Текст получен из библиотеки 2Lib.ru
Код произведения: 14217
Автор: Житков Борис
Наименование: Тихон Матвеевич
Борис Степанович Житков
Тихон Матвеич
---------------------------------------------------------------------
Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
Рисунки художников А.Брея, Е.Лансере, Н.Петровой,
Павла Павлинова, Петра Павлинова, Н.Тырсы
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Это было в царское время на грузовом пароходе. Он ходил на Дальний
Восток. И все это началось с порта Коломбо, на острове Цейлоне. Это
английская колония, а туземное население - сингалезы. Они шоколадного цвета,
и мужчины здорово похожи на цыган.
И вот на пароход приходят два сингалеза. Один высокий и статный, другой
- пониже, широкий, на редкость крепко сшитый человек. Он-то и говорил,
высокий больше молчал. Можно было понять, что он говорит про зверей. Он
говорил на ломаном английском языке. Его обступили машинисты. Кто-то грубо
спросил, где у него левый глаз. Левого глаза, действительно, не было. Он
сказал, что глаз ему выбил тигр.
Они с братом охотники. Ловят зверей живьем и продают в зверинцы. Тигр
прыгнул, брат должен был поднять сетку.
- В один миг тигр лапами попадает в нее, а вот ему приходится в это
время тигру в пасть засунуть руку. В руке бамбуковая палочка, и если сжать
ее в кулаке, то с обеих сторон выскакивают короткие ножики и так остаются
торчать. Они вонзаются в язык и небо, - сингалез пальцами стал показывать у
себя во рту, как становится палочка. - Но если нажать раньше, - палочка не
влезет в пасть. А если поставить криво, - пропало все, но уже если удалось,
- тигр от боли забывает все. Он лапами хочет выскрести палочку из пасти,
лапы путаются в сетке, но тут не зевай: охотники подкуривают его снотворной
отравой. Он засыпает, замирает. С ним можно делать что угодно. Они вынимают
палку.
- Заливает! Калоши заливает! - сказал Храмцов, старший машинист. Он был
атлет и франт. Он франтил мускулатурой и ходил в одной сетке на голом теле,
а усики закручивал в острые стрелки. И он мигнул сингалезу нахально и
помахал перед носом пальцем. Сингалез показал на груди шрамы. Они как белые
восклицательные знаки шли от ключицы вкось к животу. Сингалез был до пояса
голый, но казалось, что он в коричневой фуфайке и его закапали штукатуркой.
- Это вот брат не успел, на один всего миг опоздал поднять сетку - и
тигр задел его лапой, но зато брат успел выстрелить.
- Сказки! Расскажи еще, как летающих медведей ловил, - говорил Храмцов.
Он сделал шагов пять по палубе, но снова вернулся. Сингалез уже говорил про
обезьян. Он говорил про оранга. Ловить ездили на остров Борнео. Говорил, что
если оранга встретить в лесу и нет ружья, то не стоит пытаться бороться:
захочет оранг - и задушит как мышь.
- А велик ли оранг? - спросил Храмцов.
Сингалез показал метра на полтора от палубы.
- А если ему в морду? - и Храмцов замахнулся кулаком. - Бокс, бокс!
Понимаешь?
Сингалез улыбался.
Но машинист Марков, многосемейный человек, спросил:
- А почем штука оранги эти здесь, на месте?
Сингалез назвал цену.
- А в Нагасаках?
Да, выходило, что в Японии, если продать немецкому агенту, который
скупает зверей для зоопарков, то заработать можно рубль на рубль.
- Дай мне сюда твою обезьяну, так ты у ней зубов не соберешь! - кричал
Храмцов и выпячивал грудь. Грудь, действительно, здоровая, и мускулы как
живая резина.
- Да брось ты, надо дело говорить, - гнусил Марков и заводил усы себе в
рот - это всякий раз у него, как разговор заходил о деньгах. Он пробовал
торговаться. Деньги, действительно, большие. Он хмуро оглядел всех и вдруг
сказал:
- Айда, покупаю.
- А вдруг сдохнет дорогой? - сказал кто-то.
