новомодные штучки!
   Казалось, что в этой вспышке невнятно кипит и бормочет ярость  перво-
бытных поколений.
   - Как вам нравится моя новая звезда, дядя Суизин? - мягко проговорила
Ирэн.
   Среди кружев у неД на груди мерцала пятиконечная звезда из одиннадца-
ти бриллиантов.
   Суизин посмотрел на звезду. Он хорошо разбирался в  драгоценных  кам-
нях; никаким другим вопросом нельзя было так искусно отвлечь его  внима-
ние.
   - Кто это вам подарил? - спросил он.
   - Сомс.
   Выражение лица Ирэн осталось прежним, но белесые глаза Суизина  выка-
тились, словно его внезапно осенило даром прозрения.
   - Вам, наверное, скучно дома, - сказал он, - Я жду вас к обеду в  лю-
бой день, угощу таким шампанским, лучше которого вы не сыщете в Лондоне.
   - Мисс Джун Форсайт, мистер Джолион Форсайт! Мистер Босэнни!..
   Суизин поднял руку и сказал раскатистым голосом:
   - Ну, теперь обедать, обедать!
   Он подал руку Ирэн, заявив, что не сидел с ней рядом с тех  пор,  как
она была невестой. Джун повел Босини; его усадили между ней и  Ирэн.  По
другую сторону Джун сели Джемс и миссис Николае, дальше - старый Джолион
с миссис Джемс. Николае и Хэтти Чесмен, Сомс и миссис Смолл, круг  замы-
кал Суизин.
   Семейные обеды Форсайтов следуют определенным традициям. Так,  напри-
мер, на них не полагается подавать закуски Почему - неизвестно.  Теория,
существующая среди молодого поколения, объясняет эту традицию  безбожной
ценой на устрицы; но гораздо более вероятно, что запрет этот вызван  же-
ланием подойти сразу к сути дела и трезвостью взглядов, несовместимой  с
таким вздором, как закуски. Только семья Джемса  не  смогла  противиться
обычаю, установленному почти всюду на Парк-Лейн, и время от времени  на-
рушала этот закон.
   Безмолвное, чуть ли не угрюмое невнимание друг к другу начинает  ощу-
щаться вслед за тем, как все опускаются на свои места; оно длится до по-
явления первого блюда, изредка прерываемое такого рода замечаниями: "Том
опять нездоров; не пойму, что с ним такое!" - "Энн, вероятно, не выходит
по утрам к завтраку?" - "Как фамилия твоего врача, Фэнни? Стабс? Он шар-
латан!" - "Уинифрид! У неД слишком много детей.  Четверо,  кажется?  Она
худа как щепка!" - "Сколько ты платишь за херес,  Суизин?  По-моему,  он
слишком сухой".
   После второго бокала шампанского над столом поднимается жужжание, ко-
торое, если отмести от него случайные призвуки и восстановить его основ-
ную сущность, оказывается не чем иным, как голосом Джемса,  рассказываю-
щего какую-то историю. Жужжание долго не умолкает, а иногда даже  захва-
тывает ту часть обеда, которая должна быть  единогласно  признана  самой
торжественной минутой форсайтского пиршества и  наступает  с  появлением
"седла барашка".
   Ни один Форсайт не давал ещД обеда без седла барашка. В этом  сочном,
плотном блюде есть что-то такое, что делает его весьма  подходящей  едой
для людей "с известным положением". Оно питательно и вкусно; раз  попро-
бовав такое блюдо, его обычно не забывают. У седла барашка есть  прошлое
и будущее, как у денежной суммы, положенной в банк; кроме  того,  о  нем
можно поспорить.
   Каждая ветвь семьи восхваляла баранину только из  одной  определенной
местности: старый Джолион превозносил Дартмур, Джемс -  Уэлс,  Суиэин  -
Саусдаун, Николае утверждал, что люди могут говорить все что угодно,  но
лучше новозеландской ничего не найдешь.  Что  касается  Роджера,  самого
большого "оригинала" среди братьев, то ему пришлось отыскать совсем осо-
бое место, и с изобретательностью, достойной человека, придумавшего  но-
вую профессию для своих сыновей, он раскопал лавку, где торговали  бара-
ниной, привезенной из Германии; в ответ на  протестующие  голоса  Роджер
вытащил счет и доказал, что он платит своему мяснику больше, чем все ос-
тальные. По этому поводу старый Джолион, которому вдруг захотелось пофи-
лософствовать, заметил, повернувшись к Джун:
   - Форсайты - большие чудаки, со временем ты сама в этом убедишься.
   Один Тимоти обычно не принимал участия в спорах; правда, он ел  седло
барашка с удовольствием, но, по его собственным словам, побаивался этого
блюда.
   Для тех, кто интересуется Форсайтами с" психологической точки зрения,
седло барашка - факт первостепенной важности: он не только  иллюстрирует
цепкость всей семьи и каждого еД члена в отдельности, но и подчеркивает,
что Форсайты всем своим существом, всеми инстинктами принадлежат к  тому
великому классу, который верует в питательную, вкусную пищу и чужд  сен-
тиментального стремления к красоте.
   Более молодые члены семьи прекрасно обошлись бы и без барашка,  пред-
почитая ему цесарку или салат из омаров - вообще то,  что  действует  на
воображение и не имеет таких питательных свойств. Но это были женщины, а
если не женщины, так те, кого испортили  жены  или  матери,  вынужденные
есть седло барашка в продолжение всей своей замужней жизни  и  вселившие
тайную ненависть к нему в плоть и кровь своих сыновей.
   Когда великий спор о седле барашка  подошел  к  концу,  приступили  к
тьюксберийской ветчине, приправленной "чуточкой" кабуля. Суизин так дол-
го возился с этим блюдом, что задержал мирное течение  обеда.  Для  того
чтобы всей душой отдаться ветчине, он даже прервал разговор.
   Сомс внимательно разглядывал гостей со своего места  рядом  с  миссис
Септимус Смолл. У него были основания наблюдать  за  Босини,  основания,
связанные с давно взлелеянным планом одной постройки.  Этот  архитектор,
пожалуй, годится для его целей. Глядя на Босини, который сидел, откинув-
шись на спинку стула, и задумчиво катал шарики из хлебного мякиша.  Сомс
решил, что он выглядит неглупым. Сомс заметил, что костюм на Босини  си-
дит хорошо, ко узок, как будто сшит много лет назад.
   Сомс видел, как Босини повернулся к Ирэн и сказал ей что-то, а еД ли-
цо засветилось, как оно часто светилось в разговорах с другими и никогда
в разговоре с ним. Он старался разобрать их слова, но ему помешала  тетя
Джули.
   Разве это не кажется Сомсу удивительным? В прошлое воскресенье мистер
Скоулз - милейший человек! - прочел такую блестящую,  такую  язвительную
проповедь. "Ибо, - спросил он, - что обрящет человек, если он спасет ду-
шу свою, но потеряет своД состояние? Вот, - сказал мистер Скоулз, -  де-
виз нашего класса". Так что он хотел этим выразить? Конечно, может быть,
наш класс в это и верит - она не знает; что думает по этому поводу Сомс?
   Он ответил рассеянно:
   - Откуда я знаю? Впрочем, этот Скоулз, кажется, шарлатан!
   В это время Босини обвел глазами стол, как  бы  подмечая  особенности
каждого гостя, и Сомсу было интересно, что он говорит.  Судя  по  улыбке
Ирэн, она соглашалась с его замечаниями. Она всегда соглашается с други-
ми.
   ЕД взгляд упал на Сомса; Сомс сразу же опустил глаза.  Улыбка  на  еД
губах исчезла.
   - Шарлатан? То есть как это? Если мистер Скоулз, духовное лицо,  шар-
латан, то что же тогда все остальные? Это ужасно!
   - Да все шарлатаны! - сказал Сомс.
   Секунда испуганного молчания тети Джули дала ему возможность  поймать
слова Ирэн; он услышал что-то вроде: "Оставь надежду  всяк  сюда  входя-
щий!"
   Но Суизин уже покончил со своей ветчиной.
   - Где вы берете грибы? - заговорил он с Ирэн тоном изысканного царед-
ворца. - Пошлите к Снилибобу - у него всегда бывают свежие. А эта мелко-
та не желает возиться со свежим товаром!
   Ирэн повернулась к нему, и Сомс увидел, что Босини наблюдает за ней с
затаенной улыбкой. Странная улыбка была у этого человека. Простая, как у
ребенка, получившего удовольствие. Что касается прозвища, данного Джорд-
жем, то ничего "пиратского" в нем не было. И глядя, как Босини повернул-
ся к Джун, Сомс тоже улыбнулся, но насмешливо: он недолюбливал  Джун,  а
вид у неД сейчас был не совсем довольный.
   И ничего удивительного; Джун только что имела  следующий  разговор  с
Джемсом:
   - Дядя Джемс, на обратном пути я видела у  реки  замечательное  место
для дома.
   Джемс, который имел привычку есть медленно и основательно,  прекратил
процесс жевания.
   - Что? - сказал он. - А где это?
   - У самого Пэнгборна.
   Джемс отправил в рот кусок ветчины, Джун ждала.
   - Ты, наверное, не имеешь понятия о том, продаются эти участки в  по-
жизненную собственность или нет? - спросил он наконец. - Ты не поинтере-
совалась узнать, какие там цены на землю?
   - Нет, поинтересовалась, - сказала Джун, - я навела справки. - ЕД ре-
шительное личико подозрительно пылало и светилось нетерпением под копной
медно-рыжих волос.
   Джемс оглядел еД инквизиторским взглядом.
   - Что? Неужели ты собираешься покупать землю? - воскликнул он,  роняя
вилку.
   Проявленный им интерес подбодрил Джун. Она уже давно носилась с  пла-
ном, согласно которому еД дяди должны были облагодетельствовать  себя  и
Босини постройкой загородных домов.
   - Конечно нет - сказала она. - Я подумала, какое замечательное место!
Вот бы где выстроить дом - вам или кому-нибудь ещД!
   Джемс покосился на неД и сунул в рот второй кусок ветчины.
   - Там, должно быть, очень дорогие участки, - сказал он.
   То, что Джун приняла за личную заинтересованность, было лишь  привыч-
ным возбуждением, которое испытывает каждый Форсайт,  опасаясь,  как  бы
хорошие вещи не уплыли у него из рук. Но она не хотела признать своД по-
ражение и продолжала настаивать:
   - Вам надо перебраться за город, дядя Джемс. Будь у меня много денег,
я бы и дня не осталась в Лондоне.
   Джемс был взволнован до самых глубин своего длинного, тощего тела; он
и не подозревал, что его племянница придерживается таких крайних  взгля-
дов:
   - Почему вы не переберетесь за город? - повторила Джун. - Это было бы
вам очень полезно!
   - Почему? - взволнованно начал Джемс. - Зачем мне покупать землю? Что
это мне даст, если я стану покупать землю и строить дома?  Я  и  четырех
процентов не получу за свои деньги!
   - Ну и что же? Зато будете жить на свежем воздухе!
   - Свежий воздух! - воскликнул Джемс. - На что мне свежий воздух?
   - Я думала, что каждому приятно жить на  свежем  воздухе,  -  презри-
тельно сказала Джун.
   Джемс размашистым жестом вытер рот салфеткой.
   - Ты не знаешь цены деньгам, - сказал он, избегая еД взгляда.
   - Не знаю! И, надеюсь, никогда не буду знать! - и,  закусив  губы  от
невыразимого огорчения, бедная Джун замолчала.
   Почему еД родственники такие богачи, а у Фила нет  даже  уверенности,
будут у него завтра деньги на табак или нет? Неужели они ничего не могут
для него сделать? Все такие эгоисты. Почему они не хотят  строить  заго-
родные дома? Джун была полна того наивного догматизма, который так  тро-
гателен и иногда приводит к таким большим результатам. Босини, к которо-
му она повернулась после своего поражения, разговаривал с Ирэн,  и  Джун
почувствовала холодок в сердце. Гнев придал  еД  взгляду  решительность;
такой взгляд бывал у старого Джолиона,  когда  его  воля  встречала  ка-
кие-нибудь препятствия на своем пути.
   Джемсу тоже было не по себе. Ему казалось, что кто-то  покушается  на
его право помещать деньги под пять процентов. Джолион избаловал  еД.  Ни
одна из его дочерей не позволила бы себе такой  выходки.  Джемс  никогда
ничего не жалел для своих детей, и это  заставило  его  ещД  глубже  по-
чувствовать дерзость Джун. Он задумчиво поковырял ложкой клубнику, затем
утопил еД в сливках и быстро съел: уж клубнику-то он во всяком случае не
упустит.
   Не было ничего удивительного в том, что Джемс так разволновался. Пос-
вятив пятьдесят четыре года жизни (он получил звание  поверенного  сразу
же, как только достиг возраста,  установленного,  законом)  хлопотам  по
закладным, помещению капиталов своих доверителей  под  самые  высокие  и
верные проценты, ведению дел по принципу извлечения наибольшей выгоды из
других людей, но, разумеется, без всякого риска для своих клиентов и для
себя, постанавливая под все жизненные отношения их точную денежную стои-
мость. Джемс кончил тем, что привык смотреть на мир исключительно с точ-
ки зрения денег. Деньги стали для него светочем жизни, средством воспри-
ятия мира, чемто таким, без чего он не мог познавать действительность; и
выслушать брошенную прямо в лицо фразу:  "Надеюсь,  я  никогда  не  буду
знать цену деньгам!" - ему было больно и досадно. Он знал, что  все  это
глупости, иначе такие слова просто испугали бы его. Куда мы идДм! Вспом-
нив, однако, историю с молодым Джолионом, Джемс  почувствовал  некоторое
успокоение: чего можно ждать от дочери такого человека!  А  затем  мысли
его пошли по другому, ещД менее приятному руслу. Что это за болтовня про
Сомса и Ирэн?
   Как и у всякой уважающей себя семьи, у Форсайтов  существовало  нечто
вроде торжища, где производился обмен семейными тайнами  и  котировались
семейные акции. На Форсайтской Бирже было известно, что Ирэн  недовольна
своим замужеством. ЕД недовольство осуждали. Она должна была знать,  что
делает; порядочным женщинам не полагается совершать такие ошибки.
   Джемс с раздражением думал, что у них хороший дом (правда, маленький)
на прекрасной улице, детей нет, денежных затруднений тоже. Сомс неохотно
говорит о своих делах, но,  по  всей  вероятности,  он  человек  состоя-
тельный. У него прекрасные доходы. Сомс, так же как и  отец,  работал  в
известной адвокатской конторе "Форсайт, Бастард и Форсайт" -  он  всегда
очень осторожен в делах. Недавно проделал чрезвычайно  удачную  операцию
по ипотекам: воспользовался просроченными платежами - на редкость  удач-
но!
   У Ирэн все основания быть счастливой, а говорят, что она требует  от-
дельную комнату. Он-то знает, чем все это кончается. Если  бы  ещД  Сомс
пил!
   Джемс посмотрел на свою невестку. Взгляд его,  никем  не  замеченный,
был холоден и недоверчив. В нем смешались укор и страх и чувство  личной
обиды. Почему это он должен волноваться? Очень  возможно,  что  все  это
глупости; женщины такой странный народ! Так преувеличивают, что не  зна-
ешь, когда им верить, когда нет, и, кроме того, ему  никогда  ничего  не
рассказывают, приходится самому до всего докапываться. И Джемс снова ук-
радкой взглянул на Ирэн, а с неД перевел  взгляд  на  Сомса.  Последний,
разговаривая с тетей Джули, посматривал исподлобья в сторону Босини.
   "Сомс любит еД, я знаю, - подумал Джемс. - Взять хотя бы то,  что  он
постоянно делает ей подарки".
   И чудовищная нелепость еД отношения к мужу поразила Джемса с  удвоен-
ной силой. Как это грустно! Такая милая женщина! Он, Джемс, сам  мог  бы
привязаться к ней, если б только она позволила. За последнее  время  она
подружилась с Джун: это нехорошо, это очень нехорошо. У  неД  появляются
собственные мнения. Он не может понять, зачем это ей понадобилось? У неД
прекрасный дом, она ни в чем не встречает отказа. Джемс пришел к убежде-
нию, что кто-то должен позаботиться о выборе друзей для Ирэн. Иначе дело
может принять опасный оборот.
   Джун с еД склонностью опекать несчастных действительно вырвала у Ирэн
признание и в ответ на него провозгласила  необходимость  пойти  на  что
угодно и, если понадобится, требовать развода.  Но,  слушая  еД  доводы,
Ирэн задумчиво молчала, словно ей была страшна самая мысль о предстоящей
хладнокровной, расчетливой борьбе. Он ни за что не отпустит еД,  сказала
она Джун.
   - Ну и что же из этого? - воскликнула Джун. - Пусть  делает  все  что
угодно, вы только не сдавайтесь! -  И  она  не  постеснялась  рассказать
кое-что у Тимоти; услышав об этом, Джемс почувствовал совершенно естест-
венное негодование и ужас.
   Что если Ирэн - даже страшно подумать! - действительно решит уйти  от
Сомса? Мысль эта была так невыносима, что Джемс сразу  же  отбросил  еД;
она вызывала в воображении смутные картины, в ушах  у  него  уже  стояло
бормотание форсайтских языков. Джемса  охватывал  ужас  перед  тем,  что
гласность так близко коснется его жизни, жизни его сына! Счастье, что  у
неД нет собственных средств - какие-то нищенские пятьдесят фунтов в год.
И он с пренебрежением вспомнил покойного Эрона, который ничего не  оста-
вил ей. Насупившись над бокалом вина, скрестив под столом  свои  длинные
ноги. Джемс даже забыл встать, когда дамы  покидали  столовую.  Придется
поговорить с Сомсом, придется предостеречь его; после всего, что  случи-
лось, так продолжаться не может. И он с раздражением заметил,  что  Джун
не прикоснулась к вину.
   "Все зло в этой девчонке, - размышлял он. - Ирэн сама никогда  бы  до
этого не додумалась". Джемс был человек с богатым воображением.
   Его размышления прервал голос Суизина.
   - Я заплатил за неД четыреста фунтов, - говорил он. -  Это  настоящее
произведение искусства.
   - Четыреста фунтов! Уйма денег! - отозвался Николае.
   Вещь,  о  которой  шла  речь,  -  замысловатая  скульптурная   группа
итальянского мрамора, поставленная на высокий постамент (тоже из  мрамо-
ра), - распространяла в комнате атмосферу утонченной культуры.  Затейли-
вой работы нижние фигурки обнаженных женщин в количестве шести штук ука-
зывали на центральную, тоже обнаженную и тоже женскую, фигуру, которая в
свою очередь указывала на себя; все в целом создавало у  зрителя  весьма
приятную уверенность в исключительной ценности этой  неизвестной  особы.
Тетя Джули, весь вечер сидевшая напротив неД, прилагала большие  усилия,
чтобы не смотреть в том направлении.
   Заговорил старый Джолион; он и начал весь спор.
   - Четыреста фунтов! Ты заплатил за это четыреста фунтов?
   Тут Суизин во второй раз за вечер осторожно повел головой, ощущая при
этом, как острые уголки воротничка впиваются ему в шею.
   - Четыре сотни фунтов английскими деньгами, ни фартингом меньше. И не
раскаиваюсь. Это не наша работа, это современная итальянская скульптура!
   Сомс улыбнулся уголками губ и взглянул на Боснии. Архитектор усмехал-
ся, плавая в облаках папиросного дыма. Вот теперь  действительно  в  нем
есть что-то пиратское.
   - Сложная работа! - поторопился сказать Джемс,  на  которого  размеры
группы произвели большое впечатление. - Хорошо пошла бы у Джонсона.
   - Этот итальяшка, который еД сделал, - продолжал Суизин, - запросил с
меня пятьсот фунтов - я дал четыреста. А вещь  стоит  все  восемьсот.  У
бедняги был такой вид, будто он умирает с голоду!
   - А! - откликнулся вдруг Николае. - Все  эти  артисты  такие  жалкие,
просто не понимаю, как они живут. Например,  этот  Флажолетти,  которого
Фэнни и девочки постоянно приглашают поиграть; дай бог, чтобы он зараба-
тывал сотню в год!
   Джемс покачал головой.
   - Да-а! - сказал он. - Я понятия не имею, на что они живут!
   Старый Джолион встал и, не вынимая сигары изо рта, подошел к  группе,
чтобы как следует рассмотреть еД.
   - Двухсот бы не дал! - заявил он наконец.
   Сомс посмотрел на отца и Николаев, испуганно  переглянувшихся,  и  на
сидевшего рядом с Суизиной Боснии, все ещД окутанного дымом.
   "Интересно бы узнать его мнение", - подумал Сомс, прекрасно  знавший,
что группа эта безнадежно vieux jeu [Старомодная (франц)], безнадежно
устарела, по крайней мере на целое поколение. У Джобсона такие вещи уже
давно не идут.
   Наконец раздался ответ Суизина:
   - Ты ничего не смыслишь в скульптуре. Твое дело картины - и только!
   Старый Джолион вернулся на место, попыхивая сигарой Он,  конечно,  не
станет затевать спор с этим тупоголовым Суизином, упрямым как  осел,  не
умеющим отличить статую от соломенной шляпы.
   - Гипс! - вот все, что он сказал.
   Долгое время Суизин просто не мог открыть рот; он стукнул кулаком  по
столу.
   - Гипс! Поищи-ка у себя в доме хоть что-нибудь подобное этой вещи!
   И в его словах снова послышалась клокочущая ярость первобытных  поко-
лений.
   Спас положение Джемс.
   - Ну, а вы что скажете, мистер Босини? Вы архитектор, вам ведь  пола-
гается знать толк во всяких статуях и тому подобных вещах!
   Взоры всех обратились на архитектора; все ждали ответа Боснии, насто-
роженно и недоверчиво поглядывая на него.
   И Сомс, в первый раз вмешавшись в разговор, спросил:
   - В самом деле, Босини, что вы скажете?
   Босини спокойно ответил:
   - Вещь замечательная.
   Он обращался к Суизину, а глаза его хитро улыбались старому Джолиону;
один Сомс остался неудовлетворенным.
   - Замечательная? Чем?
   - Своей наивностью.
   Наступило выразительное молчание; только один Суизин не  был  оконча-
тельно уверен в том, следует ли это понимать как комплимент или нет.

   IV. ПРОЕКТ НОВОГО ДОМА

   Через три дня после обеда у Суизина Сомс  Форсайт,  выйдя  на  улицу,
затворил за собой выкрашенную в зеленую краску парадную дверь своего до-
ма и, оглянувшись с середины сквера, окончательно убедился, что дом  не-
обходимо окрасить заново.
   Он оставил жену в гостиной - она сидела на диване, сложив руки на ко-
ленях, и, очевидно, ждала, когда он уйдДт. В этом не было ничего необыч-
ного. В сущности говоря, так случалось ежедневно.
   Он не мог понять, почему Ирэн так плохо относится к нему. Ведь он как
будто не пьяница! Разве он влез в долги, играет в  карты,  несдержан  на
язык, груб; разве он заводит предосудительные знакомства; проводит  ночи
вне дома? Совсем наоборот!
   Глубоко затаенная неприязнь, которую Сомс чувствовал в Ирэн по  отно-
шению к себе, оставалась для него загадкой и служила источником сильней-
шего раздражения. То, что еД замужество было ошибкой  и  она  не  любила
его, Сомса, старалась полюбить и не смогла, - все  это,  разумеется,  не
причина.
   Тот, кто способен представить себе такую нелепую причину для объясне-
ния еД натянутых отношений с мужем, не может называться Форсайтом.
   И поэтому Сомсу приходилось во всем винить жену. Никогда в  жизни  не
встречал он женщины, которая бы так влекла к себе. Где бы они ни появля-
лись вместе. Сомс неизменно замечал, как все мужчины  тянулись  к  Ирэн:
взгляды, движения, голос выдавали их; окруженная  таким  вниманием,  она
держалась безукоризненно. Мысль о том, что Ирэн была одной из  тех  жен-
щин, не часто встречающихся в англо-саксонской расе, которые рождены лю-
бить и быть любимыми, для которых без любви нет  жизни,  разумеется,  ни
разу не пришла ему в голову. Он смотрел на еД обаяние как на  часть  той
ценности, которую она собой представляла, будучи его вещью, но это наво-
дило на мысль, что Ирэн могла не только получать, но и дарить; а ему она
ничего не дарила! "Но зачем же тогда было выходить  за  меня  замуж?"  -
непрестанно думал Сомс. Он уже забыл время своего сватовства - те полто-
ра года, когда он осаждал и преследовал Ирэн, измышляя всяческие  спосо-
бы, чтобы развлечь еД, поднося подарки, раз за разом делая ей  предложе-
ние и отваживая других поклонников своим постоянным присутствием. Он уже
забыл тот день, когда, умело воспользовавшись приступом отвращения,  ко-
торое вызывала у неД домашняя обстановка, он увенчал свои старания успе-
хом. Если Сомс и помнил что-нибудь, так только ту  капризную  грацию,  с
которой золотоволосая темноглазая девушка обращалась с ним. И, разумеет-
ся, он не помнил выражения еД лица - выражения отчужденности, покорности
и мольбы, - когда в один прекрасный день она сдалась и сказала, что  бу-
дет его женой.
   Это было то настоящее пылкое поклонение, столь превозносимое и  писа-
телями и простыми смертными, когда влюбленный, сумев наконец сделать ме-
талл податливым, получает награду за свои труды и  вступает  в  жизнь  -
счастливую, как звон свадебных колоколов.
   Сомс повернул в восточном направлении, упрямо держась теневой стороны
улицы.
   Дом необходимо отремонтировать или надо строиться за городом и  пере-
езжать туда.
   В сотый раз за последний месяц он принялся обдумывать этот план.  Ни-
когда не следует торопиться! Средства есть, доходы вырастают до трех ты-
сяч фунтов в год; правда, капитал у него не такой солидный, как  считает
отец, - Джемс был склонен преувеличивать состояние своих  детей.  "Тысяч
восемь я легко могу потратить, - соображал Сомс, - и не надо будет обра-
щаться к Робертсону или к Николлу".
   Он остановился у одной из витрин, где были выставлены  картины.  Сомс
был "любителем"  живописи:  небольшая  комната  в  доме  N  62  на  Мон-
пелье-сквер была заполнена холстами, стоявшими вдоль стен, так как их не
где было вешать. Он привозил картины домой, возвращаясь из  Сити  обычно
уже в сумерках, а по воскресеньям заходил в эту комнату и целыми  часами
поворачивал картины к свету, изучал надписи на обороте и время от време-
ни отмечал что-то в записной книжке.
   По большей части это были пейзажи с фигурами на переднем плане - сим-
вол какого-то тайного протеста против Лондона с его  высокими  домами  и
бесконечными улицами, где протекала его жизнь и жизнь людей его  племени
и класса. Иногда Сомс брал одну-две картины и, отправляясь в Сити, оста-
навливал кэб у Джобсона.
   Он редко показывал кому-нибудь свою коллекцию. Ирэн,  мнение  которой
он втайне уважал и, вероятно, поэтому никогда о нем не справлялся, быва-
ла здесь очень редко - только в тех случаях, когда еД призывал долг  хо-
зяйки. Ей не предлагали посмотреть картины, и она не  смотрела  их.  Для
Сомса это было ещД одним поводом для обиды. Он ненавидел эту гордость  и
втайне боялся еД.
   С зеркального стекла витрины на Сомса смотрело... его собственное от-
ражение.
   На гладких волосах, видневшихся из-под полей цилиндра, лежал такой же
глянец, как и на самом цилиндре; бледное узкое лицо, линия чисто  выбри-
тых губ, твердый подбородок со стальным отливом от  бритья  и  строгость
застегнутой на все пуговицы черной визитки  придавали  ему  замкнутый  и
непроницаемый вид, пронизывали весь облик невозмутимым, подчеркнутым са-
мообладанием; только глаза - холодные, серые,  напряженные,  с  залегшей
между бровями складкой - глядели на Сомса  печально,  словно  знали  его
тайную слабость.
   Он рассмотрел картины, подписи художников, прикинул, сколько эти вещи
могут стоить, не испытывая удовлетворения, которое обычно доставляла ему
такая мысленная оценка, и пошел дальше.
   В доме N 62 можно прожить ещД с год,  если  решиться  строить  новый!
Время для стройки самое подходящее: деньги уже давно не были так дороги;
а лучше того места, которое он присмотрел в  Робин-Хилле  весной,  когда
ездил туда по делу Николла, ничего и быть не может! Двенадцать  миль  от
Хайд-парка, цены на землю наверняка поднимутся, всегда можно будет полу-
чить больше, чем заплатил; такой дом, если его выстроить в хорошем  сти-
ле, - верные деньги.
   Сознание, что он единственный в семье будет  обладателем  загородного
дома, не имело особенного значения для Сомса; истый Форсайт считает вся-
кие сентименты, даже сентименты, связанные  с  общественным  положением,
роскошью, о которой можно думать только после того, как  аппетиты  будут
утолены другими, более существенными вещами.
   Увезти Ирэн из Лондона, лишить еД возможности встречаться  с  людьми,
увезти от друзей и от тех, кто сбивает еД с толку! Вот что  самое  глав-
ное! Она слишком подружилась с Джун! Джун его не любит. Он  отвечает  ей
тем же. Они ведь одной крови!
   Увезти Ирэн за город - в этом все. Дом  ей  понравится,  она  с  удо-
вольствием возьмет на себя хлопоты по меблировке - ведь у неД такая  ху-
дожественная натура!
   Дом нужно выстроить в хорошем стиле, чтобы стоимость его сразу броса-
лась в глаза, - что-нибудь единственное в своем роде, как дом  Паркса  с
башней; но Парке сам рассказывал, что архитектор разорил  его.  От  этих
людей всего можно ждать: если архитектор с именем, он  втравит  в  такие
расходы, что только держись, да ещД заставит считаться со своими  причу-
дами.
   Брать же рядового архитектора не стоит - башня Паркса исключала  вся-
кую возможность приглашения рядового архитектора.
   Вот почему Сомс подумал о Боснии. После  обеда  у  Суизина  он  навел
справки, в результате которых получил скудные, но вместе  с  тем  утеши-
тельные сведения: "архитектор новой школы".
   - Талантливый?
   - Безусловно талантливый, только немножко... немножко витает в  обла-
ках!
   Сомсу так и не удалось разузнать, какие дома Боснии  уже  построил  и
сколько он берет. Впечатление же создалось такое, что можно будет поста-
вить свои условия. Чем больше Сомс думал об этом плане,  тем  больше  он
ему нравился. Все будет обделано в семейном кругу, к чему Форсайты стре-
мятся почти инстинктивно; кроме того. Сомс сможет "приобрести"  архитек-
тора, если и не совсем по дешевке, то с  "пониженной  пошлиной",  а  это
только справедливо, принимая во внимание, что Босини будет предоставлена
возможность обнаружить свои таланты, так как дом Сомса  не  должен  быть
заурядным домом.
   Мысль о том, что молодой человек получит хорошую  работу,  доставляла
ему удовольствие. Сомс, как и все Форсайты, обладал непоколебимым  опти-
мизмом, когда из оптимизма можно было извлечь выгоду.
   Контора Босини помещается на Слоун-стрит, совсем под рукой, можно бу-
дет следить за разработкой проекта.
   К тому же Ирэн вряд ли станет возражать против переезда за город, ес-
ли при этом условии жених еД лучшей подруги получит работу. Может  быть,
от этого будет зависеть счастье Джун. Ирэн не захочет мешать еД счастью;
ни в коем случае не захочет, ведь он еД  знает.  И  Джун  останется  до-
вольна; а в этом есть известная выгода.
   Босини на вид очень толковый малый, но, помимо всего прочего, у  него
есть одна черта, чрезвычайно привлекательная: в деловом отношении он не-
сомненный простачок - денежный вопрос с ним будет нетрудно уладить. Сомс
пришел к этому выводу без всякого намерения надуть Босини: таков был об-
раз мышления у него и у всякого  хорошего  дельца  -  у  тысячи  хороших
дельцов, сквозь толпы которых он пробирался по Лэдгейт-Хилл.
   И, с удовлетворением размышляя о том, что  с  Босини  будет  нетрудно
уладить денежный вопрос. Сомс подчинялся  сокровенным  законам  великого
класса, к которому он принадлежал, - законам самой природы.
   Пробираясь сквозь толпу, Сомс, обычно смотревший  себе  под  ноги  во
время ходьбы, поднял глаза на собор св. Павла. Старый собор чем-то  при-
тягивал его к себе, и Сомс не один, а два и три раза  в  неделю  заходил
сюда во время своих дневных странствований и по пять,  по  десять  минут
стоял в боковых приделах, читая имена и эпитафии  на  гробницах.  Трудно
сказать, чем привлекал Сомса этот величественный храм, разве только тем,
что здесь ему было легче собраться с мыслями о деловом дне. Если  голова
его была занята каким-нибудь особенно  важным  или  требующим  особенной
проницательности делом, он всякий раз заглядывал сюда  и  неслышно,  как
мышь, бродил от одной гробницы к другой. Потом, так же бесшумно выйдя на
улицу, он твердыми шагами шел по Чипсайд, и в походке его  чувствовалось
ещД большее упорство, как будто он шел с твердым намерением купить вещь,
которая только что привлекла к себе его внимание.
   Сомс зашДл в собор и в это утро, но, вместо  того  чтобы  бродить  от
эпитафии к эпитафии, перевел глаза на колонны и пролеты стен и  замер  в
неподвижности.
   Под громадными сводами собора его запрокинутое лицо, благоговейное  и
задумчивое, какими становятся все лица в церкви, казалось белым  от  па-
давшего на него мелового отсвета. Руки в перчатках сжимали зонтик, кото-
рый он держал прямо перед собой. Сомс поднял их.  Может  быть,  на  него
снизошло святое вдохновение.
   "Да, - мысленно сказал Сомс, - надо же когда-нибудь развесить  карти-
ны".
   В тот же вечер, возвращаясь из Сити, он зашДл  к  Босини.  Архитектор
сидел без пиджака, с трубкой в зубах, и чертил какой-то план. Сомс отка-
зался от вина и сразу перешел к делу.
   - Если в воскресенье у вас не предвидится ничего  более  интересного,
давайте съездим в Робин-Хилл, я хочу посоветоваться с вами  относительно
одного участка для постройки.
   - Вы думаете строиться?
   - Может быть, - сказал Сомс, -  только  никому  не  рассказывайте  об
этом. Я просто хочу посоветоваться с вами.
   - Понимаю, - сказал архитектор.
   Сомс оглядел комнату.
   - Высоко вы забрались! - заметил он.
   Все подробности о характере и размерах  работы  Босини,  которые  ему
удастся подметить, могут пригодиться в будущем.
   - Пока что мне здесь удобно, - ответил Босини. - Вы просто привыкли к
роскоши.
   Он выбил трубку и, пустую, опять сунул еД в рот, - так, вероятно, ему
было легче разговаривать. Сомс заметил, что щеки у Босини впалые, должно
быть, от постоянного сосания трубки.
   - Сколько вы платите за такое помещение? - спросил он.
   - Пятьдесят, и не плачу, а переплачиваю, - ответил Босини.
   Ответ произвел на Сомса благоприятное впечатление.
   - Да, дороговато, - сказал он. - Я заеду за вами в воскресенье  часов
в одиннадцать.
   И в следующее воскресенье он заехал за Босини в  кабриолете  и  повез
его на вокзал. На станции в Робин-Хилле  лошадей  не  оказалось,  и  они
прошли полторы мили до участка пешком.
   Было первое августа - прекрасный жаркий день; в небе  ни  облака.  Их
башмаки поднимали желтую пыль на прямой узкой дороге, взбегавшей на вер-
шину холма.
   - Гравий, - заметил Сомс и поглядел искоса на пальто Босини. Из  кар-
манов этого пальто торчали связки бумаг, под мышкой архитектор  нес  ка-
кую-то замысловатую палку. Сомс заметил эти, а  также  и  ещД  кое-какие
подробности.
   Только талантливый человек или действительно  "пират"  мог  позволить
себе такую небрежность в костюме; и хотя эксцентричность Босини возмуща-
ла Сомса, до некоторой степени он даже остался доволен ею как  признаком
известных качеств, суливших ему самому выгоду.  Если  этот  малый  умеет
строить дома, стоило обращать внимание на его костюм?
   - Я уже говорил вам, что пока держу постройку  в  секрете,  -  сказал
Сомс, - и вы тоже никому не рассказывайте. Я никогда не говорю  о  своих
делах, пока они не закончены.
   Босини мотнул головой.
   - Только заикнитесь женщине о своих планах, - продолжал Сомс, - конца
не увидишь болтовне.
   - Да-а! - сказал Босини. - Уж эти женщины!
   В глубине души Сомс давно пришел к такому же заключению;  правда,  он
никогда не высказывал этой мысли вслух.
   - А! - пробормотал Сомс. - Значит, вы уже начинаете... - он запнулся,
но не сдержал себя и закончил с раздражением: - Джун тоже с характером -
всегда этим отличалась.
   - Характер не такая уж плохая вещь для ангела.
   Сомс никогда не называл Ирэн ангелом. Он не мог насиловать  свой  ха-
рактер, раскрывая посторонним еД ценность  и  тем  самым  выдавая  себя.
Пришлось промолчать.
   Запущенная дорога вывела их на пустырь. Колеи заворачивали под прямым
углом к разработкам гравия, за которыми, среди кучки деревьев на  опушке
густого леса, поднимались трубы коттеджа. Пучки пушистой травы покрывали
сухую землю, и жаворонки взлетали из еД зарослей прямо в  сияющее  небо.
Вдали, на горизонте, за бесконечной вереницей изгородей и полей, встава-
ла линия холмов.
   Сомс провел Босини в крайний угол пустыря  и  остановился.  Выбранный
участок был здесь; но теперь, когда приходилось показывать его  другому,
Сомс пришел в замешательство.
   - Агент живет вон в том коттедже, он даст нам  позавтракать,  давайте
сначала поедим, а потом уже приступим к делу, - сказал Сомс.
   Он снова пошел первым к коттеджу, где их встретил агент Оливер, высо-
кий человек с мясистым лицом и седеющей бородой. За завтраком Сомс почти
ничего не ел, разглядывал Босини и раза два украдкой вытер лоб  шелковым
носовым платком. Наконец завтрак кончился, и Босини встал.
   - Вам, вероятно, надо переговорить о делах, - сказал он, - а  я  пока
что пойду осмотрюсь немного. - И, не дожидаясь ответа, вышел.
   Сомс (он был поверенным владельца имения) провел  в  обществе  агента
около часа, рассматривая планы участков и обсуждая закладные  Николла  и
других своих доверителей; и в конце, как будто вспомнив вдруг об интере-
сующем его деле, перевел разговор на другую тему.
   - Ваши хозяева, - сказал он, - должны уступить мне подешевле, ведь  я
первый начинаю здесь строиться.
   Оливер покачал головой.
   - Участок, который вы себе присмотрели, сэр, - сказал он, - считается
у нас самым дешевым. Те, что на вершине холма, будут подороже.
   - Имейте в виду, - сказал Сомс, - что я ещД  не  решил  окончательно;
весьма возможно, что я раздумаю строиться. Налоги чересчур высоки.
   - Что ж, мистер Форсайт, очень жаль, если  вы  раздумаете;  по-моему,
это будет ошибкой с вашей стороны, сэр. Разве вы  найдете  под  Лондоном
другой участок с таким прекрасным видом  и  за  такую  цену?  Нам  стоит
только дать публикацию - отбоя не будет от покупателей.
   Они взглянули друг на друга. На их лицах было ясно написано: "Я  ува-
жаю вас как делового человека, но не надейтесь, что я поверю хоть одному
- вашему слову".
   - Ну что ж, - повторил Сомс, - я окончательно не решаю, очень возмож-
но, что ничего не выйдет! - С этими словами он взял зонтик, сунул агенту
свои холодные пальцы и, отдернув их без малейшего рукопожатия, вышел  на
солнце.
   Погрузившись в глубокое раздумье, он  медленно  шел  к  облюбованному
участку. Инстинкт подсказывал ему, что агент говорил правду. Участок де-
шевый. Но самая прелесть была в том, что агент, как Сомс был  уверен,  в
действительности не считал участок дешевым; значит, его собственная  ин-
туиция взяла верх над интуицией агента.
   "Дешево или дорого, я все равно куплю", - думал Сомс.
   Жаворонки взлетали у него прямо из-под ног, в воздухе порхали  бабоч-
ки, от густой травы шел нежный запах. Из леса, где, спрятавшись в зарос-
лях, ворковали голуби, тянуло папоротником, и теплый ветер нес  издалека
мерный перезвон колоколов.
   Сомс шел, опустив глаза, губы его то сжимались, то разжимались, слов-
но в предвкушении лакомого кусочка. Но, дойдя до места, он не нашел  там
Боснии. Подождав несколько минут, Сомс пересек пустырь, ведущий к склону
холма. Он хотел было крикнуть, но побоялся звука собственного голоса.
   На лугу было пустынно, как в прериях, тишину нарушала только  беготня
кроликов, прятавшихся по своим норкам, и песнь жаворонка.
   Сомса - вожака головного отряда великой армии Форсайтов, несущих  ци-
вилизацию в эту глушь, - угнетали тишина луга, пение незримых жаворонков
и душный, пряный воздух. Он повернул было назад, но в эту минуту  увидел
Босини.
   Архитектор лежал, растянувшись под громадным старым дубом,  поднимав-
шим над самым откосом свои могучие ветви с густой листвой.
   Сомсу пришлось тронуть Босини за плечо, чтобы тот заметил его.
   - Алло, Форсайт! - сказал архитектор. - Я нашел самое подходящее мес-
то для вашего дома. Посмотрите!
   Сомс постоял, посмотрел, потом сказал холодно:
   - Может быть, ваш выбор и неплох, но этот  участок  обойдется  мне  в
полтора раза дороже.
   - Плюньте на цену. Полюбуйтесь, какой вид!
   Почти около самых ног у них расстилалось золотистое поле, кончавшееся
небольшой темной рощей. Луга и изгороди уходили к  далеким  серо-голубым
холмам. Вдали справа серебряной полоской поблескивала река.
   Небо было такое синее, солнце такое горячее, - казалось, что лето ца-
рит здесь вечно. Пушинка чертополоха проплыла мимо них, упоенная  безмя-
тежностью воздуха. Над полем дрожал зной, все кругом было пронизано неж-
ным, еле уловимым жужжанием, словно мгновенья радости, в буйном  веселье
проносившиеся между землей и небом, шептали что-то друг другу.
   Сомс продолжал смотреть Против воли что-то ширилось у него  в  груди.
Жить здесь и видеть перед собой этот простор, показывать  его  знакомым,
говорить о нем, владеть им! Щеки его  вспыхнули.  Тепло,  блеск,  сияние
захватило Сомса так же, как четыре  года  назад  его  захватила  красота
Ирэн. Он взглянул украдкой на Босини, глаза которого - глаза "полудикого
леопарда", как его назвал кучер старого Джолиона, - с жадностью блуждали
по ландшафту. Яркое солнце ещД сильнее подчеркивало резкие черты его ли-
ца, выдающиеся скулы, подбородок, вертикальные складки на лбу; и Сомс  с
неприязненным чувством глядел на это  суровое,  вдохновенное,  бездумное
лицо.
   Мягкая волна зыби прошла по полю, и ветер тепло пахнул на них.
   - Какой дом я бы вам здесь построил! - сказал Босини, прервав наконец
молчание.
   - Ну ещД бы! - сухо ответил Сомс. - Ведь вам не придется  платить  за
него.
   - Тысяч так за восемь я выстрою вам дворец.
   Сомс побледнел - он боролся с собой. Потом опустил глаза и сказал уп-
рямо:
   - Мне это не по средствам.
   И направил свои медленные, осторожные шаги обратно на первый участок.
   Они пробыли там ещД некоторое время, обсуждая детали будущего дома, а
затем Сомс вернулся в коттедж к агенту.
   Через полчаса он вышел и вместе с Босини отправился на станцию.
   - Так вот, - сказал Сомс, еле разжимая губы, - я все-таки остановился
на вашем участке.
   И снова замолчал, недоумевая, каким образом этот человек, которого он
не мог не презирать, заставил его, Сомса, изменить своД решение.

   V. СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ ФОРСАЙТА

   Как и вся просвещенная верхушка лондонцев одного с ним класса и поко-
ления, уже утратившая веру в красную плюшевую мебель и  понимавшая,  что
итальянские мраморные группы современной работы - просто vieux jeu, Сомс
Форсайт жил в таком доме, который мог сам постоять за себя.  На  входной
его двери висел медный  молоток,  выполненный  по  специальному  заказу,
оконные рамы были переделаны и открывались наружу, в подвесных цветочных
ящиках росла фуксия, а за домом (немаловажная деталь) был маленький дво-
рик, вымощенный зелеными плитами и уставленный по краям розовыми гортен-
зиями в ярко-синих горшках. Здесь, под японским тентом цвета пергамента,
закрывавшим часть двора, обитатели дома и гости, защищенные от  любопыт-
ных взоров, пили чай и разглядывали на досуге последние новинки из  кол-
лекции табакерок Сомса.
   Внутреннее убранство комнат отдавало дань стилю ампир и Уильяму  Мор-
рису. Дом был хоть и небольшой, но довольно поместительный, с множеством
уютных уголков, напоминавших птичьи гнездышки, и  множеством  серебряных
безделушек, которые лежали в этих гнездышках, как яички.
   На общем фоне этого совершенства вели борьбу два различных вида изыс-
канности. Здесь жила хозяйка, которая могла бы окружить себя  изяществом
даже на необитаемом острове, и хозяин,  утонченность  которого  была,  в
сущности говоря, капиталом, одним из средств  для  достижения  жизненных
успехов в полном соответствии с законами конкуренции. Эта  утонченность,
продиктованная законами конкуренции, вынуждала Сомса ещД в школе в  Мол-
боро первым надевать зимой вельветовый жилет, а летом - белый, не позво-
ляла появляться в обществе с криво сидящим галстуком и однажды заставила
его смахнуть пыль с лакированных ботинок на виду у всей публики, собрав-
шейся в день акта слушать, как он будет декламировать Мольера.
   Безупречность приросла к Сомсу и к многим другим лондонцам, как кожа:
немыслимо вообразить его с растрепанными волосами, с  галстуком,  откло-
нившимся от перпендикуляра на одну восьмую дюйма, с воротничком, не сия-
ющим белизной! Никакими силами нельзя было заставить  его  обойтись  без
ванны - ванны тогда входили в моду; и какое глубочайшее презрение  питал
он к тем, кто пренебрегал ежедневной ванной!
   А Ирэн могла бы купаться в придорожном ручье, как нимфа, которая рада
прохладе и любуется своим прекрасным телом.
   В этой борьбе, которая велась в стенах дома, женщине  пришлось  усту-
пить. Так и в поединке между англо-саксонским и кельтским духом, все ещД
не затихающем внутри наитии, более впечатлительному и податливому темпе-
раменту пришлось примириться с навязанным ему грузом условностей.
   "И дом Сомса приобрел очень близкое сходство с сотнями других  домов,
олицетворявших столь же возвышенные стремления, и стал тем, о чем  гово-
рили: "Очаровательный домик у Сомса Форсайта, такой оригинальный, милоч-
ка, по-настоящему элегантный!"
   Подставьте вместо Сомса Форсайта Джемса Пибоди, Томаса Аткинса, Эмма-
нуила Спаньолетти или любого англичанина из лондонской буржуазии,  выка-
зывающего претензии на хороший вкус, и пусть убранство  их  домов  будет
несколько различным - оценка эта применима к ним всем.
   Восьмого августа, через неделю после поездки в Робин-Хилл, в столовой
этого дома - "такого оригинального, милочка, по-настоящему  элегантного"
- Сомс и Ирэн сидели вечером за обеденным столом. Горячий обед по  воск-
ресным дням был изысканно-элегантной черточкой, свойственной и  этому  и
многим другим домам.
   Вскоре после женитьбы Сомс издал рескрипт: "Прислуга  должна  позабо-
титься о горячем обеде по воскресеньям - все равно бездельничают, играют
с утра до вечера на концертино".
   Это нововведение не вызвало революции. Слуги - Сомса это всегда коро-
било - обожали Ирэн, которая, наперекор всем здравым традициям,  призна-
вала за" ними право на слабости, свойственные человеческой природе.
   Счастливая пара восседала за красивым столом палисандрового дерева не
vis-a-vis, а наискось друг от друга; они обедали без скатерти - ещД одна
изысканно-элегантная черточка - и до сих пор ещД не обменялись  ни  сло-
вом.
   За обедом Сомс любил поговорить о делах, о своих покупках, и, пока он
говорил, молчание Ирэн не смущало его. Но в  этот  вечер  говорить  было
трудно. Решение о постройке нового дома целую неделю не выходило у Сомса
из головы, и сегодня, наконец, он собрался поделиться этим с Ирэн.
   Волнение, которое он испытывал, готовясь сообщить свою новость, беси-
ло его самого: зачем она ставит его в такое положение - ведь муж и  жена
едины. За весь обед она даже ни разу не взглянула на него; и Сомс не мог
понять, о чем она думает все это время. Тяжело, когда  человек  трудится
так, как трудится он, добывает для неД деньги - да, для неД, и с болью в
сердце! - а она сидит здесь и смотрит, смотрит, как будто ждет, что  эти
стены того и гляди придавят еД. От одного этого можно встать из-за стола
и уйти из комнаты.
   Свет лампы, затененной розовым абажуром, падал ей на  шею  и  руки  -
Сомс любил, чтобы Ирэн выходила к обеду декольтированной: это давало ему
неизъяснимое чувство превосходства над большинством знакомых, жены кото-
рых, обедая дома, ограничивались домашними платьями или закрытыми вечер-
ними туалетами. В розовом свете лампы янтарные волосы и белая кожа  Ирэн
так странно подчеркивали еД темно-карие глаза.
   Разве может человек обладать чем-нибудь более  прекрасным,  чем  этот
обеденный стол глубоких, сочных тонов, эти нежные лепестки роз,  мерцаю-
щих, точно звезды, бокалы, отливающие рубином, и изысканное серебро сер-
вировки; разве может человек обладать чем-нибудь более  прекрасным,  чем
эта женщина, которая сидит за его столом? Чувство благодарности не  вхо-
дило в список форсайтских добродетелей - в Форсайтах слишком много здра-
вого смысла и духа  соперничества,  чтобы  ощущать  потребность  в  этом
чувстве, - и Сомс испытывал только граничащее с  болью  раздражение  при
мысли, что ему не дано обладать ею так, как полагалось бы по праву,  что
он не может протянуть к ней руку, как к этой розе, взять еД и вдохнуть в
себя весь сокровенный аромат еД сердца.
   Все, что принадлежало ему - серебро, картины, дома, деньги, - все это
было своД, близкое; но еД близости он не чувствовал.
   В его доме пророческие строки горели на каждой стене. Деловитая нату-
ра Сомса восставала против темного предсказания, что Ирэн  предназначена
не для него. Он женился на  этой  женщине,  завоевал  еД,  сделал  своей
собственностью, и то, что теперь ему не дано ничего другого, как  только
владеть еД телом (да владел ли он им? Теперь  и  это  начинало  казаться
сомнительным), шло вразрез с самым основным законом,  законом  собствен-
ности. Спроси кто-нибудь Сомса, хочет ли он владеть еД душой, вопрос по-
казался бы ему и смешным и сентиментальным. На самом же  деле  он  хотел
этого, а пророчество гласило, что ему никогда не добиться такой власти.
   Она всегда была молчалива, пассивна, всегда относилась к нему с  гра-
циозной сдержанностью, словно боясь, что он может истолковать  какое-ни-
будь еД слово, жест или знак как проявление любви. И Сомс  задавал  себе
вопрос: неужели это никогда не кончится?
   Взгляды Сомса, как и взгляды многих его сверстников. складывались  не
без влияния литературы (а Сомс был большим любителем романов); он твердо
верил, что время может сгладить все. В конце концов мужья всегда  завое-
вывают любовь своих жен. Даже в тех случаях, которые кончались трагичес-
ки - такие книги Сомс недолюбливал, - жена  всегда  умирала  со  словами
горького раскаяния на устах, а если умирал муж - весьма неприятно! - она
бросалась на его труп, обливаясь горькими слезами.
   Сомс часто возил Ирэн в  театр,  бессознательно  выбирая  современные
пьесы из великосветской жизни, трактующие современную проблему  брака  в
таком плане, который, по счастью, не  имеет  ничего  общего  с  действи-
тельностью. Сомс видел, что и у этих пьес конец  всегда  одинаков,  даже
если на сцене появляется любовник. Следя за ходом спектакля. Сомс  часто
сочувствовал любовнику; но, не успев даже доехать с  Ирэн  до  дому,  он
приходил к заключению, что был неправ, и радовался, что пьеса  кончилась
так, как ей и следовало кончиться. В те дни на сцене фигурировал тип му-
жа, входивший тогда в моду: тип властного, грубоватого, но исключительно
здравомыслящего мужчины, который к концу пьесы всегда  одерживал  полную
победу; такой персонаж не вызывал у Сомса симпатий, и, сложись  его  се-
мейная жизнь по-иному, он не преминул бы высказать, какое отвращение вы-
зывают у него подобные субъекты. Но Сомс так ясно  ощущал  необходимость
быть победоносным и даже "властным" мужем,  что  никогда  не  высказывал
своего отвращения, которое природа окольными путями вывела, быть  может,
из таившейся в нем самом жестокости.
   Однако в этот вечер Ирэн была особенно молчалива. Он никогда  ещД  не
видел такого выражения на еД лице. И так как необычное всегда  тревожит.
Сомс встревожился. Он кончил есть маслины и поторопил горничную, сметав-
шую серебряной щеточкой крошки со стола. Когда она вышла, Сомс валил се-
бе вина и сказал:
   - Был кто-нибудь сегодня?
   - Джун.
   - Что ей понадобилось? - Форсайты считают за непреложную истину,  что
люди приходят только тогда, когда им что-нибудь нужно. - Наверно, прихо-
дила поболтать о женихе?
   Ирэн молчала.
   - Мне кажется, - продолжал Сомс, - что Джун влюблена в Боснии гораздо
больше, чем он в неД. Она ему проходу не дает.
   Он почувствовал себя неловко под взглядом Ирэн.
   - Ты не имеешь права так говорить! - воскликнула она.
   - Почему? Это все замечают.
   - Неправда. А если кто-нибудь и замечает, стыдно говорить такие вещи.
   Самообладание покинуло Сомса.
   - Нечего сказать, хорошая у меня жена! -  воскликнул  он,  но  втайне
удивился еД горячности: это было не похоже на Ирэн. - Ты  помешалась  на
своей Джун! Могу сказать только одно; с тех пор как она взяла на  буксир
этого "пирата", ей стало не до тебя, скоро ты  сама  в  этом  убедишься.
Правда, теперь вам не придется часто видеть друг друга: мы будем жить за
городом.
   Сомс был рад, что случай позволил ему сообщить эту новость под  прик-
рытием раздражения. Он ждал вспышки с еД стороны; молчание, которым были
встречены его слова, обеспокоило его.
   - Тебе, кажется, все равно? - пришлось ему добавить.
   - Я уже знаю об этом.
   Он быстро взглянул на неД.
   - Кто тебе сказал?
   - Джун.
   - А она откуда знает?
   Ирэн ничего не ответила. Сбитый с толку, смущенный, он сказал:
   - Прекрасная работа для Боснии; он сделает на ней имя. Джун все  тебе
рассказала?
   - Да.
   Снова наступило молчание, затем Сомс спросил:
   - Тебе, наверно, не хочется переезжать?
   Ирэн молчала.
   - Ну, я не знаю, чего ты хочешь. Здесь тебе тоже не по душе.
   - Разве мои желания что-нибудь значат?
   Она взяла вазу с розами и вышла из комнаты. Сомс остался за столом. И
ради этого он подписал контракт на постройку дома? Ради этого  он  готов
выбросить десять тысяч фунтов? И ему вспомнились слова Боснии:  "Уж  эти
женщины!"
   Но вскоре Сомс успокоился. Могло быть и хуже. Она могла вспылить.  Он
ожидал большего. В конце концов получилось даже удачно, что Джун  первая
пробила брешь. Она, должно быть, вытянула признание у Боснии; этого сле-
довало ждать.
   Он закурил папиросу. В конце концов, Ирэн не устроила ему сцены.  Все
обойдется - это самая хорошая черта в еД характере:  она  холодна,  зато
никогда не дуется. И, пустив дымом в божью коровку, севшую на полирован-
ный стол, он погрузился в мечты о доме. Не стоит волноваться; он  пойдет
сейчас к ней - и все уладится. Она сидит там во  дворике,  под  японским
тентом, в руках у неД вязанье. Сумерки, прекрасный теплый вечер...
   Джун действительно явилась в то утро с сияющими глазами и выпалила:
   - Сомс молодец! Это именно то, что Филу нужно!
   И, глядя на непонимающее, озадаченное лицо Ирэн, она пояснила:
   - Да ваш новый дом в Робин-Хилле. Как? Вы ничего не знаете?
   Ирэн ничего не знала.
   - А! Мне, должно быть, не следовало рассказывать?  -  и,  нетерпеливо
взглянув на свою приятельницу, Джун добавила: - Неужели вам  все  равно?
Ведь я только этого и добивалась. Фил только и ждал, когда ему  предста-
вится такая возможность. Теперь вы увидите, на  что  он  способен,  -  и
вслед за этим она выложила все.
   Став невестой, Джун как будто уже меньше интересовалась  делами  свой
приятельницы; часы, которые они  проводили  вместе,  посвящались  теперь
разговорам о еД собственных делах; и временами, несмотря на горячее  со-
чувствие к Ирэн, в улыбке Джун проскальзывали жалость и презрение к этой
женщине, которая совершила такую ошибку в жизни - такую громадную, неле-
пую ошибку.
   - И отделку дома он ему тоже поручает - полная свобода. Замечательно!
- Джун расхохоталась, еД маленькая фигурка дрожала от радостного  волне-
ния; она подняла руку и хлопнула ею по муслиновой занавеске. - Знаете, я
просила даже дядю Джемса... - Но неприятные воспоминания об этом  разго-
воре заставили еД замолчать; почувствовав, что Ирэн не отзывается на  еД
радость, Джун скоро ушла. Выйдя на улицу, она оглянулась: Ирэн  все  ещД
стояла в дверях. В ответ на прощальный жест Джун она приложила  руку  ко
лбу и, медленно повернувшись, затворила за собой дверь...
   Сомс прошел в гостиную и украдкой выглянул из окна.
   Во дворике, в тени японского тента, тихо сидела Ирэн; кружево  на  еД
белых плечах чуть заметно шевелилось вместе с дыханием,  поднимавшим  еД
грудь.
   Но  в  этой  молчаливой  женщине,  неподвижно  сидевшей  в  сумерках,
чувствовалось тепло, чувствовался затаенный трепет, словно вся она  была
охвачена волнением, словно что-то новое рождалось в  самых  глубинах  еД
существа.
   Он прокрался обратно в столовую незамеченным.

   VI. ДЖЕМС ВО ВЕСЬ РОСТ

   Не много времени понадобилось на то, чтобы слух о решении Сомса обле-
тел всю семью и вызвал среди родственников то волнение, которое неизмен-
но охватывает Форсайтов при всяком известии о каких-либо переменах, свя-
занных с имущественным положением одного из них.
   Сомс тут был ни при чем, он твердо решил никому не говорить  о  пост-
ройке дома. Джун от избытка радости сообщила новость миссис Смолл,  поз-
волив ей рассказать об этом только тете Энн, - она рассчитывала, что это
подбодрит старушку! Тетя Энн уже много дней не покидала своей комнаты.
   Миссис Смолл сразу же поделилась новостью с тетей Энн, а  та  улыбну-
лась, не поднимая головы от подушки, и проговорила дрожащим внятным  го-
лосом:
   - Как это хорошо для Джун; но все-таки надо быть очень  осторожным  -
это так рискованно!
   Когда тетю Энн снова оставили  одну,  лицо  еД  омрачилось  тревогой,
словно облаком, предвещающим дождливое утро.
   Лежа столько дней у себя в комнате, она ни на одну минуту не переста-
вала набираться силы воли; этот процесс отражался и на еД лице -  легкие
складки то и дело залегали в уголках еД губ.
   Горничная Смизер, поступившая в услужение к тете Энн ещД совсем моло-
денькой, - та самая Смизер, о которой говорили: "Хорошая девушка, но та-
кая нерасторопная", - каждое утро с необычайной пунктуальностью добавля-
ла последний, завершающий штрих к издревле заведенной церемонии  облаче-
ния тети Энн. Вынув из недр сияющей белизной картонки плоские седые бук-
ли - знак личного достоинства тети Энн, Смизер передавала их  из  рук  в
руки своей хозяйке и поворачивалась к ней спиной.
   И каждый день тетя Джули и тетя Эстер должны были являться  к  Энн  с
докладом о Тимоти, о том, что слышно у Николаев, удалось ли Джун  угово-
рить Джолиона не откладывать свадьбу на долгий срок, раз  мистер  Боснии
строит теперь дом для Сомса, правда ли, что жена молодого Роджера в ожи-
дании, как чувствует себя Арчи после операции и что Суизин решил  делать
с домом на Уигмор-стрит, арендатор которого  разорился  и  так  нехорошо
поступил с Суизином; но больше всего - о Сомсе; неужели Ирэн все  ещД...
настаивает на отдельной комнате? И каждое утро Смизер говорилось одно  и
то же: "Я сойду сегодня вниз, Смизер, так часа в  два.  Мне  потребуется
ваша помощь - я совсем отвыкла ходить!"
   Сообщив новость тете Энн, миссис Смолл под величайшим секретом  расс-
казала о постройке дома миссис Николае, которая в свою очередь  спросила
Уинифрид Дарти, правда ли это, полагая, конечно, что сестра Сомса должна
быть в курсе дела. От Уинифрид, как того и  следовало  ожидать,  новость
дошла и до ушей Джемса. Он взволновался.
   - Мне никогда ничего не рассказывают, - заявил Джемс. И, вместо  того
чтобы пойти прямо к Сомсу, молчаливость которого его всегда  отпугивала,
он взял зонтик и отправился к Тимоти.
   Миссис Септимус и Эстер (ей тоже рассказали - она  человек  надежный,
быстро утомляется от излишних разговоров) с готовностью и даже с большой
охотой принялись обсуждать новость. Как мило со стороны Сомса дать рабо-
ту мистеру Боснии! Правда,  это  очень  рискованный  поступок.  Как  это
Джордж его прозвал? "Пират"! Забавно! Джордж всегда придумает что-нибудь
забавное! Во всяком случае, все будет сделано в семейном кругу - они по-
лагают, что Боснии уже можно считать членом семьи, хотя это так странно.
   Тут Джемс прервал их:
   - Об этом молодом человеке никто ничего не знает. Не  понимаю,  зачем
Сомсу понадобилось связываться с ним. Уж, наверное, дело не обошлось без
вмешательства Ирэн. Я поговорю с...
   - Сомс просил мистера Боснии молчать об этом, - вмешалась тетя Джули.
- Я уверена, что ему будет неприятно, если пойдут разговоры;  только  бы
Тимоти ничего не узнал, а то он очень расстроится, я...
   Джемс приложил ладонь к уху.
   - Что? - спросил он. - Я окончательно глохну. Ни слова  не  слышу.  У
Эмили опять припадок подагры. Едва ли нам удастся поехать в Уэлс  раньше
конца месяца. Вечно что-нибудь стрясется! - и, разузнав все, что ему бы-
ло нужно, он взял шляпу и удалился.
   День был чудесный, и Джемс пошел пешком через Хайд-парк к Сомсу,  где
он собирался пообедать, так как Эмили лежала из-за подагры в постели,  а
Рэчел и Сисили гостили за городом. Он пересек Роу [Дорожка для верховом
езды в Хайд-парке] и направился к Найтсбридж-Гейт через коротко
подстриженную спаленную солнцем лужайку, где бродили овцы, сидели
влюбленные парочки и прямо на траве ничком, как тела на поле, над которым
только что пронеслась битва, лежали бездомные бродяги.
   Джемс шел быстро, опустив голову, не глядя по сторонам. Вид  парка  -
центрального места того поля битвы, на котором сам он сражался всю  свою
жизнь, не вызывал у него ни дум, ни размышлений. Эти  тела,  выброшенные
сюда сумятицей и напором борьбы, эти влюбленные, которые  сидели  здесь,
тесно прижавшись друг к другу, урвав у тягостной  монотонности  дня  ка-
кой-нибудь час безмятежного райского блаженства, не  будили  мечтаний  в
голове Джемса; он давно пережил такую мечтательность; его нос,  как  нос
овцы, был устремлен вниз, на пастбище, на котором он пасся.
   Один из его съемщиков с некоторых пор перестал торопиться со  взносом
квартирной платы, и перед Джемсом вставал серьезный вопрос - не выкинуть
ли его ни минуты не медля, хотя бы и рискуя остаться  до  рождества  без
арендатора. Суизин уже нарвался на такую историю, и поделом ему - нечего
было тянуть.
   Поглощенный своими мыслями, Джемс твердым шагом шел вперед, аккуратно
держа зонтик чуть пониже ручки, так, чтобы шелк не потрепался посередине
и кончик зонта не доходил до земли. Высоко  подняв  худые  плечи.  Джемс
быстро, с точностью механизма переступал своими длинными ногами,  и  его
шествие через парк, залитый ярким солнцем, светившим над  безмятежностью
лужайки, над людьми, вырвавшимися из жестокой битвы Собственности, буше-
вавшей там, за оградой, напоминало  полДт  птицы,  покинувшей  привычную
землю и внезапно очутившейся над морем.
   Выйдя на Алберт-Гейт, он почувствовал, как кто-то тронул его  за  ру-
кав.
   Это был Сомс: возвращаясь домой из конторы, он перешел с теневой сто-
роны Пикадилли на солнечную и зашагал рядом с отцом.
   - Мама лежит, - сказал Джемс, - я как раз шел к тебе; впрочем,  может
быть, я помешаю?
   С внешней стороны отношения между Джемсом и сыном  отличались  полным
отсутствием сентиментальности, как и у всех истых Форсайтов, однако  от-
нюдь нельзя сказать, чтобы отец и сын не чувствовали взаимной  привязан-
ности. Возможно, что они смотрели друг на друга как на капитал,  вложен-
ный в солидное предприятие: каждый из  них  заботился  о  благосостоянии
другого и испытывал удовольствие от его общества. Но они ни разу в жизни
не перекинулись словом о более интимных вопросах, ни разу не  обнаружили
в присутствии друг-друга какое-нибудь, глубокое чувство.
   Их связывало что-то такое, что было сильнее слов, что таилось в самой
сущности нации, семьи, - ведь кровь не  вода,  а  ни  того,  ни  другого
нельзя было назвать человеком холодной крови. Для Джемса любовь к  детям
стала теперь основным стимулом жизни. Сознание, что дети - часть его са-
мого, что им он может передать свои сбережения, - вот что лежало в осно-
ве его тяги к наживе; а в семьдесят пять лет какое ещД удовольствие  мог
он получить от жизни, кроме наживы? И основной смысл существования  зак-
лючался для Джемса в сбережении денег для детей.
   Во всем Лондоне, где у Джемса было столько владений, в Лондоне, кото-
рый он любил молчаливой любовью, как вместилище своих удач, не было  че-
ловека, несмотря на всю его  мнительность,  более  здравомыслящего,  чем
Джемс Форсайт (если основным признаком здравого ума считать инстинкт са-
мосохранения, хотя Тимоти бесспорно в этом отношении хватил через край).
Джемс был наделен поразительным  инстинктивным  здравомыслием,  присущим
всему его классу. В нем больше, чем в Джолионе с его твердой волей и ми-
нутными порывами нежности и философских раздумий, больше, чем в Суизине,
оказавшемся в плену у собственных причуд, Николасе, жертве своих способ-
ностей, и Роджере, мученике предприимчивости,  бесперебойно  пульсировал
инстинкт приспособления; из всех братьев он  был  наименее  примечателен
как по уму, так и по индивидуальности и именно поэтому имел все шансы на
бессмертие.
   Джемс больше остальных братьев ценил и любил семью. В его отношении к
жизни всегда было что-то примитивное и  "домашнее";  он  любил  семейный
очаг, любил посудачить, любил поворчать. Для того чтобы прийти  к  како-
му-нибудь решению, он снимал пенки мудрости со своей семьи, а  через  еД
посредство и с множества других семей подобного же склада. Год за годом,
неделю за неделей ходил он к Тимоти и сидел в гостиной  брата,  скрестив
свои длинные ноги, худой, высокий, с седыми  бакенбардами,  обрамлявшими
его чисто выбритый подбородок, следил, как набегает пенка  в  закипающем
семейном горшке, и уходил оттуда приголубленный, освеженный,  утешенный,
с неизъяснимым чувством душевного покоя.
   Под несокрушимым инстинктом самосохранения в  Джемсе  таилась  непод-
дельная мягкость; визит к Тимоти действовал на него, как час,  проведен-
ный у материнских колен. Острая потребность чувствовать над собой защиту
семейного крылышка влияла в свою очередь и на его отношение к детям;  он
не мог без ужаса думать о том, что состояние,  репутация,  здоровье  его
детей будут в какой-либо мере зависеть от постороннего мира. Узнав,  что
сын его старого друга Джона Стрита вступил добровольцем в экспедиционный
корпус, он сердито покачал головой, удивляясь, как это Джон Стрит допус-
тил такую вещь; а когда молодой человек был убит  туземцами,  Джемс  так
близко принял это к сердцу, что обошел всех знакомых  только  для  того,
чтобы объявить всюду: "Так я и знал, ну что с такими людьми поделаешь!"
   Когда его зять, Дарти, потерпел финансовый крах в результате спекуля-
ции акциями нефтяной компании, Джемс заболел от расстройства; в этой ка-
тастрофе ему почудился похоронный звон, провожающий в  могилу  всяческое
благосостояние. Для того чтобы оправиться от такого удара,  понадобились
три месяца и поездка в Баден-Баден; он приходил, в ужас при одной мысли,
что, если бы не его, Джемса, деньги, имя Дарти попало бы в список  банк-
ротов.
   Организм Джемса был настолько крепок, что при малейшей боли в ухе  он
уже готовился к смерти, а болезни жены и детей  воспринимал  как  личное
несчастье, специально ниспосланное провидением, чтобы нарушить  его  ду-
шевный покой. Но в недомогания других людей, не  входивших  в  круг  его
семьи, он просто не верил, утверждая, что все это происходит оттого, что
люди не заботятся о своей печени.
   Во всех таких случаях слова его были неизменны: "На что они рассчиты-
вают? И у меня бывает то же самое, если я не слежу за собой!"
   Идя в тот вечер к Сомсу, он чувствовал, что жизнь  обращается  с  ним
жестоко; у Эмили разыгралась подагра, Рэчел вздумала укатить в гости  за
город; никто ему не сочувствует; Энн больна - вряд ли протянет лето;  он
три раза заезжал к ней, и все три раза она не могла его принять.  А  тут
ещД Сомс с постройкой дома, этим надо заняться как следует! Что же каса-
ется неприятностей с Ирэн, он просто не знает, чем это кончится, - всего
можно ожидать!
   Джемс вошел в дом N 62 на Монпелье-сквер с твердым  намерением  пока-
зать, какой он несчастный человек.
   Было уже половина восьмого, и Ирэн, одетая к обеду, сидела  в  гости-
ной. На ней было золотистое платье, в котором она  уже  показывалась  на
званом обеде, на вечере и на балу, - теперь его можно было носить только
дома; на груди платье было отделано волной кружев, на которые Джемс  ус-
тавился сразу, как только вошел.
   - Где вы все это покупаете? - сердито спросил он. -  Рэчел  и  Сисили
никогда не бывают так хорошо одеты. Это настоящее кружево?  Да  нет,  не
может быть!
   Ирэн подошла ближе, чтобы доказать Джемсу, что он ошибается.
   И, независимо от своей воли. Джемс размяк от такой предупредительнос-
ти со стороны Ирэн, от тонкого соблазнительного запаха еД духов.  Но  ни
один уважающий себя Форсайт не сдается с первого удара; и он сказал:
   - Не знаю, не знаю, вы, должно быть, тратите уйму денег на наряды.
   Зазвенел гонг, и, подав Джемсу свою ослепительно белую руку, Ирэн по-
вела его в столовую. Она посадила его на место  Сомса,  слева  от  себя.
Свет здесь падал мягче, сгущавшиеся сумерки не будут его  беспокоить;  и
она принялась говорить с Джемсом о его делах.
   В Джемсе сразу же произошла перемена, как будто солнце согрело  плод,
медленно зреющий на ветке; он чувствовал, что его нежат, хвалят,  ласка-
ют, а между тем в еД словах не было ни прямой ласки, ни похвалы. Ему ка-
залось, что именно такой обед и нужен для его желудка; дома этого ощуще-
ния не бывало; он уже не мог припомнить, когда бокал шампанского достав-
лял ему такое удовольствие, как сейчас, потом, осведомившись о  марке  и
цене, удивился, что это то же самое вино, которое он держит у  себя,  но
не может пить, и сразу решил заявить своему поставщику, что тот его  на-
дувает.
   Подняв глаза от тарелки, он сказал:
   - У вас так много красивых вещей. Сколько, например, вы заплатили  за
эту сахарницу? Должно быть, немалые деньги?
   Особенное удовольствие доставила ему висевшая напротив картина, кото-
рую он сам подарил им.
   - Я и не подозревал, что она так хороша! - сказал он.
   Встав из-за стола, они направились в гостиную, и Джемс шел за Ирэн по
пятам.
   - Вот это называется хорошо пообедать, - довольным голосом  пробормо-
тал он, дыша ей в плечо, - ничего тяжелого и без всяких французских шту-
чек. Дома я не могу до - биться таких обедов. Плачу поварихе  шестьдесят
фунтов в год, но разве она когда-нибудь кормит меня так!
   До сих пор о постройке дома не было сказано ни слова; Джемс не  заго-
ворил об этом и тогда, когда Сомс, сославшись на дела,  ушел  наверх,  в
комнату, где он держал свои картины.
   Джемс остался наедине с невесткой. Тепло, разлившееся по  всему  телу
от вина и превосходного ликера, все ещД не покидало его.  Он  чувствовал
нежность к Ирэн. В самом деле, в ней столько обаяния; она слушает вас  и
как будто понимает все, что вы говорите, и, продолжая разговор. Джемс не
переставал внимательно разглядывать еД всю, начиная с туфель цвета брон-
зы и кончая волнистым золотом волос. Она откинулась в кресле,  еД  плечи
приходились вровень со спинкой - тело, прямое, гибкое, послушное, словно
отдавалось объятиям любовника. Губы еД улыбались, глаза были  полузакры-
ты.
   Возможно, что Джемсу почудилась опасность в самом очаровании еД позы,
возможно, что виной тут был пищеварительный процесс, но он вдруг  умолк.
Если память ему не изменяет, он ещД никогда не оставался наедине с Ирэн.
И, глядя на неД. Джемс испытывал странное чувство, словно  ему  пришлось
столкнуться с чем-то необычным и чуждым.
   О чем она думает, откинувшись вот так в кресле?
   И когда Джемс заговорил, слова его прозвучали  резко,  словно  кто-то
прервал его приятные сновидения.
   - Что вы тут делаете одна по целым дням? - сказал он. - Почему бы вам
не заглянуть когда-нибудь на ПаркЛейн?
   Ирэн придумала какую-то отговорку. Джемс выслушал ответ, не глядя  на
неД. Ему не хотелось верить, что она на самом деле избегает его семьи, -
это было бы уж слишком.
   - Наверно, вам просто некогда, - сказал он, - ведь вы вечно  с  Джун.
Ей это очень кстати. Вы, должно быть, всюду сопровождаете еД с  женихом.
Говорят, она совсем не бывает дома; дяде Джолиону, наверно,  это  не  по
душе, приходится сидеть одному. Говорят, она по пятам ходит за этим Бос-
нии. Он каждый день бывает у вас? Ну, а как вы к нему  относитесь?  Как,
по-вашему, он положительный человек? На мой взгляд  -  ничтожество.  Она
будет держать его под каблучком!
   Щеки Ирэн залились краской. Джемс подозрительно посмотрел на неД.
   - Боюсь, что вы не совсем разобрались в  мистере  Босини,  -  сказала
она.
   - Не разобрался! - выпалил Джемс. - Это почему же? Сразу  видно,  что
он, как это называется... "художественная натура". Говорят, талантливый,
но они все себя считают талантами. Впрочем, вам лучше знать,  -  добавил
он и снова кинул на неД подозрительный взгляд.
   - Он работает над проектом дома для Сомса, - мягко сказала Ирэн, явно
стараясь успокоить его.
   - Вот как раз об этом я и хотел поговорить, - подхватил Джемс.  -  Не
понимаю, зачем Сомсу понадобилось связываться с этим юнцом; почему он не
обратился к первоклассному архитектору?
   - А может быть, мистер Босини тоже первоклассный архитектор?
   Джемс встал и прошелся по комнате, низко опустив голову.
   - Ну конечно, - сказал он, - вы, молодежь, горой стоите друг за  дру-
га; думаете, что умнее вас никого нет!
   Длинная, тощая фигура Джемса остановилась  перед  ней,  он  угрожающе
поднял палец, словно произнося приговор красоте Ирэн.
   - Я могу сказать только одно: все эти "таланты", или как они там себя
называют, самые ненадежные люди; послушайте моего совета:  держитесь  от
него подальше!
   Ирэн улыбнулась, и в изгибе еД рта был какой-то вызов. Вся еД предуп-
редительность к Джемсу исчезла. Казалось, что затаенный гнев волнует  еД
грудь; она подняла руки, сомкнула кончики пальцев; непроницаемый  взгляд
еД темных глаз остановился на Джемсе.
   Он сумрачно уставился себе под ноги.
   - Я вам прямо скажу, - проговорил он, - очень жаль, что у вас нет ре-
бенка, вам нечего делать, не о ком заботиться!
   Лицо Ирэн сразу омрачилось, и даже Джемс почувствовал, какое напряже-
ние сковало еД тело под мягким покровом шелка и кружев.
   Эффект, произведенный этими  словами,  испугал  его  самого,  и,  как
большинство людей не храброго десятка, он сразу же  для  большей  убеди-
тельности, перешел в наступление.
   - Вы вечно сидите дома. Почему бы, например, вам не проехаться с нами
в Харлингэм? Или не сходить в театр? В ваши  годы  надо  всем  интересо-
ваться. Вы же молодая женщина!
   Лицо Ирэн ещД более омрачилось; Джемсу стало совсем не по себе.
   - Впрочем, кто вас знает, - сказал он, - мне никогда ничего не  расс-
казывают. Сомс должен сам о себе позаботиться. А если не может, пусть на
меня не рассчитывает - вот и все.
   Прикусив кончик указательного пальца, он бросил на невестку холодный,
испытующий взгляд.
   ЕД глаза, темные и глубокие, так твердо смотрели на него, что он зап-
нулся и почувствовал легкую испарину.
   - Ну, мне надо идти, - сказал он после короткой паузы и секундой поз-
же поднялся с удивленным видом, словно ждал, что его  будут  удерживать.
Он протянул Ирэн руку и позволил проводить себя до дверей и выпустить на
улицу. Нет, не нужно звать кэб, он прогуляется пешком, пусть Ирэн  пере-
даст привет Сомсу, а если ей захочется немного развлечься, что ж,  он  в
любой день поедет с ней в Ричмонд.
   Джемс пришел домой и, поднявшись к себе, разбудил Эмили,  впервые  за
сутки забывшуюся сном, чтобы сказать ей, что семейные дела Сомса, кажет-
ся, идут неважно; обсуждение этой темы заняло у Джемса полчаса, а затем,
заявив, что не сможет сомкнуть глаз всю ночь, он  повернулся  на  другой
бок и сейчас же захрапел.
   В доме на Монпелье-сквер Сомс, выйдя из верхней комнаты, стоял  неза-
меченный на лестнице и смотрел, как Ирэн разбирает письма, полученные  с
последней почтой. Она вернулась в гостиную, но сейчас же вышла оттуда  и
остановилась в дверях, словно прислушиваясь к чему-то. Затем стала  тихо
подниматься по лестнице, держа на руках котенка. Он видел еД лицо, скло-
нившееся над котенком, который с мурлыканьем терся об еД шею. Почему она
никогда не смотрит так на него?
   Вдруг она заметила Сомса, и выражение еД лица сейчас же изменилось.
   - Есть для меня письма? - спросил он.
   - Три.
   Сомс посторонился, а Ирэн прошла в спальню, не сказав больше ни  сло-
ва.

