Код произведения: 13711
Автор: Самвелян Николай
Наименование: Семь ошибок, включая ошибку автора
Николай Самвелян
Семь ошибок, включая ошибку автора
Маленький исторический детектив
---------------------------------------------------------------------
Книга: "Мир приключений". Сборник прикл. и фант. повестей и рассказов
Издательство "Детская литература", Москва, 1983
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 7 февраля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Эта повесть о семи ошибках, совершенных семью людьми не только в разные
годы, но даже в различные исторические эпохи. Одна ошибка как бы порождала
другую. Будто эффект матрешек: вынешь одну, а в ней - вторая, во второй -
третья... Отсюда и название - "Семь ошибок, включая ошибку автора", ибо
автора поначалу тоже ввели в заблуждение некоторые детали историй, с которой
вам предстоит познакомиться.
Содержание
Николай Самвелян. Семь ошибок, включая ошибку автора
Я.Г.Зимин. Послесловие историка
ОШИБКА ПЕРВАЯ - КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА
Король Людовик XVI наделал в своей жизни множество ошибок. У его
позднейших биографов часто складывалось мнение, что ошибаться было
призванием короля. Он промахивался во всем - в выборе супруги, во времени
опубликования декретов, в назначениях министров. Даже писал с
грамматическими ошибками, хоть с детства его учили языку лучшие педагоги
Франции. После Великой французской революции, по решению Конвента, Людовика
(в просторечии - Луи) за преступления против народа приговорили к
гильотинированию. Но события, о которых пойдет речь, начались во время,
когда королевскую голову еще холили и лелеяли, а по особо торжественным дням
украшали дорогой и красивой короной. Жену Людовика - австриячку
Марию-Антуанетту - в народе не любили еще больше, чем самого короля.
Позднее, уже во времена революции, в знаменитой "Карманьоле", которую
распевал весь Париж, прозвучали такие слова:
Хотел нас победить Луи,
Хотел нас победить Луи,
Но плохо силы знал свои,
Но плохо силы знал свои.
Подхватим Карманьолу!
Антуанетте из тюрьмы.
Антуанетте из тюрьмы
Исчезнуть не позволим мы,
Исчезнуть не позволим мы.
Подхватим Карманьолу!
Все это ждало Людовика и Марию-Антуанетту впереди. И печальный, но
вполне заслуженный финал королевской четы в истории хорошо прослежен. О нем
знает каждый. Зато мало кому известна история жизни одной загадочной женщины
- Жанны де ла Мотт-Валуа, хотя в свое время ее судьба тесно переплелась с
судьбой трона. А когда-то о Жанне де ла Мотт были написаны десятки книг,
сотни, если не тысячи статей. Она была героиней одного из самых громких
судебных процессов XVIII века. Дело закончилось тем, что 21 июня 1786 года
Жанну де ла Мотт поначалу секли плетьми на Гревской площади - месте казни
государственных преступников, - а затем палач попытался прижать раскаленное
клеймо к обнаженному плечу женщины. Но Жанна с криком вырвалась. Палачи были
начеку. Ее схватили. Клеймо вторично прижали к телу. На этот раз уже удачно.
На спине жертвы вспыхнула алая рана - глубокий ожог! - буква "V". Так во
Франции клеймили воров, ибо voleuse по-французски означает "воровка".
Но очень странно вел себя народ, толпившийся на площади. Казалось,
симпатии всех были на стороне преступницы. Из рук в руки передавали
рукописные и отпечатанные типографским способом листовки, в которых обличали
злодейство короля, а Жанну жалели, как безвинно пострадавшую. В листовках
упоминались и другие участники этой драмы: кардинал Роган и знаменитый маг
граф Калиостро. Впрочем, на деле во всей этой истории невиновных и честных
не было.
Начнем с самой Жанны. Она родилась в нищей семье. Однако юная Жанна
была необычайно хороша собой. К тому же внимание к ней было подогрето
слухами о том, что предками Жанны были король Генрих II и мадам Николь де
Савиньи, а потому она, будучи по происхождению Валуа, имеет куда больше прав
на королевский престол, чем пробравшиеся на него при сомнительных
обстоятельствах Бурбоны, в том числе и Людовик XVI, последний из Бурбонов
предреволюционных. Все это помогло Жанне сделать удачную партию - она вышла
замуж за жандармского офицера, который именовал себя графом де ла Мотт (как
позднее выяснилось, тоже без достаточных на то оснований). Два авантюриста в
одной упряжке - это уже серьезно. Подогревая и подзадоривая друг друга, они
должны были совершить что-нибудь из ряда вон выходящее. Так и случилось.
Чете де ла Мотт очень нужны были деньги. И большие. Жить хотелось на широкую
ногу, как и подобает аристократам, пусть даже и самозваным. Решили растрясти
кошелек опального кардинала Луи Рогана. Благо, Роган был не из бедняков.
