Васильев Владимир Петрович / книги / Педагогический арбуз

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 14690
Автор: Васильев Владимир Петрович
Наименование: Педагогический арбуз


Владимир Петрович Васильев

                              ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ
                                   АРБУЗ

                             Маленькая повесть



                             ЛИХА БЕДА НАЧАЛО


   В год, когда я закончил десятилетку, особой моды на вузы не было.
Половина моих однокашников укатила на целину и стройки Сибири. В городе
остались немногие. Золотой медалист Коля Дальский вместе с мамой оплакивал
свой провал в юридический. Мы ему не сочувствовали. Поплачь, Коля. Но
думали: одним плохим судьей будет меньше. В пятом классе нам впервые
объяснили, как называется нехороший мальчик, который думает только о себе.
С тех пор прошло много времени, но Коля так и остался эгоистом.
   Некоторые девчонки пошли на завод, одна - замуж, а две поступили в
кулинарный техникум. Мне же надо было "кормить семью".
   Когда я впервые услышал эти слова, мне стало очень весело. Я
представил, что за столом сидят мама и Варька, а я подношу ложку с супом
то одной, то Другой.
   А вообще-то было не до смеха. Я ведь единственный мужчина в доме.
Хозяин. Значит, надо кормить семью.
   Что ж, все правильно.
   Только где работать? В школе мне говорили, что я непоседа, но очень
способный. Способный непоседа...
   Гм! Но на что я способен? Как это узнать?
   Времени размышлять не было, и я ухватился за первое, что пришло в
голову: поехал вожатым в пионерский лагерь. У меня разряд по шахматам и
футболу, пятерка (правда, единственная) по литературе. Кроме того, хорошая
память.
   Когда в райкоме комсомола спросили, имею ли опыт, я сразу вспомнил
школу и сказал: "А как же!"
   Это был печальный опыт. Я все обещал сводить своих пятиклассников в
кино, но так и не собрался. А через две недели меня встретили дружным:
"Дядя Гера врет без меры!" И так несколько раз.


                            НАЧАЛО - ЛИХА БЕДА


   В первый лагерный день мы принимали детей. Воспитательница - девочек, я
- мальчиков. Знакомство началось с того, что каждый из двадцати четырех
мальчишек потрогал мои очки. Больше ничего интересного у вожатого не
оказалось, и посыпались вопросы:
   - А кино будет?
   - А часто?
   - А в трехдневный поход пойдем?
   - А вы игры знаете?
   - А сегодня на море пойдем?
   Я отвечал: будет, часто, пойдем, знаю, обязательно.
   Вечером я уложил их спать, только пообещав, что завтра же утром будет
игра "По стрелам". Я охрип, зато понял, что двадцать четыре ручейка вместе
шумят сильнее, чем една река. Мой вам поклон, дорогие мои реки!
   Простите, что в бытность ручейком я журчлив был не в меру.
   Утром я проснулся от звенящей тишины. В палатке никого не было. И вдруг
снаружи радостно прозвенело:
   - Встал!
   Повторилось все вчерашнее. Вопросы падали один за другим, громоздились
в громадную гору.
   - Так как же с игрой? - был брошен наконец последний вопрос. Но пока
они орали, я все обдумал.
   - Когда я говорю, все молчат. Это первое. К старшим на "вы" обращаются
- второе. И по имени-отчеству: Герасим Борисович.
   - Герасим Борисович, а когда же "По стрелам"?
   - Сказано: после завтрака.
   Выяснилось, что еще сорок минут до подъема. Когда все снова улеглись, я
популярно объяснил, что такое лагерный режим и почему его надо выполнять.
А после завтрака пошел с мальчишками в ущелье играть. В самый разгар игры
прибежала девочка из первого отряда и, запыхавшись, крикнула:
   - Ваш сидит на скале!
   Я не сразу понял, о чем она.
   - Ну и пусть сидит. Не захотел идти с нами - пусть отсиживается.
   Девочка отдышалась и затараторила:
   - Да вы в своем уме! Он же висит между небом и землей. Прилип к скале и
висит. Он же сорваться может!
   Лагерь стоял на горе и обрывался к морю двухсотметровой скалой. Нас
предупреждали, что место это опасное, детям туда ходить нельзя.
   Через минуту я был уже на скале. Там собралось все начальство лагеря.
Женщина в белом халате всхлипывала. Я перешагнул через заборчик и глянул
вниз. Гдето на дне пропасти с тугим плеском глухо била волна.
   Преодолевая головокружение, вцепившись в белую от буйного солнца траву,
я глянул еще раз. Метрах в пятнадцати подо мной на крошечном уступе
прижался к скале мальчишка. Я даже не знал его имени. Впрочем, в ту минуту
я, наверное, и свое-то вспомнил бы с трудом.
   Кто-то взял меня за руку и потащил назад. Это был шофер лагеря дядя
Вася.
   - Помоги, сынок. - В руках его я увидел старый, выпачканный дегтем
канат.
   - Выдержит?
   - Не первый раз тягаем. Года три назад одного почти со дна вынули. И
что их тянет в эту пропасть, пропади она пропадом!..
   Все кончилось благополучно. Спасенный долго растирал слезы по щекам,
потом объяснил:
   - Я хотел... с той стороны... зайти, с тыла, чтобы не заметили. Сами же
говорили: "военная хитрость"...
   Начальник лагеря объявил мне строгий выговор.
   В другое время я мог бы обидеться и уехать, а тут почему-то не хотелось.


                            Я СТАРАЮСЬ ПОУМНЕТЬ


   В эту ночь я был занят серьезным делом: перестраивал свою жизнь.
   "Ну нет, дудки! - думал я. Дальше в страстном внутреннем монологе
появились голоса знакомых и близких. - Теперь ты будешь умней. Этого
жаждут все окружающие. А они желают тебе добра. Они уверены, что ты
откажешься от мальчишеского безрассудства, которое уже привело на край
обрыва. Твоя святая обязанность - стать взрослым".
   Но взрослеть было трудно. Я вдруг поймал себя на том, что вгрызаюсь в
зеленый абрикос, отобранный днем у Иголочкина. Из темноты выплыло
любопытноразочарованное лицо: "А что вы с ним будете делать?" - "Встану
ночью и съем", - ответил я тогда, и все засмеялись.

   Детство не уходило.
   Еще вчера моим девизом были слова любимого поэта:

   Надеюсь,
   верую,
   во веки не придет
   ко мне позорное
   благоразумие.


   Сегодня благоразумие не казалось таким уж позорным, а вот не шло. В
палатке было бело от простыней.
   Я прошел по рядам и накрыл мальчишек одеялами.
   Один сладко чмокнул губами: "Спасибо, мамочка!"
   "Ну что ты, не стоит!" - подумал я, лег и потянул на себя постылую
байку. Я лежал в палатке под храп и вскрики мальчишечьей половины своего
отряда и с горечью чувствовал, что недалеко ушел от их интересов и
увлечений. Когда я видел у Строгова пращу или лук, у меня текли слюнки.


                            ЧЕМОДАН И НАС ДВОЕ


   Трамвайные дверцы, судорожно чихнув, разлетались на каждой остановке.
Кондукторша просила "передних" передать плату, а "задних" проходить в
вагон.
   Я был в "середине", той самой, на которую просьбы продвинуться вперед
никак не действуют. Здесь меньше толкают. Может быть, выражение "золотая
середина" родилось в трамвае?
   - Граждане, кому еще? - взывала кондукторша. - Здесь кто не имеет?
Здесь? Так, молодой человек, чемодан и вас двое...
   "Молодой человек" был я. С кем же это меня сдвоили? Кроме того, могу я
посмотреть, чей багаж буду оплачивать?!
   Оглянулся.
   Так я впервые увидел Зою.
   - Вы местный? - спросила она.
   - Да, из Министерства путей просвещения.
   - О, так мы коллеги. Вас не затруднит, сударь, сказать, когда будет
железнодорожный вокзал?
   - Что вы, сударыня! Это мое любимое занятие - объявлять железнодорожные
вокзалы!
   Мне стало хорошо и весело. Может быть, поэтому вокзал мы все-таки
проехали. Девушка не рассердилась, только потешно развела руками.
   - Этак я не попаду в свой лагерь. Стоило ли ехать из Рязани, чтобы
застрять в ста километрах от моря?
   - А вам в какой лагерь? - спросил я, беря ее чемодан.
   Гром среди ясного неба - детские шуточки в сравнении с тем, что я
услышал. Она ехала в мой лагерь!
   - Только пойдемте скорее, - торопила она, - через двадцать минут мой
поезд.
   Я стал соображать. Автобус мой шел на семь минут позже, но отсюда же, с
площади. Билет уже лежал в кармане.
   - Кем вы будете в лагере?
   - О, это тайна!
   - Которую нетрудно разгадать, - сказал я, ставя чемодан возле ее
вагона. - Вожатая? Воспитательница? Старшая вожатая? Опять нет? Может,
начальница?
   Ну, не повар же!
   Она смеялась: нет, нет, нет!
   - Вы еще молоды, сударь, отгадывать тайны. Кстати, сколько вам лет?
   - Еще нет тридцати.
   - А есть?
   - Восемнадцать.
   Громкоговоритель проговорил что-то громкое - только опытный пассажир
мог догадаться, что поезд отходит.
   - Ну вот мы и расстаемся, - сказала она, протягивая мне руку. -
Спасибо, сударь. Вы славный.
   - А вы... вы не уедете насовсем? - Я сам растерялся от своего вопроса.
Тепловоз дал гудок. - Что, если я ваш чемодан привезу? Хотя, простите... Я
же могу оказаться и жуликом... Но я... Я не сказал вам, что мы едем в один
лагерь. Оставьте мне что-нибудь ваше...
   до встречи...
   - Возьмите моя имя - Зоя.
   - Зоя!
   Поезд тронулся.
   - Зоя!
   Где-то во мне задвигались поршни. Или, наоборот, в тепловоз вставили
мое сердце, и оно забилось, застучало, восторженно отсчитывая километры на
юг.
   Я кинул рюкзак за плечи и метнулся через толпу на площадь. Теперь все
подчинялось мне. Поднял руку, остановил выходящий из ворот вокзала автобус
- мой.
   Шофер пробурчал: "Опаздывают тут всякие, а ты их жди!" Невыносимо
медленно, как бы нехотя, ложилась под колеса асфальтовая лента дороги, а в
голове ликовала озорная строчка:

   Опаздывают тут всякие,
   а ты
   их
   жди!
   Опаздывают тут всякие,
   а ты
   их
   жди!

   Складывались еще какие-то стихи про неведомые рязанские зори, про
девчонку с серыми глазами. Лагерь шел навстречу.


                          "ОТКРУТИТЕ МНЕ ГОЛОВУ"


   В лагере Зои не было.
   Старший пионервожатый возмущался: "Слушай, ты серьезный парень? В сотый
раз тебе говорят: нет у нас такой красавицы с большими серыми глазами.
Несерьезный ты парень".
   И когда я совсем отчаялся встретить ее, она сама нашлась. Я мыл в
палатке полы, перетряхивал матрацы. Вошла она - в белом халате и косынке.
   - Здравствуй, Зоя! Так ты врач?
   - Здравствуй. Куда ты подевался, сударь? Я тебя искала, но ты забыл
сказать свое имя...
   - Герасим.
   - Завидую твоему занятию.
   - Да что интересного? - пожал я плечами.
   - Все! - Зоя подошла ближе. - Например, кровать. Это же зеркало
привычек ее обитателя. Смотри. - Она откинула матрац. - Что ты можешь
сказать о хозяине этой кровати из первого потока?
   - Только то, что он был страшный неряха.
   - Не только. Он был любитель природы, может быть, юннат. Видишь - целая
коллекция ракушек, клешня краба, камешки. Но ничто мальчишечье ему не было
чуждо. Из этой ветки собирался сделать рогатку.
   Жаль, что он был немного рассеян.
   - Ну, это ты слишком!
   - Почему же! Эта коллекция ракушек довольно полная, подобрана тщательно
и любовно. А он ее оставил. Почему? Впрочем, может быть, за ним неожиданно
приехала мама.
   - Ты что, готовишься в Шерлок Холмсы?
   - Нет, в педагоги. Ну пошли, получишь белье на
   отряд.
   - Значит, ты кастелянша? Ка-сте-лян-ша. Не звучит!
   - Зато твое имя весьма благозвучно. Гер-ра-сим!
   И главное - как современно!
   Популярность Зои Васильевны началась с того, что она отвадила
трех-четырех курильщиков из первого отряда, которые для своих дымных дел
облюбовали уютный закуток возле ее двери. Зоя Васильевна повесила дощечку:
"Не курить!" Не подействовало. Тогда, видимо, она прибегла к более
решительным мерам, на которые курильщики ответили прозвищем Костылянша.
   Но оно не привилось.
   С чем только к ней не приходили!
   - Зоя Васильевна, расскажите еще про йогов. Какие они?
   - Нет, лучше про гипнозов!
   - Про гипнотизеров, ты хочешь сказать?
   - Зоя Васильевна, а у меня хрустит в коленке.
   Прямо так - хрусь-хрусь...
   - А ты за завтраком масло все съедаешь? Нет? Вот коленка и не
смазывается.
   - Зоя Васильевна, загадайте загадку!
   - Зоя Васильевна, отгадайте загадку!
   - Зо-я Ва-силь-ев-на!
   Однажды в ее владениях поднялся такой шум, что сюда сбежалось
пол-лагеря. Переполох был сильный.
   - Зоя Васильевна, открутите мне голову!
   - И мне, пожалуйста. Что вам стоит!
   - Мне первому!
   Она показывала этюд "Откручивание головы". Движениями рук, пальцев
создавалось такое впечатление, что голова "откручивается", а потом опять
"привинчивается" к туловищу. К добровольным заботам кастелянши прибавился
драмкружок.
   Это она пустила по лагерю обращения "сударь" и "сударыня". Наш завхоз,
подполковник в отставке, особенно негодовал. Он придал этому политический
характер.
   - Это возврат, товарищи! - громыхал он на летучке. - Вы что же, царизм
хотите возродить?!
   Все решили, что завхоз шутит, а Зоя Васильевна объяснила, что "сударь"
и "сударыня" - прекрасные русские слова несправедливо забытые. Один
журналист в "Неделе" ратовал за их возрождение.
   - Тебе бы вожатой быть, а ты... - удивлялся я.
   - А я уже была и вожатой, и старшей вожатой.
   Я хочу все педагогические профессии освоить. Вот сейчас меня
интересует, как из будничного "санитарного дня" сделать Праздник Чистоты.
Тебе, наверное, еще не приходило в голову, что жизнь идет. А мне уже скоро
двадцать. Если бы можно было однажды объявить:
   "Утерянные три года жизни считать недействительными".
   Я видел, как одна девочка долго и изумленно рассматривала тапочки Зои
Васильевны. Обыкновенные!
   Так и я смотрел на нее.
   А однажды решил себя испытать: весь день избегал Зои.
   После вечерней летучки она подошла сама.
   - Гераська, почитай стихи.
   Так ты откуда, из Рязани, Где ало полыхают зори, Девчонка с серыми
глазами, С искристой светлостью во взоре!
   - Это откуда?
   - Роберт Рождественский, - брякнул я. (Он хороший поэт. Значит, и
человек. Не обидится.)
   Зоя нахмурилась.
   - Что-то я не знаю у него таких стихов. Плохо и сентиментально. Но это
не все? Читай дальше. Люблю Рождественского.