   VII. ПРЕГРЕШЕНИЕ СТАРОГО ДЖОЛИОНА

   В тот же самый день старый Джолион ушел с крикетграунда с твердым на-
мерением отправиться домой. Но, не дойдя и до Гамильтон-Террес, раздумал
и, подозвав кэб, велел отвезти себя на Вистариа-авеню. В голове  у  него
созрело решение.
   Последнюю неделю Джун почти не бывала дома; она уже давно не баловала
его своим обществом, точнее говоря, с того самого дня, как состоялась еД
помолвка с Босини. Старый Джолион не просил Джун побыть с ним. Не в  его
привычках просить людей о чем-нибудь! Голова еД была занята только Боси-
ни и его делами. Старый Джолион остался один с оравой слуг  в  громадном
доме - и ни души рядом, с кем можно бы перекинуться словом за весь  дол-
гий день. Клуб его был временно закрыт; правления компаний, где он  сос-
тоял директором, не заседали на каникулах, поэтому в  Сити  делать  было
нечего. Джун настаивала, чтобы он уехал из города; сама же ехать не  хо-
тела, потому что Босини оставался в Лондоне.
   Но куда он денется без неД? Не ехать же одному за границу; море он не
переносит из-за печени; об отелях противно и думать. Роджер ездит на во-
ды, но он не намерен на старости лет заниматься такими  глупостями:  все
эти новомодные курорты - чистейшая ерунда!
   Такими изречениями старый Джолион прикрывал своД угнетенное состояние
духа, прячась от самого себя; морщины около его рта  залегли  глубже,  в
глазах с каждым днем все больше  и  больше  сквозила  печаль,  так  нес-
войственная лицу, в котором прежде было столько воли и спокойствия.
   Итак, в этот день он отправился в Сент-Джонс-Вуд, где золотые  брызги
света дрожали на зеленых шапках акаций  перед  скромными  домиками,  где
летнее солнце, словно в буйном веселье, заливало маленькие сады;  старый
Джолион с интересом смотрел по сторонам - он находился в той части горо-
да, куда Форсайты заходят, не скрывая своего неодобрения,  но  с  тайным
любопытством.
   Кэб остановился перед маленьким домиком, судя  по  его  неопределенно
бурому цвету, давно не знавшим ремонта. Вход с улицы был через  калитку,
как у деревенских коттеджей.
   Старый Джолион вышел из кэба с чрезвычайно спокойным видом; его  мас-
сивная голова с длинными усами, с прядью седых волос, видневшейся из-под
полей очень высокого цилиндра, была гордо поднята; взгляд твердый,  нем-
ного сердитый. Вот до чего его довели!
   - Миссис Джолион Форсайт дома?
   - Дома, сэр. Как прикажете доложить, сэр?
   Старый Джолион не вытерпел и подмигнул маленькой служанке, говоря  ей
своД имя. "Ну и лягушонок!" - пронеслось у него в голове.
   Он, прошел за ней через темную переднюю  в  небольшую  гостиную,  где
стояла мебель в ситцевых чехлах; служанка предложила ему кресло.
   - Они в саду, сэр; присядьте, пожалуйста, я сейчас доложу.
   Старый Джолион сел в кресло, покрытое ситцевым чехлом, и оглядел ком-
нату. Все здесь казалось жалким, как он выразился про себя; на всем  ле-
жал особый отпечаток - он затруднялся определить, какой  именно,  -  ка-
кой-то оттенок убожества, вернее, старания свести концы с концами.  Нас-
колько можно было судить, ни одна вещь в гостиной не стоила и пяти  фун-
тов. На стенах, давным-давно выцветших, висели акварельные эскизы; попе-
рек потолка шла длинная трещина.
   Все эти домишки - старая рухлядь; надо надеяться, что платят за такую
конуру меньше сотни в год; старому Джолиону трудно было бы выразить сло-
вами ту боль, которую он испытывал при одной мысли, что  Форсайт  -  его
родной сын - живет в таком доме.
   Служанка вернулась. Не угодно ли ему пройти в сад?
   Старый Джолион вышел через стеклянную дверь. Спускаясь с крылечка, он
подумал, что его давно следовало бы покрасить.
   Молодой Джолион, его жена, двое детей и пес Балтазар  сидели  в  саду
под грушевым деревом.
   Старый Джолион направился к ним, и это был самый мужественный  посту-
пок в его жизни; но ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одно  дви-
жение не выдало его. Он шел, устремив твердый взгляд прямо на врага.
   В эти две минуты старый Джолион с  предельной  безупречностью  проде-
монстрировал бессознательную здравость ума, выдержку и  жизнеспособность
- все то, что делало его и многих других людей одного с ним класса ядром
нации. В манере вести свои дела без лишнего шума и с полным  пренебреже-
нием ко всему остальному миру эти люди воплощают самую сущность британс-
кого индивидуализма - результата естественной обособленности всей  стра-
ны.
   Пес Балтазар обнюхал его брюки; благосклонно настроенный и  несколько
циничный пес - незаконное детище пуделя и фокстерьера -  чуял  необычное
безошибочно.
   После натянутых приветствий старый Джолион  сел  в  плетеное  кресло,
внучата его стали по бокам и молча уставились на деда, первый раз в жиз-
ни видя перед собой такого старого человека.
   Дети были совсем непохожи друг на друга, как будто и здесь  сказалась
разница обстоятельств, сопутствовавших их рождению. Джолли - плод греха,
толстощекий, с форсайтскими глазами, с зачесанной  кверху  светлой,  как
лен, шевелюрой, с ямочкой на подбородке - смотрел приветливо  и  твердо;
маленькая Холли - плод брачного союза - была смуглая, серьезная особа  с
глазами матери - серыми и задумчивыми.
   Пес Балтазар обошел три маленькие клумбы, всем своим видом  показывая
полнейшее презрение к окружающему миру, затем  уселся  напротив  старого
Джолиона и, повиливая хвостиком, которому самой  природой  указано  было
лежать крендельком на спине, смотрел, не мигая, прямо перед собой.
   Общее впечатление убожества преследовало старого Джолиона даже здесь,
в саду; плетеное кресло поскрипывало под его тяжестью; клумбы жалкие;  у
потемневшей каменной ограды - тропинка, протоптанная кошками.
   Пока дед и внуки внимательно разглядывали  друг  друга  с  тем  любо-
пытством и доверием, которые всегда возникают между очень юными и  очень
старыми людьми, молодой Джолион наблюдал за женой.
   ЕД худое продолговатое лицо с большими  серыми  глазами,  смотревшими
из-под прямых бровей, вспыхнуло. Волосы, высоко зачесанные со  лба,  уже
начинали седеть, как и у него, и эта  седина  с  щемящей  сердце  трога-
тельностью только подчеркивала румянец, внезапно загоревшийся у  неД  на
щеках.
   Это лицо - такое, каким он никогда не  знал  его  раньше,  какое  она
всегда прятала от него, - было полно долго таимой враждебности, тоски  и
страха. В глазах, под тревожно подергивающимися бровями, была боль.  Она
молчала.
   Разговор поддерживал один Джолли; у него было много сокровищ, и  этот
новый друг с длинными усами и голубыми жилками на руках, сидевший, поло-
жив ногу на ногу, как папа (Джолли давно уже старался  научиться  сидеть
так), должен был узнать об этих сокровищах; но будучи  истым  Форсайтом,
хотя всего-навсего восьми лет от роду, он не обмолвился ни словом о  са-
мом дорогом его сердцу - об оловянных солдатиках в  витрине  игрушечного
магазина, которые отец обещал подарить ему.  Эта  вещь  казалась  Джолли
бесценной; лучше даже не заикаться о ней, чтобы не искушать судьбу.
   Солнце, пробравшись сквозь листву, играло на этой  маленькой  группе,
на представителях трех поколений, спокойно сидевших под  грушевым  дере-
вом, которое уже давно не приносило плодов.
   Морщинистое лицо старого Джолиона покраснело пятнами, как краснеют на
солнце лица стариков. Он взял Джолли за руку; мальчик  вскарабкался  ему
на колени; и маленькая Холли, зачарованная этим зрелищем, подобралась  к
ним поближе; пес Балтазар принялся ритмически почесывать себе спину.
   Вдруг миссис Джолион встала и быстро пошла к дому; минутой позже  муж
пробормотал какое-то извинение и ушел за  ней.  Старый  Джолион  остался
один с внуками.
   И природа со свойственной ей тонкой иронией принялась за старого Джо-
лиона, испытывая на его сердце свой закон циклического  чередования.  Та
нежность к детям, та страстная любовь к росткам жизни, которая заставила
его однажды бросить сына и пойти за Джун, теперь заставляла его  бросить
Джун и пойти за этими совсем крохотными существами. Молодость незатухаю-
щим пламенем горела в сердце старого Джолиона, и к молодости он потянул-
ся, к пухлым ручонкам, таким шаловливым и требующим такой заботы о себе,
к пухлым личикам - то важным, то веселым, к звонким  голосам,  громкому,
захлебывающемуся смеху, к настойчивым цепким пальцам,  к  этим  крошкам,
копошившимся у его ног, - ко всему, что было молодо, молодо  и  ещД  раз
молодо. В его глазах появилась нежность, нежным стал голос и  худые,  со
вздутыми венами руки, нежность затеплилась у него в сердце. И  крохотные
создания сразу же нашли здесь убежище для своих забав, убежище,  где  их
никто не тронет, где можно и поболтать,  и  посмеяться,  и  поиграть;  и
вскоре плетеное кресло и те, кто сидел в нем, стали, как  солнце,  излу-
чать радость, царившую во всех трех сердцах.
   Но молодой Джолион, последовавший за женой в комнаты, чувствовал себя
по-иному.
   Он нашел жену в кресле перед зеркалом; она сидела, закрыв лицо  рука-
ми.
   Плечи еД вздрагивали от рыданий. Эта  способность  так  легко  подда-
ваться горю всегда была непонятна молодому Джолиону. Сотни раз  приходи-
лось ему быть свидетелем таких вспышек отчаяния; он и сам не  знал,  как
удавалось переносить их, ибо ему не верилось, что это всего лишь  вспыш-
ки, что последний час их совместной жизни ещД не пробил.
   А ночью она обхватит его шею руками и скажет: "Зачем  я  тебя  мучаю,
Джо!" - как бывало уже сотни раз.
   Он протянул руку и незаметно спрятал в карман футляр с бритвой.
   "Я не могу здесь оставаться, - думал молодой Джолион, - надо идти ту-
да!" Не говоря ни слова, он вышел из комнаты в сад.
   Старый Джолион усадил Холли на  колени;  она  завладела  его  часами;
Джолли, весь побагровевший, пытался показать, что умеет стоять на  голо-
ве. Пес Балтазар сидел вплотную у стола, не сводя глаз с печенья.
   Молодой Джолион почувствовал недоброе желание нарушить эту идиллию.
   Зачем отец явился сюда и так взволновал его жену?
   После всех этих лет - такое потрясение! Он должен был сам догадаться;
должен был предупредить их; но разве Форсайту придет когда-нибудь в  го-
лову, что его поведение может  причинить  неприятность  другим!  Молодой
Джолион был несправедлив к отцу.
   Он резко заговорил с детьми, послав их пить чай в комнаты. Удивленные
его резкостью - отец никогда ещД не разговаривал с ними таким  тоном,  -
они пошли, взявшись за руки, и, уходя, Холли  несколько  раз  оглянулась
через плечо.
   Молодой Джолион налил себе и отцу чаю.
   - Жена немного нездорова сегодня, - сказал он, отлично зная, что отцу
понятна причина еД внезапного ухода, и почти ненавидя старика за то, что
тот сидит с таким невозмутимым видом.
   - У тебя славный домик, - сказал старый Джолион, пристально глядя  на
сына. - Ты снимаешь его?
   Молодой Джолион кивнул.
   - Хотя самый район мне не нравится, - сказал старый Джолион, -  очень
убогий.
   Молодой Джолион ответил:
   - Да, у нас убого.
   Теперь молчание прерывал только пес Балтазар, почесывавший себе  спи-
ну.
   Старый Джолион сказал просто:
   - Я, должно быть, напрасно пришел, Джо, но мне так тоскливо одному!
   В ответ на эти слова молодой Джолион встал и  положил  руку  отцу  на
плечо.
   В соседнем доме кто-то бесконечно наигрывал на расстроенном рояле "La
donna e mobile"; на садик спустилась тень, солнце доходило теперь только
до задней стены, на которой, греясь в последних лучах, пристроилась кош-
ка; еД желтые глаза сонно поглядывали вниз на Балтазара. Издалека  доно-
сился глухой шум уличного движения; увитые плющом стены садика  скрывали
все, кроме неба, дома и грушевого дерева, верхушку которого все ещД  зо-
лотило солнце.
   Некоторое время они сидели, изредка перекидываясь словами. Потом ста-
рый Джолион собрался уходить, и о его дальнейших посещениях ничего  ска-
зано не было.
   Он вышел от сына с горечью на сердце.  Какой  жалкий  домишко!  И  он
вспомнил о большом пустынном доме на Стэнхоп-Гейт, достойной  резиденции
для Форсайта, с громадной бильярдной и гостиной, куда по  целым  неделям
никто не заходил.
   Эта женщина, лицо которой ему даже понравилось,  какая  она  чувстви-
тельная! Джолиону, должно быть, очень трудно с ней ладить. А  дети,  что
за прелесть! Как это все тяжело и нелепо!
   Он пошел по направлению к Эджуэр-Род между двумя рядами маленьких до-
миков, вызывавших у него мысли (ничем, конечно, не оправданные, но пред-
рассудки Форсайтов священны) о всевозможных непозволительных историях.
   Так называемое общество - болтливые мегеры и всякий сброд - произнес-
ло приговор его плоти и крови! Старые бабы! Он стукнул по тротуару  зон-
тиком, точно хотел вогнать его в самое сердце жалкого общества, осмелив-
шегося отвергнуть его сына и сына его сына, в котором он  мог  бы  снова
жить на старости лет.
   Старый Джолион гневно стукнул зонтиком; но ведь он сам вот  уже  пят-
надцать лет следовал законам этого общества и только сегодня изменил им!
   Он вспомнил Джун, еД покойную мать и всю катастрофу, и прежняя горечь
поднялась в нем. Тяжелая история!
   Путь до Стэнхоп-Гейт был долгий, потому что, словно назло самому  се-
бе, старый Джолион, чувствуя сильную усталость, шел всю дорогу пешком.
   Вымыв внизу руки, старый Джолион пошел в ожидании обеда в столовую  -
единственную комнату, где он проводил время, когда Джун не бывало  дома:
здесь не так тоскливо одному Вечерняя газета ещД не пришла;  "Таймс"  он
уже просмотрел, значит делать было решительно нечего.
   Окна столовой выходили на спокойную улицу, и в комнате было очень ти-
хо. Старый Джолион не любил собак, но сейчас он обрадовался бы и  такому
обществу. Его взгляд, блуждающий по стенам, остановился на картине "Гол-
ландские рыбачьи лодки на закате" - гордость всей его коллекции.  Сейчас
она не доставила ему никакого удовольствия. Он  закрыл  глаза.  Тоскливо
одному! Жаловаться бесполезно, он прекрасно знает это, но  трудно  сдер-
жать себя. Жалкий старик, всегда был жалким - хватки не  было  в  жизни!
Такие мысли бродили в голове старого Джолиона.
   Лакей пришел накрыть на стол и, решив, что хозяин спит, старался дви-
гаться с величайшей осторожностью. Этот бородач носил также и  усы,  что
вызывало большие сомнения у многих членов семьи, особенно  у  тех,  кто,
подобно Сомсу, кончил закрытую школу и с сугубой  щепетильностью  разби-
рался в таких вопросах. В самом деле, разве он похож  на  лакея?  Игриво
настроенные умы называли его "дядин сектант". Джордж, известный  остряк,
прозвал его "миссионером".
   Лакей с неподражаемой мягкостью бесшумно двигался между большим поли-
рованным буфетом и большим полированным столом.
   Старый Джолион наблюдал за ним, притворившись спящим. Низкая  душонка
- он всегда считал его таким - только и думает, как бы отделаться поско-
рей и удрать на скачки, или к своей даме, или черт его знает куда! Туне-
ядец! А как разжирел! И ни малейшего чувства привязанности к своему  хо-
зяину!
   Но тут против его собственной воли старым Джолионом  вдруг  завладела
обычная склонность пофилософствовать, которая так сильно выделяла его из
среды остальных Форсайтов.
   В конце концов, разве лакей обязан чувствовать привязанность к хозяи-
ну? Ведь за это не платят, значит нечего с него и требовать. В этом мире
нельзя надеяться на бескорыстные чувства. В другом, может быть, все пой-
дет поиному, кто знает, кто может угадать? И он снова закрыл глаза.
   Упорно продолжая заниматься своим делом, лакей бесшумно доставал  по-
суду из разных отделений буфета. Он ни разу не повернулся к старому Джо-
лиону лицом, вероятно, стараясь скрыть неприглядность своих манипуляций,
заключавшуюся в том, что они совершались в присутствии хозяина; время от
времени он дышал украдкой на серебро и протирал его кусочком замши. Мож-
но было подумать, что лакей размышляет, достаточно ли вина  в  графинах,
которые он осторожно нес к столу, высоко держа их  в  руках  и  покрови-
тельственно прикрывая сверху бородой. Кончив приготовления, он с  минуту
глядел на хозяина, и в его зеленоватых глазах было презрение.
   В конце концов, хозяин у него старая развалина, совсем сдал старик!
   Тихо, как кошка, он прошел через комнату к  звонку.  Было  приказано:
"обед в семь". Хозяин спит. Ну что ж, он его живо разбудит; успеет  выс-
паться за ночь! Надо и о себе подумать: в половине девятого его  ждут  в
клубе.
   В ответ на звонок в столовую вошел мальчик с серебряной суповой  мис-
кой. Лакей принял от него миску и поставил на стол, потом остановился  в
дверях и, словно обращаясь к большому обществу, провозгласил торжествен-
ным голосом:
   - Кушать подано, сэр!
   Старый Джолион медленно поднялся с кресла и перешел к столу обедать.

   VIII. ПРОЕКТ ДОМА ГОТОВ

   Все Форсайты, как это общеизвестно, живут в раковинах,  подобно  тому
чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший дели-
катес; другими словами, в натуральном виде Форсайты никогда не  встреча-
ются, а если и встречаются, то никто их не  узнает  без  этой  оболочки,
сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и
жен, без всего того, что на каждом шагу сопутствует им в этом мире,  ки-
шащем тысячами других Форсайтов, запрятанных в такие же оболочки. Предс-
тавить себе Форсайта без раковины немыслимо, в таком случае он уподобил-
ся бы роману без интриги, что, как известно,  явление  противоестествен-
ное.
   На взгляд Форсайтов, Босини жил без такой оболочки;  по-видимому,  он
принадлежал к тому редкостному  и  незадачливому  типу  мужчин,  которые
шествуют по своему пути в окружении обстоятельств  чужой  жизни,  чужого
имущества, чужих знакомых и чужих жен.
   Его квартира в верхнем этаже дома на Слоун-стрит, с дощечкой на  две-
рях, на которой было написано "Архитектор Филип Бейнз Босини", не  имела
ничего общего с жилищами Форсайтов, Гостиной у Босини не было,  а  такие
необходимые в обиходе вещи, как диван, кресло, трубки, винный  погребец,
книги и домашние туфли, хранились в большой нише, отгороженной от  рабо-
чей комнаты ширмой. Мебель в деловой половине его  квартиры  была  самая
обычная; бюро с множеством ящичков, круглый дубовый стол, складной  умы-
вальник, несколько стульев и ещД один стол очень больших размеров, зава-
ленный рисунками и чертежами. Джун два раза пила здесь чай  под  охраной
тетки Босини.
   Предполагалось, что позади рабочей комнаты имеется спальня.
   Насколько семье Форсайтов удалось выяснить, доходы Босини сводились к
сорока фунтам в год за консультацию в двух строительных  конторах,  слу-
чайным приработкам и - что заслуживало  большего  внимания  -  ежегодной
ренте в сто пятьдесят фунтов, предусмотренной в завещании его отца.
   В сведениях, которые удалось получить об отце, утешительного было ма-
ло. Деревенский врач, родом из Кориуэлса,  практиковал  в  Линкольншире,
байронические замашки, эксцентричная внешность - весьма видная фигура  в
своих местах. Бейнз - контора "Бейнз и Байлдбой" - дядя Боснии  с  мате-
ринской стороны, Форсайт по духу, хоть и не по имени, мало что мог расс-
казать о своем девере такого, что бы заслуживало внимания.
   - Чудак-человек! - говорил Бейнз. - О своих трех старших сыновьях от-
зывался так: "Хорошие ребята, только нудные". Они сейчас в Индии и прек-
расно устроены! Филип был его любимцем. Странные вещи приходилось от не-
го выслушивать; как-то раз заявил мне: "Друг мой, никогда не делитесь  с
женой своими мыслями" Но я его совета не послушался; слуга покорный! Чу-
дак был! Постоянно вразумлял Фила: "Жизнь можно прожить как угодно, дру-
жок, но умереть ты обязан, как джентльмен!" - и сам лежал в гробу в  па-
радном сюртуке и шелковом галстуке с бриллиантовой булавкой. Большой был
оригинал!
   О самом Босини Бейнз отзывался тепло, но с некоторым состраданием:
   - Байронизм он унаследовал от отца. Да вот посудите  сами:  отказался
от работы у меня в конторе, где столько возможностей; бродил шесть меся-
цев с мешком за плечами, а зачем? Изучал иностранную архитектуру; иност-
ранную, видите ли! На что он рассчитывал? И вот вам: талантливый молодой
человек, а не может заработать и сотни в год! Лучше  этой  помолвки  для
него ничего не придумаешь, это его подтянет: ведь он принадлежит к  тому
сорту людей, которые спят днем, а работают ночью, и только  потому,  что
не приучены к порядку; но ничего дурного в нем нет -  решительно  ничего
дурного. Старик Форсайт очень богатый человек!
   Мистер Бейнз был чрезвычайно любезен с Джун, которая в те  дни  часто
бывала у него на Лаундес-сквер.
   - Постройка мистера Сомса - какой у него блестящий, деловой ум! - так
вот, эта постройка - именно то, что Филу нужно, - говорил он Джун. - Те-
перь уж вам не придется так часто видеться с ним, милая барышня.  Уважи-
тельные причины, весьма уважительные. Молодому человеку  надо  пробивать
себе дорогу в жизни. В его годы я работал не покладая рук. Бывало,  жена
говорит мне: "Бобби, ты совсем заработался, подумай о своем здоровье", -
но я себя не жалел!
   Джун жаловалась, что жених не может урвать время, чтобы заглянуть  на
Стэнхоп-Гейт.
   Когда Босини впервые после долгого перерыва пришел к Джун, они не по-
были вдвоем и четверти часа, как приехала миссис Септимус Смолл -  вели-
кая мастерица на такие случайные совпадения. Босини сейчас же  встал  и,
согласно предварительному уговору, перешел в  маленький  кабинет,  чтобы
там переждать миссис СМОЛА.
   - Ах, милочка, - начала тетя Джули, - он так похудел! Мне часто  при-
ходилось замечать это за женихами; ты последи за ним. Есть такой  мясной
экстракт Барлоу; дяде Суизину он прекрасно помог.
   Джун, с сердито подергивающимся личиком, вытянулась во весь свой кро-
хотный рост перед камином -  она  рассматривала  несвоевременный  приезд
тетки как личное оскорбление - и ответила презрительно:
   - Это потому, что  он  много  работает;  люди,  которые  способны  на
что-нибудь дельное, никогда не бывают толстыми!
   Тетя Джули  надула  губы;  сама  она  всегда  отличалась  худобой,  и
единственным удовольствием, которое ей удавалось извлекать из этого обс-
тоятельства, была возможность страстно мечтать о полноте.
   - По-моему, - грустно сказала она, - ты не  должна  позволять,  чтобы
его звали "пиратом", это может показаться странным, ведь он будет  стро-
ить дом для Сомса. Я надеюсь, что он отнесется к своей работе со  внима-
нием; это так важно для него, ведь у Сомса прекрасный вкус!
   - Вкус! - воскликнула Джун, вспыхнув. - Нет у него никакого  вкуса  -
ни у него, ни у кого другого в нашей семье!
   Миссис Смолл остолбенела.
   - У дяди Суизина, - сказала она, - всегда был прекрасный  вкус!  И  у
самого Сомса очаровательный домик; ты же не станешь отрицать это!
   - Гм! - вырвалось у Джун. - Только потому, что там Ирэн!..
   Тетя Джули попыталась сказать что-нибудь приятное:
   - А Ирэн довольна, что они переезжают за город?
   Джун смотрела так пристально, как будто из глаз еД вдруг глянула  со-
весть; потом это прошло, и взгляд Джун стал ещД более пристальным, слов-
но ей удалось смутить свою совесть. Она ответила высокомерно:
   - Конечно довольна, а почему бы нет?
   Миссис Смолл забеспокоилась.
   - Не знаю, - сказала она, - может быть, Ирэн  не  захочется  покидать
своих друзей. Дядя Джемс говорит, что у неД мало интереса  к  жизни.  Мы
считаем, то есть Тимоти считает, что ей надо побольше выезжать. Ты,  на-
верное, будешь скучать без неД!
   Джун завела руки за голову.
   - Мне бы очень хотелось, - крикнула она, - чтобы дядя Тимоти поменьше
говорил о том, что его совершенно не касается!
   Тетя Джули вытянулась во весь рост.
   - Он никогда не говорит о том, что его не касается, - ответила она.
   Джун сразу же почувствовала угрызения совести, подбежала  к  тетке  и
расцеловала еД.
   - Простите меня, тетечка; только оставьте вы Ирэн в покое.
   Тетя Джули не смогла больше придумать ничего такого, что  можно  было
бы сказать на эту тему, и умолкла; собравшись уходить, она застегнула на
груди черную шелковую пелеринку и взяла свой зеленый ридикюль.
   - А как себя чувствует дедушка? - спросила она уже в  холле.  -  Ему,
должно быть, тоскливо одному, ты ведь теперь все время с мистером  Боси-
ни. - Она нагнулась к внучке, с жадностью поцеловала еД и удалилась мел-
кими, семенящими шажками.
   На глазах у Джун выступили слезы: она убежала  в  маленький  кабинет,
где Боснии сидел у стола, рисуя на конверте каких-то птиц, и бросилась в
кресло со словами:
   - Ох, Фил, как это тяжело!
   Сердце еД горело тем же огнем, что и копна золотисторыжих волос.
   В следующее воскресенье утром, когда Сомс брился, ему  доложили,  что
мистер Боснии дожидается внизу и хочет его видеть.  Приотворив  дверь  в
комнату жены, он сказал:
   - Там пришел Боснии. Займи его, пока я бреюсь. Я  сейчас  приду.  Он,
должно быть, хочет поговорить о проекте.
   Ирэн молча взглянула на него, закончила свой туалет и сошла вниз.
   Сомс все ещД не знал, как она относится к постройке дома.  Возражений
с еД стороны он не слышал, а что касается Босини, то к нему она,  кажет-
ся, относилась дружелюбно.
   Из окна Сомсу было видно, что Ирэн и Босини разговаривают внизу в ма-
леньком дворике.
   Он заторопился и в двух местах порезал подбородок. Потом, услышав  их
смех, подумал: "Ну, им, кажется, не скучно вдвоем!"
   Как он и предполагал, Босини зашДл за ним, чтобы показать планы.
   Сомс взял шляпу, и они вышли на улицу.
   Планы были разложены в комнате архитектора на дубовом столе; и  Сомс,
бледный, внимательный, внешне совершенно  невозмутимый,  нагнувшись  над
ними, долгое время не говорил ни слова.
   Наконец он сказал недоуменно:
   - Странный дом!
   Двухэтажное здание, обведенное по второму этажу галереей,  охватывало
двор с четырех сторон. Двор этот был покрыт стеклянной крышей на  восьми
колоннах.
   Действительно, на взгляд Форсайта, дом был странный.
   - Много места пропадает зря, - продолжал Сомс.
   Босини заходил по комнате, и выражение его лица не понравилось Сомсу.
   - Проект делался с тем расчетом, - сказал архитектор, - чтобы хозяину
было где повернуться в собственном доме, как и подобает джентльмену.
   Сомс растопырил большой и указательный пальцы, словно измеряя степень
уважения, которое он заслужит, выстроив такой дом, и ответил:
   - Да, да! Я понимаю.
   То своеобразное выражение, которым отличалось лицо Босини,  когда  он
загорался чем-нибудь, появилось и сейчас.
   - Я хотел выстроить вам  дом,  который  обладал  бы...  ну,  чувством
собственного достоинства, что ли! Если вам не нравится,  скажите  прямо.
Обычно мало кто думает об этом - кого  интересует  чувство  собственного
достоинства в доме, если можно втиснуть в  план  лишнюю  уборную?  -  Он
ткнул пальцем в левую часть чертежа. - Здесь есть где размахнуться.  Вот
тут помещение для ваших картин, отделяется от двора портьерами; отдерни-
те их, и у вас будет пространство пятьдесят один на двадцать три и шесть
десятых. Вот здесь, в середине, печь - выходит одной стороной  во  двор,
другой - в картинную галерею; эта стена сплошь  из  стекла,  выходит  на
юго-восток, со двора будет литься северный свет. Часть картин можно раз-
весить в верхней галерее или в других комнатах. В архитектуре, - продол-
жал он, глядя на собеседника, но словно не видя его, что коробило Сомса,
- в архитектуре, так же как и в жизни, без правильности линий  не  может
быть чувства собственного достоинства. Вам скажут, что  это  старомодно.
Странная вещь! Мы никогда не заботимся о том, чтобы сделать наши  жилища
воплощением основных принципов жизни; мы загромождаем дома  обстановкой,
всякой мишурой, устраиваем в комнатах какие-то ниши - что  угодно,  лишь
бы развлекало глаз. Глаз должен отдыхать; сумейте добиться эффекта  дву-
мя-тремя мужественными линиями. Все дело в правильности линий,  без  неД
вам не добиться чувства собственного достоинства.
   Сомс с бессознательной иронией посмотрел на его галстук, лежавший от-
нюдь не перпендикулярно; Босини был к тому же небрит, и  костюм  его  не
отличался идеальным порядком. Архитектура,  по-видимому,  поглотила  все
стремления Босини к правильности линий.
   - Не будет ли это смахивать на казармы? - спросил Сомс.
   Ответ он получил не сразу.
   - Теперь я понимаю, - сказал Босини, - вам нужен  Литлмастер.  У  вас
будет хорошенький уютный домик, прислугу загоните на чердак,  а  входную
дверь опустите на несколько ступенек, чтобы было откуда подниматься. Ра-
ди бога, обратитесь к Литлмастеру, он вас очарует, я-то его давно знаю!
   Сомс заволновался. В действительности план ему очень нравился, и своД
удовлетворение он прятал просто инстинктивно. На комплименты Сомс всегда
был скуп. Люди, щедрые на похвалу, вызывали у него чувство презрения.
   Сейчас он очутился в затруднительном положении человека, который дол-
жен сказать комплимент или пойти на риск и потерять хорошую вещь. Босини
способен на все - чего доброго, разорвет планы и  откажется  от  работы.
Взрослый ребенок!
   Однако эта ребячливость, на которую Сомс смотрел с высоты собственно-
го величия, возымела на него странное, почти магическое  действие;  ведь
сам он был совершенно чужд таким настроениям.
   - Что ж, - выдавил он из себя наконец, - во всяком случае, это... это
оригинально!
   Сомс питал такое недоверие и даже тайную ненависть  ж  слову  "ориги-
нально", что сейчас, как ему показалось, это замечание никак  не  выдало
его истинных чувств.
   Босини, по-видимому, остался доволен. Как раз то, что надо  подобному
субъекту. Успех приободрил Сомса.
   - Места здесь много, - сказал он.
   - Простор, воздух, свет, - донеслись до него невнятные слова  Босини.
- Литлмастер строит не для джентльменов, он работает на фабрикантов.
   Сомс сделал протестующий жест; его причислили к джентльменам - теперь
уже он ни за какие деньги не согласится, чтобы  его  поставили  на  одну
доску с фабрикантами. Но врожденная недоверчивость взяла верх. Кому нуж-
на эта болтовня о правильности линий и достоинстве? Как бы не замерзнуть
в этом доме.
   - Ирэн не выносит холода, - сказал он.
   - А! - насмешливо ответил Босини. - Ваша жена? Не выносит  холода?  Я
об этом позабочусь; ей не придется мерзнуть. Смотрите! - он показал  че-
тыре значка на стенах дворика, расположенные на равном  расстоянии  друг
от друга. - Вот здесь я поставлю радиаторы за алюминиевой решеткой;  для
решетки можно заказать прекрасный рисунок.
   Сомс недоверчиво посмотрел на значки.
   - Все это прекрасно, - сказал он, - но во что это мне обойдется?
   Архитектор вынул из кармана листок бумаги.
   - Дом, конечно, следовало бы построить целиком из камня, но  вы  вряд
ли на это пойдете, и я примирюсь на  каменной  облицовке.  Крыша  должна
быть из меди, но я ставлю зеленую черепицу. Все вместе, включая металли-
ческую отделку, обойдется вам в восемь тысяч пятьсот фунтов.
   - Восемь тысяч пятьсот? - сказал Сомс. - Как же так, ведь  моей  пре-
дельной цифрой было восемь тысяч!
   - Дешевле ничего не выйдет, - холодно ответил Босини. - Выбирайте.
   Вероятно, с Сомсом только так и можно было вести дело. Он был  ошара-
шен. Рассудок подсказывал бросить эту затею. Но проект был хорош, он от-
лично понимал это, - в нем чувствовалась  законченность  и  благородство
замысла; и помещение для прислуги прекрасное. Такой дом поднимет  его  в
глазах общества - в нем столько своеобразия, а вместе с тем и комфорт не
упущен из виду.
   Сомс продолжал внимательно изучать проект, пока Босини брился и пере-
одевался у себя в спальне.
   Затем они молча пошли на Монпелье-сквер, и Сомс  всю  дорогу  уголком
глаза поглядывал на Босини. "Пират" очень недурен собой, - думал Сомс, -
если приоденется как следует".
   Ирэн поливала цветы, когда они вошли в дом.
   Она предложила послать за Джун.
   - Нет, нет! - сказал Сомс, - нам ещД надо поговорить о делах!
   За завтраком он был почти радушен и усиленно угощал Босини. Ему  нра-
вилось, что архитектор так оживлен. Оставив его после завтрака  с  Ирэн,
Сомс ушел к своим картинам, с которыми  он  всегда  проводил  воскресные
дни. К чаю Сомс опять сошел в гостиную и увидел, что Ирэн и  Босини  все
ещД говорят, "точно заведенные", как он мысленно выразился.
   Остановившись в дверях, не замеченный ими, он поздравил себя  с  бла-
гоприятным оборотом дела. Хорошо, что Ирэн ладит с Босини; кажется,  она
начинает увлекаться идеей постройки дома.
   Спокойно поразмыслив среди картин, Сомс решила -  на  лишние  пятьсот
фунтов, если понадобится; - впрочем: он надеялся, что после приятно про-
веденного дня Босини будет сговорчивее. Ведь, собственно говоря, все за-
висит исключительно от него; он может найти  тысячи  способов  удешевить
стройку без всякого ущерба для общего плана.
   Сомс дождался подходящего момента, когда Ирэн передавала  архитектору
первую чашку чая. Солнечный луч, пробравшись сквозь  кружево  занавесок,
коснулся еД щек своим теплом, зажег золотистые волосы  и  мягкие  глаза.
Быть может, тот же луч зарумянил лицо Босини, зажег и его  глаза  трево-
гой.
   Сомс, не переносивший солнца, встал и задернул занавески. Затем  взял
чашку из рук жены и сказал более холодно, чем намеревался:
   - Может быть, вы все-таки устроите  так,  чтобы  смета  не  превышала
восьми тысяч? Ведь можно сократить за счет всяких мелочей.
   Босини одним глотком выпил чай, поставил чашку и ответил:
   - Нельзя!
   Сомс понял, что его слова задели архитектора за живое:
   - Хорошо, - сказал он с мрачной покорностью, - придется  предоставить
вам свободу.
   Через несколько минут Босини встал, и Сомс пошел проводить его. Архи-
тектор был в состоянии ничем не объяснимого радостного волнения. Посмот-
рев вслед размашисто шагавшему Босини,  Сомс,  насупившись,  вернулся  в
гостиную, где Ирэн убирала ноты с  рояля,  и,  повинуясь  непреодолимому
чувству любопытства, спросил:
   - Ну, что ты думаешь об этом "пирате"?
   Он смотрел себе под ноги, дожидаясь ответа, и ждать ему пришлось  до-
вольно долго.
   - Не знаю, - сказала наконец Ирэн.
   - По-твоему, он красивый?
   Ирэн улыбнулась. И в еД улыбке Сомс почувствовал насмешку.
   - Да, - ответила она, - очень!

   IX. СМЕРТЬ ТЕТИ ЭНН

   Наступил день в конце сентября, когда тетя Энн уже не смогла  принять
из рук Смизер знаки своего личного  достоинства.  Бросив  взгляд  на  еД
старческое лицо, спешно вызванный доктор  возвестил,  что  мисс  Форсайт
скончалась во время сна.
   Тети Джули и Эстер были сражены этим ударом. Они не мыслили себе  та-
кого конца. Да и вообще сомнительно, постигали ли они, что конец неизбе-
жен. В глубине души сестрам казалось, что Энн поступила безрассудно, уй-
дя от них без единого слова, без малейшей борьбы. Это было так  непохоже
на неД.
   Возможно, что больнее всего их поразила самая мысль о том, что и Фор-
сайту суждено выпустить жизнь из своих цепких рук. Если  суждено  одной,
значит и всем!
   Прошел час, прежде чем они решились сообщить горестную весть  Тимоти.
Если бы только можно было скрыть это от него! Если бы только  его  можно
было подготовить постепенно!
   И долго ещД сестры перешептывались, стоя у дверей его комнаты. А ког-
да миссия их была выполнена, они снова пошептались между собой.
   - Джули и Эстер опасались, что в дальнейшем Тимоти  почувствует  горе
больнее. Но пока что он принял известие лучше, чем можно  было  ожидать.
Он, конечно; останется в постели. Они разошлись, тихо плача.
   Тетя Джули синела у себя в комнате, совершенно потрясенная таким уда-
ром. Кожа на еД покрасневшем от слез лице собралась в  мелкие  припухлые
складочки. Она не могла представить себе дальнейшую жизнь без Энн, кото-
рая прожила с ней семьдесят три года, если не  считать  короткого  заму-
жества Джули, казавшегося ей теперь чем-то совершенно нереальным.  Время
от времени она подходила к комоду и доставала  из  надушенного  лавандой
саше чистый носовой платок. ЕД  теплое  сердце  не  хотело  смириться  с
мыслью, что Энн лежит у себя в комнате холодная, застывшая.
   Тетя Эстер - молчальница, воплощение кротости, тихая заводь, где спо-
койно отстаивалась энергия, бушевавшая в других членах семьи, - сидела в
гостиной, окна которой были задернуты шторами; она тоже всплакнула  сна-
чала, но спокойные слезы не оставили следов на еД лице. Даже в горе  она
осталась верна своему основному принципу, не позволявшему ей зря  расхо-
довать энергию. Хрупкая, неподвижная, в черном шелковом платье, она  си-
дела, вперив взгляд в каминную решетку, сложив на коленях руки. Вряд  ли
еД оставят в покое, впереди столько хлопот. Как будто  от  этого  станет
легче! Энн уже не вернешь! Зачем же беспокоить себя понапрасну?
   К пяти часам приехали братья: Джолион, Джемс и Суизин. Николае был  в
Ярмуте, Роджер лежал с подагрой. Миссис Хэймен приезжала  днем  одна  и,
выйдя из комнаты Энн, сейчас же уехала, попросив передать Тимоти  -  ему
так и не передали, - что следовало бы известить еД пораньше. В  сущности
говоря, остальным тоже казалось, что их не потрудились известить вовремя
и что из-за этой оплошности они упустили что-то. Джемс заметил:
   - Так я и знал: я же говорил, что она не протянет до осени.
   Тетя Эстер промолчала; на дворе  был  почти  октябрь  месяц,  но  что
пользы спорить: есть такие люди, на которых ничем не угодишь.
   Она послала сказать сестре, что братья приехали. Миссис Смолл  сейчас
же вышла к ним. Перед тем как сойти вниз, она вымыла лицо, все ещД опух-
шее, и, хотя взгляд еД, брошенный на светло-синие брюки Суизина, был су-
ров - Суизин приехал прямо из клуба, как только узнал о  смерти  Энн,  -
все же Джули казалась бодрее обычного: так силен  в  ней  был  инстинкт,
всегда заставлявший еД делать не то, что нужно.
   Немного погодя все пятеро пошли взглянуть на умершую. Под белоснежной
простыней было постелено стеганое одеяло, потому что теперь, больше  чем
когда-либо, тетя Энн нуждалась в тепле; подушки были убраны, и еД голова
покоилась на одном уровне с туловищем, таким же прямым, каким  оно  было
всю еД долгую жизнь; чепец, закрывавший ей лоб, спускался и  на  уши;  и
лицо Энн, видневшееся между краями чепца и простыней -  почти  такое  же
белое, - смотрело закрытыми глазами на братьев и сестер. Невыразимый по-
кой делал это лицо ещД более властным, чем при жизни;  желтоватая,  чуть
тронутая морщинами кожа обтягивала квадратные челюсти и подбородок, ску-
лы, лоб с запавшими висками, заострившийся нос. Лицо Энн казалось теперь
твердыней непобедимого духа, уступившего смерти и тщившегося даже в сле-
поте своей вновь обрести непобедимость, вновь стать на сторожевой  пост,
только что оставленный им.
   Суизин взглянул в лицо сестры и сейчас же вышел из комнаты; это  зре-
лище, как он после рассказывал, странно взволновало его. Он спустился по
лестнице, сотрясая весь дом, схватил шляпу и сел в  кабриолет,  даже  не
сказав кучеру, куда ехать. Его отвезли домой, где он весь вечер и проси-
дел в кресле не шелохнувшись.
   За обедом он прикоснулся только к куропатке, запив еД бутылкой отмен-
ного шампанского.
   Старый Джолион стал  в  ногах  кровати,  сложив  руки  на  груди.  Он
единственный из всех находившихся в комнате помнил смерть матери, о  ней
он и думал, глядя на Энн. Энн была  совсем  дряхлая,  и  смерть  наконец
пришла за ней - смерть приходит за всеми! Лицо Джолиона было неподвижно,
взгляд его блуждал где-то очень далеко.
   Тетя Эстер стала рядом с ним. Она уже не плакала сейчас, слез  больше
не было - еД организм отказывался расточать столько сил.  Эстер  сжимала
руки и смотрела не на Энн, а по сторонам, ища способа уйти от  необходи-
мости осознать смерть сестры.
   Из всех присутствующих здесь братьев  и  сестер  один  Джемс  проявил
внешние признаки горя. Слезы сбегали по морщинам его худого лица. К кому
он пойдет теперь со своими бедами? От Джули толку мало, Эстер уж  совсем
никуда не годится! Смерть Энн опечалила его больше, чем он  сам  ожидал.
От такого удара не оправишься и в несколько недель!
   Вскоре тетя Эстер вышла, а тетя Джули принялась  ходить  по  комнате,
"приводя все в порядок", и дважды налетела на мебель. Старый Джолион оч-
нулся от своих дум о давнем, давнем прошлом, строго взглянул  на  неД  и
вышел. Джемс один остался у постели; бросив по сторонам беглый взгляд  и
убедившись, что никто за ним не наблюдает, он согнул своД длинное  туло-
вище, запечатлел поцелуй на мертвом лбу и тоже торопливо вышел из комна-
ты. Встретив в холле Смизер, он расспросил еД о похоронах и, убедившись,
что ей ничего не известно, сказал с горечью: если никто об этом не поза-
ботится вовремя, все будет сделано кое-как. Пусть она пошлет за мистером
Сомсом - ом знает, как это делается;  сам  хозяин,  должно  быть,  очень
расстроен - за ним нужен уход; что касается хозяек, с них нечего и спра-
шивать - они в таких делах ничего не смыслят! ЕщД сами расхвораются чего
доброго. Пусть она пошлет за доктором; никогда не надо запускать  болез-
ни. Вряд ли у Энн был хороший доктор; следовало обратиться  к  Бланку  -
она бы и сейчас была жива. Если  Смизер  понадобится  что-нибудь,  пусть
сейчас же посылает на Парк-Лейн. Его карета, конечно, в их полном распо-
ряжении в день похорон. Вряд ли у Смизер найдется стакан красного вина и
кусочек бисквита, но он не завтракал сегодня!
   Дни перед похоронами прошли спокойно. Давно уже  было  известно,  что
тетя Энн завещала своД небольшое состояние Тимоти. Следовательно,  пово-
дов для волнения не могло и быть. Сомс - единственный душеприказчик тети
Энн - взял на себя заботы о похоронах и в соответствующий день  разослал
мужской половине семьи следующее извещение:
   "Просим Вас почтить своим присутствием погребение мисс  Энн  Форсайт,
имеющее быть 1 октября с. г. на Хайгетском кладбище.  Съезд  на  Бэйсуо-
тер-Род к 10.45. Просьба венков не возлагать. R. S. V. Р. [Repondez s'il
vous plait - просьба ответить (франц.)]".
   Утро похорон выдалось холодное; лондонское небо серело высоко над го-
родом. В половине одиннадцатого подъехала первая карета - Джемса. В  ней
сидел сам Джемс и его зять Дарти, коренастый мужчина с  широкой  грудью,
затянутой в плотно облегающий сюртук, с темными холеными усами на  блед-
ном обрюзгшем лице и явным намеком на бакенбарды, которые, ускользая  от
самых тщательных попыток бритья, кажутся печатью чего-то  неискоренимого
в самой натуре их обладателя - печатью, особенно ярко выраженной  в  лю-
дях, занимающихся биржевыми спекуляциями.
   Приезжающих в качестве душеприказчика встречал Сомс, так  как  Тимоти
все ещД лежал в постели - он встанет только после похорон, а тетки Джули
и Эстер сойдут вниз, когда все будет кончено и для тех, кто пожелает за-
ехать на обратном пути, будет подан завтрак. Вслед за Джемсом,  все  ещД
прихрамывая после приступа подагры, появился Роджер в окружении трех сы-
новей - молодого  Роджера,  Юстаса  и  Томаса.  Четвертый  сын,  Джордж,
подъехал в кабриолете почти следом за  ними  и,  задержавшись  в  холле,
спросил Сомса, хорошо ли оплачивается его новая профессия гробовщика.
   Они не любили друг друга.
   Затем в полном молчании появились двое Хэйменов  -  Джайлс  и  Джесс,
прекрасно одетые, с аккуратно заглаженными складками на парадных брюках.
За ними старый Джолион - один. Потом Николае, румяный, старательно  пря-
чущий веселость, прорывающуюся у него в каждом движении головы  и  тела.
За ним кротко и послушно следовал один из сыновей. Суизин Форсайт и Бос-
нии подъехали одновременно и, столкнувшись у  входа,  все  извинялись  и
старались пропустить один другого вперед, но,  когда  дверь  отворилась,
оба протиснулись в неД вместе; в холле они возобновили  свои  извинения,
затем Суизин поправил галстук, съехавший несколько набок во время суетни
в дверях, и медленно поднялся по лестнице. Прибыл  третий  Хэймен;  двое
женатых сыновей Николаев вместе с Туитименом, Спендером и Уорри, мужьями
форсайтских и хэйменских дочерей. Общество было в сборе - двадцать  один
человек. Мужская половина семьи Форсайтов была  представлена  полностью,
если не считать отсутствующих Тимоти и молодого Джолиона.
   Войдя в красную с зеленым гостиную, на фоне которой таким разительным
контрастом выступали их необычные костюмы, каждый  поторопился  поскорее
усесться на стул, чтобы как-нибудь скрыть  бросающиеся  в  глаза  черные
брюки. В черных брюках и перчатках, казалось, была  какая-то  непристой-
ность, какое-то показное преувеличение чувства, и  многие  из  Форсайтов
бросали возмущенные, но втайне завистливые взгляды на "пирата", сидевше-
го без перчаток и в серых брюках. Вскоре в гостиной раздалось приглушен-
ное жужжание разговора; об усопшей не было упомянуто ни словом,  но  все
осведомлялись друг у друга о здоровье, отдавая этим дань  событию,  ради
которого они собрались здесь.
   Немного погодя Джемс сказал:
   - Ну что ж, пора, я думаю.
   Все спустились по лестнице и в строгой последовательности,  как  было
указано заранее, парами разместились по каретам.
   Катафалк медленно двинулся; кареты последовали за ним. В первой ехали
старый Джолион и Николае; во второй - близнецы Суизин и Джемс; в третьей
- Роджер и молодой Роджер; Сомс, молодой Николае, Джордж и Босини  ехали
в четвертой. В остальных каретах (всех их было восемь) по трое и четверо
разместились другие члены семьи; за ними двигался экипаж доктора, затем,
на приличном расстоянии, - кэбы с клерками и прислугой; и в самом хвосте
- пустая карета, которая участвовала в похоронной процессии  только  для
того, чтобы общее число экипажей равнялось тринадцати.
   По Бэйсуотер-Род процессия двигалась шагом, но, свернув на менее люд-
ные улицы, перешла на рысцу и так и продолжала трусить до самого кладби-
ща, замедляя шаг только в фешенебельных кварталах. В первой карете  ста-
рый Джолион и Николае беседовали о своих завещаниях. Во второй - близне-
цы после единственной попытки завязать разговор замолчали  надолго:  оба
были глуховаты и не пожелали напрягать слух, чтобы расслышать друг  дру-
га. Джемс только раз прервал молчание:
   - Надо присмотреть себе место на кладбище. Ты уже сделал какие-нибудь
распоряжения на этот счет?
   И Суизин, в ужасе уставившись на него, ответил:
   - Не говори мне о таких вещах!
   В четвертой карете разговаривали, время от времени выглядывая из  ок-
на, чтобы определить, долго ли ещД осталось ехать. Джордж заявил:  "Ста-
рушке уже давно пора было отправиться на тот свет". Он считал, что пере-
валивать за седьмой десяток не стоит. Молодой  Николае  кротко  заметил,
что это правило как будто не распространяется на Форсайтов. Джордж  ска-
зал, что покончит самоубийством в шестьдесят лет. Молодой Николае  улыб-
нулся, поглаживая свой длинный подбородок, и позволил себе усомниться  в
том, что его отцу понравится подобная теория: он нажил большое состояние
уже после шестидесяти лет. Хорошо, сказал Джордж, семьдесят -  это  пре-
дел; самое время умереть и оставить деньги детям. Тут в разговор вмешал-
ся Сомс, который до сих пор молчал; он не забыл ещД "гробовщика"  и  те-
перь, еле приподняв веки, заявил, что так могут говорить люди,  у  кото-
рых, собственно, денег никогда и не водилось. Сам он намерен прожить как
можно дольше. Это был намек на Джорджа, денежные дела  которого  находи-
лись в очень скверном состоянии. Боснии пробормотал  рассеянно:  "Браво,
браво!" Джордж зевнул, и разговор прекратился.
   Катафалк подъехал к кладбищу; гроб понесли к часовне,  и  провожающие
парами последовали  за  ним.  Эта  стража,  связанная  с  умершей  узами
родства, представляла собой внушительное, примечательное зрелище на фоне
громадного Лондона с его ошеломляющим многообразием жизни,  его  бесчис-
ленными делами, радостями, обязанностями, с его ужасающей черствостью  и
эгоизмом.
   Форсайты собрались, чтобы восторжествовать над  всем  этим,  показать
свою цепкость и свою сплоченность, блестящим образом  продемонстрировать
закон собственности, в который уходило корнями их семейное древо, широко
раскинувшее свои ветви, - закон, питающий соками  это  древо,  достигшее
зрелости в положенный час. Дух старой женщины, покоившейся вечным  сном,
взывал к ним. Это был еД последний призыв к сплоченности, в которой  ко-
ренилась их мощь; умерев в тот миг, когда древо было ещД в полном  расц-
вете, она в последний раз восторжествовала над жизнью.
   Жизнь уберегла еД. Энн не суждено было видеть, как ветви этого  древа
поникнут под собственной тяжестью. Она не могла знать, что происходит  в
сердцах людей, провожающих еД. Тот же самый закон, повинуясь которому из
прямой тоненькой девушки она стала  женщиной,  взрослой  и  сильной,  из
взрослой женщины - старухой, костлявой, дряхлой, похожей на колдунью,  -
старухой, чья индивидуальность с каждым годом проявлялась  все  резче  и
резче, как будто мало-помалу с неД спадал тот лоск, который  наводит  на
нас общение с внешним миром, - тот же самый закон действовал всегда,  он
действовал и сейчас в семье, за ростом которой она следила, как мать.
   Она знала  еД  молодой,  набирающей  силы,  она  знала  еД  окрепшей,
сильной, и прежде чем глазам Энн суждено было увидеть иное,  она  умерла
Энн напрягла бы всю свою волю, и, кто знает, может быть,  еД  старческим
пальцам и трепетным поцелуям удалось бы продлить молодость и  поддержать
мощь семьи, хотя бы не надолго. Увы, даже тетя Энн не могла  бороться  с
Природой.
   "На пороге гибели стоит гордость!" И согласно этому изречению - тако-
ва злая ирония Природы - семья Форсайтов выстроилась на  последний  тор-
жественный парад, предшествующий еД гибели. Их лица - тюремщики мыслей -
большей частью были бесстрастно  обращены  вниз;  но  время  от  времени
кто-нибудь поднимал голову и хмурил брови, будто следя за каким-то  тре-
вожным видением, промелькнувшим на стенах часовни, будто прислушиваясь к
звукам, таившим какую-то угрозу. И слова молитвы, произносимые невнятны-
ми голосами, в которых слышалась одна и та же нотка, придававшая всем им
неуловимое семейное сходство, звучали странно, словно ктото один  тороп-
ливо бормотал их, повторяя каждое слово по нескольку раз подряд.
   Служба в часовне кончилась, и провожающие снова выстроились  в  ряды,
охраняя путь умершей к могиле. Склеп был открыт, и  вокруг  него  стояли
люди, одетые во все черное.
   Отсюда, с этого священного поля, где нашли последний покой многие сы-
ны и дочери  великого  класса  буржуазии,  глаза  Форсайтов  устремились
вдаль, поверх стада  могил.  Там,  растянувшись  на  необозримое  прост-
ранство, под сумрачным небом лежал Лондон, скорбящий о потере своей  до-
чери, скорбящий вместе с этими людьми, столь дорогими еД сердцу, о поте-
ре той, кто была для них матерью и защитницей. Тысячи  шпилей  и  домов,
смутно видневшихся сквозь серую мглу, затянувшую паутиной  эту  твердыню
собственности, благоговейно склонялись перед могилой, где лежала старей-
шая представительница рода Форсайтов.
   Несколько слов, горсточка земли, гроб поставлен на место - и тетя Энн
обрела последнее успокоение.
   Склонив седые головы, вокруг склепа стали пятеро братьев, пятеро опе-
кунов усопшей; они позаботятся, чтобы Энн было хорошо там, куда она  уш-
ла. ЕД небольшое состояние пусть останется здесь с ними, но все то,  что
должно сделать, будет сделано.
   Затем они отошли один за другим и, надев цилиндры, повернулись к  но-
вой надписи на мраморной доске семейного склепа:
   СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЭНН ФОРСАЙТ, дочери погребенных здесь Джолиона  и  Энн
Форсайт, усопшей сентября 27-го 1886 года в возрасте  восьмидесяти  семи
лет и четырех дней.
   Скоро, - может быть, понадобится ещД одна надпись. Странной  и  мучи-
тельной казалась эта мысль, потому что они как-то  не  задумывались  над
тем, что Форсайты могут умирать. И всем им захотелось  оставить"  позади
эту боль, этот обряд, напоминавший о том, о  чем  невыносимо  думать,  -
поскорее оставить все позади, вернуться к своим делам и забыть.
   К тому же было прохладно; ветер, проносившийся над  могилами,  словно
медленно разъединяющая Форсайтов сила, дохнул в лицо холодом; они разби-
лись на группы и стали торопливо рассаживаться по каретам,  ожидавшим  у
выхода.
   Суизин сказал, что поедет завтракать к Тимоти, и  предложил  подвезти
кого-нибудь. Привилегия ехать с Суизином в его маленьком экипаже показа-
лась весьма сомнительной; никто не воспользовался этим  предложением,  и
он уехал один. Джемс и Роджер двинулись следом - они тоже заедут позавт-
ракать - Постепенно разъехались и  остальные;  старый  Джолион  захватил
троих племянников: он чувствовал потребность видеть перед собой  молодые
лица.
   Сомс, которому нужно было сделать кое-какие  распоряжения  в  кладби-
щенской конторе, отправился вместе с Босини. Ему хотелось  поговорить  с
ним, и, покончив дела на кладбище, они пошли пешком на Хэмстед,  позавт-
ракали в "Спэньярдс-Инн" и занялись обсуждением деталей постройки  дома;
затем оба сели в трамвай и доехали до Мраморной арки, где Боснии распро-
щался и пошел на Стэнхоп-Гейт навестить Джун.
   Сомс вернулся домой в прекрасном настроении и за обедом сообщил  Ирэн
о своем разговоре с Боснии, который, оказывается, на самом деле толковый
человек; кроме того, они отлично прогулялись, а это хорошо действует  на
печень - Сомс мало двигался за последнее время, - и вообще  день  прошел
прекрасно. Если бы не смерть тети Энн, он повез бы Ирэн в театр; но  ни-
чего не поделаешь, придется провести вечер дома.
   - "Пират" несколько раз спрашивал о тебе, - вдруг сказал Сомс. И, по-
винуясь какому-то безотчетному желанию утвердить своД право собственнос-
ти, он встал с кресла и запечатлел поцелуй на плече жены.


   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   I. ДОМ СТРОИТСЯ

   Зима выдалась бесснежная. В делах особой спешки не было, и, поразмыс-
лив, прежде чем прийти к окончательному решению. Сомс понял, что  сейчас
самое подходящее время для стройки. Таким образом, к концу апреля  остов
дома в Робин-Хилле был готов.
   Теперь, когда деньги его принимали видимую форму, Сомс  ездил  в  Ро-
бин-Хилл один, два, а то и три раза в неделю и часами бродил по участку,
стараясь не запачкаться, безмолвно проходил сквозь рамки будущих дверей,
кружил на дворе у колонн.
   Возле колонн Сомс застаивался по  нескольку  минут,  словно  стараясь
прощупать взглядом их добротность.
   На тридцатое апреля у него с Боснии была назначена проверка счетов, и
за пять минут до условленного времени Сомс вошел в палатку, которую  ар-
хитектор разбил для себя возле старого дуба.
   Счета были уже разложены на складном столе, и Сомс, молча кивнув, уг-
лубился в них. Прошло довольно долгое время, прежде чем он поднял  голо-
ву.
   - Ничего не понимаю, - сказал он наконец. -  Тут  же  перерасходовано
чуть ли не семьсот фунтов!
   Бросив взгляд на лицо Босини, он быстро добавил:
   - Надо быть потверже с этим народом, сдерживайте их. Если не присмат-
ривать, они будут драть без всякого стеснения. Сбрасывайте на круг  про-
центов десять. Я не буду возражать, если вы перерасходуете  какую-нибудь
сотню фунтов!
   Босини покачал головой.
   - Я сократил все, что мог, до последнего фартинга!
   Сомс раздраженно толкнул стол, так что все счета разлетелись по  зем-
ле.
   - Ну, знаете, - взволнованно сказал он, - натворили вы дел!
   - Я вам сто раз говорил, - резко ответил архитектор,  -  что  расходы
сверх сметы неизбежны. Я же предупреждал вас об этом!
   - Знаю, - буркнул Сомс, - и я бы не стал спорить  из-за  каких-нибудь
десяти фунтов. Но кто мог предположить, что ваше "сверх сметы"  вырастет
в семь сотен?
   Это далеко не пустяковое столкновение обострялось  характерными  осо-
бенностями их обоих. Увлечение своей идеей,  образом  дома,  который  он
создал и мысленно видел осуществленным, заставляло Босини нервничать при
мысли, что его остановят на середине работы или заставят пойти на  комп-
ромисс; не менее искреннее и горячее  желание  Сомса  получить  за  свои
деньги все самое лучшее лишало его способности понять, почему вещи стои-
мостью в тринадцать шиллингов нельзя купить за двенадцать.
   - Не надо мне было связываться с вашим домом, - сказал вдруг  Босини.
- Вы не даете мне ни минуты покоя. Вам хочется получить за  свои  деньги
ровно вдвое больше, чем получил бы на вашем месте другой, а теперь, ког-
да я выстроил вам дом, равного которому не будет во  всем  графстве,  вы
отказываетесь платить за него. Если вам хочется расторгнуть  договор,  я
найду средства покрыть перерасход, но будь я проклят, если хоть  пальцем
шевельну для вашего дома!
   Сомс взял себя в руки. Зная, что у Боснии нет денег, он счел его  уг-
розу нелепой. Кроме того, он понимал, что  постройка  дома,  захватившая
его целиком, оттянется на неопределенное время и как раз в тот критичес-
кий момент, когда личное наблюдение архитектора решает все дело.  Уж  не
говоря о том, что надо подумать и об Ирэн! Она  очень  странно  держится
последнее время. Сомс был убежден, что Ирэн примирилась с мыслью о новом
Доме только из расположения к Боснии. Не стоит идти на открытую ссору  с
ней.
   - Вы напрасно злитесь, - сказал он. - Уж если я как-то мирюсь с этим,
то вам нечего выходить из себя. Я только хотел сказать, что, раз вы  на-
зываете мне определенную сумму, я хочу... я хочу наконец составить  себе
ясную картину.
   - Послушайте меня, - сказал Боснии, и Сомса неприятно поразила злоба,
горевшая в его глазах. - Вы купили мои знания баснословно дешево. За  те
труды и за то количество времени, которые я вкладываю в  эту  постройку,
вам пришлось бы уплатить Литлмастеру или какомунибудь другому болвану  в
четыре раза больше. В сущности говоря, вы ищете первосортного архитекто-
ра за третьесортный гонорар, и вы нашли как раз то, что вам нужно!
   Сомс понял, что Боснии не шутит, и, несмотря на все своД раздражение,
живо представил себе последствия ссоры.  Постройка  не  докончена,  жена
взбунтовалась, сам он - всеобщее посмешище.
   - Давайте просмотрим счета как следует, - угрюмо сказал он, - и выяс-
ним, куда ушли деньги.
   - Хорошо, - согласился Босини, - только не будем затягивать. Мне  ещД
надо заехать за Джун перед театром.
   Сомс покосился на него и спросил:
   - Где вы встретитесь с Джун, у  нас?  Босини  вечно  торчал  на  Мон-
пелье-сквер!
   Накануне ночью был дождь - весенний дождь, и от земли шел сочный  за-
пах трав. Теплый, мягкий ветер шевелил листья и золотистые почки на ста-
ром дубе, черные дрозды, пригретые солнцем, высвистывали сердце до дна.
   Был один из тех дней, когда весна вдруг вдохнет  в  человека  смутное
томление, сладкую тоску, негу, и он станет недвижно, смотрит на  листья,
цветы и протягивает руки навстречу сам не зная чему. Земля дышала слабым
теплом, украдкой пробивавшимся сквозь холодные  покровы,  в  которые  еД
укутала зима. Своей долгой лаской земля манила людей лечь в еД  объятия,
приникнуть к ней всем телом, прижать губы к еД груди.
   В такой же день Сомс добился от Ирэн слова, которого ему пришлось так
долго ждать. Сидя на стволе упавшего дерева, он в двадцатый раз повторял
ей, что, если брак их окажется неудачным, она  получит  свободу,  полную
свободу!
   - Поклянитесь! - сказала тогда Ирэн.
   Несколько дней назад она напомнила ему об этой клятве. Он ответил:
   - Глупости! Я не мог обещать подобный вздор!
   И, как нарочно, сейчас Сомс вспомнил об этом. Чего только  влюбленный
не наобещает женщине! Тогда он готов был поклясться в чем  угодно,  лишь
бы завоевать еД! Он повторил бы свою клятву и сейчас, если б этим  можно
было расшевелить Ирэн, но еД ничем не расшевелишь, у неД ледяная кровь!
   И вместе со сладкой свежестью весеннего ветра на Сомса нахлынули вос-
поминания - воспоминания о его сватовстве.
   Весной 1881 года он гостил у  своего  школьного  товарища  и  клиента
Джорджа Ливерседжа, который, решив заняться разработкой лесных участков,
имевшихся у него по соседству с Борнмутом, поручил Сомсу образовать ком-
панию из подходящих людей для проведения этих планов в жизнь. Миссис Ли-
верседж, полагая, что такая затея будет вполне уместна, устроила в честь
Сомса музыкальный вечер. Когда развлечение это, от которого Сомс - чело-
век не музыкальный - ничего, кроме скуки, не испытывал, подходило к кон-
цу, взгляд его остановился на девушке в трауре, стоявшей поодаль от дру-
гих гостей. Черное платье из легкой, облегающей материи обрисовывало ли-
нии еД стройного, ещД совсем худенького тела, руки  в  черных  перчатках
были сложены, губы слегка улыбались, большие темные глаза блуждали с од-
ного лица на другое. ЕД волосы, собранные в узел низко на затылке,  поб-
лескивали над черным воротником, словно кольца отполированного  металла.
И пока Сомс глядел на неД, им незаметно овладело то чувство, которое ра-
но или поздно настигает многих  людей,  -  чувство  какого-то  странного
удовлетворения, какой-то странной полноты; словом, то, что  романисты  и
пожилые дамы называют любовью с первого взгляда. Продолжая украдкой наб-
людать за девушкой, Сомс подошел к хозяйке и, став  рядом,  стал  упрямо
ждать, когда кончится музыка.
   - Кто эта блондинка с темными глазами? - спросил он.
   - А, это мисс Эрон. ЕД отец, профессор Эрон, умер в  этом  году.  Она
живет у мачехи. Славная девушка, хорошенькая, но совсем без денег!
   - Представьте меня, пожалуйста, - сказал Сомс.
   Тем для беседы с ней у Сомса нашлось не много, да и это  немногое  не
помогло ей разговориться. Но Сомс уехал с твердым намерением снова пови-
дать еД. Он достиг своей цели случайно, встретив Ирэн как-то на набереж-
ной в обществе мачехи, которая обычно прогуливалась здесь между  двенад-
цатью и часом дня. Сомс не замедлил познакомиться с этой дамой и  вскоре
же распознал в ней ту союзницу, которая и была ему  нужна.  Безошибочное
чутье к материальной подоплеке семейной жизни быстро помогло ему  разоб-
раться в том, что Ирэн стоила мачехе гораздо больше тех пятидесяти  фун-
тов в год, которые оставил ей отец; кроме того,  он  понял,  что  миссис
Эрон - женщина в расцвете лет - мечтает о вторичном замужестве.  Необыч-
ная расцветающая красота падчерицы мешала осуществлению этих мечтаний. И
Сомс, вкрадчивый и упорный, как и всегда, составил себе план действий.
   Он уехал из Борнмута, ничем не выдав своих  чувств,  но  через  месяц
вернулся и на этот раз повел разговор не с самой девушкой, а с  мачехой.
Он пришел к окончательному решению, он согласен ждать сколько угодно.  И
Сомсу пришлось ждать долго, а тем временем Ирэн  расцветала,  смягчались
линии еД девической фигуры, молодая кровь зажигала еД  глаза,  согревала
теплом матовые щеки; и, встречаясь с Ирэн,  Сомс  всякий  раз  делал  ей
предложение и после каждой встречи с тяжестью на сердце,  но  попрежнему
настойчивый и безмолвный, как могила, уезжал обратно в Лондон,  увозя  с
собой еД отказ. Он пытался уяснить себе тайные причины еД  упорства,  но
проблеск истины мелькнул перед ним только раз. Это было на одном из  тех
танцевальных вечеров, которые служат единственной отдушиной для темпера-
мента курортной публики. Сомс сидел рядом с Ирэн в нише  окна,  взволно-
ванный вальсом, который только что протанцевал с ней. Она  взглянула  на
него поверх медленно колыхавшегося веера, и Сомс потерял голову. Схватив
еД руку, он прижался к ней губами повыше кисти. Ирэн содрогнулась  -  до
сих пор он не может забыть ни той дрожи, ни того  неудержимого  отвраще-
ния, которое было в еД глазах.
   Спустя год она уступила. Что побудило еД к этому, Сомс так и  не  мог
узнать; он не добился объяснений и от миссис Эрон - женщины, не лишенной
дипломатических талантов. Как-то раз,  уже  после  свадьбы,  он  спросил
Ирэн: "Почему ты столько раз отказывала мне?"  Она  ответила  молчанием.
Загадка с первого же дня встречи - она осталась неразгаданной и  до  сих
пор...
   Боснии стоял в дверях палатки; на его красивом, резко очерченном лице
мелькало какое-то странное, и тоскливое и радостное,  выражение,  словно
он тоже ждал, что весеннее небо пошлет ему блаженство, и  чуял  близость
счастья в весеннем воздухе. Сомс смотрел на архитектора. Почему  у  него
такой счастливый вид? Что значат эти улыбающиеся губы и глаза?  Чего  он
ждет? Сомс не понимал, чего может ждать Боснии, вдыхая всей  грудью  ве-
тер, несущий запах цветов. И снова Сомс почувствовал неловкость  в  при-
сутствии этого человека, которого привык презирать. Он  быстро  пошел  к
дому.
   - Единственный подходящий цвет для изразцов, - услышал Сомс, -  крас-
ный с сероватым отливом, это даст впечатление прозрачности. Мне бы хоте-
лось посоветоваться с Ирэн. Я заказал лиловые кожаные портьеры для  две-
рей во внутренний двор; а если стены в  гостиной  покрыть  легким  слоем
кремовой краски, то впечатление  прозрачности  ещД  усилится.  Надо  до-
биться, чтобы вся внутренняя отделка была пронизана тем, что я бы назвал
обаянием.
   - Вы хотите сказать, что у моей жены есть обаяние?
   Босини уклонился от ответа.
   - В центре двора нужно посадить ирисы.
   Сомс высокомерно улыбнулся.
   - Я загляну как-нибудь к Бичу, - сказал он, - посмотрим, что  у  него
найдется.
   Больше говорить было не о чем, но по дороге на станцию Сомс спросил:
   - Вы, вероятно, очень высокого мнения о вкусе Ирэн?
   - Да.
   В этом резком ответе ясно послышалось: "Если вам хочется поговорить о
ней, найдите себе другого собеседника!"
   И угрюмая тихая злоба, не оставлявшая Сомса все это утро, разгорелась
в нем ещД сильнее.
   Дальше они шли молча, и только у самой станции Сомс спросил:
   - Когда вы думаете кончить?
   - К концу июня, если вы действительно хотите поручить мне и отделку.
   Сомс кивнул.
   - Но вы, конечно, сами понимаете, - сказал он, -  что  дом  обходится
мне гораздо дороже, чем я рассчитывал. Не мешает вам также знать, что  я
мог бы отказаться от постройки, но не в моих  правилах  бросать  начатое
дело!
   Боснии промолчал. И Сомс покосился на него с выражением какой-то  со-
бачьей злости в глазах, ибо, несмотря на всю его утонченность и  высоко-
мерную выдержку денди, квадратная челюсть  и  линия  рта  придавали  ему
сходство с бульдогом.
   Когда в тот же вечер Джун приехала к семи  часам  на  Монпелье-сквер,
горничная Билсон сказала ей, что мистер Босини в гостиной,  миссис  Сомс
одевается и сейчас сойдет. Она доложит ей, что мисс Джун приехала.
   Но Джун остановила еД.
   - Ничего, Билсон, - сказала она. - Я пройду в  комнаты.  Не  торопите
миссис Сомс.
   Джун сняла пальто, а Билсон, даже не открыв перед ней дверь в  гости-
ную, с понимающим видом убежала вниз, в кухню.
   Джун задержалась на секунду перед небольшим старинным зеркалом в  се-
ребряной раме, висевшим над дубовым сундучком,  -  стройная,  горделивая
фигурка, решительное личико, белое платье, вырезанное полумесяцем вокруг
шеи, слишком тоненькой для такой копны золотисто-рыжих вьющихся волос.
   Она тихонько открыла дверь в гостиную, чтобы захватить Босини  врасп-
лох. В комнате плавал сладкий, душный запах цветущих азалий.
   Джун глубоко вдохнула аромат и услышала его голос не в самой комнате,
а где-то совсем близко:
   - Мне так хотелось поговорить с вами, а теперь уже нет времени!
   Голос Ирэн ответил:
   - А за обедом?
   - Как можно говорить, когда...
   Первой мыслью Джун было уйти, но вместо этого она  прошла  через  всю
комнату к стеклянной двери, выходившей во дворик. Запах азалий шел отту-
да, и спиной к Джун, низко склонясь над золотисто-розовыми цветами, сто-
яли еД жених и Ирэн.
   Молча, но не чувствуя ни малейшего стыда, с пылающим лицом и горящими
гневом глазами девушка смотрела на них.
   - Приезжайте в воскресенье одна, я покажу вам дом.
   Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх  азалий.  Это  не  был
взгляд кокетки - нет, Джун уловила в нем нечто худшее для себя: так мог-
ла смотреть только женщина, боявшаяся  сказать  своим  взглядом  слишком
много.
   - Я обещала поехать кататься с дядей...
   - С тем толстым? Пусть привезет вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять
миль - и лошади его промнутся.
   - Бедный дядя Суизин!
   Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головок-
ружение.
   - Приезжайте! Я прошу вас!
   - Зачем?
   - Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне.
   Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это  затре-
петали цветы:
   - Я и хочу помочь!
   Джун шагнула в открытую дверь.
   - Как здесь душно! - сказала она. - Я задыхаюсь от этого запаха!
   ЕД глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо.
   - Вы говорили о доме? Я его ещД не видела, давайте поедем  в  воскре-
сенье!
   Румянец сбежал с лица Ирэн.
   - В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, - ответила она.
   - С дядей Суизином! Вот ещД. Его можно отставить!
   - Нет, это не в моих привычках!
   Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса.
   - Ну что ж, все ждут обеда, - сказала Ирэн, со странной улыбкой пере-
водя взгляд с одного лица на другое, - а обед ждет нас.