Кардиналу посулили благосклонность королевы, положение первого фаворита при
дворе, если он окажет королеве важную услугу. Какую? Поначалу это держали в
тайне.
Некто Ретто де Виллет по просьбе Жанны подделал почерк
Марии-Антуанетты. Так возникли будто бы подлинные письма королевы к Рогану -
дружеские, теплые, даже интимные. Но кардинал и сам был интриганом со
стажем. К тому же в друзьях и советчиках у него числился "маг, волшебник и
провидец" граф Калиостро. О Калиостро в свое время писали много и разное.
Некоторые считали "мага" попросту шарлатаном. Такое мнение не было лишено
оснований. Случалось, разнообразнейшие фокусы Калиостро, его заклинания,
"излечение" безнадежно больных, паралитиков, глухих и слепых (ясно, что речь
шла о заранее подготовленных статистах) здравомыслящих людей приводили к
убеждению, что этот граф - кстати, тоже самозваный, ибо его подлинное имя
было Джузеппе Бальзама - на поверку обычный плут. Но одно несомненно:
Калиостро был при всем том человеком умным, проницательным, к тому же
обладавшим даром гипноза и умением отгадывать мысли собеседников. В общем,
Калиостро трудно было обвести вокруг пальца. Узнав о письмах королевы от
самого Рогана, "маг" посоветовал кардиналу быть осторожнее. Что-то во всей
этой истории показалось ему подозрительным. Будто бы и почерк королевы (так
хорошо он был подделан!), стиль и фразеология тоже не вызывали сомнения, но
Калиостро показалось странным: королева (!) достаточно прозрачно намекала
кардиналу, что не прочь принять в подарок бриллиантовое ожерелье,
изготовленное лучшими ювелирами Франции Бемером и Босанжем. То, что
королевская казна давным-давно пуста, было известно всем. Психологически
допустимым было и другое - королеве очень уж захотелось любой ценой
заполучить полюбившееся украшение. И все же могла ли Мария-Антуанетта пойти
на такой рискованный шаг - дать в руки кардиналу, да еще опальному,
письменные доказательства каких бы то ни было тайных действий за спиной
своего венценосного супруга? Такой поступок выглядел эксцентричным, чтобы не
сказать - сумасбродным. И Калиостро посоветовал Рогану ответить королеве
уклончиво и дожидаться дальнейшего развития событий.
Но тут случилось невероятное, то, чего даже "провидец" Калиостро
предусмотреть не мог. Королева через Жанну де ла Мотт, которую Рогану
представили как особу, тайно приближенную ко двору, назначила кардиналу
свидание в версальском гроте Венеры. В сиреневых сумерках, в тишине
уединенного грота и состоялась эта беседа.
- Я не посмел поверить своим ушам, когда услышал, что вы хотите видеть
меня, - сказал Роган.
- Да! - ответила королева.
- Если ваше величество повелевает мне купить это ожерелье...
- Да! - подтвердила королева.
- Я сделаю все возможное. Вы не раскаетесь в том, что обратились именно
ко мне.
- Да! - в третий раз произнесла Мария-Антуанетта.
Лишь позднее, на суде, выяснилось, что в гроте была не королева, а
очень похожая на нее станом модистка Николь Лаге. Вот почему "королева"
старалась стоять спиной к Рогану и отвечала так односложно. Но кардинал
поверил, что говорил с подлинной королевой. Он купил ожерелье и передал его
королеве через Жанну де ла Мотт. Подлог очень скоро раскрылся, но ожерелье,
разобранное на части, уже перекочевало за границу. Успели бежать из Франции
и сам де ла Мотт, модистка и самодеятельная актриса Николь Лаге, а также
Ретто де Виллет, подделывавший письма.
Не спешила покинуть Париж лишь сама Жанна. Почему? Теперь об этом можно
лишь гадать. Видимо, Жанна считала, что придворные круги не заинтересованы в
огласке. И без того подпольные типографии ежемесячно выпускали в свет
сборники памфлетов, высмеивающих глупость и надменность Марии-Антуанетты.
Было совершенно очевидным, что история с ожерельем и подложными письмами
никак не укрепит репутацию австриячки, а подпольным памфлетистам даст еще
один повод посмеяться над странностями версальского двора.
Королю могла помочь только выдержка. Но не репрессии. Психологически
самым верным ходом была бы попытка отнестись ко всему как к неуместной и не
очень остроумной шутке, притворно посочувствовать обманутому проходимцами
Рогану, превратив его тем самым в фигуру комичную и уважения не
заслуживающую.