                               "МЕРТВЫЙ" ЧАС


   Со стороны это похоже на репетицию в драмкружке.
   Димка Иголочкин, видимо, опытный режиссер. Он точно выбирает себе
жертву и, приплясывая, заклинает ее:
   - Заплачь - дам калач. Зареви - дам три!
   Если жертва почему-либо не хочет абстрактного калача, она получает
вполне реального тумака. Добившись желанной реакции, режиссер без всякого
антракта переходит ко второму действию:
   - Рева-корова, дай молока...
   И когда я подхожу (сцена разыграна мгновенно), Иголочкин уже горячо
убеждает плачущего:
   - А ты спроси меня: "Сколько стоит?" А я скажу:
   "Два пятака".
   Это, должно быть, финал. Но я вмешиваюсь, и режиссер, не закончив
спектакля, начинает объяснять!
   - Я с ним репетировал!
   Голос у Димки хриплый, а лицо хитрющее, когда ни взгляни. Такое
выражение на его физиономии, словно он вот-вот покажет миру какой-то
неслыханный фокус.
   Димка любит выкидывать фокусы.
   - Чего же он плачет? Вошел в роль? - спрашиваю я.
   - Это и по пьесе так, скажи! - простодушно поддерживает дружка Витя
Строгов, обращаясь к жертве.
   - Нет, ты, Иголочкин, лучше уж создай себе театр одного актера и сам
исполняй все роли. Или меня позови в партнеры.
   - Хорошо, - без энтузиазма соглашается он и отправляется мыть ноги
перед "мертвым" часом. Ниточкой за Иголочкиным тянется Строгов.
   Первые минуты "мертвого" часа самые живые. Никому, кроме меня, спать не
хочется. На мгновение я теряю веру в то, что через двадцать минут здесь
будет сонное царство.
   - А он говорит, что спецкор - это специалист по кори, детский врач...
Правда?
   - Герасим Борисович, а у меня два зрачка в глазу: человеческий и
кошачий. Я ночью вижу! Отчего?
   Сначала меня радовала эта жажда все знать, и я стремился ее утолить. Но
потом заметил, что любознательность детская резко возрастает после горна
"Спать, спать, по палатам...".
   Я молчу.
   Палатка переходит на,Д1епот.
   - Ну, чего вертишься! Ложись на правый бок и спи.
   - Да я левша...
   - А вот интересно, почему сердце слева?
   Я нем. Иду вдоль кроватей.
   Кто-то предается мучительным рассуждениям.
   "Жрец - он. А она? Жречиха? Жриха? Или жречка? Может, жратвиха?"
   Иголочкин и Строгов, как всегда, являются последними. Их изумлению нет
предела: "Как? Уже тихий час?! А горна же не было!" Я молча протягиваю
часы, а другой рукой указываю на кровать. Но не такова эта парочка, чтобы
сдаться сразу. Еще несколько минут они шнуруют и перешнуровывают кеды,
ухитряясь вырвать из первых объятий Морфея не одного соседа. Однако и
улегшись, они не спят, ждут, что я их накажу: оставлю без моря, но с
абрикосами, папиросами и прочей "вольной житухой". Не выйдет, не пройдет,
голубчики!
   - Если не будет спать один, на море не пойдут все, - нарушаю я обет
молчания.
   Нехитрый прием достигает цели. Охота была оставаться в лагере со всеми!
Иголочкин закрывает глаза.
   И вот наконец первый искренне спящий. Он посапывает тихонько, нежно и
осторожно, как начинающий закипать чайник.
   Взрыв!
   Нет, это мне показалось. Просто в палатку шагнул старший пионервожатый.
   - Начальник приказал, - радостно сообщает он, - чтобы из абрикосов
готовили компот.
   Старшин вожатый у нас личность заметная. Зовут его Серьезным Парнем.
Бас у него такой, что, кажется, приставь он стакан ко рту и гаркни -
осколки брызнут. Сейчас он уверен, что говорит шепотом, но вся палата (и
соседи за стеной) уже не спят. Всеобщее оживление.
   Меня визит Серьезного Парня привел в бешенство.
   Пришлось снова повторять все этапы засыпания.
   Как часто говорят о детях: "Все они хорошие, когда спят!"
   Я прошел по рядам.
   Правда, до чего хорошие!


                              ВЫСШАЯ ПОЛУМЕРА


   Разбудить отряд после горна - забота дежурного.
   Мне предстоит побудка иная: председатель совета отряда мирно почивает в
своем высоком звании, как в мягком кресле.
   Мы садимся на скамейку под развесистым абрикосом.
   - Ты же председатель. Как говорит старший вожатый, ты же серьезный
парень... - начинаю я. Мощное педагогическое средство в моих неумелых
руках не дает эффекта.
   - Совсем желтый, - восхищенно шепчет мой собеседник, глядя куда-то
вверх.
   - Да ты слушай! Ты должен организовать и возглавить зеленый патруль.
Рвать абрикосы нельзя, созреют - компот сварим. Понял?
   - Конечно.
   Д сам смотрит вверх.
   Диагноз: "абрикосный гипноз". Сам болел когда-то.
   Ладно, оставим до вечерней беседы.
   Перед отбоем у нас, как говорит Зоя, "Институт Вечерних Бесед". Я
подвожу итоги дня, каждый может задать один вопрос. Многие ребята от
своего права отказываются - вероятно, им и так все в жизни ясно.
   В лучшем случае спросят:
   - А завтра на море пойдем?
   - А завтра "мертвый" час будет?
   Или еще что-нибудь столь же бесподобное.
   Зато Иголочкина всегда мучают недоумения и сомнения. Его вопрос звучит
так:
   - А если кто завтра будет рвать абрикосы, то, когда пойдут на море, его
возьмут или он останется в лагере, потому что будет наказанный, раз рвал
абрикосы?
   Конструкция громоздкая, но смысл предельно ясен.
   - Знаешь, Зоя, - говорю грустно после отбоя, - хочу я закрыть Беседы.
Мало толку в них.
   Вообще я сегодня недоволен собой. Председателя не проймешь. Беседы не
клеятся.
   Вдруг на танцевальной площадке появляются три тени. Они издают странные
звуки: не то плачут, не то давятся смехом.
   Поодаль следует четвертая. По тщательно непричесанной голове я сразу
узнаю вожатую третьего отряда Валентину Матвеевну. Да и походка ее. Она
несет свое стройное тело так, словно у нее вся земля под башмачком. Кричит
она громко и зло, в спящем лагере слышно каждое слово.
   - Я вот вам сейчас устрою зарядку! Ишь, не спится им! Встать смирно!
Присесть! И не смеяться! Стоять на одной ноге! Напра-во! Бегом вокруг
площадки - марш! Я вам посмеюсь! Буду гонять до упаду!
   Три тени никак не могут побороть смех, потом, когда слышно только их
шумное дыхание, четвертая тень отправляет их в палатку и скрывается в том
же направлении.
   - Вот дикость! Ты понимаешь, Гераська, она-то ведь убеждена, что делает
доброе дело. Думаешь, они будут теперь спать? После такого возбуждения? И
потом я уверена, что там вся палата уже вверх ногами ходит.
   - Может, пойти сказать Валентине?
   - Завтра скажешь. На летучке. Но боюсь, что не поможет. Будь моя воля,
я бы таких на пушечный выстрел не подпускала к детям. На выстрел из самой
дальнобойной пушки.
   - Тебе никто не нравится.
   - Вы нравитесь, сударь.
   - Не длинный список.
   - А ты не задавайся. Вот в первом - прекрасный вожатый. Ты заметил, у
них какой-то двухэтажный отряд. Весь день они сидят на шее у вожатого,
делают пирамиды. У него есть свое лицо.
   - Если есть шея, должно же на ней что-нибудь быть.
   - Не обязательно. У Валентины, например. Она все время приговаривает
ребят к высшей полумере.
   - То есть?
   - Очень просто. Шуму, крику хоть отбавляй.
   А толку нет. Потому что все не до конца, не до ума - все на полумерах.
Дети это чувствуют.; Такой педагог приносит только вред.
   - Откуда ты все это знаешь?
   - Я же учусь заочно в пединституте у нас в Рязани. Пишу работу в
научном студенческом обществе. Вот об этом обо всем... Ну к черту высокие
материи! Смотри, какая ночь! Слушай, я тебе почитаю настоящего
Рождественского.


                               ЗЕМНЫЕ ЗВЕЗДЫ


   - Ух, законная кинушка! Как он тому - раз.
   А тот - фьють - и кубарем! А шторм!.. Тот кричит, а этот стоит... Я
четыре раза смотрел.
   Мальчишки внимают рассказчику с восторгом. Еще бы, ведь он подробно
знакомит их с содержанием и героями фильма "Алые паруса", который будет
показан через час. Потом кто-то вспоминает, что надо занять места раньше
всех. Мелкота, словно воробьи, шумной стаей перелетает к самому экрану.
Ребята постарше остаются. Я и Зоя с ними.
   - Зоя Васильевна, расскажите что-нибудь.
   - Ладно, слушайте. Жили-были на свете мы. Жили в разных краях, были
счастливы каждый у себя. А потом взяли съехались и прожили двадцать пять
дней вместе. Завтра расставаться. И не хочется, правда?
   - Давайте же дружно поплачем по этому поводу.
   - Нет, Герасим Борисович, есть другая причина для скорби: сколько на
свете мест, где нас ждут друзья!
   А мы там еще не были, мы еще незнакомы с ними.
   - Эх, пошататься бы сейчас по земному шарику! - вздохнули слева.
   - Пошататься и по лагерю можно, - возразили справа. - Пройти бы по
свету и доказать всем верующим, что бога нет.
   - Да ну их, этих верующих! Вон спутник летит, а вы...
   Все подняли головы. Кто-то помахал рукой, приветствуя далекую светлую
точку. А на земле, метрах в ста от нас, начался киножурнал.
   - Ну пошли, - спустился с небес первоотрядник и направился к экрану.
   Никто из нас не тронулся с места.
   - Что такое счастье? - заговорила высокая девочка с короткой прической.
   - Счастье - это смотреть на твою макушку и надеяться, что увидишь еще
что-нибудь. Подвинулась бы, что ли! - недовольно пробурчал за ее спиной
Жора, председатель третьего отряда.
   - Нет, правда, Зоя Васильевна говорила, что такое счастье: соучастье в
добрых, человеческих делах...
   - Это не Зоя Васильевна, это Николай Асеев сказал.
   Так мы сидели и говорили еще долго. Начался фильм.
   Кто-то один ушел, его место на скамье тотчас заняли, потом он вернулся
и уже стоял до конца. Хорошо так вот сидеть - уже не под звездами, а как
бы среди них, потому что они такие земные, нависли так низко и доверчиво,
словно серебряные абрикосы.
   Потом мы остались вдвоем. Вечерняя свежесть прильнула к траве. В
росинке отразилась звезда - безмерно далекая.
   - Завтра расстанемся, - сказал я.
   - Да.
   - Ты хоть оставь адрес. Не могу же я писать "на деревню девушке".
   - Оставлю. Завтра... А хочешь, я тебе покажу на небе то, чего никто не
видит? Смотри, вот это мое любимое созвездие -Кассиопея. Видишь?
Перевернутая набок буква М.
   - Ну?
   - Не видишь! Это же вход в космическое метро - вдоль Млечного Пути.
   Я взял ее руку.
   - Давай погадаю.
   Ладонь была холодная и серебрилась в звездном свете, словно осколок
луны. Я смотрел на эту ладонь и врал что-то вдохновенное про хиромантию,
про летящие и падающие линии, про удивительную судьбу.
   Она грустно спросила:
   - Значит, тебя нет в моей ладошке?
   - Это я скажу тебе завтра. Ладно?
   - Ладно.