   II. ПРАЗДНИК ДЖУН

   Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини - напротив
Сомса.
   В молчании был съеден суп - прекрасный, хотя  чуточку  и  густоватый;
подали рыбу. В молчании разложили еД по тарелкам.
   Босини отважился:
   - Сегодня первый весенний день.
   Ирэн тихо отозвалась:
   - Да, первый весенний день.
   - Какая это весна! - сказала Джун. - Дышать нечем!
   Никто не возразил ей.
   Рыбу унесли - чудесную дуврскую камбалу. И Билсон подала бутылку шам-
панского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой.
   Сомс сказал:
   - Шампанское сухое.
   Подали отбивные котлеты, украшенные  розовой  гофрированной  бумагой.
Джун отказалась от них, и снова наступило молчание.
   Сомс сказал:
   - Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет.
   Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли.
   Ирэн спросила:
   - Фил, вы слышали моего дрозда?
   Босини ответил:
   - Как же! Он теперь заливается по-весеннему. Я ещД в сквере его  слы-
шал, когда шел сюда.
   - Он такая прелесть!
   - Прикажете салату, сэр?
   Унесли и жареных цыплят.
   Заговорил Сомс:
   - Спаржа неважная. Босини, стаканчик хереса к сладкому? Джун, ты сов-
сем ничего не пьешь!
   Джун сказала:
   - Ты же знаешь, что я никогда не пью. Вино - гадость!
   Подали яблочную шарлотку на серебряном блюде. И, улыбаясь, Ирэн  ска-
зала:
   - Азалии в этом году необыкновенные!
   Босини пробормотал в ответ:
   - Необыкновенные! Совершенно изумительный запах!
   Джун сказала:
   - Не понимаю, как можно восхищаться этим запахом! Билсон,  дайте  мне
сахару, пожалуйста.
   Ей подали сахар, и Сомс заметил:
   - Шарлотка удалась!
   Шарлотку унесли. Наступило долгое молчание. Ирэн подозвала  Билсон  и
сказала:
   - Уберите азалии. Мисс Джун не нравится их запах.
   - Нет, пусть стоят, - сказала Джун.
   По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру.
И Сомс спросил:
   - Почему у нас не бывает испанских маслин?
   Но никто не ответил ему.
   Маслины убрали. Подняв бокал, Джун попросила:
   - Налейте мне воды, пожалуйста.
   Ей налили. Принесли серебряный поднос с немецкими сливами. Долгая па-
уза. Все мирно занялись едой.
   Босини пересчитал косточки:
   - Нынче - завтра - сбудется...
   Ирэн докончила мягко:
   - Нет... Какой сегодня красивый закат! Небо красное как рубин.
   Он ответил:
   - А сверху тьма.
   Глаза их встретились, и Джун воскликнула презрительным тоном:
   - Лондонский закат!
   Подали египетские сигареты в серебряном ящичке. Взяв одну. Сомс спро-
сил:
   - Когда начало спектакля?
   Никто не ответил; подали турецкий кофе в эмалевых чашечках.
   Ирэн сказала, спокойно улыбаясь:
   - Если бы...
   - Если бы что? - спросила Джун.
   - Если бы всегда была весна!
   Подали коньяк; коньяк был старый, почти бесцветный. Сомс сказал:
   - Боснии, наливайте себе.
   Боснии выпил рюмку коньяку; все поднялись из-за стола.
   - Позвать кэб? - спросил Сомс.
   Джун ответила:
   - Нет. Принесите мне пальто, Билсон.
   Пальто принесли.
   Ирэн подошла к окну и тихо сказала:
   - Какой чудесный вечер! Вон уж и звезды.
   Сомс прибавил:
   - Ну, желаю вам хорошо провести время.
   Джун ответила с порога:
   - Благодарю. Пойдемте, Фил.
   Боснии отозвался:
   - Иду.
   Сомс улыбнулся язвительной улыбкой и сказал:
   - Всего хорошего!
   Стоя в дверях, Ирэн провожала их взглядом.
   Боснии крикнул:
   - Спокойной ночи!
   - Спокойной ночи! - мягко ответила Ирэн.
   Джун потащила жениха на империал омнибуса, сказав, что ей хочется по-
дышать воздухом, и всю дорогу просидела молча, подставив лицо ветру.
   Кучер оглянулся на них разок-другой, собираясь пуститься в  разговор,
но передумал. Не очень-то веселая парочка! Весна хозяйничала и у него  в
крови. Ему не терпелось поболтать,  он  причмокивал  губами,  размахивал
кнутом, подгоняя лошадей, и даже они, бедняжки,  учуяли  весну  и  целых
полчаса весело цокали копытами по мостовой.
   Весь город ожил в этот вечер; ветви в уборе молодой листвы, тянувшие-
ся к небу, ждали, что ветерок принесет им какой-то дар. Недавно  зажжен-
ные фонари мало-помалу разгоняли сумрак, и  человеческие  лица  Казались
бледными под их светом, а наверху большие белые облака  быстро  и  легко
летели по пурпурному небу.
   Мужчины во фраках шли, распахнув пальто, бойко взбегали по ступенькам
клубов; рабочий люд бродил по улицам; и женщины -  Те  женщины,  которые
гуляют одиночками в этот час, одиночками движутся против течения, - мед-
ленной, выжидающей походкой проходили по тротуару, мечтая о хорошем  ви-
не, хорошем ужине  да  изредка,  урывками,  о  поцелуях,  не  оплаченных
деньгами.
   Эти люди, бесконечной вереницей проходившие в свете уличных  фонарей,
под небом, затянутым бегущими облаками, все как один несли с собой будо-
ражащую радость, которую вселило в них пробуждение весны. Все до одного,
как те мужчины в пальто нараспашку, они сбросили с себя броню касты, ве-
рований, привычек и лихо заломленной шляпой,  походкой,  смехом  и  даже
молчанием раскрывали то, что единило их всех под этим пылающим  страстью
небом.
   Боснии и Джун молча вошли в театр и поднялись на свои  места  в  ложе
верхнего яруса. Пьеса уже началась, и полутемный зал с правильными ряда-
ми людей, смотрящих в одном направлении, напоминал огромный сад,  полный
цветов, которые повернули головки к солнцу.
   Джун ещД ни разу в жизни не была в верхнем ярусе. С тех  пор  как  ей
исполнилось пятнадцать лет, она всегда ходила с дедушкой в партер, и  не
просто в партер, а на самые лучшие места - в середину третьего ряда кре-
сел, - которые старый Джолион задолго до спектакля заказывал у Грогэна и
Бойнза по дороге домой из Сити;  билеты  клались  во  внутренний  карман
пальто, туда, где лежал портсигар и неизменная пара кожаных перчаток,  а
потом передавались Джун, с тем чтобы она держала их у себя до дня  спек-
такля. И в этих креслах они терпеливо высиживали любую пьесу -  высокий,
прямой старик с величаво-спокойной седой головой и миниатюрная  девушка,
подвижная, возбужденная, с золотисто-рыжей головкой, - а на обратном пу-
ти Джолион неизменно говорил об актере, исполнявшем главную роль:
   - Э-э, какое убожество! Ты бы посмотрела Бобсона!
   Джун предвкушала много радости от этого вечера: они  пошли  в  театр,
никому не сказавшись, без провожатых; на Стэнхоп-Гейт и  не  подозревали
об этом - там считалось, что Джун уехала к Сомсу. Джун  надеялась  полу-
чить вознаграждение за эту маленькую хитрость, на которую она пошла ради
жениха: она надеялась, что сегодняшний вечер разгонит  плотное  холодное
облако, и их отношения - такие странные, такие мучительные за  последнее
время - станут снова простыми и радостными, как это было  до  зимы.  Она
пришла сюда с твердым намерением добиться определенности и теперь  смот-
рела на сцену, сдвинув брови, ничего не видя перед собой, крепко стиснув
руки. Ревнивые подозрения терзали и терзали еД сердце.
   Может быть, Босини и догадывался о том, что происходит с ней, но виду
он не показывал.
   Опустился занавес. Первый акт кончился.
   - Здесь страшно жарко! - сказала девушка. - Мне хочется на воздух.
   Она была очень бледна, и она прекрасно знала - нервы еД были напряже-
ны, и ничто не могло ускользнуть от еД внимания, - что Босини и  неловко
и мучительно с ней.
   В глубине театра был балкон, выходивший на улицу; Джун  завладела  им
и, облокотившись на балюстраду, молча ждала, когда Босини заговорит.
   Наконец она не выдержала:
   - Я хотела поговорить с вами. Фил.
   - Да?
   Настороженная нотка в его голосе заставила еД вспыхнуть,  слова  сами
слетели с губ:
   - Вы не позволяете мне быть ласковой с вами; вот уже сколько  времени
я...
   Босини пристально смотрел на улицу. Он молчал.
   Джун горячо продолжала:
   - Вы же знаете, ради вас я готова на все  -  я  хочу  быть  всем  для
вас...
   С улицы донесся шум, и, смешавшись с ним, пронзительный  звонок  воз-
вестил о конце антракта. Джун не шевельнулась. В еД душе происходила от-
чаянная борьба. Поставить все на карту? Бросить вызов тому влиянию,  той
притягательной силе, которые отнимают у неД Босини? Не  в  еД  характере
было отступать, и она сказала:
   - Фил, возьмите меня в Робин-Хилл в воскресенье!
   Улыбаясь робкой улыбкой, то и дело сбегавшей с еД губ,  прилагая  все
старания - какие старания! - к тому, чтобы он не заметил  пытливости  еД
взгляда, Джун впилась глазами в его лицо, увидела, как  оно  дрогнуло  в
нерешительности, увидела беспокойную складку,  залегшую  между  бровями,
румянец, заливший его щеки. Он ответил:
   - Только не в это воскресенье, дорогая, как-нибудь в другой раз.
   - Почему не в это? Я не помешаю вам.
   Он сделал над собой видимое усилие и сказал:
   - Я буду занят.
   - Вы поедете с...
   Глаза Босини загорелись гневом; он пожал плечами и ответил:
   - Я буду занят и не смогу показать вам дом!
   Джун до крови закусила губу; она  пошла  обратно  в  зал,  не  сказав
больше ни слова, но не смогла сдержать слезы гнева, залившие ей лицо.  К
счастью, огни были уже потушены, и никто не видел еД горя.
   Но в мире Форсайтов ни один человек не может считать  себя  застрахо-
ванным от посторонних взглядов.
   Из третьего ряда за ними следили Юфимия - младшая дочь Николаев  -  и
еД замужняя сестра, миссис Туитимен.
   Они рассказали у Тимоти, что видели в театре Джун и еД жениха.
   - В партере?
   - Нет, не в...
   - А! В амфитеатре. У молодежи теперь считается очень модным ходить  в
амфитеатр!
   - Да нет, не в этом дело... Они были в... Вообще вся эта  история  не
надолго. Маленькая Джун просто метала гром и молнии!
   Со слезами восторга они рассказали, как  Джун,  возвращаясь  на  своД
место посредине действия, отшвырнула ногой чей-то цилиндр и каким взгля-
дом ответил на хозяин цилиндра. Юфимия имела привычку закатываться безз-
вучным смехом, в конце неожиданно переходившим в визг,  и  когда  миссис
Смолл всплеснула руками, сказав: "Господи боже!  Отшвырнула  цилиндр?  -
Юфимия начала так взвизгивать, что пришлось приводить еД в чувство нюха-
тельными солями. Выйдя от тетушек, она сказала миссис Туитимен:
   - Отшвырнула цили-индр! О-о! Я больше не могу!
   Для "маленькой Джун" этот вечер, задуманный, как праздник, был  самым
тяжелым за всю еД жизнь. Видит бог, она делала все, чтобы задушить  свою
гордость, свои подозрения, свою ревность!
   Прощаясь с женихом у дверей дома, Джун все ещД  крепилась;  сознание,
что Босини нужно отвоевать во что бы то ни стало,  поддерживало  еД,  и,
только прислушиваясь к его удаляющимся шагам, она поняла, как велико  еД
несчастье.
   Безмолвный "миссионер" открыл ей дверь. Она хотела проскользнуть  не-
замеченной к себе в комнату, но старый Джолион, услышав еД  шаги,  вышел
из столовой.
   - Зайди выпить молока, - сказал он. - Тебе оставили горячее.  Как  ты
поздно! Где ты была?
   Джун стала у камина в той самой позе, в какой стоял еД  дед,  вернув-
шись в тот июньский вечер из оперы: поставив одну ногу на решетку, опер-
шись рукой - о каминную доску. Каждую минуту готовая разрыдаться, она не
заботилась о своих словах.
   - Мы обедали у Сомса.
   - Гм! У этого собственника! Кто там был? Его жена, Босини?
   - Да.
   От глаз старого Джолиона,  прикованных  к  внучке,  было  так  трудно
скрыть что-нибудь; но в эту минуту Джун не смотрела на деда, а когда она
повернулась к нему, старый Джолион сейчас же опустил глаза. Того, что он
видел, было достаточно, вполне достаточно. Старый Джолион нагнулся к ка-
мину достать молоко и, отвернувшись, проворчал:
   - Не надо так поздно засиживаться в гостях: ты совсем расклеилась.
   Он закрылся газетой, сердито зашуршав страницами; но когда  Джун  по-
дошла поцеловать его, старый Джолион сказал  "Спокойной  ночи,  родная!"
таким взволнованным, таким необычным для него голосом,  что  девушке  не
оставалось ничего другого, как поскорее выйти из комнаты, чтобы не  раз-
разиться при нем рыданиями, которые стихли в еД  спальне  только  поздно
ночью.
   Когда дверь за Джун затворилась, старый Джолион бросил газету и уста-
вился прямо перед собой долгим, тревожным взглядом.
   "Негодяй! - думал он. - Я так и знал, что она хлебнет с ним горя!"
   Тревожные мысли и подозрения, тем более мучительные, что он  чувство-
вал себя бессильным остановить или повернуть по-своему ход событий, над-
винулись на старого Джолиона со всех сторон.
   Уж не собирается ли этот субъект играть  ею?  Ему  хотелось  пойти  и
крикнуть: "Эй вы, сэр! Уж не собираетесь ли вы играть моей внучкой?"  Но
разве это возможно? Зная мало, вернее, ничего не зная, он все же с безо-
шибочной проницательностью чувствовал что-то  неладное.  Он  подозревал,
что Босини слишком зачастил на Монпельесквер.
   "Может быть, он и не мерзавец, - думал старый Джолион. - У него хоро-
шее лицо, но что-то странное в нем есть. Я не понимаю этого человека!  И
никогда не пойму! Говорят, он работает как вол,  но  ничего  путного  из
этого пока что не получается. Он совершенно непрактичный, беспорядочный.
Приходит сюда и сидит, как - сыч. Спросишь, каким  вином  его  угостить,
отвечает: "Благодарю вас! Все равно!" Предложишь сигару - он курит еД  с
таким видом, словно это дешевая немецкая гадость. Я никогда не  замечал,
чтобы он смотрел на Джун так, как ему полагалось бы  смотреть;  а  между
тем, он не гонится за еД деньгами. Достаточно одного еД знака, и он сей-
час же вернет ей слово. Но она никогда не пойдет на это  никогда!  Будет
цепляться за него! Упорная как рок! Она от него не отступится!"
   Глубоко вздохнув, старый Джолион взялся за газету; может  быть,  хоть
здесь он найдет утешение.
   А Джун сидела у себя в комнате,  и  весенний  ветерок,  набушевавшись
вволю в парке, врывался в открытое окно, охлаждая  еД  пылающие  щеки  и
сжигая ей сердце.

   III. ПОЕЗДКА С СУИЗИНОМ

   В одном всем известном старинном сборнике школьных песен  есть  такие
строки:
   Смотрите! пуговицы в ряд на синем фраке как горят!
   Поет, свистит он, точно дрозд, - тра-ля-ля-ля-тра-ля-ля-ля!
   Не то чтобы Суизин пел и свистал, как дрозд, но, выйдя из дому и  ос-
мотрев свой выезд, остановившийся у подъезда, он был близок к тому, что-
бы промурлыкать себе под нос какой-нибудь мотивчик.
   Утро было теплое, как в июне. Подтверждая  слова  старинной  песенки,
Суизин нарядился в синий фрак и решил  обойтись  без  пальто,  предвари-
тельно сгоняв Адольфа три раз подряд на улицу, чтобы  окончательно  убе-
диться, что сегодня нет ни малейшего намека на  восточный  ветер;  синий
фрак так плотно облегал его внушительную фигуру, что,  вздумай  пуговицы
действительно гореть на солнце, это было бы простительно с  их  стороны.
Огромный и величественный, он стоял на панели, натягивая  лайковые  пер-
чатки; высокий, похожий на колокол цилиндр и величавость осанки придава-
ли облику Суизина первобытность, пожалуй, чрезмерную  для  Форсайта.  От
его густых, совершенно белых волос, которые Адольф слегка напомадил, шел
аромат опопанакса и сигар - тех самых сигар по сто сорок шиллингов  сот-
ня, о которых старый Джолион так пренебрежительно отозвался, заявив, что
не стал бы курить их и даром; для таких сигар надо иметь лошадиный желу-
док!..
   - Адольф!
   - Сэр!
   - Дайте новый плед!
   Никакими силами не добьешься, чтобы у этого бездельника был  элегант-
ный вид; а у миссис Сомс на этот счет глаз, наверное, наметан!
   - Откиньте верх у фаэтона; я еду... кататься... с дамой!
   Хорошенькой женщине непременно захочется показать свой наряд. Да,  он
едет с дамой! Словно опять вернулись прежние золотые денечки.
   Вот уже целая вечность, как Суизин не катался с  женщиной!  Последний
раз, если память ему не изменяет, это была Джули; несчастная старушенция
волновалась всю дорогу как кошка, и до такой степени вывела его из себя,
что, высадив еД на Бэйсуотер-Род, Суизин заявил: "Чтобы я ещД раз  повез
тебя кататься?! Да никогда в жизни!" И так и не возил, нет, слуга покор-
ный!
   Подойдя к лошадям, Суизин внимательно осмотрел удила: вряд ли,  впро-
чем, он понимал что-нибудь в  удилах  -  не  за  тем  он  платит  кучеру
шестьдесят фунтов в год, чтобы брать на себя чужую работу, это не в  его
принципах. В сущности говоря, его репутация  знатока  лошадей  покоилась
главным образом на том факте, что однажды на дерби он попался на  удочку
мошенникам. Но кто-то из товарищей по клубу, увидев, как Суизин подкатил
к дверям на своей серой упряжке - он всегда держал серых лошадей, деньги
те же, а элегантности больше, -  прозвал  Суизина  "Форсайт  четверкой".
Прозвище дошло до ушей Суивина благодаря Николасу Трефри, покойному ком-
паньону старого Джолиона - любителю лошадей, славившемуся чуть ли не са-
мым большим во всем королевстве количеством несчастных случаев во  время
езды по улицам, - и Суизин счел себя  обязанным  не  снижать  репутации.
Прозвище поразило его воображение не потому, что он действительно правил
или собирался когда-нибудь править четверкой, но в самом звуке этих слов
ему чудилось какое-то благородство. "Форсайт четверкой!" Недурно! Родив-
шись на свет слишком рано, Суизин не мог должным  образом  развить  свои
склонности. Появись он в Лондоне двадцатью годами позже, его не миновала
бы профессия маклера, но в то время, когда  Суизин  должен  был  сделать
окончательный выбор, эта великая профессия ещД не успела увенчать славой
класс крупной буржуазии. Суизину просто не  оставалось  ничего  другого,
как заняться аукционами.
   Усевшись в фаэтон, он взял вожжи и, щурясь от яркого солнца,  бившего
ему прямо в бледное старческое лицо, медленно  осмотрелся  по  сторонам.
Адольф уже занял своД место позади; грум с кокардой  на  фуражке  держал
лошадей под уздцы, готовый каждую минуту отскочить в сторону; все  дожи-
далось знака Суизина, и он подал этот знак. Экипаж рванулся вперед  и  в
мгновение ока с грохотом подкатил к дому Сомса.
   Ирэн не заставила себя ждать и села в фаэтон, как Суизии  рассказывал
потом у Тимоти, "с легкостью... э-э... с легкостью Тальони,  без  всякой
суетни, без всяких этих "ах! мне неудобно, ах! мне тесно! ", а главное -
Суизин особенно напирал на это, глядя на миссис Смолл, которая не знала,
куда деваться от смущения, - без всяких дурацких страхов!" Тете Эстер он
описал шляпу Ирэн так:
   - Ничего похожего на теперешние  лопухи,  которые  собирают  на  себя
пыль, - маленькая, аккуратненькая, - он описал рукой круг, - с белой ву-
алеткой, столько вкуса!
   - А из чего она? -  спросила  тетя  Эстер,  с  томным  воодушевлением
встречавшая всякое упоминание о нарядах.
   - Из чего? - переспросил Суизин. - Ну почем я знаю? - и погрузился  в
такое глубокое молчание, что тетя Эстер начала побаиваться, не  столбняк
ли у него. Она не пыталась растолкать Суизина, это было не в еД обычаях.
   "Хоть бы пришел кто-нибудь, - думала тетя Эстер, -  не  нравится  мне
его вид!"
   Но вдруг Суизин очнулся.
   - - Из чего? - протянул он хрипло. - Из чего же она была сделана?..
   Не успели проехать и четырех миль, как Суизин окончательно  уверился,
что Ирэн довольна поездкой. ЕД лицо было так  нежно  под  белой  вуалью,
темные глаза так сияли  на  весеннем  солнце,  а  когда  Суизин  говорил
что-нибудь, она взглядывала на него и улыбалась.
   В субботу утром Сомс застал Ирэн за письмом к Суизину, в котором  она
отказывалась от поездки. Почему ей вдруг  понадобилось  отказывать  ляде
Суизину, спросил Сомс. Пусть отказывает своей родне, но его  родственни-
кам он не позволит отказывать.
   Она пристально посмотрела на Сомса, разорвала записку и сказала:
   - Хорошо!
   И начала писать другую. Он случайно заглянул ей через плечо и увидел,
что записка адресована Босини.
   - О чем ты ему пишешь? - спросил Сомс.
   Ирэн посмотрела на него все тем же пристальным  взглядом  и  спокойно
ответила:
   - Он просил меня кое-что сделать для него.
   - Гм! - сказал Сомс. - Комиссии! В таком случае тебе  скоро  придется
забросить все свои дела! - и замолчал.
   Суизин вытаращил глаза, услышав о Робин-Хилле; для  его  лошадей  это
был солидный конец, и он привык обедать в половине  восьмого,  до  того,
как в клубе наберется народ; новый шеф внимательнее относится  к  ранним
обедам - ленивая бестия!
   Однако Суизину хотелось взглянуть на постройку. Такая вещь, как  дом,
способна заинтересовать любого Форсайта, в особенности  Форсайта,  рабо-
тавшего когда-то по части аукционов. В конце концов расстояние -  пустя-
ки. В молодые годы он снимал комнаты в Ричмонде, держал  экипаж  и  пару
лошадей и каждый божий день ездил по делам в  город.  Недаром  ему  дали
прозвище "Форсайт четверкой"! Его кабриолет и лошадей хорошо знали между
Хайд-парком и "Звездой и подвязкой". Герцог Z. хотел купить у  него  вы-
езд, давал двойную цену, но он не продал; он сам умеет  отличить  плохое
от хорошего, так ведь? Квадратное, чисто выбритое старческое лицо Суизи-
на озарилось горделивым торжеством, он повел головой между уголками сто-
ячего воротничка, охорашиваясь, как индюк.
   Какая очаровательная женщина! Он подробно описал еД платье тете  Джу-
ли, которая только всплескивала руками, приходя в ужас от его выражений.
   Облегающее, как перчатка, ни одной морщинки, как на барабане; вот это
ему нравится, не то что теперешние общипанные пугала!  Он  уставился  на
миссис Септимус Смолл, которая была копией Джемса - такая же  длинная  и
тощая.
   - В ней чувствуешь стиль, - продолжал Суиэин. - такая подстать самому
королю! И вместе с тем как спокойно держится!
   - Она, кажется, совсем тебя покорила, - протянула из своего угла тетя
Эстер.
   Когда кто-нибудь нападал на Суизина, он прекрасно все слышал.
   - Что такое? Я сумею... отличить... хорошенькую... женщину от дурнуш-
ки и заявляю, что среди нашей молодежи для неД нет достойного  человека;
может быть... ты знаешь такого... ну... может быть... ты знаешь?
   - А, - протянула тетя Эстер, - спроси Джули!..
   Однако ещД задолго до Робин-Хилла Суизин, не привыкший к  таким  про-
гулкам, почувствовал неодолимую сонливость; он правил с закрытыми глаза-
ми, и только благодаря многолетней выдержке его высокая  статная  фигура
не клонилась набок.
   Боснии, поджидавший их, вышел навстречу, и все трое направились к до-
му. Суизин впереди, поигрывая тяжелой тростью с  золотым  набалдашником,
которую Адольф сунул ему в руку, ибо езда в экипаже сказывалась на коле-
нях Суизина. Он надел меховое пальто, предвидя, что в недостроенном доме
будут гулять сквозняки.
   Лестница великолепная! Как во дворце! Не мешало  бы  здесь  поставить
какую-нибудь статую! Он остановился как вкопанный между колоннами  внут-
реннего дворика и с недоумевающим видом поднял трость.
   - А здесь что будет, в этом вестибюле, или как это называется? - Суи-
зин взглянул на стеклянный потолок, и вдруг его осенило: - А-а! бильярд-
ная!
   Услышав, что здесь будет мощеный двор с клумбой посередине, он повер-
нулся к Ирэн:
   - Загубить столько места под цветы? Послушайтесь моего совета и  пос-
тавьте здесь бильярд!
   Ирэн улыбнулась. Она подняла вуаль, повязав еД вокруг лба, как  мона-
шескую косынку, и темные глаза, улыбавшиеся из-под белой вуали,  показа-
лись Суизину ещД более очаровательными. Он кивнул. Он  знает,  что  Ирэн
последует его совету.
   Мало что найдя сказать о гостиной и столовой,  Суизин  отметил  лишь,
что комнаты эти "поместительные", зато пришел в восторг - насколько  ему
позволяло чувство собственного достоинства - от винного погреба, куда он
спустился по каменным ступенькам вслед за Босини, освещавшим путь  фона-
рем.
   - Здесь хватит места для шести - семисот дюжин, -  сказал  Суизин,  -
солидный погребок!
   Босини выразил желание показать им дом с опушки рощицы  под  откосом,
но Суизин решительно остановился.
   - Отсюда тоже прекрасный вид, - сказал  он,  -  у  вас  тут  найдется
что-нибудь вроде стула?
   Стул принесли из палатки Босини.
   - Вы ступайте, - кротко сказал он, -  ступайте  вдвоем!  А  я  посижу
здесь, полюбуюсь видом.
   Суизин сел под дубом, на солнышке: квадратный, прямой, он вытянул од-
ну руку, опиравшуюся на трость, другую положил на колени; меховое пальто
нараспашку, плоские поля цилиндра,  как  кровля,  нависшая  над  бледным
квадратом его лица; взгляд неподвижный, пустой, устремленный на  рассти-
лавшийся перед ним вид.
   Суизин закивал головой, глядя, как они идут полем внизу.  В  сущности
говоря, нечего жалеть, что его оставили одного посидеть спокойно и поду-
мать. Воздух был мягкий, на солнце не очень припекало, вид отсюда  прек-
расный, замеча... Его голова склонилась немного набок. Он встрепенулся и
подумал: "Странно! Я, кажется..." Они машут ему снизу! Он поднял руку  и
тоже помахал им. "Вон куда забрались, вид заме..." Голова у него склони-
лась влево; он снова встрепенулся; голова склонилась вправо и так и  ос-
талась: он спал.
   И спящий Суизин, страж на вершине холма, царил над, этим видом -  за-
мечательным! - как некое изваяние, высеченное художником в далекие  язы-
ческие времена по заказу первобытного Форсайта в знак торжества духа над
материей!
   И все его бесчисленные предки, которые по воскресным  дням  выходили,
бывало, подбоченясь, окинуть свои поля взглядом серых неподвижных  глаз,
таивших захватнический инстинкт, инстинкт обладания, исключавший все ин-
тересы, кроме своих собственных, - все эти бесчисленные поколения, каза-
лось, собрались вокруг Суизина на вершине холма.
   Но жадный форсайтский дух Суизина бодрствовал; он пустился в  далекое
странствование по неведомым чащам фантазии, вслед за теми двумя, посмот-
реть, что они делают в роще - в той роще, которую Весна наполнила  запа-
хом земли и набухающих почек, пением  птиц  без  числа,  полчищем  коло-
кольчиков и нежной молодой травы, золотом! солнца, разлившимся  по  вер-
хушкам деревьев; посмотреть, как те двое идут рядом, плечо к  плечу,  по
узкой тропинке, идут так близко, что то и дело касаются друг друга; заг-
лянуть в темные глаза Ирэн, от которых Весна, словно от воришек, не убе-
регла своего сердца. И дух его, как незримый страж, останавливался вмес-
те с ними взглянуть на мертвый пушистый комочек крота, серебристую шкур-
ку которого ещД не тронули ни роса, ни дождь; посмотреть  на  склоненную
голову Ирэн, на еД мягкие, подернувшиеся грустью глаза; на молодого  че-
ловека, не сводившего с неД пристального, странного взгляда. Дух Суизина
шел с ними дальше, через вырубку, расчищенную топором дровосека, по смя-
тому ковру колокольчиков, мимо срубленного дерева, лежавшего рядом с зи-
яющим раной пнем. Вместе с ними перелез через упавший ствол и отправился
дальше, к опушке, откуда открывалась неведомая страна, издалека  славшая
им своД "ку-ку! ку-ку!"
   Молча стоит он рядом с ними, встревоженный их молчанием! Очень стран-
но, очень подозрительно!
   Потом назад, словно виноватый, через рощицу, назад к вырубке, все ещД
молча, среди пения птиц, не затихавших ни на минуту, среди буйных  запа-
хов... гм! чем это пахнет? Похоже на ту травку, которую кладут в...  На-
жал к стволу, лежавшему поперек тропинки.
   А потом дух Суизина - невидимый, тревожный - носится, стараясь прошу-
меть крыльями у них над головой, видит, как она встает на упавшее  дере-
во, еД прекрасное тело чуть покачивается, она улыбается молодому челове-
ку, а он смотрит на неД странными, сияющими глазами; вот она скользит  -
а! падает ему на грудь - а-ах! еД мягкое теплое тело в его объятиях, ли-
цо прячется от его губ; поцелуй; она отпрянула назад;  возглас:  "Вы  же
знаете, я люблю вас!" Она знает - вот как? Любовь! Ха!
   Суизин проснулся, чувствуя себя совершенно разбитым. Во рту  неприят-
ный вкус. Где это он?
   Ах черт! Заснул!
   Ему снился какой-то новый суп, пахнувший мятой.
   Где эти двое? Куда они забрались? Левая нога у него затекла.
   - Адольф!
   Этого бездельника тоже нет; бездельник спит где-нибудь!
   Он вытянулся во весь рост, квадратный, массивный  в  меховом  пальто,
тревожно посмотрел вниз, на поле, и вскоре увидел их.
   Ирэн шла впереди; этот молодчик - как его прозвали? "пират"? - с уны-
лым видом плелся сзади: ему, должно быть, здорово влетело. Поделом!  Не-
чего было таскать еД бог знает куда, чтобы посмотреть на дом!  На  любой
дом лучше всего смотреть с лужайки.
   Они заметили его. Он поднял руку и судорожно замахал им. Но они оста-
новились. Зачем остановились? О чем они говорят, говорят без конца?  Вот
опять пошли. Она, должно быть, отчитывает его, у  Суиэина  нет  на  этот
счет никаких сомнений: за такой дом следует отчитать - экая уродина,  он
таких домов и не видывал.
   Суизин воззрился на их лица белесыми неподвижными  глазами.  У  этого
молодчика очень странный вид!
   - Ничего хорошего у вас не получится! - брюзгливо сказал он,  показы-
вая на дом. - Слишком новомодно!
   Босини посмотрел на Суизина, как будто не слыша его  слов.  И  Суизин
впоследствии описал  его  тете  Эстер  так:  "Экстравагантная  личность!
Весьма  странная  манера  смотреть  на  своего  собеседника...   Корявый
субъект!"
   Что дало ему повод к таким психологическим прозрениям, Суизин не ска-
зал; возможно, виной тому были крутой лоб, выдающиеся скулы и подбородок
Босини или какое-то голодное выражение его лица, что в корне расходилось
с представлением Суизина о той спокойной сытости, которая  является  не-
отъемлемым качеством истого джентльмена.
   Он оживился при упоминании о чае. Правда, чай  презренный  напиток  -
Джолион торговал чаем и нажил  на  нем  большие  деньги,  -  но  теперь,
чувствуя жажду и неприятный вкус во рту, Суизин был готов пить  все  что
угодно. Ему очень хотелось рассказать Ирэн, какой у него неприятный вкус
во рту - она всегда ему сочувствует, - "но говорить  на  такие  темы  не
принято; он провел языком по деснам и легонько прищелкнул им о небо.
   В углу палатки Адольф возился с чайником, склонив над  ним  свои  ко-
шачьи усы. Как только они вошли, он оставил чайник  и  занялся  бутылкой
шампанского. Суизин улыбнулся и, кивнув в сторону Босини, сказал:
   - Да вы настоящий Монте-Кристо!
   Этот знаменитый роман, одна из пяти-шести книг, прочитанных Суизином,
произвел на него неизгладимое впечатление.
   Взяв со стола бокал, Суизин отставил руку, разглядывая вино на  свет:
хоть он и чувствует сильную жажду, но всякую бурду пить не  станет!  За-
тем, поднеся бокал к губам, сделал глоток.
   - Хорошее вино, - сказал он наконец, водя бокалом перед самым  носом,
- но далеко до моего Хайдсика!
   В эту минуту у него и мелькнула мысль, которую позднее, уже у Тимоти,
он изложил так:
   - Ни капельки бы не удивился, если бы мне сказали, что этот  архитек-
тор неравнодушен к миссис Сомс!
   И с этих пор его белесые круглые глаза уже не покидало выражение  лю-
бопытства, рожденного таким интересным открытием.
   - Он смотрел на неД как собачонка, - рассказывал Суизин миссис Смоллm
- корявый субъект. И ничего удивительного - она  очаровательная  женщина
и, надо отдать ей должное, скромна, как полевой цветок! - Смутное воспо-
минание об аромате, исходившем от Ирэн, как от цветка, который прикрыва-
ет лепестками своД благоухающее сердце, исторгло из Суизина этот  образ.
- Но я не был окончательно уверен в этом, пока не заметил, как он поднял
еД платок.
   Глаза миссис Смолл загорелись от волнения.
   - И отдал ей? - спросила она.
   - Отдал?! - сказал Суизин. - Так и присосался к нему - воображал, что
я ничего не вижу.
   У миссис Смолл перехватило дыхание - она лишилась дара речи от  любо-
пытства.
   - Но с еД стороны не чувствовалось ни малейшего поощрения... -  начал
было Суизин, но запнулся и минуты две молча таращил глаза, опять приведя
тетю Эстер в замешательство: он вдруг вспомнил, что, уже сидя в фаэтоне,
Ирэн вторично подала руку Боснии и к тому же  долго  не  отнимала  еД...
Тогда Суизин лихо стегнул лошадей, не желая ни с кем делиться  обществом
Ирэн. Но она оглянулась и даже не ответила на его первый вопрос; и  лица
еД Суизин не мог рассмотреть - она опустила голову.
   Есть где-то картина (Суизин еД, конечно, не видел), на которой  изоб-
ражен человек, сидящий на скале, а рядом с ним, омываемая тихой  зеленой
волной, положив руку на обнаженную грудь, лежит  морская  нимфа.  Легкая
улыбка блуждает на еД губах - улыбка, которая говорит о полной покорнос-
ти и о затаенном счастье. Может быть, и Ирэн улыбалась той  же  улыбкой,
сидя рядом с Суизином.
   Разомлев от шампанского, чувствуя, что теперь  уж  он  завладел  Ирэн
полностью, Суизин поделился с ней всеми своими горестями: глухим раздра-
жением, которое вызывал у него новый шеф в клубе; беспокойством по пово-
ду дома на Уигмор-стрит, съемщик  которого  разорился,  подлец,  помогая
своему зятю - заботился бы лучше о своих собственных делах;  пожаловался
и на глухоту и на боль в правом боку. Она слушала, и в  еД  полузакрытых
глазах стояли слезы. Суизин решил, что его горести повергли Ирэн в  глу-
бокое раздумье, и ему стало ужасно жалко самого себя. И вместе с тем ме-
ховое пальто на шелковых шнурах через всю грудь, цилиндр, сдвинутый  на-
бекрень, и красивая женщина, сидевшая в его фаэтоне, придавали ему такую
элегантность, какой он не чувствовал в себе ещД никогда в жизни.
   Но какой-то лавочник, выехавший со своей девицей  на  воскресное  ка-
танье, был о себе, по-видимому, столь же высокого мнения.  Этот  субъект
разогнал своего ослика в галоп рядом с фаэтоном Суизина и восседал в та-
ратайке, прямой и неподвижный, словно восковая кукла, величественно утк-
нув подбородок в красный шарф точь-в-точь, как Суизин свой  -  в  пышный
галстук; а девица с развевающимся по ветру потрепанным  боа  корчила  из
себя светскую даму. ЕД кавалер помахивал палкой с  обрывком  веревки  на
конце, с поразительной точностью воспроизводя взмахи кнута  Суизина,  и,
пяля глаза на свою даму, становился до странности похожим на  Суизина  с
его первобытно-неподвижным взглядом.
   Сначала Суизин не обращал внимания на это ничтожество, но мало-помалу
пришел к убеждению, что его передразнивают. Он стегнул  лошадей.  Однако
оба экипажа, как нарочно, продолжали катиться рядом. Желтое  одутловатое
лицо Суизина покраснело; он замахнулся кнутом, чтобы вытянуть лавочника,
и только вмешательство провидения уберегло его от недостойного поступка:
навстречу из ворот выехала повозка, фаэтон и таратайка столкнулись,  за-
дели друг друга колесами, и более легкий экипаж опрокинулся.
   Суизин даже не оглянулся. Ни за что на свете не станет он  останавли-
вать лошадей и помогать этому негодяю. Сломал шею? - и поделом.
   Но он не мог бы остановить экипаж, даже если б захотел помочь. Лошади
понесли. Фаэтон бросало из стороны в сторону, прохожие поворачивали  ис-
пуганные лица вслед мчавшимся лошадям. Толстые руки  Суизина,  вытянутые
во всю длину, изо всех сил натягивали вожжи. Щеки его надулись, губы бы-
ли сжаты, одутловатое лицо побагровело от гнева.
   Ирэн держалась за поручни и при каждом толчке крепко сжимала  их  ру-
кой. Суизин расслышал еД голос:
   - Мы разобьемся, дядя Суизин?
   Он ответил, еле переводя дух:
   - Пустяки, горячатся немного!
   - Я первый раз такое испытываю.
   - Не шевелитесь! - Он покосился на неД. Она улыбалась и была абсолют-
но спокойна. - Сидите смирно! - повторил он. - Не  бойтесь,  я  доставлю
вас домой.
   Ив этот момент, когда Суизин напрягал все  усилия,  чтобы  остановить
лошадей, его поразили слова Ирэн, произнесенные голосом, непохожим на еД
обычный голос:
   - Мне все равно, попаду я дом или нет!
   Фаэтон так тряхнуло, что возглас удивления застрял у Суизина в горле.
Подъем лошади взяли уже тише, перешли на рысь и,  наконец,  остановились
сами.
   - Когда я их остановил, - рассказывал Суизин у Тимоти, -  она  сидела
такая же спокойная, как я сам. Черт возьми!  Точно  ей  было  совершенно
безразлично, сломает она себе шею или не сломает! Как это  она  сказала?
"Мне все равно, попаду я домой или нет!" - Наклонясь над своей  тростью,
он прохрипел к величайшему ужасу миссис Смолл: - И ничего  удивительного
- с такой деревяшкой вместо мужа, как ваш Сомс!
   Суизин не задумался над тем, что делал Босини, оставшись  один  после
их отъезда, - пошел ли он бродить, как собачонка, с которой Суизин срав-
нил его; бродить в роще, где все ещД бушевала весна,  все  ещД  слышался
издалека зов кукушки; прижимал ли он к губам  платок  Ирэн,  вдыхая  его
аромат вместе с запахом мяты и тмина. Бродил ли с болью в сердце,  такой
острой, такой невыносимой, что вот ещД немного и роща услышит его  рыда-
ния. В самом деле, что он делал там один? Откровенно говоря, по дороге к
Тимоти Суизин успел окончательно забыть о Босини.

   IV. ДЖЕМС РЕШИЛ УБЕДИТЬСЯ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ

   Люди, не имеющие представления  о  Форсайтской  Бирже,  наверное,  не
смогли бы предугадать то волнение, которое вызвала среди  Форсайтов  по-
ездка Ирэн в РобинХилл.
   После того как Суизин сделал у Тимоти полный отчет об  этом  памятном
дне, рассказ его, уже с едва уловимым оттенком любопытства, не без  лег-
кого коварства, но с искренним желанием сделать добро, был передан Джун.
   - Ты только подумай; милочка, какой ужас! - закончила тетя  Джули.  -
Заявить, что ей не хочется ехать домой! Что это значит?
   Рассказ тетки показался Джун диким.  Она  выслушала  его,  мучительно
краснея, и вдруг поднялась, быстро пожала тете Джули руку и ушла.
   - Она прямо-таки груба! - сказала миссис Смолл тете Эстер после ухода
внучки.
   То, как Джун восприняла эту новость, получило соответствующее  истол-
кование. Она взволновалась.  Значит,  там  происходит  что-то  неладное.
Странно! Ведь они с Ирэн были такими друзьями!
   Все это слишком хорошо подтверждало те намеки и слухи, которые цирку-
лировали последнее время. Вспоминался рассказ Юфимии о театре...  Мистер
Босини постоянно бывает у Сомса? Вот как? Впрочем, конечно,  что  ж  тут
удивительного - ведь он строит дом! Обо всем говорилось обиняками. Необ-
ходимость говорить открыто возникала на Форсайтской Бирже только в край-
них, совершенно исключительных случаях. Аппарат этот был слишком  хорошо
налажен: малейшего намека, выраженного мимоходом сожаления или недоверия
было достаточно, чтобы душа семьи - такая  отзывчивая  -  заволновалась.
Никто из Форсайтов не хотел, чтобы  это  волнение  причинило  комунибудь
неприятность - совсем нет; они действовали с самыми лучшими  намерениями
в твердой уверенности, что каждый из них связан крепкими узами  с  душой
семьи.
   И в основе всех пересудов лежала доброта; она проскальзывала в  визи-
тах, которые наносились с целью проявить участие, согласно лучшим обыча-
ям общества, оказать истинное благодеяние страждущим, а заодно утешиться
мыслью, что люди страдают от того, от чего не страдаю я сам. В  сущности
говоря, только потребность "провентилировать  вопрос",  потребность,  на
которой держится и наша пресса, привела, например, Джемса к миссис  Сеп-
тимус, миссис Септимус к детям Николаев, детей Николаса к кому-то ещД  и
так далее, и так далее. Великий класс, принявший Форсайтов в  своД  лоно
как полноправных членов, требовал от них большой прямоты и  ещД  большей
сдержанности. Такое сочетание обеспечивало им право на участие  в  жизни
этого великого класса.
   Форсайтская молодежь, как и следовало ожидать, в большинстве  случаев
восставала против контроля над собой, часто заявляя об  атом  совершенно
открыто; но не приметный для глаза магнетический ток семейных  пересудов
обладал такой силой, что они просто не могли не знать друг о друге  всей
подноготной. Оставалось только махнуть рукой и подчиниться.
   Один из них (молодой Роджер) сделал героическую  попытку  высвободить
молодое поколение из-под ига и наззал  Тимоти  "старым  хрычом".  Отдача
после такого выстрела дала себя почувствовать немедленно же: слова его в
самой деликатной форме были переданы тете Джули, которая возмущенным го-
лосом повторила их миссис Роджер, и отсюда уже они вернулись к  молодому
Роджеру.
   И ведь в конце концов страдания выпадали только на долю тех, кто пос-
тупал дурно: например, на долю Джорджа,  проигравшего  такие  деньги  на
бильярде, или того же молодого Роджера, который чуть не женился  на  де-
вушке, по слухам, уже связанной с ним узами естества, или  опять  же  на
долю Ирэн, которая, как все думали, хоть и не произносили  этого  вслух,
ступила на опасный путь.
   Семейные толки приносили с собой не только удовольствие, но и пользу.
Столько часов пробежало незаметно в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род  -  ча-
сов, которые могли бы показаться и пустыми и долгими для троих его  оби-
тателей, а в необъятном Лондоне дом Тимоти был  всего-навсего  одним  из
сотен домов, где живут нейтральные представители  обеспеченного  класса,
те, что уже не участвуют в битвах и ищут оправдания своей жизни в  инте-
ресе к битвам других людей.
   Тоскливым было бы существование на Бэйсуотер-Род, если бы лишить  его
сладости семейных сплетен. Слухи и толки, пересуды, предположения напол-
няли дом жизнью, были дороги и милы сердцу, как те малютки, лепета кото-
рых не хватало брату и сестрам на их  жизненном  пути.  Разговоры  ближе
всего подводили к обладанию этими детьми и внуками, к  которым  страстно
тянулись их добрые сердца.
   Правда, вряд ли сердце Тимоти тянулось так уж страстно, но достоверно
известно, что появление на свет новых Форсайтов совершенно выводило  его
из равновесия.
   Напрасно молодой Роджер говорит: "Старый  хрыч!  ",  напрасно  Юфимия
всплескивает руками: "Ох, уж эта троица! ", заливается беззвучным смехом
и взвизгивает. Напрасно, и не так уж хорошо с их стороны.
   Положение, создавшееся к этому времени, могло показаться, особенно на
взгляд Форсайтов, странным, чтобы не сказать "немыслимым", однако,  учи-
тывая некоторые факты, придется признать, что ничего странного в нем  не
было.
   Кое-что Форсайты упускали из виду.
   И прежде всего, привыкнув к степенности благополучных браков, они за-
бывали, что Любовь не тепличный цветок, а свободное растение,  рожденное
сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного
семени, брошенного возле дороги свободным  ветром.  Свободное  растение,
которое мы зовем цветком, если волей случая оно распускается у нас в са-
ду, зовем плевелом, если оно распускается на воле;  но  цветок  это  или
плевел - в запахе его и красках всегда свобода!
   Кроме того - факты и цифры, из которых складывалась жизнь  Форсайтов,
мешали им осознать эту истину, -  они  не  всегда  понимали,  что  стоит
только подняться этому свободному растению, как люди, словно мошки,  ле-
тят на бледный язычок его пламени.
   История с молодым Джолионом отошла далеко в прошлое: они  снова  были
готовы считать, что люди их круга не выходят за  ограду,  чтобы  сорвать
этот цветок; что любовь - это нечто вроде кори, настигающей  человека  в
положенное время, с тем чтобы он отделался от неД раз и навсегда и,  из-
лечившись от любви, как от кори, целительной смесью из масла и меда, об-
рел спокойствие в брачном союзе.
   Странные слухи, ходившие о Боснии и миссис Сомс, никого так не волно-
вали, как Джемса. Джемс забыл то время, когда, худой, с  рыжеватыми  ба-
кенбардами, обрамлявшими его бледное лицо,  он  неотступно  следовал  за
Эмили в дни своего сватовства. Забыл и  маленький  домик  около  Мейфера
[Фешенебельный квартал лондонского Вест-Энда], где он провел первые дни
после женитьбы, точнее, забыл первые дни, но не домик - Форсайт никогда
не забудет дома; впоследствии Джемс продал его с прибылью в четыреста
фунтов чистых.
   Джемс давно забыл то время, полное надежд и страхов и сомнений  отно-
сительно благоразумия такого брака (у хорошенькой Эмили не было денег, а
сам он зарабатывал какую-нибудь тысячу в год), и то странное,  непреодо-
лимое чувство, которое овладело им с такой силой, что ему не  оставалось
ничего другого, как умереть или жениться на этой девушке  с  прекрасными
волосами, собранными на затылке жгутом, прекрасными плечами, выступавши-
ми над плотно облегающим еД грудь корсажем, прекрасной фигуркой,  запря-
танной в клетку криколина Необъятной ширины.
   В своД время Джемс прошел сквозь горнило любви, но он прошел и сквозь
поток долгих лет, потушивших огонь в этом горниле, он  принял  от  жизни
самый печальный дар еД - забыл, что такое любовь.
   Забыл! Забыл так основательно, что забыл и то, что все уже забыто.
   И вдруг до него дошли слухи, слухи о жене сына. Смутные, они  пронес-
лись тенью среди осязаемого, понятного мира вещей; странные, неуловимые,
они казались  призраками  и,  подобно  призракам,  вселяли  необъяснимый
страх, Джемс пытался разобраться в этих слухах, но с таким же успехом он
мог бы применить к себе одну из тех житейских  драм,  которые  ежедневно
Попадаются в вечерних газетах. Он просто был не в  состоянии  понять,  в
чем тут дело. Все это пустяки Все это глупые выдумки.  У  неД  не  такие
гладкие отношения с Сомсом, какие могли бы быть, но она  милая,  славная
женщина - милая, славная!
   Подобно значительному  большинству  людей.  Джемс  любил  посмаковать
скандальные истории, и нередко можно было услышать, как он, облизнув гу-
бы, деловито отпускав такое замечание: "Да-да, она с  молодым  Дайсоном;
говорят, их видели в Монте-Карло!"
   Но над подлинным значением таких историй - над тем, как они начинают-
ся, как протекают и что ждет их в будущем - он никогда  не  задумывался;
он не знал, что таилось под ними, из каких мук и восторгов они складыва-
лись, какой медлительный грозный рок вырастал за этими иногда непригляд-
ными в своей наготе, но большей частью пикантными фактами, которые  отк-
рывались его взору. Он не порицал, не хвалил, таких историй, не делал из
них каких-либо выводов или обобщающих заключений, а просто жадно прислу-
шивался к ним и повторял то,  что  слышал,  получая  от  этих  пересудов
большое удовольствие, как от предобеденной рюмки хереса  или  английской
горькой.
   Теперь же, когда самого Джемса коснулось нечто подобное, вернее - ка-
кой-то слух, легчайшие намеки, он почувствовал себя, точно в тумане, ко-
торый наполняет рот чем-то тошнотворным и липким и мешает дышать.
   Скандал! Это грозит скандалом!
   Только повторяя это слово, мог Джемс сосредоточиться на нем, вникнуть
в его смысл. Он забыл уже те ощущения, без которых нельзя понять  разви-
тия, судьбы и сущности подобных событий, ему уже не дано было знать, что
люди могут идти на риск ради страсти.
   Одно предположение, будто среди его знакомых, тех, что изо дня в день
ходят в Сити и вершат там свои дела, а в свободное время покупают акции,
дома, обедают, может быть, даже играют в карты, одно предположение,  что
среди них найдется человек, способный рисковать ради  такой  непонятной,
такой фантастической вещи, как страсть, показалось бы ему  просто  неле-
пым.
   Страсть! Действительно, он кое-что слышал о ней, и такие правила, как
"Никогда нельзя оставлять вдвоем молодого мужчину  и  молодую  женщину",
залегли у него в мозгу, точно параллели на географической  карте  (когда
дело касается "основы основ", Форсайты обнаруживают подлинный вкус в ре-
алистическом подходе к жизни), но  все,  что  начиналось  дальше,  Джемс
воспринимал только через магическое слово "скандал".
   Да нет! Это неправда, этого не может быть.  Он  и  не  думает  трево-
житься. Ирэн - славная, милая женщина. Но стоит только подпустить к себе
такие мысли - и кончено! Характер у Джемса был беспокойный - он  принад-
лежал к тому типу людей, которым нелегко отделаться от раз  запавшего  в
голову  подозрения  и  которые  мучаются  тревожными  предчувствиями   и
собственной нерешительностью.
   Боясь выпустить из рук что-то такое,  что  можно  было  бы  удержать,
действуй ты иным способом, Джемс просто физически не мог прийти к  опре-
деленному решению без твердой веры в то, что всякий иной путь привел  бы
его к потерям.
   Однако в жизни Джемса было много таких случаев,  когда  окончательное
решение зависело не от него. Так случилось и на этот раз.
   Что предпринять? Поговорить с Сомсом? Но этим только испортишь  дело.
Да в конце концов все это пустяки, он уверен, что пустяки.
   Всему причиной дом. Эта затея не нравилась ему с самого начала. Зачем
Сомсу понадобилось перебираться за город? Наконец, если ему так  уж  хо-
чется швырять деньги яа постройку дома, почему не пригласить первокласс-
ного архитектора вместо этого Боснии, о котором никто  ничего  не  знает
толком? Он ведь предупреждал. Вот теперь говорят, что постройка обойдет-
ся Сомсу куда дороже, чем он рассчитывал.
   Последнее обстоятельство больше всего  остального  и  помогло  Джемсу
уяснить всю опасность положения. С этими "талантами" всегда так;  разум-
ному человеку не стоит с ними и связываться. Он ведь и Ирэн  предостере-
гал. Вот смотрите теперь, что получилось!
   И вдруг Джемса осенило: надо поехать в Робин-Хилл я убедиться во всем
собственными глазами. Мысль, что можно самому  взглянуть  на  этот  дом,
рассеяла тревогу, обволакивавшую Джемса, как туман, и почему-то достави-
ла ему удовольствие. Душевный покой принесло ему, вероятно, само решение
предпринять что-то - точнее, съездить и посмотреть какой-то дом.
   Джемсу казалось, что, всматриваясь в здание из кирпича и известки, из
камня и дерева - в то самое здание, которое выстроила эта подозрительная
личность, он проникнет в тайну слухов, ходивших вокруг имени Ирэн.
   И, не сказав никому ни слова. Джемс отправился в кэбе на вокзал, дое-
хал поездом до Робин-Хилла и, не найдя на станции лошадей, как это и по-
лагалось в здешних местах, был вынужден пойти дальше пешком.
   Он медленно поднимался в гору, сутулясь, с трудом сгибая свои  острые
колени, опустив голову, но все такой же опрятный, в сверкающем  чистотой
цилиндре и пальто, всегда находившихся дома под тщательным  наблюдением,
за вещами Джемса следила Эмили; то есть сама она, конечно, не следила  -
женщины с положением не следят за тем, пришиты ли у членов их семьи  пу-
говицы, а Эмили была женщина с положением - она следила  за  тем,  чтобы
следил лакей.
   Джемсу пришлось трижды спросить дорогу; и каждый раз он повторял  по-
лученные указания, затем просил снова повторить их и  повторял  сам  ещД
раз; Джемс был человек разговорчивый, а кроме того, когда идешь по  нез-
накомым местам, излишняя осторожность делу не повредит.
   Всем попадавшимся на пути Джемс внушал, что ищет  новый  дом;  только
тогда, когда ему показали крышу, видневшуюся из-за деревьев, он  оконча-
тельно убедился, что его посылают по правильной дороге.
   Низкие облака, застилавшие небо, казалось, нависали над  землей,  как
покрытый сероватой известью потолок. В воздухе не чувствовалось ни  све-
жести, ни запаха травы. В такой  день  даже  английские  рабочие  делали
только то, что с них требовалось, и на постройке не было слышно обычного
гула разговоров, под которые быстрее пробегают часы труда.
   По недостроенному дому не спеша ходили люди, слышалось то  постукива-
ние молотка, то грохот железа или звон пилы, то тачка катилась по  дере-
вянному настилу; собака десятника, привязанная к дубовой балке, время от
времени начинала тихо скулить, выводя голосом нотки, напоминавшие  пение
закипающей в чайнике воды.
   Только что вставленные и замазанные мелом стекла смотрели на  Джемса,
как глаза слепого пса.
   Звуки стройки поднимались к сероватому небу, сливаясь в хор, нестрой-
ный и унылый. Но дрозды, искавшие червей в только  что  разрытой  земле,
молчали.
   Джемс пробрался между кучами гравия - к дому уже прокладывалась доро-
га - и подошел к подъезду. Здесь он остановился и поднял глаза. С  этого
места не так уж много можно было увидеть, и это немногое Джемс сразу  же
окинул взором; но в таком положении он простоял не одну  минуту,  и  кто
знает, какие мысли бродили у него в голове.
   Светло-голубые глаза Джемса, смотревшие из-под седых, похожих на  ма-
ленькие рожки бровей, не двигались; выдававшаяся вперед длинная  верхняя
губа, обрамленная пышными седыми бакенбардами, дрогнула раз-другой; гля-
дя на сосредоточенное выражение его лица, нетрудно было  догадаться,  от
кого Сомс унаследовал свой угрюмый вид. Джемс словно повторял про  себя:
"Да, сложная штука - жизнь!"
   В таком положении застал его Босини.
   Джемс перевел взгляд с заоблачных высот на лицо Босини, который  пос-
матривал на него с насмешливо-презрительным видом.
   - Здравствуйте, мистер Форсайт! Приехали убедиться собственными  гла-
зами?
   Как мы уже знаем. Джемс именно за этим и приехал, и ему  сразу  стало
не по себе. Тем не менее он протянул руку и сказал: "Здравствуйте!" - не
глядя на Босини.
   Босини с насмешливой улыбкой пропустил его вперед.
   Эта любезность заставила Джемса насторожиться.
   - Давайте сначала обойдем кругом, - сказал он, - посмотрим, что у вас
тут происходит!
   Терраса, выложенная тесаным камнем, с бордюром в три-четыре дюйма вы-
сотой, огибала дом с юга-востока и юга-запада, спускаясь по краям к све-
жевзрыхленной земле, приготовленной под газон. Джемс пошел вдоль  терра-
сы.
   - Во сколько же все это обошлось? - осведомился он, увидев, что  тер-
раса заворачивает за угол дома.
   - Как вы думаете? - спросил Босини.
   - Понятия не имею! - ответил  Джемс,  слегка  озадаченный.  -  Фунтов
двести - триста, наверно!
   - Совершенно правильно!
   Джемс испытующе взглянул на архитектора, но тот даже глазом не  морг-
нул, и Джемс решил, что не расслышал ответа.
   У входа в сад он остановился и посмотрел на открывавшийся  перед  ним
вид.
   - Это надо срубить, - сказал он, показывая на старый дуб.
   - Вот как? Вам кажется, что за свои деньги вы  недостаточно  пользуе-
тесь видом из-за этого дерева?
   Джемс снова недоверчиво посмотрел на Босини - странный подход к вещам
у этого молодого человека.
   - Не понимаю, - сказал он растерянным, взволнованным голосом, - зачем
вам понадобилось это дерево.
   - Завтра же оно будет срублено, - сказал Босини.
   Джемс испугался.
   - Не вздумайте сказать, что это я велел срубить. Я тут совершенно  ни
при чем!
   - Да?
   Джемс взволнованно продолжал:
   - При чем здесь я? Какое это имеет ко мне отношение? Делайте все  под
свою ответственность.
   - Вы позволите сослаться на вас?
   Джемс окончательно перепугался.
   - Не понимаю, зачем вам понадобилось ссылаться на меня, - пробормотал
он, - и вообще оставьте дерево в покое. Это не ваше дерево!
   Он вынул шелковый носовой платок и вытер лоб. Они вошли в дом.  Внут-
ренний двор поразил Джемса не меньше, чем Суизина.
   - Вы, должно быть, всадили сюда уйму денег, - сказал он после долгого
созерцания колонн и галереи. - Во что, например, обошлись эти колонны?
   - Не могу вам  точно  сказать,  -  задумчиво  ответил  Босини,  -  но
действительно сюда всажена уйма денег!
   - Ну ещД бы, - сказал Джемс. - ЕщД бы...
   Он поймал на себе взгляд архитектора и осекся. И в дальнейшем,  соби-
раясь спросить, сколько стоила та или другая вещь, Джемс каждый раз ста-
рался подавить своД любопытство.
   Босини, по-видимому, решил показать ему все, и, будь Джемс менее наб-
людательным, архитектор обвел бы его вокруг дома во  второй  раз.  Кроме
того, Босини проявлял такую готовность отвечать на  любые  вопросы,  что
Джемс все время был настороже. Он начал уже уставать от  прогулки,  ибо,
несмотря на то, что поджарое тело его отличалось выносливостью, все-таки
семьдесят пять лет давали себя чувствовать.
   Джемс приуныл; все оставалось по-прежнему, осмотр дома не принес  ему
облегчения, на которое он смутно надеялся. Появились  только  ещД  более
сильная неприязнь и недоверие к этому молодому человеку, утомившему  его
своей вежливостью, сквозь которую явно проскальзывало издевательство.
   Этот молодчик был умнее, чем он думал, и красивее, чем  ему  хотелось
бы. Джемса, который меньше всего на свете мирился с готовностью  некото-
рых людей идти на риск, коробил беззаботно-небрежный тон Боснии. И улыб-
ка у него тоже непростая, появляется, когда еД меньше всего ожидаешь,  и
глаза какие-то странные. Босини напоминал Джемсу, как он потом  выразил-
ся, голодную кошку. Точнее он не мог передать Эмиля  своего  впечатления
от той сдержанной злобы, вкрадчивости и насмешки, из  которых  складыва-
лась повадка Босини.
   Наконец, осмотрев решительно все до мелочей, Джемс снова прошел в  ту
дверь, через которую попал в дом, и чувствуя, что время, силы  и  деньги
потрачены понапрасну, призвал на помощь все своД форсайтское мужество и,
пристально глядя на Босини, спросил:
   - Вы, кажется, часто встречаетесь с моей невесткой. Ну как,  ей  нра-
вится дом? Впрочем, она, должно быть, ещД не видела его?
   Он спрашивал, прекрасно зная о поездке Ирэн; разумеется, ничего  дур-
ного в самой поездке не было, если не считать этих странных  слов:  "Мне
все равно, попаду я домой или нет", - и того,  как  отнеслась  ко  всему
этому Джун.
   Джемс, как он мысленно сказал себе, решил испытать Босини этим вопро-
сом.
   Архитектор ответил не сразу и долго смотрел  на  Джемса,  смущая  его
пристальностью своего взгляда.
   - Она видела дом, но я не знаю еД мнения.
   Взволнованный, сбитый с толку, Джемс уже органически не  мог  остано-
виться.
   - А! - сказал он. - Видела? Значит она была здесь с Сомсом?
   Босини ответил с улыбкой:
   - Нет, не с ним!
   - Как? Она приезжала одна?
   - Нет, не одна.
   - Так с кем же тогда?
   - Вряд ли мне следует рассказывать, с кем она приезжала.
   Джемсу, прекрасно знавшему, что Ирэн приезжала с Суизином, такой  от-
вет показался совершенно непонятным.
   - Как так! - забормотал он. - Вы же знаете, что... - И запнулся,  по-
чувствовав вдруг, что становится на опасный путь.
   - Ну что ж, - сказал он, - не хотите говорить, не надо.  Мне  никогда
ничего не рассказывают.
   К его удивлению, архитектор задал ему вопрос.
   - Кстати, - сказал он, - кто-нибудь ещД из ваших собирается  приехать
сюда? Я бы хотел быть на месте в это время!
   - Кто-нибудь ещД? - повторил Джемс, совершенно ошеломленный. - Кто же
сюда поедет? Я ничего не знаю. До свидания!
   Он протянул руку, не поднимая глаз, сунул свою ладонь в ладонь Босини
и, взяв зонтик чуть повыше шелка, зашагал по террасе.
   Заворачивая за угол, Джемс оглянулся и увидел,  что  Босини  медленно
идет за ним следом - "крадется вдоль стены, - мелькнуло у него, -  точно
кошка". Джемс не ответил архитектору, когда тот приподнял шляпу.
   Выйдя на дорогу и скрывшись из виду у Босини, Джемс  совсем  замедлил
шаги. Сгорбившись больше обычного, худой, голодный, обескураженный, поб-
рел он на станцию.
   Глядя на его печальное возвращение, "пират", быть может, пожалел, что
так круто обошДлся со стариком.

   V. СОМС И БОСИНИ ПЕРЕПИСЫВАЮТСЯ

   Джемс ничего не сказал сыну о своей поездке; но, зайдя однажды  утром
к Тимоти по поводу канализации, которую городские власти заставили  про-
вести в доме на Бэйсуотер-Род, он упомянул о постройке в Робин-Хилле.
   Дом, по словам Джемса, был неплохой.  Из  него  может  кое-что  полу-
читься. Этот Босини по-своему толковый малый, но во что влетит Сомсу та-
кая постройка, вот в чем вопрос!
   Юфимия Форсайт, бывшая тут же, - она приехала к теткам  за  последним
романом достопочтенного мистера Скоулза "Страсть  и  смирение",  который
пользовался таким успехом, - вмешалась в разговор:
   - Я видела вчера Ирэн в универсальном магазине; она очень мило разго-
варивала с мистером Босини в колониальном отделе.
   Такими невинными, в сущности, словами. Юфимия описала сцену,  которая
на самом деле произвела на неД глубокое и очень сложное впечатление. Она
торопилась в отдел шелковых тканей при магазине  церковно-экономического
общества - учреждении, идеальная система организации которого,  основан-
ная на подборе солидной клиентуры, оплачивающей покупки до получения  их
на дом, заслуживала всяческого доверия со стороны Форсайтов, - чтобы по-
добрать шелк для матери, ожидавшей еД в экипаже.
   Проходя через колониальный отдел, Юфимия с некоторым  неудовольствием
заметила прекрасную фигуру какой-то дамы, стоявшей спиной к ней.  Незна-
комка была так идеально сложена, так изящна, так хорошо одета, что  Юфи-
мия инстинктивно почувствовала во всем этом какое-то  нарушение  благоп-
ристойности: такая внешность, как подсказывала ей скорее  интуиция,  чем
опыт, редко сочетается с добродетелью - по крайней мере в  представлении
самой Юфимии, спина которой всегда доставляла много хлопот портнихам.
   ЕД подозрения оправдались. Молодой человек, появившийся из  аптекарс-
кого отдела, поспешно снял шляпу и подошел к этой неизвестной даме.
   И тут Юфимия узнала обоих: дама, несомненно, была миссис Сомс,  моло-
дой человек - мистер Боснии. Спешно занявшись покупкой тунисских фиников
- неудобно же, в самом деле, показываться знакомым нагруженной  свертка-
ми, да ещД в такой ранний час, - Юфимия стала невольной, но весьма заин-
тересованной свидетельницей их короткой встречи.
   Лицо миссис Сомс, обычно бледное, покрылось нежным  румянцем;  мистер
Босини держался как-то странно, хотя был очень интересен (Юфимия находи-
ла, что у него благородная внешность, а кличка "пират", которой его наг-
радил Джордж, казалась ей  чрезвычайно  романтичной  -  просто  очарова-
тельной). Босини точно просил о чем-то. Они так увлеклись своим разгово-
ром - вернее, Боснии увлекся, потому что миссис Сомс больше  молчала,  -
что загородили дорогу другим. Какому-то старенькому генералу,  пробирав-
шемуся в табачное отделение, пришлось обойти их, но, взглянув на  миссис
Сомс, этот старый дуралей снял шляпу! Как это похоже на мужчин!
   Но больше всего заинтриговали Юфимию глаза миссис Сомс. Она  ни  разу
не взглянула на мистера Босини во время разговора, но когда  он  уходил,
посмотрела ему вслед. Боже, какими глазами!
   Взгляд Ирэн Юфимия долго не могла забыть.  Не  будет  преувеличением,
если мы скажем, что еД поразили тоска и  нежность,  светившиеся  в  этих
глазах, словно она хотела вернуть его и взять обратно свои слова.
   Впрочем, где уж тут заниматься наблюдениями, когда надо идти покупать
шелк, но Юфимия была "ужасно заинтригована, ужасно!" Юфимия кивнула мис-
сис Сомс, чтобы та знала, что еД видели; и, рассказывая  после  об  этой
встрече своей приятельнице Фрэнси (дочери Роджера), добавила:  "Она  так
смутилась!.."
   Джемс, не хотевший сразу же поверить в это новое доказательство  пра-
вильности своих опасений, прервал Юфимию:
   - Они, вероятно, выбирали обои.
   Юфимия улыбнулась.
   - В колониальном отделе? - мягко сказала она и, взяв со стола  книгу,
спросила: - Значит, вы разрешаете почитать еД, тетечка? До свидания! - и
вышла из комнаты.
   Джемс встал почти следом за ней; он и так засиделся.
   Зайдя в контору "Форсайт, Бастард и Форсайт", он застал сына за  сос-
тавлением протеста по судебному делу. Сомс сдержанно поздоровался с  от-
цом и, вынув из кармана письмо, сказал:
   - Посмотрите, вас это должно заинтересовать.
   Джемс прочел следующее:

   "Слоун-стрит, 309Д.
   15 мая.
   Дорогой Форсайт!
   Постройка Вашего дома закончена, и я считаю свои  обязанности  выпол-
ненными. Но прежде чем продолжать внутреннюю отделку, которую я взял  на
себя по Вашей просьбе, мне бы хотелось предупредить Вас, что я  согласен
работать только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобо-
да действий.
   Приезжая на стройку. Вы всякий раз привозите с собой новые  предложе-
ния, которые идут вразрез с моими планами.  У  меня  имеются  три  Ваших
письма, в каждом из них Вы настаиваете на какой-нибудь  детали,  которая
мне самому и в голову бы не пришла. Вчера днем на постройку приезжал Ваш
отец и сделал целый ряд не менее ценных замечаний.
   Я ещД раз прошу Вас обдумать, намерены ли Вы поручить мне отделку до-
ма или нет. Что касается меня, то я предпочел бы последнее.
   Но имейте в виду, что, взяв на себя эту работу,  я  буду  действовать
совершенно самостоятельно и не потерплю никакого вмешательства.
   Если я возьмусь за дело, я выполню его как следует, но мне нужна пол-
ная свобода действий.
   Готовый к услугам Филип Босини".