Марков засосал усы и долго зло глядел на сигналеза.
Но сингалез говорил с братом, потом оба подошли к машинистам.
Они говорили, что пусть поедут посмотрят - есть одна очень здоровая
обезьяна. Ух, какая сильная! Не оранг, они ее иначе называли.
Решили сейчас же идти на берег трое, Марков четвертым, глядеть обезьян.
Увязался и радист Асейкин, совсем молодой, долговязый: он первый раз попал в
тропики и ходил как пьяный от счастья. Он все покупал дорогой: маленькие
вещи из дерева и из кости и все нюхал их. Хотел увезти с собой аромат этой
нагретой солнцем земли, аромат зноя, когда начинают пахнуть и сами камни. А
машинисты говорили, как бы Маркова не надул сингалез и что цены на зверей
есть в каталоге. Где бы достать?
Это был небольшой дворик, и в нем два сарайчика. В один из сарайчиков
ввел всю гурьбу сингалез. Сначала показалось темно - и все попятились. Из
темноты раздался рев... Нет! Это было мычанье, каким вдруг начинает орать
глухонемой в беде, в отчаянии, в злобе, но голос страшной силы и злобы.
Теперь ясно видно стало: сарай был надвое разделен решеткой, железными
прутьями в палец толщиной, если не толще, низ их уходил в помост, верх был
заделан в потолок. И там, за решеткой, на помосте, стоял, держась за
прутья... кто? Сначала показалось, что человек в лохмотьях. Нет! Огромная
обезьяна. Она глядела на людей большими черными глазами, страшными потому,
что как будто из человечьих глаз смотрели собачьи зрачки, и пламенная
неукротимая ненависть была в этом взгляде. Низкий лоб, и короткие волосы
острой щетиной.
- Горилла! Тьфу, черт какой, - сказал Марков.
Но в этот момент горилла рванула и затрясла эту железную решетку и
заорала мучительным ревом с ярой ненавистью. Она в бешенстве старалась
укусить себя за плечо и не могла: железный воротник вокруг шеи подпирал эту
голову с клыками, голову гориллы. Клетка трепетала в ее руках. Кроме
Асейкина, все выскочили во двор. Сингалез показывал Асейкину на один прут.
Его обезьяна вдолбила в потолок настолько, что он поднялся на полфута над
помостом. Нижний конец этого прута был загнут крючком. Это она хотела
расширить отверстие, схватила рукой и навернула на кулак. Сингалез объяснял,
что они с братом ездили в Африку, в Нижнюю Гвинею. Они поймали ее в сетку из
толстых веревок. Но она все равно их разгрызла бы зубами, изорвала бы в
клочья. Они успели ее подкурить своим дурманом, и она заснула. Они надели на
нее кандалы и заперли в клетку. Ух, как она взъярилась, очнувшись. Она в
ярости кусала, рвала зубами свои плечи. Ее усыпили снова, надели ошейник.
Марков ругался на дворе, требовал показать товар, о котором говорилось
на пароходе. Это в другом сарае.
Сингалез кивнул на гориллу и весело сказал:
- Бокс! Бокс!
Все вспомнили Храмцова. Но Марков торопил. Люди были отпущены на час.
В другой сарай уже не решились войти сразу - через двери глядели. Там,
полулежа на рисовой соломе, пузатый оранг искал в голове у другого. Оба
оглянулись на людей. Они глядели спокойно, даже с ленивым любопытством.
Рыжая борода придавала орангу вид простака, немного дурковатого, но
добродушного и без хитрости. Другая обезьяна была его женой.
- Леди, леди, - объяснял хозяин.
У леди живот был таким же пузатым, как и у ее мужа. Большой рот,
казалось, улыбался.
Асейкин захохотал от радости. Он совсем близко подошел. Сингалез его не
удерживал. Асейкин уж поздоровался с орангом за руку. Сингалез утверждал,
что обезьяны эти совершенно ручные, что если их не обижать, с ними можно
жить в одной комнате.
Все осмелели. Оранг темными глазами разглядывал не спеша всех по
очереди.