                              КАРТОННЫЙ ДОМИК


   Белыми цветами просыпался крупный дождь по асфальту. Капли выбивали из
луж пузыри, которые тут же лопались. Дружина, выполосканная теплым
июльским ливнем, выстроилась на утреннюю линейку. Зоя выглядела устало.
   - Возможно, я уеду раньше. Может быть, даже завтра утром.
   - А если вместе?
   - Не получится, к сожалению. А теперь посмотри на Жору. Видишь синяк?
Это его "украсили" на прощание.
   Все утро лагерь готовился к торжественной линейке.
   Я уже построил отряд, пересчитал - нет одного. Побежал в палатку. Лежит
на кровати Толик Меркешкин, тот самый, которого шофер дядя Вася из
пропасти вытащил. Еле дышит. Лоб горит.
   - Что с тобой? Абрикосы ел?
   Молчит.
   Несу через весь лагерь к врачу. Звенят фанфары.
   Праздник закрытия начался. Толька толстущий, нести его тяжело и
неудобно. Вдобавок начал стонать. Положил я его в изоляторе - врача нет.
Пришел врач - последний термометр разбили. А там, в лагере, уже костер
развели, скоро ракеты начнут пускать.
   "Толенька, милый, - думаю, - вынь теперь ты меня из пропасти,
выздорови!"
   Наконец врач объявляет, что ничего страшного. Вчера перекупался,
сегодня утром промок под дождем, до завтра полежит, и все пройдет.
   Будь здоров, Меркешкин!
   Второпях попадаю в чужую палатку. В воздухе пух и перья, на подушках
зубной порошок... Скорей к себе!
   У меня пока ничего. Все еще на месте. Собираю отряд, укладываю.
   - Дорогие мои мальчишки! Вот и настала наша последняя Вечерняя Беседа.
Завтра разъедемся и, может, никогда не встретимся. Чем вспомните вы
лагерь? Чем вспомните друг друга? Я знаю, есть дурацкий обычай сводить
счеты в последний день. Подлый и трусливый обычай. Небось уже кто-то и
одеяло припас "темную"
   устраивать, а иной всю смену зубы не чистил - порошком "побелить"
товарища. Так вот, я говорю: не выйдет!
   Я не позволю. Но этого мало. Я хочу, чтоб вы сами поняли, какая важная
минута сейчас. Последний раз мы вместе. Еще не поздно попросить прощения
за обиду, чтобы товарищ твой вспоминал тебя только добром.
   Есть древний русский обычай: посидеть и помолчать перед дальней
дорогой. Давайте полежим молча, а потом послушаем, что скажет совесть
каждого, если она заговорит.
   В это время в дверь заглянула Зоя.
   - Герасим Борисович, на минутку, очень важно.
   - Подожди, не могу сейчас.
   И вдруг поднялся Иголочкин в одних трусах, всклокоченный,
торжественно-хмурый. Подумал, махнул рукой, стал по очереди подходить к
каждой кровати. Одному говорил "прости", другому протягивал руку, третьему
просто возвращал порошок или насту.
   А потом Строгов и другие тоже...
   Такой беседы я больше не помню. И потом, через час, когда я выключил
свет, еще слышалось:
   - Так ты приезжай ко мне!
   - Может, возьмешь? Моя подушка мягче.
   Я приблизил часы к самым глазам, стрелки показали невероятное:
полдвенадцатого!
   Я обошел, обежал лагерь несколько раз. Зоя пропала. Серьезный Парень
сказал: "Спать надо, а ты..."
   Утром я слонялся по лагерю как неприкаянный.
   Хоть бы осталась трещина на том месте, где она провалилась сквозь
землю! И вдруг приходит шофер дядя Вася и говорит, что ночью отвез ее на
вокзал.
   - Что случилось? Почему так срочно?
   - Телеграмму получила... Очень она на тебя обижалась, парень. Уж не
знаю, какую ты ей сделал обиду, а только нехорошо это. Зою-то Васильевну
весь лагерь любил.
   - Мне она что-нибудь передала?
   - Ничего не передала. Сказала: все, что надо, написала. А больше ничего.
   - Где написала?
   - Я-то почем знаю.
   Я стал вспоминать вчерашний день. Подошли родители Меркешкина, долго
жали руку, благодарили за спасение сына из пропасти. Все Меркешкины были
невыносимо похожи друг на друга. Мне было бы легче, если бы хоть юный
Меркешкин не розовел так счастливо щеками, полными солнца. Провожая
семейство к воротам, р увидел картонный домик на месте грибка дежурного.
   Его листы-стены были сплошь исписаны разноцветными карандашами и
чернилами. Полчаса я изучал эти иероглифы и закорюки.
   "Арриведерчи, лагерь! - Мы".
   "Улица Красная, 19, кв. 37. Не забывайте. Фома Казанджи".
   "Спасибо дорогим воспи (зачеркнуто), вожа (зачеркнуто) и другим, 5-й
отряд".
   "Колька, догоняй! Владик".
   "Оля + Толя = дураки".
   "Друзья мои, прекрасен наш союз! А. П.".
   И в самом углу мелко-мелко заветная строчка:
   "Почему тебя нет в моей ладошке? Зоя".
   Так кончилось для меня лагерное лето.
   В конце августа старый друг моего отца, учитель литературы Вартан
Сергеевич, встретил меня на улице.
   - Слушай, Герась, иди к нам в школу старшим вожатым.
   И как-то само собой спросилось:
   - Можно сегодня?


                           ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ АРБУЗ


   Мне казалось, что работать старшим вожатым в городской школе - пара
пустяков. Во всяком случае, легче, чем в лагере. Ни тебе скал, ни моря, ни
дремучего леса.
   Оказалось, не так.
   Не помню, второго или третьего сентября захожу я на большой перемене в
пионерскую комнату. Мимо, чуть не сбив с ног, прошмыгнули две фигуры.
Что-то уж очень знакомые. Смотрю, на пионерской стойке рядом с барабаном и
горнами гордо восседает здоровенный арбуз с зелеными, в полосочку боками.
Смекаюподарок. Арбуз я поставил на подоконник и забыл о нем.
   Через день зеленый шар опять лежит на прежнем месте и на хвостике
кокетливо белеет бумажка: "Герасим Борисович, это вам. 6-й "Б" класс".
   Ах мне! Ну что ж - спасибочки. Иду к дарителям.
   Полчаса объясняю, до чего все это неприлично.
   Смеются.
   - Если вы думаете, что он зеленый внутри, то он не зеленый, - доносится
с последней парты знакомый хрипловатый голос, а лица не видно - притаился
за учебником. Я подхожу ближе - мать честная! - Димка Иголочкин!
   - Здравствуй, Димка, чего прячешься? Если ты насчет абрикосов
лагерных...
   - Да нет, - поспешно перебивает меня Иголочкин и поднимается из-за
парты. - Это они вот... Не верят, что мы с вами... давно уже...
   - Друзья, друзья! - поддерживаю я. Димка приосанивается. - Кстати, а
где Витя Строгов?
   Иголочкин- нагибается над партой и осторожно извлекает оттуда за
воротник безропотного Строгова.
   Лицо Вити алеет как солнце на восходе.
   - Смотри ты, не наврал Отпетый, - с завистью восклицает кто-то.
Иголочкин делает свирепое лицо.
   Как я потом узнал. Отпетый - это его школьная кличка. Совсем не потому,
что он любит подраться (кто не любит!) или, случается, стоит за дверями
(есть такие, что не стоят). Просто как-то раз на пении Димка прохрипел:
   - Я не могу петь. Я отпетый. У меня вчера именины были.
   Стали дразнить Отпетым. Обиделся, кого-то стукнул. Кличка и прилипла.
   - А вы надрежьте арбуз, - деловито советует мне Иголочкин. - Такой
треугольничек... Если будет зеленый, расстреляем косточками того, кто
принес...
   - А кто принес?
   - Так это если будет зеленый...
   Так я ничего и не добился. С зеленым равнодушием стоял арбуз на
подоконнике. К нему уже стали привыкать. Однако Вартан Сергеевич-не
преминул уколоть меня:
   - Э, брат, да ты, я вижу, богатый урожай собираешь на ниве просвещения!
Поздравляю!
   Я ему рассказал все свои злоключения с арбузом, надеясь на сочувствие.
А он давай смеяться:
   - Ох, Герась, уморил! - И все еще улыбаясь:-Ты извини, брат, что я так.
- И продолжал уже серьезно: - А ведь арбузик-то твой даром пропадает.
   - Ну возьмите его, если он вам нужен. А по мнепусть гниет, - разозлился
я.
   - Да ты не петушись. И я не о том. Понимаешь, педагогика - такая штука.
В ней, как в картине великого художника, нет мелочей и ненужных деталей.
Все играет. Все должно играть.
   - А как можно играть арбузом? - не понял я.
   - Хорошо. Играть нельзя - разыграть можно? Это же педагогический арбуз.
Сама богиня Педагогика послала его на твоем пути.
   Так я и сделал.
   Не успел прозвенеть звонок на большую перемену, как весь 6-й "Б"
высыпал во двор.
   - Игра на внимание "Делай так!", - объявил я. - Победитель получит этот
красный-прекрасный арбуз.
   Я кладу приз посередине круга и начинаю игру. Победитель - Дима
Иголочкин. Он лихо дунул на челочку, сделал смешную рожицу, а затем
широкий жест.
   - Налетай, братва!
   Тут же нашлись три перочинных ножичка, и арбуз, к восторгу участников
неожиданной трапезы, приказал долго жить.


                         ПОЙДИ ТУДА - НЕ ЗНАЮ КУДА


   Как-то на улице я встретил Колю Дальского. С первого взгляда было
видно, что перед вами думающий товарищ. Я бы сказал, постоянно думающий о
себе и своем благополучии. Из тех, для кого азбука жизни начинается
сладкими звуками А-Бы-Вы-Го-Да. Я и в школе не испытывал к Дальскому
особой симпатии, но он начал первым.
   - Ты, говорят, вожатствуешь? Поздравляю, значит, мы коллеги. Школа у
меня захудаленькая, на краю города, но работы хватает. Глупая работа.
"Пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что". Всякий тобой
помыкает. То директору чернильницу принеси, то математичке наглядные
пособия достань...
   - Так ты что, завхоз? - раскрыл я как можно шире глаза.
   - Не делай вид, Гера, что у тебя не так. Но это к лучшему. Мое от меня
не уйдет. Отработаю стаж - ив юридический.
   - А как же дети?
   - Какие дети? Ах, ты вон о чем. Ну что. Дети есть дети. Обойдутся. А
вообще, я тебе скажу, нахальный народ. Все в пионерскую лезли. По
расписанию перерыв, а они лезут. Ну, я запрусь и Цицерона перечитываю.
   - О, да ты, я вижу, Серьезный Парень!
   - Пора бы. - Коля показал свои красивые зубы.
   - А они?
   - Сначала надоедали, теперь привыкли к порядку.
   Им бы только хулиганить, а вот инициативы - никакой.
   Только по плану мероприятие - все врассыпную. Не соберешь. Ну а у тебя
как?
   - Да вот, понимаешь, опаздываю, - заторопился я.


                         ТЫСЯЧА РУБЛЕЙ АВТОРИТЕТА


   - Герасим Борисович, ну что у нас за пионерская комната! Тут, под
лестницей, раньше старые парты стояли, так их порубили на дрова, место
отгородили фанерой - и пожалуйста! - Председатель совета дружины Надя
Полуденная развела руками. - Тут и полсовета дружины не поместится.
   - Ничего, не место красит дружину, - отбалагуривался я, а сам все
пристальнее приглядывался к флигелю во дворе. Это был дворец из трех
комнат, о котором стоило помечтать.
   Шли уроки.
   Я уже заканчивал планы работы на первую четверть, когда узкий проем
двери заслонила чья-то спина.
   - Долго так стоять будете? - полюбопытствовал я.
   - А? Что? Фу ты, перепугал насмерть. Из десятого?
   Что-то я тебя раньше не видел... Ты с какого?
   - Что?
   - С какого урока драпанул?
   - А ты? - Свет падал мне в глаза, и я никак не мог рассмотреть лицо
ученика.
   "Спина" извлекла из кармана сигареты.
   - У нас контроша, я бартежаю.
   - В переводе на русский: прогуливаешь, убоявшись контрольной работы?
   - Ой, как ты нехорошо сказал, аж у меня в сердце закололо. - Он чиркнул
спичкой, прикурил. - Будешь? - Протянул мне сигареты.
   - Вон! - гаркнул я.
   Он стряхнул штукатурку с плеч, потушил о дверь сигарету, аккуратно
вложил ее в пачку и не спеша вышел.
   Товарищи! Никогда не кричите на человека. Даже если он хам. Очень
противно это - кричать так, что отделяешься сам от себя и слышишь свой
голос со стороны.
   Когда в пионерскую заглянул Вартан Сергеевич, я уже пришел в себя.
   - Напрасно вы на меня так понадеялись. Не выйдет из меня настоящего
вожатого. Не выйдет, не выйдет!
   - Не паникуй, Герась. Паника всегда на руку противнику. Кто же он?
   Мне было легко говорить с этим веселым и мудрым человеком. Я ни разу не
видел своего отца, но мне всегда казалось, что он чем-то похож на Вартана
Сергеевича. В тяжелых веках его прятались добрые глаза. Ничего
проницательного не было в них, но они видели все.
   - Да, плохи ваши дела, Герасим Борисович, - сказал он, выслушав меня. -
Ты считаешь, что во всем виновата твоя молодость. Но это недостаток, от
которого избавляются с каждым днем. Избавишься, не торопись.
   Дело совсем не в том, что у вас с этим курильщиком небольшая разница в
летах. Просто он не знает, кто ты.
   И не раскисай. Орать - не метод, но на безавторитетье и глотка
авторитет. А вот это уже разговор о главном.
   Знаешь, как в старину купцы говорили? Сперва заработай тысячу рублей, а
потом тысяча рублей будет работать за тебя. Ты пока еще нищий. А тебе
нужна тысяча рублей авторитета - не меньше. "Твори, выдумывай, пробуй!"
Переверни вверх тормашками всю школу, У тебя же такая силища - молодость,
энергия, инициатива...