   Трудно сказать, почему Боснии написал такое письмо,  -  не  исключена
возможность, что одним из поводов был протест,  внезапно  вспыхнувший  в
нем против взаимоотношений с Сомсом - извечных взаимоотношений между Ис-
кусством и Собственностью, выраженных на многих  необходимейших  приспо-
соблениях нашего века с предельным лаконизмом, который не уступит  лако-
низму лучших строк Тацита:
   Томас Т. Сорроу, изобретатель, Берт. М. Пэдленд.  владелец  изобрете-
ния.
   - Что же ты думаешь ответить? - спросил Джемс.
   Сомс даже не повернул головы.
   - Я ещД не решил, - сказал он и снова занялся составлением протеста.
   Один из его клиентов застроил чужой участок и  совершенно  неожиданно
получил неприятное уведомление о  необходимости  снести  все  постройки.
Внимательно изучив обстоятельства дела. Сомс, однако, усмотрел за  своим
клиентом так называемое право добросовестного владения, и хотя  участок,
несомненно, принадлежал кому-то другому, застройщик имел  все  основания
не выпускать его из рук и должен был этими основаниями  воспользоваться;
и, дав такой совет, Сомс следовал теперь морской команде: "Так держать".
   Дельные указания Сомса создали ему прекрасную репутацию; о нем  гово-
рили: "Обратитесь к молодому Форсайту - толковый малый!"  И  Сомс  ценил
такую репутацию превыше всего.
   Природная молчаливость чрезвычайно помогала ему; ничто другое не мог-
ло в такой же степени внушить клиентам, в особенности  клиентам  состоя-
тельным (а других у Сомса не было), абсолютной уверенности, что они име-
ют дело с надежным человеком. Да он и был надежный. Традиции,  привычки,
воспитание, унаследованные склонности, природная осторожность - все  это
вместе складывалось в профессиональную честность, не поддающуюся никаким
соблазнам уже по одному тому, что в основе еД лежало врожденное отвраще-
ние к риску. Как мог он пасть, если душа его восставала против всего то-
го, что ведет к падению! Человек, стоящий обеими ногами на полу, не  мо-
жет упасть.
   И все те бесчисленные Форсайты, которым приходилось пользоваться  ус-
лугами надежного человека для ведения нескончаемых дел, касающихся  того
или иного вида собственности (начиная с жен и кончая правом  пользования
водными источниками), находили, что обращаться к Сомсу можно без всякого
риска и с выгодой для себя. Надменный вид и умение выискивать всевозмож-
ные прецеденты тоже шли ему на пользу - ни с того, ни с сего человек  не
станет держаться так надменно!
   Сомс был фактически главой фирмы, хотя Джемс до сих пор  чуть  ли  не
ежедневно заходил в контору убедиться собственными глазами, все ли тут в
порядке; правда, выражалось это в том, что он садился в кресло, скрестив
под столом ноги, слегка путал уже решенные вопросы и вскоре  уходил;  на
третьего же компаньона - Бастарда, человека ничтожного, взваливали груду
дел, но с мнением его никогда не считались.
   Итак, Сомс упорно работал над составлением протеста. Однако из  этого
не следует, что он был совершенно спокоен. Вот уже сколько дней его  му-
чило предчувствие неминуемой беды. Он пытался объяснить  своД  состояние
нездоровьем - печень пошаливает, - но знал, что это неправда.
   Сомс посмотрел на часы. Через пятнадцать минут  надо  быть  на  общем
собрании акционеров "Новой угольной компании", возглавляемой дядей  Джо-
лионом; там он увидится с дядей и  поговорит  относительно  Босини;  что
именно будет сказано, Сомс ещД не решил, но во всяком случае до разгово-
ра с дядей Джолионом он не станет отвечать на это письмо. Сомс  встал  и
спрятал черновик протеста в ящик стола. Пройдя в маленькую темную  убор-
ную, он зажег свет, вымыл руки коричневым виндзорским мылом и насухо вы-
тер их полотенцем. Затем причесал волосы, стараясь не  спутать  пробора,
потушил свет, взял шляпу и, сказав, что вернДтся  к  половине  третьего,
вышел на Полтри.
   До конторы "Новой угольной компании" было недалеко: она находилась на
Айронмонгер-Лейн. Там, - а не в "Кэннон-стрит отеле", облюбованном  дру-
гими компаниями, ставившими дело на более широкую ногу, - и  происходили
общие собрания пайщиков "Новой угольной". Старый Джолион с самого начала
взбунтовался против репортеров. Какое кому дело до его компаний, говорил
он.
   Сомс пришел минута в минуту и занял своД место среди  членов  правле-
ния, сидевших в ряд против акционеров, каждый за своей чернильницей.
   В самом центре ряда бросались в глаза черный наглухо застегнутый сюр-
тук и седые усы старого Джолиона, который сидел, откинувшись  на  спинку
кресла и сомкнув кончики пальцев над отчетом правления.
   По правую руку от Джолиона восседал всегда казавшийся чуточку неправ-
доподобным секретарь Хэммингс Похоронное Бюро;  в  его  красивых  глазах
светилась глубокая-преглубокая печаль; за  седеющей  бородой,  траурной,
как и весь Хэммингс, угадывалось присутствие черногопречерного галстука.
   Повод для созыва собрания был действительно печальный:  не  прошло  и
шести недель с тех пор, как эксперт Скорьер, уехавший на рудники со спе-
циальным заданием, прислал телеграмму,  извещавшую  "Новую  угольную"  о
том, что управляющий рудниками Пиппин покончил жизнь самоубийством, соб-
равшись после двухлетнего молчания написать письмо в Лондон. Письмо  это
лежало сейчас на столе;  его  зачитают  акционерам,  которые  безусловно
должны быть посвящены во все обстоятельства дела.
   Стоя спиной к камину и раздвинув фалды сюртука, Хэммингс не раз гово-
рил Сомсу:
   - То, чего наши акционеры не знают, и не стоит знать.  Поверьте  мне,
мистер Сомс.
   Сомс вспомнил, как во время одного из таких разговоров,  при  котором
присутствовал старый Джолион,  произошла  маленькая  неприятность.  Дядя
сердито взглянул на секретаря и сказал:
   - Не говорите глупостей, Хэммингс! Не стоит знать то, что они  знают,
- вы, вероятно, это и хотели сказать!
   Старый Джолион не любил слушать вздор.
   Злобно сверкнув глазами и заулыбавшись,  как  дрессированный  пудель,
Хэммингс разразился нарочито бурными аплодисментами и ответил:
   - Вот это я понимаю! Хорошо сказано, сэр, прекрасно сказано. Ваш  дя-
дя, мистер Сомс, не упустит случая сострить!
   В следующую встречу с Сомсомон воспользовался, первой свободной мину-
той, чтобы сказать:
   - Наш председатель сильно постарел за последнее время - трудно с ним;
невероятно упрям, но чего, же и ждать от человека с таким подбородком?
   Сомс кивнул.
   Все знали, что подбородок этот говорит об очень многом. Сегодня  дядя
Джолион казался встревоженным, несмотря на грозный вид, который  он  на-
пускал на себя в дни общих собраний; Сомс окончательно решил  поговорить
с ним о Босини.
   Слева от старого Джолиона сидел маленький мистер Букер. Этот  тоже  с
грозным видом поглядывал по сторонам, словно выискивая среди присутству-
ющих самого придирчивого акционера. Рядом с  ним  хмурился  глухой  член
правления, а сзади глухого с кроткой миной сидел старый мистер  Блидхэм,
исполненный  чувства  собственной  добродетели  -  вполне   оправданного
чувства, так как мистер Блидхэм твердо знал, что коричневый сверток, со-
путствующий ему на всех заседаниях, надежно спрятан за цилиндром  (одним
из тех цилиндров с прямыми полями, которые неизменно связываются в нашем
представлении с пышным бантом галстука, чисто  выбритыми  щеками,  ярким
румянцем и седыми, аккуратно подстриженными бачками).
   Сомс всегда посещал общие собрания; его присутствие считалось  весьма
желательным на тот случай, если вдруг "возникнет какое-нибудь  недоразу-
мение". С надменным, непроницаемым видом он осматривал комнату, на  сте-
нах которой висели планы рудника и гавани и  большая  фотография  ствола
шахты, оказавшейся на редкость нерентабельной. Эта фотография  -  свиде-
тельство извечной иронии, таящейся во всех  коммерческих  начинаниях,  -
все ещД сохраняла своД место на стене как изображение нежно любимого, но
мертвого детища директоров.
   И вот старый Джолион встал, чтобы огласить собравшимся свой отчет.
   Пряча под олимпийским спокойствием вечную вражду, глубоко  сидящую  в
груди каждого члена правления по отношению  к  акционерам,  он  спокойно
смотрел на них. Смотрел на них и Сомс. Почти всех он знал в  лицо.  Вот,
пристроив на коленях громадный цилиндр с низкой тульей, сидит  Скрабсоул
- поставщик дегтя, который, по выражению Хэммингса, является  на  собра-
ния, только чтобы "устроить какую-нибудь гадость",  сварливый  старик  с
красным лицом и массивной челюстью. Дальше - его преподобие мистер Бомз,
всегда предлагающий вынести благодарность председателю, в которой  неиз-
менно выражается надежда, что правление не забывает о воспитании христи-
анского духа в своих служащих. У мистера Бомза был благой обычай  ловить
кого-нибудь из членов после собрания и выспрашивать, каковы  перспективы
на будущий год; в зависимости от ответа мистер Бомз в ближайшие  же  две
недели покупал или продавал парочку акций.
   Был среди присутствующих и майор О'Бэлли, который обычно не мог удер-
жаться от коротенькой речи, хотя бы смысл еД заключался  только  в  том,
чтобы поддержать переизбрание контролера, и частенько внушал страх своей
способностью перехватывать тосты - вернее, пожелания - у тех, кому в ви-
де особой чести поручалось огласить эти пожелания, заранее записанные на
маленьком листке бумаги.
   Группа собравшихся ограничивалась этими да ещД пятью-шестью солидными
молчаливыми акционерами, к которым Сомс относился довольно сочувственно:
хорошие дельцы, любят сами присмотреть за делами без лишней суетни - со-
лидные, почтенные люди, ежедневно бывают в Сити и  возвращаются  вечером
домой к солидным, почтенным женам.
   Солидные, почтенные жены! Мысль эта снова разбудила в Сомсе  какое-то
неясное беспокойство.
   Что сказать дяде? Как ответить на это письмо?..
   - Если кто-нибудь из акционеров желает задать вопрос, я  готов  отве-
тить.
   Мягкий стук. Старый Джолион бросил отчет на стол и замолчал,  повора-
чивая большим и указательным пальцами очки в черепаховой оправе.
   На губах Сомса промелькнула улыбка. Пусть поторопятся со своими  воп-
росами! Он прекрасно знал, что дядя сейчас же скажет (идеальный  метод):
"В таком случае предлагаю считать отчет утвержденным!" Не надо давать им
возможности прицепиться к чему-нибудь - акционеры народ медлительный!
   Поднялся высокий седобородый человек с изможденным,  недовольным  ли-
цом.
   - Господин председатель, мне кажется, я имею право задать вопрос  от-
носительно указанной в отчете суммы в пють тысяч фунтов стерлингов "Вдо-
ве и семье (он сердито посмотрел по сторонам)  покойного  управляющего",
который совершил такой... э-э... неблагоразумный (я подчеркиваю:  небла-
горазумный) поступок, покончив с собой в то время,  когда  компания  так
нуждалась в его работе. Вы сказали, что договор, так злополучно расторг-
нутый им же самим, был подписан на пять лет,  из  которых  истек  только
один год, и я...
   Старый Джолион сделал нетерпеливый жест.
   - Господин председатель, мне кажется, я  имею  право...  я  хотел  бы
знать, рассматривает ли правление выданную или назначенную к выдаче сум-
му как вознаграждение... э-э... покойному за те услуги, которые  он  мог
бы оказать компании, если бы не покончил с собой, или нет?
   - За прошлые услуги, которые, как известно всем нам и вам в том  чис-
ле, очень ценились правлением.
   - В таком случае, сэр, я должен сказать, что, поскольку услуги нашего
управляющего дело прошлое, я считаю такую сумму чрезмерной.
   Акционер сел на место.
   Старый Джолион переждал минуту и начал:
   - Предлагаю считать...
   Акционер снова встал:
   - Осмелюсь спросить, отдают ли члены правления себе отчет в том,  что
они распоряжаются не своими... я не побоюсь сказать,  что  будь  это  их
деньги...
   Второй акционер, круглолицый, упрямый на вид - Сомс узнал в нем  зятя
покойного управляющего, - встал и заявил с жаром:
   - Я считаю сумму недостаточной, сэр!
   Тогда поднялся его преподобие мистер Бомз.
   - Осмеливаясь высказать своД мнение, - начал он, - я должен отметить,
что наш достойнейший председатель учитывает - по всей вероятности,  учи-
тывает - самый факт самоубийства, совершенного... э-э... покойным управ-
ляющим. Я не сомневаюсь, что председатель принял этот факт ш)  внимание,
так как - я говорю от своего имени, думаю, и от имени всех  присутствую-
щих ("Браво, браво") - он пользуется нашим глубочайшим  доверием.  Никто
из нас не откажется, надеюсь, совершить акт милосердия. Но я уверен - он
строго посмотрел на зятя покойного управляющего, - что наш  председатель
сумеет как-нибудь отметить, занесением ли в протокол  или,  быть  может,
лучше уплатой несколько меньшей суммы, наше глубочайшее  сожаление,  что
столь нужный и ценный человек столь  неблагочестивым  путем  покинул  ту
сферу, в которой дальнейшая его деятельность была бы в интересах как его
самого, так и, смею сказать, в наших собственных. Мы не должны - нет, мы
не можем! - поощрять такое пренебрежение долгом по отношению  к  челове-
честву и всевышнему.
   Его преподобие мистер Бомэ опустился на место. Зять покойного  управ-
ляющего снова встал.
   - Я настаиваю на своих словах, - сказал он, - сумма недостаточна!
   Заговорил первый акционер:
   - Я оспариваю законность такой выплаты. Я считаю еД незаконной. Здесь
присутствует поверенный компании: полагаю, что я вправе  осведомиться  у
него.
   Взоры всех обратились на Сомса. Недоразумение возникло!
   Он встал, сжав губы; от всей его фигуры веяло холодом, нервы были на-
тянуты, он наконец-то оторвался от созерцания облака, которое смутно ма-
ячило у него в мозгу.
   - Вопрос отнюдь не ясен, - сказал он тихим, тонким голосом. - И  пос-
кольку дальнейшее расследование этого дела не представляется  возможным,
законность такой выплаты вызывает большие сомнения Если это признают же-
лательным, дело можно передать в суд.
   Зять управляющего нахмурился и сказал значительным тоном:
   - Мы не сомневаемся, что дело может быть передано в суд. Могу  я  уз-
нать фамилию джентльмена, давшего нам  такую  полезную  справку?  Мистер
Сомс Форсайт? Ах вот как!
   Он перевел выразительный взгляд с Сомса на старого Джолиона.
   Бледные щеки Сомса вспыхнули, но надменность его осталась  непоколеб-
ленной Старый Джолион пристально посмотрел на говорившего.
   - Если, - начал он, - зять покойного  управляющего  не  имеет  ничего
сказать больше, я предлагаю считать отчет правления...
   Но в эту минуту встал один из тех пяти молчаливых  солидных  акционе-
ров, которые внушали симпатию Сомсу. Акционер сказал:
   - Я категорически возражаю против этого пункта.
   Нам предлагают сделать пожертвование в пользу жены и детей этого  че-
ловека, которых, как говорят, он содержал. Возможно, что так оно и было;
но меня это совершенно не касается. Я возражаю  с  принципиальной  точки
зрения. Пора, наконец, покончить с  этой  сентиментальной  филантропией.
Она губит страну. Я не желаю, чтобы мои деньги попадали к людям, о кото-
рых мне ничего не известно, которые никак не  заслужили  этих  денег.  Я
протестую in toto [Целиком, с начала до конца (латинский юридический
термин)]; это не деловая постановка вопроса. Предлагаю отложить утверждение
отчета и изъять из него этот пункт.
   Старый Джолион стоя выслушал речь  солидного  молчаливого  акционера.
Она нашла отклик в сердцах присутствующих - в ней звучал культ солидного
человека, протест против великодушной щедрости,  уже  возникавший  в  те
времена у здравых умов общества.
   Слова "это не деловая постановка вопроса"  нашли  отклик  даже  среди
членов правления; в глубине души каждый чувствовал, что так оно  и  есть
на самом деле. Но все они знали властный характер и упрямство  председа-
теля. А он, вероятно, тоже понимал, что это не деловая постановка вопро-
са, но чувствовал себя связанным. Откажется он  от  своего  предложения?
Весьма сомнительно.
   Все с интересом ждали, что будет дальше. Старый Джолион поднял  руку;
зажатые между большим и указательным пальцем очки в темной оправе  угро-
жающе дрогнули.
   Он обратился к солидному молчаливому акционеру:
   - Зная заслуги нашего покойного управляющего во время взрыва на  руд-
никах, сэр, вы все-таки с полной  серьезностью  предлагаете  изъять  эту
сумму из отчета?
   - Да.
   Старый Джолион поставил вопрос на голосование.
   - Кто поддерживает это предложение? - спросил он, спокойно  оглядывая
акционеров.
   И в эту минуту, глядя на дядю Джолиона, Сомс понял, какой силой  воли
обладает этот старик. Никто не шелохнулся. Не сводя глаз  с  молчаливого
солидного акционера, старый Джолион сказал:
   - Предлагаю считать отчет правления за тысяча  восемьсот  восемьдесят
шестой год принятым. Поддерживаете? Кто за? Кто против? Никого. Принято.
Следующий вопрос, джентльмены...
   Сомс улыбнулся. Дядя Джолион умеет поставить на своем!
   Но тут внимание Сомса опять переключилось на Босини. Как странно, что
мысли об этом человеке преследуют его даже в часы работы.
   Поездка Ирэн в Робин-Хилл... ничего особенного тут нет, хотя она мог-
ла бы все-таки сказать ему об этом; но ведь она никогда ничего не  расс-
казывает. С каждым днем Ирэн становится все молчаливее, все  неприветли-
вее. Поскорее бы достроить дом, переехать туда, разделаться с  Лондоном.
Ей не годится жить в городе; у неД не такие уж крепкие нервы. Опять  на-
чались глупые разговоры об отдельной комнате!
   Акционеры стали расходиться. Стоя под фотографией злосчастной  шахты,
его преподобие мистер Бомз донимал Хэммингса разговорами. Сердито улыба-
ясь и морща лохматые брови, маленький мистер Букер сцепился на  прощание
с дряхлым Скрабсоулом. Они не терпели друг друга. Неприязнь эта возникла
из-за договора на поставку дегтя, который правление заключило с  племян-
ником маленького мистера Букера, обойдя старика Скрабсоула. Сомс знал об
этом от Хэммингса, любившего посплетничать, в особенности на счет членов
правления, исключая, конечно, старого Джолиона, которого он побаивался.
   Сомс выждал подходящий момент. Когда последний  акционер  скрылся  за
дверью, он подошел к дяде, который уже взялся за цилиндр.
   - Мне нужно поговорить с вами, дядя Джолион.
   Трудно сказать, каких результатов он ждал от этого разговора.
   Несмотря на то мистическое благоговение, которое все Форсайты  питали
к старому Джолиону, побаиваясь его философских наклонностей  или,  может
быть, его подбородка, как сказал бы Хэммингс, между дядей и  племянником
всегда чувствовалась какая-то враждебность. Она сквозила в том  холодке,
с которым они здоровались, в той уклончивости, с которой они  отзывались
друг о друге, и, вероятно, возникла потому, что  старый  Джолион  ощущал
спокойное упорство (он называл это упрямством) племянника и втайне  сом-
невался, сумеет ли он выйти победителем в случае столкновения с Сомсом.
   Эти два Форсайта, при всей их подчас полярной противоположности,  об-
ладали, каждый по-своему, - в значительно большей степени, чем остальные
члены семьи, - способностью твердо и разумно подходить к делам, что  яв-
ляется наивысшим достоинством великого класса  собственников.  И  тот  и
другой при удачно сложившихся обстоятельствах могли бы сделать  прекрас-
ную карьеру; и тот и другой могли бы стать  хорошими  предпринимателями,
государственными деятелями, - впрочем, старый Джолион, поддавшись  наст-
роению, - под влиянием сигары или красивого ландшафта, - был бы способен
если не пренебречь своими успехами, то во  всяком  случае  усомниться  в
них, тогда как Сомс, не куривший сигар, был застрахован от этого.
   Кроме того, старый Джолион не мог отделаться  от  ощущения  боли  при
мысли, что сын Джемса - Джемса, которого он  всегда  считал  глуповатым,
преуспевает в жизни, а его собственный сын...
   И большую роль во всем этом играли те зловещие, неясные,  но  тем  не
менее тревожные слухи о Босини, которые докатились и до  него;  семейные
сплетни не миновали старого Джолиона, как и остальных Форсайтов, и  ста-
рик чувствовал себя уязвленным до глубины души.
   Но характерная вещь: его раздражение было направлено не против  Ирэн,
а против Сомса. Мысль о том, что жена племянника (неужели  он  не  может
присмотреть за ней? О несправедливость! Как будто Сомс и так недостаточ-
но присматривал!) отнимает жениха у его внучки, была  невыносимо  унизи-
тельна. И, видя надвигавшуюся опасность, старый Джолион не старался  ук-
рыться от неД за нервозностью, как это делал Джемс,  но  сознавал  своим
ясным, спокойным умом, что такая вещь вполне правдоподобна: в Ирэн  есть
что-то очень привлекательное!
   Выйдя из конторы компании на шумный, суетливый Чипсайд, старый Джоли-
он уже предчувствовал, о чем будет говорить Сомс.  Некоторое  время  оба
молчали; племянник семенил осторожными шажками, дядя держался очень пря-
мо и устало Опирался на зонтик, как на трость.
   Вскоре они свернули на сравнительно спокойную  улицу,  так  как  путь
старого Джолиона лежал в направлении Мургэйт-стрит, где помещалась  кон-
тора другой компании.
   Сомс заговорил, не поднимая глаз:
   - Я получил письмо от Босини. Прочтите; мне думается, что вас следует
поставить в известность. Я истратил на  этот  дом  гораздо  больше,  чем
предполагал, и хотел бы выяснить положение.
   Старый Джолион нехотя пробежал письмо.
   - Тут все ясно, - сказал он.
   - Он говорит о "свободе действий", - ответил Сомс.
   Старый Джолион взглянул на него. Долго сдерживаемый гнев и  неприязнь
к этому молокососу, который начинает впутывать его в свои дела,  подыма-
лись в нем.
   - Если ты не доверяешь Босини, зачем же было приглашать его?
   Сомс покосился на дядю.
   - Теперь уже поздно сожалеть об этом, - сказал он. - Мне бы  хотелось
только иметь твердую уверенность, что он не заведет меня бог знает куда,
если я предоставлю ему свободу действий. Может быть, вы согласитесь  по-
говорить с ним, вас он послушает!
   - Нет, - отрезал старый Джолион, - я не желаю вмешиваться в это дело!
   В словах дяди и племянника чувствовался затаенный смысл, делавший  их
разговор гораздо более значительным, чем это могло показаться. И взгляд,
которым они обменялись, свидетельствовал о том, что они знают это.
   - Хорошо, - сказал Сомс, - я считал, что мне надо поговорить  с  вами
хотя бы ради Джун; имейте в виду, я, не потерплю никаких глупостей!
   - Какое мне до этого дело? - оборвал его старый Джолион.
   - Ну, не знаю, - сказал Сомс и, смущенный взглядом дяди, не мог  про-
должать. - Только не пеняйте потом, что я не предупредил  вас,  -  хмуро
добавил он, овладев собой.
   - Не предупредил? Не понимаю, что ты хочешь сказать  этим.  Пристаешь
ко мне со всякой ерундой. Я знать не хочу о  твоих  делах;  улаживай  их
сам!
   - Хорошо, - невозмутимо ответил Сомс, - так я и сделаю!
   - До свидания, - сказал старый Джолион, и они расстались.
   Сомс повернул обратно и, зайдя в один прославленный ресторан, заказал
себе копченую семгу и стакан шабли; обычно среди дня он ел мало, большей
частью закусывал прямо у буфета, находя, что стоячее  положение  полезно
для его печени, которая была в совершенном порядке,  но  казалась  Сомсу
причиной всех его горестей.
   Позавтракав, он медленно пошел в контору, опустив голову, не  замечая
людей, тысячами кишевших на улице, и эти люди в свою очередь тоже не за-
мечали Сомса.
   С вечерней почтой Босини получил следующий ответ на своД письмо:

   "Форсайт, Бастард и Форсайт.
   Поверенные в делах.
   Полтри. Бранч-Лейн, 2001,
   17 мая 1887 г.
   Дорогой Босини!
   Ваше письмо немало удивило меня. Мне казалось, что Вы всегда  пользо-
вались абсолютной "свободой действий", так как я не помню ни одного слу-
чая, чтобы те соображения, которые я имел несчастье высказывать, были бы
приняты Вами во внимание.  Предоставляя  Вам,  согласно  Вашей  просьбе,
"полную свободу действий", я бы хотел, чтобы Вы уяснили себе, что  общая
стоимость дома со всей отделкой, включая Ваше  вознаграждение  (согласно
нашей договоренности),  не  должна  превышать  двенадцати  тысяч  фунтов
(12000). Эта сумма дает Вам очень широкие возможности и, как Вы  знаете,
сильно превышает мои первоначальные расчеты.
   Всегда готовый к услугам Сомс Форсайт".

   На следующий день он получил от Босини коротенькое письмо:

   "Филип Бейнз Боснии.
   Архитектор.
   Слоун-стрит, 309Д.
   18 мая.
   Дорогой Форсайт!
   Если Вам кажется, что в таком сложном вопросе, как  отделка  дома,  я
могу связать себя определенной суммой, то Вы ошибаетесь. Я вижу, что  Вы
тяготитесь нашим договором и мной самим,  и  поэтому  предпочитаю  отка-
заться.
   Ваш Филип Бейнз Босини".

   Сомс долго и мучительно обдумывал ответ и поздно вечером, когда  Ирэн
уже ушла спать, написал в столовой следующее письмо:

   "Монпелье-сквер, 62.
   19 мая 1887 г.
   Дорогой Босини!
   Я думаю, что в наших обоюдных интересах было бы  крайне  нежелательно
бросать дело на данной стадии. Я вовсе не хотел сказать, что  перерасход
суммы, указанной в моем письме, на десять,  двадцать  и  даже  пятьдесят
фунтов послужит поводом для каких-либо недоразумений между нами. Поэтому
прошу Вас подумать ещД, прежде чем отказываться. Вам предоставлена "пол-
ная свобода действий" в пределах, указанных в нашей переписке, и я наде-
юсь, что при этих условиях Вы сумеете закончить отделку  дома,  которую,
как я знаю, трудно ограничить определенной суммой.
   Готовый к услугам Сомс Форсайт".
   Ответ Босини, полученный на следующий день, гласил:
   "20 мая.
   Дорогой Форсайт!
   Согласен.
   Ф. Босини".

   VI. СТАРЫЙ ДЖОЛИОН В ЗООЛОГИЧЕСКОМ САДУ

   Со вторым совещанием старый Джолион покончил быстро -  присутствовали
только члены правления. Он держался таким диктатором, что после его ухо-
да все взбунтовались против самоуправства старика Форсайта, которое, как
было сказано, просто нет сил сносить дальше.
   Старый Джолион проехал подземной дорогой до остановки на Портлэнд-Род
и оттуда нанял кэб до Зоологического сада.
   Там у него было назначено свидание, одно из тех свиданий, которые  за
последнее время назначались все чаще и чаще и  на  которые  его  толкало
беспокойство по поводу Джун и "перемены в ней", как он выражался.
   Она пряталась, заметно худела; если он  задавал  какойнибудь  вопрос,
она отмалчивалась, или отвечала резко, или готова была разрыдаться.  Она
невероятно изменилась, и все из-за этого Босини. Хоть бы рассказала, что
с ней творится, - да нет, куда там!
   И дома он не раз сидел в тяжелом раздумье за  непрочитанной  газетой,
зажав в зубах потухшую сигару. Каким товарищем она  была  для  него  ещД
трехлетней крошкой! И как он любил еД!
   Силы, не считавшиеся ни с семьей, ни с классом, ни с обычаями, врыва-
лись в его жизнь; надвигавшиеся события, отвратить  которые  он  был  не
властен, отбрасывали тень на его голову. И в старом Джолионе,  привыкшем
все делать по-своему, закипал гнев - он и сам не знал против кого.
   Досадуя на медленную езду, старый Джолион добрался наконец  до  ворот
сада; и здоровый инстинкт, позволявший ему находить радость  везде,  где
был хоть малейший намек на неД, прогнал его раздражение, пока он  шел  к
условленному месту встречи.
   Увидев старого Джолиона с каменной террасы, окружавшей ров с медведя-
ми, сын и внучата заторопились ему навстречу и повели его ко львам.  Ма-
лыши прильнули к деду с обеих сторон, взяли его за руки, причДм Джолли -
испорченный мальчишка, весь в отца - волочил дедушкин зонтик по земле  с
таким расчетом, чтобы цеплять прохожих за ноги ручкой.
   Молодой Джолион шел сзади.
   Забавно было видеть отца и детей вместе, но это забавное зрелище  вы-
зывало у него улыбку сквозь слезы. Старик, гуляющий с  двумя  маленькими
детьми, не такая уж редкость; однако молодому  Джолиону  казалось,  что,
глядя на отца в обществе Джолли и Холли, он проникает взором в то сокро-
венное, что таится в глубине наших сердец. Полная покорность, с  которой
старик отдавал всего себя этим малышам, уцепившим его за руки, была  так
трогательна, что молодой Джолион, быстро реагировавший  на  все  явления
жизни, шел сзади, бормоча себе под  нос  какие-то  весьма  выразительные
словечки. Это зрелище подействовало на него так, как оно не могло бы по-
действовать на истого Форсайта, которого можно обвинить  в  чем  угодно,
только не в экспансивности.
   Так они дошли до клетки со львами.
   В тот день в Ботаническом саду было праздничное гулянье, и  множество
Форс... то есть хорошо одетых людей, которые держат собственные  выезды,
заполнило и Зоологический сад, чтобы как можно больше насмотреться всего
за собственные деньги, прежде чем уехать обратно на РэтлендГейт или Бра-
йанстон-сквер.
   - Давайте заедем в Зоологический! - говорили они друг  другу.  -  Там
очень забавно!
   Вход стоил шиллинг, значит простого народа там не бывало.
   Они выстроились перед длинным рядом клеток и смотрели, как  кровожад-
ные рыжие звери  мечутся  за  решеткой  в  ожидании  единственного  удо-
вольствия, выпадающего им за сутки. Чем голоднее зверь, тем  интереснее.
Но почему это зрелище привлекало их - потому ли, что они завидовали  та-
кому аппетиту или проявляли более гуманные чувства и радовались,  глядя,
как быстро звери утоляют голод, - молодой Джолион не знал. До его  слуха
доносились обрывки разговоров: "Какой страшный тигр!" - "Ну что за  пре-
лесть! Посмотри, какой у него ротик". - "Да,  славный  зверь!  Мама,  не
подходи так близко!"
   И время от времени то один, то другой оглядывался по сторонам и  пох-
лопывал себя легонько по карманам, словно опасаясь,  -  как  бы  молодой
Джолион или кто-нибудь ещД не покусился на их содержимое, предварительно
напустив на себя безразличный вид.
   Какой-то толстяк в белом жилете процедил сквозь зубы:
   - Жадность - и больше ничего, не голодные же они в самом деле:  сидят
без движения.
   В это время тигр схватил кусок кровавой печенки, и толстяк  рассмеял-
ся. Его жена в нарядном парижском туалете и В пенсне с  золотой  оправой
возмутилась:
   - Что тут смешного, Гарри! Ужасное зрелище!
   Молодой Джолион нахмурился.
   Обстоятельства его жизни - правда, теперь он смотрел  на  них  уже  с
большим хладнокровием - сплошь и рядом вызывали у него вспышки презрения
к окружающим; и свой сарказм молодой Джолион чаще всего изливал на пред-
ставителей одного с ним класса - класса, который держит собственные  вы-
езды.
   Засадить льва или тигра в клетку - самое настоящее варварство. Однако
ни один цивилизованный человек не признает этого.
   Отцу, например, вряд ли когда приходило в голову, что  держать  диких
зверей за решеткой - варварство; он принадлежал к старой школе,  считав-
шей, что павианы и пантеры, посаженные в  клетку,  являют  собой  весьма
возвышенное и поучительное зрелище, вдобавок животные эти могут  умереть
от тоски и горя и заставить общество позаботиться о покупке  новых  зве-
рей. В глазах отца, как и в глазах всех Форсайтов, удовольствие, которое
они испытывали, глядя на прекрасных животных, сидевших в заточении,  пе-
ревешивало все неудобства этого заточения для самих животных,  коим  бог
столь неосмотрительно повелел жить на свободе. Им же самим лучше - клет-
ка оберегает от бесчисленных опасностей, что подстерегают  их  на  воле,
дает возможность спокойно существовать в надежном, отгороженном  от  ос-
тального мира уголке! Да и вообще сомнительно, чтобы у диких зверей было
какое-нибудь другое назначение, кроме как сидеть за решеткой!
   Но так как беспристрастие было не чуждо молодому Джолиону, то он при-
шел к выводу, что называть варварством то, что есть лишь отсутствие  во-
ображения, - несправедливо: ведь никому из них не приходилось  очутиться
на месте зверя, посаженного в клетку, и напрасно было бы ждать, что  эти
люди поймут ощущения животного, лишенного свободы.
   Они вышли из сада - Джолли и Холли в состоянии  блаженного  исступле-
ния, - и только тогда старому Джолиону представился случай поговорить  с
сыном о том, что лежало у него на сердце.
   - Просто теряюсь, - сказал он, - если так будет  продолжаться,  я  не
знаю, чем она кончит. Просил еД позвать доктора - не  желает.  Ничего  в
ней нет моего. Вся в бабушку. Упряма как мул! Уж если  заартачится,  так
кончено дело!
   Молодой Джолион улыбнулся; глаза его скользнули по  подбородку  отца.
"Оба хороши!" - подумал он, но промолчал.
   - А тут ещД этот Боснии, - продолжал старый Джолион.  -  Меня  так  и
подбивает всыпать этому молодчику как следует, но я не могу, а вот поче-
му бы тебе не попробовать? - добавил он с сомнением в голосе.
   - Что же он, собственно, сделал? По-моему,  пусть  лучше  расходятся,
если не могут поладить.
   Старый Джолион взглянул на него. Затронув вопрос, касающийся  взаимо-
отношений между полами, он сразу же почувствовал недоверие к сыну.  Джо,
наверное, придерживается на этот счет весьма сомнительных взглядов.
   - Не знаю, как ты на это смотришь, - сказал он.  -  Мне  кажется,  ты
становишься на его сторону. Что ж, это не удивительно, но я считаю,  что
Боснии ведет себя безобразно, и если он попадется  мне  когда-нибудь,  я
ему так и скажу.
   Старый Джолион замолчал.
   Невозможно обсуждать с сыном  всю  недопустимость  поведения  Боснии.
Разве сам он не совершил такого же (даже  худшего)  поступка  пятнадцать
лет назад? И последствиям этого безумия не видно конца!
   Молодой Джолион тоже молчал; он сразу же понял мысли отца,  так  как,
будучи свергнутым с тех высот, откуда все кажется слишком простым и оче-
видным, он поневоле приобрел проницательность и чуткость.
   Его взгляды на вопросы пола, сложившиеся пятнадцать лет назад, в кор-
не расходились со взглядами отца. Этой пропасти не перешагнешь.
   Он сказал холодно:
   - Босини, верно, увлекся другой?
   Старый Джолион недоверчиво посмотрел на него.
   - Не знаю, - сказал он, - говорят.
   - Должно быть, так оно и есть, - неожиданно ответил сын. - Вам, веро-
ятно, сказали, кто она?
   - Да, - проговорил старый Джолион. - Жена Сомса.
   Молодой Джолион не свистнул от изумления. Жизнь отучила его  свистать
в подобных случаях; он посмотрел на отца с еле заметной усмешкой.
   Может быть, старый Джолион и заметил эту усмешку, но не показал вида.
   - Они с Джун были такими друзьями! - пробормотал он.
   - Бедная девочка! - мягко сказал молодой Джолион.
   В его представлении Джун все ещД была трехлетним ребенком.
   Старый Джолион вдруг остановился.
   - Я не верю ни одному слову в этой истории, - сказал  он,  -  сплетни
старых баб! Позови мне кэб, Джо, я смертельно устал!
   Они остановились на углу, поджидая свободный кэб, а мимо них одна  за
другой проезжали кареты, уносившие из Зоологического сада Форсайтов всех
родов и оттенков. Упряжь, ливреи, начищенные крупы  лошадей  сверкали  и
поблескивали на майском солнце, и каждый экипаж, ландо, кабриолет, каре-
та, шарабан, фаэтон, казалось, горделиво отстукивал колесами:
   Я сам и лошади мои и кучер -
   Да, черт возьми, весь выезд стоит уйму денег,
   Но деньги плачены не даром. Полюбуйтесь
   На нашего хозяина, хозяйку!
   Полны достоинства! Вот у кого учиться!
   И эти слова, как известно каждому, служат весьма достойным аккомпане-
ментом к поездкам, которые совершают Форсайты.
   Один кабриолет, запряженный парой светло-гнедых лошадей, мчался быст-
рее других. Кузов его подпрыгивал на высоких рессорах, и четверо седоков
раскачивались в кабриолете, как в колыбели.
   Экипаж этот привлек внимание молодого Джолиона; и вдруг  в  одном  из
сидевших лицом к лошадям он узнал дядю Джемса. Бакенбарды у дяди поседе-
ли ещД больше, но не узнать его было невозможно. Напротив  с  раскрытыми
зонтиками в руках, в нарядных туалетах, высокомерно подняв головы, точно
те птицы, которых они только что видели в Зоологическом саду,  восседали
Рэчел Форсайт и еД старшая замужняя сестра Уинифрид  Дарти;  а  рядом  с
Джемсом, откинувшись на спинку, сидел сам Дарти в новом с иголочки  сюр-
туке, с тщательно выпущенной из-под обшлагов широкой полоской манжет.
   Неуловимый блеск лежал на этом экипаже; казалось, по нему лишний  раз
прошлись самой лучшей краской или лаком; он выделялся из всех остальных,
словно какая-то чрезвычайно удачная экстравагантная  черточка,  подобная
той, которая отличает настоящее "произведение искусства" от обыкновенной
"картины", помогла ему стать символической колесницей Форсайтов  -  тро-
ном, воздвигнутым в их царстве.
   Старый Джолион не видел кабриолета: он был занят бедняжкой Холли, ус-
тавшей от прогулки, но те, кто сидел  в  кабриолете,  заметили  эту  ма-
ленькую группу; дамы вздернули головы и поспешно загородились зонтиками;
Джемс простодушно вытянул шею и стал похож на долговязую птицу; рот  его
медленно  приоткрылся.  Круглые  щиты-зонтики  становились  все  меньше,
меньше и наконец исчезли.
   Молодой Джолион понял, что его узнала даже Уинифрид,  а  ей  было  не
больше пятнадцати лет, когда он потерял право называться Форсайтом.
   Они-то мало изменились за это время! Молодой Джолион помнил, как выг-
лядел когда-то их выезд: лошади, кучер, экипаж уже другие,  конечно,  но
на всем лежит тот же отпечаток, что и пятнадцать лет назад; тот  же  оп-
рятный вид, то же точно выверенное высокомерие - полны достоинства!  Как
и прежде, покачиваются на рессорах, как и прежде, держат зонтики,  преж-
ний дух сквозит во всех мелочах.
   А залитые солнцем экипажи катились один за другим,  кивая  надменными
щитами зонтиков.
   - Вон проехал дядя Джемс со своими дамами, - сказал молодой Джолион.
   Отец помрачнел.
   - Он видел нас? Да? Гм! Что ему здесь понадобилось?
   В эту минуту показался свободный кэб, и старый Джолион остановил его.
   - До скорого свидания, мой мальчик! - сказал он. - Не думай о  Босини
- я не верю ни одному слову в этой истории!
   Поцеловав детей, которые не хотели отпускать его, старый Джолион  сел
в кэб и уехал.
   Взяв Холли на руки, молодой Джолион неподвижно стоял на углу и  смот-
рел вслед удаляющемуся экипажу.

   VII. СЪЕЗД У ТИМОТИ

   Если бы старый Джолион, садясь в кэб, сказал: "Я не  хочу  верить  ни
одному слову", - он выразил бы свои чувства более точно.
   Мысль о том, что Джемс со своим курятником видел его в обществе сына,
разбудила в старом Джолионе не только раздражение против того, что  ста-
новилось помехой на его пути, но и столь понятную между братьями скрытую
вражду, корни которой - детское соперничество - с течением жизни нередко
крепнут, уходят в глубину и, скрытые от глаз, питают дерево,  приносящее
в своД время горькие плоды.
   До сих пор между шестью братьями нельзя было  заметить  ничего  более
серьезного, чем недружелюбие, которое объяснялось скрытым, но вполне ес-
тественным "опасением, что кто-то из пяти богаче меня, шестого;  чувство
это начинало переходить в любопытство в связи с близостью смерти - конца
всякого соперничества - и упорным "отмалчиванием" их поверенного,  кото-
рый, будучи человеком предусмотрительным, уверял Николаев, что не  знает
доходов Джемса, Джемсу говорил то же самое о старом Джолионе, Джолиону -
о Роджере, Роджеру -  о  Суизине,  а  Суизину,  к  его  великому  неудо-
вольствию, заявлял, что Николае, вероятно, очень богатый  человек.  Один
Тимоти оставался в стороне со своими консолями.
   Но теперь, по крайней мере между этими двумя братьями, замешалось но-
вое чувство обиды С той минуты, как Джемс имел наглость сунуть нос не  в
своД дело, по выражению старого Джолиона, он отказался верить россказням
о Босини. Кто-то из членов семьи "этого Джемса" посмел не посчитаться  с
его внучкой! Старый Джолион решил, что Боснии просто оклеветали. Причина
его поведения кроется в чем-то другом.
   Наверно, Джун повздорила с ним; еД вспыльчивость всем известна!
   Он не станет церемониться с Тимоти, тогда посмотрим, прекратятся  эти
намеки или нет! И нечего откладывать в долгий ящик, надо ехать сейчас же
и действовать решительно, чтобы не пришлось ездить второй раз за тем  же
самым.
   Подступ к дому Тимоти  загораживал  экипаж  Джемса.  И  тут  пролезли
раньше всех - уже судачат, наверно,  на  его  счет!  А  чуть  дальше  от
подъезда стояли серые Суизина и, повернувшись мордами к  гнедым  Джемса,
словно переговаривались о форсайтских делах, и кучера тоже переговарива-
лись с высоты своих козел.
   Старый Джолион положил цилиндр на стул в том самом  маленьком  холле,
где когда-то шляпу Босини приняли за кошку, усталым движением провел ху-
дой рукой по лицу и длинным усам, словно стирая малейшие признаки волне-
ния, и поднялся по лестнице.
   В большой гостиной было тесно. Она казалась тесной и в лучшие  минуты
своей жизни, когда в ней не было ни единого  гостя,  так  как  Тимоти  и
сестры, следуя традициям своего поколения, считали,  что  комната  будет
"неуютной", если еД не обставить "как следует". Поэтому в гостиной стоя-
ли одиннадцать кресел, диван, три столика,  две  этажерки,  заставленные
бесконечным количеством безделушек, и часть рояля. И теперь, когда здесь
собрались миссис Смолл, тетя Эстер, Суизин, Джемс, Рэчел, Уинифрид, Юфи-
мия, которая заехала вернуть роман "Страсть и смирение", прочитанный  за
завтраком, и еД приятельница Фрэнсис - дочь Роджера (единственная  музы-
кантша среди Форсайтов - сочинительница романсов), в гостиной оставалось
только одно незанятое кресло, конечно за исключением тех двух, куда ник-
то не садился, а единственное свободное местечко  посередине  пола  было
занято кошкой, на которую старый Джолион не замедлил наступить.
   В те дни такие съезды у  Тимоти  происходили  довольно  часто.  Члены
семьи, все до одного, питали глубокое уважение к  тете  Энн,  и  теперь,
когда еД не стало, они заезжали на Бэйсуотер-Род гораздо чаще и  остава-
лись там подолгу.
   Суизин приехал первым; неподвижно возвышаясь в красном шелковом крес-
ле с золоченой спинкой, он всем своим видом говорил, что намерен переси-
деть остальных. Оправдывая своим одутловатым, чисто выбритым лицом, гус-
тыми, совершенно белыми волосами и всей своей массивной фигурой  прозви-
ще, которое дал ему Босини ("толстяк! "), Суизин казался в  этой  загро-
можденной мебелью комнате ещД более первобытным, чем всегда.
   Как это постоянно случалось теперь, он сразу же заговорил об Ирэн  и,
не теряя даром ни минуты, изложил тете Джули и тете  Эстер  своД  мнение
относительно тех слухов, которые, как ему известно, начали  носиться  за
последнее время. Нет, нет, говорил Суизин, ей, вероятно, захотелось  по-
развлечься, надо же хорошенькой женщине пользоваться жизнью; но он  уве-
рен, что это не серьезно. Все в границах  приличий;  она  слишком  умна,
слишком ценит своД положение, свою семью, чтобы поступиться ими. Не  мо-
жет быть и речи о публичном ск... Суизин чуть было не  выпалил  "сканда-
ле", но самая мысль показалась ему такой чудовищной, что он только  мах-
нул рукой, словно говоря: "Ну, довольно об "том!"
   Допустим, что Суизин придерживался холостяцкой точки зрения  на  этот
вопрос, но, в самом деле, чем только нельзя поступиться ради этой семьи,
многие представители которой сумели так выдвинуться, достичь такого  по-
ложения? Если Суизину и доводилось переживать безнадежно мрачные  минуты
в жизни, когда слова "иомен" и "мелкота" употреблялись  в  связи  с  его
происхождением, то верил ли он этим словам?
   Нет, он в тайне лелеял и с  трогательной  нежностью  хранил  в  своем
сердце теорию, по которой следовало, что в жилах его отдаленных  предков
текла благородная кровь.
   - Я уверен в этом, - сказал он как-то молодому Джолиону ещД до  того,
как тот сошел с пути истинного. - Посмотри, как мы процветаем. Я уверен,
что в нас есть благородная кровь.
   Суизин очень любил молодого Джолиона; в Кэмбридже мальчик вращался  в
хорошем обществе, был знаком с  сыновьями  этого  старого  шалопая  сэра
Чарлза Фиста - правда, один из них впоследствии оказался порядочным мер-
завцем; в мальчике было что-то изысканное - какая жалость, что он ушел к
этой иностранке, к какой-то бонне! Если уж на то пошло,  неужели  нельзя
было сделать выбора, который не унизил бы их  всех!  И  что  он  теперь?
Страховой агент у Ллойда; говорят даже, рисует картины -  картины!  Черт
знает что! Мог бы стать сэром Джолионом Форсайтом, баронетом, прошел  бы
в парламент, имел бы поместье!
   Повинуясь импульсу, который рано или поздно овладевает кем-нибудь  из
представителей каждой большой семьи,  Суизин  отправился  как-то  в  Ге-
ральдическое управление, где его всячески заверили, что он является  по-
томком известных Форситов, носивших в гербе  "три  червленые  пряжки  на
черном поле вправо"; в управлении, очевидно, надеялись, что он не  отка-
жется от герба.
   Однако Суизин отказался, но, убедившись, что клейнод [Верхняя часть герба,
венчающая шит (обычно - корона)] составлен из "натурального цвета фазана"
и девиза "За Форситов", он посадил натурального цвета фазана на дверцы
кареты и на пуговицы кучера, а клейнод и девиз на почтовую бумагу.
   Самый же герб Суизин смаковал только мысленно, отчасти потому, что не
уплатил за него и считал, что на карете он покажется слишком кричащим, а
Суизин не любил ничего кричащего, отчасти же потому, что, как  и  всякий
практический англичанин, он втайне недолюбливал и презирал вещи,  казав-
шиеся непонятными: Суизину, да и не одному ему трудно было одолеть  "три
червленые пряжки на черном поле вправо".
   Однако Суизин не забыл, что стоит только уплатить за герб, и он будет
иметь на него полное право, и это ещД более укрепило его веру в себя как
в джентльмена. Мало-помалу и остальные  члены  семьи  обзавелись  "нату-
рального цвета фазаном", а кое-кто посерьезнее присовокупил к нему и де-
виз; старый Джолион отверг девиз, сказав, что по его мнению, это чепуха,
полнейшая бессмыслица.
   Старшее поколение, очевидно, догадывалось, какому великому историчес-
кому событию они обязаны своим клейнодом; и если кто-нибудь уж очень до-
нимал их вопросами, они не отваживались лгать - у Форсайтов ложь была не
в ходу, им казалось, что лгут только французы и русские -  и  торопились
заявить, что обо всем этом надо справиться у Суизина.
   Молодое поколение обходило этот предмет "натуральным" молчанием.  Они
не хотели оскорблять чувства старших, не хотели казаться смешными и поп-
росту пользовались одним клейнодом...
   Нет, говорил Суизин, он сам все видел и должен сказать, что Ирэн  об-
ращалась с этим "пиратом", или Босини, или как его там зовут, точно  так
же, как с ним самим; откровенно говоря, он даже... но, к несчастью,  по-
явление Фрэнсис и Юфимии заставило его прекратить этот разговор, так как
обсуждать подобную тему в присутствии молодых девушек не полагается.
   Суизин остался несколько недоволен тем, что его прервали как раз в ту
минуту, когда он собирался сказать нечто очень значительное,  но  благо-
душное настроение вскоре вернулось к нему. Фрэнсис, или, как еД звали  в
семье, Фрэнси, ему нравилась. Она была очень элегантна и, по слухам, за-
рабатывала своими романсами приличные деньги на мелкие  расходы;  Суизин
называл еД толковой девушкой.
   Он всегда гордился своим свободомыслием в отношении  женщин  -  пожа-
луйста! Пусть рисуют, сочиняют романсы, даже пишут книги, раз уж  на  то
пошло, особенно если этим можно заработать кое-что. Меньше будут  думать
о всяких глупостях! Ведь это не мужчины.
   "Маленькая Фрэнси", как еД с добродушным презрением звали родственни-
ки, была особой весьма значительной, хотя бы потому, что в ней  воплоща-
лось отношение Форсайтов к искусству. Фрэнси была далеко не "маленькая",
а высокая девушка, с довольно темной для Форсайтов шевелюрой, что в  со-
четании с серыми глазами придавало еД внешности "что-то кельтское".
   Она сочиняла романсы вроде "Трепетные вздохи" или "Последний поцелуй"
с рефреном, звучавшим, как церковное песнопение:
   Унесу с собою, ма-ама.
   Твой последний поцелуй!
   Твой последний, о-о! последний.
   Твой последний поце-е-луй!
   Слова к этим романсам, а также и другие стихи Фрэнси  писала  сама  В
более легкомысленные минуты  она  сочиняла  вальсы,  и  один  из  них  -
"Кенсннгтонское гулянье" - своей мелодичностью чуть ли не заслужил славу
национального гимна Кенсингтона. Он начинался так:
   Очень оригинальный вальс. Кроме того, у Фрэнси были "Песенки для  ма-
лышей" - весьма нравоучительные и в то же время не  лишенные  остроумия.
Особенно славились "Бабушкины рыбки" и ещД одна, почти пророчески возве-
щавшая дух грядущего империализма: "Что там думать, целься в глаз!"
   От них не отказался бы любой издатель, а такие журналы,  как  "Высший
свет" или "Спутник модных дам", захлебывались от восторга по поводу "но-
вых песенок талантливой мисс Фрэнси Форсайт, полных веселья  и  чувства.
Слушая их, мы не могли удержаться  от  слез  и  смеха.  У  мисс  Форсайт
большое будущее".
   С безошибочным инстинктом, свойственным всей еД породе, Фрэнси  заво-
дила знакомства с нужными людьми - с теми, кто будет писать о ней, гово-
рить о ней, а также и с людьми из высшего света; составив в  уме  точный
список тех мест, где следовало отпускать в ход своД очарование,  она  не
пренебрегала и неуклонно растущими гонорарами, в которых, по еД  поняти-
ям, и заключалось будущее. Этим Фрэнси заслужила всеобщее уважение.
   Однажды, когда чувство влюбленности подхлестнуло все еД эмоции - весь
уклад жизни Роджера,  целиком  подчиненный  идее  доходного  дома,  спо-
собствовал тому, что единственная дочь его  выросла  девушкой  с  весьма
чувствительным сердцем, - Фрэнси углубилась в большую настоящую  работу,
избрав для неД форму скрипичной сонаты. Это было единственное еД  произ-
ведение, которое Форсайты встретили с недоверием. Они сразу почувствова-
ли, что сонату продать не удастся.
   Роджер, очень довольный своей умной дочкой  и  не  упускавший  случая
упомянуть о карманных деньгах,  которые  она  зарабатывала  собственными
трудами, был просто удручен этим.
   - Чепуха! - сказал он про сонату.
   Фрэнси на один вечер заняла у Юфимии Флажолетти,  и  он  исполнил  еД
произведение в гостиной на Принсез-Гарденс.
   В сущности говоря, Роджер оказался прав. Это и была чепуха, но -  вот
в чем горе! - чепуха того сорта, которая не имеет  сбыта.  Как  известно
каждому Форсайту, чепуха, которая имеет сбыт, вовсе не чепуха  -  отнюдь
нет.
   И все-таки, несмотря на здравый смысл, заставлявший их оценивать про-
изведение искусства сообразно его стоимости, кое-кто из Форсайтов - нап-
ример, тетя Эстер, любившая музыку, - всегда сожалел, что романсы Фрэнси
были не "классического содержания"; то же  относилось  и  к  еД  стихам.
Впрочем, говорила тетя Эстер, теперешняя поэзия - это  все  "легковесные
пустячки". Теперь уже никто не напишет таких поэм, как "Потерянный  рай"
или "Чайльд Гарольд"; после них, по крайней мере, что-то остается в  го-
лове. Конечно, это очень хорошо, что Фрэнси есть чем себя занять: другие
девушки транжирят деньги по магазинам, а она сама зарабатывает! Тетя Эс-
тер и тетя Джули всегда были рады послушать рассказы о том,  как  Фрэнси
удалось добиться повышения гонорара.
   Они внимали ей и сейчас, вместе с Суизином, который делал вид, что не
прислушивается к разговору, потому что молодежь теперь так быстро и  так
невнятно говорит, что у них ни слова не разберешь!
   - Просто не могу себе представить, - сказала миссис Смолл, - как  это
ты решилась. У меня бы не хватило смелости!
   Фрэнси весело улыбнулась.
   - Я всегда предпочитаю иметь дело с мужчинами. Женщины такие злюки!
   - Ну что ты, милая! - воскликнула миссис Смолл. - Какие же мы злюки?
   Юфимия залилась беззвучным смехом и, взвизгнув, проговорила  сдавлен-
ным голосом, будто еД душили:
   - О-о! Вы меня когда-нибудь уморите, тетечка!
   Суизин не видел в этом ничего забавного; он терпеть не мог, когда лю-
ди смеялись, а ему самому не было  смешно.  Да,  откровенно  говоря,  он
просто не переносил Юфимии и отзывался о ней так: "Дочь Ника, как еД там
зовут - бледная  такая?"  Он  чуть  не  сделался  еД  крестным  отцом  -
собственно, он сделался бы им неизбежно, если бы не  восстал  так  реши-
тельно против еД иностранного имени: Суизину совсем не  улыбалось  стать
крестным отцом. Повернувшись к Фрэнси, он с достоинством сказал:
   - Прекрасная погода... э-э... для мая месяца.
   Но Юфимия, знавшая, что дядя  Суизин  не  захотел  сделать  еД  своей
крестницей, повернулась к тете Эстер и начала рассказывать о  встрече  с
Ирэн - миссис Сомс - в магазине церковно-экономического общества.
   - И Сомс тоже там был? - спросила тетя Эстер,  которой  миссис  Смолл
ещД не удосужилась ничего рассказать.
   - Сомс? Конечно нет!
   - Неужели она поехала по магазинам одна?
   - Не-ет! С ней был мистер Босини. Она изумительно одета.
   Но Суизин, услышав имя Ирэн, строго взглянул на Юфимию,  которая,  по
правде говоря, всегда выглядела непрезентабельно,  во  всяком  случае  в
платье, и сказал:
   - Одета, как и подобает изящной леди. На неД всегда  приятно  посмот-
реть.
   В эту минуту доложили о приезде Джемса с дочерьми. Дарти,  захотевший
выпить, слез у Мраморной арки, заявив, что ему  надо  быть  у  дантиста,
взял кэб и к этому времени уже восседал у окна своего клуба на  Пикадил-
ли.
   Жена, сообщил Дарти своим приятелям, собиралась потащить его с  визи-
тами. Но он этого терпеть не может - благодарю покорно. Ха!
   Кликнув лакея, Дарти послал его в холл  узнать  результаты  заезда  в
4.30. Устал как собака, продолжал Дарти; таскался с женой все утро. Хва-
тит с него. В конце концов, есть же у человека личная жизнь.
   Взглянув в эту минуту в окно, около которого он всегда садился, чтобы
видеть прохожих, Дарти, к несчастью, а может быть, и к счастью,  заметил
Сомса, осторожно переходившего улицу со стороны Грин-парка  с  очевидным
намерением зайти в "Айсиум", членом которого он тоже состоял.
   Дарти вскочил с места; схватив стакан, он пробормотал  что-то  насчет
"этого заезда в 4.30" и поспешно скрылся в комнату для  карточной  игры,
куда Сомс никогда не заглядывал. Сидя там в полутьме, он в полном  уеди-
нении наслаждался личной жизнью до половины восьмого, зная, что к  этому
времени Сомс наверняка уйдДт из клуба.
   Нечего и думать, повторял Дарти, чувствуя, что его одолевает  соблазн
присоединиться к разговорам у окна, - просто нечего  и  думать  идти  на
риск и ссориться с Уинифрид сейчас, когда его финансы в таком  плачевном
состоянии, а "старик" (Джемс) все ещД дуется после той истории с  нефтя-
ными акциями, в которой Дарти совершенно не виноват.
   Если Сомс увидит его в клубе, до Уинифрид обязательно  дойдут  слухи,
что Дарти не был у дантиста. Дарти не знал другой семьи,  где  бы  слухи
"доходили" с такой быстротой. Лакированные ботинки Дарти поблескивали  в
сумерках, он сидел посреди зеленых ломберных столиков с хмурой  гримасой
на оливковом лице и, скрестив ноги в клетчатых брюках, покусывал палец и
ломал себе голову, где же раздобыть деньги, если "Эрос" не выиграет Лан-
каширского кубка.
   Его мрачные мысли обратились к Форсайтам. Что за народ! Ничего из них
не выжмешь - во всяком случае, Сколько надо труда на это ухлопать. В де-
нежных делах - выжиги; и хоть бы один спортсмен среди них нашелся, разве
только Джордж, больше никого. Взять этого Сомса, например: попробуй  за-
нять у него десятку, да его удар хватит, а нет, так он подарит тебя  та-
кой надменной улыбочкой, как будто конченный ты человек, раз уж  решился
просить взаймы.
   А жена этого Сомса! Рот Дарти  непроизвольно  наполнился  слюной.  Он
пробовал подружиться с ней, вполне  естественно,  что  человеку  хочется
дружить с хорошенькой свойственницей, но будь он проклят,  если  у  этой
(мысленно Дарти употребил очень грубое выражение) нашлось для него  хоть
единое словечко: смотрит на него, как будто перед  ней  так,  мразь  ка-
кая-то, а между тем она способна на  многое  -  Дарти  готов  об  заклад
биться. Уж он-то знает женщин; такие мягкие глаза, такая фигура  что-ни-
будь да значат, и Сомс в этом очень скоро убедится, если в слухах, кото-
рые ходят относительно "лихого пирата", есть хоть доля правды.
   Встав с кресла, Дарти сделал круг по комнате и остановился у  мрамор-
ного камина перед зеркалом; он простоял  там  довольно  долго,  созерцая
собственное отражение. Как и у многих мужчин его типа, лицо Дарти с тем-
ными нафабренными усами и благообразными  бачками  казалось  пропитанным
льняным маслом. С озабоченным видом потрогав свой Довольно толстый  нос,
Дарти почувствовал там намек на будущий прыщик.
   Тем временем старый Джолион нашел единственное свободное кресло в по-
местительной гостиной Тимоти. Своим приходом  он,  по-видимому,  помешал
какому-то разговору, все чувствовали явную неловкость. Тетя  Джули,  из-
вестная своей добротой, поторопилась прийти на выручку.
   - Знаешь, Джолион, - сказала она, - мы как  раз  вспоминали,  что  ты
давно уже у нас не показывался; впрочем,  ничего  удивительного  в  этом
нет. Ты, должно быть, занят? Вот Джемс говорит, что сейчас такое горячее
время...
   - Да? - Старый Джолион пристально посмотрел на Джемса. - Не такое  уж
горячее время, надо только поменьше совать нос в чужие дела.
   Джемс, с угрюмым видом сидевший в таком низеньком кресле, что  колени
его углом торчали кверху, беспокойно задвигал ногами и наступил на  кош-
ку, неосмотрительно спрятавшуюся здесь от старого Джолиона.
   - Тут, кажется, кошка, - проворчал он обиженным тоном,  почувствовав,
что нога его попала во что-то мягкое и пушистое.
   - И не одна, - сказал старый Джолион, оглядывая всех  присутствующих,
- я только что наступил на какую-то.
   Последовало молчание.
   Миссис Смолл сплела пальцы и, переводя свой  трогательно  безмятежный
взгляд с одного лица на другое, спросила:
   - А как поживает наша Джун?
   В суровых глазах старого Джолиона промелькнула усмешка. Поразительная
женщина эта Джули! Второй такой не найдешь -  всегда  ухитрится  сказать
что-нибудь некстати!
   - Плохо! - ответил он. - Лондон ей вреден - слишком много народа кру-
гом, слишком много всяких пересудов и болтовни!
   Он подчеркнул эти слова и посмотрел на Джемса.
   Снова наступило молчание.
   Все чувствовали, что предпринять сейчас какой-нибудь  шаг  или  отва-
житься на какое-нибудь замечание слишком опасно. Ощущение неотвратимости
рока, знакомое зрителям греческой трагедии, нависло и в  этой  загромож-
денной мебелью комнате, где собрались седовласые старики, нарядно одетые
женщины - все люди одной крови, люди, объединенные  неуловимым  семейным
сходством.
   Они не сознавали этой неотвратимости - роковое, холодное  дыхание  еД
можно только чувствовать.
   Суизин встал. Он-то не намерен оставаться здесь, он никому не  позво-
лит себя запугивать! И, с подчеркнутой величавостью пройдясь по комнате,
он каждому по очереди пожал руку.
   - Передайте Тимоти, - сказал Суизин, - что он напрасно так носится  с
собой! - затем, повернувшись к Фрэнси, которую считал "элегантной", при-
бавил: - Ас тобой мы как-нибудь на днях поедем кататься, - и  сейчас  же
перед ним встала картина  той  знаменательной  поездки,  о  которой  шло
столько разговоров за последнее время, и он замер на месте, глядя  прямо
перед собой остекленевшими глазами, словно стараясь осмыслить  всю  важ-
ность своих же собственных слов; затем, вспомнив вдруг, что  ему  "реши-
тельно все равно", повернулся к старому Джолиону: - До свидания,  Джоли-
он! Напрасно ты ходишь без пальто - схватишь ишиас или ещД  какую-нибудь
гадость!
   И, легонько подтолкнув кошку узким носком лакированного башмака, Суи-
зин величественно выплыл из гостиной.
   После его ухода все тайком переглянулись, стараясь проверить друг  на
друге впечатление от слова "кататься", которое уже получило  известность
в семье, приобрело глубочайший смысл, будучи единственным, так  сказать,
достоверным фактом, имевшим непосредственное отношение к тому,  что  по-
рождало столько неясных, зловещих толков, Юфимия не сдержалась и загово-
рила с коротким смешком:
   - Как хорошо, что дядя Суизин не приглашает меня кататься!
   Желая утешить еД и сгладить неловкость, которую мог вызвать  разговор
на подобные темы, миссис Смолл ответила:
   - Милочка, дядя Суизин любит катать элегантных  женщин,  ему  приятно
немного покрасоваться в их обществе. Никогда не забуду своей  поездки  с
ним. Как я трусила!
   На мгновение пухлое старческое лицо тети  Джули  расплылось  от  удо-
вольствия, затем сморщилось, и на глазах у неД  навернулись  слезы.  Она
вспомнила одну свою давнишнюю поездку в обществе Септимуса Смолла.
   Джемс, с мрачным видом сидевший в низеньком кресле, вдруг очнулся.
   - Чудак Суизин, - сказал он вяло.
   Молчаливость старого Джолиона и его суровый  взгляд  держали  всех  в
состоянии, близком к параличу. Старый Джолион и сам был смущен впечатле-
нием, создавшимся после его слов, - оно только подчеркивало всю  серьез-
ность слухов, которые он пришел опровергнуть; но гнев все ещД не покидал
его.
   Он не кончил - нет, нет, - он ещД проучит их как следует!
   Старый Джолион не хотел "учить" племянниц, он с ними  не  ссорился  -
молодые хорошенькие женщины всегда могли рассчитывать на его милосердие,
- но этот Джемс и остальная публика - правда, в меньшей степени - заслу-
жили хороший урок. И старый Джолион тоже справился о Тимоти.
   Словно почувствовав опасность, грозившую младшему брату, миссис Смолл
предложила Джолиону чаю.
   - Правда, он совсем остыл, пока ты сидишь тут, - сказала  она,  -  но
Смизер заварит свежий.
   Старый Джолион встал.
   - Благодарю, - ответил он, в упор глядя на Джемса, - мне некогда пить
чай, разводить сплетни и тому подобное! Пора домой! До свидания,  Джули,
до свидания, Эстер, до свидания, Уинифрид!
   И без дальнейших церемоний вышел из комнаты.
   В кэбе гнев его испарился. Так бывало всегда: стоило ему только  дать
волю своему гневу - и он исчезал. Старому Джолиону стало грустно.  Может
быть, он и заткнул им рты, но какой ценой! Старый Джолион  знал  теперь,
что в слухах, которым он отказался верить, была правда. Джун брошена,  и
брошена ради жены сынка Джемса! Он чувствовал, что все это правда, и уп-
рямо решил считать эту правду вздором; а боль, которая таилась под таким
решением, медленно, но верно переходила в слепую злобу против  Джемса  и
его сына.
   Шесть женщин и один мужчина, оставшиеся в комнате, занялись  разгово-
ром, насколько разговор мог удаться после всего, что  произошло;  каждый
считал себя совершенно непричастным к сплетням, но  был  твердо  уверен,
что остальные шестеро сплетнями не гнушаются; поэтому все сидели злые  и
растерянные. Один только Джемс сохранял молчание, взволнованный до  глу-
бины души.
   Фрэнси сказала:
   - По-моему, дядя Джолион ужасно изменился за последний  год.  Правда,
тетя Эстер?
   Тетя Эстер съежилась.
   - Ах, спроси тетю Джули! - сказала она. - Я не знаю.
   Остальные не побоялись подтвердить слова Фрэнси, а Джемс мрачно  про-
бормотал, не поднимая глаз от пола:
   - Ничего прежнего в нем не осталось.
   - Я уже давно это заметила, - продолжала Фрэнси, - он  ужасно  поста-
рел.
   Тетя Джули покачала головой; лицо еД превратилось в сплошную  гримасу
сострадания.
   - Бедный Джолион! - сказала она. - За ним нужен уход!
   Снова наступило молчание; затем все пятеро гостей встали сразу, слов-
но каждый из них боялся задержаться здесь дольше других, и простились.
   Миссис Смолл, тетя Эстер и кошка снова остались одни; вдалеке хлопну-
ла дверь, возвещая о приближении Тимоти.
   В тот же вечер, когда тетя  Эстер  только  что  задремала  у  себя  в
спальне, которая принадлежала тете Джули до того, как тетя Джули  переб-
ралась в спальню тети Энн, дверь приотворилась и вошла  миссис  Смолл  в
розовом чепце и со свечой в руках.
   - Эстер! - сказала она. - Эстер!
   Тетя Эстер слабо зашевелилась под одеялом.
   - Эстер, - повторила тетя Джули, желая убедиться, что сестра  просну-
лась, - я так беспокоюсь о бедном Джолионе. Как ему помочь? - она сдела-
ла ударение на этом слове. - Что ты посоветуешь?
   Тетя Эстер снова завозилась под одеялом, в голосе еД послышались умо-
ляющие нотки:
   - Как помочь? Откуда же я знаю?
   Тетя Джули вышла из комнаты вполне удовлетворенная и с удвоенной  ос-
торожностью притворила за собой дверь, чтобы  не  беспокоить  Эстер,  но
ручка выскользнула у неД из пальцев и дверь захлопнулась с грохотом.
   Вернувшись к себе, тетя Джули остановилась у окна и сквозь щелку меж-
ду кисейными занавесками, плотно задернутыми, чтобы с  улицы  ничего  не
было видно, стала смотреть на луну, показавшуюся над деревьями парка. И,
стоя там в розовом чепчике, обрамлявшем еД круглое, печально сморщившее-
ся лицо, она проливала слезы и думала о "бедном Джолионе" - старом, оди-
ноком, и о том, что она могла бы помочь ему и он привязался бы к  ней  и
любил бы еД так, как еД никто не любил  после...  после  смерти  бедного
Септимуса.