Но король повелел арестовать Жанну и начать судебный процесс против
всех лиц, замешанных в шантаже и подделке писем королевы. Обо всей подоплеке
дела в Версале узнали от самих ювелиров Бемера и Босанжа. Ведь свое
драгоценное ожерелье они отдали Жанне, надеясь вскоре получить сполна все
деньги, но были жестоко обмануты. Терять им было нечего. Они решили
пожаловаться напрямик королю.
Короля Людовика вся эта история поначалу повергла в шок. Несколько дней
он молчал, иной раз смеялся каким-то собственным мыслям, а затем впал в
классическую истерику: кричал, угрожал в два месяца очистить страну от
сомнительных граждан (что само по себе было намерением похвальным, но вряд
ли посильным) и даже в приступах бешенства бил дорогой фарфор.
Между тем процесс над виновными в афере шел своим чередом. Но в
конечном итоге строгий приговор был вынесен лишь Жанне. Кардинал Роган и
"маг" Калиостро отделались легкими наказаниями - высылкой. Но вновь с
удвоенной нагрузкой заработали подпольные типографии - публиковали и речи
защитников, и выступления Рогана, Калиостро, Жанны, которые, естественно, ни
в чем не признали себя виновными.
Французскую столицу охватил неожиданный ажиотаж. Все и против всего
протестовали: против монархии, против плохой освещенности улиц (фонари были
только у входа в богатые дома), против любого действия, исходившего от
двора. И даже мода на вечерние дамские туалеты - красное с желтым, -
вспыхнувшая в тот год в Париже, тоже имела отношение к процессу по поводу
ожерелья. Красное - цвет мантии Рогана, желтое - цвет соломы, на которой
Роган спал, будучи узником Бастилии...
Уже после суда король сделал еще несколько неверных шагов. Французская
тайная служба получила задание выкрасть из Англии бежавшего туда мужа Жанны
- де ла Мотта.
Попытка не удалась. Зато произошел очередной скандал. Примерно в это же
время Жанна бежала из тюрьмы (с согласия начальницы) и объявилась в Лондоне.
Все эти факты, сами по себе скорее комические, чем трагические (ну, в
лучшем случае - трагикомические), в иной обстановке, может быть, остались бы
в истории Франции забавным курьезом, темой для нескольких памфлетов. И не
более. Но в конкретной атмосфере нежизнеспособности Франции Людовика XVI, в
момент, когда абсолютизм был уже на краю гибели, каждый камешек, случайно
сорвавшийся с обрыва, мог стать началом обвала.
Короля и королеву в стране попросту перестали уважать. Если раньше их
ненавидели, то теперь над ними смеялись. Уже не тайком, не за спиной, а
открыто, в лицо. Вслед королевской карете улюлюкали мальчишки. Анонимные
сатирики пустили по рукам стихи о том, как король запутался в ожерелье.
Имя Жанны, естественно, не фигурировало на заседании Конвента,
вынесшего приговор королю и его августейшей супруге, но каждый, кто
голосовал за смертную казнь, конечно же, помнил о нелепом поведении монарха
летом 1786 года.
А для Жанны де ла Мотт экзекуция на Гревской площади была, возможно,
самым ярким переживанием в жизни, но не концом ее. Жанна, как вы знаете,
бежала в Лондон. Впрочем, размеренный уклад английской жизни никак не
охладил ее страсти к авантюрам и веселому времяпрепровождению. После одной
из ночных оргий она будто бы выпала из открытого окна и разбилась.
В Ламбертской церкви в Лондоне был даже составлен документ о кончине
Жанны де ла Мотт.
Много позднее одна из парижских газет сообщила, что Жанна, уже в
преклонном возрасте, умерла в одной из дешевых гостиниц в Сен-Жерменском
предместье Парижа. Но на заметку не обратили внимания. Мало ли что могли
написать падкие на сенсации журналисты, лишь для того чтобы увеличить тираж
своего издания?
Так и осталось невыясненным, что же именно произошло с Жанной де ла
Мотт. Погибла ли она в Англии? Умерла ли в заброшенной гостинице в
Сен-Жерменском предместье? И долгие годы историки, писатели и даже поэты
строили различные версии жизни знаменитой авантюристки Жанны де ла Мотт. Но
выяснилось, что ни одна из них не была верной...
ОШИБКА ВТОРАЯ - АЛЕКСАНДРА ДЮМА
Александр Дюма-отец в своем романе "Ожерелье королевы" (он издавался и
на русском языке) описал полную приключений жизнь Жанны де ла Мотт-Валуа.
Естественно, это была не беллетризованная биография, а роман. И потому Дюма
вовсе не следовал букве документов и четкой канве реальных фактов.