                           СЕЛ КОТ НА КОЛОДУ...

   Первого педсовета я ждал с нетерпением. Но до пионерских дел очередь не
дошла и на втором.
   В мечтах все это выглядело так. Меня поздравляют.
   Жмут руку. Я открываю рот, чтобы заикнуться о флигеле, но уже,
оказывается, принято решение отдать его пионерам. Все растроганы взаимной
предусмотрительностью. Кто-то украдкой вытирает слезу. Как в кино.
   Директор школы Ефросинья Константиновна после второго педсовета устало
пообещала: "Подождите, и до вас доберемся". Можно подумать, что я живу на
окраине. Зачем добираться? Но я ответил искренне: "Скорее бы!" (После
этого разговора кадр с вытиранием слезы из моих представлений исчез.)
   Перед третьим педсоветом я сказал завучу Вере Николаевне: "Буду
говорить о флигеле. Пионерская комната мала. Не помещаемся". Думал, пожмет
мне руку.
   Она пожала плечами: "Вряд ли что-нибудь выйдет".
   Педсовет напоминал некоторые наши советы дружины. Только у нас бывало
много крику, а здесь все шло организованно. Говорили о пагубности
"процентомании", о необходимости добиться стопроцентной успеваемости.
   Уже собрались было расходиться, но тут встала Ефросинья Константиновна.
   - Я понимаю, товарищи, что все устали, но есть еще третий вопрос.
Откладывать его дальше нельзя.
   Я имею в виду нашу пионерскую организацию...
   Я почему-то так разволновался, что стал плохо слышать. Несколько раз в
речи директора мелькнуло знакомое имя: "Антон Семенович говорил...",
"Антон Семенович писал..." Я не сразу сообразил, что Антон Семенович - это
Макаренко. Пока я приходил в себя, Ефросинья Константиновна подвела итог.
   - Таким образом, дела в пионерской организации идут из рук вон плохо.
Кто хочет слова?
   Слова захотела Елизавета Порфирьевна, "немка".
   - Гера - молодой вожатый. А молодость - прекрасная пора. Помню, когда я
была молода... - она сделала небольшую паузу, словно ожидая, что ее
перебьют, - когда я впервые пришла в школу, мне тоже было нелегко. А
сколько ошибок преодолеешь, пока станешь мастером педагогического
процесса! - Вот, например, панибратство. Трудно избежать... А ведь я сама
видела, Герочка, как вы хлопали ребенка по плечу. А завтра он вас? С
детьми нельзя так. Или еще хуже - устроили на школьном дворе столовую.
Подумайте, ели арбуз! И хотя корки убрали, много арбузных семян осталось.
Пришлось мне очень тактично, чтобы не ронять авторитета Геры в глазах
детей, позвать уборщицу.
   - Надо было мне сказать.
   - Вот я, Гера, и говорю. И критику любить надо.
   Все.
   Ефросинья Константиновна еще заметила мне, что прерывать и бросать
реплики с места неприлично. Я вышел к столу. Теперь я уже держал себя в
руках.
   - Ладно, я с этого места. В конце кондов, за семечки... ну, семена
арбузные, спасибо. Я согласен, что многое не ладится. Только почему? Я сам
еще не разобрался. Одно мне ясно - нужна пионерская комната. Настоящая,
большая, светлая. Чтобы совет дружины помещался. У нас же во дворе
прекрасный флигель. Он мне уже во сне снится. Прошу-прошу. А все как в
бабушкиной присказке:

   Сел кот на колоду -
   Бултых в воду!
   Он уж мек, мок, мок.
   Он уж кис, кис, кис.
   Вымок, выкис, вылез, высох.
   Сел на колоду -
   Бултых в воду!
   Он уж мок, мок, мок...

   Учителя посмеялись... Потом к столу вышла Вера Николаевна. Все еще
улыбаясь, она начала:
   - А у новорожденного-то голосок крепок и требований куча. Ну что ж, так
и должно быть. И мне нравится, Герасим Борисович, что для вас пионерские
дела не третий, а первый пункт повестки дня. Иначе и быть не может. Но
"дай-дай-дай" - так можно жить только в возрасте бабушкиных сказок. Придет
время-мы вам и флигель дадим. Но мы вправе уже сегодня обратиться к вам с
тем же словом: "Дайте стенную газету, дайте интересный сбор". Давайте не
давать друг другу обещаний, а делать дело. Оно у нас единое. А с флигелем
пока не выйдет. Он нужен для уроков домоводства.


                            "КАМОРКА ГЕРАСИМА"


   У нашей стенгазеты уже было название: "Вверх по ступенькам". Но газеты
не было. И никто яе знал, когда же выйдет первый номер. Пришлось собирать
совет дружины.
   - Если редколлегия не повесит газету завтра, мы повесим редактора, -
кровожадно заявила семиклассница Аня Яновская, потешно закатывая рукава на
коротких толстеньких руках.
   - Те:бе легко говорить, -возмутился редактор Витя Строгов. - Я тут день
и ночь рисую, а ты пирожками в это время питаешься.
   - Я ночью не ем, - обиделась Аня и села наместо.
   - Дело не в этом, - сказала Надя Полуденная. - Просто у нас не хватает
заметок. Один Витя в поле не воин.
   - Не знаю, может, Витька и не воин, а я в журнале "Пионер" читал, что
можно организовать КЮК, - загадочно бросил с места Димка Иголочкин и умоли.
   Его на совет дружины никто не приглашал, но не мог же он расстаться с
Витей! Разрешили посидеть, только пусть молчит.
   - А я и не разговариваю. Я советую, - отрезал гость и лихо дунул на
челочку.
   - Ну тогда расскажи толком.
   Димкино предложение всем понравилось. Решили открыть в школе КЮК - Клуб
юных корреспондентов.
   От каждого класса по два человека. Заметки собрать к завтрашнему дню.
Аня Яновская - председатель КЮКа. На том сошлись - и разошлись.
   Я задумался. Почему так плохо с газетой?
   Завуч второй смены Вера Николаевна вошла шумно. Мне всегда казалось,
что впереди нее, невидимое и неслышимое, идет хорошее настроение.
   - Что так пустынна "каморка Герасима"?
   - Какая каморка? - не понял я.
   - Вы не знаете, что так называют вашу обитель?
   Это пятиклассники. У них сейчас "Муму".
   Я рассмеялся.
   - А знаете. Вера Николаевна, в этом названии много горькой правды. В
такую каморку не очень-то тянет зайти. Неуютно как-то. И места мало. Вот
дали бы яам флигель во дворе!
   - Слышали, слышали. Просить надо лучше.
   - Но я же Герасим. Я глухонемой.
   - Зато богатырь!
   - Этого я не чувствую. Видите, газета все еще на нижней ступеньке.
   Я рассказал про КЮК. Завучу понравилось.
   - Советую вам, Герасим Борисович, завести сатирическую страничку.


                       "ГОРОД ПИШЕТ НАШИМИ ПЕРЬЯМИ!"


   Хорошая штука металлолом! Кто не знает, сколько новых отличных машин и
станков ежегодно получает страна из никому не нужных ржавых банок и
кастрюль.
   И все-таки, когда говорят "собирайте металлолом", это звучит как
"будьте осторожны с огнем". Вроде кто-то этого не знает. Примелькалось,
"приелось".
   Я начал с математиков. Они пошли навстречу, и три дня на арифметике,
алгебре, геометрии занимались "металлоломными головоломками". Я это ощутил
сразу.
   - Герасим Борисович, а вы знаете, что мы можем собрать лома на
полтепловоза?
   - А вот решите задачку: "Класс собрал семьдесят килограммов
металлического лома..."
   - Нет, вы только послушайте! Из лома, который мы соберем, можно
выплавить стали на столько перьев, что ими будет писать весь город! И даже
больше.
   - "Сто бабушек, поплакав, сдали в металлолом старые дырявые тазы. Из
них сделали столько стиральных машин, что каждая шестая бабуся смогла
разогнуть спину. Спрашивается! почему они не догадались сделать это
раньше?"
   В воскресенье школьный двор преобразился. Кругом виднелись лозунги:
   "Город пишет нашими перьями!"
   "Убедим бабушек отдать дырявые тазы!"
   "Старый лом - новый металл!"
   "Дарю школе перьев на целый год!"
   Я объявил, что сегодня у нас необычный сбор дружины. Он продлится целый
месяц, пока не подведем итоги другого сбора - сбора металлолома. Каждый
мобилизован! Каждый считается солдатом великого похода за большой металл.
Отряд-победитель получит право пойти летом в трехдневный поход.
   Больше всех отличился Димка Иголочкин. На какие только ухищрения он не
пускался! Придумал себе звание "спеццветмет" ("специалист по цветным
металлам").
   На школьном дворе из-за него разыгрался настоящий скандал, Димка
притащил самовар, старенький, но вполне исправный. Прибежала бабка. Бабка
- за Димку, Димка - за самовар. Бабка тянет-потянет - оттянуть не может.
   Кричит:
   - Разорил, разбойник! Чтоб тебе пусто было!
   - Бабуся, - урезонивает Димка, - постыдись.
   Я же тебе объяснял, что из одного самовара можно сде...
   - Приди домой, я тебе покажу, что из тебя можно сделать. Деда моего
самовар. Тульский, со свистом...
   Самовар мы вернули. А про Димку в школе ходил анекдот.
   Стоит Димка на трамвайной остановке и зевает.
   - Чего ты? - спрашивают.
   - Жду. Трамвай пройдет - рельс возьму.


                         "ЗАЧЕМ ОН БИЛ МЯЧ НОГОЙ!"


   За что учителя любят школу? Каждый, наверное, ответит по-своему.
   В дверь кабинета Веры Николаевны поскреблись, и на пороге появился
Федотыч, неслышный, неслово"
   охотливый человек - завхоз.
   - Разбили, - доложил он.
   - Что?
   - Стекло.
   - Где?
   Когда все стало ясным, Федотыч так же неслышно исчез. К моему
удивлению, лицо завуча не выразило никакой досады.
   - Люблю школу за то, что в ней всегда что-нибудь случается, -
улыбнулась Вера Николаевна и, отложив все дела, пошла на место
происшествия.
   Мне часто теперь приходит в голову, что настоящий учитель - оптимист до
мозга костей. Потому что самое страшное в его деле - опустить руки.
   Когда Вера Николаевна вернулась, за ней плелся Димка Иголочкин. Лицо
его было скучным.
   - Значит, не ты?
   - Не я.
   - А кто же тогда?
   - А я почем знаю.
   - Кто, кроме тебя, был во дворе?
   - Витька. Мы в баскет играли.
   - Может быть, он?
   - Нет.
   - А кто же тогда?
   - А я почем знаю!
   Было ясно, что пластинку "заело" надолго.
   - Не понимаю только, зачем он бил мяч ногой? - листая журнал, спросила
Вера Николаевна равнодушно.
   - Так он же не ногой...
   Димка осекся. Мне даже показалось, что он покраснел.
   - Вы все видели?
   - Нет. Я прочитала. По глазам прочитала.
   Димка отвернулся к стене.
   Вера Николаевна лукаво подмигнула мне и обратилась к ученику:
   - А теперь, Дима, давай разберемся, помог ты Вите или нет?
   - Чего разбираться! Витьке теперь влетит от отца.
   Он знаете какой...
   - С Витиным отцом я поговорю сама, а вот что будешь делать ты? Кто же
тебе после этого будет верить?
   Иголочкин был окончательно изобличен и послан за дневником. Я встал.
   - Вартан Сергеевич говорит, что у вас богатая педагогическая интуиция...
   - Вы его больше слушайте, - прервала меня Вера Николаевна. - Он все
свои таланты другим приписывает.
   - А вот этот случай?
   - Просто некоторый опыт.


                             ЧЬЮ ДУШУ ЖЕЛАЕТЕ?