   VIII. БАЛ У РОДЖЕРА

   Дом Роджера на Принсез-Гарденс был ярко освещен.  Множество  восковых
свечей горело в хрустальных канделябрах, и паркет длинного зала  отражал
эти созвездия. Впечатление простора достигалось тем, что вся мебель была
вынесена наверх и в комнате остались только причудливые продукты цивили-
зации, известные под названием "мебели для раутов".
   В самом дальнем углу, осененное пальмами, стояло пианино с  раскрытым
на пюпитре вальсом "Кенсингтонское гулянье".
   Роджер не захотел пригласить оркестр. Он не мог понять,  зачем  нужен
оркестр; он не согласен на такой расход - и кончено.  Фрэнси  (еД  мать,
давно уже доведенная Роджером до хронической ипохондрии, в таких случаях
ложилась в постель) пришлось удовольствоваться одним пианино, присовоку-
пив к нему некоего молодого человека, игравшего на корнет-а-пистоне:  но
она постаралась расставить пальмы с таким расчетом, чтобы люди не  очень
прозорливые могли заподозрить за ними присутствие нескольких музыкантов.
Фрэнси решила сказать, чтобы играли погромче, - из одного только корнета
можно извлечь массу звуков, если играть с душой.
   Наконец все было закончено. Фрэнси выбралась из мучительного лабирин-
та всяческих ухищрений, которого не  минуешь,  затеяв  сочетать  фешене-
бельный прием с разумной экономностью Форсайтов. Худенькая, но  элегант-
ная, она расхаживала с места на место в светло-желтом платье, отделанном
на плечах пышными воланами из тюля, и натягивала перчатки,  в  последний
раз оглядывая зал.
   С нанятым на сегодняшний вечер лакеем (Роджер держал  только  женскую
прислугу) она обсудила вопрос о вине. Понятно ли ему, что мистер Форсайт
приказал подать дюжину бутылок шампанского от Уитли? Но если  дюжины  не
хватит (вряд ли, конечно, - большинство дам будет пить воду), но если не
хватит, есть ещД крюшон - пусть обходится как умеет.
   Неприятно говорить лакею такие вещи - ужасно унизительно, но что  по-
делаешь с отцом? И правда, Роджер всегда ворчал из-за этих балов, а  по-
том появлялся в гостиной - румяный, крутолобый - с таким  видом,  словно
все это была его собственная затея: он улыбался и даже приглашал к ужину
самую хорошенькую женщину, а в два часа, когда начиналось настоящее  ве-
селье, незаметно подходил к музыкантам, приказывал сыграть "Боже,  храни
королеву" и удалялся к себе.
   Фрэнси только на то и надеялась, что он быстро устанет  и  отправится
спать.
   В обществе двух-трех преданных подруг, которые явились в дом с  утра,
Фрэнси поела холодной курятины и выпила  чаю,  наспех  сервированного  в
пустой маленькой комнатке наверху; мужчин послали обедать в клуб  Юстаса
- им надо поесть как следует.
   Ровно в девять часов приехала миссис Смолл. В очень сложных выражени-
ях она извинилась за Тимоти и обошла молчанием  отсутствие  тети  Эстер,
которая в последнюю минуту попросила оставить еД в покое. Фрэнси приняла
тетку очень радушно, усадила на маленький стульчик и ушла;  тетя  Джули,
впервые после смерти тети Энн надевшая светло-лиловое  шелковое  платье,
надула губы и осталась сидеть в полном одиночестве.
   Вскоре из верхних комнат спустились преданные подруги, словно по вол-
шебству оказавшиеся в платьях разных цветов, но  с  одинаковыми  пышными
воланами из тюля на плечах и на груди, так как все они по странному сов-
падению были как на подбор  очень  худощавы.  Подруг  подвели  к  миссис
Смолл. Каждая поговорила с ней несколько секунд, потом они все сбились в
кучку, болтали, теребили в руках программы  и  украдкой  поглядывали  на
дверь в ожидании прихода кого-нибудь из приглашенных мужчин.
   Вошли группой сыновья Николаев, всегда пунктуальные - на Лэдброк-Гров
пунктуальность была в моде, - следом за ними Юстас с братьями - мрачные,
пропахшие табачным дымом.
   Один за другим появились два-три поклонника Фрэнси; с них она заранее
взяла слово приехать вовремя. Все они были чисто выбриты и оживлены  той
оживленностью, которая с некоторых пор была в таком ходу среди  кенсинг-
тонской молодежи; друг к другу эти юноши относились весьма благодушно; у
них были пышные галстуки, белые жилеты и  носки  со  стрелками.  Носовой
платок каждый прятал под обшлаг. Они двигались  с  непринужденной  весе-
лостью, вооружившись привычным оживлением, словно знали, что от них ждут
здесь великих деяний. Отказавшись от  традиционной  торжественной  маски
танцующего англичанина, они танцевали с безмятежным, очаровательным, уч-
тивым выражением на лице; подпрыгивали и кружили вихрем своих дам,  счи-
тая излишним педантически следовать ритму.
   На остальных танцоров поклонники Фрэнси поглядывали с легким  презре-
нием: только у этой веселой команды, у них, героев кенсингтонских танцу-
лек, можно научиться умению держать себя, улыбаться и танцевать.
   Поток гостей увеличивался; мамаши расселись вдоль стены напротив две-
рей, более подвижная публика влилась в толпу танцующих.
   Мужчин не хватало, и дамы, оставшиеся без кавалеров, смотрели на тан-
цы с тем патетическим выражением, с той терпеливой, кислой улыбкой,  ко-
торая, казалось, говорила: "О нет! Не обманете! Я знаю,  что  вы  не  ко
мне. Я на это и не надеюсь!" И Фрэнси то и дело упрашивала своих поклон-
ников или кого-нибудь из неискушенных:
   - Ну, сделайте мне удовольствие, пойдемте, я вас  познакомлю  с  мисс
Пинк; она очаровательная девушка! - и подводила их к ней.
   - Мисс Пинк - мистер Гэтеркоул. У вас, может быть, остались свободные
танцы?
   Улыбаясь деланной улыбкой и слегка краснея, мисс Пинк отвечала:
   - Да, кажется, остались! - и, заслонив рукой чистое карнэ, лихорадоч-
но записывала Гэтеркоула где-то в самом конце под тем танцем, который он
предлагал.
   Но стоило только молодому человеку отойти, пробормотав что-то  насчет
духоты, она снова застывала в позе безнадежного ожидания,  снова  улыба-
лась терпеливой, кислой улыбкой.
   Мамаши наблюдали за дочерьми, медленно обмахиваясь веерами, и в  гла-
зах их можно было прочесть всю повесть об успехах дочерей. Что же  каса-
ется бесконечного сидения здесь, усталости, молчания, изредка  прерывае-
мого коротким разговором, то чего только не вытерпишь, лишь  бы  девочки
веселились! Но видеть, что их не замечают, проходят мимо! Ах! Они улыба-
лись, но глаза их метали молнии, как глаза потревоженного лебедя; им хо-
телось вцепиться в модные брюки молодого Гэтеркоула и  подтащить  его  к
дочери - нахала!
   И вся жестокость, вся суровость жизни -  еД  пафос,  еД  переменчивое
счастье, тщеславие, самопожертвование, покорность - все  было  здесь  на
поле брани кенсингтонской гвстиной.
   То тут, то там влюбленные, не похожие на поклонников Фрэнси - эти бы-
ли совсем особой породы, - нет, просто влюбленные, дрожащие, краснеющие,
молчаливые, искали друг друга мимолетными  взглядами,  искали  встреч  и
прикосновений в сумятице бала и время от времени танцевали вместе,  сия-
нием глаз привлекая к себе внимание случайного наблюдателя.
   В десять часов - минута в минуту - появились Эмкли,  Рэчел,  Уинифрид
(Дарти оставили дома, потому что в прошлый раз он выпил у Роджера  слиш-
ком много шампанского) и Сисили, самая младшая, - это был еД первый  вы-
езд; следом за ними прямо с обеда в отчем доме приехали Ирэн и Сомс.
   Платья у этих дам были очень открытые и без всякого тюля - более отк-
ровенные туалеты сразу же показывали, что обладательницы их приехали  из
более фешенебельных кварталов по ту сторону парка.
   Отступив перед танцующими парами, Сомс занял место у стены. Он воору-
жился бледной улыбкой и  стал  смотреть  на  танцы.  Вальс  следовал  за
вальсом, пара за парой проносилась мимо - с улыбками, смехом,  обрывками
разговоров; или же с твердо сжатыми губами и с взглядом, ищущим  кого-то
в толпе; или тоже молча, с еле заметной улыбкой, с глазами, устремленны-
ми друг на друга. И аромат бала, запах цветов, волос  и  духов,  которые
так любят женщины, подымался душной волной в теплом воздухе летнего  ве-
чера.
   Молчаливый, насмешливо улыбающийся Сомс, казалось,  ничего  не  видел
вокруг себя; но время от времени глаза его находили в толпе то,  что  он
искала устремлялись туда, и улыбка исчезала с его губ.
   Он ни с кем не танцевал. Некоторые мужья танцуют с женами, но чувство
"приличия" не позволяло Сомсу танцевать с Ирэн со времени их свадьбы,  и
только одному богу Форсайтов известно, приносило ли это  ему  облегчение
или нет.
   Она проносилась мимо, танцуя с другими мужчинами, платье цвета ирисов
развевалось вокруг еД ног. Она танцевала хорошо; ему уже надоело  выслу-
шивать комплименты дам, говоривших с кислой улыбкой: "Как прекрасно тан-
цует ваша жена, мистер Форсайт, просто  наслаждение  смотреть!"  Надоело
отвечать, искоса поглядывая на них: "Вы находите?"
   Одна пара неподалеку от него кокетливо обмахивалась по  очереди  вее-
ром, и Сомсу был неприятен ветер, который они подняли. Тут же рядом  ос-
тановилась Фрэнси с кем-то из своих поклонников. Они говорили о любви.
   Позади себя Сомс услышал голос Роджера, отдававшего горничной  распо-
ряжения относительно ужина. Все здесь далеко не первого сорта!  Не  надо
было приезжать. Перед тем как собираться, он спросил Ирэн, нужно ли  ему
ехать; она ответила со своей обычной улыбкой, сводившей его  с  ума:  "О
нет!"
   Зачем же он поехал? Последние четверть часа он даже не  видел  еД.  А
вот Джордж направляется к нему с сардоническим видом; теперь от него уже
не скроешься.
   - Видал "пирата"? - спросил этот присяжный остряк. - Он в боевой  го-
товности - подстригся и все такое прочее!
   Сомс сказал, что не видел, пересек залу, опустевшую на время перерыва
между танцами, вышел на балкон и взглянул на улицу.
   Подъехала карета с запоздавшими гостями; около  дверей  стояла  кучка
тех терпеливых зевак - завсегдатаев лондонской улицы, - которых так при-
тягивают освещенные окна и музыка; их  запрокинутые  лица,  выделявшиеся
бледным пятном над темными фигурами, смотрели вверх с  тупым  упорством,
раздражавшим Сомса: зачем им позволяют слоняться по улицам,  почему  по-
лисмен не прогонит их отсюда?
   Но полисмен не обращал на зевак никакого внимания;  широко  расставив
ноги, он стоял на красной дорожке, постеленной через тротуар; его  лицо,
видневшееся из-под каски, смотрело вверх с тем же тупым упорством.
   Напротив, за решеткой, при свете фонарей  виднелись  ветки  деревьев,
блестящие, чуть трепещущие на легком ветерке; дальше -  освещенные  окна
домов на другой стороне улицы, словно глаза, смотрящие вниз, в безмятеж-
ную темноту сада; а надо всем этим - небо, поразительное лондонское  не-
бо, подсвеченное заревом бесчисленных огней; звездный покров,  вытканный
из людских нужд, людских мечтаний, - необъятное зеркало, отражающее пыш-
ность и убожество, ночь за ночью дарящее свою мягкую  усмешку  множеству
домов, парков, дворцов, лачуг, Форсайтам, полисменам и терпеливой  кучке
уличных зевак.
   Сомс повернулся и из-за своего прикрытия снова посмотрел в освещенный
зал. На балконе прохладнее. Он видел, как вошли запоздалые гости -  Джун
с дедом. Что их так задержало? Они остановились в дверях.  Вид  у  обоих
был измученный. Подумать только! Дядя Джолион выбрался из дому  в  такой
поздний час! Почему Джун не заехала, как всегда, за Ирэн? И  Сомс  вдруг
вспомнил, что Джун давно уже не показывалась у них в доме.
   Глядя на неД с беспричинным злорадством. Сомс заметил, как Джун вдруг
изменилась в лице, побледнела так, что,  казалось,  вот-вот  упадет  без
чувств, потом залилась румянцем. Повернувшись в направлении еД  взгляда,
Сомс увидел жену, выходившую под руку с Босини из зимнего сада в  проти-
воположном конце гостиной. Она подняла на Босини глаза, вероятно,  отве-
чая на какой-то его вопрос, и он тоже пристально смотрел на неД.
   Сомс опять взглянул на Джун. Она держала старого Джолиона под руку  и
как будто просила его о чем-то. Сомс уловил удивленный взгляд дяди;  они
повернулись и исчезли за дверью.
   Снова заиграла музыка - начали вальс; неподвижный, точно статуя в ни-
ше окна, не дрогнув ни одним мускулом, но уже без улыбки. Сомс ждал, что
будет дальше. Вскоре в нескольких шагах от балкона мимо него промелькну-
ли Ирэн и Босини. Сомс уловил запах еД гардений, увидел,  как  волнуется
еД грудь, увидел еД томный взгляд, полуоткрытые губы, поймал не знакомое
до сих пор выражение еД лица. Под медленный ритмичный вальс они проплыли
мимо, и Сомсу казалось, что тела их прильнули друг к  другу;  он  видел,
как Ирэн подняла на Босини глаза - мягкие, темные - и снова опустила их.
   Бледный как полотно. Сомс повернулся спиной к залу  и,  облокотившись
на перила, стал смотреть вниз на сквер; зеваки все ещД торчали около до-
ма, с тупым упорством глядя на  освещенные  окна,  полисмен  по-прежнему
стоял, запрокинув голову, но Сомс не замечал всего этого. К подъезду по-
дали карету, в неД сели двое, и карета отъехала...
   В тот вечер Джун и старый Джолион спустились к обеду в  обычный  час.
Девушка пришла в будничном закрытом платье, старый Джолион тоже был одет
по-домашнему.
   ЕщД за завтраком Джун сказала, что собирается на бал к дяде  Роджеру.
Так глупо, она ни с кем не сговорилась. А теперь уже поздно.
   Старый Джолион поднял на неД свои проницательные глаза.  Раньше  Джун
ездила с Ирэн, так уж издавна повелось. И, нарочно не спуская  с  внучки
взгляда, он спросил:
   - Почему бы тебе не поехать с Ирэн? Нет! Джун не хочет просить  Ирэн;
она поедет только в том случае, если... если дедушка согласится поехать,
ну один-единственный раз - хоть не надолго!
   У неД был такой взволнованный, такой измученный вид, что старый  Джо-
лион, ворча, согласился. Что ей за охота ехать на этот бал, говорил  он,
наверно, жалкое зрелище, можно пари держать; да вообще  нечего  носиться
по балам! Морской воздух - вот что ей нужно; дайте ему  только  провести
общее собрание пайщиков "Золотопромышленной концессии" - и он увезет  еД
на море. Она не хочет уезжать? Хочет себя вконец измучить! И, с  грустью
посмотрев на Джун, он снова занялся едой.
   Джун рано вышла из дому и долго бродила по жаре.  Маленькая,  легкая,
такая неторопливая и вялая последнее время, сейчас она  горела  точно  в
огне. Она купила цветов. Ей хотелось - во что бы то ни стало хотелось  -
выглядеть сегодня как можно привлекательнее. Он будет там!  Она  отлично
знала, что ему послали приглашение. Она докажет ему, что  ей  решительно
все равно. Но в глубине души Джун решила отвоевать его сегодня  вечером.
Она вернулась возбужденная, много говорила за столом; старый Джолион то-
же был дома, и ей удалось провести его.
   Позже, среди дня, вдруг пришли безудержные слезы Джун зарылась  лицом
в подушку, чтобы заглушить рыдания, а когда приступ кончился, она увиде-
ла в зеркале вспухшее лицо с темными кругами у покрасневших глаз. До са-
мого обеда она просидела у себя, спустив в комнате шторы.
   За обедом, который прошел в полном молчании, Джун боролась  с  собой.
Она была так бледна, так измучена, что старый Джолион приказал  отложить
карету: он не позволит Джун ехать. Пусть ложится в постель! Джун не ста-
ла прекословить. Она поднялась к себе в комнату и сидела Там в  темноте.
К десять часов она позвонила горничной.
   - Дайте горячей воды и скажите мистеру Форсайту, что я отдохнула. Ес-
ли он устал, я поеду одна.
   Горничная недоверчиво посмотрела на неД,  и  Джун  повторила  повели-
тельным тоном:
   - Идите и сейчас же подайте мне горячей воды!
   Бальное платье все ещД лежало  на  диване,  она  оделась  с  какой-то
яростной тщательностью, взяла цветы и сошла вниз, высоко неся  голову  с
тяжелой копной волос. Проходя мимо комнаты старого Джолиона, Джун слыша-
ла, как он шагает там, за дверью.
   Он одевался" сбитый с толку, рассерженный.  Сейчас  уже  одиннадцатый
час, раньше одиннадцати они не попадут туда; Джун сошла с ума. Но он  не
решался спорить - выражение еД лица за обедом не выходило у него из  го-
ловы.
   Большими щетками черного дерева он пригладил  волосы  до  серебряного
блеска; затем вышел на темную лестницу.
   Джун встретила его внизу, и, не обменявшись ни словом, они сели в ка-
рету.
   Когда эта поездка, тянувшаяся вечность, кончилась, Джун вошла  в  зал
Роджера, пряча под маской решительности волнение и мучительную  тревогу.
Чувство стыда при мысли, что кто-нибудь может подумать, будто она "бега-
ет за ним", было подавлено страхом: а вдруг его нет здесь, вдруг она так
и не увидит его, подавлено решимостью какнибудь - она сама ещД не  знала
как - отвоевать Боснии.
   При виде бального зала, сверкающего паркетом, Джун почувствовала  ра-
дость и торжество: она любила танцевать и, танцуя, порхала - легкая, как
веселый, полный жизни альф. Он, конечно, пригласит еД, а если они  будут
танцевать, все станет, как раньше. Джун нетерпеливо оглядывалась по сто-
ронам.
   Появление Боснии и Ирэн в дверях зимнего сада и  полная  отрешенность
от всего на свете, которую она уловила на его лице, были слишком большой
неожиданностью для Джун. Они ничего не видели - никто не  должен  видеть
еД отчаяния, даже дедушка.
   Джун дотронулась до руки старого Джолиона и сказала чуть слышно:
   - Поедем домой, дедушка, мне нехорошо.
   Старый Джолион поторопился увести еД, ворча про себя:  "Я  знал,  чем
все это кончится". Но Джун он ничего не сказал и только, уже сидя в  ка-
рете, которая, к счастью, задержалась у подъезда, спросил:
   - Что с тобой, родная?
   Чувствуя, как еД худенькое тело содрогается от рыданий, старый Джоли-
он перепугался. Завтра же позвать Бланка. Он настоит на этом. Так дальше
не может продолжаться.
   - Ну, перестань, перестань!
   Она подавила рыдания, судорожно сжала его руку и забилась в угол  ка-
реты, прикрыв лицо шалью.
   Старый Джолион видел только глаза  Джун,  неподвижно  устремленные  в
темноту, и его худые пальцы не переставая гладили еД руку.

   IX. ВЕЧЕР В РИЧМОНДЕ

   Не только глаза Джун и Сомса видели, как "эти двое" (так уже называла
их Юфимия) вышли из зимнего сада; не только их глаза  уловили  выражение
лица Боснии.
   Бывают мгновения, когда Природа обнажает страсть, затаенную под  без-
заботным спокойствием повседневности: сквозь багряные облака буйная вес-
на вдруг метнет белое пламя на цветущий миндаль; залитая  лунным  светом
снежная вершина с одинокой звездой над ней взмоет  к  страстной  синеве;
или старый тис на фоне заката вдруг выступит, словно  страж,  охраняющий
какую-то пламенеющую тайну неба.
   И бывают такие мгновения, когда картина в музее, отмеченная случайным
посетителем, как *** Тициана - превосходная вещь", пробивает  броню  ко-
го-нибудь из Форсайтов, может быть, позавтракавшего в этот день  плотнее
своих собратьев, и повергает его в состояние, близкое  к  экстазу.  Есть
что-то - чувствует он - есть что-то такое, что... словом,  что-то  такое
есть.  Непонятное,  неосознанное  овладевает  им;  как  только   он   со
свойственной практическому человеку  дотошностью,  начинает  подыскивать
непонятному точное определение, оно ускользает, улетучивается, как  уле-
тучиваются винные пары, заставляя его хмуриться и то и дело вспоминать о
своей печени. Он чувствует, что допустил какую-то экстравагантность, ка-
кое-то излишество, потерял свою добродетель. Ему вовсе не хотелось  про-
никать взором за эти три звездочки, поставленные в каталоге. Боже упаси!
Он не желает иметь дело с тайными силами Природы! Боже упаси! Неужели он
способен допустить хоть на минуту существование "чего-то такого"?  Стоит
только задуматься над этим - и кончено дело! Заплатил шиллинг за  билет,
второй - за каталог, и все.
   Взгляд, который поймала Джун, который поймали Другие  Форсайты,  был,
как пламя свечи, внезапно мелькнувшее сквозь неплотно сдвинутый занавес,
позади которого кто-то шел с этой свечой, как внезапная вспышка смутного
блуждающего огонька, призрачного, манящего.  Зрителям  стало  ясно,  что
грозные силы начали свою работу. В первую минуту все отметили это с удо-
вольствием, с интересом, а затем почувствовали, что лучше бы не замечать
этого совсем.
   Однако теперь было понятно, почему Джун так запоздала, почему она ис-
чезла, не протанцевав ни одного танца, даже не поздоровавшись с женихом.
Говорят, она больна, - что ж, ничего удивительного.
   Но тут они поглядывали друг на друга с виноватым видом. Никому не хо-
телось распускать сплетни, не хотелось причинять зло. Да и кому захочет-
ся? И посторонним не было сказано ни слова: неписаный закон заставил  их
промолчать.
   А затем пришло известие, что Джун и старый Джолион уехали на море.
   Он повез еД в Бродстэрз, начинавший тогда входить в моду, звезда  Яр-
мута уже закатилась, несмотря на аттестацию  Николаев,  а  если  Форсайт
едет на море, он намеревается дышать за свои деньги таким  воздухом,  от
которого в первую же неделю глаза на лоб  полезут.  Фатальная  привязан-
ность первого Форсайта к мадере перешла к его потомству в виде ярко  вы-
раженной склонности к аристократическим замашкам.
   Итак, Джун уехала на море. Семья  ждала  дальнейших  событий;  ничего
другого не оставалось делать.
   Но как далеко, как далеко зашли "те двое"? Как далеко собираются  они
зайти? И собираются ли вообще? Вряд ли это кончится  чем-нибудь  серьез-
ным, ведь они оба без всяких средств. Самое  большее  -  флирт,  который
прекратится вовремя, как и подобает таким историям.
   Сестра Сомса, Уинифрид Дарти, впитавшая вместе с воздухом  Мейфера  -
она жила на Грин-стрит - более модные взгляды на супружеские  отношения,
чем, например, те, которых придерживались на Лэдброк-Гров, смеялась  над
такими домыслами. "Крошка" - Ирэн была выше еД ростом, и тот  факт,  что
она вечно сходила за "крошку", служил лишним доказательством  солидности
Форсайтов - "крошка" просто скучает. Почему не поразвлечься? Сомс  чело-
век довольно нудный; а что касается мистера Боснии, то только этот клоун
Джордж мог прозвать его "пиратом" - Уинифрид считала,  что  в  нем  есть
шик.
   Это изречение насчет шика Босини произвело  сенсацию,  но  мало  кого
убедило. Он "недурен собой", с этим ещД можно  согласиться,  но  утверж-
дать, что в человеке с выдающимися скулами и странными глазами - в чело-
веке, который носит фетровую шляпу, есть шик, могла только Уинифрид с еД
экстравагантностью и вечной погоней за новизной.
   Стояло то незабываемое лето, когда  экстравагантность  была  в  моде,
когда сама земля была экстравагантна: буйно цвели каштаны, и клумбы бла-
гоухали как никогда; розы распускались в каждом саду; и  ночи  не  могли
вместить всех звезд, высыпавших на небе, а  солнце  целые  дни  напролет
вращало свой медный щит над парком, и люди совершали странные поступки -
завтракали и обедали на воздухе. Никто не запомнит такого количества кэ-
бов и карет, которые вереницей тянулись по мостам через сверкающую реку,
увозя богачей под зеленую сень Буши, Ричмонда, Кью и Хэмптон-корта. Поч-
ти каждая семья, претендующая на принадлежность к классу крупной буржуа-
зии, который держит собственные выезды, посетила хотя бы по одному  разу
каштановую аллею в Буши или прокатилась мимо испанских каштанов  в  Рич-
монд-парке. Они проезжали не спеша в облаке пыли, поднятой ими же  сами-
ми, и, чувствуя себя вполне светскими  людьми,  поглядывали  на  больших
медлительных оленей, поднимающих ветвистые рога из зарослей папоротника,
который к осени обещал влюбленным такие укромные уголки, каких ещД никто
никогда не видел. И время от времени, когда дурманящее благоухание  цве-
тущих каштанов и папоротника доносилось слишком явственно, они  говорили
друг другу: "Ах, милая! Какой странный запах!"
   И липы в этом году были необыкновенные, золотые, как мед. Когда солн-
це садилось, на углах лондонских площадей стоял запах слаще  того  меда,
что уносили пчелы, запах, наполнявший странным томлением сердца  Форсай-
тов и им подобных - всех, кто выходил после обеда подышать  прохладой  в
уединении садов, ключи от которых хранились только у них одних.
   И это томление заставляло Форсайтов в сумерках замедлять  шаги  возле
неясных очертаний цветочных клумб, оглядываться по сторонам не раз и  не
два, словно возлюбленные поджидали их, поджидали той минуты, когда  пос-
ледний свет угаснет под тенью веток.
   Может быть, какое-то неясное сочувствие, пробужденное запахом  цвету-
щих лип, может быть, намерение по-сестрински убедиться во всем собствен-
ными глазами и доказать правильность своих слов - "ничего  серьезного  в
этом нет" - или просто желание проехаться в Ричмонд, влекущий к  себе  в
то лето решительно всех, побудило мать маленьких Дарти (Публиуса.  Имод-
жин, Мод и Бенедикта) написать невестке следующее письмо:
   30 июня.
   Дорогая Ирэн!
   Я слышала, что Сомс уезжает завтра с ночевкой в
   Хэнли. Было бы очень недурно съездить в Ричмонд небольшой  компанией.
Пригласите мистера Боснии, а я раздобуду молодого Флиппарда.
   Эмили (они звали мать Эмили - это считалось очень шикарным) даст  нам
коляску. Я заеду за Вами и за Вашим спутником в семь часов.
   Любящая Вас сестра Уинифрид Дарти.
   Монтегью уверяет, что в "Короне и скипетре" кормят вполне прилично".
   Монтегью было второе, пользовавшееся большей известностью, имя Дарти;
первое же было Мозес; в чем другом, а в светскости Дарти никто не  отка-
жет.
   Провидение нагромоздило перед Уинифрид  гораздо  больше  препятствий,
чем этого заслуживали еД благожелательные планы. Прежде всего пришел от-
вет от молодого Флиппарда:
   "Дорогая миссис Дарти!
   Страшно огорчен. Не могу - вечер занят.
   Ваш Огастос Флиппард".
   Бороться с такой неудачей и подыскивать заместителя где-то на стороне
было поздно. С проворством и чисто  материнской  находчивостью  Уинифрид
обратилась к мужу. Характер у неД был решительный,  но  терпеливый,  что
прекрасно сочетается с резко очерченным профилем,  светлыми  волосами  и
твердым взглядом зеленоватых глаз. Она не терялась ни при каких  обстоя-
тельствах; если же обстоятельства все же были не в еД  пользу,  Уинифрид
всегда ухитрялась повернуть их выгодной стороной.
   Дарти тоже был в ударе. Эрос не  получил  Ланкаширского  кубка.  Этот
знаменитый скакун, принадлежавший одному из  столпов  скаковой  дорожки,
поставившему втихомолку против Эроса не одну тысячу, даже не  стартовал.
Первые сорок восемь часов после этого провала  были  самыми  мрачными  в
жизни Дарти.
   Призрак Джемса преследовал его день и ночь. Черные мысли о Сомсе  пе-
ремежались со слабой надеждой, В пятницу вечером он напился - так велико
было его огорчение. Но в субботу утром инстинкт  биржевого  дельца  взял
верх. Заняв несколько сотен фунтов, вернуть которые он не смог бы  ника-
кими силами, Дарти отправился в  город  и  поставил  их  на  Концертину,
участвовавшую в сэлтаунском гандикапе.
   За завтраком в "Айсиуме" он сказал майору Скроттону, что этот  еврей-
чик Натане сообщил ему кое-какие сведения. Будь  что  будет.  Он  сейчас
совсем на мели. Если дело не выгорит - что ж... придется старику  раско-
шелиться!
   Бутылка Поль-Рожера, выпитая для придания себе бодрости, только  рас-
палила его презрение к Джемсу.
   Дело выгорело. Концертина пришла к столбу на шею впереди остальных  -
задала она ему страху! Но, как говорил Дарти, уж если повезет, то  пове-
зет!
   К поездке в Ричмонд Дарти отнесся весьма благосклонно. Расходы он бе-
рет на себя. Ирэн всегда нравилась Дарти, и ему  захотелось  завязать  с
ней более непринужденные отношения.
   В половине шестого с Парк-Лейн прислали  лакея  сказать,  что  миссис
Форсайт просит извинения, но одна из лошадей кашляет!
   Не сдавшись и после этого удара,  Уинифрид  сразу  же  снарядила  ма-
ленького Публиуса (которому уже исполнилось семь лет) и  гувернантку  на
Монпелье-сквер.
   Они поедут в кэбах и встретятся в "Короне и скипетре" в 7.45.
   Услышав об этом, Дарти остался очень доволен. Гораздо лучше, чем  си-
деть всю дорогу спиной к лошадям! Он не  возражает  против  того,  чтобы
прокатиться с Ирэн. Дарти предполагал, что они заедут на Монпелье-сквер,
а там можно будет поменяться местами.
   Когда же ему сообщили, что встреча назначена в "Короне и скипетре"  и
что он поедет с женой, Дарт надулся и сказал:
   - Так мы черт знает когда туда доберемся!
   Выехали в семь часов, и Дарти предложил кэбмену пари на полкроны, что
тот не довезет их в три четверти часа.
   За всю дорогу муж и жена только два раза обменялись замечаниями.
   Дарти сказал:
   - Придется мистеру Сомсу поморщиться, когда он услышит, что его  жена
каталась в кэбе вдвоем с мистером Босини!
   Уинифрид ответила:
   - Перестань говорить глупости, Монти!
   - Глупости? - повторил Дарти. - Ты не знаешь женщин, моя дорогая!
   Во второй раз он просто осведомился:
   - Какой у меня вид? Немножко осовелый? От этого вина, которым угощает
Джордж, хоть кого разморит!
   Он завтракал с Джорджем у Хаверснейка.
   Босини и Ирэн приехали первыми. Они стояли у большого окна,  выходив-
шего на реку.
   В то лето окна держали открытыми весь день и всю ночь; и днем и ночью
запах цветов и деревьев врывался в комнаты, душный запах травы, нагретой
солнцем, свежий запах обильной росы.
   Наблюдательный Дарти сразу же подумал, что у его гостей дела подвига-
ются плохо. У Босини глаза голодные - по всему видно, что мямля!
   Он оставил их на попечение Уинифрид, а сам занялся составлением меню.
   Форсайты потребляют пищу, может быть, не слишком тонкую,  но  сытную,
Люди же породы Дарти обычно исчерпывают все ресурсы "Корон и скипетров".
Не имея привычки думать о завтрашнем дне, Дарти считают, что  нет  такой
роскоши, которой они не могли бы себе позволить; и позволят, несмотря ни
на что! Выбор вин тоже требует большой тщательности: в этой стране слиш-
ком много всякой дряни, "не подходящей" для таких, как Дарти, - им Пода-
вай все самое лучшее. Платить будут другие, чего  же  стесняться!  Пусть
стесняются дураки, а Дарти не станут.
   Все самое лучшее! Нельзя подвести более крепкого фундамента  под  су-
ществование человека, тесть которого имеет весьма солидные доходы и  пи-
тает нежные чувства к внукам.
   Не лишенный наблюдательности, Дарти обнаружил слабое место  Джемса  в
первый же год после появления на свет маленького Публиуса  (не  догляде-
ли!); такая наблюдательность принесла ему большую  пользу.  Четверо  ма-
леньких Дарти стали чем-то вроде пожизненной страховки.
   Гвоздем обеда была, бесспорно, кефаль. Эту восхитительную рыбу,  дос-
тавленную издалека почти в идеальной сохранности, сначала поджарили, за-
тем вынули из неД все кости, затем подали во льду, залив пуншем из маде-
ры вместо соуса, согласно рецепту, который был известен только небольшо-
му кругу светских людей.
   Все остальные подробности можно опустить, за исключением  разве  того
факта, что по счету уплатил Дарти.
   За обедом он был чрезвычайно мил; его дерзкий восхищенный взор  почти
не отрывался от лица и фигуры Ирэн; однако  Дарти  пришлось  признаться,
что расшевелить Ирэн ему не удалось, - она относилась к нему с холодком,
и тот же холодок, казалось, шел от еД плеч, просвечивающих сквозь желто-
ватое кружево. Дарти старался поймать еД на какой-нибудь "шалости" с Бо-
сини; но тщетно: Ирэн держалась безупречно! Что же касается этого  архи-
тектора, то он сидел мрачный, как медведь, у которого разболелась  голо-
ва, - Уинифрид с трудом удалось вытянуть из него несколько слов;  он  не
притронулся к еде, но про вино не  забывал,  и  лицо  его  бледнело  все
больше и больше, а в глазах появилось какое-то странное выражение.
   Все это было очень забавно.
   Дарти чувствовал себя в ударе, говорил без умолку, острил, будучи че-
ловеком неглупым. Он рассказал два-три анекдота, сумев как-то удержаться
в границах приличия, - уступка присутствующим,  так  как  обычно  в  его
анекдотах эти границы стирались. Провозгласил шутливый тост за  здоровье
Ирэн. Его никто не поддержал, а Уинифрид сказала!
   - Перестань паясничать, Монти!
   По еД предложению после обеда все отправились на террасу,  выходившую
к реке.
   - Мне хочется посмотреть, как в простонародье  ухаживают,  -  сказала
Уинифрид, - это ужасно забавно!
   Гуляющих было много, все пользовались прохладой после жаркого дня,  и
в воздухе раздавались голоса, грубые, громкие, или тихие, словно  нашеп-
тывающие какие-то тайны.
   Не прошло и нескольких минут, как практичная Уинифрид -  единственная
представительница рода Форсайтов в этой компании  -  отыскала  свободную
скамейку. Они уселись в ряд. Развесистое дерево раскинуло над ними  свой
густой шатер, над рекой медленно сгущалась тьма.
   Дарти сел с краю, рядом с ним Ирэн, затем Босини, затем Уинифрид. Си-
деть вчетвером было тесно, и светский человек  чувствовал  своим  локтем
локоть Ирэн; он знал, что Ирэн не захочет показаться грубой и не  станет
отодвигаться, и это забавляло его; он то и дело ерзал на скамейке, чтобы
прижаться к Ирэн ещД ближе. Дарти думал: "Не все же должно достаться од-
ному "пирату". А положение пикантное!"
   Откуда-то издали, с реки, доносились звуки мандолины и голосов,  пев-
ших старинную песенку:
   Эй, лодку на воду спустить!
   Мы будем по волнам скользить,
   Шутить, смеяться, херес пить!
   И вдруг показался месяц - молодой, нежный. Лежа навзничь,  он  выплыл
из-за дерева, и в воздухе потянуло прохладой, словно от его  дыхания,  а
сквозь эту волну прохлады доносился теплый запах лип.
   Куря сигару, Дарти поглядывал на Босини, который сидел, скрестив руки
на груди, уставившись в одну точку с таким выражением, будто его мучили.
   И Дарти взглянул на лицо рядом с собой, так слившееся с тенью, падав-
шей от дерева, что оно казалось лишь более темным пятном на  фоне  тьмы,
которая словно обрела контуры, согретые дыханием, - нежные,  загадочные,
манящие.
   На шумной террасе вдруг наступила тишина, как будто гуляющие погрузи-
лись в свои тайные мысли, слишком дорогие, чтобы доверять их словам.
   И Дарти подумал: "Женщины!"
   Отсветы над рекой погасли, пение смолкло; молодой месяц спрятался  за
дерево, и стало совсем темно. Он прижался к Ирэн.
   Дарти не смутила ни дрожь, пробежавшая по телу, которого он коснулся,
ни испуганный, презрительный взгляд еД глаз. Он почувствовал,  как  Ирэн
старается отодвинуться от него, и улыбнулся.
   Нужно сказать, что светский человек выпил столько, сколько ему требо-
валось для хорошего самочувствия.
   Толстые губы, раздвинувшиеся в улыбку под тщательно закрученными уса-
ми, и наглые глаза, искоса поглядывавшие на Ирэн, придавали ему сходство
с коварным сатиром.
   На дорожку неба между рядами деревьев выбежали  новые  звезды;  каза-
лось, что они, как и люди внизу, переходят с места на место,  собираются
кучками, шепчутся. На террасе снова стало шумно, и Дарти подумал: "Какой
голодный вид у этого Босини!" - и ещД теснее прижался к Ирэн.
   Этот маневр заслуживал лучших результатов. Она встала, и за ней  под-
нялись остальные.
   Светский человек тверже, чем когда-либо, решил познакомиться  с  Ирэн
поближе. Пока шли по террасе, он не отставал от неД. Доброе вино  давало
себя чувствовать. А впереди ещД длинная дорога домой, длинная  дорога  и
приятная теснота кэба с его обособленностью от всего мира, которой  люди
обязаны какому-то доброму мудрецу. Этот голодный архитектор может  ехать
с его женой - на здоровье, желаю приятно провести время!  И,  зная,  что
язык будет плохо его слушаться, Дарти старался  молчать;  но  улыбка  не
сходила с его толстых губ.
   Они пошли к экипажам, поджидавшим их у дальнего конца  террасы.  План
Дарти отличался тем же, чем отличаются все  гениальные  планы,  -  почти
грубой простотой: он не отстанет от Ирэн, а когда она будет  садиться  в
кэб, вскочит следом за ней.
   Но Ирэн, вместо того чтобы сесть в кэб, подошла к лошади. Ноги  плохо
слушались Дарти, и он отстал. Ирэн стояла, поглаживая морду лошади, и, к
величайшей досаде Дарти, Босини очутился там первым. Она  повернулась  к
нему и быстро проговорила что-то вполголоса;  до  слуха  Дарти  долетели
слова: "этот человек". Он упорно стоял у подножки, дожидаясь Ирэн. Дарти
на эту удочку не поймаешь!
   Стоя под фонарем, в белом вечернем жилете, плотно облегавшем его  фи-
гуру (отнюдь не статную), с легким пальто, переброшенным через  руку,  с
палевым цветком в петлице и с добродушно-наглым  выражением  на  смуглом
лице, Дарти был просто великолепен - светский человек с головы до ног!
   Уинифрид уже села в другой кэб. Дарти только успел подумать, что  Бо-
сини здорово поскучает с ней, если вовремя не спохватится, как вдруг не-
ожиданный толчок чуть не поверг его наземь. Босини прошипел ему на ухо:
   - С Ирэн поеду я; поняли?
   Дарти увидел лицо, побелевшее от ярости, глаза,  сверкнувшие,  как  у
дикой кошки.
   - Что? - еле выговорил он. - Что такое? Ничего подобного! Вы  поедете
с моей женой!
   - Убирайтесь, - прошипел Босини, - или я вышвырну вас вон!
   Дарти отступил; он понял яснее ясного, что этот субъект не шутит. Тем
временем Ирэн проскользнула мимо, еД платье задело его по ногам.  Босини
вскочил в кэб следом за ней.
   Дарти услышал, как Босини крикнул: "Трогай!" Кэбмен  стегнул  лошадь.
Лошадь рванула вперед.
   Несколько секунд Дарти стоял совершенно ошеломленный; затем  бросился
к кэбу, где сидела жена.
   - Погоняй! - заорал он. - Держись за тем кэбом!
   Усевшись рядом с Уинифрид, он разразился градом  проклятий.  Затем  с
великим трудом пришел в себя и сказал:
   - Хороших дел ты натворила! Они поехали вместе; неужели  нельзя  было
удержать его? Он же без ума от Ирэн, это каждому дураку ясно.
   Дарти заглушил  протесты  Уинифрид,  снова  разразившись  бранью,  и,
только подъехав к Барнсу, прекратил свои иеремиады,  в  которых  поносил
Уинифрид, еД отца, брата, Ирэн, Босини, самое имя Форсайтов, собственных
детей и проклинал тот день, когда женился.
   Уинифрид, женщина с твердым характером, дала ему высказаться, и,  за-
кончив свои излияния, Дарти надулся и замолчал. Его злые глаза не теряли
из виду первый кэб, маячивший в темноте, словно напоминание об упущенной
возможности.
   К счастью. Дарти не слышал страстных слов мольбы, вырвавшихся у Боси-
ни, - страстных слов, которые поведение светского человека выпустило  на
волю; он не видел, как дрожала Ирэн, словно кто-то сорвал с неД  одежды,
не видел еД глаз, темных, печальных, как глаза обиженного ребенка. Он не
слышал, как Босини умолял, без конца умолял еД о чем-то;  не  слышал  еД
внезапных тихих рыданий, не видел, как этот жалкий "голодный пес", дрожа
от благоговения, робко касался еД руки.
   На Монпелье-сквер кэбмен, с точностью выполнив полученное приказание,
остановился вплотную к первому экипажу. Уинифрид и Дарти видели, как Бо-
сини вышел из кэба, как Ирэн появилась вслед за ним и,  опустив  голову,
взбежала по ступенькам. Очевидно, у неД был свой ключ,  потому  что  она
сейчас же скрылась за дверью. Трудно было уловить, сказала  она  что-ни-
будь Босини на прощанье или нет.
   Босини прошел мимо их кэба; его лицо, освещенное уличным фонарем, бы-
ло хорошо видно мужу и жене. Черты этого лица искажало мучительное  вол-
нение.
   - До свидания, мистер Босини! - крикнул" Уинифрид.
   Босини вздрогнул, сорвал с головы шляпу и торопливо  зашагал  дальше.
Он, очевидно, совершенно забыл об их существовании.
   - Ну, - сказал Дарти, - видела эту физиономию? Что я говорил? Хорошие
дела творятся!
   И он со вкусом распространился на эту тему.
   В кэбе только что произошло объяснение - это было настолько очевидно,
что Уинифрид уже не могла защищать свои позиции.
   Она сказала:
   - Я не буду об этом рассказывать. Не стоит поднимать шум.
   С такой точкой зрения Дарти немедленно согласился.
   Считая Джемса чем-то вроде своего заповедника, он не имел ни малейше-
го желания расстраивать его чужими неприятностями.
   - Правильно, - сказал Дарти, - это дело Сомса. Он отлично может сам о
себе позаботиться.
   С этими словами чета Дарти вошла в своД обиталище на Грин-стрит,  оп-
лачиваемое Джемсом, и вкусила заслуженный отдых. Была полночь, и на ули-
цах уже не попадалось ни одного Форсайта, который мог бы проследить ски-
тания Боснии; проследить, как он вернулся и стал около  решетки  сквера,
спиной к уличному фонарю; увидеть, как он стоит там в  тени  деревьев  и
смотрит на дом, скрывающий в темноте ту, ради минутной встречи с которой
он отдал бы все на свете, - ту, которая стала для него  теперь  дыханием
цветущих лип, сущностью света и тьмы, биением его собственного сердца.

   X. СИМПТОМЫ ФОРСАЙТИЗМА

   Форсайту, не свойственно сознавать себя Форсайтом;  во  про  молодого
Джолиона этого нельзя было сказать. Он  не  видел  в  себе  ничего  фор-
сайтского до того решительного шага, который сделал его отщепенцем, а  с
тех пор не переставал чувствовать себя Форсайтом, и это сознание не  ос-
тавляло его в семейной жизни и в отношениях со второй женой,  в  которой
совсем уж не было ничего форсайтского.
   Молодой Джолион знал, что, не будь у него умения добиваться своей це-
ли, не будь упорства, ясного сознания, что нелепо терять то, за что зап-
лачено такой большой ценой, - другими словами, не будь у  него  "чувства
собственности", он не мог бы удержать  эту  женщину  подле  себя  (может
быть, и не захотел бы удерживать) в течение пятнадцати лет,  заполненных
нуждой, обидами и недомолвками; не мог бы убедить еД выйти за него замуж
после смерти первой жены; не мог бы одолеть эту жизнь и выйти из неД та-
ким, каким он вышел - несколько полинявшим, но усмехающимся.
   Молодой Джолион принадлежал к тому сорту людей, которые,  словно  ма-
ленькие китайские божки, сидят, поджав ноги, в собственном своем  сердце
и улыбаются сами себе недоверчивой улыбкой. Но улыбка эта - сокровенная,
извечная улыбка - никак не отражалась на его поведении, в котором, как и
в подбородке и темпераменте молодого  Джолиона,  своеобразно  сочетались
мягкость и решительность.
   Он чувствовал в себе Форсайта и за работой -  за  своими  акварелями,
которым отдал столько сил, не переставая в то же время  посматривать  на
себя со стороны, словно его брало сомнение, можно ли  с  полной  серьез-
ностью предаваться такому непрактичному занятию,  и  всегда  ощущая  ка-
кую-то странную неловкость, что картины приносят так мало денег.
   И вот это ясное представление о том, что значит быть Форсайтом,  зас-
тавило его прочесть нижеследующее письмо старого Джолиона  со  смешанным
чувством сострадания и брезгливости.
   "Шелдренк-Хаус,
   Бродстэрз.
   1 июля.
   Дорогой Джо!
   (Почерк отца почти не изменился за тридцать лет.)
   Мы живем здесь вот уже две недели, погода в  общем  хорошая.  Морской
воздух действует неплохо, но печень моя пошаливает, и я с  удовольствием
вернусь в Лондон. О Джун ничего хорошего сказать  не  могу,  здоровье  и
состояние духа у неД скверное, и я не знаю, чем все  это  кончится.  Она
продолжает отмалчиваться, но по всему видно, что в голове  у  неД  сидит
эта помолвка, впрочем, можно ли считать их помолвленными или уже  нельзя
- кто их разберет. Не знаю, следует ли пускать еД в Лондон при  тепереш-
нем положении дел, но она" такая своевольная, что в любую  минуту  может
собраться и уехать. Я полагаю, что кто-то должен поговорить с  Босини  и
выяснить его намерения. Мне очень бы не хотелось брать это на себя,  по-
тому что разговор наш непременно кончится тем, что я  его  поколочу.  Ты
знаком с Босини по клубу и, по-моему, можешь поговорить с  ним  и  выве-
дать, что он, собственно, намерен делать. Ты, конечно, не станешь  комп-
рометировать Джун. Буду очень рад, если ты в ближайшие дни известишь ме-
ня, удалось ли тебе что-нибудь узнать. Все это меня очень беспокоит, и я
не сплю по ночам. Поцелуй Джолли и Холли.
   Любящий тебя отец Джолион Форсайт".
   Молодой Джолион так долго и так пристально читал это письмо, что жена
обратила внимание на его сосредоточенный вид и спросила, в чем дело.  Он
ответил:
   - Так, ничего.
   Молодой Джолион взял себе за правило никогда не говорить о Джун. Жена
может разволноваться, кто еД знает, что она подумает; и  он  поторопился
согнать с лица все следы задумчивости, но успел в этом  не  больше,  чем
успел бы на его месте отец, так  как  неуклюжесть  старого  Джолиона  во
всем, что касалось тонкостей домашней политики, перешла и к нему; и мис-
сис Джолион, хлопотавшая по хозяйству, ходила с плотно сжатыми губами  и
изредка бросая на мужа испытующие взгляды.
   В тот же день с письмом в кармане он отправился в клуб, ещД не решив,
что предпринять.
   Выведывать чьи-то "намерения" - задача мало приятная; кроме того, не-
ловкость, которую испытывал молодой Джолион,  усугубляло  то  не  совсем
нормальное положение, которое он сам занимал в семье. Как это похоже  на
его родственников, на всех тех людей, в обществе которых они  вращались,
- навязывать посторонним свои так называемые  права,  диктовать  кому-то
поступки; как это похоже на них - переносить деловые  приемы  на  личные
отношения!
   А эта фраза: "Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун", -  ведь
она же выдает их с головой.
   Но вместе с тем письмо, в котором было столько горечи, столько заботы
о Джун, и эта угроза "поколотить Босини" казались такими  естественными.
Не удивительно, что отец хочет узнать намерения Босини, не  удивительно,
что он сердится.
   Отказывать трудно! Но зачем поручать такое дело именно ему? Это прос-
то неудобно. Впрочем, Форсайты умеют добиваться своего,  а  в  средствах
они не очень разборчивы, им лишь бы соблюсти внешние приличия.
   Как же это сделать или как отказаться?  И  то  и  другое  невозможно.
Так-то, молодой Джолион!
   Он пришел в клуб к трем часам, и первый, кто попался  ему  на  глаза,
был сам Босини, сидевший у окна в углу комнаты.
   Молодой Джолион сел неподалеку и, волнуясь, стал  обдумывать  положе-
ние. Он украдкой поглядывал на Босини, не замечавшего, что за ним наблю-
дают. Молодой Джолион знал его мало и, может быть,  впервые  так  внима-
тельно приглядывался к нему: очень странный на вид, ни одеждой,  ни  ли-
цом, ни манерами не похожий на других членов клуба, - сам молодой Джоли-
он, несмотря на большую внутреннюю перемену, навсегда сохранил  благооб-
разную внешность истого Форсайта. Он  единственный  среди  Форсайтов  не
знал прозвища Босини. Архитектор выглядел не как все; не то чтобы в  нем
было что-то эксцентричное, но он не как все.  Вид  усталый,  измученный,
лицо худое, с широкими выдающимися скулами, но ничего болезненного в нем
нет: крепкое телосложение, кудрявые волосы - признак  большой  жизнеспо-
собности очень здорового организма.
   Выражение лица Босини и его поза тронули молодого Джолиона. Он  знал,
что такое страдание, а этот человек, судя по его виду, страдал.
   Он подошел и коснулся его руки.
   Босини вздрогнул, но не выказал ни малейшего  смущения,  увидев,  кто
это.
   Молодой Джолион сел рядом.
   - Мы давно не виделись, - сказал он. - Ну, как дом моего  двоюродного
брата - работа подвигается?
   - Через неделю закончу.
   - Поздравляю!
   - Благодарю, хотя поздравлять, кажется, не с чем.
   - Да? - удивился молодой Джолион. - А я думал, вы рады свалить с плеч
такую большую работу; но с вами, наверное, бывает то же, что и со  мной:
расстаешься с картиной точно с ребенком.
   Он ласково посмотрел на Босини.
   - Да, - сказал тот уже более мягко, - создал ведь - и кончено.  Я  не
знал, что вы пишете.
   - Акварели всего-навсего; да я не особенно верю в свою работу.
   - Не верите? Как же тогда можно работать? Какой же смысл в вашей  ра-
боте, если вы в неД не верите?
   - Правильно, - сказал молодой Джолион, - я всегда говорил то  же  са-
мое. Кстати, вы замечали, что когда с вами соглашаются, то неизменно до-
бавляют: "Я всегда так говорил!" Но раз уж вы спрашиваете, придется  от-
ветить: я Форсайт!
   - Форсайт! Никогда не думал о вас как о Форсайте!
   - Форсайт, - ответил молодой Джолион, - не такое уж редкостное живот-
ное. Наш клуб насчитывает их сотнями. Сотни Форсайтов ходят  по  улицам;
их встречаешь на каждом шагу.
   - А разрешите поинтересоваться, как их распознают? - спросил Босини.
   - По их чувству собственности. Форсайт смотрит на веши с практической
- я бы даже сказал, здравой - точки зрения, а практическая точка  зрения
покоится на чувстве собственности. Форсайт, как вы сами, вероятно, заме-
тили, никому и ничему не отдает себя целиком.
   - Вы шутите?
   В глазах молодого Джолиона промелькнула усмешка.
   - Да нет. Мне, как Форсайту, следовало бы молчать. Но я полукровка; а
вот в вас уж никто не ошибется. Между вами и мною такая же разница,  как
между мной и дядей Джемсом, который является идеальным образцом  Форсай-
та. У него чувство собственности развито до предела, а у вас его  просто
нет. Не будь меня посредине, вы двое казались бы представителями различ-
ных пород. Я же - промежуточное звено. Все мы, конечно,  рабы  собствен-
ности, вопрос только в степени, но тот, кого я называю "Форсайтом",  на-
ходится в безоговорочном рабстве. Он знает, что ему нужно, умеет к этому
подступиться, и то, как он цепляется за любой вид собственности  -  будь
то жены, дома, деньги, репутация, - вот это и есть печать Форсайта.
   - Да! - пробормотал Босини. - Вам нужно взять патент на это слово.
   - Мне хочется прочесть лекцию на эту тему, - сказал молодой  Джолион.
- "Отличительные свойства и качества Форсайта. Это мелкое животное, опа-
сающееся прослыть смешным среди особей одного с ним вида, не обращает ни
малейшего внимания на смех других существ (вроде нас с вами).  Унаследо-
вав от предков предрасположение к близорукости, оно различает лишь  осо-
бей одного с ним вида, среди которых и протекает его жизнь,  заполненная
мирной борьбой за существование".
   - Вы так говорите, - сказал Босини, - как будто они составляют  поло-
вину Англии.
   - Да, половину Англии, - повторил молодой Джолион, - и лучшую полови-
ну, надежнейшую половину с трехпроцентными бумагами,  половину,  которая
идет в счет. ЕД богатство и благополучие делают  возможным  все:  делают
возможным ваше искусство, литературу, науку, даже религию. Не будь  Фор-
сайтов, которые ни во что это не верят, но умеют извлечь выгоду из  все-
го, что бы мы с вами делали? Форсайты, уважаемый сэр, - это  посредники,
коммерсанты, столпы общества, краеугольный камень нашей жизни с  еД  ус-
ловностями; Форсайты - это то, что вызывает в нас восхищение!
   - Не знаю, правильно ли я понял вашу мысль, - сказал Босини, - но мне
кажется, что среди людей моей профессии есть много таких Форсайтов,  как
вы их называете.
   - Разумеется! - ответил молодой Джолион. - Большинство  архитекторов,
художников, писателей люди совершенно беспринципные, как и  всякий  Фор-
сайт. Искусство и религия существуют благодаря небольшой кучке  чудаков,
которые действительно верят в это, и благодаря множеству Форсайтов, изв-
лекающих из искусства и религии выгоду. По самому скромному подсчету три
четверти наших академиков, семь восьмых наших писателей  и  значительный
процент журналистов - Форсайты. Об ученых не берусь судить, но в религии
Форсайты представлены блестяще; в палате общин их, может  быть,  больше,
чем где бы то ни было; про аристократию и говорить нечего. Но я не шучу.
Опасно идти против большинства - и какого большинства! -  он  пристально
посмотрел на" Босини. - Опасно, когда позволяешь  чему-нибудь  захватить
тебя целиком, будь то дом, картина... женщина!
   Они взглянули друг на друга. Словно почувствовав, что он  сделал  то,
чего же делают Форсайты, то есть увлекся, молодой Джолион снова  ушел  в
свою раковину. Босини первый прервал молчание.
   - Почему вы считаете именно свою родню такой типичной? - сказал он.
   - Моя родня, - ответил молодой Джолион, - ничего особенного собой  не
представляет, у неД есть свои характерные черточки, как и во всякой дру-
гой семье, но зато в них чрезвычайно ярко выражены те два основных свой-
ства, которые и обличают истинного Форсайта, - они никому  и  ничему  не
отдаются целиком, не увлекаются, и у них есть "чувство собственности".

   Боснии улыбнулся:
   - Ну, а толстяк, например?
   - Суизин? - спросил молодой Джолион. - А! В Суизине есть что-то  пер-
возданное. Город и быт обеспеченного класса ещД не  успели  его  обрабо-
тать. В Суизине, несмотря на все его джентльменство, сидят вековые  тра-
диции и грубая сила фермера.
   Босини задумался.
   - Да, вы очень метко охарактеризовали вашего кузена Сомса,  -  сказал
он вдруг. - Этот уж наверно не пустит себе пули в лоб!
   Молодой Джолион испытующе посмотрел на него.
   - Да, - сказал он, - это верно. Вот  почему  с  ним  приходится  счи-
таться. Берегитесь их хватки! Смеяться может всякий, но я  не  шучу.  Не
стоит презирать Форсайтов; не стоит пренебрегать ими!
   - Однако вы сами это сделали?
   Удар был меткий, и молодой Джолион перестал улыбаться.
   - Вы забываете, - сказал он с какой-то странной гордостью,  -  что  я
могу за себя постоять - я ведь тоже Форсайт. Великие  силы  подстерегают
нас на каждом шагу. Человек, покидающий спасительную сень стены... ну...
вы меня понимаете. Я бы, - закончил он совсем тихо, словно с угрозой,  -
я бы мало кому посоветовал... идти... моей... дорогой.  Все  зависит  от
человека.
   Кровь бросилась в лицо Босини, потом отхлынула, и на его щеках  снова
разлилась бледная желтизна. Он ответил  коротким  смешком,  раздвинувшим
его губы в странную, едкую улыбку; глаза насмешливо смотрели на молодого
Джолиона.
   - Благодарю вас, - сказал он. - Это чрезвычайно мило с вашей стороны.
Но не вы один способны постоять за себя.
   Он встал.
   Молодой Джолион посмотрел ему вслед и, подперев голову рукой,  вздох-
нул.
   В сонной тишине почти пустой комнаты слышалось только шуршанье  газет
и чирканье спичками. Молодой Джолион долго сидел не двигаясь, снова  пе-
реживая те дни, когда и он следил за часами,  отсчитывая  минуты,  -  те
дни, полные мучительной неизвестности и пронзительной, сладкой  боли;  и
медленная, сладостная мука тех лет охватила его с прежней силой. Вид Бо-
сини, его измученное лицо и беспокойные глаза, то и дело поднимавшиеся к
часам, пробудили в молодом Джолионе  жалость,  к  которой  примешивалось
странное, непреодолимое чувство зависти.
   Все эти признаки были слишком хорошо знакомы ему. Куда идет Босини  -
навстречу какой судьбе? Что представляет собой эта женщина, влекущая его
с той неумолимой силой, перед которой отступают и  понятия  о  чести,  и
принципы, и все другие интересы, - с той силой, от которой  можно  спас-
тись только бегством?
   Бегство! Но почему Босини должен бежать? Убегают  лишь  тогда,  когда
боятся разрушить семейный очаг, когда есть дети, когда не хотят попирать
чьи-то идеалы, ломать что-то. Но тут, как он слышал, все уже и так  сло-
мано.
   Он сам не спасся бегством и не стал бы спасаться, даже если бы  приш-
лось начинать сызнова. И все же он пошел дальше  Босини,  разрушил  свою
неудачную семейную жизнь, а не чью-нибудь другую. Молодой Джолион вспом-
нил старое изречение: "Сердце человека вершит судьбу его".
   Сердце вершит судьбу! Чтобы оценить пудинг, надо его съесть, - Босини
ещД не съел своего пудинга.
   Мысли молодого Джолиона обратились к той женщине - к женщине, которую
он не знал, но о которой кое-что слышал.
   Неудачный брак! Не может быть и речи о дурном обращении - этого  нет,
есть только какая-то смутная  неудовлетворенность,  какая-то  тлетворная
ржа, которая губит всякую радость жизни; и так день  за  днем,  ночь  за
ночью, неделя за неделей, год за годом, пока  смерть  не  положит  конца
всему!
   Но молодой Джолион, в котором горечь смягчилась с годами, мог  поста-
вить себя и на месте Сомса. Откуда такому человеку, как  его  двоюродный
брат - человеку, пропитанному всеми предрассудками и верованиями  своего
класса, - откуда ему взять проницательность, чем вдохновиться, чтобы по-
кончить с такой жизнью? Для этого надо иметь воображение, надо заглянуть
в будущее, когда неприятные толки, смешки, пересуды, всегда  сопутствую-
щие разводам, останутся позади, останется позади и преходящая боль  раз-
луки и суровый суд достойных. Но мало у кого хватит воображения на  это,
особенно среди людей такого класса, к которому принадлежит Сомс. Сколько
народу на свете - на всех воображения не хватает! И - боже правый! - ка-
кая пропасть между теорией и практикой! Может быть, многие, может  быть,
даже и Сомс, придерживаются рыцарских взглядов, а как только  дело  кос-
нется их самих, они найдут серьезные причины для того, чтобы счесть себя
исключением.
   К тому же молодой Джолион не был уверен в правильности  своих  сужде-
ний. Он испытал все это на себе, испил до дна  горькую  чашу  неудачного
брака, - откуда же ему взять хладнокровие и широту взглядов,  свойствен-
ные тем, кто даже не слышал звуков битвы? Его показания - это  показания
очевидца, а штатские люди, которым не пришлось понюхать пороха, не могут
равняться со старым солдатом. Многие сочли бы брак Сомса и  Ирэн  вполне
удачным: у него деньги, у неД красота  -  значит,  компромисс  возможен.
Пусть не любят друг друга, но почему не поддерживать сносных  отношений?
То, что они будут жить каждый своей жизнью, делу не  помешает,  лишь  бы
были соблюдены приличия, лишь бы уважались священные узы брака и  семей-
ный очаг. В высших классах половина всех  супружеств  покоится  на  двух
правилах: не оскорбляй  лучших  чувств  общества,  не  оскорбляй  лучших
чувств церкви.  Ради  них  можно  принести  в  жертву  свои  собственные
чувства. Преимущества  незыблемого  семейного  очага  слишком  очевидны,
слишком осязаемы, они исчисляются реальными вещами; status  quo  -  дело
верное. Ломка семьи - в лучшем случае опасный эксперимент и  к  тому  же
весьма эгоистичный.
   Вот какие выводы может выставить защита, и молодой Джолион вздохнул.
   "Все упирается в собственничество, - думал он, - но такая  постановка
вопроса мало кого обрадует. У них это называется "святостью брачных уз",
но святость брачных уз покоится на святости семьи, а святость семьи - на
святости собственности. И вместе с тем, наверное, все эти  люди  считают
себя последователями того, кто никогда и ничем не владел. Как странно!"
   И молодой Джолион снова вздохнул.
   "Вот по дороге домой мне попадется какой-нибудь бродяга  -  позову  я
его разделить со мной обед, которого тогда не хватит мне самому или моей
жене, а ведь без неД у меня не будет ни здоровья, ни  счастья?  В  конце
концов Сомс, вероятно, хорошо делает, что настаивает на своих  правах  и
подтверждает на практике священные принципы собственности, которые  слу-
жат на благо всем нам, за исключением тех, кто является здесь жертвой".
   Молодой Джолион встал, пробрался сквозь лабиринт  кресел  и  стульев,
взял шляпу и по душным улицам, в пыли, поднимаемой вереницами  экипажей,
медленно пошел домой.
   Не доходя до Вистариа-авеню, он вынул из кармана письмо старого  Джо-
лиона и, старательно разорвав его на мелкие кусочки, бросил в пыль.
   Он отпер дверь своим ключом и позвал жену. Но она ушла, взяв с  собой
Джолли и Холли, - дома никого не было; только пес Балтазар лежал в  саду
в полном одиночестве и занимался ловлей блох.
   Молодой Джолион тоже прошел в сад и сел под грушевым деревом, которое
уже давно не приносило плодов.

   XI. БОСИНИ ОТПУЩЕН НА ЧЕСТНОЕ СЛОВО

   На другой день после поездки в Ричмонд Сомс вернулся из Хэнли  с  ут-
ренним поездом. Не чувствуя расположения к водному спорту,  он  посвятил
своД пребывание там не удовольствиям, а делу: ему  пришлось  съездить  в
Хэнли по вызову весьма солидного клиента.
   Сомс отправился прямо в Сити, но дел там особенных не было, и  в  три
часа он уже освободился, радуясь случаю пораньше вернуться  домой.  Ирэн
не ждала его. Он вовсе не хотел застать  еД  врасплох,  но  считал,  что
иногда не мешает нагрянуть неожиданно.
   Переодевшись для прогулки, Сомс сошел в гостиную. Ирэн, ничем не  за-
нятая, сидела на своем излюбленном месте в уголке  дивана;  у  неД  были
темные круги под глазами, как будто после бессонной ночи.
   Сомс спросил:
   - Почему ты дома? Ждешь кого-нибудь?
   - Да... то есть особенно никого не жду.
   - Кто должен прийти?
   - Мистер Босини хотел заглянуть.
   - Босини? Он должен быть на стройке.
   На это Ирэн ничего не ответила.
   - Так вот что, - сказал Сомс, - пойдем по магазинам, а потом погуляем
в парке.
   - Я не хочу выходить. У меня болит голова.
   Сомс сказал:
   - Стоит мне только попросить о чем-нибудь, и у тебя всякий раз  начи-
нает болеть голова. Посидишь на воздухе, под деревьями, и все пройдет.
   Она ничего не ответила ему.
   Сомс помолчал несколько минут, потом снова заговорил:
   - Интересно бы знать, в чем, по-твоему, заключаются обязанности жены?
Меня это всегда интересовало!
   Он не ожидал ответа, но она ответила:
   - Я пробовала делать так, как ты хочешь; не моя вина, если я не  могу
стать хорошей женой.
   - Чья же это вина?
   Он смотрел на неД искоса.
   - Перед свадьбой ты обещал отпустить меня, если наш брак окажется не-
удачным. Что же, можно его назвать удачным?
   Сомс нахмурился.
   - Удачным! - проговорил он, запинаясь. - Был бы удачным, если  бы  ты
вела себя как следует!
   - Я пробовала, - сказала Ирэн. - Ты отпустишь меня?
   Сомс отвернулся. Почувствовав в глубине души тревогу, он замаскировал
еД спасительным гневом.
   - Отпустить? Ты сама не понимаешь, что говоришь. Отпустить! Как я мо-
гу отпустить тебя? Ведь мы женаты! Чего же ты просишь? И о чем тут вооб-
ще рассуждать? Надень шляпу, и пойдем посидим в парке.
   - Так ты не хочешь отпустить меня?
   В еД глазах, смотревших на Сомса,  было  что-то  необычное  и  трога-
тельное.
   - Отпустить! - сказал он. - Куда же ты денешься, если я тебя  отпущу?
Ведь у тебя нет своих средств.
   - Как-нибудь проживу.
   Он быстро прошелся по комнате взад и вперед; потом остановился  около
неД.
   - Пойми раз и навсегда, - сказал он, - я не хочу больше подобных раз-
говоров. Пойди надень шляпу!
   Она не двигалась.
   - Тебе, должно быть, не хочется упустить Босини, если  он  зайдет!  -
сказал Сомс.
   Ирэн медленно встала и вышла из комнаты. Вернулась она в шляпе.
   Они вышли.
   В Хайд-парке уже схлынула пестрая толпа иностранцев и  другой  сенти-
ментальной публики, которая разъезжает в полдень по  дорожкам,  чувствуя
себя необычайно элегантной; на смену полдню пришел час  настоящего,  со-
лидного гулянья, но и он уже близился к концу, когда Сомс и Ирэн уселись
под статуей Ахиллеса.
   Сомс уже давно не бывал с ней в парке. Эти совместные  прогулки  были
для него самым большим удовольствием в первые два года  после  женитьбы,
когда сознание, что весь Лондон смотрит на него, обладателя этой  очаро-
вательной женщины, наполняло его сердце великой, хотя и  затаенной  гор-
достью. Сколько раз он сидел с ней рядом, безукоризненно одетый, в свет-
ло-серых перчатках, с легкий, надменной улыбкой на губах, и кивал знако-
мым, изредка приподнимая цилиндр!
   Остались светло-серые перчатки, осталась презрительная улыбка на  гу-
бах, но что теперь у него на сердце?
   Стулья быстро пустели, но Сомс не уходил, словно заставляя  Ирэн  вы-
терпеть наказание. Раза два он заговаривал с ней, и она наклоняла голову
или с усталой улыбкой отвечала "да".
   Вдоль ограды шел какой-то человек; он шагал так быстро, что  прохожие
оборачивались и смотрели ему вслед.
   - Посмотри на этого болвана! - сказал Сомс. - Бежит сломя  голову  по
такой жаре!
   Ирэн быстро повернулась в ту сторону; он взглянул на неД.
   - А! - сказал Cofllic. - Это наш приятель "пират"!
   И он сидел не двигаясь и насмешливо улыбался, чувствуя, что Ирэн тоже
затихла и тоже улыбается.
   "Поздоровается она с ним или нет?" - думал Сомс.
   Но Ирэн не поздоровалась.
   Боснии дошел до ограды и повернул назад, пробираясь  между  стульями,
точно пойнтер по следу. Увидев их, он остановился как вкопанный  и  при-
поднял шляпу.
   Улыбка не сходила с лица Сомса; он тоже снял цилиндр.
   Босини подошел к ним, вид у него был совершенно измученный, как у че-
ловека, уставшего после тяжелого  физического  напряжения;  пот  каплями
выступил на лбу, и улыбка Сомса, казалось, говорила: "Трудно тебе  приш-
лось, любезный!.."
   - И вы тоже в парке? - спросил Сомс. - А мы думали, что вы презираете
такое легкомысленное времяпрепровождение!
   Босини, казалось, ничего не слышал; его ответ предназначался Ирэн:
   - Я заходил к вам; думал застать вас дома.
   Кто-то сзади окликнул Сомса и заговорил с ним; обмениваясь со  знако-
мым ничего не значащими словами. Сомс не расслышал еД ответа, и в голове
у него созрело решение.
   - Мы идДм домой, - сказал он Босини, -  пойдемте  с  нами,  пообедаем
вместе.
   В его словах была какая-то бравада, какой-то странный пафос.  "Вы  не
обманете меня, - говорил его взгляд и голос, - смотрите, я доверяю  вам,
я не боюсь!"
   Они отправились втроем на Монпелье-сквер, Ирэн шла посредине. На люд-
ных улицах Сомс шагал впереди. Он не прислушивался к их разговору;  вне-
запно принятое решение довериться им овладело всеми его мыслями. Как иг-
рок, он повторял себе: "Я не могу отбросить эту карту - надо  сыграть  и
на неД. У меня не так уж много шансов".
   Сомс торопливо переоделся, услышал, как Ирэн вышла  и  спустилась  по
лестнице, и после этого ещД целых пять минут помедлил у себя в  комнате.
Затем он сошел вниз, нарочно хлопнув дверью, чтобы предупредить их.  Они
стояли у камина, кажется, разговаривали, а может быть, и нет; он не  ра-
зобрал.
   Весь долгий вечер Сомс разыгрывал свою роль в этом фарсе - в его  об-
ращении с гостем дружелюбия было даже больше, чем обычно; и когда, нако-
нец, Босини поднялся, он сказал:
   - Заходите почаще, Ирэн любит поговорить с вами о постройке!
   И опять в его голосе прозвучала какая-то бравада,  какой-то  странный
пафос; но рука его была холодна как лед.
   Верный своему решению, он отвернулся, чтобы не  видеть  их  прощания,
отвернулся, чтобы не видеть жены, не видеть еД волос, отливающих золотом
при свете висячей лампы, еД скорбных улыбающихся губ, не видеть глаз Бо-
сини, который смотрел на неД, как смотрит собака на своего хозяина.
   И Сомс лег спать в полной уверенности, что Босини влюблен в его жену.
   Ночью было душно, так душно и тихо, что даже из окон,  открытых  нас-
тежь, шла духота. Он долго лежал, прислушиваясь к еД дыханию.
   Вот она может спать, а он лежит не смыкая глаз. И, лежа без сна. Сомс
твердо решил играть роль спокойного, доверчивого супруга.
   Перед рассветом он тихо встал и, пройдя в соседнюю  комнату,  остано-
вился у открытого окна.
   Ему нечем было дышать.
   Он вспомнил ночь четыре года назад - ночь накануне свадьбы, такую  же
душную и жаркую.
   Он лежал тогда в кресле у окна своей гостиной  на  Виктория-стрит.  В
соседнем переулке кто-то с грохотом ломился в дверь, вскрикнула женщина;
он помнил, как будто это случилось совсем недавно, драку, стук захлопну-
той двери, мертвую тишину, наступившую вслед за тем. А потом в  призрач-
ном, уже не нужном свете уличных фонарей появился  поливальщик  улиц  со
своей тележкой; Сомсу казалось, что он опять слышит еД грохот - все бли-
же и ближе; вот тележка проехала, и звуки постепенно замерли вдали.
   Он высунулся из окна, выходившего во дворик, и увидел первые рассвет-
ные лучи. На мгновение контуры стен и крыши расплылись, затем  выступили
снова уже более четко.
   Он вспомнил, как фонари заливали бледным светом  всю  Виктория-стрит;
вспомнил, как он торопливо оделся и вышел, миновал дома и сквер и,  очу-
тившись на той улице, где жила она, остановился, глядя на маленький  дом
- тихий, посеревший, как лицо мертвеца.
   И вдруг, как бред в мозгу больного, перед ним  пронеслась  мысль:  "А
что делает он - этот человек, который не дает  мне  покоя,  который  был
здесь сегодня вечером, который влюблен в мою жену;  может  быть,  бродит
там на улице, ищет еД, как искал сегодня днем; может быть,  не  спускает
глаз с моего дома?"
   Он прокрался через площадку лестницы,  осторожно  отодвинул  штору  и
растворил окно.
   Сероватая мгла окутывала деревья в сквере, словно ночь,  как  большая
пушистая бабочка, пролетая, задела их крыльями. Фонари  все  ещД  горели
бледным светом, но на улице было пустынно, ни живой души кругом!
   И вдруг в мертвой тишине откуда-то издали, еле слышный, донесся крик,
взметнувшийся, словно голос чьей-то души, изгнанной из рая и тоскующей о
своем счастье. Вот опять, опять! Сомс вздрогнул и затворил окно.
   И вспомнил: "А! Это павлины кричат в парке".