Марков ругался:
- Это же пара: разделить, так он от тоски сдохнет. И ведь этакие
деньги!
Оказалось, не поняли: эти деньги сингалез хотел за пару, он их только
вместе и продает.
Марков повеселел. Он заставил сигналеза поднять оранга, провести, он
уже хотел как лошади глядеть зубы.
Нет, цена, действительно, сходная. Разговор шел уже о кормежке.
Асейкин без умолку болтал с орангом. Он хлопал его по плечу и переводил
свои слова на английский язык.
- Поедешь с нами, приятель. Ей-богу, русские люди неплохие. Как
звать-то тебя? А? Сам не знаешь? Тихон Матвеич? Слушайте, - кричал Асейкин,
- его Тихоном Матвеичем зовут!
Асейкин совал ему банан. Тихон его очистил. Но супруга вырвала и съела.
- Не куришь? - спрашивал Асейкин. Тихон взял портсигар двумя пальцами.
Асейкин пробовал потянуть. "Как в тисках!" - с восхищением говорил Асейкин.
Тихон держал без всякого, казалось, усилия. Он повертел в руках серебряный
портсигар, понюхал его. Сингалез что-то крикнул. Тихон бросил на солому
портсигар.
Марков ворчал:
- Еще табаку нажрется да сдохнет.
Сингалез объяснял, чем кормить. Нет! Ничего не понять.
Наконец, решили, что сингалез сам доставит обезьян - Тихона и его леди
- и корм на месяц и там покажет на деле, чего и сколько в день давать.
Марков долго торговался. Наконец Марков дал задаток.
Капитан пришел поглядеть, когда Тихон с женой появились у нас на
палубе. Капитан бойко говорил по-английски. Сингалез его уверил, что этих
орангов можно держать на свободе. Кормежку - все сплошь фрукты - привезли в
корзинках на арбе, на тамошних бычках с горбатой шеей. Сингалез определил
дневную порцию. Пароходный мальчишка Сережка успел украсть десятка три
бананов и принялся дразнить Тихона. Марков стукнул его по шее. Тихон
поглядел и как будто одобрил. Асейкин сказал: "Ладно, что не Тихон стукнул,
а то бы Сережкина башка была за бортом". Сережка не верил, пока не увидал,
как этот пузатый дядя взялся одной рукой за проволочный канат, что шел с
борта на мачту, и на одной руке, подбрасывая себя вверх, легко полез выше и
выше. Обезьяны ходили по пароходу. Их с опаской обходили все, хоть и делали
храбрый и беззаботный вид. Фельдшер Тит Адамович глядел, как Асейкин играл с
Тихоном, как, наконец, Тихон понял, чего хотел радист. Тихон взял в руку
конец бамбуковой палки, за другой держал Асейкин. И вот Тихон потянул конец
к себе, он лежал, облокотясь на люк. Он не изменил позы. Он легко упирался
ногой в трубку, что шла по палубе. Да, а вот Асейкин, как стоял, так на двух
ногах и подъехал к Тихону Матвеичу.
- Як он захворает, - сказал фельдшер, - то пульс ему щупать буду не я.
- Тьфу, - сказал Храмцов, - это сила? Что, потянуть? А ну!
Храмцов держал за палку. Он дернул рывком и чуть не полетел - оранг
выпустил конец. Храмцов снова бросился с палкой. Тихон поднялся, в упор
глядя на Храмцова.
- Бросьте, - крикнул Асейкин.
Марков уже бежал крича:
- Ты за нее не платил, так брось ты со своими штуками.
Но Асейкин уже хлопнул Тихона по плечу:
- Знаешь что?
Тихон оглянулся, Асейкин протянул ему банан.
- А я вам говорю, что я из него веревку совью, - говорил Храмцов и,
расставив руки бочонком как цирковой борец, важно зашагал.
Но фельдшер Тит Адамович накаркал беду. Ночью леди-оранг стонала.