   Увы! Мои собственные опыты в педагогике оставляли желать лучшего.
   Я знаю, что со мной это больше никогда не случится. Именно поэтому я
должен рассказать обо всем.
   Скука - такая штука: кто не работает, того и ест.
   Тот день с самого начала был какой-то скучный. Бывают такие дни в
школе. От них головная боль. Самое лучшее лекарство в этом случае -
заняться делом.
   Пойти в читалку, развеяться, задумать что-нибудь совершенно
удивительное. Но нельзя - "служба". Иной раз сидишь в школе до ночи,
уборщица никак не выгонит, а уйти на час раньше - разговоров и объясненин
не оберешься.
   Во всяком случае, высиживал я в учительской оставшиеся полтора часа и
слушал, о чем говорит Елизавета Порфирьевна со своими
студентами-практикантами.
   - Вы, Костя, слишком либеральничаете, - долетало до меня. - Вам нужно
больше твердости. И вообще запомните правило: кто не выгнал ни одного
ученика из класса, тот не учитель.
   Дальше я не слушал, но последняя фраза засела в моей разбухшей от
гудения голове. "Не выгонишь - не станешь..." Прозвенел звонок. Ко мне
подошла Вера Николаевна. Оказывается, заболела учительница литературы.
Завуч попросила меня пойти на урок к пятиклассникам. Видимо, я изменился в
лице, потому что она слегка тронула меня за локоть и улыбнулась.
   - Да вы не бойтесь. "Муму" почитаете им вслух. Ну?
   Впервые я вошел в класс почти учителем. Я даже не испугался, до такой
степени струсил. Пока вел перекличку, немного пришел в себя. В классе не
было четверых. Против их фамилий поставил в журнале "н".
   Рыжая голова с передней парты, внимательно следившая за кончиком моего
пера, с сожалением изрекла:
   "Герасим Борисович, не туда". От волнения я поставил все четыре "н" в
географию (ее сегодня не было в расписании). Я отложил журнал.
   - Встань. Твоя фамилия, по-моему, Кащенко?
   - Ага, - кивнула голова. - От вы имена запоминаете!
   Я покосился в журнал.
   - Так вот... Яша. Разве ты не знаешь, что журнал ведет учитель? И что
подглядывать некрасиво?
   - Так вы же не учитель, - искренне удивился Кащенко и сел на место.
Волосы торчали на его голове клочьями, словно застывшие язычки маленького
костра.
   "Этого... удалю, - решил я. - Посмотрим, кто кого... боится..."
   Я сейчас прогоняю свою совесть сквозь строй воспоминаний, связанных с
тем уроком. Кащенко я всетаки... Да, да... Он сопротивлялся. Но все-таки я
его вытолкал.
   Судьба иронична. На сей раз ирония ее была зла.
   Когда меня совершенно замучило раскаяние и я готов был идти извиниться
к Яше, он сам явился ко мне... с повинной. Как я понял, "под давлением
общественности" (которая шныряла вокруг с сияющими лицами).
   Конечно, дергать за косу соседку на уроке, да еще когда читают "Муму",
нельзя. Но я-то не мог забыть, что я ставил цель...
   Угрызения совести могут загрызть насмерть. Тогда я вышел из класса
совсем больной.
   - Герасим Борисович, вы не расстраивайтесь, он у нас вообще такой. У
него и рыбки сдохли. А у его соседа собака с ума сошла, - успокаивали меня
пятиклассники как могли. - Идемте во двор, в "Чью душу желаете?" поиграем.
   Вытащили меня на воздух.
   Земля качалась подо мной, но упорно не проваливалась.
   - Гера-асима Бори-исыча! - отрезвляюще донеслось до меня.
   Как все просто в этой игре! Чью душу желаете, та и ваша. Разбежался,
прорвал крепко сжатые руки в шеренге напротив - и душа твоя. Веди ее с
победным криком в свой стан. Как все просто в этой игре!


                        ВРЕМЯ ЖИТЬ И ВРЕМЯ ОТДЫХАТЬ


   Люблю школу. Мне нравится ходить по ее гулким коридорам во время
уроков, кружиться в бешеном ритме ее перемен. Здесь все как в шахматах.
Каждое острое положение имеет десяток решении, но только один ход верный.
На обдумывание даются секунды, постоянный цейтнот приучает к быстроте и
смелому риску.
   Вера Николаевна любит повторять: "Если учителне горит на работе, то
пусть он сгорит".
   Старшему вожатому тоже прохлаждаться нет време ни. Дела идут, бегут.
Сроки наступают на горло.
   Хвать - не все сделано. Рук не хватает. Эх, иметь бы их тысячу!
   - Нет, почему же! Две руки плюс одна хорошая голова - это уже ничего, -
посмеивается Вартан Сергеевич.
   Про случай с Яшей Кащенко я ему не рассказывал.
   Стыдно было. Кому же исповедаться? Вере Николаевне? Но она так доверяет
мне, а в этой истории я таки выгляжу олухом. Мама будет успокаивать: "Чего
не бывает!"
   Вот если бы... А почему нет? Конечно, я не знаю точного адреса... Но
ведь находят же люди друг друга через двадцать лет.
   Я схватил перо и бумагу.
   "Милая Зоя!"
   Зачеркнул "милая". Скомкал лист, вырвал из тетрадки другой.
   "Здравствуй, Зоечка!" Не то! Пуще огня боюсь car тиментов.
   Вдруг мне представилось ее лицо. Огромные серые глаза смотрят чуть
удивленно, но не смеются. Она поймет!
   "Ваше Огромноглазие!
   Разрешите задать Вам всего один из трех с половиной миллионов вопросов:
что послужило причиной Вашего бегства из лагеря?
   Правда, Зойка, я до сих пор ума не приложу (ты скажешь: было б что
прикладывать) - куда ты подевалась? Пишу на рязанский пединститут,
положившись на русское "авось".
   Теперь расскажу тебе "о времени и о себе". Времени не хватает. Помнишь,
тогда в лагере ты говорила, что утерянные годы нельзя объявить
"недействительными". Как я теперь это понимаю, как не хватает мне дней,
часов, минут!
   Да, главное-то и не сказал! Вот ты удивишься: Герасим Борисович
работает... старшим вожатым в школе. Это уже "о себе".
   У меня большая неприятность. Вчера я выгнал из класса ученика,
вытолкал. На душе противно. Оказывается, я догматик. Услышал от одной
тети, что тот не учитель, на чьем счету нет ни одного выгнанного ученика.
Поверил и проверил. Эксперимент поставил, дурья башка. Серьезный Парень!
Ты бы такого сроду не сделала. Теперь я знаю: тот не учитель, кто хоть раз
изменит справедливости. Если б я понял это раньше!
   Но не все так мрачно. Есть у меня друзья, есть Вартан Сергеевич (о нем
как-нибудь отдельно напишу).
   Представь, Иголочкин и Строгов в моей школе. Вот встреча была! Устроили
стол воспоминаний, арбузом закусывали.
   А еще я вычитал, что по-гречески Зоя - значит "жизнь".
   Целую Вашу ладошку, сударыня. Даже удивительно, как я в ней помещаюсь.
   Герасим".


                               "СПОР ОТРЯДА"


   - Герасим Борисович, я уже взрослый - пятнадцать лет. Хочу вступать в
комсомол. А тут пионерский галстук носи!
   - Но я же ношу. И считаю это большой честью.
   - Нет, я не о том. Вот сборы у нас проводятся.
   Как в пятом классе. Детство какое-то. Мы же большие!
   Хочется поспорить о серьезном, о жизни, о книгах.
   - Ну проведите "спор отряда". И спорьте, если так интереснее.
   Решили пригласить на первый "спор отряда" всех восьмиклассников школы.
Три дня в пионерской комнате висело объявление.

  8-й "В" КЛАСС ПРОВОДИТ
  СПОР ОТРЯДА:
  "НАС ВОЛНУЮТ ВОПРОСЫ"
  ГОТОВЬСЯ К СПОРУ!

   Рядом прибили ящичек "Для вопросов".
   После уроков в класс набилось столько народу, что, если бы с потолка
упало яблоко, чьей-то голове пришлось бы плохо.
   Надя Полуденная вынула из ящичка первый вопрос.
   - "Почему..." Ой, тут какая-то глупость.
   Я прочел записку. "Почему Борька такой дурак?"
   Без подписи. Вопрос этот, кроме автора, видимо, никого не волновал.
   - Ребята, вопрос действительно глупый. Давайте отберем такие, которые
интересуют всех.
   - Я там про мечту спрашивал, - кинул кто-то почти с потолка.
   - А что такое принципиальность? - донеслось из угла.
   - Вот хороший вопрос, - воскликнула Надя, перебирая бумажки. - "Какая
разница между обывателем и мещанином?"
   - Один черт! - ответили с места.
   - А вот еще: "Надо ли стремиться быть лучшим?"
   Не все было так, как мне хотелось.
   Ни с того ни с сего вдруг заговорили о прическах.
   Какие модны, какие нет. Только и слышалось.
   - A y Джины Лоллобриджиды...
   - А у Софи Лорен...
   - Сиди со своей Софи, вот у Татьяны Самойловой...
   Я вмешался:
   - Ребята, у нас не конгресс парикмахеров, а "спор отряда"...
   - А зачем тогда писали "Нас волнуют вопросы"?
   Если действительно волнуют? - крикнул кто-то.
   - Слишком раннее волнение, - под общий хохот съязвил невесть зачем
забредший к нам девятиклассник Ваня Мелехин.
   - А ты иди сюда, выскажись, - пригласил я.
   Захлопали. Вышел.
   - Вы, конечно, младенцы. А между прочим, Пушкин в вашем возрасте другим
интересовался. Вот он писал своему другу Дельвигу:

   С младенчества дух песен в нас горел,
   И дивное волненье мы познали;
   С младенчества две музы к нам летали,
   И сладок был их лаской наш удел...

   - Так тогда ж еще кино не было, - предположил кто-то вслух.
   - Ты, Пушкин, ты лучше скажи, как ты танцуешь на вечерах? - И опять
загалдели все сразу, теперь уже о танцах.
   Раздался звонок.
   Вторая смена наседала. А уходить не хотелось.
   Из школы выскакивали возбужденные, размахивали руками, кричали. И долго
не могли разойтись. Обычно немногословный завхоз Федотыч не выдержал:
   - Или идите домой. Или директора. Позову, - в три порции произнес он и
вытер пот со лба.
   В пионерской меня ждала Надя Полуденная.
   - Герасим Борисович, нет, все-таки какая вам прическа больше всего
нравится?
   - Значит, и тебя это волнует?
   - Нет, я просто так. Вы не сказали.
   - К сожалению, мне нечем тебя удивить. Я старомоден, по-моему, лучше
косы, обыкновенной русской косы, ничего еще не придумано.
   В узких Надиных глазах весело сверкнули серебряные ниточки.
   - А вы любите танцевать?
   - Больше того: умею. У меня второй разряд по футболу.
   - При чем тут футбол?
   - Но ведь в танце главное - владеть собственными ногами и не наступать
на чужие. Первое я уже освоил.
   - Вы шутите, а я серьезно. Слушайте, что я придумала!..


                       "ВЕЧЕР ДОЛЖЕН БЫТЬ НА СТОЛЕ"


   Афиша была лаконичной:

   ВЕЧЕР ОТДЫХА
   7-8-Х КЛАССОВ.
   4 УРОКА ПО 45 МИНУТ.
   НА ПЕРЕМЕНАХ - ОТДЫХ.

   СОВЕТ ДРУЖИНЫ


   - Ну вот, Герасим Борисович, раз в жизни собрались отдохнуть, и опять
уроки!
   - Десять уроков в день! А потом пишут в газетах:
   "Дети перегружены".
   Я отвечал спокойно, стараясь не выдать своего волнения и наших планов:
   - Так решил совет дружины. Получится скучно - с него и спросим.
   А совет дружины в этот день ходил по школе с таинственными
физиономиями, с загадочными перешептываниями и намеками. Они одни знали и
готовили то, что всем станет известно только вечером.
   - Зайдите ко мне в кабинет, - остановила меня в коридоре Ефросинья
Константиновна.
   В директорской было прохладно. Над столом висел большой портрет
Макаренко: в теплой шапке и зимнем пальто Антон Семенович внимательно
вглядывался в меня сквозь очки.
   Ефросинья Константиновна говорила минут десять.
   Выяснилось, что я веду себя как заговорщик. Скрытничаю. Что-то затеваю
и не докладываю. Последнее особенно возмутительно.
   - Почему вы превращаете школу в какое-то... какое-то игрище? Даже
важное государственное дело - сбор металлолома - для вас игрушки. Что это
за лозунги с дырявыми тазами и бабушками? Ведь это позор!
   - Разве? Разве это позор, что наша школа заняла по металлолому второе
место в районе? - пожал я плечами.
   Тогда Ефросинья Константиновна вынула из ящика большой лист бумаги и
положила на стол.
   - А это что? - грозно вопросила она.
   - Да это же наше объявление, - ахнул я. - О вечере отдыха. Где вы его
взяли?
   - Скажите спасибо, что я его вовремя сняла. Где тут объявление? Это же
шарада. Разве кто-нибудь чтонибудь тут поймет?
   - Но ведь это же так задумано, это игра.
   - Вы доиграетесь! - Ефросинья Константиновна так зычно это выкрикнула,
что мне показалось: Макаренко вздрогнул. Она продолжала в другом тоне: -
Ладно, Герасим Борисович, игры - это хорошо. Но надо же согласовывать,
увязывать, утверждать. Прежде чем состояться, каждое ваше мероприятие,
каждый вечер должны быть у меня на столе.
   Макаренко на портрете слегка поежился, а потом весело подмигнул мне
из-под очков.
   - Но что я скажу совету дружины? Они так горят этой выдумкой, столько
готовились. Ефросинья Крнстаитиновйа, я прбшу вас поверить мне на слово,
что все Продумано. Приходите на вечер.
   - Хорошо. Но если что случится - пеняйте потом на себя.
   Я ушел подавленный.