   XII. ДЖУН ЕЗДИТ С ВИЗИТАМИ

   Старый Джолион стоял в тесном холле гостиницы  в  Бродстэрзе,  вдыхая
запах клеенки и сельди, которым  бывают  пропитаны  все  респектабельные
пансионы на морском побережье. На кресле - лоснящемся кожаном  кресле  с
продранной в левом углу спинки обивкой, сквозь которую виднелся  конский
волос, - стоял черный саквояж. Старый Джолион укладывал в  него  бумаги,
номера "Таймса" и флакон одеколона. На сегодня были назначены  заседания
"Золотопромышленной концессии" и "Новой угольной", и он собирался в  го-
род, так как никогда не пропускал заседаний. "Пропустить заседание"  оз-
начало бы лишний раз признаться в своей старости, а  жадный  форсайтский
дух старого Джолиона никак не мирился с этим.
   Он укладывал вещи в черный саквояж, и его глаза  готовы  были  каждую
минуту загореться гневом. Так поблескивают глаза у мальчишки, загнанного
в угол оравой школьных товарищей, хоть он и сдерживается, видя, что  пе-
ревес на их стороне. И старый Джолион тоже сдерживал себя - усилием  во-
ли, уже сдававшей мало-помалу, старался  подавить  раздражение,  которое
вызывали в нем некоторые обстоятельства жизни.
   Он получил от сына бестолковое письмо, в котором мальчик старался за-
мазать общими фразами своД явное желание уклониться от ответа на простой
вопрос. "Я говорил с Босини, - писал Джо, - он не преступник. Чем больше
я вижу людей, тем больше убеждаюсь, что не надо искать в них доброго или
злого - они скорее смешны или трогательны. Но Вы, вероятно, не  согласи-
тесь со мной".
   Старый Джолион, конечно, не согласился; такие речи казались  ему  ци-
ничными. Он ещД не достиг того возраста, когда даже  Форсайты,  отрешив-
шись от иллюзий и правил, которым они следовали с практическими  целями,
совершенно в них не веря, лишаются физической радости жизни и, постигнув
всем существом своим, что им уже не на что надеяться,  не  видят  больше
необходимости обуздывать себя, ломают все преграды  и  говорят  то,  что
раньше им и в голову не пришло бы сказать.
   Старый Джолион, должно быть, верил в "добро" и "зло" не  больше,  чем
его сын; но... неизвестно... трудно сказать; может быть,  во  всем  этом
что-нибудь и есть; и зачем высказывать бесполезное  недоверие  и  лишать
себя возможных преимуществ?
   Проводя каникулы в горах, хотя (как  истый  Форсайт)  он  никогда  не
предпринимал ничего слишком рискованного  или  слишком  смелого,  старый
Джолион очень полюбил их. И когда после трудного подъема  (обозначенного
у Бедекера как "утомительный, но вознаграждающий путешественника  стори-
цей") перед ним открывался чудесный вид, он не мог не верить в существо-
вание какого-то великого, возвышенного принципа, венчающего всю беспоря-
дочную суету, все неглубокие стремнины и маленькие темные бездны  жизни.
Это, вероятно, было самым близким к религии переживанием, какое допускал
его практический дух.
   Но прошло уже много лет с тех пор, как он последний раз был в  горах.
Первые два года после смерти жены он проводил там каникулы с Джун и тог-
да же с горечью убедился, что дни прогулок для него миновали.
   Та уверенность в существовании высшего  порядка  вещей,  которой  его
наградили горы, давно уже не посещала старого Джолиона.
   Он знал, что стареет, но чувствовал себя  молодым,  и  это  тревожило
его. Тревожила и смущала мысль, что он, такой осторожный, стал  отцом  и
дедом людей, словно рожденных для несчастий. Пре Джо ничего  плохого  не
скажешь - да разве можно сказать что-нибудь плохое про  такого  славного
молодца? Однако его положение в жизни никуда не годится; история с  Джун
тоже ничем не лучше. Во всем этом было что-то роковое, а человек  с  его
характером не мог ни понять рока, ни примириться с ним.
   Решив написать сыну, старый Джолион не надеялся, что из этого  выйдет
что-нибудь путное. ЕщД на балу у Роджера ему стало ясно, к чему все  это
клонится; чтобы высчитать, сколько будет дважды  два,  старому  Джолиону
требовалось гораздо меньше времени, чем многим другим, а имея перед гла-
зами пример собственного сына, он знал лучше всех  остальных  Форсайтов,
что бледное пламя опаляет людям крылья, хотят они этого или нет.
   До помолвки Джун, когда она и миссис  Сомс  были  неразлучны,  старый
Джолион достаточно часто встречался с Ирэн, чтобы почувствовать еД обая-
ние. Она не была ни вертушкой, ни кокеткой - слова, милые  сердцу  людей
его поколения, любивших называть вещи добротными, обобщающими и не  сов-
сем точными именами; но в ней чувствовалось что-то опасное. Он и сам  не
мог сказать, в чем тут дело. Попробуйте поговорить с  ним  о  свойствах,
присущих некоторым женщинам, о той обольстительности, которая не зависит
даже от них самих! Он ответит вам: "Вздор!" В  Ирэн  чувствуется  что-то
опасное, и дело с концом! Ему хотелось закрыть глаза на все это. Раз уже
случилось, пусть так оно и будет; он не желает больше об  этом  слышать,
ему хочется только одного: спасти Джун и вернуть ей душевный покой. Ста-
рый Джолион все ещД надеялся снова найти в Джун своД утешение.
   Итак, он отправил письмо. Ответ был мало вразумительный. Что же каса-
ется самого разговора с Боснии, то о нем, в сущности говоря, упоминалось
всего-навсего одной странной фразой: "Насколько я понимаю, его захватило
потоком". Потоком! Каким потоком? Что теперь за странная манера выражать
свои мысли!
   Старый Джолион вздохнул и сунул последние бумаги во внутренний карман
саквояжа; он прекрасно знал, что подразумевалось под "потоком".
   Джун вышла из столовой и помогла ему надеть пальто. По костюму  и  по
решительному выражению еД лица старый Джолион сразу же понял, что после-
дует дальше.
   - Я тоже поеду, - сказала она.
   - Глупости, дорогая; я прямо в Сити. Нечего тебе слоняться по городу.
   - Мне надо повидать миссис Смич.
   - Опять ты вздумала возиться со своими "несчастненькими!" - проворчал
старый Джолион.
   Он не поверил этому предлогу, но спорить не стал. С еД упрямством все
равно не сладишь.
   На вокзале он усадил Джун в приехавший за ним самим  экипаж  -  очень
характерный поступок для старого Джолиона, совсем не страдавшего  эгоиз-
мом.
   - Только не очень утомляйся, дорогая, - сказал он  и,  подозвав  кэб,
уехал в Сити.
   Джун отправилась сначала в один из переулочков Пэддингтона, где  жила
"несчастненькая" миссис Смич - пожилая особа,  по  профессии  судомойка;
но, послушав с полчаса еД как всегда горестные излияния и чуть ли не на-
сильно заставив старушку примириться на время со своей участью, она пое-
хала на Стэнхоп-Гейт. Большой дом стоял пустой и темный.
   Джун решила выведать хоть что-нибудь, выведать любой ценой. Лучше уз-
нать самое худшее и покончить со всем этим. План еД был  таков:  поехать
сначала к тетке Фила, миссис Бейнз, а если там ничего не добьешься, -  к
самой Ирэн. Она не отдавала себе ясного отчета в том, что ей,  собствен-
но, дадут эти визиты.
   В три часа Джун приехала на Лаундес-сквер. Повинуясь инстинкту, появ-
ляющемуся у женщин в минуты опасности, она надела самое лучшее платье  и
отправилась на поле битвы, глядя вперед с такой же отвагой,  как  старый
Джолион. ЕД страхи уступили место нетерпению.
   В ту минуту, когда доложили о  приезде  Джун,  тетка  Босини,  миссис
Бейнз (звали еД Луиза), находилась на кухне и присматривала за  кухаркой
- миссис Бейнз была великолепная хозяйка,  а,  как  всегда  говорил  сам
Бейнз, "хороший обед - великое дело". Ему лучше всего работалось в  пос-
леобеденные часы. Этот самый Бейнз и построил блистательный ряд  высоких
красных домов в Кенсингтоне, которые вместе со  многими  другими  домами
оспаривают славу "самых уродливых построек в Лондоне".
   Услыхав о приезде Джун, миссис Бейнз поспешила в спальню и, вынув  из
запертого в комоде красного сафьянового футляра  два  больших  браслета,
надела их на свои белые руки - миссис Бейнз в значительной степени  было
присуще то самое "чувство собственности", которое, как мы знаем, являет-
ся пробным камнем форсайтизма и основой высокой нравственности.
   Зеркало гардероба отражало невысокую коренастую фигуру миссис  Бейнз,
явно склонную к полноте и одетую в платье,  сшитое  под  еД  собственным
присмотром из материи весьма неопределенных тонов, напоминающих  окраску
коридоров в больших гостиницах. Она подняла руки к волосам,  причесанным
a la Princesse de Galles, и поправила их кое-где, чтобы  прическа  лучше
держалась; взгляд еД был полон  бессознательной  трезвости,  словно  она
присматривалась к какому-то очень неприглядному факту и старалась повер-
нуть его к себе выгодной стороной. В юности на щеках миссис Бейнз  цвели
розы, но преклонный возраст покрыл эти щеки пятнами, и в  то  время  как
она проводила по лбу пуховкой, глаза еД смотрели в зеркало  с  черствой,
отталкивающей прямотой. Положив пуховку, она несколько минут стояла  пе-
ред зеркалом неподвижно, пристраивая на лицо улыбку, в которой  участво-
вали и еД прямой величественный нос, и подбородок (никогда  не  отличав-
шийся своими размерами, а сейчас и вовсе еле заметный по соседству с мо-
гучей шеей), и тонкие поджатые губы -  Быстро,  чтобы  сохранить  эффект
улыбки, она подобрала обеими руками подол и спустилась по лестнице.
   Миссис Бейнз давно поджидала визита Джун. До неД уже дошли слухи, что
между племянником и его невестой происходит что-то неладное. Ни тот,  ни
другая не заглядывали к ней уже несколько недель. Она много раз  пригла-
шала Фила к обеду, но на эти приглашения он неизменно отвечал: "Занят".
   Миссис Бейнз тревожилась инстинктивно, а чутье  у  этой  достойнейшей
женщины было необычайно острое. Ей следовало родиться в семье Форсайтов;
с точки зрения молодого  Джолиона,  вкладывавшего  в  это  слово  особый
смысл, у миссис Бейнз были, конечно, все права на  такую  привилегию,  и
поэтому она заслуживает особой характеристики.
   Миссис Бейнз ухитрилась так удачно выдать замуж трех дочерей, что, по
мнению многих, девушки этого даже не заслуживали, так как они отличались
той невзрачностью, какую, как правило, можно встретить только в  семьях,
имеющих отношение к более почтенным профессиям. ЕД имя числилось в коми-
тетах, ведавших множеством благотворительных дел:  балами,  спектаклями,
базарами, которые возглавляла церковь, - миссис Бейнз  давала  своД  имя
только в тех случаях, когда чувствовала твердую уверенность, что все бу-
дет организовано под надлежащим присмотром.
   По еД собственным словам, она стояла за то, чтобы  подводить  деловую
основу решительно подо все; функции церкви, благотворительных  комитетов
- да всего, чего угодно, - должны заключаться в упрочении Общества. Поэ-
тому неорганизованность миссис Бейнз считала безнравственной. Все Дело в
организации, ибо только организация даст чувство уверенности,  что  ваши
деньги потрачены не зря. Организация - и ещД раз организация. Не,  может
быть никакого сомнения, что миссис Бейнз была тем, чем считал еД  старый
Джолион, - докой по этой части; правда, он шел дальше и называл еД "тре-
щоткой".
   Все начинания, под которыми ставилось и еД имя были так идеально  ор-
ганизованы, что к тому времени, когда под - считывали барыши,  начинания
эти становились похожими на молоко, с которого сняты все сливки  челове-
ческой сердечности. Но, по справедливому замечанию миссис Бейнз,  сенти-
менты тут неуместны. По правде говоря, она была чуть-чуть академична.
   Эта достойная женщина, пользовавшаяся большим уважением  в  церковных
кругах, была одной из старших жриц в храме форсайтизма,  денно  и  нощно
поддерживающих неугасимый  огонь  в  светильнике,  горящем  перед  богом
собственности, на алтаре которого начертаны возвышенные  слова:  "Ничего
даром, а за пенни самую малость".
   Когда миссис Бейнз входила в комнату, чувствовалось появление чего-то
весьма солидного; в этом, вероятно, и заключался секрет еД  популярности
как дамы-патронессы. Такая солидность  по  душе  людям,  которые  платят
деньги; и на балах они взирали на прямоносую дородную миссис Бейнз, сто-
явшую в платье с блестками в окружении своих помощников, как  на  полко-
водца.
   Единственное, чего ей не хватало, - это  второго  имени.  Она  играла
большую роль в своем обществе - среди представителей крупной  буржуазии,
во всех его группах и кружках, встречавшихся на общем поле битвы благот-
ворительной деятельности - на том поле битвы, где все они получали такое
удовольствие от соприкосновения с людьми  Общества,  которое  пишется  с
большой буквы. Она играла роль в обществе, которое пишется  с  маленькой
буквы, в той гораздо более широкой, более значительной и  могущественной
корпорации, где христианско-коммерческие институты, правила и  принципы,
нашедшие своД воплощение в ней самой, были горячей кровью, свободно раз-
ливавшейся по жилам, - твердой валютой, а не тем суррогатом, что  напол-
нял вены маленького Общества, начинающегося с большого "О". Люди,  знав-
шие миссис Бейнз, чувствовали в ней трезвость - трезвость женщины, кото-
рая ничему не отдается целиком и вообще  старается  уделять  другим  как
можно меньше.
   У миссис Бейнз были самые скверные отношения с отцом Босини, для  ко-
торого она нередко служила объектом  совершенно  непростительных  с  его
стороны издевательств. Теперь, вспоминая умершего, она называла его сво-
им "милым непочтительным братом".
   Миссис Бейнз встретила Джун с тщательно разыгранным радушием, на  что
она была мастерица, и с некоторой опаской, если такая известная в  дело-
вых и церковных кругах женщина вообще могла опасаться  кого-либо.  Джун,
несмотря на всю свою хрупкость, обладала большим  чувством  собственного
достоинства, и  это  чувство  собственного  достоинства  сквозило  в  еД
бесстрашных глазах. И миссис Бейнз прекрасно понимала, что в  этой  неп-
реклонной прямоте Джун было много форсайтского. Будь эта девушка  просто
откровенна и смела, миссис Бейнз сочла бы  еД  "сумасбродкой"  и  ничем,
кроме презрения, не удостоила бы; будь в ней  просто  много  форсайтских
черт, как, скажем, у Фрэнси, она покровительствовала бы  ей  из  чистого
уважения к благородному металлу; но Джун, несмотря на всю свою миниатюр-
ность (миссис Бейнз обычно приводили в восторг вещи внушительных  разме-
ров), вселяла в неД какое-то чувство неловкости; и она  усадила  Джун  в
кресло лицом к окну.
   ЕД уважение к Джун объяснялось ещД  одним  обстоятельством,  признать
которое миссис Бейнз - женщина набожная и не поддающаяся мирским соблаз-
нам - вряд ли согласилась бы: она часто слышала от мужа, что старый Джо-
лион богатый человек, и Джун очень выигрывала в еД глазах благодаря это-
му чрезвычайно резонному обстоятельству. Сегодня миссис Бейнз испытывала
те же чувства, с какими мы читаем роман о некоем молодом человеке в нас-
ледстве и трепещем от страха, как бы автор не совершил ужасного промаха,
оставив своего героя к концу книги ни с чем.
   В еД обращении с Джун было много теплоты; миссис Бейнз никогда ещД не
видела с такой ясностью, какая это редкая и достойная девушка. Она спра-
вилась о здоровье старого Джолиона. Поразительно сохранился  для  своего
возраста; такой статный, моложавый, сколько ему лет?  Восемьдесят  один!
Никогда бы не дала! Они живут на море?  Чудесно!  Фил,  наверное,  пишет
Джун каждый день? ЕД светло-серые глаза широко открылись; но девушка вы-
держала этот взгляд не дрогнув.
   - Нет, - сказала она, - совсем не пишет!
   Миссис Бейнз потупилась: еД веки  опустились  невольно,  но  все-таки
опустились. Через мгновение все было попрежнему.
   - Ну, разумеется! Как это похоже на Фила - он всегда такой!
   - Разве? - сказала Джун.
   Этот вопрос чуть было не прогнал широкую улыбку с лица миссис  Бейнз;
чтобы скрыть своД замешательство, она слегка заерзала на месте, оправила
платье и сказала:
   - Ах, милочка, он такой сумбурный; ну кто станет обращать внимание на
его поступки!
   Джун вдруг поняла, что напрасно теряет здесь время: если даже  поста-
вить вопрос прямо, от этой женщины все равно ничего не добьешься.
   - Вы видаетесь с ним? - спросила она, залившись румянцем.
   На запудренном лбу миссис Бейнз выступила испарина.
   - Да, конечно! Не помню, когда он был последний раз, - по правде ска-
зать, мы его не видели это время. У него столько хлопот с  домом  вашего
кузена; говорят, постройка скоро закончится. Надо будет устроить обед  в
честь такого события; приезжайте как-нибудь и оставайтесь ночевать!
   - Благодарю вас, - сказала Джун.
   И опять подумала: "Я зря трачу время. Она ничего не скажет".
   Джун встала. В миссис Бейнз произошла перемена. Она  тоже  поднялась;
губы еД дрогнули, она беспокойно сжала руки. Происходило  что-то  нелад-
ное, а она ни о чем не осмеливалась спросить эту хрупкую стройную девуш-
ку, стоявшую перед ней с таким решительным личиком, стиснутыми губами  и
обидой в глазах. Миссис Бейнз никогда не боялась задавать вопросы -  вся
организационная деятельность зиждется на вопросах и ответах.
   Но дело было настолько серьезно, что нервы еД, обычно довольно  креп-
кие, сейчас сдали; ещД сегодня утром муж сказал:
   - У старика Форсайта, наверно, больше ста тысяч фунтов.
   И вот эта девушка стоит перед ней и протягивает  руку  -  протягивает
руку!
   Может быть, сейчас ускользнет возможность - кто знает! -  возможность
удержать еД в семье, а миссис Бейнз не решается заговорить.
   Она проводила Джун взглядом до самой двери.
   Дверь закрылась.
   Миссис Бейнз ахнула и бросилась следом за Джун, Переваливаясь на ходу
всем своим тучным телом.
   Поздно. Она услышала, как захлопнулась входная дверь,  и  замерла  на
месте с выражением неподдельного гнева и обиды на лице.
   Быстрая как птица, Джун неслась по улице. Она ненавидела  теперь  эту
женщину, которая в прежние счастливые дни казалась ей такой доброй. Неу-
жели от неД вечно будут так отделываться, вечно будут  мучить  неизвест-
ностью?
   Она пойдет к Филу и спросит его самого. Она имеет  право  знать  все.
Джун быстро прошла Слоун-стрит и поравнялась с домом,  где  жил  Босини.
Затворив за собой входную дверь, она с мучительно бьющимся сердцем взбе-
жала по лестнице.
   На площадке третьего этажа она замедлила шаги, чтобы перевести  дыха-
ние, и, взявшись рукой за перила, прислушалась. Наверху было тихо.
   Бледная как полотно, Джун прошла последний пролет. Она увидела дверь,
прочла его имя на дощечке. И решимость, с которой она пришла сюда, вдруг
покинула еД.
   Джун ясно поняла все значение своего поступка. ЕД бросило в жар;  ла-
дони под тонкими шелковыми перчатками были влажны.
   Она отошла от двери, но не спустилась вниз. Прислонившись к  перилам,
она старалась побороть в себе чувство, близкое к удушью, и  смотрела  на
дверь с отчаянной отвагой. Нет, она не сойдет вниз. Не все ли равно, что
о ней будут думать? Никто не узнает.  Помощи  ждать  не  от  кого,  надо
действовать самой. Надо покончить с этим.
   И, заставив себя отойти от стены, она дернула звонок. Дверь не отпер-
ли, и весь еД стыд и страх вдруг исчезли; она позвонила ещД и  ещД  раз,
словно добиваясь у запертой квартиры ответа и вознаграждения за тот стыд
и страх, с которыми она пришла сюда. Дверь не отворили;  Джун  перестала
звонить и, опустившись на ступеньку, закрыла лицо руками.
   Потом она тихонько сошла вниз на улицу. У  неД  было  такое  чувство,
словно она только что встала после тяжелой болезни; ей хотелось лишь од-
ного: как можно скорее добраться домой. Ей казалось, что  на  улице  все
знают, где она была, что она делала; и вдруг через  дорогу  она  увидела
Босини, идущего к своему дому со стороны Монпелье-сквер.
   Она хотела перебежать улицу. Глаза их  встретились,  и  он  приподнял
шляпу. Проехал омнибус, и на минуту она потеряла Босини, потом, стоя  на
краю тротуара, увидела сквозь вереницу экипажей его удаляющуюся фигуру.
   И Джун замерла на месте, глядя ему вслед.

   XIII. ПОСТРОЙКА ДОМА ЗАКОНЧЕНА

   - Порцию телячьего бульона, порцию супа из бычьих хвостов, два стака-
на портвейна.
   В верхнем зале у Френча, где Форсайт все ещД  может  получить  сытные
английские блюда, сидели за завтраком Джемс и его сын.
   Этот ресторан Джемс предпочитал всем остальным; все здесь было скром-
но, без претензий, вкусно, сытно, и хотя Джемс был уже до некоторой сте-
пени испорчен необходимостью следить за модой и привычки  его  складыва-
лись соответственно доходам, которые неуклонно продолжали  расти,  но  в
минуты затишья среди работы его все  ещД  одолевала  тоска  по  вкусной,
обильной пище, которую он едал в молодости, У Френча подавали  настоящие
английские официанты - заросшие волосами, в  передниках;  пол  посыпался
опилками, а три круглых зеркала в позолоченных рамах висели как  раз  на
такой высоте, чтобы в них нельзя было смотреться. И кабинки здесь  унич-
тожили совсем недавно, кабинки, где можно было съесть бифштекс из вырез-
ки с рассыпчатым картофелем, не видя своих соседей, - по-джентльменски.
   Джемс заткнул салфетку за третью пуговицу жилета - привычка, от кото-
рой ему давно пришлось отказаться в Вест-Энде. Он чувствовал, что  будет
есть суп с аппетитом, - все утро ушло на оформление бумаг по продаже по-
местья одного старого приятеля.
   Набив рот черствым хлебом здешней выпечки. Джемс заговорил:
   - Ты поедешь в Робин-Хилл один или с Ирэн. Возьми еД  с  собой.  Там,
наверное, будет ещД много возни.
   Не поднимая глаз. Сомс ответил:
   - Она не хочет ехать.
   - Не хочет? Как так? Разве она не собирается жит - в Робин-Хилле?
   Сомс промолчал.
   - Не понимаю, что теперь творится с женщинами, - забормотал Джемс,  -
у меня с ними никаких хлопот не было. Ты слишком  много  позволяешь  ей.
Она избалована.
   Сомс поднял на него глаза.
   - Я не желаю слышать о ней ничего дурного, - сказал он вдруг.
   В наступившем молчании было только слышно, как Джемс тянет суп с лож-
ки.
   Официант принес два стакана портвейна, но Сомс остановил его.
   - Так портвейн не подают, - сказал он, - унесите это  и  подайте  всю
бутылку.
   Покончив с супом и с размышлениями. Джемс подвел краткий итог  общему
положению дел.
   - Мама лежит, - сказал он, - можешь воспользоваться экипажем.  Я  ду-
маю, Ирэн с удовольствием проедется. Этот Боснии сам вам все покажет?
   Сомс кивнул.
   - Я тоже не прочь посмотреть, как он там закончил отделку, -  продол-
жал Джемс. - Надо, пожалуй, заехать за вами обоими.
   - Я поеду поездом, - ответил Сомс. - А если вы  захотите  побывать  в
Робин-Хилле, Ирэн, может быть, согласится съездить с вами;  впрочем,  не
знаю.
   Он подозвал официанта и попросил счет, по которому уплатил Джемс.
   Они расстались у собора св. Павла: Сомс поехал на вокзал, а Джемс сел
в омнибус и отправился в западную часть города.
   Он выбрал себе угловое место рядом с кондуктором, загородив  пассажи-
рам дорогу своими длинными ногами, и на всех входивших в омнибус смотрел
с неодобрением, точно они не имели права дышать его воздухом.
   Джемс решил воспользоваться случаем и поговорить с Ирэн. Вовремя ска-
занное слово многое значит; а раз она собирается  переезжать  за  город,
пусть не упускает возможности начать новую жизнь. Вряд ли Сомс потерпит,
если так будет продолжаться.
   Он не вдумывался в то, что значило это "продолжаться"; смысл  выраже-
ния был достаточно широк, расплывчат и как нельзя более подходил Форсай-
ту. А после завтрака Джемс был куда храбрее обычного.
   Добравшись домой, он велел подать ландо и распорядился, чтобы ехал  и
грум. Джемс хотел подойти к Ирэн поласковей, сделать для  неД  все,  что
можно.
   Когда дверь дома N 62 отворилась, он совершенно  явственно  расслышал
пение Ирэн и сразу же заявил об этом, чтобы ему не отказали в приеме.
   Да, миссис Сомс дома, но горничная не знала, принимает ли она.
   С проворством, не раз удивлявшим тех, кто наблюдал за его тощей фигу-
рой и отсутствующим выражением лица, Джемс двинулся в гостиную,  не  дав
горничной времени принести отрицательный ответ. Ирэн сидела  за  роялем,
положив руки на клавиши и, по-видимому, прислушивалась к голосам в  хол-
ле. Она не улыбнулась ему.
   - Ваша свекровь лежит, - начал Джемс, рассчитывая, сразу же завоевать
еД сочувствие. - Меня ждет экипаж. Будьте умницей, подите наденьте  шля-
пу, и мы поедем кататься. Вам полезно подышать воздухом!
   Ирэн взглянула на него, словно собираясь отказаться, но, очевидно пе-
редумав, пошла наверх и вернулась уже в шляпе.
   - Куда вы меня повезете? - спросила она.
   - Мы поедем в Робин-Хилл, - быстро забормотал Джемс, - лошади застоя-
лись, а я хочу посмотреть, что там делается.
   Ирэн заколебалась, но снова передумала и пошла  к  экипажу,  а  Джемс
последовал за ней по пятам - так будет вернее.
   Проехали уже больше половины дороги, когда Джемс заговорил:
   - Сомс так любит вас, не позволяет задеть ни одним словом; почему  вы
так холодны с ним?
   Ирэн вспыхнула и сказала чуть слышно:
   - Я не могу дать ему то, чего у меня нет.
   Джемс строго посмотрел на неД; она сидела в его собственном  экипаже,
еД везли его собственные лошади и слуги - он  чувствовал  себя  хозяином
положения. Теперь ей не так просто будет отделаться; и устраивать  сцену
на людях она тоже не захочет.
   - Я не понимаю вас, - сказал он. - Сомс прекрасный муж!
   Ответ Ирэн прозвучал так тихо, что шум уличного движения почти заглу-
шил еД голос. Он уловил слова:
   - Ведь вы не замужем за ним!
   - Ну и что же из этого? Он вам ни в чем не отказывает. Готов  сделать
что угодно, вот теперь выстроил вам загородный дом. Ведь у вас как будто
нет собственных средств?
   - Нет.
   Джемс снова посмотрел на Ирэн; он не мог понять  выражение  еД  лица.
Похоже было, что она вот-вот расплачется, а вместе с тем...
   - Уж мы-то всегда к вам хорошо относились, - торопливо забормотал он.
   У Ирэн задрожали губы; к своему ужасу. Джемс увидел, как по  щеке  еД
скатилась слеза. Он чувствовал, что в горле у него стал комок.
   - Мы очень любим вас. Если бы вы только... - он чуть не сказал: "вели
себя как следует", но передумал: - если бы вы только захотели стать  хо-
рошей женой.
   Ирэн ничего не ответила, и Джемс тоже замолчал.  Она  сбивала  его  с
толку; в еД молчании чувствовалось не упрямство, а скорее  подтверждение
всего, что он мог сказать. И вместе с тем у Джемса  было  ощущение,  что
последнее слово осталось не за ним. Он не понимал, в чем тут дело.
   Однако замолчать надолго Джемс не мог.
   - Вероятно, Босини теперь скоро женится на Джун, - сказал он.
   Ирэн изменилась в лице.
   - Не знаю, - сказала она, - спросите у неД.
   - Она пишет вам?
   - Нет.
   - Почему? - спросил Джемс. - Я думал, что вы друзья.
   Ирэн повернулась к нему.
   - И об этом, - сказала она, - спросите у неД.
   - Ну, знаете, - пробормотал Джемс, испуганный еД взглядом, - все-таки
это очень странно, что я не могу получить простой ответ на простой  воп-
рос, но ничего не поделаешь.
   Он замолчал, переваривая такой отпор, и наконец разразился:
   - По крайней мере я вас предупредил. Вы не хотите заглядывать вперед.
Сомс много говорить не станет, но я уже вижу, что он долго этого не  по-
терпит. Вам придется винить только самое себя - больше того: не ждите  к
себе сочувствия.
   Ирэн улыбнулась и сказала, чуть склонив голову:
   - Я вам очень признательна.
   Джемс не нашел, что ответить на это.
   На смену ясному жаркому утру пришел серый душный день; тяжелая  гряда
туч, желтых по краям и предвещавших грозу, надвигалась с юга. Ветви  де-
ревьев неподвижно свисали над дорогой, не шевеля ни единым листочком.  В
раскаленном воздухе стоял запах лошадиного пота; кучер и грум,  сидевшие
навытяжку, время от времени украдкой переговаривались, еД  поворачиваясь
друг к другу.
   Наконец, к величайшему облегчению Джемса,  экипаж  подъехал  к  дому;
молчание и непробивемость этой женщины, которую он привык считать  такой
кроткой и мягкой, пугали его.
   Экипаж остановился у самого подъезда, и они вошли в дом.
   В холле было прохладно и тихо, как в могиле, - по спине у Джемса про-
бежал холодок. Он торопливо отдернул кожаную портьеру, скрывавшую  внут-
ренний дворик. И не мог удержаться от одобрительного возгласа.
   В самом деле, дом был отделан с безукоризненным вкусом. Темно-красные
плиты, покрывавшие пространство между стенами и  врытым  в  землю  белым
мраморным бассейном, обсаженным высокими ирисами, были, очевидно, самого
лучшего качества. Джемс пришел в восторг от  лиловой  кожаной  портьеры,
которой была задернута одна сторона двора, сбоку от большой печи,  выло-
женной белым изразцом. Стеклянная крыша была  раздвинута  посередине,  и
теплый воздух лился сверху в самое сердце дома.
   Джемс стоял, заложив руки за спину, склонив голову на худое плечо,  и
разглядывал резьбу колонн и фриз, проложенный вдоль галереи  на  желтой,
цвета слоновой кости, стене. По всему видно, что трудов здесь не пожале-
ли. Настоящий джентльменский особняк. Джемс подошел к портьере, исследо-
вал, как она отдергивается, раздвинул еД в обе стороны и увидел  картин-
ную галерею с огромным, во всю стену, окном. Пол здесь был черного дуба,
а стены окрашены под слоновую кость, так же как и во дворе. Джемс  отво-
рял одну дверь за другой и заглядывал в комнаты. Всюду  идеальный  поря-
док, можно переезжать хоть сию минуту.
   Повернувшись, наконец, к Ирэн, он увидел, что она стоит у двери в сад
с мужем и Боснии.
   Не отличаясь особой чуткостью. Джемс все же сразу заметил, что проис-
ходит что-то неладное. Он подошел к ним уже  встревоженный  и,  не  зная
ещД, в чем дело, попытался как-то смягчить создавшееся положение.
   - Здравствуйте, мистер Боснии, - сказал он, протягивая руку. - Я  ви-
жу, вы не поскупились на отделку.
   Сомс повернулся к нему спиной и отошел. Джемс перевел взгляд с хмуро-
го лица Боснии на Ирэн и от волнения высказал свои мысли вслух:
   - Не понимаю, что тут происходит. Мне никогда ничего не рассказывают.
   И, повернувшись вслед за сыном, услышал короткий смешок архитектора и
слова:
   - И благодарение богу. Стоило ли так...
   К несчастью, конца фразы Джемс уже не разобрал.
   Что случилось? Он оглянулся. Иран стояла рядом с Боснии, и  выражение
лица у неД было такое, какого раньше Джемс никогда не видел. Он поспешил
к сыну.
   Сомс шагал по галерее.
   - В чем дело? - спросил Джемс. - Что у вас там?
   Сомс взглянул на него со своим  обычным  надменным  спокойствием,  но
Джемс знал, что сын взбешен.
   - Наш приятель, - сказал он, - снова  превысил  свои  полномочия.  На
этот раз пусть пеняет на себя.
   Сомс пошел к выходу. Джемс поспешил  за  ним,  стараясь  протиснуться
вперед. Он видел, как Ирэн отняла палец от губ, услышал, как она сказала
что-то своим обычным тоном, и заговорил, ещД не поравнявшись с ними:
   - Будет гроза. Надо ехать домой. Нам кажется, не  по  дороге,  мистер
Боснии? Нет? Тогда до свидания!
   Он протянул руку. Боснии не принял еД и, отвернувшись, сказал со сме-
хом:
   - До свидания, мистер Форсайт. Смотрите, как бы гроза не застала  вас
в дороге! - и отошел в сторону.
   - Ну, - сказал Джемс, - я не знаю...
   Но, взглянув на Ирэн, запнулся. Ухватив невестку за локоть, он прово-
дил еД до коляски. Джемс был уверен, совершенно уверен, что они назначи-
ли друг другу свидание...
   Ничто в мире не может так взбудоражить Форсайта,  как  открытие,  что
вещь, на которую он положил истратить определенную сумму,  обошлась  го-
раздо дороже. И это понятно, потому что на точности  расчетов  построена
вся его жизнь. Если Форсайт не может рассчитывать на совершенно  опреде-
ленную ценность вещей, значит компас его начинает пошаливать; он несется
по бурным волнам, выпустив кормило из рук.
   Оговорив в письме к Босини свои условия, о  которых  уже  упоминалось
выше. Сомс перестал думать о деньгах. Он считал, что окончательная стои-
мость постройки установлена совершенно точно, и  возможность  превышения
еД просто не приходила ему в голову. Услышав от Босини, что сверх  сметы
в двенадцать тысяч фунтов истрачено ещД около четырех сотен. Сомс  побе-
лел от ярости. По первоначальным подсчетам, законченный дом  должен  был
обойтись в десять тысяч фунтов, и Сомс уже не раз бранил себя за  беско-
нечные расходы сверх сметы, которые он позволил архитектору. Однако пос-
ледние траты прямо-таки непростительны со стороны Босини. Как это он так
сглупил, Сомс не мог понять; но факт был налицо, и вся злоба, вся  зата-
енная ревность, которой давно уже горел Сомс, вылилась в  ярость  против
этой совсем уже возмутительной выходки Босини. Позиция доверчивого, дру-
жески настроенного мужа была оставлена - Сомс занял еД, чтобы  сохранить
свою собственность - жену, теперь он переменил позицию, чтобы  сохранить
другой вид собственности.
   - Ах так! - сказал он Босини, когда к нему вернулся дар речи - И  вы,
кажется, в восторге от самого себя. Но позвольте заметить, что вы не  на
таковского напали.
   Что он хотел сказать этим, ему самому ещД было неясно, но после обеда
он просмотрел свою переписку с Босини, чтобы действовать наверняка. Двух
мнений здесь быть не могло: этот молодчик обязан возместить перерасход в
четыреста фунтов или во всяком случае в триста пятьдесят! - пусть  и  не
пробует отвертеться.
   Придя к этому заключению. Сомс посмотрел на лицо жены. Сидя на  своем
обычном месте в уголке дивана, Ирэн  пришивала  кружевной  воротничок  к
платью. За весь вечер она не обмолвилась с ним ни словом.
   Он подошел к камину и, рассматривая в зеркале своД лицо, сказал:
   - Твой "пират" свалял большого дурака; придется ему расплачиваться за
это!
   Она презрительно взглянула на него и ответила:
   - Не понимаю, о чем ты говоришь!
   - Скоро поймешь. Так, пустячок, не стоящий твоего внимания,  -  четы-
реста фунтов.
   - Ты на самом деле собираешься взыскать с  него  за  этот  несчастный
дом?
   - Собираюсь.
   - А тебе известно, что у него ничего нет?
   - Да.
   - Я думала, что на такую низость ты не способен.
   Сомс отвернулся от зеркала, машинально снял с каминной полки фарфоро-
вую чашку и взял еД в обе руки, точно молясь над ней. Он видел, как  тя-
жело дышит Ирэн, как потемнели от гнева еД глаза, но пропустил  колкость
мимо ушей и спокойно спросил:
   - Ты флиртуешь с Босини?
   - Нет, не флиртую.
   Глаза их встретились, и Сомс отвернулся. Он верил и  не  верил  ей  и
знал, что вопрос этот задавать не стоило; он никогда не знал  и  никогда
не узнает еД мыслей. Непроницаемое лицо Ирэн, воспоминание  о  всех  тех
вечерах, когда она сидела здесь все такая же мягкая и пассивная, но  не-
понятная, загадочная, накалили его неудержимой яростью.
   - Ты точно каменная, - сказал он и так стиснул  пальцы,  что  хрупкая
чашка разлетелась вдребезги. Осколки упали на каминную решетку.  И  Ирэн
улыбнулась.
   - Ты, кажется, забыл, - сказала она, - что чашка все-таки  не  камен-
ная!
   Сомс схватил еД за руку.
   - Хорошая трепка, - сказал он, - это единственное, что может тебя об-
разумить, - и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.

   XIV. СОМС СИДИТ НА ЛЕСТНИЦЕ

   Сомс поднялся к себе в тот вечер, чувствуя, что хватил через край. Он
был готов принести извинения за свои слова.
   Он потушил газ, все ещД горевший в коридоре. Взявшись за ручку двери,
остановился на секунду, чтобы обдумать извинения, так как ему  не  хоте-
лось выдавать ей своД беспокойство.
   Но дверь не отворилась и не подалась даже тогда, когда он дернул еД и
налег на ручку. Ирэн, должно быть, заперла почему-нибудь спальню на ключ
и забыла потом отпереть.
   Войдя в свою комнату, тоже освещенную низко прикрученной газовой лам-
пой, он быстро направился к двери в спальню. И эта дверь была заперта на
ключ. Тут Сомс заметил, что складная  кровать,  на  которой  он  изредка
спал, была постлана. На подушке лежала его ночная сорочка. Сомс приложил
руку ко лбу, рука стала влажной. Значит, его выставили?
   Он вернулся к двери и, осторожно постучав ручкой, сказал:
   - Отопри мне, слышишь? Отопри дверь!
   В комнате раздался шорох, но ответа не было.
   - Ты слышишь? Впусти меня сию же минуту - я требую!
   Он слышал еД дыхание около самой двери - так дышат те, кому  угрожает
опасность.
   В этом гробовом молчании,  в  невозможности  добраться  до  неД  было
что-то страшное. Сомс вернулся к другой двери и, навалившись на неД всем
телом, попытался выломать. Дверь была новая - перед свадебным  путешест-
вием он сам распорядился заново переделать оба входа. Не помня  себя  от
ярости. Сомс занес ногу, чтобы ударить в дверь; но его остановила  мысль
о прислуге, и он вдруг почувствовал себя побежденным.
   Бросившись на складную кровать у себя в комнате, он схватился за кни-
гу.
   Но вместо букв перед глазами у него стояла жена, он видел еД золотис-
тые волосы, рассыпавшиеся по обнаженным плечам, видел еД большие  темные
глаза - вот она стоит там, как затравленный зверь. И Сомс понял все зна-
чение еД бунта. Она решила, что так будет и дальше.
   Он не мог лежать спокойно и снова подошел к двери.
   Он знал, что Ирэн все ещД стоит там, и крикнул:
   - Ирэн! Ирэн!
   Против воли голос его прозвучал жалобно. В ответ на ото слабый  шорох
за дверью прекратился, и наступила зловещая тишина. Сомс стоял,  стиснув
руки, и думал.
   Потом вышел на цыпочках и с разбегу навалился на  другую  дверь.  Она
затрещала, но не подалась. Сомс опустился на ступеньки и закрыл лицо ру-
ками.
   Он долго сидел так в темноте; сквозь стеклянный люк  в  потолке  луна
бросала на лестницу светлый блик, который медленно вытягивался  по  нап-
равлению к Сомсу. Он попробовал взглянуть на все  происходящее  по-фило-
софски.
   Заперев дверь на ключ, она больше не может претендовать на права жены
- значит, он будет искать утешения у других женщин.
   Но мысли Сомса не задержались на этих соблазнительных картинах -  та-
кие развлечения были не в его вкусе. В прошлом их у  него  насчитывалось
немного, а за последнее время он и подавно отвык от всего этого  и  вряд
ли теперь привыкнет. Его голод могла утолить только жена  -  неумолимая,
испуганная, спрятавшаяся от него в запертой комнате. Другие женщины  ему
не нужны.
   Сидя в темноте. Сомс почувствовал, насколько сильна в нем эта уверен-
ность.
   Его философская выдержка исчезла, уступив место угрюмой злобе.  Пове-
дение Ирэн безнравственно, непростительно, оно заслуживает самого жесто-
кого наказания, какое только можно придумать. Ему не нужна никакая  дру-
гая женщина, а она отталкивает его.
   Значит, правда, что он ненавистен ей! До сих пор Сомс  не  мог  этому
поверить. Да и сейчас не верил. Это немыслимо. Ему казалось, что он  по-
терял способность рассуждать. Если та, которую он всегда считал мягкой и
покорной, могла решиться на такой шаг, то чего же надо ждать дальше?
   И он снова спрашивал себя, правда ли, что у неД роман с Боснии. Он не
верил в это; не решался дать такое объяснение  еД  поступкам  -  с  этой
мыслью лучше не сталкиваться.
   Невыносимо думать о том, что он будет вынужден сделать свои супружес-
кие отношения достоянием гласности. Пока нет более веских доказательств,
не надо верить в это, ведь он не станет наказывать самого себя. И все же
в глубине души Сомс верил.
   Луна бросала сероватый отблеск на его фигуру, прижавшуюся к стене.
   Босини влюблен в неД. Он ненавидит этого человека и не намерен теперь
щадить его. Он имеет право отказаться и откажется платить,  не  даст  ни
одного пенни сверх двенадцати тысяч пятидесяти фунтов -  крайней  суммы,
установленной  в  письме.  Нет,  лучше  заплатить!  Заплатить,  а  потом
предъявить ему иск и взыскать убытки. Он пойдет к "Джоблингу и Боултеру"
и поручит им вести дело. Он разорит этого оборванца! И вдруг - но  разве
существовала какая-нибудь связь между этими двумя мыслями? - Сомс  поду-
мал, что у Ирэн тоже нет средств. Оба нищие. И эта  мысль  принесла  ему
странное удовлетворение.
   Тишину нарушил легкий скрип за стеной. Наконец-то она легла! А!  При-
ятных сновидений! Пусть даже распахнет настежь двери, теперь он все рав-
но не войдет.
   Но его губы, по которым пробежала горькая усмешка, дрогнули; он  зак-
рыл глаза руками...
   Вечер был уже близок, когда на следующий день Сомс остановился у окна
столовой и хмуро посмотрел на сквер.
   Солнце все ещД заливало платаны, и на легком  ветерке  широкие  яркие
листья блестели в лучах, танцуя под звуки шарманки,  игравшей  на  углу.
Уныло отстукивая такт, шарманка играла вальс, старинный вальс,  уже  вы-
шедший из моды; играла, играла без конца, хотя только одни листья танце-
вали под эту музыку.
   У женщины, вертевшей ручку шарманки, вид был невеселый, устала, долж-
но быть; из окон высоких домов не бросили ни одного медяка. Она  подняла
шарманку и, пройдя три дома, снова заиграла.
   Это был тот самый вальс, под который на балу у Роджера танцевали Ирэн
с Босини; и вместе с коварной музыкой Сомс услышал запах  гардений,  как
тогда на балу, когда мимо него промелькнули отливающие золотом волосы  и
мягкие глаза Ирэн, увлекавшие Босини все дальше и дальше по бесконечному
залу.
   Женщина медленно вертела ручку; она играла свой вальс весь день - иг-
рала на Слоун-стрит, играла, может быть, и для Босини.
   Сомс отошел, взял папиросу из резного ящичка и снова вернулся к окну.
Мелодия гипнотизировала его, и вдруг он увидел Ирэн; держа  в  руке  не-
раскрытый зонтик, она быстро шла через сквер к дому; этой легкой розовой
кофточки с широкими рукавами Сомс ещД ни разу не видел на ней. Она оста-
новилась около шарманки, вынула кошелек и протянула женщине монету.
   Сомс отшатнулся от окна и стал так, чтобы видеть холл.
   Она отперла дверь своим ключом, поставила зонтик и остановилась перед
зеркалом. ЕД щеки горели, словно обожженные солнцем; губы улыбались. Она
протянула руки, точно хотела обнять себя в зеркале, но смех еД был похож
на рыдание.
   Сомс шагнул вперед.
   - Очень мило! - сказал он.
   Но Ирэн метнулась, как подстреленная, и хотела пройти  мимо  него  по
лестнице. Сомс загородил ей дорогу.
   - Что за спешка? - сказал он, и его глаза остановились на завитке во-
лос, упавшем ей на ухо.
   Сомс едва узнавал еД. Она горела точно в огне, такими яркими казались
еД щеки, глаза, губы и эта незнакомая ему кофточка.
   Ирэн подняла руку и поправила завиток. Она дышала  часто  и  глубоко,
точно запыхавшись после быстрого бега, и от еД волос,  от  еД  тела  шел
аромат, как идет аромат от распустившегося цветка.
   - Мне не нравится эта кофточка, - медленно проговорил Сомс, - слишком
легкая, бесформенная!
   Он протянул палец к еД груди, но она оттолкнула его руку.
   - Не прикасайтесь ко мне! - крикнула она.
   Он сжал еД кисть; она вырвалась.
   - Где же ты была? - спросил он.
   - В раю - не у вас в доме! - И с этими словами она взбежала  по  сту-
пенькам.
   А на улице - в знак благодарности - у самых  дверей  шарманка  играла
вальс.
   И Сомс стоял не двигаясь. Что помешало ему пойти за ней?
   Может быть, он видел мысленно, как на Слоун-стрит Босини  выглядывает
из окна, напрягает зрение, чтобы хоть ещД раз поймать глазами удаляющую-
ся фигуру Ирэн, как он подставляет ветру разгоряченное  лицо,  вспоминая
тот миг, когда она приникла к его груди... а в комнате все ещД сохранил-
ся еД аромат, все ещД звучит еД смех, похожий на рыдание.


   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   I. ПОКАЗАНИЯ МИССИС МАК-ЭНДЕР

   Многие, в том числе и редактор "Ультра-вивисекциониста", переживавше-
го тогда лучшую пору юности, назвали бы Сомса тряпкой за то, что  он  не
снял замков с дверей спальни и не обрел супружеского счастья,  предвари-
тельно как следует поколотив жену.
   Жестокость не так уж безнадежно разжижена теперь гуманностью, как это
было в прежние времена, однако люди, настроенные  сентиментально,  могут
успокоиться, ибо Сомс ничего подобного не сделал. Агрессивная жестокость
не в ходу среди Форсайтов; они слишком  осторожны  и,  пожалуй,  слишком
мягкосердечны. Сомс, кроме того, обладал чувством гордости, не настолько
сильным, чтобы толкнуть его на подлинно великодушный поступок, но вполне
достаточным, чтобы удержать от подлости, совершить которую он был спосо-
бен разве только в пылу сильного раздражения. А больше всего  остального
этот истый Форсайт боялся показаться смешным.  Не  решившись  поколотить
жену, он не знал, что предпринять дальше, и без лишних  слов  примирился
со своим положением.
   Все лето и осень Сомс продолжал ходить в контору, возиться с картина-
ми и приглашать знакомых к обеду.
   Он по-прежнему жил в городе: Ирэн отказалась  переехать.  Дом  в  Ро-
бин-Хилле - совершенно готовый - стоял пустой, без хозяев.
   Сомс возбудил против "пирата" иск, требуя выплаты трехсот  пятидесяти
фунтов.
   Защиту Боснии взяла на себя адвокатская фирма "Фрик и Эйбл".  Признав
основательность фактов, изложенных в иске, они составили протест,  кото-
рый, в очищенном от юридической терминологии виде, сводился к  следующе-
му: говорить о "полной свободе действий в пределах, указанных в перепис-
ке", - полнейшая нелепость.
   Совершенно случайно - такие факты редки, но вполне вероятны  в  узком
кругу юристов - сведения о курсе, взятом защитой, дошли до  ушей  Сомса:
его компаньону Бастарлу пришлось однажды сидеть за обедом у эксперта  по
определению судебных издержек Уололмисли  рядом  с  молодым  Ченкери  из
гражданского отделения суда.
   Необходимость переводить разговор на профессиональные  темы,  которая
возникает у всех законников, как только дамы уходят из комнаты, застави-
ла Ченкери, молодого адвоката, подающего большие надежды,  загадать  за-
гадку своему соседу, фамилии которого он не знал, -  у  Бастарда,  вечно
прозябающего на задворках, в сущности говоря, и не было фамилии.
   Ченкери сказал, что ведет дело, в котором имеется один "весьма щекот-
ливый пункт",  затем,  всячески  соблюдая  профессиональную  скромность,
объяснил уязвимое место в иске Сомса. Все, кому он только  ни  рассказы-
вал, заявил Ченкери, считают это "весьма щекотливым пунктом". К  сожале-
нию, иск пустяковый, "хотя его клиенту, кажется, придется ох как  туго".
(Шампанское у Уолмисли подавали плохое, но в большом количестве.) Ченке-
ри опасался, что судья Не станет особенно вникать в суть дела.  Впрочем,
надо постараться - уж очень щекотливый пункт. Что скажет на это его  со-
сед?
   Бастард - образец сдержанности - ничего не сказал.
   Однако он сообщил об этом разговоре Сомсу, а от себя добавил  не  без
ехидства - этот скромный человек был способен проявлять кое-какие  чело-
веческие чувства - что, по его мнению, пункт действительно  "весьма  ще-
котливый".
   Согласно прежнему решению, наш Форсайт поручил защиту своих интересов
"Джоблингу и Боултеру". И тут же пожалел, что не взялся за дело сам. По-
лучив копию протеста Босини, он пошел в контору к своим адвокатам.
   Боултер, взявшийся вести дело, - Джоблинг успел умереть несколько лет
назад, - сказал Сомсу, что, по его мнению, пункт этот весьма щекотливый;
он хотел бы посоветоваться с королевским адвокатом [Почетный титул
наиболее видных  адвокатов; их мнение в глазах судьи более веско, чем
мнение простого, "не королевского" адвоката. В суде надевают шелковую
мантию].
   Сомс предложил обратиться к кому-нибудь посолиднее, и они отправились
к королевскому адвокату Уотербаку. а он продержал бумаги шесть недель  и
затем написал следующее:
   "Надлежащее истолкование переписки в значительной степени зависит  от
намерений обеих сторон и от тех показаний, которые будут даны  на  суде.
На мой взгляд, от архитектора следует как-нибудь добиться признания, что
он отдавал себе отчет в недопустимости превышения крайней суммы  в  две-
надцать тысяч пятьдесят фунтов. Что же касается "полной свободы действий
в пределах, указанных в переписке", выражение, на которое было  обращено
мое внимание, то пункт этот действительно весьма  щекотливый;  однако  я
полагаю, что к иску можно будет применить постановление суда, вынесенное
по делу "Буало и Цементной К° Лимитед".
   Основываясь на совете Уотербака, сделали соответствующий запрос,  но,
к сожалению, ответ "Фрика и Эйбла" был так ловко составлен, что при всем
желании почерпнуть из него что-либо не представлялось возможным.
   Мнение Уотербака Сомс прочел 1 октября, спустившись в  столовую  обе-
дать. Оно взволновало его - не столько из-за упоминания о процессе "Буа-
ло и Цементная К° Лимитед", сколько из-за  того,  что  с  некоторых  пор
пункт о свободе действий стал казаться щекотливым и ему  самому;  в  нем
был тот приятный привкус каверзы, который способен раздразнить  аппетиты
лучших законников. Получить в подтверждение собственных мыслей совет ко-
ролевского адвоката Уотербака - это кого угодно встревожит.
   Сомс думал, глядя в пустой камин; осень уже наступила, но дни  стояли
теплые, как в середине августа. Неприятно, когда  тебя  тревожат;  Сомсу
хотелось лишь одного - наступить Босини ногой на горло.
   Хотя архитектор не попадался ему на глаза со времени последней встре-
чи в Робин-Хилле, Сомс постоянно ощущал его присутствие - постоянно  ви-
дел перед собой это измученное, осунувшееся лицо и  восторженные  глаза.
Сомс ни на минуту не мог отделаться от мысли, которая пришла ему в голо-
ву той ночью, когда на рассвете он услышал крики павлинов, -  от  мысли,
что Босинч бродит вокруг его дома. И в каждой мужской фигуре,  проходив-
шей по скверу в вечерних сумерках, ему мерещился тот,  кого  Джордж  так
метко прозвал "пиратом".
   Сомс был уверен, что Ирэн продолжает встречаться с ним; где и как  он
не знал и не спрашивал, боясь в глубине души узнать слишком  много.  Все
шло теперь подземными путями.
   Когда он спрашивал жену, куда она ходила,  по-прежнему  считая  своим
долгом задавать такие вопросы, как это и полагается Форсайту, вид у Ирэн
бывал очень, странный. Самообладание еД казалось поразительным, но иног-
да сквозь маску еД лица, всегда загадочную, сквозило что-то,  чего  Сомс
не видел в нем раньше.
   За последнее время она часто завтракала вне дома; когда он  спрашивал
Билсон, подавали ли хозяйке сегодня завтрак, та сплошь и рядом отвечала:
"Нет, сэр".
   Сомсу очень не нравились эти прогулки, и он так и сказал Ирэн. Но она
не обратила на это никакого внимания. В той  невозмутимости,  с  которой
Ирэн отмахивалась от его слов, было что-то такое, что и бесило, и  пора-
жало, и забавляло Сомса. Словно она радовалась мысленно своей победе над
ним.
   Он отложил в сторону мнение королевского адвоката Уотербака  и,  под-
нявшись наверх, вошел в комнату Ирэн, так как до вечера она  не  запира-
лась - Сомс уже убедился, что у жены хватает такта не шокировать прислу-
гу. Иран расчесывала волосы; она посмотрела на него с какой-то  непонят-
ной яростью.
   - Что вам здесь нужно? - сказала она. - Будьте добры, уйдите из  моей
комнаты.
   Он ответил:
   - Я хочу знать, до каких пор все это будет продолжаться. Я уже доста-
точно терплю такое положение вещей.
   - Вы уйдете отсюда?
   - Ты будешь обращаться со мной, как с мужем?
   - Нет.
   - Тогда я приму меры и заставлю тебя.
   - Попробуйте!
   Сомс смотрел на жену, пораженный спокойствием еД тона. Губы Иран сжа-
лись в тонкую полоску; пышная масса золотых волос спадала на  обнаженные
плечи, так странно подчеркивая еД темные глаза - глаза,  горевшие  стра-
хом, ненавистью, презрением и все тем же торжеством.
   - А теперь, будьте добры, уйдите отсюда!
   Сомс повернулся и мрачно вышел из комнаты.
   Он слишком хорошо знал, что не станет принимать никаких мер, и видел,
что и она знает это - знает, что он боится.
   У него была привычка рассказывать Ирэн обо  всем,  что  произошло  за
день: о том, что заходил тот или другой клиент; о том, что  он  составил
закладную для Паркса; о бесконечной тяжбе с Фрайером, начало которой по-
ложил ещД дедушка Николае, с такой сверхъестественной осторожностью рас-
порядившийся перед смертью своим имуществом, что до него до сих пор ник-
то не мог добраться, и только для одних адвокатов эта  тяжба  служила  и
будет, вероятно, служить до второго пришествия источником  дохода;  и  о
том, что он был у Джобсона и видел, как там продали Буше,  того  самого,
которого он упустил у "Талейрана и Сына" на Пэл-Мэл.
   Сомс восхищался Буше, Ватто и всей этой школой. У него была  привычка
рассказывать Ирэн о своих делах, он не отступал от неД даже теперь и по-
долгу говорил за обедом, точно потоком слов надеялся  заглушить  боль  в
сердце.
   Если они оставались одни. Сомс часто пытался поцеловать еД, когда она
прощалась с ним на ночь. Он, вероятно, думал, что когда-нибудь она  поз-
волит ему это; а может быть, просто считал, что муж должен целовать  же-
ну. Пусть Иран ненавидит его, но он останется на высоте и не будет  пре-
небрегать такой почтенной традицией.
   Но почему она его ненавидит? Даже сейчас Сомс не мог атому  поверить.
Как странно, когда тебя ненавидят! Зачем такая крайность! А  между  тем,
он сам ненавидит Босини - этого "пирата", проходимца, этого ночного бро-
дягу. Сомс только так и представлял его себе: притаился  где-нибудь  или
бродит с места на место. А ему, наверно, туго приходится!  Молодой  Бар-
кит, архитектор, видел, как Босини с весьма кислой  физиономией  выходил
из второразрядного ресторанчика!
   И в те долгие часы, когда, лежа без сна, он думал и думал, не  находя
выхода из этого тупика, - разве только она вдруг образумится, - мысль  о
разводе по-настоящему ил разу не приходила ему в голову...
   Ну, а Форсайты? Какую роль играли они в трагедии Сомса, развивавшейся
теперь невидимо для глаз?
   Откровенно говоря, незначительную или совсем никакой, потому что  все
Форсайты уехали на море.
   Ежедневно они выходили из отелей, водолечебниц, пансионов на  морской
берег; дышали озоном, набирались его на всю зиму.
   Каждая семья, облюбовав себе виноградник, взращивала, собирала, дави-
ла виноград, закупоривала в бутылки драгоценное вино морского воздуха.
   В конце сентября Форсайты начали съезжаться в город.
   Пышущие здоровьем, с румянцем во всю щеку, они прибывали в  маленьких
омнибусах со всех вокзалов Лондона. Следующее утро заставало их за дела-
ми.
   И в первое же воскресенье дом Тимоти от завтрака и до обеда был полон
народа.
   Среди многих новостей, таких разнообразных и интересных, миссис  Сеп-
тимус Смолл сообщила, что Сомс и Ирен провели лето в городе.
   Дальнейшие интересные показания дало лицо более или  менее  посторон-
неД.
   Случилось так, что в конце сентября миссис Мак-Эндер,  большая  прия-
тельница Уинифрид Дарти, проезжая на велосипеде по Ричмонд-парку  в  об-
ществе молодого Огастоса Флиппарда, увидела Ирэн и Босини,  которые  шли
от рощицы, заросшей папоротником, по направлению к Шин-Гейт.
   Быть может, бедной миссис Мак-Эндер хотелось пить, ведь она  проехала
большой конец по трудной пыльной дороге, а, как известно всему  Лондону,
кататься на велосипеде и разговаривать с молодым Флиппардом дело  нелег-
кое даже для самого крепкого организма; быть может, вид прохладной,  за-
росшей папоротником рощицы, откуда  вышли  "те  двое",  пробудил  в  ней
чувство зависти. Прохладная, заросшая  папоротником  рощица  на  вершине
холма, ветки дубов нависают там крышей над головой, голуби заводят  нес-
кончаемый свадебный гимн, осень что-то нашептывает  влюбленным,  забрав-
шимся в папоротник, и олени неслышно проходят мимо них Рощица невозврат-
ного счастья, золотых минут, промелькнувших за долгие годы брачного сою-
за неба и земли. Священная рощица оленей, причудливых пней, фавнами ска-
чущих в летних сумерках вокруг серебристых березок-нимф!
   Эта леди была знакома со всеми Форсайтами и, побывав в своД время  на
приеме у Джун, сразу же узнала, с кем имеет дело.  Сама  она,  бедняжка,
вышла замуж неудачно, но у неД хватило здравого смысла и ловкости, чтобы
заставить мужа совершить серьезный проступок и пройти самой через брако-
разводный процесс, не вызвав осуждения общества.
   Поэтому миссис Мак-Эндер считала себя судьей в подобного рода истори-
ях, тем более что жила она в одном из тех больших домов, которые собира-
ют в своих квартирках несметное количество Форсайтов,  развлекающихся  в
свободное время обсуждением чужих дел.
   Может быть, бедняжке хотелось пить, и уж наверно она начала  скучать,
потому что Флиппард был завзятый остряк. Встреча с "этими двумя" в таком
необычном месте оказалась прямо-таки "глотком шампанского".
   Время, как и весь Лондон, снисходительно к миссис Мак-Эндер.
   Эта маленькая, но весьма примечательная женщина заслуживает внимания;
еД всевидящее око и острый язычок каким-то таинственным образом работали
в помощь провидению.
   Напуская на себя вид женщины, много испытавшей на своем веку,  миссис
Мак-Эндер отличалась удручающей осторожностью по отношению к самой себе.
Она, вероятно, больше, чем какая-либо другая светская дама, сделала все,
что было в еД силах, чтобы искоренить рыцарский дух, ещД цепляющийся  за
колеса цивилизации. Она такая умница, еД так  ласково  называют  "крошка
Мак-Эндер"!
   Миссис Мак-Эндер хорошо одевалась и была членом Женского  клуба,  но,
конечно, не имела ничего общего с теми нервозными, унылыми его  членами,
которые только и думают, что о правах женщин.  Она  пользовалась  своими
правами не задумываясь, как чем-то совершенно естественным, и  прекрасно
знала, как можно добиться их, не вызвав к себе ничего, кроме восхищения,
у людей того великого класса, принадлежность к которому ей  обеспечивали
если не манеры, то рождение, воспитание и самая верная, скрытая от  глаз
печать - чувство собственности.
   Дочь бедфордширского адвоката и  внучка  священника,  она  ухитрилась
пронести все потребности, верования и чувства  светской  женщины  сквозь
тяжкий опыт супружеской жизни с безобидным художником, который был поме-
шан на природе и покинул жену  ради  актрисы;  получив  свободу,  миссис
Мак-Эндер без всякого труда проникла в самую гущу Форсайтов.
   Всегда оживленная, полная "всяких новостей", она везде была  желанной
гостьей. Встретив миссис Мак-Эндер на Рейне или в Зерматте, одну  или  в
обществе какой-нибудь леди и двух джентльменов, никто не удивлялся и  не
осуждал еД: миссис Мак-Эндер считалась женщиной чрезвычайно  осторожной;
и сердца всех Форсайтов раскрывались навстречу тому инстинкту, с помощью
которого миссис Мак-Эндер могла наслаждаться всем без  малейшего  ущерба
для себя. Существовал взгляд, что такие женщины, как  миссис  Мак-Эндер,
способны сохранить и увековечить лучший тип нашей женщины. Детей  у  неД
не было.
   Если миссис Мак-Эндер питала отвращение  к  чему-нибудь,  так  это  к
женственности, к тому, что мужчины называют "обаянием",  и  миссис  Сомс
вызывала у неД особое чувство антипатии.
   В глубине души она, вероятно, чувствовала, что стоит только  признать
мерилом обаяние, как ум и способности сейчас же отойдут на второй  план;
и миссис Мак-Эндер ненавидела ту неуловимую обольстительность, в которой
она не могла отказать Ирэн, - ненавидела тем острее, чем больше это  так
называемое обаяние путало все еД расчеты.
   Однако миссис Мак-Эндер говорила, что она не видит в этой женщине ни-
чего особенного; в ней нет "изюминки", такие не сумеют постоять за себя,
всякий может их провести - это ясно как день; она  просто  не  понимает,
что в ней находят мужчины!
   В сущности говоря, сердце у миссис Мак-Эндер было не злое, но, устра-
ивая свою жизнь после неудачного брака, она до такой степени убедилась в
необходимости иметь запас "всяких новостей", что ей не пришло даже в го-
лову умолчать о встрече в парке с "теми двумя".
   Случилось так, что в тот же самый вечер миссис МакЭндер обедала у Ти-
моти, куда она изредка заходила, чтобы "подбодрять старушек", как это  у
неД называлось. В таких случаях к обеду всегда приглашались одни и те же
гости: Уинифрид Дарти с мужем; Фрэнси, потому что Фрэнси вращалась в ар-
тистических кругах, а миссис Мак-Эндер, как известно,  писала  статьи  о
модах для "Женского царства"; и специально в качестве объектов для флир-
та оба Хэймена, если только их удавалось разыскать. Эти юноши обычно  не
произносили ни слова, но тем не менее все почему-то были убеждены  в  "л
фривольности и в том, что ям досконально известны последние новинки эле-
гантного общества.
   В двадцать пять минут восьмого миссис Мак-Эндер  потушила  у  себя  в
прихожей электричество, накинула вечернее манто с воротником из шиншилла
и, выйдя в коридор, остановилась на минуту, чтобы проверить, не забыт ли
ключ. Эти маленькие отдельные квартирки очень удобны; конечно, воздуха и
света здесь не хватает, но зато можно запереть квартиру и уйти.  Никакой
возни с прислугой, ничто тебя не связывает, как раньше,  когда  бедняжка
Фрэд вечно слонялся по комнатам с мечтательным видом. У миссис Мак-Эндер
не осталось никакой злобы к бедняжке Фрэду, уж очень  он  был  глуп;  но
воспоминание об актрисе вызывало у  неД  даже  теперь  горькую,  презри-
тельную улыбку.
   Плотно прихлопнув за собой дверь, миссис Мак-Эндер зашагала по  мрач-
ному, выкрашенному охрой коридору, вдоль бесконечной вереницы коричневых
дверей с номерами квартир. Лифт шел вниз; закутавшись до самого  носа  в
широкое манто, миссис Мак-Эндер остановилась на площадке, дожидаясь лиф-
та; еД каштановая головка была причесана  волосок  к  волоску.  Железная
дверца звякнула; она вошла в кабину. В лифте было трое пассажиров:  муж-
чина в белом вечернем жилете, толстощекий, как ребенок,  и  две  пожилые
дамы, обе в черном и в митенках.
   Миссис Мак-Эндер улыбнулась, - она знала их; и трое пассажиров, спус-
кавшиеся раньше в полном молчании, сразу же заговорили. В атом и  заклю-
чался секрет успеха миссис Мак-Эндер. Она умела вызывать на разговоры.
   Разговоров хватило на все пять этажей; мальчик-лифтер  стоял  спиной,
уткнув нахальную физиономию в решетку кабины.
   Внизу они разошлись: мужчина в белом жилете сентиментально отправился
в бильярдную, пожилые дамы - обедать,  повторяя  друг  другу:  "Очарова-
тельная женщина, такая болтушка!" - а миссис Мак-Эндер - искать кэб.
   Когда миссис Мак-Эндер обедала у Тимоти (в таких случаях самого Тимо-
ти невозможно было уговорить сойти вниз), разговор всегда  принимал  тот
более легкий, светский тон, к которому  Форсайты  прибегают  в  парадных
случаях, и это, без сомнения, и создало ей здесь популярность.
   Миссис Смолл и тетя Эстер находили в этом  живительное  разнообразие.
"Если бы только Тимоти согласился познакомиться с ней", - говорили  они.
От такого знакомства ждали много хорошего. Она может, например,  расска-
зать о последних похождениях в Монте-Карло сына сэра Чарльза Фиста,  или
о том, кто была истинной героиней модного романа Тайнмауса Эдди, от  ко-
торого все в ужасе всплескивали руками, или о шароварах - последней  но-
винке Парижа. И она, такая умница, умеет разобраться даже в таком  слож-
ном вопросе, как выбор профессии для младшего сына Николаев: посылать ли
юношу во флот, согласно желанию матери, или сделать из него  бухгалтера,
что, по словам отца, гораздо надежнее. Она категорически возражает  про-
тив флота. Если у человека нет блестящих способностей или блестящих свя-
зей, его будут совершенно беззастенчиво затирать, и в  конце  концов  на
что там можно рассчитывать, даже если дослужишься до адмирала,  -  жало-
ванье нищенское. У бухгалтера гораздо больше перспектив, только надо по-
дыскать солидную фирму, чтобы не рисковать с самого же начала.
   Иногда миссис Мак-Эндер могла  посоветовать  им  коечто  относительно
биржевой игры. Миссис Смолл и тетя Эстер, конечно, ни разу  в  жизни  не
воспользовались еД советом - у них не было свободных  денег,  -  но  эти
разговоры создавали такую волнующую иллюзию близости к жизни. Они вырас-
тали в целое событие. Надо посоветоваться с Тимоти. Но  тетушки  никогда
не советовались, зная заранее, что Тимоти разволнуется. Однако после та-
кого разговора несколько недель подряд они просматривали газету,  заслу-
жившую их уважение своей фешенебельностью, и интересовались  курсом  ка-
ких-нибудь "Брайтовских рубинов" или  "Макинтош  и  К°".  Иногда  миссис
Смолл и тетя Эстер не находили в биржевой хронике нужного названия акций
и, дождавшись прихода Джемса, Роджера или даже Суизина, дрожащим от  лю-
бопытства голосом спрашивали, что слышно о "Боливийских известковых",  -
они не нашли их в газетах.
   И Роджер обычно отвечал: "Зачем это  вам  понадобилось?  Какая-нибудь
ерунда! Хотите обжечь себе пальцы? Нечего вкладывать деньги в известь  и
тому подобные вещи, о которых вы и понятия не имеете! Кто это вам  посо-
ветовал?" - и, выслушав все, удалялся, наводил справки в Сити  и,  может
быть, даже покупал несколько акций этой компании.
   В середине обеда, точнее как раз в ту самую минуту, когда Смизер  по-
дала седло барашка, миссис Мак-Эндер с  беспечным  видом  огляделась  по
сторонам и сказала:
   - Как вы думаете, кого я сегодня видела в Ричмондпарке? Ни за что  не
догадаетесь: миссис Сомс и... мистера Босини. Они, вероятно, ездили  ос-
матривать дом!
   Уинифрид Дарти кашлянула, остальные промолчали. Это  было  тем  самым
свидетельским показанием, которого все они бессознательно дожидались.
   Надо отдать справедливость миссис Мак-Эндер: она провела лето с тремя
друзьями в Швейцарии и на итальянских озерах и не знала  ещД  о  разрыве
Сомса с архитектором. Поэтому она не могла предугадать,  какое  глубокое
впечатление произведут еД слова.
   Слегка покраснев и выпрямившись, она переводила на  всех  по  очереди
свои острые глазки, стараясь проверить эффект сделанного  ею  сообщения.
Братья Хэймены, сидевшие по обе стороны от неД,  молча  расправлялись  с
барашком, уткнувшись худыми голодными лицами чуть ли не в самые тарелки.
   Эти юноши, Джайлс и Джесс, были настолько похожи друг на друга и нас-
только неразлучны, что их прозвали "Два Дромио" [Близнецы из "Комедии ошибок"
Шекспира]. Они всегда молчали и были как будто всецело поглощены своим
бездельем. Предполагалось, что они заняты зубрежкой перед какими-то
серьезными экзаменами. Джайлс и Джесс с непокрытой головой, с книгами в
руках, разгуливали в парке около дома в сопровождении фокстерьера и
непрестанно курили, не обмениваясь ни единым словом. Каждое утро, держась
друг от друга на расстоянии пятидесяти ярдов, братья выезжали на
Кэмден-Хилл верхом на тощих клячах, таких же длинноногих, как и они сами,
и каждое утро, часом позже, держась все на том же расстоянии, возвращались
обратно. Каждый вечер, где бы они ни обедали, их можно было видеть около
половины одиннадцатого на террасе мюзик-холла "Альгамбра".
   Никто никогда не встречал их порознь; так  они  и  жили,  по-видимому
вполне довольные своим существованием.
   Вняв глухо заговорившим в них джентльменским чувствам,  они  поверну-
лись в эту тягостную минуту к миссис Мак-Эндер и сказали совершенно оди-
наковыми голосами:
   - А вы уже смотрели...
   Миссис Мак-Эндер была настолько удивлена этим обращением, что опусти-
ла вилку и нож, и проходившая мимо Смизер недолго думая убрала еД тарел-
ку. Однако миссис Мак-Эндер не растерялась и тут же сказала:
   - Я съем ещД кусочек баранины.
   Но когда все перешли в гостиную, она села рядом с миссис Смолл, решив
докопаться до сути дела. И начала:
   - Очаровательная женщина миссис Сомс: такая отзывчивая!  Сомс  просто
счастливец!
   Обуреваемая любопытством, она упустила из виду, что  нутро  Форсайтов
не позволяет им делиться своими горестями с  чужими  людьми;  послышался
легкий скрип и шелест - это миссис Септимус Смолл выпрямилась  и,  дрожа
от преисполнившего еД чувства собственного достоинства, сказала:
   - Милая, мы не говорим на эту тему!