Приверженец острого, динамичного сюжета, Дюма написал книгу о Жанне де ла
Мотт. Он не хотел сковывать свою фантазию. Жанну де ла Мотт ему пришлось
сделать особой еще более энергичной и вероломной. В чем-то ее образ
напоминает леди Винтер из "Трех мушкетеров". Но чувствуется, что автор,
осуждая многие поступки своей героини, иной раз все же испытывает симпатию к
ней. И даже немного любуется ею. Еще бы! На фоне вымороченных Бурбонов,
трусливых придворных Жанна выглядит человеком ярким, сильным, решительным.
Дюма мог знать о заметке, в которой сообщалось о смерти престарелой графини
де ла Мотт в убогой гостинице Сен-Жерменского предместья. Мог знать. Но знал
ли? Наверняка мы этого утверждать не можем. Так ли, иначе ли, но факт
остается фактом: маститый романист, хорошо чувствовавший достоверность и
психологическую мотивированность той или иной исторической ситуации, решил
все же остановиться на самой популярной в те годы версии - самозваная
графиня бежала в Англию, где покончила жизнь самоубийством.
И ошибся! Впрочем, винить Дюма не следует. Ведь всем было известно, что
свидетельство о смерти Жанны хранится в лондонской Ламбертской церкви. Вышли
в свет и десятки научных и популярных книг, в том числе многотомное собрание
(оно было издано в Германии) самых драматичных судебных процессов XVIII и
начала XIX века. И во всех случаях финал жизни Жанны автором представлялся
несомненным - выбросилась в Лондоне из окна во время одной из пьяных оргий,
скорее всего - в состоянии невменяемости. Дюма пользовался этими
документами. Считал их точными и несомненными.
Одно лишь удивляло - никто не догадался отправиться в Лондон и
попробовать поискать могилу Жанны. То-то было бы удивления - ведь могилы в
действительности не существовало. Наконец, Александру Дюма, писателю,
психологу, должно было прийти на ум и другое: с какой стати самозваная
графиня де ла Мотт, "нищая Валуа", авантюристка, женщина решительная,
смелая, так внезапно вдруг капитулировала бы? Ей ведь было свойственно
схватываться с судьбой врукопашную, пытаться ее переупрямить. Дюма явно
ошибался, полагая, что казнь на Гревской площади сломила Жанну.
Наконец, не следует забывать еще об одном обстоятельстве. Конечно,
никто всерьез не верил "отработанной" самой же Жанной версии о том, что она
ведет свой род от старых французских королей - ветви Валуа. Не было тому ни
четких документов, ни убедительных доказательств. Но разве не существовали в
истории Лженероны, Лжедмитрии? Разве уже забылась история крестьянской войны
во главе с Пугачевым, объявившим себя чудом спасшимся царем Петром III? Кто
мог поручиться, что в сложной политической атмосфере Европы конца XVIII и
начала XIX века кому-нибудь не придет на ум объявить Жанну "спасительницей
отечества", чтобы свергнуть, к примеру, Бонапарта или вновь воцарившихся
после его падения Бурбонов? Для французской дипломатии и тайной полиции было
столь естественно попробовать физически устранить Жанну де ла Мотт,
называвшую себя Валуа. И она сама, естественно, могла, спасая жизнь,
решиться на поступки смелые и неожиданные - сменить имя, уехать в дальние
страны.
Вот этой-то возможности и не учел знаменитый романист.
ОШИБКА ТРЕТЬЯ - ИОГАНА КАРЛА ДИБИЧА
Душным августом 1826 года по дороге из Петербурга в Крым скакал
фельдъегерь от начальника главного штаба Его Императорского Величества
барона Ивана Ивановича Дибича. Генерал от инфантерии Дибич - лицо в русской
истории известное. Хотя родился Дибич не у нас, а в Пруссии, но с 1801 года
был на русской службе. Известность его началась с фразы императора Павла:
"Фигура поручика Дибича наводит уныние на целую роту". Дибич и вправду был
кривобок и неуклюж. А цвет его волос приводил в изумление - они были не
просто рыжими, а огненными. Именно к начальнику главного штаба в 1825 году
стекались доносы о тайных политических обществах в России. По приказу Иогана
Карла Фридриха Антона Дибича, которого в России стали попросту именовать
Иваном Ивановичем, в стране была проведена волна арестов в войсках. Дибич
спешил: ему представлялось страшным кого-нибудь "недоарестовать". По
представлению Дибича был, в частности, взят Пестель...
Напомним вкратце, что это было за время.
Остались позади Отечественная война и годы надежд на обновления в
стране. Многие бывшие герои Аустерлица, Смоленска, Бородино, Лейпцига, смело
бросавшиеся под ядра и пули, превратились в усердных чиновников, раболепных,
злобных и мстительных. Некогда либеральный генерал Воронцов, воинская
доблесть которого была вне подозрений, превратился в мелочного,
ограниченного Новороссийского генерал-губернатора, истово травившего
Пушкина. И его собственной жене молва приписывала слова: "Каким героем он
мог погибнуть! Каким мелким эгоистом он живет!"