                         "ДЕРЖИСЬ ПРАВОЙ СТОРОНЫ"


   Беда не приходит одна. Я понимаю это так, что всегда неразлучно об руку
с ней ходит счастье.
   Дома меня ожидало письмо из Рязани.
   "Милый Гераська!
   Как я рада, что ты отыскался. Пожалуйста, не обижайся на меня. Все так
ужасно вышло. Я тогда получила телеграмму, что у мамы инфаркт (второй). Я
сразу побежала к тебе, а ты... Я сначала страшно обиделась, а потом...
Потом я вспомнила, какое у тебя было тогда лицо. Наверное, и я бы так
сказала на твоем месте. Но я не могла ни секундочки ждать, ты же
понимаешь. Сейчас мама уже дома, потихоньку начинает ходить.
   Слушай, сударь, а ведь мы теперь с тобой коллеги.
   Дружина у меня небольшая, но славная. Знаешь что, давай соревноваться:
лучший наш отряд на каникулах поедет к вам, а ваши ребята - в Рязань. А?
   Ты пишешь о своей неудаче. Чтоб ты не думал, что у меня тишь да гладь -
вот тебе свежий пример. Только учти, что все это произошло со студенткой
второго курса пединститута, председателем научно-студенческого общества
(кстати, работаю я над темой "Игра в жизни ребенка").
   Так вот. В прошлое воскресенье пошла я с двумя отрядами (пятый и шестой
классы) за город проводить военную игру. Часа через полтора стало ясно,
что шестиклассники победили (сорвали с рукава нашивку - выбывай из игры).
А тут две девочки-пятиклассницы пристали и просят: "Верните нам, Зоя
Васильевна, нашивки - мы еще хотим поиграть. Мы никому не скажем".
   Я и уступила. На свою голову.
   Приводят "пленную". Неказистая такая шестиклассница, тихоня, рыженькая,
слова от нее не слыхивала.
   Косы торчат в стороны, щеки горят так, что веснушек не видно, глаза
злые.
   "Нечестно, Зоя Васильевна, нечестно! Вы им подсуживаете!" - и плачет.
Зло, с ненавистью ко мне.
   Вот тебе на! Сама же пишу и других убеждаю:
   игра для ребенка - форма познания жизни, все в ней должно быть
взаправду. И такая ошибка! А ведь все просто, как в правилах уличного
движения: держись правой стороны, будь там, где правда.
   Ты меня извини, что получается как притча. Вроде я учу тебя.
   Привет Иголочкину.
   Жду твоего письма.
   Жму ладоши.
   Зоя".


                            "МЫ ЗА ПЕРЕГРУЗКУ!"


   Собрав членов совета дружины в пустом классе, я произнес речь.
   - Братия и дружина! Сегодня нам предстоит тяжелое сражение. Полчища
скуки наготове. Они будут биться насмерть за каждого нашего гостя. Победит
смертельная скука - больше нам никто не поверит. Победим мы - и за нами
пойдет вся школа. Наточите копья шуток, заострите стрелы острот. В бой!
   Первой неожиданностью для гостей было то, что двери школы закрылись
ровно в 19 часов.
   - Герасим Борисович, а Леля Королева еще не пришла!
   - Ничего не могу поделать. Мы предупреждали.
   Точность - вежливость королей. Это касается и Королевой. Опаздывать
невежливо.
   И вот на сцену вышла Надя Полуденная. Что-то в ней сегодня необычно. Ах
да! Косы. Две косички с огромными голубыми бантами, которые, словно
эполеты, лежат на плечах. Сначала она очень волновалась, даже немножко
охрипла. А потом разошлась. Надя объявила, что в программе вечера четыре
урока.
   Зал неодобрительно загудел.
   - Вот всегда вы так. Еще ничего не знаете, а шумите. Вы послушайте,
какие уроки: танцы, игры, пение и снова урок танцев.
   Надя взяла со столика маленький звонок и встряхнула его.
   - Добрый вечер, ребята! Начинаем урок танцев.
   Посмотрим, как вы готовились к нему. Вальс!
   Откружилась над залом плавная мелодия.
   - Ну вот, ребята, - заговорила Надя. - Опрос показал, что вальс вы
танцуете плохо, а некоторые совсем не умеют. Переходим к объяснению нового
материала. Урок ведут пионеры-инструкторы балетного кружка Дома пионеров
Аня Яновская и Ваня Мелехин.
   "Учителя" объяснили, как правильно танцевать вальс.
   - Ну если понятно, тогда будем закреплять, - закончил Мелехин и подал
руку Ане. Танцевали они первыми, зал следил за ними с завистью и
восхищением.
   Потом разучивали краковяк. В 19 часов 43 минуты Аня поднялась на сцену.
   - Запишите домашнее задание...
   - А чем? На чем? - понеслось из зала.
   - Ладно, тогда запомните задание на дом: потренироваться в вальсе,
выучить краковяк.
   И зазвенел звонок.
   "На перемене" обсуждали урок.
   - А ничего, только мало.
   - Самое растанцевался!
   - Герасим Борисович, давайте пустим Королеву.
   Она там ревмя ревет.
   - Как совет дружины скажет.
   - Да ладно. Пусть. Нам не жалко. Только чтоб в последний раз.
   Опоздавших оказалось много. Пришлось им все объяснять сначала.
   "Перемена" немного затянулась. Звонок. Начинается урок игр. Его ведет
член совета дружины пятиклассник Вова Мирошкин. Лицо у Вовы остренькое,
неулыбчивое. И только голубые глаза все везде видят и замечают, Если глаза
- зеркало души, то у Мирошкина дуща юмориста. Копирует он своих знакомых с
неотразимой точностью. Какой-то восьмиклассник сострил:
   - "Мирошкина глаза страшнее пистолета".
   Остроту забыли, но между собой Вовку с тех пор зовут Пистолетом.
   Когда играющие с мешками на головах стали палками бить горшки и друг
друга, в зале стоял такой шум и грохот, что на минуту даже Ефросинья
Константиновна выглянула из учительской. После "урока" Вову долго не
отпускали.
   - Качать Пистолета!
   Я еле вырвал бедного мальчишку из рук чересчур горячих поклонников,
иначе висеть бы ему где-нибудь на люстре, зацепившись штаниной.
   Глаза Вовки сияют. Прямо заметны голубые лучи.
   - Ну как, Герасим Борисович? Мы скуку или она нас?
   - Умница, Вовка. Взлетел!
   Вдруг он хлопнул себя по лбу и жалобно пропищал:
   - Забыл домашнее задание! Как же они теперь - без домашнего задания?
   Но было уже поздно. Шел "урок пения".
   Во время последнего урока - танцев - мы с Ефросиньей Константиновной
разговаривали возле учительской. Вдруг лицо моей собеседницы покрылось
румянцем. Рядом стоял Ваня Мелехин и, почтительно склонив голову,
приглашал даму на танец. Секундное замешательство, и Ефросинья
Константиновна подает своему кавалеру руку. Танцует она, несмотря на
возраст, прекрасно.
   - Ну, вот наш вечер и заканчивается, - сказала Надя. - А теперь
поставим оценки. Только не ученикам, а "учителям".
   - По пять баллов всем!
   - С плюсом!
   - Пусть дневники несут!
   Выходя, я услышал разговор:
   - Надя, а еще пару уроков нельзя?
   - Нет, Гена. Ты же сам был против перегрузки.
   Гена улыбнулся так, что уши приподняли кепку.
   - Такую перегрузочку бы каждый день. Я - за!


                              СИНЯК НА ПЯТКЕ


   - Ты не будешь играть Продавца, Пирожков, здесь нужен человек толстый и
с басом, а ты пискля. Сестру Гортензию тоже придется взять мне - вы никто
танцевать не умеете. Голос за сценой - с этим Коля справится, я помогу. -
Голос Вовы Мирошкина разносится на всю школу. Он распределяет роли в
первой пьесе, которую будет ставить драмкружок. Режиссер, художник,
осветитель, бутафор и создатель главных ролей - Владимир Мнрошкин.
   После памятного вечера отдыха Вова меня все больше тревожит. Дошло до
того, что он попал на "КРЮК".

   В театр влюблен ты по уши,
   Из двоек тянем за уши.

   Критика подействовала на Вову странно. Он похвалил редколлегию за
удачную карикатуру и, зайдя ко мне в пионерскую, начал как ни в чем не
бывало:
   - Что за школа без драмкружка? Выделите мне по четыре человека от
класса. Да не кота в мешке покупаю - давайте людей, способных хорошо
читать, петь. Я создам комиссию. В нее войдут...
   - А как с двойками? - прервал я красноречивого Вову. Он потупился.
   - Да чего! Две двойки по немецкому. Это я исправлю... - И добавил,
вздохнув: - Вот драмкружок нужен.
   Это был кружок сплошных драм. Вова самозабвенно репетировал роли,
которые он щедро поручал себе в каждом спектакле. Конечно, он не мог
помнить обо всех участниках. Иной раз "актер" не знал, с какой стороны ему
выходить. Вова, кляня бестолковость, наскоро объяснял всем все перед
открытием занавеса.
   На каждом спектакле что-нибудь случалось. Однажды забыли нужяую по ходу
действия кастрюлю.
   Витя Строгов, который был безмолвно влюблен в драмкружок, метнулся
через зрительный зал, а на сцене в это время вдохновенно импровизировали:
   - Да, без кастрюли трудно...
   - Совсем нельзя без кастрюли...
   - В кастрюле можно и борщ сварить...
   В общем, как это ни странно, самодеятельность сама не "деялась". Ее
надо было создавать.
   Я объявил по классам, что к Новому году будет проведен конкурс на
лучшую "театрализованную песню". Сам я взял пятый класс и решил поставить
"Песню о Щорсе". Вначале дело не клеилось. Вова Мирошкнн отказался играть
роль Щорса ("Некогда. Я сейчас изучаю историю театра с самых античных
времен").
   Мальчишки не соглашались петь ни в какую, выдвигая классический
аргумент: "Что мы, девчонки, что ли!"
   Тогда я соблазнил их костюмами. Каждый должен выйти на сцену в одежде
красного бойца, утомленного долгим походом "по берегу".
   Целую неделю мне не давали проходу:
   - А такая повязка пойдет?
   - Я дедушкину пилотку достал!
   - А можно, я с автоматом выйду?
   - Хромать надо на обе ноги, если я в спину ранен?
   Перед самым занавесом притащился Вова Мирошкин, Спесь с него как ветром
сдуло. Он разулся, снял носок:
   - У меня во синяк на пятке! Издали будет видно. - И просительно, глядя
в сторону, добавил: - Так что я бойца бы сыграл... если можно.
   Я "не попомнил зла". "Песню о Щорсе" мы играли и пели на "бис". По
суровому лицу Вовы Мирошкина Рыло видно, что синяк на пятке давно позабыт.
   А после выступления ко мне протиснулся Витя Строгов. Его лицо светилось
восторгом от встречи с искусством.
   - Это я занавес открывал и закрывал, - с тихой гордостью сказал он.