Стонала, как человек стонет, и все искали по палубе, кто это. Стонала она, а
Тихон держал ее голову у себя на коленях и не спал. Марков побежал, разбудил
фельдшера. Тит Адамович сказал, что можно компресс на лоб, но кто это
сделает? Холодный компресс. Но если Тихон обидится? Тихон что-то бормотал
или ворчал над своей женой. Марков требовал, чтобы фельдшер дал хоть
касторки. Касторки Тит дал целую бутылку, но Марков только стоял с ней
около, да и не очень около, шагах в трех, с этой бутылкой.
- Да ты сам хоть пей! - крикнул Храмцов. - Чего так стоишь?
Асейкин сидел в радиокаюте, и к орангу до утра никто не подходил.
Наутро все три компаньона ругали Маркова: обезьянина сдохнет, а Тихон
от тоски в воду кинется или сбесится, ну его в болото.
Асейкин один сидел рядом и глядел, как Тихон заботливо искал блох у
жены в голове. Он даже хотел помочь, когда Тихон взял жену на руки и понес
ее в тень. Какая-то мошкара увязалась еще с берега: Тихон отмахивал ее рукой
от больной жены. Леди часто дышала с полуоткрытым ртом, веки были опущены.
Асейкин веером махал на нее издали. Но Асейкин просил, чтобы заперли воду,
чтобы сняли рукоятки с кранов: оранг их умел открывать. Он наконец оставил
жену и пошел за водой, это было ясно: он пробовал открывать краны. Он пошел
к кухне, возбужденный, встревоженный. Он шел как всегда, опираясь о палубу,
но в дверях кухни он встал в рост, держась за притолку, искал глазами воды.
Повар обомлел: он не знал, что собирается делать Тихон, другая дверь была
завалена снаружи каким-то товаром, ее нельзя было открыть. Повар боялся, что
Тихон обожжется обо что-нибудь или ошпарится - обидится, изъярится, и тогда
аминь. И повар потерянно шептал:
- Тиша, Тишенька! Христос с тобой, чего, голубчик Тихон Матвеич? Чего
вам захотелось?
Но Тихон обвел тоскливыми глазами плиту и стол и быстро пошел к жене.
Он носил ее с места на место, искал где лучше. Но она вся обвисла у него на
руках и не открывала глаз.
Уже второй день леди ничего не ела, не ел и Тихон.
Храмцов издевался, Асейкин кричал, чтобы не давали пить. Пайщики
махнули рукой. Марков один только не мог примириться с неудачей. Он стоял
над больной и приговаривал с тоской:
- Такие деньжищи! Да это лучше бы чаю купить этого, цейлонского...
Но вот леди открыла глаза. Она искала чего-то вокруг себя.
Асейкин вскочил. Он понесся к фельдшеру. Назад он шел со стаканом, с
граненым чайным стаканом, в нем была вода, а поверху плавал порошок. Тит
Адамович шел сзади:
- Не станет она того пить, а стаканом вам в рожу кинет, увидите. Я не
отвечаю, честное даю вам слово!
Но Асейкин сказал свое: "А знаешь что?" - и Тихон оглянулся. Он сам
потянулся рукой к стакану, взял его осторожно и потянул к губам, но леди
подняла голову. Она хотела слабой рукой перехватить стакан. Тихон бережно за
затылок придерживал ей голову, и она жадно пила из стакана.
Марков причитал:
- Все одно пропадет, только на чучело теперь...
Тихон передал стакан Асейкину, как делал всегда. Асейкин налил воды из
графина. Тихон снова споил его жене. Третий стакан - за ним не потянулась,
отстранила - Тихон сам выпил. Он пил с жадностью: это был третий день, что у
него не было маковой росинки во рту. Мы так и не узнали, чего намешал Тит
Адамович, но на другой день леди уже сидела. К вечеру она пошла пешком.
Тихон поддерживал ее с одной стороны, Асейкин - с другой.
Храмцов уверял, что Тихону надоест, что Асейкин суется, и шваркнет
этого приятеля за борт. Но Тихон, видимо, верил Асейкину, и они втроем
прогуливались по палубе. Асейкин пробовал тоже опираться рукой в палубу -
все смеялись, конечно, кроме орангов. Асейкин уверял, что он уже кое-чему
выучился по-обезьяньи. Он, правда, каркал иногда, но выходило по-вороньи.