Уже была распущена комиссия по выработке конституции. А царь Александр
I, позер и лицемер, который еще в 1815 году, возвращаясь домой из Парижа, в
окрестностях чешских Будейовиц на виду у честной публики помогал крестьянину
Лаврентию Фейтелю обрабатывать его убогое поле, в последние годы своего
правления уже не играл в демократизм. Он вообще мало занимался делами
страны. Его хватало на то, чтобы сослать кого-нибудь за вольнодумство или
приблизить Аракчеева.
За время своего царствования "властитель слабый и лукавый" исполнил на
исторической арене множество ролей с превращениями. Был чуть ли не борцом
против тирании родного отца Павла I (не без его ведома совершилось и
убийство императора), сначала другом, а затем врагом Наполеона, спасителем
Европы и поборником политических свобод для Польши (поговаривали даже, что
Александр в своих пропольских симпатиях зашел так далеко, что собирается
присоединить к Польше некоторые исконно русские области). Одно время
император играл ключевую роль в европейской политике, пытался перехитрить
Меттерниха и Талейрана, причем иной раз небезуспешно! Под конец жизни
ударился в малопонятный для окружающих мистицизм и затосковал. Современные
психиатры определили бы такое состояние духа как тяжелую депрессию, из
которой император время от времени выходил, чтобы кого-либо наказать,
сослать или издать указ, оборачивающийся трагедией для миллионов русских...
Решил было строить по всей стране дороги, издал строгое распоряжение
(вспомните знаменитые пушкинские строки, написанные в ту пору: "Авось дороги
нам исправят..."), но вскоре охладел к затее... Задумал преобразить облик
всех русских городов, но когда дело дошло до ассигнования средств из казны,
сам же поспешил "забыть" об этом плане... Время от времени поговаривал о
необходимости дать России свободу и конституцию, но при этом слова "свобода"
и "конституция" оставались под запретом. Произносить их имел право лишь сам
монарх. Вдруг отправился в путешествие по югу страны, похвалил вид
Севастопольской бухты и организацию обучения в Судакской школе
виноградарства, а затем, прибыв в Таганрог, внезапно заболел и преставился.
Странный монарх, утомивший и раздергавший страну своими прихотями и
капризами, даже удалиться в мир иной умудрился при обстоятельствах
загадочных. Очень скоро начали поговаривать, что он не умер, а прячется в
дальнем скиту, зная, что против его царственной особы составился обширный
заговор. Могли же убить его отца Павла, почему же не могут так же спокойно
отправить к родителю и сына? Вдовствующая императрица "опознала" сына в
гробу. Но для чего потребовалось само "опознание"? Подобное ведь тоже не
каждый день случается. В общем, Александр странно жил и странно умер.
А затем настало междуцарствие, две недели "смутного времени", совсем
как во времена Годунова и Лжедмитрия. Трон пустовал. Те, кому не были ведомы
хитросплетения дворцовых интриг, кто был далек от атмосферы, царившей в те
дни в Зимнем, мало что поняли в действиях претендентов на престол. Войска
присягнули на верность императору Константину. Вдруг стало известно:
Константин отрекся от престола в пользу младшего брата Николая. Кто мог
знать, что вся эта "пляска" вокруг трона осуществлялась по сценарию,
разработанному на семейном совете Романовых?
В стране царила растерянность. Передовые люди решили, что настало время
покончить с самодержавием. Грянули выстрелы на Сенатской площади - восстание
14 декабря. Всем было совершенно ясно, что страна больна. Даже новый
император Николай не сразу решился показать себя сильным человеком. Он
затеял сложную игру. Жестоко карая декабристов, не забывал смахнуть с ресниц
как бы невольно набежавшую слезу. Попутно покарал и нескольких людей, уже не
имевших отношения к тайным обществам, но некогда обидевших полковника
Романова - острым словом, независимым поведением, просто твердым взглядом...
Работала следственная комиссия. Император сам просматривал протоколы
допросов. Со многими арестованными беседовал лично. Ведь произошла вещь
неслыханная: то, что среди некоторых статских нашлись заговорщики, еще можно
было как-то объяснить. Но ведь заговор поддержали войска! Ходили даже слухи,
что на помощь декабристам может двинуть свою армию дремавший за хребтом
Кавказа, в Тифлисе, стареющий лев - генерал Ермолов, соратник Кутузова,
человек решительный и смелый. А что, если бы он решился двинуть войска на
столицы? Как тогда? Иной раз новому императору казалось, что события на
Сенатской площади лишь пролог к чему-то еще более зловещему, гибельному для
самой монархии... На Украине восстал Черниговский полк... В Варшаве
арестовали отчаянного Лунина, не отрицавшего, что он некогда замышлял
цареубийство... В Тифлисе сделали обыск в квартире Грибоедова... Аресты,
обыски, допросы... Они шли в Киеве и Одессе, на Кавказе и в Варшаве.