                              И ПОЛНЫЙ ВЫДОХ


   На перемене класс проветривают. Открывают все окна, и ветер листает
страницы учебников с такой быстротой и жадностью, словно торопится скорее
получить среднее образование. Большинству юных обитателей школы такая
одержимость ветра непонятна; на перемене он свободно мог бы разгуливать в
любой голове, не боясь застать там глубоких раздумий о пройденном за урок.
   Но есть, конечно, и такие, кого из класса на аркане не вытащишь. Это
безнадежные домоседы или просто зубрилы. Однажды среди них я заметил Витю
Строгова. Он крутился возле доски, что-то, оглядываясь, писал на ней и тут
же поспешно стирал. Я зашел в класс.
   - Что, творческие муки?
   К моему удивлению, Витя вздрогнул, и худенькая спина его прижалась к
черной доске, словно стараясь закрыть ее. Но я уже заметил - мой приход
взволновал его. Я взял мел, попробовал писать. Он крошился и скрипел,
почти не оставляя следов. Доска была намазана воском.
   - Ну, Виктор...
   Я не знал, что сказать. Меня трудно чем-нибудь удивить. Но подлость
всегда ошеломляет. Тем более когда ее совершает человек, в которого веришь.
   Несколько секунд в классе стояла такая тишина, что было слышно, как
шуршит промокашка, которую сквозняк гнал по полу. Лицо ученика покрылось
красными пятнами, потом так побледнело, что исчез мел, которым оно было
перепачкано.
   - Подлец ты, - тихо сказал я и вышел.
   Димка проник в пионерскую бесшумно. Или я так задумался? Лицо его было
мрачным. Словно это был не Иголочкин. Даже хитрая складочка над переносьем
углубилась трагической бороздой.
   - Дружка выгораживать пришел? - холодно спросил я.
   Димка потупился.
   - Чего выгораживать! Это сделал я.
   - Что?
   - Доску я намазал. А Витька хотел стереть.
   Мне почему-то вспомнилось, как вчера мама долго объясняла любопытной
Варьке, что такое инфаркт миокарда. В голову лезла всякая чушь. Мысли были
бессвязны.
   - Уходи, - выдавил я наконец.
   Иногда говорят про человека, что он не в своей тарелке. Весь день я
чувствовал себя так, словно жарюсь на сковородке в кипящем подсолнечном
масле.
   Почему в подсолнечном? В детстве мама жарила пирожки, а я вертелся
вокруг котелка. И вдруг капля брызнула мне на ладонь. Вырос волдырь. Я
помню, как это было больно - обжечься подсолнечным маслом.
   На сей раз Вартан Сергеевич не подтрунивал над моей бедой.
   - Плохо, брат. Лучше принять подлеца за хорошего человека, чем
ошибиться, как ты. Надо извиниться.
   - Извиниться? Мне?
   - Не Строгову же перед тобой.
   - Да... но как?
   Вартан Сергеевич рассмеялся.
   - О, это очень просто. Делаешь глубокий вдох.
   Говоришь: "Прости, пожалуйста, Витя..." И полный выдох.
   А правда, какое это облегчение - перед всем классом сказать хорошему
человеку: "Прости, пожалуйста, мне приятно, что я ошибся". И пока Витя
растерянно моргал, я спросил:
   - Но ведь тот, кто это сделал, совершил подлость?
   Другого мнения не было.
   - Тогда пусть встанет и перед всеми признается.
   Прошло секунды три или четыре.
   - Герасим Борисович, простите, пожалуйста.
   - Нет, мне твое извинение не нужно. Простить тебя могут только Витя и
класс. Их и проси.
   Дмитрий Иголочкин шумно вдохнул воздух.


                        "ХОЧУ СКОРЕЙ СОСТАРИТЬСЯ!"


   Открытка гласила: "Директору школы. Прошу Вас явиться 19 ноября с. г. в
19.00 на собрание жильцов дома ь 67/1 по улице Кирпичной на предмет
обсуждения поведения учащегося Мирошкина В. вверенной Вам школы. Управдом
Д. Мотыльков".

   Напутственное слово Ефросиньи Константиновяы было и того короче:
   - Сегодня я занята. Пойдете вы. И помните, Герасим Борисович, от лица
школы говорите. Это вам не игрушки.
   Задача оказалась нелегкой. Собрание обернулось настоящим судом. Вначале
вид у жильцов был отнюдь не воинственный, сидели во дворе по-домашнему, на
колченогих стульях, стареньких табуретках. Старушки мирно лузгали семечки.
   Вопрос о Мирошкине был пятым или седьмым в повестке дня. Тут встал
управдом - невысокий человечек, брови которого торчали, как пики, в
сторону ушей, начал с того, что выразил удовлетворение "фактом наличия" на
собрании директора школы. Попеняв на мою молодость (тут я должен был
представиться в своем истинном качестве), он перешел к делу. И оказалось
оно обширным. Счет "преступлениям" был крупный.
   Мирошкин поворачивался ко мне другой стороной своей многогранной
натуры. Мало драмкружка, он и во дворе учредил секретную организацию,
раскрытием которой так гордился человек с пиками бровей. Основное, что
вменялось в вину Мирошкину и его отряду, - это попытки захватить "под
штаб" казенные и частные площади. Трижды изгнанные с позором из разных
мест, они попытались свить гнездо... в сарае управдома. Его гнев был
понятен.
   - Такой он, этот Мирошкин. Такие сигналы о нем имеются. Даже сейчас,
видите, я говорю, а он сидит.
   Вот и вся его культура.
   Подсудимый встал и передал свою скамейку судье.
   Управдом устроился на ней поудобнее и метнул пики бровей в разные
стороны.
   - Кто хочет говорить?
   Страстно выступала бабка дворничиха (ее палисадник тоже, как
выяснилось, подвергся набегу).
   - С ими строже надо. Ить до чего додумались - цельный день мяч пинают
ногой. А энтот маленький, который Мирошкин, больше всех. Так и шастает, -
где бы чего выдумать. А зубастый - не приведи господь.
   Ей вторила миловидная полная женщина. Она не говорила, а увещевала:
   - Ведь ты подумай, Вовочка, мы тебе зла не хотим.
   Что вы покоя не даете людям? Танечка мне говорила:
   тимуровская команда... Это только в книжках Тимуры хорошие, а на деле,
видишь, что получается... Разве нельзя прийти к управдому, попросить,
объяснить? Наконец, объявление повесить. Чтобы все знали, что вы хотите
добра людям. А то дверь починили в парадном - молчок, скамейку вкопали в
саду ночью. Моя Таня из-за этого спать не вовремя легла. Зачем секреты? У
вас детство, счастливая, беззаботная пора. А вы и себе покоя не даете, все
спрашиваете, кому в магазин сходить, кому письмо отнести... Зачем тебе,
Вовочка, так много знать? У взрослых своя жизнь, у вас своя. Зачем тебе
все знать?
   Мирошкин, который стоял до этого молча, с бледным и злым лицом, что-то
пробормотал.
   - Что ты сказал? - переспросили его.
   - Хочу скорее состариться! - дерзко повторил Вовка и в упор уставился в
управдома. Тот зажмурился.
   - Вот видишь...
   - Вижу. Все вижу, - чуть не плача, кричал мальчишка. - Как старикам,
так все. Даже столик для домино поставили. А нам ничего. Спортплощадку
обещают третий год. Комнаты для детей тоже три года ждем. "Старость - не
радость!" А нам, паданам, с какой радости веселиться?
   Вовкино красноречие произвело самый неожиданный эффект. Когда утих
смех, все озабоченно заговорили, что детям действительно во дворе не рай.
   Управдом призвал жильцов к порядку.
   - Прошу тише, граждане. В конце концов мое дело такое, дал сигнал, а
там разбирайтесь.
   - Дети-то наши, нам и думать, - заметил кто-то.
   Собрание повернулось на сто восемьдесят градусов.
   Выступать мне не пришлось. А я уже совсем было приготовился к разговору
с Ефросиньей Константиновной.
   Хорошо картошке - ве надо печься о чести мундира!


                           ЧТО ТАКОЕ "ТЕТ-А-ТЕТ"


   Я сидел в своей "каморке" и в ожидании перемены играл сам с собой в
шахматы. Так увлекся, что не заметил, как вошел Вартан Сергеевич.
   - Садись, Гриша, вот сюда, - послышался рядом его голос. - От Герасима
Борисовича у нас секретов нет, да и потом он занят своим делом... Что-то с
тобой неладное творится. То с урока выгнали, теперь звеньевую побил. Что с
тобой стряслось?
   Я вдруг услышал, как мальчишка навзрыд заплакал.
   Было видно, как его колртит дрожь. Вартан Сергеевич молчал. Моя рука
сжала королеву - я никак не мог придумать следующий ход.
   - У нас... мама... ушла... - услышал я сквозь всхлипывания судорожный
шепот. - Я их теперь всех...
   ненавижу... А девчонок буду бить... Говорила, что любит нас... И ушла...
   В моей руке что-то хрустнуло.
   - Да, брат... - Я по голосу почувствовал, что Вартан Сергеевич чуточку
растерян. - Да... Ты сейчас умойся и иди в класс. Папа вечером будет дома?
   Ну вот и хорошо. Я зайду к вам. Тогда и поговорим. - И рука учителя
легла на голову мальчишки, потом слегка подтолкнула его в плечо: - Иди,
Гриша, иди.
   Минуту мы молчали. Потом Вартан Сергеевич шумно- вздохнул.
   - Видишь, Герась, какой получился тет-а-тет.
   А ведь его посылали за матерью...
   Вартан Сергеевич тяжело поднялся и, почему-то прихрамывая, вышел.
   Дома я заглянул в "Словарь иностранных слов":
   "Терпсихора", "терцины"... "тет-а-тет - франц., буквально: голова в
голову - вдвоем наедине, с глазу на глаз".
   В педагогическом "тет-а-тет" вся ответственность ложится на плечи
одного. Какая же это должна быть голова!


                           ТРИДЦАТЬ СЕМЬ КОЗЛЯТ


   Однажды Вартан Сергеевич пригласил меня на собрание к своим
пятиклассникам. Я уселся на последней парте с худеньким большеглазым
мальчишкой. Сосед даже не глянул в мою сторону. Он углубился в книгу,
которую держал под партой.
   - Мне надо уехать на неделю в дальнюю командировку, - говорил Вартан
Сергеевич. - Как мои дети будут вести себя?
   - Хорошо! - грянул класс.
   - То-то. - Вартан Сергеевич, опираясь на стол, шагнул к первой парте. -
Но мне будет скучно без вас.
   Наверное, вы немножко разленитесь. И кое-кто разбалуется. Правда, Гриша?
   Мой сосед ерзнул на месте и захлопнул книжку.
   - Так вот, я предлагаю прожить эту неделю как в сказке. Хотите?
   Что тут поднялось! Каждый хотел скорее узнать, как это сделать, и мешал
слушать другим.
   - Вижу, что хотите. Значит, будем жить как в сказке "Семеро козлят".
Только наша сказка будет называться "Тридцать семь козлят". Как вели себя
козлята, когда мама уходила за едой? Сидели тихо и смирно, серого волка в
дом не пускали.
   - А серый волк будет Ефросинья Константиновна? - неожиданно вставил мой
сосед.
   Я почувствовал, что вот-вот сползу под парту. Привел меня в чувство
спокойный голос Вартана Сергеевича:
   - О, волков много! Самые страшные из них - это двойки и единицы.
Опасный волчище - плохая дисциплина. Есть и другие: грязь, нечестность,
подсказка. Серые волки ходят бесшумно и тут же пожирают всех, кто отступил
от правил поведения в школе.
   Итак, не в некотором царстве, а в нашем Советском государстве жил да
был один пятый класс...
   - А давайте установим пароль, - подняла руку девочка с бантиком, -
чтобы серые волки к нам не пролезли. Пусть пароль будет "бе-бе".
   - Бе-бедная де-девочка! - заблеял мой сосед. - Серого волка испугалась.
Бе-беда!
   - А вот тебя он уже слопал, - закрасневшись, обернулась девочка. -
Ехидных они любят. Да, Вартан Сергеевич?..
   После уроков мы с ребятами стали оставаться на 10-15 минут и подводить
итоги. Не было дня, чтобы "серые волки" не набедокурили. Однажды клыкастый
даже утащил Гришу с урока (подсказывал - удалили за дверь).
   - Он же не козлик, он же просто баран, - гневно потряхивала бантиком
звеньевая. - Что мы скажем Вартану Сергеевичу, когда он вернется?
   - Что за класс у Вартана Сергеевича, - говорили учителя, - просто
приятно работать!
   - Отчего это они на переменах "бекают"? - шепотом спрашивала меня
Ефросинья Константиновна.
   - Серых волков заклинают, - заговорщически понизив голос, отвечал я.
   Директриса смеялась. Думала, я шучу. Двоек в пятом классе почти не
было, грубых нарушений дисциплины тоже. Ефросинья Константиновна была
довольна.
   Для себя я сделал еще один вывод. "Сказочные"
   условия лучше: все-таки семерых козлят охранять от волков легче, чем
тридцать семь...


                            "А НУ - БЕЗ "НУ"!"


   На уроках у Вартана Сергеевича то и дело кто-нибудь бывал, к нему
запросто заходили многие учителя города. И не только словесники. У него
был девиз - "Все уроки - открытые!" И я пользовался этим вовсю. Мучился
подозрением, что мои визиты не всегда уместны, но отказа не было.
   Однажды я стал свидетелем рождения целого лозунга. Вартан Сергеевич
прервал ученика, который начал ответ с классического восклицания "ну".
   - "Ну" - слово-паразит, - обратился он к ребятам. - А в нашем обществе
всем тунеядцам объявлена беспощадная борьба. Кто не работает, тот не ест.
"Ну" совершенно "не работает" в данном случае, зато поедом ест нашу речь.
Предлагаю объявить ему войну.
   А ну - без "ну"!
   В некоторых классах появились даже плакаты с этим лозунгом.
   У нас в пионерской дружине "А ну - без "ну"!" постепенно получило свой
особый смысл - "не увиливай, не отнекивайся от поручений". Я настойчиво
поддерживал такое толкование и, как однажды выяснилось, на свою голову.
   Наша краевая студия телевидения объявила конкурс для всех дружин на
лучший сбор отряда. Наградой победителям была трансляция сбора по
телевидению.
   Соревнование между отрядами у нас шло с начала года, но одно дело в
школе, другое... Нет, я бы не решился.
   Но когда я собирался высказать свою точку зрения на совете дружины,
Надя Полуденная и почти все остальные, не сговариваясь, закричали:
   - А ну - без "ну"!
   Что ж, пришлось включиться в конкурс.
   Вечером я заглянул в кабинет Веры Николаевны.
   - Товарищ завуч, я к вам с жалобой. На учителя литературы Вартана
Сергеевича. Подвел меня под телевышку своим "А ну - без ну"!". Где мне
теперь найти тему телевизионного сбора?
   Вера Николаевна не приняла моего дурашливого тона. Видно, настроение
было другое.
   - Скажите, Герасим, вы хорошо знаете Вартана Сергеевича?
   - С детства. То есть с моего, конечно, детства...
   - Вот как! А вы ничего не заметили в нем нового...
   после командировки?
   - Он всегда новый.
   - Да? Ну ладно. Ладно.
   - Э нет, вы скажите. Вы заметили, да, Вера Николаевна? Заметили?
   - Только то, что он перестал хромать на правую ногу.
   - Хромать? А-а... Да-да... Но и раньше не очень заметно было.
   - Незаметно, потому что он не хотел, чтобы заметили. Вы знаете, что он
ни в какую командировку не ездил? Ему делали операцию здесь, в госпитале.
Осколок извлекали, наследие войны. Риск не смертельный, но Вартан
Сергеевич мог бы вернуться и с одной ногой.