Обезьяны повеселели. Боцман поговаривал, чтобы Асейкин выучил их хоть палубу
скрести, а то сила такая зря пропадает.
- Какая сила такая? - перебил Храмцов. - Это лазать разве? Так он же
легкий сам. А если взяться на силу - ну бороться - да врет этот сингалез,
заливает, вроде как про тигра. Да я возьмусь с вашим Тихоном бороться, хотя
бы по-русски, без приемов, в обхватку, да вот увидите.
Храмцов представил, как это он обхватит Тихона, и так это,
действительно, приемисто, и так это вздулась, заходила его мускулатура,
забегали живые бугры по плечам, по рукам, меж лопаток, что стало страшно за
мохнатого Тихона Матвеича с рыжей бородушкой.
- А ну, как Марков будет на вахте, спробуйте, - шепотом сказал боцман.
- А кто ответит? - спросил фельдшер. - Обезьяна-то это фунтов тридцать
стоит, на русское золото - триста рублей.
Но Храмцов сказал, что он-то ведь не обезьяна, так что душить ее
насмерть не будет. А что положит, то положит.
И теперь уже шепотком, по секрету от Маркова, все переговаривались, что
Храмцов будет бороться с Тихоном, бороться будут по-русски, в обхват, и даже
назначили когда. Все ждали развлеченья. Небо да вода, да день в день те же
вахты - невеселая штука. А тут вдруг такой цирк!
Марков только что ушел в машину, когда Тихона привели на бак. Возле
носового трюма должна была состояться встреча.
- А он ногой захватит, - говорил Храмцов.
- А сапоги ему надеть, - советовал боцман.
Тихону на ноги надели сапоги с голенищами - это его забавляло. Он
любопытно глядел на ноги, и казалось ему самому тоже смешно. Но Храмцов уже
стал его обхватывать, командовал, как завести руки Тихона себе за спину.
Тихону все это нравилось, он послушно делал все, что с ним ни устраивали.
Пузатый, с рыжей бороденкой, в русских сапогах, на согнутых ногах, он
казался веселым, деревенским шутником, что не дурак выпить и народ
посмешить.
Храмцов жал, но оранг не понимал, что надо делать.
- Сейчас я ему поддам пару!
Храмцов углом согнул большой палец и стал им жать обезьяну в хребет.
Вдруг лицо Тихона изменилось - это произошло мгновенно - губы
поднялись, выставились клыки и вспыхнули глаза. Сонное благодушие как сдуло,
и зверь, настоящий лесной зверь, оскалился и взъярился.
Храмцов мгновенно побелел, пустил руки. Они повисли как мокрые тряпки,
глаза вытаращились и закатились. Оранг валил его на люк и вот вцепился
клыками... Все оцепенели, закаменели на местах.
- А знаешь что? - это Асейкин хлопнул Тихона по плечу. И вмиг прежняя
благодушная морда повернулась к Асейкину. Асейкин рылся в кармане и говорил
спешно:
- Сейчас, Тихон Матвеич, сию минуту... Стой, забыл, кажись...
Храмцова уже отливали водой, но он не приходил в сознание.
В лазарете он сказал Титу Адамовичу:
- Это вроде в машину под мотыль попасть. Еще бы миг - и не было бы меня
на свете. А как вы думаете: он на меня теперь обижаться не будет?
- Кто? Марков?
- Нет... Тихон Матвеич.
В Нагасаки, на пристани, уже ждала клетка. Она стояла на повозке. Агент
зоопарка пришел на пароход.
Марков просил Асейкина усадить Тихона Матвеича в клетку.
- Я не мерзавец, - сказал Асейкин и сбежал по сходне на берег.
Только к вечеру он вернулся на пароход.
Никто ему не рассказывал, как Тихон с женой вошли в эту клетку - будто
все сговорились, - и про обезьян больше никто не говорил во весь этот рейс.