Усмирить столицы еще можно. Но как усмирить всю огромную, бескрайнюю
провинцию? А ведь оттуда, именно из провинции, ждали новых действий,
направленных против престола.
Осенью 1826 года Дибич вместе с императором находился в Москве, где
Николай задержался после коронации. В Москву, к Дибичу, стекались многие
секретные бумаги. Сюда переадресовывали доносы, которые все еще продолжали
поступать на имя начальника главного штаба. Но одновременно всходила звезда
и начальника III отделения (тайной полиции) Бенкендорфа. Причем зачастую
одни и те же дела вели и Бенкендорф, и Дибич. Новому императору казалось,
что так удобнее - пусть один проверяет другого. Бенкендорф был, пожалуй,
хитрее и сообразительнее Дибича. Он уже успел прикрыть от справедливого
возмездия изменника Фаддея Булгарина, сражавшегося в войсках Наполеона
против России, доносчика и ярого врага передовой отечественной культуры. Но
что были Дибичу и Бенкендорфу судьбы России, ее народа, ее культуры? За
очередное повышение, орден, имение они готовы были продать всех и вся. И в
свою очередь пригревали подобных себе.
Но дело происходило во время, когда Бенкендорф еще не взял верх над
Дибичем. Наиболее секретными делами занимались пока что оба. И доносы,
подчас одинакового содержания, поступали в два адреса. Авторами доносов были
уже не только платные шпионы, но и многие из тех, кто в душе в свое время
сочувствовал заговорщикам, а теперь в приступе верноподданнических чувств
спешил откреститься и от крамольных друзей, и от собственных крамольных
мыслей...
Казалось, с тайными обществами было на время покончено. Но со всеми ли?
Вдруг где-либо "затерялось" какое-нибудь, сумевшее так законспирироваться,
что на него по сей день не натолкнулись. Ведь не случайно многие декабристы
(они избрали эту тактику в наивной вере, что так можно будет вырвать у царя
реформы) утверждали, что брожением охвачены почти все высшие и низшие чины в
армии.
- Опасно то, что бунт может стать модой, - сказал однажды император
Дибичу. - А свободомыслие будет принимаемо за нормальный образ мысли.
А в другой раз:
- Не должно иметь мнение об отце. Не должно иметь мнение и по поводу
государя. И отцу, равно как и государю, нужно не одобрение - в нем он не
нуждается, - а любовь детей и подданных.
В императоре, как и во всех русских самодержцах, было немало немецкой
крови. Дибич был чистокровным пруссаком. И он совсем не понимал России, в
частности партизанского движения 1812 года. Почему десятки тысяч людей сами
брались за оружие и шли на неприятеля? Без приказа сверху, без точного
монаршего повеления? А если бы монарх повелел замириться с французами,
послушались бы его партизаны? Кто знает! Вдруг завтра снова возьмутся за
топоры и вилы?
И именно потому, что педантичный Дибич мало что понимал в этой стране,
казавшейся ему странной и неорганизованной, он больше полагался на мнение
императора. Поддержал идею вызвать из Михайловского в Москву опального
стихотворца Александра Пушкина, хотя ни строки его не читал и даже не имел
понятия, за что, собственно, Пушкина сослали. И вообще Дибич был твердо
уверен, что государству куда полезнее иметь одного хорошо обученного
гренадера вместо роты поэтов. События последнего года убедили Дибича, что и
вольнодумные стихотворения будоражащим образом воздействуют на умы. В том
числе на умы гренадеров. Пушкина нельзя было оставлять вне поля зрения
правительства...
И посреди всех этих дел странной, неожиданной представлялась срочная
депеша Таврическому губернатору Нарышкину: ее почему-то следовало отвезти из
Москвы в Петербург, показать тамошнему военному генерал-губернатору, а затем
уже скакать напрямик в Симферополь. Но служба - превыше всего.
...На станциях фельдъегерь покрикивал на смотрителей и требовал лучших
лошадей. Он скакал и днем и ночью. Спал, забившись в угол повозки и кое-как
прикрывшись шинелью. У него была инструкция - времени не терять.