   II. НОЧЬ В ПАРКЕ

   Хотя, руководствуясь своим безошибочным инстинктом, миссис Смолл ска-
зала именно том, что могло лишь ещД сильнее заинтриговать еД гостью, бо-
лее правдивый ответ придумать ей было трудно.
   На эту тему Форсайты не разговаривали даже между собой. Воспользовав-
шись тем словом, которым Сомс охарактеризовал своД  собственное  положе-
ние, можно сказать, что дела шли теперь "подземными путями".
   И все же не прошло и недели после встречи в Ричмондпарке, как всем им
- исключая Тимоти, от которого это тщательно скрывалось, - всем, и Джем-
су, ходившему привычной дорожкой с Полтри  на  Парк-Лейн,  и  сумасброду
Джорджу, ежедневно совершавшему путешествие от  окна  у  Хаверснейка  до
бильярдной в "Красной кружке", - всем стало известно, что "эти двое" пе-
решли границы.
   Джордж (это он пускал в ход сногсшибательные  словечки,  которыми  до
сих пор ещД пользуются в фешенебельных кругах) точнее всех определил об-
щее настроение, сказав брату Юстасу, что у "пирата" "дело  на  мази",  а
Сомс, должно быть, уже "дошел до точки".
   Состояние Сомса всем было понятно, но что поделаешь? Может быть,  ему
следует принять какие-нибудь меры, но это немыслимо!
   Они вряд ли могли посоветовать предать все это  гласности,  но  иначе
трудно говорить о каких-нибудь мерах. Единственное, что  оставалось  де-
лать в столь затруднительном положении, это ничего  не  сообщать  Сомсу,
ничего не обсуждать между собой; словом, обойти эту историю молчанием.
   Может быть, холодная сдержанность произведет на Ирэн впечатление;  но
теперь она показывалась редко, а разыскивать еД только для  того,  чтобы
дать ей почувствовать эту сдержанность, довольно затруднительно.  Иногда
в уединении спальни Джемс делился с Эмили теми страданиями, которые при-
чиняло ему несчастье сына.
   - Просто не знаю, что и делать, - говорил он, - я места себе не нахо-
жу. Разразится скандал, это повредит Сомсу. Я ничего ему не стану  гово-
рить. Может быть, все это пустяки. Как ты думаешь? Говорят, у неД артис-
тическая натура. Что? Ну, ты "настоящая Джули"! Не знаю, ничего не знаю;
надо ждать самого худшего. А все из-за того, что у них нет  детей.  Я  с
самого начала предчувствовал, чем все это кончится. Мне не говорили, что
они не хотят детей, мне никогда ничего не рассказывают!
   Стоя на коленях у кровати, он смотрел прямо перед собой широко откры-
тыми, беспокойными глазами и дышал в одеяло. Ночная  сорочка,  вытянутая
вперед шея и сгорбленная спина придавали ему сходство с какой-то голена-
стой белой птицей.
   - Отче наш, - говорил он, не расставаясь с мыслью о неминуемом  скан-
дале.
   В глубине души Джемс, как и старый Джолион,  считал  виновником  всей
трагедии семью. Какое право имели "эти люди" - он уже начал мысленно на-
зывать так обитателей дома на Стэнхоп-Гейт, включая сюда и молодого Джо-
лиона с дочерью, - какое право имели они вводить в семью такого  субъек-
та, как этот Боснии! (Джемс знал, что  Джордж  наградил  Боснии  кличкой
"пират", но не мог понять почему. Ведь молодой человек - архитектор.)
   Джемс начинал думать, что брат Джолион, на которого он всегда смотрел
снизу вверх и всегда полагался, не вполне оправдал его доверие.
   Не обладая силой характера старшего брата, он  не  столько  гневался,
сколько грустил. Самым большим утешением для Джемса было заехать  к  Уи-
нифрид и повезти маленьких Дарти в Кенсингтонский сад. И  там  он  ходил
около пруда вместе с маленьким Публиусом Дарти, не спуская  внимательных
глаз с его кораблика, который Джемс фрахтовал за пенни, уверяя, что  ко-
раблик никогда не пристанет к берегу, а маленький Публнус - к величайшей
радости Джемса, совершенно не похожий на отца - прыгал около деда и  вы-
зывал его поспорить ещД на пенни, что кораблик  погибнет,  зная  уже  по
опыту, что так не бывает. И Джемс шел на пари; он никогда не отказывался
и выкладывал по три, по четыре пенни, так как маленький Публиус,  кажет-
ся, готов был играть в эту игру целый День. И, давая ему  монету.  Джемс
говорил:
   - Вот тебе, опусти в копилку. Ты у нас скоро совсем разбогатеешь!
   Мысль  о  растущих  капиталах  внука  доставляла  ему  истинное  удо-
вольствие. Но у маленького Публиуса была на примете одна кондитерская, а
на отсутствие смекалки он не мог пожаловаться.
   И они возвращались домой через парк; поглощенный тревожными  мыслями,
Джемс шагал, высоко подняв плечи, и охранял своим  длинным  тощим  телом
безжалостно пренебрегавших такой защитой упитанных малышей -  Имоджин  и
Публиуса.
   Но не только Джемс бежал сюда от забот и тревог. Форсайты и  бродяги,
дети и влюбленные отдыхали, гуляли здесь изо дня в день, из ночи в ночь,
мечтая найти в парке освобождение от тяжкого труда, от смрада и сутолоки
улиц.
   Листья желтели медленно, солнце и по-летнему теплые ночи не  торопили
их.
   В субботу, пятого октября, небо, голубевшее над  городом  весь  день,
после заката стало лиловатым, как виноград. Луны не было,  и  прозрачная
тьма окутала деревья словно плащом; ветки с поредевшей листвой,  похожие
на султанчики из перьев, не двигались в спокойном, теплом воздухе.  Весь
Лондон стекался в парк, осушая до последней капли кубок лета.
   Пары за парами входили в ворота, растекались по дорожкам, по  сожжен-
ной солнцем траве, одна за другой молчаливо скрывались с залитых  светом
мест под прикрытие густой листвы и, виднеясь лишь темным пятном на  фоне
дерева или в тени кустов, забывали весь мир в сердце этой мягкой тьмы.
   Гуляющим эти пары казались частью  горячего  мрака,  откуда  слышался
лишь шепот, похожий на неровное биение сердец. Но когда этот шепот доно-
сился до тех, кто сидел под фонарями, их голоса прерывались и  умолкали;
ближе придвигаясь друг к другу, они обращали беспокойные, ищущие взгляды
в темноту. И вдруг, точно притянутые чьей-то невидимой рукой, переступа-
ли через низкую ограду и, молчаливые, словно тени, уходили с  освещенных
мест.
   Тишина, окруженная со всех сторон далеким, безжалостным грохотом  го-
рода, была полна страстей, надежд и стремлений мириадов беспокойных  че-
ловеческих песчинок; ибо,  вопреки  порицаниям  почтеннейшего  института
форсайтизма - муниципального совета, который  считал  любовь,  наряду  с
проблемой канализации, величайшей опасностью для общества, - ив этом и в
сотнях других парков происходило то, без чего фабрики, церкви, магазины,
налоги и канализация, охранявшиеся Форсайтами, были бы как  артерии  без
крови, как человеческое существо без сердца.
   Самозабвение, страсть, любовь, прятавшиеся под  деревьями  от  своего
безжалостного врага - "чувства собственности", затеяли сегодня  пиршест-
во, и у Сомса, который шел домой через парк после обеда у Тимоти, разду-
мывая о предстоящем процессе, кровь отлила от сердца, когда до его слуха
донеслись звуки поцелуев и тихий смех. Он решил  завтра  же  написать  в
"Тайме" и обратить внимание редакции на то, что творится в наших парках.
Однако письмо осталось ненаписанным, так как Сомс испытывал ужас при од-
ной мысли, что его имя появится в печати.
   Но шепот, раздававшийся в тишине, и  неясные  очертания  человеческих
фигур, которые виднелись во мраке, подействовали на изголодавшегося Сом-
са, словно какое-то нездоровое возбуждающее средство. Он свернул  с  до-
рожки, огибавшей пруды, и прошел под деревья, под густую тень  каштанов,
низко опустивших свои широколистые ветви; и в  этом  совсем  уже  темном
убежище Сомс ходил дозором, внимательно приглядываясь к тем,  кто  сидел
на стульях, придвинутых к самым деревьям,  приглядываясь  к  обнявшимся,
которые отстранялись друг от друга, заслышав его шаги.
   Он остановился как вкопанный на холме возле Серпентайна [Цепь
соединенных между собою прудов в Хайд-парке], где под ярким светом фонаря,
вырисовываясь черным пятном на фоне серебристой воды, неподвижно сидели
двое влюбленных; женщина положила голову на плечо мужчины, их тела казались
высеченными из одного камня, как эмблема страсти - безмолвной, не знающей
стыда.
   Уязвленный этим зрелищем. Сомс быстро повернул в густой мрак,  окуты-
вающий деревья.
   О чем он думал, чего он ждал от этих поисков?  Хлеба,  чтобы  утолить
голод, света, чтобы рассеять тьму? Что он надеялся найти: знание челове-
ческого сердца, развязку, к Которой клонилась его собственная  трагедия?
Кто знает, может быть, одна из этих безыменных, неизвестных пар, виднев-
шихся во мраке, - он и она?
   Но не за этим он пришел сюда. Чтобы жена Сомса Форсайта сидела в пар-
ке, как простая девчонка! Такая мысль была просто непостижима; и бесшум-
ными шагами он шел от одного дерева к другому.
   Кто-то ругнулся ему вслед; от чьих-то шепотом сказанных  слов:  "Если
бы так было всегда", - кровь снова отхлынула у него от сердца, и он  ос-
тановился, терпеливо, упорно дожидаясь, когда эти двое встанут и  уйдут.
Но, прижавшись к своему возлюбленному, мимо Сомса прошла всего лишь щуп-
ленькая девушка в затасканной блузке, наверно, какая-нибудь продавщица.
   Много других влюбленных шептали эти слова в тиши парка, много  других
влюбленных прижимались друг к другу под деревьями.
   Передернувшись от чувства невольного отвращения, Сомс вышел на дорож-
ку и прекратил поиски, цель которых была неизвестна ему самому.

   III. ВСТРЕЧА В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ

   Молодому Джолиону, находившемуся, не в пример Форсайтам,  в  довольно
стесненных обстоятельствах, частенько не хватало денег на те вылазки  за
город на лоно природы, без которых ни  один  акварелист  не  берется  за
кисть.
   Сплошь и рядом ему приходилось забирать свой ящик с красками в  Бота-
нический сад и там, сидя на складном стульчике в тени араукарии или кау-
чукового дерева, проводить за мольбертом долгие часы.
   Один критик, просматривавший недавно его работы,  высказал  следующие
мысли:
   - Акварели у вас очень неплохие: нужный тон, хорошие краски, в  неко-
торых есть бесспорное чувство природы. Но, понимаете ли в чем  дело,  уж
очень вы разбрасываетесь, вряд ли на ваши работы обратят  внимание.  Вот
если вы возьмете какой-нибудь определенный сюжет,  ну,  скажем,  "Лондон
ночью" или "Хрустальный дворец весной", и сделаете целую серию рисунков,
тогда каждому станет ясно, с чем они имеют дело. Я считаю, что  об  этом
никогда не лишне поговорить. Все те, кто сделал себе  имя  в  искусстве,
например Крам Стоун или Блидер, только потому и добились славы, что  из-
бегали всего неожиданного, ограничивались определенной тематикой и раск-
ладывали свою работу по определенным полочкам так, чтобы  публика  сразу
же знала, где что искать. И это вполне разумно, потому что ни один  кол-
лекционер не захочет, чтобы гости водили носом по картине  и  выискивали
подпись художника; ему хочется, чтобы люди с первого же взгляда  говори-
ли: "Прекрасный Форсайт". А для вас тем более важно выбрать какой-нибудь
определенный сюжет, за которые зритель сразу же сможет ухватиться, пото-
му что его стиль не отличается особенной индивидуальностью.
   Остановившись возле пианино, на котором стояла ваза с сухими розовыми
лепестками - единственное, что давал Абад, - молодой  Джолион  слушал  с
легкой улыбкой.
   Повернувшись к жене, сердито смотревшей на критика, он сказал:
   - Вот видишь, дорогая?
   - Нет, - ответила она отрывистым голосом, в котором все ещД  слышался
иностранный акцент, - в твоих работах есть индивидуальность.
   Критик взглянул на неД, почтительно улыбнулся и больше ничего не ска-
зал. Их история была известна и ему. Эти слова принесли  хорошие  плоды;
они противоречили всему, во что верил молодой Джолион, всем его взглядам
на искусство, но какой-то непонятный, глубоко коренившийся  в  нем  инс-
тинкт заставил его, против воли, извлечь пользу из высказываний критика.
   В одно прекрасное утро молодой Джолион сделал открытие,  что  у  него
возникла идея дать серию акварелей Лондона. Он сам  не  понимал,  откуда
могла появиться эта идея; и только через год,  когда  задуманная  работа
была кончена и продана за очень приличные деньги, в одну из своих "бесп-
ристрастных минут" он вспомнил критика и Обнаружил  в  своем  достижении
ещД одно доказательство Того, что он был Форсайтом.
   Молодой Джолион решил начать с Ботанического сада, где  он  и  раньше
делал много этюдов, и остановил свой  выбор  на  искусственном  прудике,
усыпанном теперь краевыми и желтыми листьями, так как  садовники,  поры-
вавшиеся прибрать прудик, не могли добраться до них своими  Метлами.  За
исключением этого места, сад был выметен дочиста. Каждое утро  садовники
тщательно удаляли все следы дождя из листьев, которым  природа  заливала
его; они сметали их в кучи, откуда над медленным огнем поднимался  слад-
коватый, терпкий дым, который, так же как голос кукушки весной, как  за-
пах липы в середине лета, служит истинной эмблемой  осени.  Чистоплотные
души садовников не могли примириться с  зелено-золотисто-красным  узором
на траве. Дорожки, посыпанные гравием, должны быть незапятнанными, приб-
ранными, ровными, их не должна коснуться ни грубая действительность,  ни
медленное прекрасное увядание, которое сметает листья в  прах  и  сыплет
звезды былой славы на землю, откуда  вместе  с  поворотом  колеса  снова
воспрянет буйная весна.
   Так каждый падающий лист был обречен с той самой минуты, когда, посы-
лая прощальный привет лету, он отрывался от ветки  и,  медленно  порхая,
падал на землю.
   Но на маленьком прудике листья плавали мирно, славя  небеса  яркостью
своих красок, и солнце не покидало их весь день.
   Такими молодой Джолион и застал их.
   Придя однажды утром в середине октября к пруду, он заметил с досадой,
что скамейка, стоявшая шагах в двадцати от его обычного места, занята, -
молодой Джолион без ужаса и думать не мог о том, что кто-то будет  смот-
реть, как он работает.
   На скамейке, опустив глаза, сидела дама в бархатной жакетке. Но между
молодым Джолионом и скамейкой стоял лавр, и, спрятавшись за его стволом,
он занялся своим мольбертом.
   Он не торопился начинать; как всякий истинный художник, молодой  Джо-
лион пользовался каждым предлогом, чтобы оттянуть,  хотя  бы  ненадолго,
момент творческого напряжения, и вскоре поймал себя на том, что  посмат-
ривает украдкой на незнакомую даму.
   Как и отец, молодой Джолион не оставлял без внимания хорошее лицо.  А
это лицо было очаровательно!
   Он разглядел мягкий подбородок, покоившийся на желтоватом кружеве во-
ротничка, тонкое лицо с большими темными глазами и нежным  ртом.  Черная
шляпа скрывала волосы незнакомки;  она  сидела,  слегка  откинувшись  на
спинку скамьи, положив ногу на ногу; кончик лакированной туфли  виднелся
из-под платья. В этой женщине было какое-то непередаваемое изящество, но
молодого Джолиона больше всего привлекало еД лицо, напоминавшее ему сво-
им выражением лицо жены. Казалось, что эта женщина  встретила  на  своем
пути что-то такое, с чем ей трудно помериться силами. ЕД лицо взволнова-
ло молодого Джолиона, пробудило в нем какую-то симпатию, какие-то рыцар-
ские чувства. Кто эта женщина? И что она делает здесь одна?
   Двое молодых людей того специфического для  Ридарентс-парка  типа,  в
котором смешиваются наглость и застенчивость, прошли мимо по направлению
к теннисному корту, и молодой Джолион с неудовольствием заменил, как они
бросали украдкой восхищенные взгляды в сторону скамьи;  слонявшийся  без
дела садовник замешкался около полянки, заросшей  ковылем,  хотя  ковыль
Совершенно не нуждался в его уходе; садовнику тоже понадобился  какой-то
предлог, чтобы поглазеть на эту леди. Почтенных лет джентльмен, судя  по
шляпе - профессор ботаники, прошел три раза взад  и  вперед,  исподтишка
присматриваясь к ней долгим взглядом и как-то странно поджимая губы.
   Все эти мужчины вызывали у молодого Джолиона смутное раздражение. Она
не смотрела на них, и все же он был уверен, что каждый  мужчина,  пройдя
мимо, бросит на неД именно такой взгляд.
   Это лицо не было лицом обольстительницы, которая каждым своим  взором
сулит мужчинам наслаждение; не было  в  нем  и  "демонической  красоты",
столь высоко ценимой когда-то первыми Форсайтами страны; не принадлежало
оно и к тому, не менее очаровательному, типу, который связывается в  на-
шем представлении с конфетной коробкой; не было в нем  и  одухотворенной
страстности или страстной  одухотворенности,  пронизывающей  современную
поэзию и внутреннее убранство жилищ; драматург не мог бы воспользоваться
им как материалом для создания интересного неврастенического  персонажа,
совершающего самоубийство в последнем акте.
   Чертами, красками, мягкой, убедительной пассивностью и чистотой  лицо
этой женщины напоминало ему Тицианову "Любовь небесную", репродукция ко-
торой висела у него в столовой. И казалось, что прелесть еД  заключается
в этой мягкой пассивности, в той покорности  более  сильному  характеру,
которую можно было угадать в ней.
   Ради чего или ради кого она пришла сюда и молча села  под  деревьями,
роняющими листья на подернутую осеннее изморозью траву, по которое, сов-
сем рядом со скамейкой, важно расхаживают дрозды?
   Вот еД лицо оживилось, молодой Джолион оглянулся, почти чувствуя рев-
ность, и увидел Босини, шагавшего к ней прямо по траве.
   Он с интересом наблюдал за этой встречей, за их  глазами,  за  долгим
рукопожатием. Они сели рядом на скамейку - такие  близкие,  несмотря  на
внешнюю сдержанность позы. До молодого Джолиона доносились звуки быстро-
го разговора, но слова было трудно разобрать.
   Он слишком хорошо испытал все это сам. Ему были знакомы и долгие часы
ожидания, и скудные минуты встреч чуть ли не у всех на виду, и  тревога,
которая не дает покоя людям, вынужденным прятать свою любое".
   Однако достаточно было одного взгляда на их лица, чтобы  понять,  что
этот роман не имеет ничего общего с теми мимолетными интригами, которыми
развлекаются в светском обществе; с той  внезапно  вспыхивающей  жаждой,
которая исчезает, утоленная, через шесть недель. Это было настоящее! Это
было то, что случилось когда-то и с ним самим! Такое чувство  может  за-
вести куда угодно!
   Босини умолял о чем-то, а она, такая спокойная, такая мягкая и вместе
с тем непоколебимая в своей пассивности, сидела, устремив взгляд на тра-
ву.
   Суждено ли Босини увести за собой эту нежную, покорную женщину, кото-
рая никогда не отважится на самостоятельный шаг? Женщину, которая отдала
ему всю себя, которая умрет за него, но никогда не решится уйти с ним!
   Молодому Джолиону казалось, что он слышит еД слова: "Милый, ведь  это
погубит тебя!" - ибо он испытал на себе всю силу того гнетущего  страха,
что таится в сердце каждой женщины и твердит ей, будто она в тягость лю-
бимому человеку.
   И он перестал смотреть в ту сторону; но быстрый приглушенный разговор
доносился до его ушей вместе с чириканьем какой-то птицы, словно старав-
шейся вспомнить весеннюю песнь: "Счастье - горе? Чье - чье?"
   Мало-помалу разговор умолк; наступила долгая тишина.
   "А Сомс? При чем тут Сомс? - подумал молодой Болион. - Кое-кто  вооб-
ражает, что она мучится своей изменой мужу! Мало же  они  знают  женщин!
Она утоляет голод - это еД месть. И да поможет ей небо, потому что месть
Сомса не заставит себя ждать".
   Он услышал шелест шелка и, выглянув из-за  дерева,  увидел,  что  они
уходят, взявшись украдкой за руки...
   В конце июля старый Джолион увез внучку в горы; за эту поездку  (пос-
леднюю, которую они совершили вместе) Джун окрепла и телом  и  духом.  В
отелях, переполненными британскими Форсайтами - старый Джолион не  выно-
сил "немцев", а под этим названием у него были все иностранцы, - на  неД
взирали с уважением: единственная внучка представительного и, по-видимо-
му, очень богатого старика Форсайта. Джун нелегко заводила знакомства  -
это было не в еД привычках, - но нескольких друзей все-таки подыскала, и
особенно крепкая дружба завязалась у неД в  долине  Роны  с  молоденькой
француженкой, умиравшей от чахотки.
   Сразу решив, что подруга еД не должна умереть, Джулия ополчилась про-
тив смерти и немножко забыла свои собственные невзгоды.
   Старый Джолион наблюдал за еД новой дружбой с чувством облегчения и с
неудовольствием; это новое доказательство, что внучке  суждено  провести
жизнь среди "несчастненьких", беспокоило его. Неужели у неД  никогда  не
будет таких друзей и таких интересов, которые окажутся ей  действительно
полезными?
   Связалась с иностранцами - так он называл эту дружбу. Однако  сам  же
частенько покупал виноград или розы и, добродушно подмигивая,  преподно-
сил их этой "Mam - zelle".
   В конце сентября, вопреки желаниям Джун, мадемуазель Вигор  испустила
последний вздох в маленьком СенВенском отеле, куда еД под конец перевез-
ли; и Джун приняла своД поражение так близко к сердцу, что старый Джоли-
он увез еД в Париж. Созерцание Венеры Милосской и церкви  Магдалины  по-
могло ей стряхнуть с себя уныние, и, когда в середине октября они верну-
лись в Лондон, старый Джолион уверовал было, что  ему  удалось  вылечить
руку.
   Однако едва только они водворились в доме на Стэнхоп-Гейт, как старый
Джолион заметил, к своему горю, что Джун снова начинает  задумываться  и
хмуриться. Она могла подолгу сидеть, уставившись в одну точку,  подперев
рукой подбородок, угрюмая, сосредоточенная, как маленький северный  дух,
а вокруг неД сияла электричеством - только  что  проведенным  -  большая
гостиная, затянутая кретоном чуть ли не до самого потолка,  заставленная
мебелью от Бэйпла и Пулбреда. Громадные зеркала в золоченых рамах  отра-
жали юношей в коротких, узеньких панталонах; юноши покоились у ног  пол-
ногруд" дат, которые держали на коленях барашков, - эти дрезденские ста-
туэтки старый Джолион купил ещД до женитьбы к продолжал высоко ценить их
и теперь, когда вкусы так разниись. Человек свободного ума, шагавший, не
в пример многим Форсайтам, в ногу с веком, он все же не мог забыть,  что
статуэтки были куплены у Джобсона, к куплены за большие деньги. Он часто
говорил Джун разочарованно-презрительным тоном:
   - Ты их не любишь! Это не те безделушки, которые нравятся тебе и тво-
им друзьям, а я заплатил за них семьдесят фунтов!
   Не такой он был человек, чтобы изменять своим вкусам, тем  более  что
здравость их подтверждалась весьма вескими доказательствами.
   Вернувшись в Лондон, Джун первым делом поехала к Тимоти. Она убеждала
себя, что еД прямая обязанность навестить Тимоти и развлечь  его  полным
отчетом о своих путешествиях; на самом же деле Джун поехала  на  Бэйсуо-
тер-Род потому, что только там в случайном разговоре или с помощью наво-
дящего вопроса можно было хоть что-нибудь узнать о Босини.
   Прием ей был оказан самый теплый. А как дедушка? Он не  заглядывал  к
ним с мая месяца. Дядя Тимоти очень неважно себя чувствует, у него  было
столько неприятностей с трубочистом: этот глупый человек  завалил  сажей
весь камин в дядиной спальне! Дядя Тимоти ужасно разволновался.
   Джун сидела у них долго, боясь и вместе с тем страстно  надеясь,  что
разговор зайдет о Босини.
   Но, скованная какой-то  безотчетной  осторожностью,  миссис  Септимус
Смолл не проронила ни единого слова на эту тему и не задала Джун никаких
вопросов о Босини.
   Отчаявшись, девушка наконец спросила, в городе ли Сомс и Ирэн  -  она
ещД ни с кем не видалась.
   Ответила ей тетя Эстер:
   - Да, да, они сейчас в городе и вообще никуда не ездили. Там,  кажет-
ся, вышли какие-то неприятности с домом. Ты, конечно,  знаешь  об  этом!
Впрочем, лучше всего спросить тетю Джули!
   Джун повернулась к миссис Смолл, которая сидела в  кресле,  выпрямив-
шись, сжав руки, уныло скривив лицо.
   На вопросительный взгляд девушки она ответила  молчанием  и  нарушила
его только для того, чтобы спросить, надевала ли Джун  теплые  носки  на
ночь, - в горных отелях, должно быть, очень холодно по ночам.
   Джун ответила, что нет, она терпеть не может  кутаться,  и  собралась
уходить.
   Безошибочно избранный миссис Смолл способ ответа - молчание -  сказал
ей больше, чем любые слова.
   Не прошло и получаса, как Джун добилась правды  на  Лаундес-сквер,  у
миссис Бейнз, поведавшей ей, что Сомс привлекает Босини к суду из-за от-
делки дома.
   Вместо того чтобы расстроить Джун, новость эта принесла  ей  какое-то
странное успокоение, словно предстоящая борьба сулила новую надежду. Она
узнала, что дело будет разбираться приблизительно через месяц и что у  У
Босини почти нет шансов на успех.
   - Я просто боюсь думать об этом, - сказала миссис
   Бейнз, - для Фила это будет ужасно, вы же  знаете  -  он  совсем  без
средств, у него сейчас очень тяжелое положение. И мы ничем не можем  по-
мочь. Мне говорили, что ссуду дают только под солидные гарантии, а у не-
го ничего нет, решительно ничего.
   Она очень располнела за последнее время; организация осеннего  сезона
была в полном разгаре, и на письменном столе миссис Бейнз грудами лежали
меню обедов, составленные для всевозможных благотворительных сборищ.  ЕД
Круглые, как у попугая, серые глаза многозначительно посмотрели на Джун
   Румянец, вспыхнувший на юном серьезном личике девушки - должно  быть,
она крепко надеялась на чтото, - еД внезапная мягкая улыбка впоследствии
часто происходили на ум леди Бейнз (Бейнз получил титул лорда  за  пост-
ройку "Народного музея изящных искусств", который  потребовал  огромного
штата служащих и доставил очень мало радости тем, для кого предназначал-
ся.)
   Воспоминание об этой перемене, такой заметной и трогательной,  словно
цветок распускался у неД на глазах или первый луч солнца  блеснул  после
долгой зимы, - воспоминание обо всем, что последовало дальше, часто нас-
тигало леди Бейнз совершенно непонятными, неуловимыми путями именно в те
минуты, когда мыслями еД владели самые серьезные дела.
   Визит Джун пришелся как раз в тот день, когда  молодой  Джолион  при-
сутствовал при свидании в Ботаническом саду, и в этот же самый день ста-
рый Джолион явился на Полтри в контору своих поверенных  "Форсайт,  Бас-
тард и Форсайт". Сомса не было, он уехал в Сомсрсет-Хаус [Департамент
государственных сборов]; Бастард зарылся с головой в груды бумаг в том
малодоступном помещении, которое ему отвели, чтобы выжать из него как
можно больше работы; но Джемс сидел в приемной и покусывал ногти, с
мрачным видом перелистывая дело "Форсайт против Боснии".
   Этот рассудительный адвокат позволил себе в  виде  роскоши  некоторое
беспокойство в мыслях по поводу "щекотливого пункта",  но  такое  беспо-
койство вызывало у него только приятное оживление,  потому  что  здравый
смысл говорил ему, что на месте судьи он не обратил бы внимания на  этот
пункт. Однако Джемс боялся, что Боснии  будет  объявлен  несостоятельным
должником и Сомсу все равно придется оплатить отделку дома плюс судебные
издержки. А позади этой осязаемой причины для опасений стояла неуловимая
тревога; она маячила где-то далеко - смутная, грозящая скандалом,  пута-
ная, как дурной сон, и тяжба была только внешним, видимым выражением еД.
   Джемс поднял голову навстречу старому Джолиону и пробормотал:
   - Здравствуй, Джолион! Давно не виделись. Я слышал, ты был в  Швейца-
рии? Этот юнец Босини окончательно запутался. Я знал,  к  чему  все  это
идет!
   Он протянул старшему брату бумаги, поглядывая  на  него  с  сумрачным
беспокойством.
   Старый Джолион молча читал дело, а Джемс смотрел себе под ноги, поку-
сывая ногти.
   Наконец старый Джолион бросил бумаги на стол; они упали с мягким  ше-
лестом на груды показаний "по делу покойного Банкома" - одной из бесчис-
ленных ветвей разросшегося плодоносного древа тяжбы "Фрайер против  Фор-
сайта".
   - Не понимаю, - сказал он, - зачем Сомсу понадобилось поднимать такую
возню из-за нескольких сотен фунтов? Я думал, что он состоятельный чело-
век.
   Верхняя губа Джемса сердито дрогнула: он не выносил, когда сына уязв-
ляли именно в этом.
   - Дело не в деньгах, - начал он, но, встретив взгляд брата -  прямой,
суровый, критический, - запнулся.
   Наступила тишина.
   - Я пришел относительно завещания, - сказал наконец  старый  Джолион,
теребя кончики усов.
   Джемс сразу же заинтересовался. Кажется, ничто другое  не  могло  так
расшевелить его, как вопрос о завещании: завещание есть величайший  акт,
конечная опись имущества, последнее слово, определяющее  цену  человеку.
Он позвонил.
   - Принесите завещание мистера Джолиона, -  сказал  Джемс  испуганному
черноволосому клерку. - Хочешь изменить что-нибудь?
   И в голове у него пронеслась мысль: "Ну, кто же из вас богаче?"
   Старый Джолион положил завещание в боковой карман, и Джемс с огорчен-
ным видом завозил под столом ногами.
   - Говорят, ты сделал хорошие покупки за последнее время, - сказал он.
   - Не знаю, откуда у тебя такие сведения, - резко ответил старый  Джо-
лион. - Когда суд? Через месяц? Не понимаю, зачем вы это затеваете! Дело
ваше, конечно, но я бы советовал не доводить до суда. Всего хорошего!
   Холодно пожав Джемсу руку, он вышел.
   Джемс уставился в одну точку, словно  впиваясь  своими  серо-голубыми
глазами в чей-то смутный, тревожащий облик, и снова принялся грызть ног-
ти.
   Старый Джолион зашДл в контору "Новой угольной"
   Я, усевшись в пустом зале, перечел своД завещание. Он так сердито ог-
рызнулся на Хэммингса-Похоронное бюро, который решил показать ему первый
отчет нового управляюемь больших  листов,  заполненных  выразительной  и
простой терминологией.
   Завещание составил Джемс в дни своего расцвета. Он предусмотрел  чуть
ли не все случайности, какие только могли возникнуть.
   Старый Джолион долго просматривал завещание; наконец взял  из  стопки
пол-листа бумаги и набросал карандашом длинную  записку;  затем  спрятал
завещание в боковой карман и, велев позвать кэб, поехал в контору Хэрни-
га и Парамора в Линкольнс-Инн-Филдс. Джек Хэринг давно умер, но в конто-
ре работал его племянник, и старый Джолион полчаса пробыл с ним наедине.
   Кэб дожидался его у подъезда, и, выйдя из конторы, старый Джолион дал
кэбмену адрес - Вистария-авеню, 3.
   Он испытывал какое-то странное, тихое удовлетворение, словно ему уда-
лось одержать победу над Джемсом и "собственником". Теперь  они  уже  не
станут совать нос куда их не просят; он только что взял от них своД  за-
вещание; он передаст все свои дела молодому Хэрингу и дела компаний  по-
ручит ему тоже. Если этот Сомс действительно такой богач, он не  заметит
отсутствия тысячи фунтов в год, и под седыми усами старого Джолиона поя-
вилась хмурая улыбка. Он чувствовал, что  поступок  его  восстанавливает
справедливость, воздающую каждому по заслугам.
   Медленно, но верно, как скрытый от глаз  процесс  разрушения  старого
дерева, боль от ран, нанесенных  счастью,  воле,  гордости,  подтачивала
стройное здание его мировоззрения. Жизнь гнула его набок до тех пор, по-
ка старый Джолион не потерял устойчивости, как и та семья, главой  кото-
рой он был.
   В то время как лошади везли его к дому сына, перемена последней воли,
только что приведенная в исполнение, смутно представлялась  ему  в  виде
кары, обрушившейся на ту семью и на то общество, представителями которых
он считал Джемса и его сына. Он восстановил молодого Джолиона  в  правах
на наследство, и этот поступок утолил его тайную жажду отмщения - отмще-
ния Времени, горестям, вмешательству посторонних людей и тому презрению,
которым в течение пятнадцати лет они награждали его единственного  сына.
Только таким путем он мог ещД раз заставить людей почувствовать свою во-
лю заставить Джемса, Сомса, и всю семью, и всех бесчисленных  Форсайтов,
громадной волной надвигавшихся на плотину его упорства, -  заставить  их
раз и навсегда признать в нем хозяина. Как  отрадно  думать,  что  нако-
нец-то он может сделать мальчика гораздо более состоятельным,  чем  этот
сын Джемса, этот "собственник". И дарить сыну было отрадно,  потому  что
старый Джолион любил его.
   Ни молодого Джолиона, ни его жены дома не было молодой Джолион ещД не
успел вернуться из Ботанического сада), но служанка сказала, что  хозяин
вот-вот должен прийти.
   - Он всегда приходит к чаю, сэр, поиграть с детьми.
   Старый Джолион сказал, что подождет, и  остался  терпеливо  сидеть  в
унылой, жалкой гостиной, где каждое кресло и диван, с которых уже  сняли
летние чехлы, обнаруживали все своД убожество. Ему хотелось позвать  де-
тей; хотелось видеть их; чувствовать их хрупкие тельца у себя  на  коле-
нях; хотелось услышать крик Джолли: "Здравствуй, дед! ", видеть, как  он
кинется ему навстречу; почувствовать, как мягкие  ручонки  Холли  гладят
его по щекам. Но он не позвал детей. В том, что привело его  сюда,  была
какая-то торжественность; надо покончить с этим, сейчас не до  игры.  Он
развлекал себя мыслью, что одного росчерка пера достаточно,  чтобы  при-
дать этим комнатам ту приличную внешность, которой здесь так явно недос-
тавало; думал, что надо обставить этот дом  или  другой,  более  вмести-
тельный, всеми сокровищами искусства, какие найдутся у Бэйпла и  Пулбре-
да; что надо послать маленького Джолли в Хэрроу  и  Оксфорд  (у  старого
Джолиона уже не оставалось веры в Итон и Кэмбридж, потому что там воспи-
тывался его сын); что надо пригласить для маленькой Холли самого лучшего
учителя музыки - у девочки такие способности.
   От этих картин будущего, обступивших его со всех сторон, сердце  ста-
рого Джолиона забилось сильнее; он встал, подошел к окну, которое  выхо-
дило в маленький обнесенный стенами садик, где грушевое дерево  с  обле-
тевшей раньше времени листвой протягивало в  медленно  сгущавшуюся  мглу
осеннего дня свои голые тонкие ветви. Пес Балтазар разгуливал в  дальнем
конце сада, свернув крендельком хвост на лохматой пегой спине,  принюхи-
вался к цветам и время от времени подпирал лапой стену.
   И старый Джолион задумался.
   Какая радость осталась у него в жизни? Только радость дарить. Приятно
делать подарки, когда есть кто-то, кто чувствует к тебе благодарность  -
близкое существо, плоть от плоти твоей! Совсем другое дело, когда даришь
чужим, тем, кто не имеет на тебя никаких прав! Делая такие подарки, ста-
рый Джолион изменил бы своему индивидуализму, всей  своей  жизни,  своим
делам, работе, своей умеренности, умалил бы смысл того великого,  напол-
нявшего его гордостью факта, что он, как и десятки  тысяч  Форсайтов  до
него, десятки тысяч современников, десятки тысяч ещД не родившихся  Фор-
сайтов, умел строить свою жизнь, умел держать добытое в руках.
   И пока он стоял у окна, глядя на покрытые слоем сажи листья лавра, на
бурую траву, на пса Балтазара, боль этих пятнадцати лет, укравших у него
законную радость, мешала свою горечь со сладостью приближающейся минуты.
   Наконец молодой Джолион вернулся,  довольный  своей  работой,  свежий
после стольких часов, проведенных на воздухе. Узнав,  что  отец  ждет  в
гостиной, он сейчас же спросил, дома ли  миссис  Форсайт,  и  облегченно
вздохнул, когда сказали, что еД нет. Потом заботливо спрятал рисовальные
принадлежности в платяной шкаф и вошел в гостиную.
   Со свойственной ему решительностью старый Джолион сразу же  приступил
к делу.
   - Я изменил своД завещание, Джо, - сказал  он.  -  Тебе  не  придется
больше урезывать себя во всем: я назначаю вам тысячу фунтов в год  сразу
же. Джун получит после моей смерти пятьдесят тысяч, остальное - ты. Этот
пес испортил тебе весь сад. На твоем месте я бы не стал держать собак!
   Пес Балтазар сидел в самом центре лужайки, исследуя свой хвост.
   Молодой Джолион посмотрел на Балтазара, но Балтазар расплылся у  него
в глазах, потому что на них набежали слезы.
   - Ты получишь около ста тысяч, мой мальчик, - сказал старый  Джолион,
- я хочу, чтобы ты знал это. Мне уже недолго осталось  жить.  Больше  не
будем к этому возвращаться. Как жена? Передай ей привет.
   Молодой Джолион положил руку ему на плечо, и так как оба они молча и,
то эпизод на этом и закончился.
   Проводив отца до кэба, молодой Джолион вернулся в гостиную и стал  на
то же место, где стоял отец, глядя в садик. Он  старался  осмыслить  то,
что произошло сейчас, и, будучи Форсайтом, уже видел перед  собой  новые
просторы, которые сулило ему благосостояние: годы нужды не  вытравили  в
нем природных инстинктов. С чрезвычайной практичностью  размышлял  он  о
путешествиях, о туалетах для жены, образовании детей, о пони для  Джолли
о тысяче других вещей; но посреди всех этих мыслей его не оставляло вос-
поминание о Боснии и о той, которую Босини любил, и о прерывистой песен-
ке дрозда: "Счастье - горе? Чье - чье?"
   Далекое прошлое - тяжкое, мучительное, полное страсти, чудесное прош-
лое с его опаляющим счастьем, которое не вернешь никакими  деньгами,  не
воскресишь никакими силами, - встало перед глазами молодого Джолиона.
   Когда жена вернулась, он подошел и обнял еД и долго стоял так, не го-
воря ни слова, закрыв глаза, прижимая еД к себе, а она смотрела на  мужа
удивленными, обожающими и недоверчивыми глазами.

   IV. БЛУЖДАНИЯ В АДУ

   На следующее утро после той ночи, когда Сомс настоял наконец на своих
правах и поступил как мужчина, которому пришлось завтракать в одиночест-
ве.
   Он завтракал при свете газа. Ноябрьский туман словно громадным  одея-
лом закутал город, и даже деревья сквера еле виднелись из окна столовой.
   Сомс упорно ел, но по временам его охватывало такое  ощущение,  точно
кусок становился ему поперек горла. Правильно ли он сделал, что поддался
прошлой ночью чувству нестерпимого голода и сломил сопротивление,  кото-
рое уже так давно оказывала ему эта женщина, бывшая его законной  женой,
спутницей жизни?
   Его преследовало воспоминание об этом лице, о том,  как  он  старался
оторвать от него еД руки, успокоить еД, о страшных сдавленных  рыданиях,
каких ему никогда не приходилось слышать, - они и сейчас стояли у него в
ушах; преследовало непривычное, нестерпимое чувство раскаяния  и  стыда,
охватившее его в ту минуту, когда он остановился, глядя на неД при свете
одинокой свечи, прежде чем молча и тихо выйти из спальни.
   И, совершив такой поступок, он теперь сам ему удивлялся.
   Три дня тому назад он сидел рядом с миссис Мак-Эндер на обеде  у  Уи-
нифрид Дарти. Взглянув ему в лицо  своими  проницательными  зеленоватыми
глазами, она сказала:
   - Ваша жена, кажется, в большой дружбе с мистером Боснии?
   Не удостоив еД просьбой разъяснить эти слова, он мрачно задумался.
   Вопрос миссис Мак-Эндер разбудил в нем яростную ревность, которая, со
свойственной этому инстинкту извращенностью, перешла в ещД более  ярост-
ное желание.
   Без толчка, каким послужили слова миссис Мак-Эндер, он никогда бы  не
решился на такой поступок. Всему виной был этот  толчок  и  случайность,
что комната оказалась незапертой и он застал жену спящей.
   Сон рассеял его сомнения, но утром  они  вернулись.  Он  утешал  себя
только одним: никто ничего не узнает - о таких вещах она не станет расс-
казывать.
   А когда повозка делового дня, требующая смазки.
   Ясной и практичной мыслью, двинулась в путь, начав утро Сомса с  кучи
полученных писем, мучительные, как кошмар, сомнения потеряли свою значи-
тельность и отступили на второй план. По сути дела ничего особенного  не
случилось; только в романах женщины подымают из-за этого шум; но, с точ-
ки зрения здравомыслящих мужчин, светских мужчин, которые часто заслужи-
вают похвалу в суде по бракоразводным делам, он поступил наилучшим обра-
зом, поддержал святость брака и, может быть, уберег  жену  от  нарушения
долга, если она ещД продолжает встречаться с Босини, уберег  от...  Нет,
он не жалеет о своем поступке.
   И теперь, когда первый шаг к примирению сделан, остальное будет срав-
нительно... сравнительно...
   Он встал и подошел к окну. Нервы все-таки не в порядке.  Приглушенные
рыдания снова звучали в ушах. Он не мог от этого отделаться.
   Сомс надел меховое пальто и вышел на затянутую туманом улицу; для то-
го чтобы попасть в Сити, надо было пройти на Слоун-стрит к станции  под-
земной железной дороги.
   Сидя в углу купе первого класса, среди деловой публики, направлявшей-
ся в Сити, он снова услышал приглушенные рыдания и, развернув "Тайме"  с
громким хрустом, который обычно покрывает все более слабые звуки,  заго-
родился газетой и стал штудировать новости.
   Он прочел, что суду присяжных был передан вчера длинный  список  дел,
подлежащих рассмотрению. Прочел о трех предумышленных и пяти непредумыш-
ленных убийствах, семи поджогах, одиннадцати - поразительно высокая циф-
ра! - изнасилованиях и в придачу к ним о нескольких не  столь  серьезных
преступлениях, дела по которым назначены к слушанию на  текущей  сессии,
и, пробегая глазами одну заметку за другой, он все время прятал лицо  за
газетой.
   Но даже во время чтения его не покидала мысль о залитом слезами  лице
Иран, о рыданиях, которыми исходило еД раненое сердце.
   Работы в Сити оказалось много: в придачу к обычным  делам  надо  было
сходить к маклерам Грину и Гринниигу, распорядиться о продаже акций "Но-
вой угольной компании", дела которой, как он подозревал, не  зная  этого
наверняка, клонились к упадку  (впоследствии  это  предприятие  медленно
увяло и было в конце концов продано за бесценок  американскому  синдика-
ту); кроме того, предстояло длинное совещание в конторе королевского ад-
воката Уотербака в присутствии Боултера, помощника королевского адвоката
Фиска и самого Уотербака.
   Предполагалось, что дело "Форсайт против  Боснии"  будет  разбираться
завтра старшим судьей мистером Бентемом.
   Судья Бентем, отличавшийся здравостью ума, но  не  слишком  обширными
юридическими познаниями, был единодушно признан самым подходящим челове-
ком для разбора дела Сомса. Он славился своею "строгостью".
   Королевский адвокат Уотербак приятно сочетал чуть ли не  грубое  пре-
небрежение к Боултеру и Фиску с большой внимательностью по  отношению  к
Сомсу, инстинктивно или на основании точных сведении чувствуя в нем  че-
ловека состоятельного.
   Он твердо придерживался высказанного в своД время в письменной  форме
мнения, что исход дела будет в значительной степени зависеть от  показа-
ний на суде, и в нескольких метких словах дал Сомсу совет  не  придержи-
ваться излишней точности в своих показаниях.
   - Побольше уверенности, - сказал он, - побольше уверенности, - и, со-
лидно рассмеявшись, сжал губы и почесал голову под сдвинутым на  затылок
париком - ни дать ни "взять джентльмен-фермер, за которого он так  любил
выдавать себя.
   Уотербак считался чуть ли не светилом по части дел, касающихся  нару-
шения обещаний.
   Возвращаясь домой. Сомс опять предпочел подземную железную дорогу.
   На Слоун-сквер туман стал ещД гуще. Пассажиры выходили и  входили  на
станцию, пробираясь ощупью сквозь неподвижную плотную мглу; редко встре-
чавшиеся в толпе женщины прижимали к груди сумочки, закрывали рот  носо-
выми платками; экипажи, увенчанные  призрачными  силуэтами  кэбменов,  в
тусклом свете фонарей, которым тонул в тумане, едва достигнув  мостовой,
то и дело подъезжали и высаживали седоков, разбегавшихся, как кролики по
своим норам.
   И эти неясные призраки, закутанные в саваны из  тумана,  не  замечали
друг друга. Большой загон, и каждый кролик заботится только  о  себе,  в
особенности те кролики, на которых мех подороже,  которые  боятся  брать
кэбы в туманные дни и лезут под землю.
   Однако у входа на станцию неподалеку от Сомса виднелась чья-то  фигу-
ра.
   Какой-нибудь пират или влюбленный, один из тех, кто вызывает у каждо-
го Форсайта мысль: "Вот бедняга! Плохо  ему,  должно  быть!"  Их  добрые
сердца чуть сжимаются при виде бедняг-влюбленных, нетерпеливо  поджидаю-
щих кого-то в тумане; но Форсайты быстро проходят мимо, хорошо зная, что
время и деньги надо тратить только на свои собственные страдания.
   Один лишь полисмен, прохаживавшийся взад  и  вперед,  заинтересовался
этим человеком, низко надвинувшим шляпу на покрасневшее от холода лицо -
худое, измученное лицо, которого он то и дело касался рукой. Чтобы  сми-
рить тревогу или снова набраться решимости и снова ждать. Но  влюбленный
(если это действительно был влюбленный), вероятно,  привык  ко  взглядам
полисменов или же весь ушел в  свои  тревожные  мысли,  потому  что  эти
взгляды, очевидно, не беспокоили его. Ему знакомы и долгие  часы  ожида-
ния, и тревога, и туман, и холод; ему не в первый раз, лишь бы ома приш-
ла! Глупец! Туманы кончатся только весной; а, кроме них, есть ещД снег и
дождь, и никуда от этого не спрячешься. Гнетущий страх, если заставляешь
еД прийти, гнетущий страх, если просишь остаться дома.
   "Поделом ему: надо уметь устраивать свои дела!"
   Так думают почтенные Форсайты. Однако, случись этим гораздо более ра-
зумным гражданам прислушаться к сердцу влюбленного, который ждет  свида-
ния в тумане и холоде, они бы опять повторили: "Да, бедняга!  Плохо  ему
приходится!"
   Сомс взял кэб с опущенными стеклами, и кэбмен медленно повез  его  по
Слоун-стрит и Бромтон-Род на Монпелье-сквер. Он приехал домой в пять ча-
сов.
   Жены не было дома. Она ушла четверть часа тому назад. Ушла так  позд-
но, в такой туман! Что это значит?
   Он сел в столовой у камина, открыв дверь в холл, и, встревоженный  до
глубины души, попытался прочесть вечернюю газету.  Книга  не  поможет  -
только газета способна приглушить тревогу, мучившую его. Заурядные собы-
тия, о которых повествовалось там, подействовали  успокаивающе.  "Самоу-
бийство актрисы" - "Тяжелая болезнь  государственного  деятеля"  (опять!
Вот везет несчастному!) - "Бракоразводный процесс офицера"  -  "Пожар  в
шахте" - он прочел все подряд. Эти события помогли ему,  как  лекарство,
прописанное величайшим лекарем - нашей врожденной склонностью.
   Около семи часов он услышал, что Ирэн вернулась.
   События прошлой ночи уже давно  потеряли  свою  остроту,  заглушенные
тревогой, которую пробудила в нем эта неизвестно чем вызванная  прогулка
в такой туман. Но стоило только Ирэн вернуться, как звуки еД горьких ры-
даний снова встали у него в памяти, и он заволновался, думая о предстоя-
щей встрече.
   Она была уже на лестнице; воротник короткой шубки серого  меха  почти
закрывал ей лицо, закутанное густой вуалью.
   Она не оглянулась, не проговорила ни слова. Даже призрак, даже совсем
посторонний человек не прошел бы мимо в таком молчании.
   Билсон пришла накрыть на стол и сказала, что миссис Форсайт не сойдет
к обеду, она приказала подать суп к себе в комнату.
   Впервые за всю свою жизнь Сомс не переоделся к столу;  вряд  ли  ког-
да-нибудь ему приходилось обедать в несвежих манжетах, но он не  замечал
этого, задумавшись над стаканом вина. Он послал Билсон затопить камин  в
комнате, где были картины, и вскоре поднялся туда сам.
   Сомс зажег газовую лампу и глубоко вздохнул, словно среди этих сокро-
вищ, в несколько рядов стоявших в маленькой комнате лицом к  стене,  ему
удалось наконец найти душевный покой. Он  подошел  к  самому  бесценному
своему сокровищу - бесспорный Тернер - и поставил его на мольберт  лицом
к свету. На Тернера сейчас был хороший спрос, но Сомс все ещД не решался
расстаться с ним. Он долго стоял так, вытянув шею, выступавшую над высо-
ким воротничком, повернув своД бледное, чисто выбритое лицо  к  картине,
словно оценивая еД; в глазах его появилось тоскливое  выражение:  должно
быть, цена оказалась слишком значительной. Он снял картину с  мольберта,
чтобы снова поставить еД к стене; но, сделав шаг, остановился: ему  пос-
лышались звуки рыданий.
   Нет, показалось - все то же, что преследовало его утром. Он  поставил
перед разгоревшимся камином высокий экран и тихо спустился вниз.
   "Утро вечера мудренее!" - подумал Сомс. Заснуть ему удалось не скоро.
   Теперь, чтобы пролить свет на события этого утонувшего в тумане  дня,
следует заняться Джорджем Форсайтом.
   Завзятый остряк и единственный спортсмен в семье Форсайтов провел ут-
ро в родительском доме на ПринсезГарденс за чтением романа. После недав-
него финансового Краха своего беспутного сынка Роджер взял с него  чест-
ное слово, что он образумится, и заставлял сидеть дома.
   Около пяти часов Джордж вышел и направился к станции на Саут-Кенсинг-
тон (в такой день все ездят подземкой). Он хотел  пообедать  и  провести
вечер за бильярдом в "Красной кружке" - единственном в своем роде  заве-
дении, не похожем ни на клуб, ни на отель, ни на фешенебельный ресторан.
   Он вышел у Чэринг-Кросса вместо  Сент-Джемс-парка,  решив  пройти  на
Джермин-стрит по более или менее освещенным улицам.
   На платформе внимание его - а кроме солидной,  элегантной  внешности,
Джордж обладал ещД острым глазом и всегда был  начеку,  подыскивая  пищу
для своего остроумия, - внимание его привлек какой-то  человек,  который
выскочил из вагона первого класса и шатающейся походкой направился к вы-
ходу.
   "Хо-хо, голубчик! - мысленно проговорил Джордж. - Ба, да это "пират"!
- И он повернул своД тучное туловище вслед за Босини. Ничто так  не  за-
бавляло его, как вид пьяного человека.
   Босини, в широкополой шляпе, остановился прямо перед ним,  круто  по-
вернул и кинулся обратно к вагону, откуда только что выскочил. Но  опоз-
дал. Дежурный схватил его за пальто; поезд уже тронулся.
   Наметанный глаз Джорджа заметил в окне вагона лицо женщины, одетой  в
серую меховую шубку. Это была миссис Сомс, и Джордж сразу же заинтересо-
вался.
   Теперь он шел за Босини по пятам - вверх по лестнице, мимо  контроле-
ра, на улицу. Однако за это время чувства его несколько  изменились:  он
уже не любопытствовал, не забавлялся, а жалел этого беднягу,  по  следам
которого шел. "Пират" не был пьян -  им,  очевидно,  владело  сильнейшее
волнение; он разговаривал сам с собой, но  Джордж  уловил  только  одно:
"Боже, боже!" Он, должно быть, не сознавал, что делает, куда идет,  ози-
рался, останавливался в нерешительности,  вел  себя  как  помешанный,  и
Джордж, вначале искавший только случая поразвлечься, решил не спускать с
бедняги глаз.
   Здорово его пристукнуло, здорово! Джордж ломал себе  голову,  что  же
такое говорила миссис Сомс, что же такое она рассказала ему в вагоне.  У
неД вид тоже был неважный! И Джордж пожалел,  что  ей  приходится  ехать
совсем одной со своим горем.
   Джордж не отставал от Босини ни на шаг; высокий, грузный, он шел мол-
ча, лавируя среди встречных, следуя за ним в тумане по пятам. Это уже не
было похоже на забаву. Он сохранял полнейшее хладнокровие,  несмотря  на
то, что был несколько возбужден, так как вместе с состраданием в нем за-
говорил инстинкт охотника.
   Босини вышел прямо на мостовую - густая тьма без конца, без края, где
в шести шагах уже ничего не видно, где голоса и  свистки,  раздававшиеся
со всех сторон, издевались над чувством ориентации; и экипажи, как тени,
внезапно возникали и медленно двигались мимо; и время от времени  где-то
мерцал огонек, словно остров, маячивший в необъятном море мрака.
   И Босини шел быстро, прямо в волны ночи, грозившей бедой,  и  так  же
быстро шел за ним Джордж. Если этот субъект вздумает сунуть свою  "чере-
пушку" под омнибус, он ему помешает, только бы  успеть!  Через  улицу  и
снова обратно шагал преследуемый Босини, шагал не ощупью, как все в этом
мраке, но несся вперед, словно верный Джордж стегал его сзади кнутом;  и
в этой погоне за человеком, не знавшим, куда деваться  от  горя,  Джордж
начал находить какое-то странное удовольствие.
   Но тут события приняли новый оборот, и эта минута навсегда запечатле-
лась в памяти Джорджа. Вынужденная остановка в тумане дала  ему  возмож-
ность услышать слова, внезапно пролившие свет на  все.  То,  что  миссис
Сомс рассказала Босини в поезде, перестало быть тайной для  Джорджа.  Он
понял из этого отрывочного бормотания, что Сомс - отвергнутый, нелюбимый
муж - восстановил свои права на жену путем величайшего, наивысшего  акта
собственности.
   Мысли Джорджа пустились странствовать; это открытие поразило его;  он
отчасти понял ревнивую боль, смятение и ужас  Босини.  И  подумал:  "Да,
это, пожалуй, уж слишком! Ничего удивительного, что малый свихнулся!"
   Наконец его дичь опустилась на скамейку,  под  одним  из  львов  Тра-
фальгар-сквер - громадным сфинксом, как и они, заблудившимся в этом море
тьмы. Босини сидел неподвижный, безмолвный, и Джордж, к терпению которо-
го примешивалось теперь что-то вроде братского сострадания, встал позади
скамейки. Нельзя отказать ему  в  некоторой  деликатности,  в  некотором
чувстве приличия, не позволявшем вмешиваться в  эту  трагедию,  -  и  он
ждал, молчаливый, как лев, возвышавшийся над ними, подняв меховой ворот-
ник, упрятав в него свои мясистые румяные щеки, упрятав все, кроме глаз,
смотревших с насмешливым состраданием. Люди шли мимо, держа путь из кон-
тор в клубы, - неясные фигуры, закутанные в коконы  тумана,  появлялись,
как призраки, и, как призраки, исчезали.  Даже  чувство  сострадания  не
уберегло Джорджа от желания посмеяться, и ему захотелось вдруг  схватить
какойнибудь призрак за рукав и крикнуть:
   "Эй, вы! Такое зрелище не часто увидишь! Вот сидит  бедняга,  который
только что выслушал от своей любовницы занятную историю об еД муже; под-
ходите, подходите поближе! Полюбуйтесь, как его пристукнуло!"
   И он представлял себе, как все будут глазеть на несчастного; и  ухмы-
лялся, думая о каком-нибудь почтенном, недавно женившемся призраке,  ко-
торый по своему положению молодожена мог хотя бы в малейшей степени  по-
нять, что творилось с Босини; представлял, как тот все шире и шире будет
разевать рот и как в открытый рот набьется туман. Джордж питал презрение
к представителям своего класса, особенно к женатым, - презрение,  харак-
терное для бесшабашной спортсменской верхушки этого класса.
   Но Джорджа уже одолевала скука. Такое долгое ожидание  не  входило  в
его расчеты.
   "В конце концов, - подумал он, - бедняга как-нибудь успокоится; такие
истории в нашем городке не диво" Но тут его дичь снова принялась  бормо-
тать слова ненависти и злобы. И, повинуясь внезапному  импульсу,  Джордж
тронул Босини за плечо.
   Босини круто повернулся.
   - Кто это? Что вам нужно?
   Джордж с честью вышел бы из такого положения  при  свете  фонарей,  в
обыденной обстановке, в которой он так искусно ориентировался; но в этом
тумане, где все казалось таким мрачным, таким нереальным, где все теряло
свою привычную ценность, неотделимую в представлении Форсайтов от вещно-
го мира, его вдруг сковала  какая-то  нерешительность,  и,  стараясь  не
сморгнуть перед взглядом этого одержимого, он подумал:
   "Увижу полисмена, сдам ему на руки этого субъекта.
   Его нельзя оставлять на свободе".
   Не дожидаясь ответа, Босини снова скрылся в тумане, и Джордж последо-
вал за ним, на этот раз держась немного дальше, но твердо решив не прек-
ращать погони.
   "Не может же это продолжаться без конца, - думал он. -  Просто  чудо,
что его до сих пор не задавили!" Джордж  забыл  о  полисмене,  священный
огонь охоты снова разгорелся в нем.
   Босини уже не шел, а мчался в ещД более сгустившемся тумане;  но  его
преследователь начал замечать в этом безумстве какую-то цель -  он  явно
держал на запад,
   "Неужели к Сомсу?" - подумал Джордж. Эта мысль ему понравилась.  Дос-
тойное завершение такой охоты. Джордж никогда не любил своего двоюродно-
го братца.
   Проезжавший экипаж задел его оглоблей по плечу и заставил отскочить в
сторону. Он не желает погибать ни из-за этого "пирата",  ни  из-за  кого
другого. Но врожденное упорство заставляло  его  идти  по  следу  сквозь
мглу, затянувшую все, кроме силуэта человека, за которым  он  гнался,  и
смутных лун ближайших фонарей.
   И вдруг инстинкт завсегдатая этих мест  подсказал  Джорджу,  что  они
вышли на Пикадилли. Здесь Джордж мог пройти хоть с завязанными  глазами,
и, освободившись от необходимости ориентироваться,  он  снова  задумался
фад несчастьем Босини.
   По длинной аллее похождений светского  человека,  прорвавшись  сквозь
невзрачную толпу сомнительных интрижек, к нему шло воспоминание молодос-
ти. Воспоминание, все ещД жгучее, которое принесло в зловоние и  черноту
лондонского тумана запах сена, мягкий свет луны, колдовство лета, - вос-
поминание о той ночи, когда в густой тьме лужайки Джордж услышал из  уст
женщины, что он не единственный еД обладатель. И на одно  мгновение  ис-
чезла серная от тумана Пикадилли, и Джордж снова лежал в  тени  тополей,
закрывавших луну, чувствовал, как разрывается у него сердце, лежал, утк-
нувшись лицом в душистую, мокрую от росы траву.
   Ему захотелось положить "пирату" руку на  плечо  и  сказать:  "Полно,
друг! Время все залечит. Пойдем выпьем с горя!" Но тут  кто-то  закричал
на него, и он отпрянул в сторону. Из черноты показался кэб и  в  черноте
же исчез. И вдруг Джордж увидел, что потерял Боснии. Он бросился вперед,
вернулся, чувствуя, как сжимается сердце от  страха,  того  мучительного
страха, который приносит на своих крыльях туман. Лоб его покрылся  испа-
риной. Он замер на месте, весь превратившись в слух.
   - И тут, - как в тот же вечер рассказывал он  Дарти  за  бильярдом  в
"Красной кружке", - я потерял его.
   Дарти благодушно покрутил свои темные усики. Он только что выбил  ра-
зом двадцать три очка.
   - А кто была она? - спросил он.
   Джордж медленно поднял глаза на обрюзгшее, желтое лицо "светского че-
ловека", и угрюмая усмешка незаметно скользнула у него по щекам и  около
тяжелых век."
   "Ну нет, приятель, - подумал он. - Тебе я этого не скажу". Джордж  не
очень верил в порядочность Дарти, хотя и проводил много  времени  в  его
обществе.
   - Какая-нибудь фея, - сказал он, натирая кий мелом.
   - Фея! - воскликнул Дарти - он употребил более красочное слово.  -  Я
убежден, что это была жена нашего приятеля Со...
   - Вот как? - оборвал его Джордж. - В таком случае вы ошибаетесь!
   И промазал. Он намеренно не заводил больше разговора на эту тему,  но
около одиннадцати часов, доигравшись, как он сам потом поэтически  выра-
зился, "до того, что у него уже из глаз полезло", подошел к окну и,  от-
дернув занавеску, выглянул на улицу. Черную пелену тумана  лишь  кое-где
разгонял свет, лившийся из окон "Красной кружки", улица была  пустынная,
мертвая.
   - Не выходит у меня из головы этот "спират", - сказал  Джордж.  -  До
сих пор, должно быть, слоняется в тумане. Если только не  отправился  на
тот свет, - добавил он подавленным тоном.
   - На тот свет? - сказал Дарти, вспомнивший  вдруг  своД  поражение  в
Ричмонд-парке. - Ничего ему не сделается. Держу пари, что  молодчик  был
пьян!
   Джордж круто повернулся: он был просто страшен - его большое лицо по-
темнело от ярости.
   - Хватит! - сказал Джордж. - Ведь я же говорил,  что  он  был  совсем
пришибленный.

   V. СУД

   В то утро, на которое был назначен разбор его дела, Сомсу опять приш-
лось выйти из дому, не повидавшись с Ирэн; пожалуй, это было к  лучшему,
питому что он до сих пор не решил, как держать себя с ней.
   В суд его просили прийти к половине одиннадцатого, на тот случай, ес-
ли первое дело (нарушение обещания жениться) будет отложено; однако  на-
дежда эта не оправдалась, и обе стороны проявили такую отвагу, что коро-
левскому адвокату Уотербаку представилась возможность лишний раз поддер-
жать свою и без того славную репутацию знатока подобных казусов. От дру-
гой стороны выступал Рэм, тоже знаменитый специалист по делам о  наруше-
нии обещаний. Это был поединок гигантов.
   Суд вынес решение как раз к перерыву на завтрак.  Присяжные  покинули
свои места, и Сомс пошел закусить. В буфете  он  встретил  отца;  Джемс,
словно пеликан, затерявшийся на этой пустынной галерее, стоял,  задумав-
шись, над сэндвичем и стаканом хереса.  Безлюдную  пустоту  центрального
зала, над которым в мрачном раздумье остановились отец и сын,  лишь  из-
редка на миг нарушали спешившие куда-то адвокаты в  париках  и  мантиях,
случайно оказавшаяся здесь пожилая леди, какой-то  мужчина  в  порыжелом
пальто, со страхом взиравший наверх, и двое молодых людей,  болтавших  в
амбразуре окна СО смелостью, не свойственной старшему  поколению.  Звуки
их голосов доходили наверх вместе с запахом, напоминавшим  тот,  который
исходит от заброшенных колодцев и в сочетании со спертым воздухом  гале-
рей создает полную иллюзию аромата выдержанного сыра - аромата, неизмен-
но сопутствующего отправлению британского правосудия.
   Немного погодя Джемс заговорил:
   - Когда начнут твое дело? Сразу после перерыва, Должно быть.  Того  и
гляди этот Босини наговорит бог знает чего; собственно,  это  единствен-
ное, что ему осталось. Он обанкротится, если проиграет. - Джемс отправил
в рот большой кусок сэндвича и запил его хересом. -  Мама  ждет  тебя  и
Ирэн к обеду, - сказал он.
   Ледяная усмешка промелькнула на губах Сомса; он  посмотрел  на  отца.
Невольного свидетеля, подметившего этот холодный, беглый взгляд,  вполне
можно было бы извинить за недооценку взаимного понимания между  отцом  и
сыном. Джемс одним глотком допил херес.
   - Сколько? - спросил он.
   Вернувшись в зал суда. Сомс сразу же занял место на  передней  скамье
рядом со своим адвокатом. Он посмотрел, куда сел отец, незаметно  скосив
глаза, чтобы не скомпрометировать ни себя, ни Джемса.
   Джемс выбрал место с краю, позади адвокатов,  чтобы  уйти  сейчас  же
после конца, и, хмурый, сидел, откинувшись на  спинку  скамьи,  опираясь
обеими руками на зонтик. Он считал поведение  Боснии  возмутительным  во
всех отношениях, но сталкиваться с ним не хотел, предчувствуя, что такая
встреча будет не из приятных.
   После Суда по бракоразводным делам эта арена правосудия пользовалась,
пожалуй, наибольшей любовью публики, ибо здесь часто  разбирались  такие
сугубо коммерческие деяния, как клевета, нарушение обещаний  жениться  и
тому подобное. Довольно большое количество лиц, не имеющих прямого отно-
шения к закону, занимало задние скамьи;  на  галерее  кое-где  виднелись
дамские шляпки.
   Адвокаты в париках постепенно заполнили два ряда скамей перед Джемсом
и сейчас же принялись строчить что-то карандашами, болтать и ковырять  в
зубах; но эти не столь блистательные служители правосудия недолго  прив-
лекали его внимание, вскоре же устремившееся на подпертое с двух  сторон
короткими темными бакенбардами красное самоуверенное  лицо  королевского
адвоката Уотербака, который вошел в зал,  шурша  развевающейся  шелковой
мантией. Знаменитый королевский адвокат, как не замедлил подумать Джемс,
имел вид человека, способного доконать любого свидетеля.
   Несмотря на большую практику в такого рода делах, Джемсу не  приходи-
лось до сих пор встречаться с королевским адвокатом Уотербаком,  и,  по-
добно многим другим Форсайтам, которые были не настолько крупными  юрис-
тами, чтобы выступать в суде, он преклонялся перед мастерами  перекрест-
ного допроса. Длинные унылые морщины у него на лице немного разгладились
при виде королевского адвоката, особенно когда он убедился,  что  только
один Сомс был представлен шелковой мантией.
   Не успел королевский адвокат Уотербак поставить локти на стол и,  по-
вернувшись к своему помощнику, перекинуться с ним  двумя-тремя  словами,
как появился сам судья мистер Бентем - худой, похожий чем-то на  курицу,
слегка сутулый, с гладко выбритыми щеками, в белоснежном парике.  Уотер-
бак поднялся вслед за всеми и стоя ждал, пока судья займет  своД  место.
Джемс только привстал; он удобно устроился и к тому же не питал  особен-
ного почтения к Бентему, с которым ему дважды пришлось сидеть через  од-
ного человека на обедах у Бамли Томса. Бамли Томе был порядочное  ничто-
жество, хотя и ухитрился преуспеть в делах. Первое дело, с  которого  он
начинал когда-то, было поручено ему самим Джемсом. Кроме того, Джемс за-
волновался, убедившись, что Босини нет в зале суда.
   "Что он ещД задумал?" - не выходило у него из головы.
   Слушание дела началось; королевский адвокат Уотербак отодвинул лежав-
шие перед ним бумаги, оправил мантию на плече,  оглянулся  по  сторонам,
словно приготовившись ударить по мячу, встал и обратился к суду.
   Фактическая сторона дела, сказал он, не вызывает никаких сомнений,  и
досточтимому лорду придется лишь дать соответствующее истолкование пере-
писке, имевшей место между его доверителем и ответчиком - архитектором -
по поводу отделки дома. Он сам, однако, - полагает, что смысл  переписки
совершенно ясен. Изложив вкратце историю дома в Робин-Хилле,  названного
им виллой, и перечислив суммы, истраченные на постройку, королевский ад-
вокат сообщил следующее:
   - Мой доверитель, мистер Сомс Форсайт, джентльмен и  человек  состоя-
тельный, ни в коем случае не стал бы оспаривать предъявленные ему закон-
ные требования, но отношение архитектора к постройке дома,  на  который,
Как досточтимый лорд уже слышал, мой доверитель  истратил  двенадцать  -
двенадцать тысяч фунтов! - сумму, значительно превосходящую его первона-
чальную смету, - положение архитектора было таково, что  мой  доверитель
счел делом принципа - я подчеркиваю это - счел делом принципа, в интере-
сах всего общества, обратиться в суд. Соображение, выдвинутое в свою за-
щиту архитектором, я считаю не заслуживающим  сколько-нибудь  серьезного
внимания.
   Затем он огласил переписку.
   Его доверитель - "человек с положением" - готов показать  под  прися-
гой, что никогда не давал и не собирался  давать  согласие  на  расходы,
превышающие сумму в двенадцать  тысяч  пятьдесят  фунтов,  которая  была
твердо установлена, и, чтобы не отнимать у суда лишнего времени, он сей-
час же вызовет мистера Форсайта.
   Сомс выступил вперед. Весь его облик поражал спокойствием. Лицо слег-
ка надменное, бледное, чисто выбритое, брови чуть сдвинуты, губы  сжаты,
костюм безупречно строг, одна рука в перчатке. На  предложенные  вопросы
он отвечал несколько тихим, но ясным голосом. Его показания  были  наме-
ренно немногословны.
   - Употребил ли он выражение "полная свобода действий"?
   - Нет.
   - Ну, как же нет?
   - Он употребил выражение "полная свобода действий в пределах, указан-
ных в переписке".
   - Он считает это выражение вполне правильным?
   - Да.
   - Что же оно значит?
   - То, что значит.
   - Он утверждает, что в этой фразе нет никакого противоречия?
   - Да.
   - Может быть, он ирландец по национальности?
   - Нет.
   - Он получил образование?
   - Да.
   - И все же он настаивает на своих словах?
   - Да.
   В продолжение всего допроса, вращавшегося вокруг  "щекотливого  пунк-
та". Джемс сидел, приложив ладонь к уху, и не сводил глаз с сына.
   Он гордился им. Он чувствовал, что не устоял бы перед искушением  да-
вать пространные ответы, случись ему быть в подобном положении, но  инс-
тинкт подсказывал, что при данных обстоятельствах немногословие -  самое
верное дело. Все же Джемс с облегчением вздохнул, когда Сомс неторопливо
повернулся и с тем же выражением лица сел на своД место.
   Когда настал черед адвоката Босини, Джемс удвоил внимание и снова об-
вел взглядом зал суда, выискивая архитектора.
   Молодой Ченкери начал не совсем твердо: отсутствие Босини ставило его
в неловкое положение. И он сделал  все  возможное,  чтобы  обернуть  от-
сутствие своего клиента в его же пользу.
   Он боится, что с его доверителем произошел несчастный случай.  Мистер
Босини должен был непременно явиться в суд; сегодня утром за ним посыла-
ли и на квартиру и в контору (Ченкери знал, что то и другое находится  в
одном месте, однако счел нужным умолчать об  этом),  но  мистера  Босини
нигде не могли разыскать, и это очень странно,  так  как  мистер  Босини
непременно хотел дать показания. Однако он, Ченкери, не получал  никаких
полномочий относительно отсрочки дела и  за  неимением  таковых  считает
своим долгом продолжать. Доводы защиты, которые он считает вполне  осно-
вательными и которые его доверитель не преминул бы подтвердить, если  бы
неудачно сложившиеся обстоятельства не помешали ему явиться в суд,  сво-
дятся к тому, что такое выражение, как "полная свобода действий", не мо-
жет быть ни ограничено, ни изменено, ни лишено своего смысла при  помощи
дальнейших оговорок. Более того, переписка доказывает, несмотря  на  все
заявления мистера Форсайта, что последний никогда не отказывался принять
работу, выполненную самим архитектором или по его заказам. Ответчику и в
голову не приходила возможность такого конфликта,  в  противном  случае,
как это явствует из его писем, он никогда бы не взял на себя отделку до-
ма - работу чрезвычайно тонкую, но тем не менее выполненную им  с  таким
вниманием и с таким успехом, который мог бы удовлетворить требовательный
вкус любого знатока, любого состоятельного человека, богатого  человека.
Данное обстоятельство особенно сильно его волнует, и поэтому он, возмож-
но, употребит слишком сильные выражения, если скажет, что иск этот явля-
ется вопиющим по своей несправедливости, абсолютно неожиданным, не имею-
щим прецедентов. Если бы досточтимому лорду представился случай  посмот-
реть этот прекрасный дом - а он, Ченкери, счел своей обязанностью  съез-
дить в РобинХилл - и убедиться в изяществе и красоте отделки,  -  выпол-
ненной его доверителем, художником в самом высоком значении этого слова,
он, Ченкери, уверен, что досточтимый лорд не потерпел бы такой -  он  не
хочет быть чересчур резким - такой смелой попытки  истца  уклониться  от
своих обязательств.
   Обратившись к письму Сомса, Ченкери мимоходом коснулся процесса "Буа-
ло - Цементная Лимитед".
   - Решение, вынесенное по этому делу, - сказал он, - весьма спорно; во
всяком случае оно в такой же мере говорит в мою пользу, как и  в  пользу
моего уважаемого оппонента.
   Затем Ченкери занялся вплотную "щекотливым пунктом". При  всем  своем
уважении к мистеру Форсайту он должен указать, что  мистер  Форсайт  сам
уничтожил смысл собственного выражения. Его доверитель - человек небога-
тый, исход дела грозит ему серьезными последствиями; он очень  талантли-
вый архитектор, и речь идет до некоторой степени об его профессиональной
репутации. Ченкери закончил, пожалуй, слишком непосредственным обращени-
ем к судье, как к любителю искусств, призывая его стать на защиту худож-
ников, попадающих подчас - он так и сказал "подчас" - в  железные  тиски
капитала.
   - Какая же участь ждет художников, - сказал Ченкери, -  если  состоя-
тельные люди, вроде мистера Форсайта, отказываются, и совершенно  безна-
казанно отказываются, от выполнения своих обязательств по контрактам?..
   Он попросит теперь ещД раз вызвать своего доверителя на  тот  случай,
если обстоятельства все-таки позволили ему в последнюю минуту явиться  в
суд.
   Судебные приставы трижды прокричали имя Филипа Бейнза Босини, и  при-
зыв их печальным эхом отозвался в зале и на галерее.
   Звук этого имени, на которое никто не откликнулся, произвел  странное
впечатление на Джемса: словно кто-то звал собаку, потерявшуюся на улице.
И холодок, пробежавший у него по телу при мысли  о  пропавшем  человеке,
нарушил ощущение комфорта, безопасности - ощущение уюта. Джемс и сам  не
мог бы сказать, в чем тут дело, но ему стало не по себе.
   Он посмотрел на часы: без четверти три. Через  пятнадцать  минут  все
будет кончено. Куда же запропастился этот молодой человек?
   И только когда судья Бентем встал, чтобы  огласить  своД  заключение,
Джемсу удалось отделаться от чувства тревоги.
   Ученый муж нагнулся над деревянной кафедрой, которая отделяла его  от
простых смертных. Свет электрической  лампы,  загоревшейся  над  головой
судьи Бентема, падал на его лицо, казавшееся теперь оранжевым под белос-
нежной короной парика; необъятная ширина мантии предстала взорам  зрите-
лей; от всей его фигуры, повернутой к относительному сумраку зала, исхо-
дило сияние, словно от какойто величественной  святыни.  Он  откашлялся,
отпил глоток воды из стакана, царапнул гусиным пером о пюпитр и,  сложив
на животе костлявые руки, начал.
   Джемс никогда не думал, что Бентем может казаться таким  величествен-
ным. В нем было величие закона; и даже люди, наделенные большим  вообра-
жением, чем Джемс, вполне могли не разглядеть за  сиянием  этого  ореола
самого обыкновенного Форсайта, известного в повседневной жизни под  име-
нем сэра Уолтера Бентема.
   Он огласил следующее заключение:
   "Фактическая сторона дела не подлежит сомнению. Пятнадцатого мая сего
года ответчик обратился к истцу с письмом, в котором  просил  освободить
его от обязанностей по отделке дома истца в том случае, если ему не  бу-
дет предоставлена "полная свобода действий". Семнадцатого мая истец  от-
ветил:  "Предоставляя  Вам,  согласно  Вашей  просьбе,  полную   свободу
действий, я бы хотел, чтобы Вы уяснили себе, что общая стоимость дома со
всей отделкой, включая Ваше вознаграждение (согласно нашей договореннос-
ти), не должна превышать двенадцати тысяч фунтов". На это письмо  ответ-
чик сообщил восемнадцатого мая следующее: "Если Вам кажется, что в таком
сложном вопросе, как отделка дома, я могу связать себя определенной сум-
мой, то Вы ошибаетесь". Девятнадцатого мая истец ответил следующим обра-
зом: "Я вовсе не хотел сказать, что перерасход суммы, указанной  в  моем
письме, на десять, двадцать и даже пятьдесят фунтов послужит поводом для
каких-либо недоразумений между нами. Вам  предоставлена  полная  свобода
действий в пределах, указанных в нашей переписке, и я надеюсь,  что  при
этих условиях Вы сумеете закончить отделку дома". Двадцатого мая  ответ-
чик написал кратко: "Согласен".
   Завершая отделку, ответчик выдал ряд долговых  обязательств,  которые
довели общую стоимость постройки до суммы в двенадцать  тысяч  четыреста
фунтов, выплаченной истцом полностью. Обратившись в суд,  истец  требует
взыскать с ответчика триста пятьдесят фунтов, то есть перерасход суммы в
двенадцать тысяч пятьдесят фунтов, указанной, по словам истца,  в  пере-
писке как максимум расходов, которые имел право делать ответчик.
   Вопрос, подлежащий разрешению, заключается в том, обязан ли  ответчик
уплатить истцу эту сумму. Я полагаю, что обязан.
   Истец говорил следующее: "Я предоставляю полную свободу действий  для
завершения отделки, при условии, что вы будете держаться в пределах две-
надцати тысяч фунтов. Если сумма окажется превышенной на пятьдесят  фун-
тов, я не буду взыскивать еД с вас; но на дальнейшие  расходы  я  своего
согласия не даю и оплачивать их не стану". Я не уверен, что истец мог бы
действительно отказаться от оплаты контрактов, заключенных  архитектором
от его имени; во всяком случае, он не пошел на это. Он уплатил по счетам
и предъявил ответчику иск, основываясь на имевшейся договоренности.
   Я считаю, что истец вправе требовать с ответчика возмещения указанной
суммы.
   От лица ответчика здесь была  сделана  попытка  доказать,  что  автор
письма никак не ограничивал и не намеревался ограничивать  размеры  зат-
рат. Если это так, я не могу понять, зачем истцу понадобилось проставить
в письме сумму в двенадцать тысяч фунтов и вслед за ней в пятьдесят фун-
тов. Такое толкование лишает этот пункт всякого смысла.  Мне  совершенно
ясно, что в письме от двадцатого мая ответчик выразил согласие на весьма
четко сформулированное предложение, условиям которого он был обязан под-
чиняться.
   Поэтому суд постановляет удовлетворить иск, взыскав с  ответчика  всю
сумму судебных издержек".
   Джемс вздохнул и, нагнувшись, поднял зонтик, с грохотом  упавший  при
словах: "Проставить в письме сумму".
   Высвободив из-под скамьи ноги, он быстро вышел из зала суда, не дожи-
даясь сына, кликнул первый попавшийся закрытый кэб (день был  серенький)
и поехал прямо к Тимоти, где уже  сидел  Суизин.  Ему,  миссис  Септимус
Смолс и тете Эстер Джемс рассказал о суде со всеми подробностями  и,  не
прерывая рассказа, съел две горячие булочки.
   - Сомс держался молодцом, - закончил он, - у него голова хорошо рабо-
тает, Джолиону это не понравится. Дела  Боснии  совсем  плохи:  наверно,
обанкротится, - и, уставившись тревожным взглядом в камин, добавил после
долгой паузы: - Его не было в суде - почему бы это?
   Раздались чьи-то шаги. В малой гостиной показалась  фигура  дородного
человека с пышущим здоровьем кирпичного цвета лицом. Указательный  палец
его резко выделялся на лацкане черного сюртука. Он проговорил  ворчливым
голосом:
   - А, Джемс! Нет, не могу, не могу задерживаться! -  и,  повернувшись,
вышел из комнаты.
   Это был Тимоти.
   Джемс встал с кресла.
   - Вот! - сказал он. - Вот! Я так и предчу...
   Он осекся и замолчал, уставившись в  одну  точку,  словно  перед  ним
только что пронеслось какое-то дурное предзнаменование.