                            "НА ТАРЕЛКУ БОРЩА"


   Наш отряд победил в соревновании, и мы получили почетное право
выступить по телевидению.
   Уж старались на совесть. Сразу стало популярным словечко "телесбор".
   - Заходи, чего стоишь?
   Надя помялась у дверей.
   - Я знаю, что вы на него зли... сердитесь. Но он переживает. Его тогда
отец знаете как...
   - Что за адвокатура? И о ком идет речь? - поинтересовался я.
   - Да Димка Иголочкин. Он боится заходить.
   Тут только я заметил за спиной девочки узкую щель непритворенной двери.
   - И правильно делает, что не заходит. Я не хочу с ним говорить.
   - Но он предлагает тему телесбора.
   - Все, что я хотел сказать об Иголочкине, я сказал.
   Щель между створками двери сузилась и исчезла.
   Полуденная вздохнула.
   - Герасим Борисович, а что, если провести сбор "Приглашаем на тарелку
борща"? Сбор-отдых. Субботние передачи называются "На чашку чаю", а у нас
будет "На тарелку борща". Знай наших!
   - А если провалимся, так своих не узнаешь. Публика сидит за столиками и
хлебает борщ между номерами! Зрелище!
   - А что? У нас в лучшем отряде есть звено кулинаров. Готовят - пальчики
оближешь. Пригласим шефов с завода. Концерт приготовим. А?
   - Знаешь, в этом что-то есть, - сдался я. - Этим сбором начнем
готовиться к летнему походу. Приглашу своих бывших однокашниц из
кулинарного техникума.
   Закатим пир на весь мир. Молодец, хорошо придумала.
   - Это Димка...
   Дверь опять приоткрылась.
   - Ладно, заходи. Кто старое помянет... В общем, рассказывай...
   Сам я, естественно, передачу не видел, потому что участвовал в ней.
Мало того, был ведущим. Случилось это так. Наш "телесбор" транслировался
прямо из школы по ПТС (передвижной телевизионной станции). Самый
популярный диктор нашей студии Игорь (его в крае знали все и от мала до
велика звали по имени)
   приехал за два часа до начала. Из всех кастрюль уже благоухало борщом.
И, несмотря на свою профессиональную осторожность, Игорь не уберегся. Стал
жертвой нашего гостеприимства. Буквально за пять минут до "эфира" подходит
ко мне, глаза вытаращены, по напудренной щеке, оставляя полоску, ползет
слеза. Я испугался.
   - Что случилось?
   Игорь подул на собственный язык (в другое время я бы покатился со
смеху, как он это сделал) и с трудом пролепетал:
   - Понимаешь, борщом угостили...
   Таки угостили! Уж я видел, как он, бедняга, уклонялся. И вот факт -
язык ведущего вышел из строя.
   А без языка как без рук. Хоть жестами объясняйся!
   Сует мне текст - веди.
   И тут тысячами солнц загорелись юпитеры и светильники, забегали
помощники режиссера, над камерой зажегся красный глазок.
   Остальное я помню смутно.
   Кажется, вопреки сценарию я начал с того, что предложил Игорю отведать
нашего борща. Но он не растерялся. Повернувшись спиной к камере, он
наклонился над тарелкой, постучал о нее ложкой и с улыбкой показал большой
палец (потом на производственной летучке ему влетело за этот жест).
   Между двумя тарелками борща мы рассказали о дружине, о соревновании
отрядов, показали стенгазеты потом (совсем как в передачах "На чашку чаю")
пошел концерт художественной самодеятельности.
   Больше всех был счастлив Димка. Еще бы! Диктор объявил, что сценарий
был написан "по мысли Димы Итолочкина".


                            ЗАВТРАШНЯЯ РАДОСТЬ


   - Вы у нас за весь год, Вартан Сергеевич, один раз были. Мы ждем
второго пришествия.
   - Не так это, брат, просто. Скажем, явление Христа народу: сверху вниз
- раз! - и "вот он я".
   - Нельзя так возноситься, Вартан Сергеевич.
   Иисус тоже, говорят, был учителем, но...
   - Но у него не было тетрадей!
   Все-таки я затащил Вартана Сергеевича к нам.
   Как назло, мама поменялась с кем-то и работала в вечеряюю смену, а
Варька ушла в кино.
   - Ладно. - Вартан Сергеевич устало опустился в кресло. - Давай
потолкуем. Я тебя сватал в вожатые- отчитывайся. Доволен?
   - Очень.
   - И немножко самодоволен?
   - Ничуть!
   - Ну как же! Телевидение разнесло тебя по домам.
   Популярность как у киноактера. Девушки на улицах узнают, шепчутся за
спиной, просят автограф...
   - Вартан Сергеевич, это нечестно! Я как раз последнее время чувствую
себя не ахти. Вроде все нормально, и вроде... А у вас сомнений никогда не
бывает?
   - Я-то как раз и боялся, что они у тебя пропадут. - Он вынул из кармана
записную книжку. - Я вот недавно перечитывал "Былое и думы". Слушай, что
сказал Герцен о твоих сомнениях: "Воспитание делит судьбу медицины и
философии; все на свете имеют об них определенные и резкие мнения, кроме
тех, которые долго и серьезно ими занимались".
   - Так что же делать?
   - Завтрашнюю радость.
   - Как это?
   - А вот так... Было тебе, помню, лет пять. Сразу после войны. С
продовольствием трудно. А мужичок ты был хоть и с ноготок, но запасливый и
рассудительный.
   Мама твоя хлеб делила на три части: две побольше вам с Варей. Так ты
свой кусок сразу не съедал, опять делил: "Это на завтра, это на
послезавтра..." А через час убирал все до крошки и подлизывался:
"Хлебусеньки от мамусеньки". Не отрицаешь такое?
   - Не помню, честное слово, - засмеялся я. - Но мама тоже рассказывала.
   - Было, было, не отопрешься! Вот теперь скажи, мужичишка, зачем ты хлеб
делил? А? Потому что хлеб - радость, а ты не знал, будет ли она завтра.
   И потому сам себе ее готовил. Понял? Небось читал у Макаренко, что
истинным стимулом человеческой жизни является завтрашняя радость? Вот и
скажи, старший пионервожатый, есть ли она в твоей работе и у твоих
пионеров? Подожди, это еще не все. И заметь, я тебя не поучаю и даже не
учу, а делюсь с тобой. Есть у нас, педагогов, одно удивительное чувство. Я
его называю "чувством неоткрытого ученика". Понимаешь, сколько бы ты ни
работал с детьми, никогда ты их не узнаешь до конца. Дети непохожи друг на
друга и неисчерпаемо талантливы. И в этом бесконечном открытии и
воспитании новых характеров и душ - счастье нашей профессии. В ней нет
точки, которую можно было бы поставить и отдохнуть. Всегда остаются
неоткрытые души, как неоткрытые земли. Первооткрыватель людских сердец -
разве это плохо?
   - Хорошо. И хорошо вы об этом сказали. Но вы забываете, что на мне
почти вся школа, вся дружина!
   Я как диспетчер на вокзале: командую поездами, а на вагоны у меня
времени нет. Стоит мне заняться вагонами, как рушится все расписание.
   - А разве чувство "неоткрытого пионера" радостнее, чем чувство
"неоткрытого звена" или "неоткрытого отряда"? Тебе всего важнее знать,
куда и как движутся поезда, а там ты можешь вскочить в любой вагон.
Конечно, ты прав, налаженная диспетчерская служба - самый большой
"педагогический арбуз". Без нее вся работа оборачивается сплошным
"педагогическим безарбузием". Я тебя и не призываю одаривать перспективой
завтрашней радости только узкий кружок тех, кто сам тянется к тебе. Самое
трудное -заметить завтрашнюю радость ребят и направлять дела, которые,
может, не тобой задуманы, но без тебя не свершатся. Понял?
   - Подумаю.
   - Думай сколько влезет!
   - Да влезет-то немного.
   - Не скромничай. Недавно мой Робик говорит: "Папа, когда вырасту, буду
вожатым, как дядя Герась". - "Почему же?" - спрашиваю. "Он главный
металлоломщик. И я хочу железо собирать..." Что ты задумался? Обиделся?
   - Нет, что вы. - Меня так и подмывало спросить о "командировке". -
Спасибо вам. Теперь и у меня есть перспектива - завтрашняя радость.
   Я проводил Вартана Сергеевича, а потом пошел бродить по улицам. Если
однажды записать все, что передумал человек, пройдя несколько километров
по ночному городу, все писатели лопнут от зависти.
   Я не заметил, как оказался у депо, на окраине. Лениво перелязгиваясь и
постукивая колесами, укладывались спать трамваи. Я глянул в небо. Она была
надо мной - Кассиопея! Вход в небесное метро. Зоя! Где ты сейчас? Может
быть, вот так же смотришь на звезды?
   Тогда наши взгляды должны встретиться.


                               ЗУБ МУДРОСТИ


   - Герась, да у тебя никак флюс? Эка щеку раздуло, - приветствовал меня
утром Вартан Сергеевич.
   - Да зуб какой-то хитромудрый пробивается.
   На двадцатом году вздумал расти.
   - Так это зуб мудрости. Ты понимаешь, из тебя мудрость прет. Кстати, в
институт ты готовишься?
   - Да.
   - Куда?
   - В Рязань.
   - На литфак?
   - Вы же знаете.
   - Тогда присядь, расскажу тебе притчу.
   Вартан Сергеевич на секунду закрыл глаза и степенно начал:
   - Когда родился будущий словесник, к его колыбели спустились три добрые
феи.
   И сказала первая фея: "Ты будешь вечно юн, потому что с тобой всегда
будут дети".
   И сказала вторая фея: "Ты будешь красив душою, потому что всю жизнь
будешь учить детей прекрасному".
   И оказала третья фея: "Ты будешь счастлив, потому что пожнешь плоды
трудов своих, ибо ученики твои перерастут тебя. И нет большего счастья".
   Но тут у колыбели возникла четвертая фея, злая, и мрачно провещала: "Но
ты всю жизнь будешь проверять тетради!"
   Так что, Герась, подумай еще раз, пока не поздно...
   - Поздно. Решил твердо.
   - Ну поздравляю. Кстати, могу обрадовать: твою "каморку" отдают
Федотычу, а под пионерскую выделяют флигель.
   - Наконец-то!
   - Вере Николаевне скажи спасибо. Выхлопотала.
   А сейчас, брат, иди в больницу, ибо "мудрость" твоя не служит
украшением лику.
   Раз уж выпал такой случай, я обошел всех докторов (об этом давно просил
школьный врач). В медицинском заключении сухо значилось: "Сердце без
особенностей".
   Но я чувствовал, что оно стучит совсем не так, как всегда.
   Я шел в школу.


------------------------------------------------------------------

   Васильев В. П.

   В19 С тобой все ясно. Повести. М., "Молодая гвардия", 1977.

   224 с. с ил. (Компас).

   Повесть "С тобой все ясно" рассказывает о коротком периоде жизни
девятиклассника - от осени до весны. Но когда герою в начале повести
пятнадцать "с хвостиком", а в конце - почти семнадцать, для него этот
период огромен и очень ваисен. Ведь это возраст выбора, возраст раздумий и
решений_ которые иной раз определяют всю последующую жизнь. В книгу
включена и ранее публиковавшаяся повесть в. Васильева "Педагогический
арбуз". Обе повести объединены общей темой возмужания подростка.

   Р2
   237-77.
   70803-095
   078(02)77

   ДЛЯ СТАРШЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА

   ИБ ь 1026

   Владимир Петрович Васильев

   С ТОБОЙ ВСЕ ЯСНО

   Редактор Г. Быкова
   Художественный редактор К. Фадин
   Технический редактор Р. Грачева
   Корректоры Е. Самолетова, А. Долидзе

   Сдано в набор 26/XI 1976 г. Подписано к печати 11/111 1977 г.
   А00597. Формат 70X108i/a2. Бумага ь 2. Печ. л. 7 "усл. 9,8).
   Уч. - изд. л. 9,6. Тираж 200000 экз. Цена 29 коп. Т. П. 1977 г., ь 237.
Заказ 2010.
   Типография Ордена Трудового Красного Знамени издательства ЦК ВЛКСМ
"Молодая гвардия". Адрес издательства и типографии: 103030, Москва, К-30,
Сущевская, 21.


   OCR Pirat