Пуще зеницы ока он берег конверт с двумя сургучными печатями на его
обратной стороне. Конверт лежал в кожаной сумке, а сумка висела на груди
фельдъегеря. В случае чего, он защищал бы эту сумку, не щадя жизни своей. Но
если бы кто-то решился сломать печати, вскрыть пакет и прочитать депешу, то
был бы, наверное, премного удивлен. Казалось, в такой спешке не было
никакого смысла. Ведь речь шла вовсе не о государственных тайнах, а о
какой-то темно-синей шкатулке. Впрочем, мы с вами располагаем подлинным
текстом отношения И. И. Дибича за No 1325 из Москвы на имя Таврического
губернатора Д.В.Нарышкина:
"В числе движимого имущества, оставшегося после смерти графини де Гаше,
умершей в мае месяце сего года близ Феодосии, опечатана темно-синяя шкатулка
с надписью "Marie Cazalete", на которую простирает свое право г-жа Бирх. По
Высочайшему Государя Императора повелению, я прошу покорно Вас, по прибытии
к Вам нарочного от С.-Петербургского военного генерал-губернатора и по
вручению сего отношения, отдать ему сию шкатулку в таком виде, в каком она
осталась после смерти графини Гаше".
Чтобы добраться до Симферополя, фельдъегерю понадобилось ровно восемь
дней.
Губернатор Нарышкин прочитал депешу и удивленно поднял седую бровь. В
чем дело?
Нарастающее внимание к Тавриде со стороны Петербурга не сулило ни
выгод, ни спокойной службы. С легкой руки Екатерины зачастили сюда и
коронованные визитеры. Если незадолго до смерти побывал здесь император
Александр, то вполне вероятно, сюда может пожаловать и новый. Таврида
становилась слишком уж бойким местом. И это губернатору не нравилось.
- Нарочного поместить на квартиру. Обеспечить ему стол, - распорядился
губернатор. - А ко мне позвать Браилку.
Браилко был человеком молодым, но уже преуспевшим по службе и в глазах
губернатора. Числился он чиновником по особо важным поручениям. И такие
поручения ему действительно случалось исполнять. И частенько.
- Выясните, - сказал губернатор, - что эта за шкатулка? Что за графиня?
Какие права кто и на что простирает? При чем здесь госпожа Бирх и сам
государь император? Откуда в Москве и Петербурге узнали о смерти графини?
Уже через два дня Браилко доложил губернатору, что сведения о смерти
графини де Гаше поступили в Петербург от барона Боде, который владеет в
Судаке дачей и виноградниками, постоянно проживает там и, казалось,
окончательно натурализовался. Да, действительно он был душеприказчиком
графини, дружил с ней и собирался перевезти ее к себе в Судак, но не успел.
Что же касается упоминавшейся в депеше госпожи Бирх, то это камеристка
императрицы Елизаветы Алексеевны. Вероятно, графиня де Гаше познакомилась с
камеристкой императрицы в Петербурге, где жила с 1812 по 1824 годы.
- И всего-то дел? - удивился губернатор. - Ради этого гнали через всю
страну нарочного?
- Если барону Дибичу было известно еще что-то важное, касающееся
графини, то следовало бы хоть коротко пояснить это в депеше. Уж не о тайных
ли обществах речь? Тогда при чем тут камеристка?
- Капризы камеристки императрицы иной раз значат для судьбы державы
больше мнений министров. И вообще... Не было бы чего похуже. Со шкатулкой
разберемся. Пошлем Мейера. Его усердие при исполнении обязанностей может
служить примером ревностного отношения к службе.
Нарышкин почему-то вспомнил свой разговор с Дибичем позапрошлым летом в
Царском Селе. Только что назначенный начальник главного штаба толковал о
необходимости сильной и прозорливой власти. Он утверждал, что друзьями
правительства могут быть люди двух категорий - твердо преданные престолу
граждане, умеющие быть выше собственных чувств, способные, как библейский
пророк, принести в жертву не только себя, но даже собственного сына. Это
сознательные друзья. Но есть и друзья бессознательные. Это те, у кого
чувства берут верх над рассудком. Неосмотрительно помянув всуе имя государя,
они со временем раскаиваются. Раскаявшись, обязательно назовут одного или
двух своих сообщников. И в тот самый момент, когда они в первый раз
произносят вслух имена своих друзей, перед которыми им в дальнейшем будет
стыдно, если правительство решит огласить источник получения им сведений,
чувствительные, но заблуждавшиеся граждане становятся уже опорой престола.
Если перевести все эти рассуждения на нормальный язык, то Дибич
просто-напросто поучал Нарышкина, как следует вербовать доносчиков.
- И все же барону Дибичу следовало писать нам яснее. Ведь для нас
загадочна причина вмешательства государя в дело об имуществе покойной
графини.
Нарышкин не обратил внимания на довольно свободный тон, в котором
Браилко говорил о Дибиче. Браилко был любимцем губернатора.
- А нам-то что? Отошлем шкатулку - и дело с концом. Забот и без
шкатулок хватает.