   VI. Сомс приходит с новостями

   Выйдя из суда, Сомс не пошел домой. Ему не хотелось идти в  Сити,  и,
чувствуя потребность поделиться с кем-то своей победой, он  тоже  отпра-
вился на Бэйсуотер-Род, к Тимоти, но прошел всю дорогу пешком, не  торо-
пясь.
   Отец только что уехал; миссис Смолл и тетя  Эстер,  знавшие  уже  все
подробности, встретили его радостно. Он,  наверное,  проголодался  после
всех этих допросов. Смизер сейчас поджарит булочки, его дорогой  батюшка
съел все, что было подано. Пусть ложится на диван с ногами и выпьет  рю-
мочку сливового брэнди. Это так подкрепляет.
   Суизин все ещД сидел в гостиной, он задержался с визитом дольше обыч-
ного, чувствуя, что ему необходимо рассеяться. Услышав  про  брэнди,  он
фыркнул. Ну и молодежь нынче. Печень у него была не в порядке, и  он  не
мог примириться с тем, что кто-то другой пьет сливовое брэнди.
   Суизин почти немедленно собрался уходить, сказав Сомсу:
   - Ну, как жена? Передай, что, если ей станет скучно и захочется  тихо
и мирно пообедать со мной, я угощу еД таким  шампанским,  какое  она  не
каждый день пьет.
   Взирая на Сомса с высоты собственного величия, он стиснул ему  ладонь
своей пухлой желтоватой рукой, словно хотел раздавить всю эту мелкую ры-
бешку, и, выпятив грудь, медленно вышел из гостиной.
   Миссис Смолл и тетя Эстер пришли в ужас. Суизин такой чудак!
   Им самим не терпелось спросить Сомса, как  отнесется  к  исходу  дела
Ирэн, но тетушки знали, что спрашивать нельзя; может быть, он сам скажет
что-нибудь такое, что поможет им разобраться во всей этой истории, зани-
мающей теперь такое большое место в их жизни - истории, которая  невыно-
симо мучила их, потому что говорить о ней не полагалось. Теперь даже Ти-
моти стало все известно, и новость просто катастрофически  подействовала
на его здоровье. А что будет делать Джун? Вот вопрос! Волнующий, опасный
вопрос!
   Они все ещД не могли забыть тот визит старого Джолиона, после которо-
го он так и не появлялся у них; они не могли забыть то ощущение, которое
осталось у всех присутствующих, - ощущение каких-то перемен в семье,  еД
близкого развала.
   Но Сомс не шел им навстречу; положив ногу на ногу, он говорил  о  не-
давно открытой им барбизонской школе. Вот у кого будущее, он уверен, что
со временем на этих барбизонцах удастся хорошо заработать; он уже  обра-
тил внимание на две картины некоего Коро - очаровательные  вещицы;  если
не станут запрашивать, он купит обе - когда-нибудь за них дадут  большие
деньги.
   Миссис Смолл и тетя Эстер не могли не интересоваться  всем  этим,  но
такой способ отделаться от них не совсем им понравился.
   Это очень интересно, чрезвычайно интересно; ведь Сомс прекрасный зна-
ток, уж кто-кто, а он найдет, что сделать с этими картинами; но  что  он
намерен предпринять теперь, после выигрыша дела? Уедет из Лондона, пере-
берется за город или нет?
   Сомс ответил, что ещД не знает; по всей вероятности, они скоро перее-
дут. Он поднялся и поцеловал теток.
   Как только тетя Джули приняла от него эту эмблему расставания, в  ней
произошла какая-то перемена, словно она исполнилась безумной отваги; ка-
залось, что каждая еД морщинка тщится ускользнуть из-под невидимой, ско-
вывающей лицо маски.
   Она выпрямилась во весь свой далеко не маленький рост и заговорила:
   - Я уже давно решилась, милый, и если никто тебе не скажет, я...
   Тетя Эстер прервала еД.
   - Помни, Джули, ты... - еле выговорила она, - ты сама будешь отвечать
за свои слова!
   Миссис Смолл будто не слышала.
   - По-моему, дорогой, ты должен знать,  что  миссис  Мак-Эндер  видела
Ирэн с мистером Босини в Ричмондпарке.
   Тетя Эстер, тоже вставшая с места, снова опустилась на стул и  отвер-
нулась. В самом деле, Джулия слишком уж... Не  надо  было  заводить  при
ней, при Эстер, этот разговор; еле переводя дух от волнения, она  ждала,
что скажет Сомс.
   Он покраснел, и, как всегда, румянец вспыхнул у него где-то на  пере-
носице; подняв руку, он облюбовал один палец, осторожно прикусил  ноготь
и затем процедил сквозь зубы:
   - Миссис Мак-Эндер - злобная дрянь!
   И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.
   По пути на Бэйсуотер-Род, к Тимоти, он обдумал, как надо держать себя
дома. Он пойдет к Ирэн и скажет:
   "Я выиграл процесс и поставил на этом точку. Мне не  хочется  притес-
нять Босини; мы как-нибудь договоримся; я не буду  настаивать.  И  давай
покончим с этим. Мы сдадим дом и уедем от этих туманов, сейчас же  пере-
беремся в Робин-Хилл. Я... я не хотел быть грубым! Дай руку... и..." Мо-
жет быть, она позволит поцеловать себя и забудет все, что было!
   Однако, когда Сомс вышел от Тимоти, намерения его  были  уже  не  так
просты. Подозрения и ревность, тлевшие в нем столько месяцев,  вспыхнули
ярким огнем. Он раз и навсегда положит конец этой истории; он не  позво-
лит смешивать своД имя с грязью! Если она не может или не  хочет  любить
мужа, как это велит ей долг, исполнения которого  он  вправе  требовать,
пусть не обманывает его с кем-то другим! Он так и скажет  ей,  пригрозит
разводом! Это заставит еД образумиться; она не пойдет на развод.  А  что
если... если пойдет? Эта мысль сразила его; до сих пор  он  не  допускал
такой возможности.
   Что если пойдет? Что если она признается?  Как  же  поступить  тогда?
Придется начинать дело о разводе!
   Развод! Произнеся мысленно это слово, расходившееся со всеми  принци-
пами, которые руководили до сих пор его жизнью. Сомс ощутил в нем  пара-
лизующую силу. В этой бесповоротности было что-то страшное. Он  чувство-
вал себя в положении  капитана  корабля,  который  подходит  к  борту  и
собственными руками бросает в море свой самый  драгоценный  груз.  Такая
расточительность казалась ему безумием. Это повредит его работе. Придет-
ся продать дом в Робин-Хилле, на который он истратил столько денег, воз-
лагал такие надежды, и продать в убыток! А она! Она уже не будет принад-
лежать ему, не будет даже носить его фамилию! Она уйдДт из его жизни,  и
он... он никогда больше не увидит еД.
   И, сидя в кэбе, он всю дорогу не мог примириться с мыслью, что никог-
да больше не увидит Ирэн!
   А что если ей не в чем признаваться, может быть, даже сейчас не в чем
признаваться? Благоразумно ли с его стороны заходить так далеко?  Благо-
разумно ли ставить себя в такое положение, если вдруг придется  идти  на
попятный? Исход этого процесса разорит Боснии; разорившемуся терять  не-
чего, но что он может предпринять? Уехать за  границу?  Банкроты  всегда
уезжают за границу. Что они могут предпринять - если они будут вместе  -
без денег? Лучше подождать, посмотреть, какой оборот примут  дела.  Если
понадобится, он установит за ней слежку. Припадок ревности  (словно  ра-
зыгравшаяся зубная боль) снова овладел им; он чуть  не  вскрикнул.  Надо
решить, надо выбрать определенную линию поведения сейчас же - по  дороге
домой. Кэб остановился у подъезда, а Сомс так ничего и не решил.
   Он вошел в дом бледный, с влажными от волнения руками, боясь  увидеть
еД, страстно желая увидеть еД и не зная, что сказать, что сделать.
   Горничная Билсон была в холле и на его вопрос: "Где миссис  Форсайт?"
- ответила, что миссис ушла из дому часов в двенадцать, взяв с собой че-
модан и саквояж.
   Он так круто повернулся, что Билсон не удержала  рукав  его  мехового
пальто.
   - Как? - крикнул он. - Как вы сказали? - но, вспомнив вдруг,  что  не
следует выдавать своД волнение, добавил: - Она просила передать  что-ни-
будь? - и с ужасом поймал на себе испуганный взгляд горничной.
   - Миссис Форсайт ничего не приказала передать, сэр.
   - Ничего? Так, хорошо, благодарю вас. Я не буду обедать дома.
   Горничная ушла, а он, не снимая мехового пальто, подошел к фарфоровой
вазе, стоявшей на резном дубовом сундучке, и стал машинально  перебирать
визитные карточки:

   Мистер и миссис Бэрем Калчер
   Миссис Септимус Смолл
   Миссис Бейнз
   Мистер Соломон Торнуорси
   Лели Беллис
   Мисс Эрмион Беллис
   Мисс Уинифрид Беллис
   Мисс Элла Беллис,

   Кто эти люди? Он, кажется, начинает  забывать  самые  знакомые  вещи.
Слова: "ничего не приказала передать"... "чемодан и саквояж" затеяли иг-
ру в прятки у него в мозгу. Не может быть, чтобы она ничего не оставила!
И, так и не сняв пальто, он взбежал по лестнице, шагая сразу  через  две
ступеньки, как молодожен, который вернулся домой и спешит к жене.
   В комнате Ирэн все было изящное, свежее. Душистое;  все  в  идеальном
порядке. На широкой кровати, покрытой сиреневым шелковым одеялом,  лежал
мешочек для ночной сорочки, вышитый еД собственными руками; ночные туфли
стояли возле самой кровати; край пододеяльника был откинут,  точно  пос-
тель ждала еД прихода.
   На туалете щетки в серебряной оправе и флаконы из несессера - его по-
дарок. Тут просто недоразумение. Какой же саквояж  она  взяла  с  собой?
Сомс подошел к звонку - позвать Биасон, но вовремя  спохватился,  вспом-
нив, что надо делать вид, будто он знает, куда уехала Ирэн, надо  отнес-
тись к этому как к самой обыкновенной вещи и доискаться причин еД отъез-
да собственными силами.
   Он запер дверь на ключ, постарался собраться с мыслями,  но  чувство-
вал, что голова идет кругом; и вдруг из глаз его брызнули слезы.
   Торопливо сбросив пальто, он посмотрел на себя в зеркало.
   Бледное, посеревшее лицо; он налил воды в таз и с лихорадочной  быст-
ротой умылся.
   От серебряных щеток исходил слабый запах эссенции, которой  она  мыла
волосы; и этот запах снова разбудил в нем мучительную ревность.
   Натягивая на ходу пальто, он сбежал вниз и вышел на улицу.
   Но самообладание ещД не покинуло его; идя по Слоун-стрит,  он  приду-
мал, что сказать, если Ирэн не окажется у Босини. А если  она  там?  Его
решимость опять исчезла; он подошел к дому Босини, не зная, что сделать,
если застанет у него Ирэн.
   Конторы в нижних этажах уже кончили работу, и входная дверь была  за-
перта; женщина, открывшая ему, не могла сказать наверное, у себя ли мис-
тер Босини; она не видела его ни сегодня, ни вчера, ни третьего дня; она
уже больше не убирает у него, у него теперь никто не убирает, он...
   Сомс прервал еД, сказав, что пойдет наверх и посмотрит сам.
   Он поднялся по лестнице бледный, с упрямо сжатыми зубами.
   На верхней площадке было темно, дверь оказалась запертой, на его зво-
нок никто не ответил, из квартиры Босини не доносилось ни  звука.  Сомсу
не оставалось ничего другого,  как  сойти  вниз;  он  дрожал  в  меховом
пальто, его сердце сжимал холод. Подозвав кэб, он велел отвезти себя  на
Парк-Лейн.
   Дорогой Сомс старался вспомнить, когда он в последний раз дал ей чек.
У неД должно остаться не больше трехчетырех фунтов, но есть  ещД  драго-
ценности; и мысль о том, сколько денег она может получить за  них,  была
для него утонченной пыткой - хватит обоим на поездку за границу,  хватит
на много месяцев вперед! Он попробовал подсчитать точно; кэб  остановил-
ся, и Сомс вышел, так и не успев ничего подсчитать.
   Дворецкий спросил, приехала ли миссис Сомс, - хозяин  сказал,  что  к
обеду ждут их обоих.
   Сомс ответил:
   - Нет, миссис Форсайт больна.
   Дворецкий выразил сожаление.
   Сомсу показалось, что Уормсон испытующе посмотрел на него; он  вспом-
нил, что не переоделся к обеду, и спросил:
   - Есть гости, Уормсон?
   - Нет, сэр, только мистер и миссис Дарти.
   Сомсу опять показалось, что дворецкий смотрит на него с любопытством.
Он не выдержал:
   - Что вы на меня так смотрите? В чем дело, а?
   Дворецкий покраснел, повесил меховое пальто, пробормотал что-то  вро-
де: "Нет, ничего, сэр, уверяю вас, сэр", - и тихонько вышел.
   Сомс поднялся по лестнице. Пройдя гостиную, не глядя по сторонам,  он
пошел прямо к спальне родителей.
   Джемс стоял боком к двери, вечерний жилет и рубашка подчеркивали вог-
нутые линии его высокой тощей фигуры. Опустив голову, прижав  одной  пу-
шистой бакенбардой съехавший набок белый галстук, сосредоточенно  нахму-
рив брови, выпятив губы, он застегивал жене верхние  крючки  лифа.  Сомс
остановился; у него перехватило дыхание, то ли от того, что он так быст-
ро взбежал по лестнице, то ли от каких-то других причин. Его... его  ни-
когда... никогда не просили...
   Он услышал голос отца, приглушенный, точно во рту у него были  булав-
ки: "Кто это? Кто там? Что нужно?" Голос матери: "Фелис, застегните, по-
жалуйста, мистер Форсайт так копается".
   Он приложил руку к горлу и сказал хрипло:
   - Это я. Сомс!
   С чувством благодарности он уловил нежные и удивленные нотки в голосе
Эмили: "Что ты, дорогой?" - и голос Джемса,  оставившего  свою  возню  с
крючками: "Сомс! Почему ты пришел наверх? Ты нездоров?"
   Он ответил машинально: "Нет, здоров", - посмотрел на них и почувство-
вал, что не может сказать о случившемся.
   Джемс, всегда готовый разволноваться, начал:
   - Ты плохо выглядишь. Простудился, должно быть, это все печень.  Мама
даст тебе...
   Но Эмили спокойно перебила его:
   - Ты с Ирэн?
   Сомс покачал головой.
   - Нет, - сказал он, запинаясь, - она... она ушла от меня!
   Эмили отвернулась от зеркала. ЕД высокая, полная фигура сразу утрати-
ла свою величавость, и когда она подбежала  к  Сомсу,  в  ней  появилось
что-то очень человечное.
   - Мальчик мой! Дорогой мальчик!
   Она прижалась губами к его лбу, погладила ему руку.
   Джемс тоже повернулся к сыну; лицо его будто сразу постарело.
   - Ушла? - сказал он. - То есть как - ушла? Ты мне никогда не говорил,
что она собирается уходить.
   Сомс ответил угрюмо:
   - Откуда же я мог знать? Что теперь делать?
   Джемс заходил взад и вперед по комнате; без сюртука он был  похож  на
аиста.
   - Что делать! - бормотал он. - Почем я знаю, что делать?  Какой  толк
спрашивать меня? Мне никогда ничего не рассказывают, а потом приходят  и
спрашивают, что делать! Ну, что я могу сказать! Вот мама, вот она стоит:
что же она ничего не скажет? А я могу сказать только  одно:  надо  найти
еД.
   Сомс улыбнулся; его обычная высокомерная улыбка никогда  не  казалась
такой жалкой.
   - Я не знаю, куда она ушла, - ответил он.
   - Не знаешь, куда она ушла? - повторил Джемс. - То есть как же так не
знаешь? Где же она, по-твоему? Она ушла к Босини, вот она куда  ушла.  Я
так и знал, чем все это кончится.
   В долгом молчании, наступившем вслед за этим.  Сомс  чувствовал,  как
мать сжимает ему руку. И дальнейшее прошло мимо Сомса, словно  его  спо-
собность мыслить и действовать уснула крепким сном.
   Лицо Джемса, красное, перекошенное, будто он готов был  расплакаться,
и слова, прорывавшиеся у него сквозь душевную боль:
   - Будет скандал; я всегда это говорил! - потом пауза, потом: - Что же
вы оба молчите?
   И голос Эмили, спокойный, чуть презрительный:
   - Полно, Джемс! Сомс сделает все что можно.
   И Джемс, опустив глаза, упавшим голосом:
   - Я ничем не могу помочь; я старик. Только не торопись, мой  мальчик,
обдумай все хорошенько.
   И снова голос матери:
   - Сомс сделает все, чтобы вернуть еД. Не будем говорить  об  этом.  Я
уверена, что все уладится.
   И Джемс:
   - Не знаю, как это можно уладить. Если только она не уехала с Босини,
мой совет тебе: нечего еД слушать, разыщи и приведи еД назад.
   ЕщД раз Сомс почувствовал, как мать гладит ему руку в знак одобрения,
и, словно повторяя священную клятву, он пробормотал сквозь зубы:
   - Разыщу!
   Втроем они сошли в гостиную. Там уже  сидели  дочери  и  Дарти;  будь
здесь Ирэн, семья была бы в полном составе.
   Джемс опустился в кресло и, если не считать холодного приветствия  по
адресу Дарти, которого он и презирал и боялся, как человека, вечно сидя-
щего без денег, не вымолвил ни слова до самого обеда. Сомс тоже  молчал;
одна только Эмили - женщина спокойная и мужественная - вела беседу с Уи-
нифрид о каких-то пустяках. Никогда ещД в еД манерах и разговоре не было
столько выдержки, как в этот вечер.
   Так как о бегстве Ирэн решено было молчать, никто из семьи не  обсуж-
дал вопроса, что предпринять дальше. Не могло быть сомнений, как  это  и
выяснилось из толков о дальнейших событиях, что совет Джемса: "Нечего еД
слушать, разыщи и приведи еД назад!" - считался вполне разумным всеми  -
за редкими исключениями - не только на Парк-Лейн, но и у Николаев,  и  у
Роджера, и у Тимоти. Такой совет встретил бы  одобрение  всех  Форсайтов
Лондона, не высказавшихся по этому поводу только потому, что они  стояли
в стороне от событий.
   Несмотря на все труды Эмили, обед, который подавали Уормсон и  лакей,
прошел почти в полном молчании. Дарти сидел надутый и пил все, что попа-
далось под руку; сестры вообще редко разговаривали друг с другом.  Джемс
раз только спросил, где Джун и что она сейчас делает. Никто не мог отве-
тить на этот вопрос. Он снова погрузился в мрачное  раздумье.  И  только
когда Уинифрид рассказала, что маленький Публиус подал нищему  фальшивую
монетку, Джемс просветлел.
   - А! - воскликнул он. - Сообразительный  мальчишка.  Из  него  выйдет
толк, если он и дальше так пойдет. Умный мальчик, одно могу сказать!
   Но это был только проблеск.
   Блюда торжественно следовали одно за другим, электричество сияло  над
столом, оставляя, однако, в тени главное украшение комнаты, так называе-
мую "марину" Тернера, на которой были изображены главным образом  снасти
и гибнущие в волнах люди. Появилось шампанское, потом бутылка  доистори-
ческого портвейна Джемса, поданные словно ледяной рукой скелета.
   В десять часов Сомс ушел; на вопросы об Ирэн ему дважды пришлось  от-
говориться еД нездоровьем; он боялся, что больше не выдержит. Мать поце-
ловала его долгим нежным поцелуем, он пожал ей руку, чувствуя, как тепло
приливает к щекам. Он шел навстречу холодному ветру, с печальным свистом
вылетавшему из-за поворотов улиц; шел под ясным, серым, как  сталь,  не-
бом, усыпанным звездами. Он не замечал ни студеного приветствия зимы, ни
шелеста свернувшихся от холода платановых листьев, ни продажных  женщин,
которые пробегали мимо, кутаясь в облезлые меховые горжетки; не  замечал
бродяг, торчавших на углах с посиневшими от стужи лицами.  Зима  пришла!
Но Сомс торопился домой, погруженный в свои  мысли;  руки  его  дрожали,
открывая сплетенный из позолоченной проволоки почтовый ящик, куда письма
попадали сквозь прорезь в дверях.
   От Ирэн - ничего.
   Он прошел в столовую; камин горел ярко, его  кресло  было  придвинуто
поближе к огню, домашние туфли приготовлены, на столике - винный  погре-
бец и резной деревянный ящичек с папиросами; постояв минуты две, он  по-
тушил свет и поднялся наверх. У него тоже горел камин, но в  еД  комнате
было темно и холодно. В эту комнату и вошел Сомс.
   Он зажег все свечи и долго ходил  взад  и  вперед  между  кроватью  и
дверью. Он не мог свыкнуться с мыслью, что она на самом деле ушла от не-
го, и, словно все ещД надеясь  найти  хоть  записку,  хоть  какое-нибудь
объяснение, какуюнибудь разгадку той тайны, которая окружала его  семей-
ную жизнь, принялся рыться во всех уголках, открывать один за другим все
ящики.
   Вот еД платья; он любил, когда она была хорошо одета, даже  настаивал
на этом - из платьев взято совсем немного: два-три, не больше; и, выдви-
гая ящик за ящиком, он убеждался, что белье и шелковые вещи все остались
на месте.
   В конце концов, может быть, это просто каприз, ей захотелось  переме-
нить обстановку, уехать на несколько дней к морю. Если это так, если она
вернДтся, он никогда больше не повторит того, что случилось в  ту  злос-
частную ночь, никогда больше не осмелится на такой  поступок,  хотя  это
была еД обязанность, еД супружеский долг, хотя она принадлежит  ему.  Он
никогда больше не осмелится на такой поступок. Она просто потеряла голо-
ву, не сознает, что делает.
   Сомс нагнулся над ящиком, где она хранила драгоценности; ящик был  не
заперт, он выдвинул его; в шкатулке торчал ключик. Это удивило Сомса, но
потом он сообразил, что шкатулка, должно быть, пустая. Он поднял крышку.
   Но шкатулка была отнюдь не пустая. В зеленых бархатных гнездышках ле-
жали все его подарки - даже часы, а в отделении для часов торчала  треу-
гольная записка, на которой он узнал почерк Ирэн:
   "Сомсу Форсайту.
   Я, кажется, не взяла с собой ни Ваших  подарков,  ни  подарков  Вашей
родни". И это было все. Он смотрел на  фермуары  и  браслеты,  усыпанные
бриллиантами и жемчугом, на плоские золотые часики с крупным бриллиантом
и сапфирами, на цепочки, кольца, разложенные по отделениям, и слезы  ли-
лись у него из глаз и капали в шкатулку.
   Ни один поступок, который она могла совершить, который уже совершила,
не показал бы ему с такой ясностью все значение еД ухода.  На  мгновение
Сомс, может быть, понял все, что следовало понять, понял, что она  нена-
видела его, ненавидела все эти годы, что во всем, в  каждой  мелочи  они
были, как люди совершенно разных миров, что для него не было никакой на-
дежды ни в будущем, ни в прошлом; понял даже, что она страдала,  что  еД
надо жалеть.
   В это мгновение он предал в себе Форсайта - забыл самого  себя,  свои
интересы, свою собственность, был способен на любой поступок; он поднял-
ся в чистые высоты бескорыстия и непрактичности.
   Такие мгновения проходят быстро.
   И, точно смыв с себя слезами скверну  малодушия,  Сомс  встал,  запер
шкатулку и медленно, весь дрожа, понес еД к себе в комнату.

   VII. ПОБЕДА ДЖУН

   Джун ждала, когда "пробьет еД час", а пока  что  и  утром  и  вечером
просматривала нудные газетные столбцы, удивляя  старого  Джолиона  своим
усердием; когда же час еД пробил, она принялась  действовать  сразу,  со
всем упорством, свойственным еД натуре.
   В памяти Джун навсегда останется то утро, когда она наконец прочла  в
"Таймсс" под заголовком "XIII зал суда - судья Бентем", что  дело  "Фор-
сайт против Боснии" назначено к слушанию.
   Как игрок, который бросает на стол последнюю монету,  она  приготови-
лась поставить на эту карту все; возможность поражения не входила  в  еД
расчеты. Трудно сказать, как она узнала, что дело Боснии безнадежно (ес-
ли только ей не помогло чутье любящей женщины), но все еД  планы  строи-
лись именно на этой уверенности.
   В половине двенадцатого Джун уже сидела на галерее в XIII зале  суда,
а вышла она оттуда, когда разбор дела "Форсайт против Боснии"  кончился.
Отсутствие Босини не встревожило еД; она почему-то предчувствовала,  что
он не станет защищаться. Выслушав приговор, Джун быстро сошла вниз, взя-
ла кэб и поехала на Слоун-стрит.
   Она отворила незапертую входную дверь и прошла  мимо  контор  в  трех
первых этажах, никем не замеченная; трудности начались только наверху.
   На еД звонок никто не ответил; надо было решать, сойти ли к  приврат-
нице и попросить у неД ключ от квартиры Босини или терпеливо стоять око-
ло двери и надеяться, что никто не увидит еД там. Она выбрала последнее.
   Простояв с четверть часа на холодной площадке, она вспомнила, что Бо-
сини обыкновенно оставлял ключ от квартиры под циновкой. Она поискала  и
нашла его. Несколько минут Джун колебалась; наконец вошла, оставив дверь
открытой, чтобы всякий мог увидеть, что она здесь по делу.
   Это была уже не та Джун, которая вся дрожа приходила сюда пять  меся-
цев тому назад; страдания и внутренняя ломка сделали еД  менее  чувстви-
тельной; она столько времени обдумывала свой приход сюда,  обдумывала  с
такой тщательностью, что все страхи остались позади.  На  этот  раз  она
добьется своего, потому что помощи ждать уже не от кого.
   Словно самка зверя, охраняющая свой выводок, - маленькая,  проворная,
- она ни минуты не стояла на месте, ходила - от стены к стене, от окна к
двери, притрагивалась то к одной, то к другой вещи. Всюду лежал слой пы-
ли, комнату, должно быть, не убирали уже несколько недель, и Джун, гото-
вая подметить все, что могло бы подкрепить еД надежду,  догадалась,  что
ради экономии ему пришлись отказаться от прислуги.
   Она заглянула в спальню: постель была постлана коекак,  должно  быть,
неумелыми мужскими руками. Чутко  прислушиваясь,  она  вошла  и  открыла
шкаф. Несколько сорочек, воротнички, пара грязных ботинок - даже  одежды
в комнате почти не было.
   Джун тихо вернулась в гостиную и только  теперь  заметила  отсутствие
всех тех вещей, которыми он так дорожил. Стенные часы - память матери, -
бинокль, висевший прежде над диваном; две очень ценные гравюры с  видами
Хэрроу, где учился его отец, и, наконец, японская ваза - еД  собственный
подарок. Все это исчезло; и, несмотря на гнев, поднимавшийся в  ней  при
мысли, что жизнь так круто обошлась с ним,  в  исчезновении  этих  вещей
Джун видела хорошее предзнаменование.
   Но в ту минуту, когда Джун посмотрела туда, где стояла раньше  японс-
кая ваза, она почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увиде-
ла в открытых дверях Ирэн.
   Минуту они молча смотрели друг на друга; потом Джун шагнула вперед  и
протянула руку. Ирэн не взяла еД.
   Не получив ответа на своД приветствие. Джун спрятала руку  за  спину.
Глаза еД сверкнули гневом; она ждала, когда Ирэн  заговорит;  и  сколько
ревности, сколько подозрений и любопытства было в еД  глазах,  разгляды-
вавших каждую черточку лица подруги, еД костюм и фигуру!
   На Ирэн была серая меховая шубка; из-под дорожной шапочки  выбивалась
на лоб золотистая прядь волос. Лицо, тонувшее в мягком пушистом воротни-
ке, казалось маленьким, как у ребенка.
   Джун раскраснелась, а у Ирэн щеки были  иззябшие  и  желтоватые,  как
слоновая кость. Под глазами залегли темные тени. В руках она держала бу-
кетик фиалок.
   Ирэн смотрела на Джун не улыбаясь; и девушка, вопреки вспыхнувшему  в
ней гневу, снова почувствовала былое очарование этих больших, устремлен-
ных на неД темных глаз.
   В конце концов Джун заговорила первая:
   - Зачем вы пришли сюда? - но, почувствовав, что тот же  самый  вопрос
задан и ей, добавила: - Этот ужасный процесс... я пришла сказать, что он
проиграл дело.
   Ирэн молчала, по-прежнему глядя ей прямо в лицо, и девушка крикнула:
   - Что же вы молчите, как каменная?
   Ирэн ответила с легким смешком:
   - Я бы хотела окаменеть.
   Но Джун отвернулась от неД.
   - Молчите! - крикнула она. - Не надо! Я не хочу слушать!  Я  не  хочу
знать, зачем вы пришли. Я ничего не хочу слушать! - и, словно  беспокой-
ный дух, заметалась по комнате. Вдруг у неД вырвалось: - Я  пришла  пер-
вая. Мы не можем оставаться здесь вдвоем.
   Улыбка промелькнула на лице Ирэн и погасла, как искра. Она не  двину-
лась. И тут Джун почувствовала в мягкости и  неподвижности  этой  фигуры
какую-то отчаянную решимость, что-то непреодолимое, грозное. Она  сорвал
с головы шляпу и, приложив руки ко лбу, провела ими по пышным  бронзовым
волосам.
   - Вам не место здесь! - крикнула она вызывающе.
   Ирэн ответила:
   - Мне нигде нет места.
   - Что это значит?
   - Я ушла от Сомса. Вы всегда этого хотели.
   Джун зажала уши.
   - Не надо! Я ничего не хочу слушать, я ничего не хочу знать. Я не мо-
гу бороться с вами! Что же вы стоите? Что же вы не уходите?
   Губы Ирэн дрогнули; она как будто прошептала:
   - Куда мне идти?
   Джун отвернулась. Из окна ей были видны часы на улице. Скоро  четыре.
Он может прийти каждую минуту. Она оглянулась через плечо, и лицо еД бы-
ло искажено гневом.
   Но Ирэн не двигалась; еД руки, затянутые в перчатки, вертели и  тере-
били букетик фиалок.
   Слезы ярости и разочарования заливали щеки Джун.
   - Как вы могли прийти! - сказала она. - Хороший же вы друг!
   Ирэн опять засмеялась. Джун поняла, что сделала неправильный  ход,  и
громко заплакала.
   - Зачем вы пришли? - промолвила она сквозь рыдания. - Вы разбили  мою
жизнь и ему хотите разбить!
   Губы Ирэн задрожали; в еД глазах, встретившихся с глазами Джун,  была
такая печаль, что девушка вскрикнула среди рыданий:
   - Нет, нет!
   Но Ирэн все ниже и ниже опускала голову.  Она  повернулась  и  быстро
вышла из комнаты, пряча губы в букетик фиалок.
   Джун подбежала к двери. Она слышала, как шаги становятся все глуше  и
глуше, и крикнула:
   - Вернитесь, Ирэн! Вернитесь! Вернитесь!
   Шаги замерли...
   Растерявшаяся, измученная, девушка остановилась на  площадке.  Почему
Ирэн ушла, оставив победу за ней? Что это значит? Неужели она решила от-
казаться от него? Или...
   Мучительная неизвестность терзала Джун... Босини не приходил...
   Около шести часов вечера старый Джолион вернулся домой от  сына,  где
теперь он почти ежедневно проводил по нескольку часов,  и  справился,  у
себя ли внучка. Узнав, что Джун пришла совсем недавно, он послал за ней.
   Старый Джолион решил рассказать Джун о своем примирении с  еД  отцом.
Что было, то прошло. Он не хочет жить один, или почти один, в этом  гро-
мадном доме; он сдаст его и подыщет для сына  другой,  за  городом,  где
можно будет поселиться всем вместе. Если Джун не захочет переезжать,  он
даст ей средства, пусть живет одна. Ей это будет безразлично, она  давно
уже отошла от него.
   Когда Джун спустилась вниз, лицо  у  неД  было  осунувшееся,  жалкое,
взгляд напряженный и трогательный. По своему обыкновению, она устроилась
на ручке его кресла, и то, что старый Джолион сказал ей, не имело ничего
общего с ясными, вескими, холодными словами, которые  он  с  такой  тща-
тельностью обдумал заранее. Сердце его сжалось,  как  сжимается  большое
сердце  птицы,  когда  птенец  еД  возвращается  в  гнездо  с  подбитыми
крыльями. Он говорил через силу, словно признаваясь, что сошел  в  конце
концов со стези добродетели и наперекор всем здравым принципам  поддался
естественному влечению.
   Старый Джолион как будто боялся, что, высказав свои намерения, он по-
даст плохой пример внучке; и, подойдя к самому  главному,  изложил  свои
соображения на тот счет, что "если ей не понравятся его планы, пусть жи-
вет, как хочет", в самой деликатной форме.
   - И если, родная, - сказал он, - ты почему-нибудь не уживешься с  ни-
ми, что ж, я все улажу. Будешь жить, как тебе захочется. Мы подыщем  ма-
ленькую квартирку в городе, ты там устроишься, а я буду наезжать к тебе.
Но дети, - добавил он, - просто очаровательные.
   И вдруг посреди таких серьезных, но  довольно  прозрачных  объяснений
причин, заставивших его переменить политику, старый Джолион подмигнул:
   - То-то будет сюрприз нашему чувствительному Тимоти. Уж этот юноша не
смолчит, голову даю на отсечение.
   Джун слушала молча. Она сидела на ручке кресла, выше деда,  и  старый
Джолион не видел еД лица. Но вот он почувствовал на своей щеке еД теплую
щеку и понял, что во всяком случае тревожиться по поводу еД отношения  к
такой новости нет нужды. Мало-помалу он расхрабрился.
   - Ты полюбишь отца - он хороший, - сказал старый Джолион.  -  Замкну-
тый, но ладить с ним нетрудно. Вот сама увидишь, он художник,  художест-
венная натура и все такое прочее.
   И старый Джолион вспомнил о десятке, примерно, акварелей, хранившихся
у него в спальне под замком; с тех пор как у сына появилась  возможность
стать собственником, отец уже не считал их такой ерундой.
   - Что же касается твоей... твоей мачехи, -  сказал  он,  с  некоторым
трудом выговаривая это слово, - то она очень достойная женщина, немножко
плаксивая, пожалуй, по очень любит Джо. А дети, - повторил он,  и  слова
эти прозвучали музыкой среди его торжественных самооправданий, - дети  -
просто прелесть.
   Джун не знала, что в этих словах воплощалась его нежная любовь к  де-
тям, ко всему слабому, юному, любовь, которая когда-то заставила старого
Джолиона бросить сына ради такой крошки, как она, и теперь, с новым  по-
воротом колеса, отнимала у нес деда.
   Но старого Джолиона уже беспокоило  еД  молчание,  и  он  нетерпеливо
спросил:
   - Ну, что же ты скажешь?
   Джун соскользнула на пол; теперь настал еД черед говорить. Она увере-
на, что все получится замечательно; никаких затруднений и быть не может,
и ей совершенно все равно, что скажут другие.
   Старого Джолиона передернуло. Гм! Значит, говорить все-таки будут.  А
ему казалось, что после стольких лет уже и говорить не о чем. Что ж! Ни-
чего не поделаешь! Однако он не одобрял отношения  внучки  к  тому,  что
скажут люди: она должна считаться с этим.
   И все же старый Джолион промолчал. Ощущения ею были  слишком  сложны,
слишком противоречивы.
   Да, продолжала Джун, ей совершенно все равно; какое кому дело? Но  ей
бы хотелось только одного, - и, чувствуя, как она  прижимается  щекой  к
его коленям, старый Джолион понял, что тут дело нешуточное.  Раз  уж  он
решил купить дом за городом, пусть купит - ну, ради неД -  этот  замеча-
тельный дом Сомса в Робин-Хилле. Он совсем готов, он  просто  великолеп-
ный, и все равно там никто не будет жить теперь. Как им хорошо  будет  в
Робин-Хилле!
   Старый Джолион уже был начеку. Разве этот "собственник" не собирается
жить в новом доме? С некоторых пор он только так и называл Сомса.
   Нет, сказала Джун, не собирается; она знает, что не собирается.
   Откуда она знает?
   Этого Джун не могла сказать, но она знала. Знала почти наверное.  Ни-
чего другого и быть не может: все так изменилось. Слова Ирэн  звучали  у
неД в ушах: "Я ушла от Сомса. Куда мне идти?"
   Но Джун ничего не сказала об этом.
   Если бы только дедушка купил дом и заплатил по этому злополучному ис-
ку, которого никто не смел предъявлять Филу! Это самое лучшее, что можно
придумать, тогда все, все уладится.
   И Джун прижалась губами ко лбу деда и крепко поцеловала его.
   Но старый Джолион отстранился от еД ласки, на лице его  появилось  то
строгое выражение, с которым он всегда приступал к  делам.  Он  спросил,
что она такое задумала. Тут что-то не то, она виделась с Босини?
   Джун ответила:
   - Нет, но я была у него.
   - Была у него? С кем?
   Джун твердо смотрела ему в глаза.
   - Одна. Он проиграл дело. Мне все равно, хорошо или плохо я  поступи-
ла. Я хочу помочь ему и помогу.
   Старый Джолион снова спросил:
   - Ты видела Босини?
   Взгляд его, казалось, проникал ей в самую душу.
   И Джун снова ответила:
   - Нет; его не было дома. Я ждала, но он не пришел.
   Старый Джолион облегченно завозился в кресле. Она поднялась и посмот-
рела на него; такая хрупкая, легкая, юная, но сколько твердости, сколько
упорства! И, несмотря на всю свою тревогу и раздражение, старый  Джолион
не мог нахмуриться в ответ на еД пристальный  взгляд.  Он  почувствовал,
что внучка победила, что вожжи выскользнули у него из рук,  почувствовал
себя старым, усталым.
   - А! - проговорил он наконец. - Ты наживешь себе  беду  когда-нибудь.
Всегда хочешь поставить на своем.
   И, не устояв перед желанием пофилософствовать, добавил:
   - Такой ты родилась, такой и умрешь.
   И он, который во всех сношениях с деловыми людьми, с членами  правле-
ний, с Форсайтами всех родов и оттенков и с теми, кто не был Форсайтами,
всегда умел поставить на своем, посмотрел на упрямицу внучку с  грустью,
ибо в ней старый Джолион чувствовал то качество, которое  сам  бессозна-
тельно ценил превыше всего на свете.
   - А ты знаешь, какие идут разговоры? - медленно сказал он.
   Джун вспыхнула.
   - Да... нет! Знаю... нет, не знаю, мне все равно!
   И она топнула ногой.
   - Мне кажется, - сказал старый Джолион, опустив глаза, - что он  тебе
и мертвый будет нужен.
   И после долгого молчания заговорил опять:
   - Что же касается покупки дома, ты просто сама не знаешь,  что  гово-
ришь.
   Джун заявила, что знает. Если  он  захочет  купить,  то  купит.  Надо
только оплатить его стоимость.
   - Стоимость! Ты ничего не понимаешь в таких делах. И  я  не  пойду  к
Сомсу, я не желаю иметь дела с этим молодым человеком.
   - И не надо; поговори с дядей Джемсом. А если не сможешь купить  дом,
то заплати по иску. Он в ужасном положении - я знаю, я видела. Возьми из
моих денег.
   В глазах старого Джолиона промелькнул насмешливый огонек.
   - Из твоих денег? Недурно! А ты что будешь делать  без  денег,  скажи
мне на милость?
   Но втайне мысль о возможности отвоевать дом у Джемса и его  сына  уже
начала занимать старого Джолиона, На Форсайтской Бирже  ему  приходилось
слышать много разговоров об этой постройке,  много  весьма  сомнительных
похвал. В доме, пожалуй, "чересчур много художества", но место  прекрас-
ное. Отнять у "собственника" то, с чем он так носился, - это  же  победа
над Джемсом, веское доказательство, что он тоже сделает Джо  собственни-
ком, поможет ему занять подобающее положение, закрепит за  ним  место  в
обществе. Справедливое воздаяние всем, кто осмелился  считать  его  сына
жалким нищим, парией.
   Так, посмотрим, посмотрим. Может быть, ничего и не выйдет; он не  на-
мерен платить бешеные деньги, но если цена окажется сходной, что ж,  мо-
жет быть, он и купит.
   А втайне, в глубине души, старый Джолион знал, что не сможет отказать
ей.
   Но он ничем не выдал себя. Он подумает - так было сказано Джун.

   VIII. УХОД БОСИНИ

   Старый Джолион никогда не принимал поспешных решений; по всей вероят-
ности, он долго раздумывал бы о покупке дома в Робин-Хилле, если  бы  не
понял по лицу Джун, что она не оставит его в покое.
   На другой же день за завтраком Джун спросила, к  какому  часу  велеть
подавать карету.
   - Карету? - сказал он невинным тоном. - Зачем? Я никуда не собираюсь.
   Она ответила:
   - Надо выехать пораньше, а то дядя Джемс уедет в Сити.
   - Джемс? Зачем мне Джемс?
   - А дом? - Джун сказала это таким тоном, что притворяться дальше  уже
не имело смысла.
   - Я ещД ничего не решил, - ответил он.
   - Надо решить. Надо решить, дедушка, подумай обо мне.
   Старый Джолион проворчал:
   - О тебе? Я всегда о тебе думаю, а вот ты никогда о себе  не  подума-
ешь, а надо бы подумать, чем все это кончится. Хорошо, вели подать к де-
сяти.
   В четверть одиннадцатого старый Джолион уже ставил свой зонтик в хол-
ле на Парк-Лейн - с пальто и цилиндром он решил не расставаться;  сказав
Уормсону, что ему нужно поговорить с хозяином, он прошел в  кабинет,  не
дожидаясь доклада, и сел там.
   Джемс был в столовой  и  разговаривал  с  Сомсом,  который  зашДл  на
Парк-Лейн ещД до завтрака. Услышав, кто приехал, Джемс  беспокойно  про-
бормотал:
   - Интересно, что ему понадобилось?
   И поднялся.
   - Ты только не торопись, - сказал он Сомсу. - Прежде всего  надо  ра-
зузнать, где она, - я заеду к Стэйнеру; они молодцы; уж если Стэйнер  не
найдет, то на других и надеяться нечего, - и вдруг, в порыве  необъясни-
мой нежности, пробормотал себе под нос: - Бедняжка! Просто  не  знаю,  о
чем она думала! - и вышел, громко сморкаясь.
   Старый Джолион не поднялся навстречу брату, а, протянув  руку,  обме-
нялся с ним форсайтским рукопожатием.
   Джемс тоже подсел к столу и подпер голову ладонью.
   - Как поживаешь? - сказал он. - Последнее время тебя совсем не видно.
   Старый Джолион пропустил это замечание мимо ушей.
   - Как Эмили? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Я зае-
хал по делу Боснии. Говорят, этот дом, который  он  выстроил,  стал  вам
обузой?
   - Первый раз слышу, - сказал Джемс. - Я знаю, что он проиграл дело и,
наверное, разорится теперь.
   Старый Джолион не преминул воспользоваться этим.
   -  Да,  наверно,  -  согласился  он,  -  но  если  Боснии  разорится,
"собственнику", то есть Сомсу, это недешево станет. Я думаю вот  о  чем:
раз уж он не собирается жить там...
   Поймав на себе удивленным и подозрительный взгляд Джемса,  он  быстро
заговорил дальше:
   - Я ничего не желаю знать; вероятно, Ирэн отказалась туда ехать - ме-
ня это не касается. Я подыскиваю загородный  дом  где-нибудь  поближе  к
Лондону, и если ваш подойдет, что ж, может быть, я его и куплю за разум-
ную цену.
   Джемс слушал с чувством сомнения, недоверия и облегчения,  к  которым
примешивался и страх - а не кроется ли тут чего-нибудь? - и остаток  бы-
лой веры в порядочность и здравый смысл старшего брата. Волновала его  и
мысль о том, насколько старому Джолиону известны последние события и  от
кого он мог узнать о них. И в нем зашевелилась слабая надежда:  если  бы
Джун порвала с Босини, Джолион вряд ли захотел бы помочь ему.  Джемс  не
знал, что и подумать, но, не желая показывать  своД  замешательство,  не
желая выдавать себя, сказал:
   - Говорят, ты изменил завещание в пользу сына?
   Никто ему этого не говорил; Джемс просто сопоставил два факта: встре-
чу со старым Джолионом в обществе сына и внучат и то, что завещание  его
уже не хранилось в конторе "Форсайт, Бастард и Форсайт". Выстрел попал в
цель.
   - Кто тебе сказал?
   - Право, не помню, - ответил Джемс, - я всегда забываю фамилии,  знаю
только, что слышал от кого-то. Сомс истратил кучу  денег  на  этот  дом;
вряд ли он захочет продавать его по дешевке.
   - Ну, - сказал старый Джолион, - если Сомс воображает,  что  я  стану
платить бешеные деньги, она сильно ошибается. Я не имею возможности  так
швыряться деньгами, как он. Пусть попробует продать с торгов, посмотрим,
сколько ему дадут. Говорят, это такой дом, который не всякий купит.
   Джемс, в глубине души разделявший это мнение, ответил:
   - Да, это вилла. Сомс здесь; если хочешь, поговори с ним.
   - Нет, - сказал старый Джолион, - это преждевременно; и  вообще  вряд
ли у нас что-нибудь выйдет, судя по такому началу.
   Джемс струхнул: когда речь шла о точных цифрах  коммерческой  сделки,
он был уверен в себе, так как имел дело с фактами, а  не  с  людьми;  но
предварительные переговоры, вроде тех, которые велись сейчас, нервирова-
ли его - он никогда не знал, где и как нужно остановиться.
   - Я сам ничего не знаю, - сказал он. - Сомс  мне  никогда  ничего  не
рассказывает; я думаю, он заинтересуется этим; весь вопрос в цене.
   - Вот оно что?! - сказал старый Джолион. - Ну, мне одолжений не  нуж-
но!
   И сердито надел цилиндр.
   Дверь отворилась, появился Сомс.
   - Там пришел полисмен, - сказал он, криво улыбнувшись,  -  спрашивает
дядю Джолиона.
   Старый Джолион сурово посмотрел на него, а Джемс сказал:
   - Полисмен? Ничего не понимаю. Впрочем, ты, верно, знаешь, -  добавил
он, подозрительно глядя на старого Джолиона. - Поговори с ним.
   Полицейский инспектор стоял в холле и вялыми бесцветными глазами пос-
матривал из-под тяжелых век  на  прекрасную  старинную  мебель,  которую
Джемс приобрел на знаменитой распродаже у Мавроджано на Портменсквер.
   - Брат ждет вас, - сказал Джемс.
   Инспектор почтительно приложил два пальца к фуражке и прошел в комна-
ту.
   Джемс посмотрел ему вслед, почему-то заволновавшись.
   - Что ж, - сказал он Сомсу, - надо подождать, узнаем, что  ему  надо.
Дядя говорил со мной относительно дома.
   Он вернулся вместе с Сомсом в столовую, но никак не мог успокоиться.
   - Что ему понадобилось? - снова пробормотал он.
   - Кому? - спросил Сомс. - Инспектору? Он  был  на  Стэнхоп-Гейт,  его
послали сюда - вот все, что я знаю. Не иначе, как дядин "сектант" прово-
ровался.
   Но, несмотря на внешнее спокойствие, Сомсу тоже было не по себе.
   Через десять минут появился старый Джолион.
   Он подошел к столу и молча остановился, поглаживая длинные седые усы.
Джемс смотрел на него с открытым ртом: он никогда ещД не видел брата та-
ким, как сейчас.
   Старый Джолион поднял руку и медленно сказал:
   - Боснии попал в тумане под колеса, раздавлен насмерть, - и, переведя
на брата и племянника свой глубокий взгляд, добавил: - Ходят слухи о са-
моубийстве.
   У Джемса отвисла челюсть.
   - Самоубийство? Почему?
   Старый Джолион сурово ответил:
   - Кому же это знать, как не тебе с сыном!
   И Джемс смолчал.
   У всех людей преклонного возраста, даже у всех Форсайтов, было  много
тяжелых минут в жизни. Случайный прохожий, который видит их  закутанными
в пелену обычаев, богатства, комфорта, никогда бы не заподозрил,  что  и
на их пути ложатся черные тени. У каждого человека преклонного  возраста
- даже у сэра Уолтера Бентема - мысль о самоубийстве хоть раз, а  возни-
кала где-то в преддверии души, останавливалась на пороге, и  только  ка-
каянибудь "случайность, или смутный страх, или последняя надежда не поз-
воляли ей переступить его. Трудно Форсайту  окончательно  отказаться  от
собственности. Трудно, очень трудно! Редко идут они на такой шаг,  может
быть, даже никогда не идут; и все же как близки подчас бывают они к это-
му!
   Даже Джемс! И вдруг, запутавшись в вихре мыслей, он воскликнул:
   - Стойте! Я же читал вчера в газетах: "Несчастный случай во время ту-
мана". Никто не знал его фамилии!
   В смятении он переводил глаза с одного лица на другое, но инстинктив-
но не хотел ни на одну минуту поверить слухам о самоубийстве. Он не  ос-
меливался допустить эту мысль, которая противоречила всем его интересам,
интересам его сына, интересам всех Форсайтов. Он боролся с  ней;  и  так
как натура Джемса всякий раз совершенно бессознательно отвергала то, что
нельзя было принять с полной гарантией безопасности, он мало-помалу пре-
возмог свои страхи. Несчастный случай! Ничего другого и быть не могло!
   Старый Джолион прервал его размышления:
   - Смерть наступила мгновенно.  Весь  вчерашний  день  он  пролежал  в
больнице. Никто не мог опознать его. Я сейчас еду туда; тебе с сыном то-
же следует поехать.
   Приказание было выслушано молча, и старый  Джолион  первым  вышел  из
комнаты.
   День был тихий, ясный, теплый, и на Парк-Лейн  старый  Джолион  ехал,
опустив верх кареты. Он сидел, откинувшись на мягкую спинку, и курил си-
гару, с удовольствием примечая и крепкую свежесть  воздуха,  и  вереницы
экипажей, и сутолоку на тротуарах, и необычайное, совсем как  в  Париже,
оживление, которое в первый хороший день после туманов и дождей царит на
лондонских улицах. И он чувствовал себя счастливым, а такого  чувства  у
него не было все эти месяцы. Разговор с Джун уже за  плечами;  скоро  он
будет жить вместе с сыном, вместе с внучатами, что ещД важнее. (С  моло-
дым Джолионом у него было назначено свидание на это же утро  во  "Всякой
всячине", надо ещД раз поговорить о  делах.)  Испытывал  он  и  приятное
оживление при мысли о предстоящем разговоре с Джемсом и  "собственником"
по поводу дома, о предстоящей победе над ними.
   Сейчас верх кареты был поднят: старого Джолиона уже не тянуло посмот-
реть на веселье улицы; кроме того, совсем не  подобает,  чтобы  Форсайта
видели в обществе инспектора полиции.
   В карете инспектор снова заговорил об умершем:
   -  Туман  был  не  такой  уж  густой.  Кучер  омнибуса  уверяет,  что
джентльмен успел бы отскочить, но он как будто нарочно шел прямо на  ло-
шадей. Должно быть, джентльмен сильно нуждался в последнее время, мы на-
шли в квартире несколько ломбардных квитанций, на счете в банке  у  него
уже ничего не было, а сегодня в газетах появился отчет о процессе.
   Его холодные голубые глаза разглядывали поочередно  троих  Форсайтов,
сидевших в карете.
   Старый Джолион заметил из своего угла,  как  изменилось  лицо  брата,
стало ещД более сумрачным, встревоженным. И действительно, слова инспек-
тора снова разбудили все сомнения и страхи Джемса. Нуждался...  ломбард-
ные квитанции... на счете ничего не было.  Словно  обладая  таинственной
силой, эти слова, всю жизнь маячившие перед Джемсом, как смутный кошмар,
показали ему, насколько основательны предположения о самоубийстве, кото-
рых не следовало и допускать. Он постарался поймать взгляд сына; но Сомс
словно застыл, его острые, как у рыси, глаза не смотрели в сторону отца.
И, наблюдая за ними, старый Джолион почувствовал, как крепко они держат-
ся друг за друга, и ему страстно захотелось, чтобы и его сын был  рядом,
словно эти минуты около мертвеца будут битвой, где ему  придется  высту-
пить одному против двоих. И голову сверлила мысль:  что  сделать,  чтобы
имя Джун не было замешано в эту историю? У Джемса есть поддержка -  сын!
Отчего бы и ему не послать за Джо?
   Достав визитную карточку, он написал на ней следующее:
   "Приезжай немедленно. Посылаю карету".
   Выходя, старый Джолион дал карточку кучеру, приказав как можно скорее
ехать во "Всякую всячину" и, если мастер Джолион Форсайт  окажется  там,
передать ему карточку и сейчас же вернуться с ним обратно. Если  же  его
нет в клубе, пусть ждет.
   Вслед за всеми он поднялся по лестнице, опираясь на зонтик, и,  оста-
новившись на минуту, перевел дух. Инспектор сказал:
   - Вот мертвецкая, сэр. Ничего, отдохните.
   В пустой выбеленной комнате, где только солнечный луч  хозяйничал  на
чистом полу, лежало тело, покрытое простыней.  Инспектор  твердой  рукой
откинул еД край. Незрячее лицо глянуло на них, а по обеим сторонам этого
незрячего, словно бросающего кому-то вызов, лица стояли трое Форсайтов и
молча смотрели на него; и в каждом по-своему вздымались и падали  волне-
ние, страх, жалость, как вздымаются и падают волны той жизни, от которой
эти белые стены навсегда отгородили Босини. И то  неповторимое  "я",  та
пружинка, что делает человеческое существо таким отличным от  всех  дру-
гих, рождала в каждом из трех Форсайтов свой особый ход  мыслей.  Каждый
сам по себе и все же такие близкие друг другу,  они  стояли  наедине  со
смертью и молчали, опустив глаза.
   Инспектор тихо спросил:
   - Вы удостоверяете личность этого джентльмена, сэр?
   Старый Джолион поднял голову и кивнул. Он посмотрел на брата,  стояв-
шего напротив, на его длинную тощую фигуру, склонившуюся над трупом,  на
покрасневшее лицо и напряженные серые глаза; потом на  Сомса,  бледного,
притихшего рядом с отцом. И вся его неприязнь к этим людям исчезла,  как
дым, перед безмерной белизной Смерти. Откуда приходит, как приходит  она
- Смерть? Внезапный конец всему, что было раньше; скачок вслепую по тому
пути, который ведет - куда? Холодный ветер,  задувающий  свечу!  Тяжкий,
безжалостный вал, неминуемый для всех людей, хотя они до самого конца не
должны опускать перед ним ясных, бесстрашных глаз! А ведь  люди  не  что
иное, как мелкие, ничтожные мошки! Тень усмешки скользнула по лицу  ста-
рого Джолиона; Сомс бесшумно вышел из мертвецкой, шепнув что-то  инспек-
тору.
   И тогда Джемс вдруг  поднял  голову.  В  подозрительном,  беспокойном
взгляде его была какая-то мольба. "Я знаю, мне далеко до тебя", -  каза-
лось, говорил он. И, пошарив в карманах, достал платок и вытер лоб;  по-
том скорбно склонил над мертвецом своД длинное  туловище,  повернулся  и
тоже быстро вышел.
   Старый Джолион стоял безмолвный, как смерть, и пристально смотрел  на
труп. Кто знает, о чем он думал? О себе, о том времени, когда волосы его
были такие же темные, как волосы этого мертвого юноши? О том, как  начи-
налась его собственная битва, долгая, долгая битва, которую он  так  лю-
бил; битва, которую уже кончил этот молодой человек,  кончил,  почти  не
успев начать? О своей внучке, о еД разбитых надеждах? О той, другой жен-
щине? О том, как все  это  нелепо  и  тяжело?  О  насмешке,  неуловимой,
горькой насмешке, которая была в таком конце? Справедливость! Людям  не-
чего ждать справедливости, люди бродят во тьме!
   Или, может быть, он размышлял по-философски: лучше кончить! Лучше уй-
ти, как ушел этот юноша...
   Кто-то тронул его за рукав.
   Слезы навернулись на глаза старого Джолиона, увлажнили ресницы.
   - Что ж, - сказал он, - мне здесь нечего делать. Я лучше пойду.  При-
ходи, как только сможешь, Джо.
   И, склонив голову, вышел.
   Настал черед молодого Джолиона подойти к мертвецу;  и  ему  казалось,
что все Форсайты повержены ниц и лежат  бездыханные  около  этого  тела.
Удар грянул слишком неожиданно.
   Силы, таящиеся в каждой трагедии, непреодолимые силы, которые со всех
сторон пробиваются сквозь любую  преграду  к  своей  безжалостной  цели,
столкнулись и с Громовым ударом взметнули  свою  жертву,  повергнув  ниц
всех, кто стоял рядом.
   Во всяком случае, так казалось молодому  Джолиону,  такими  он  видел
Форсайтов возле тела Босини.
   Он попросил инспектора рассказать, как  все  это  произошло,  и  тот,
словно обрадовавшись, снова сообщил все подробности,  которые  были  из-
вестны.
   - Все-таки это не так просто, сэр, как кажется на  первый  взгляд,  -
сказал он. - Я не думаю, чтобы это было самоубийство или просто несчаст-
ный случай. Должно быть, он пережил какое-то потрясение и ничего не  за-
мечал вокруг себя. Вы не сможете объяснить нам вот это?
   Инспектор достал из кармана и положил на стол небольшой сверток.  Ак-
куратно развязав его, он вынул дамОсей носовой платок, сколотый  золотой
венецианской булавкой с пустой оправой от  драгоценного  камня.  Молодой
Джолион услышал запах сухих фиалок.
   - Нашли у него в боковом кармане, - сказал инспектор, - метка выреза-
на.
   Молодой Джолион с трудом ответил:
   - К сожалению, ничем не могу вам помочь!
   И сейчас же перед ним встало лицо, которое он видел озарившимся  тре-
петной радостью при виде Босини! Он думал о ней больше,  чем  о  дочери,
больше, чем о ком-нибудь другом, думал о еД темных мягких глазах, нежном
покорном лице, о том, что она ждет мертвого, ждет, может быть, и  в  эту
минуту - тихо, терпеливо ждет, озаренная солнцем.
   Молодой Джолион, грустный, вышел из больницы  и  отправился  к  отцу,
размышляя о том, что эта смерть разобьет семью Форсайтов. Удар скользнул
мимо выставленной ими преграды и врезался в самую сердцевину дерева.  На
взгляд посторонних, оно ещД будет цвести, как и прежде, будет  горделиво
возвышаться напоказ всему Лондону, но ствол его уже мертв, он сожжен той
же молнией, что сразила Босини. И на месте этого дерева теперь поднимут-
ся только побеги - новые стражи чувства собственности.
   "Славная форсайтская чаща! - думал молодой Джолион.  -  Мачтовый  лес
нашей страны!"
   Что же касается причин смерти, его семья, конечно, будет упорно опро-
вергать столь предосудительную версию о самоубийстве. Они истолкуют  все
как несчастный случай, как перст судьбы. Втайне даже сочтут  это  вмеша-
тельством провидения, возмездием - разве Босини не посягнул на их  самое
бесценное достояние, на карман и на семейный очаг? И  будут  говорить  о
"несчастном случае с молодым Босини", а может быть,  не  будут  говорить
совсем - обойти молчанием лучше!
   Сам же он придавал очень мало значения рассказу кучера. Человек,  так
страстно влюбленный, не станет  совершать  самоубийство  из-за  нужды  в
деньгах: Босини не принадлежал к тому сорту людей, которые могут  близко
принимать к сердцу финансовый кризис. И молодой Джолион тоже отверг вер-
сию о самоубийстве - мертвое лицо слишком ясно стояло у него перед  гла-
зами. Ушел в самый разгар своего лета! И мысль,  что  несчастный  случай
унес Босини в ту минуту, когда страсть его смела все преграды  на  своем
пути, показалась молодому Джолиону ещД более горькой.
   Потом перед мысленным взором его выросло жилище Сомса,  такое,  каким
оно стало сейчас, каким останется навсегда. Вспышка молнии  озарила  яр-
ким, страшным светом обнаженные кости  и  зияющие  между  ними  провалы,
ткань, прикрывавшая их раньше, исчезла...
   Когда сын вошел в столовую на Стэнхоп-Гейт, старый  Джолион  был  там
один. Он сидел в большом кресле, бледный, измученный. И глаза его, блуж-
давшие по стенам, по натюрмортам, по шедевру "Голландские рыбачьи  лодки
на закате", словно пропускали мимо себя всю его жизнь  с  еД  надеждами,
удачами, победами.
   - А, Джо! - сказал он. - Это ты? Я сказал бедняжке Джун. Но  это  ещД
не все. Ты пойдешь к Сомсу? Ей не на кого пенять, кроме себя; но как по-
думаешь, что она сидит там, в четырех стенах, одна как перст!
   И, подняв свою худую, жилистую руку, он стиснул еД в кулак.

   IX. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИРЭН

   Оставив Джемса и старого Джолиона в мертвецкой, Сомс пошел  бесцельно
бродить по улицам.
   Трагическая гибель Босини совершенно изменила положение вещей. У Сом-
са уже не было того чувства, что малейшее  промедление  может  оказаться
роковым, и вряд ли теперь до конца следствия он  рискнул  бы  рассказать
комунибудь о бегстве жены.
   В то утро Сомс встал рано, ещД до прихода почтальона,  сам  вынул  из
ящика первую почту и, хотя от Ирэн письма не было,  сказал  Билсон,  что
миссис Форсайт уехала на море; он сам, может быть, тоже  поедет  туда  в
субботу и останется до понедельника. Это давало  ему  передышку,  давало
время, чтобы перевернуть все в поисках Ирэн.
   Но теперь, когда его дальнейшие шаги остановила смерть Босини - зага-
дочная смерть, думать о которой все равно, что прижигать  сердце  раска-
ленным железом, все равно, что снимать с него громадную тяжесть,  -  те-
перь Сомс не знал, куда девать себя; и он бродил по улицам, всматриваясь
в каждого встречного, терзаясь нескончаемой мукой.
   И, блуждая по городу, он думал о том, кто уже кончил свои  блуждания,
кончил своД странствование и уже никогда больше не будет  бродить  около
его дома.
   ЕщД днем он увидел сообщения, что труп опознан, и купил газету - пос-
мотреть, что пишут. Заткнуть бы им рты. Сомс пошел в Сити и долго  сове-
щался наедине с Боултером.
   Возвращаясь в пятом часу домой, он встретил  около  Джобсона  Джорджа
Форсайта, который протянул ему вечернюю газету со словами:
   - Читал про беднягу "пирата"?
   Сомс бесстрастно ответил:
   - Да.
   Джордж уставился на него. Он никогда не любил Сомса, а сейчас  считал
его виновником гибели Боснии. Сомс погубил  его,  погубил  той  выходкой
собственника, которая вселила безумие в "пирата".
   "Бедняга так бесновался от ревности, - думал Джордж, - так бесновался
от желания отомстить, что не заметил омнибуса в этой тьме кромешной".
   Сомс погубил его. И этот приговор можно было прочесть в глазах Джорд-
жа.
   - Пишут о самоубийстве, - сказал он наконец. - Но этот номер не прой-
дет.
   Сомс покачал головой.
   - Несчастный случай, - пробормотал он.
   Смяв в кулаке газету, Джордж сунул еД в карман. Он не мог  удержаться
от последнего щелчка.
   - Гм! Ну, как дома - рай земной? Маленьких Сомсиков ещД не предвидит-
ся?
   С лицом белым, как ступеньки лестницы у Джобсона, ощерив зубы, словно
собираясь зарычать, Сомс рванулся вперед и исчез.
   Первое, что он увидел дома, отперев дверь своим ключом, был  отделан-
ный золотом зонтик жены, лежавший на сундучке. Сбросив  меховое  пальто.
Сомс кинулся в гостиную.
   Шторы были уже спущены, в камине пылали кедровые поленья, и он увидел
Ирэн на еД обычном месте в уголке дивана. Он тихо притворил дверь и  по-
дошел к ней. Она не шелохнулась и как будто не заметила его.
   - Ты вернулась? - сказал Сомс. - Почему же ты сидишь в темноте?
   Тут он разглядел еД лицо - такое бледное и  застывшее,  словно  кровь
остановилась у неД в жилах; глаза, большие, испуганные, как глаза  совы,
казались огромными.
   В серой меховой шубке, забившись в угол дивана, она напоминала чем-то
сову, комком серых перьев прижавшуюся к прутьям клетки. ЕД тело,  словно
надломленное, потеряло свою гибкость и стройность, как будто исчезло то,
ради чего стоило быть прекрасной, гибкой и стройной.
   - Так ты вернулась? - повторил Сомс.
   Ирэн не взглянула на него, не сказала ни слова; блики огня играли  на
еД неподвижной фигуре.
   Вдруг она встрепенулась, но Сомс не дал ей встать; и только в эту ми-
нуту он понял все.
   Она вернулась, как возвращается к себе в логовище смертельно раненное
животное, не понимая, что делает, не зная, куда деваться. Одного взгляда
на еД закутанную в серый мех фигуру было достаточно Сомсу.
   В эту минуту он понял, что Боснии был еД любовником; понял,  что  она
уже знает о его смерти, - может быть, так же как и он, купила  газету  и
прочла еД где-нибудь на углу, где гулял ветер.
   Она вернулась по своей собственной воле в ту клетку,  из  которой  ей
так хотелось вырваться; и, осознав страшный смысл этого  поступка.  Сомс
еле удержался, чтобы не крикнуть: "Уйди из моего дома!  Спрячь  от  меня
это ненавистное тело, которое я так люблю! Спрячь от  меня  это  жалкое,
бледное лицо, жестокое, нежное лицо, не то я ударю  тебя.  Уйди  отсюда;
никогда больше не показывайся мне на глаза!"
   И ему почудилось, что в ответ на эти невыговоренные слова она  подни-
мается и идет, как будто пытаясь пробудиться от страшного сна, -  подни-
мается и идет во мрак холод, даже не вспомнив о  нем,  даже  не  заметив
его.
   Тогда он крикнул наперекор тем, невыговоренным, словам:
   - Нет! Нет! Не уходи!
   И, отвернувшись, сел на своД обычное место по другую сторону камина.
   Так они сидели молча.
   И Сомс думал: "Зачем все это? Почему я должен  так  страдать?  Что  я
сделал! Разве это моя вина?"
   Он снова взглянул на неД, сжавшуюся в  комок,  словно  подстреленная,
умирающая птица, которая ловит последние глотки воздуха, медленно подни-
мает мягкие невидящие глаза на того, кто убил еД, прощаясь со всем,  что
так прекрасно в этом мире: с солнцем, с воздухом, с другом.
   Так они сидели у огня по обе стороны камина и молчали.
   Запах кедровых поленьев, который Сомс так  любил,  спазмой  сжал  ему
горло. И, выйдя в холл, он настежь распахнул двери, жадно вдохнул  струю
холодного воздуха; потом, не надевая ни шляпы, ни пальто, вышел в сквер.
   Голодная кошка терлась об ограду, медленно подбираясь к нему, и  Сомс
подумал: "Страдание! Когда оно кончится, это страдание? ".
   У дома напротив его знакомый, по фамилии Раттер, вытирал  ноги  около
дверей с таким видом, словно говорил: "Я здесь хозяин!"  И  Сомс  прошел
дальше.
   Издалека по свежему воздуху над шумом и сутолокой улиц несся перезвон
колоколов, "практиковавшихся" в ожидании пришествия Христа, - звонили  в
той церкви, где Сомс венчался с Ирэн. Ему захотелось оглушить  себя  ви-
ном, напиться так, чтобы  стать  равнодушным  ко  всему  или  загореться
яростью. Если б только он мог разорвать эти оковы, эту паутину,  которую
впервые в жизни ощутил на себе! Если б только он мог  внять  внутреннему
голосу: "Разведись с ней, выгони еД из дому! Она забыла тебя! Забудь  еД
и ты!"
   Если б только он мог внять внутреннему голосу: "Отпусти еД, она много
страдала!"
   Если б только он мог внять желанию: "Сделай еД  своей  рабой,  она  в
твоей власти!"
   Если б только он мог внять внезапному проблеску  мысли:  "Не  все  ли
равно!" Забыть, хотя бы на минуту, о себе, забыть, что ему не все равно,
что жертва неизбежна.
   Если б только он мог сделать что-то не рассуждая!
   Но он не мог забыть; не мог внять ни внутреннему голосу, ни внезапно-
му проблеску мысли, ни желанию; это слишком серьезно, слишком близко ка-
сается его - он в клетке.
   В конце сквера мальчишки-газетчики зазывали покупателей на  свой  ве-
черний товар, и их призрачные нестройные голоса перекликались со  звоном
колоколов.
   Сомс зажал уши. В голове молнией мелькнула мысль, что - воля случая -
и не Боснии, а он мог бы умереть, а она, вместо того  чтобы  забиться  в
угол, как подстреленная птица, и смотреть оттуда угасающими глазами...
   Он почувствовал около себя что-то мягкое: кошка терлась о его ноги. И
рыдание, потрясшее все его тело, вырвалось из  груди  Сомса.  Потом  все
стихло, и только дома глядели на него из темноты - ив каждом доме хозяин
и хозяйка и скрытая повесть счастья или страдания.
   И вдруг он увидел, что дверь его дома открыта и на пороге, чернея  на
фоне освещенного холла, стоит какой-то человек,  повернувшись  спиной  к
нему. Сердце его дрогнуло, и он тихо подошел к подъезду.
   Он увидел своД меховое пальто, брошенное на  резное  дубовое  кресло,
персидский ковер, серебряные вазы, фарфоровые тарелки по стенам и фигуру
незнакомого человека, стоящего на пороге.
   И он спросил резко:
   - Что вам угодно, сэр?
   Незнакомец обернулся. Это был молодой Джолион.
   - Дверь была открыта, - сказал он. - Могу я повидать вашу жену? У ме-
ня к ней поручение.
   Сомс посмотрел на него искоса.
   - Моя жена никого не принимает, - угрюмо пробормотал он.
   Молодой Джолион мягко ответил:
   - Я не стану еД задерживать.
   Сомс протиснулся мимо него, загородив вход.
   - Она никого не принимает, - снова сказал он.
   Молодой Джолион вдруг посмотрел мимо него в холл, и  Сомс  обернулся.
Там, в дверях гостиной, стояла Ирэн; в еД глазах был лихорадочный огонь,
полураскрытые губы дрожали, она протягивала вперед  руки.  При  виде  их
обоих свет померк на еД лице; руки бессильно  упали;  она  остановилась,
словно окаменев.
   Сомс круто обернулся, поймав взгляд своего гостя, и звук, похожий  на
рычание, вырвался у него из горла. Подобие улыбки раздвинуло его губы.
   - Это мой дом, - сказал он. - Я не позволю вмешиваться в мои дела.  Я
уже сказал вам, и я повторяю ещД раз: мы не принимаем.
   И захлопнул перед молодым Джолионом дверь.
   ==============