ОШИБКА ЧЕТВЕРТАЯ - ГУБЕРНАТОРА НАРЫШКИНА
И все же губернатор Таврический Дмитрий Васильевич Нарышкин явно
сплоховал, поручив исполнение приказа Дибича старательному, но
малоинициативному чиновнику Мейеру. Знай Нарышкин, сколько хлопот ему
доставит эта шкатулка, он сразу же послал бы на розыски умного Браилку. А
то, чего доброго, и сам бы отправился в Старый Крым лично.
Воспитанный в канцеляриях, Мейер не привык размышлять над приказами.
Если бы его послали в отдаленный замок обмерить и взвесить там привидение,
Мейер взял бы весы и аршин и тут же отправился бы в путь, не утруждая себя
досужими размышлениями, а потом ночами бы не спал, подстерегая несчастное
привидение, дабы возвестить ему: "Милостивый государь! Пожалуйте-с на обмер
и взвешивание, поскольку на то есть распоряжение его превосходительства
господина губернатора".
К чести губернатора надо сказать, что, не полагаясь на Мейера и
абсолютную разумность его действий, Нарышкин предписал на всякий случай
изъять все шкатулки, какие только попадут под руку: синие, зеленые, красные,
неопределенных цветов. Да к тому же еще собственноручно написал
распоряжение, которое сохранилось в архивах. Вот его текст:
"Известно, что графиня Гаше находилась и умерла в Старом Крыму,
имущество ее описано тамошнею ратушею при бытности назначенных графинею Гаше
изустно перед кончиною своею душеприказчиков: коллежского секретаря барона
Боде, иностранца Килиуса и заведовавшего делами покойной феодосийского 1-й
гильдии купца Доменико Аморети, которое, по распоряжению тамошнего
губернаторского правительства, взято в ведомство феодосийской дворянской
опеки. В описи имущества показаны четыре шкатулки без означения, однако,
каких они цветов, но одна из них, под No 88, с дамским прибором и отмечена
следующею госпоже Бирх. Вероятно, это та самая шкатулка, о которой начальник
генерального штаба пишет мне".
Мейер после приказа губернатора сразу же ринулся в Феодосию. Через
шесть дней он возвратился и представил губернатору рапорт, датированный 30
августа.
Из рапорта следовало, что имущество покойной находится в Судаке на
сохранении у душеприказчиков Боде и коллежского регистратора Банка. Банк -
это уже было новое имя. Мейер отправился в Судак, прихватив с собой
феодосийского судью Безкровного. Выяснилось, что шкатулки не опечатаны,
ключи от них находятся у Боде, а второй опекун - Банк - никакого участия в
приемке имущества покойной не принимал. Мейер вконец запутался и затребовал
от барона Боде письменного объяснения.
Оно было подшито к делу. Чувствовалось, что писал его человек, плохо
владевший русским языком.
"В каком именно виде сии шкатулки найдены по смерти графини де Гаше,
мне неизвестно, прибыв в Старый Крым, где она скончалась, лишь сутки после
ее смерти и войдя в ее комнаты еще через полсуток после моего прибытия. Все,
что я могу припомнить, есть что баульчик, открытый при мне, был точно в
таком виде, в каком он теперь, а темно-синяя шкатулка, быв запечатана в моем
присутствии старокрымскою ратушею на первый случай, оной мне распечатана в
моем присутствии, причем, сколько могу припомнить, она была в таком же виде,
как теперь".
Тут бы Мейеру ухватиться за несоответствие в показаниях: почему
отсутствовал при запечатывании и вскрытии шкатулок второй опекун, Банк? Кто
такой иностранец Килиус? Мейер не догадался этого сделать. Да и сам
губернатор Нарышкин полагал, что на том о графине де Гаше в Петербурге
забудут. Но не тут-то было. Вскоре губернатор получил из столицы депешу и
вовсе странного содержания. Ее подписал управляющий Новороссийскими
губерниями и Бессарабской областью граф Пален, ведавший всеми делами,
поскольку в ту пору наместник Новороссийского края граф М.С.Воронцов был в
отъезде. Петр Петрович Пален - один из троих сыновей известного в нашей
истории графа Петра Алексеевича Палена, участника успешного заговора против
императора Павла I. Несмотря на то что Пален-отец до конца дней своих был в
официальной опале, сыновья зарекомендовали себя приверженцами престола. И в
ответ не были обойдены ни чинами, ни высочайшими милостями. Тот самый Петр
Петрович Пален, о котором идет речь, дослужился до полного генерала.
Вот что он писал Нарышкину:
"Господин генерал-адъютант Бенкендорф препроводил ко мне письмо на имя
барона Боде и записку, из коей видно подозрение, падающее на некоторых лиц,
находившихся в дружеской связи с умершею близ Феодосии графинею де Гаше, в
похищении и утайке бумаг ее, кои заслуживают особого внимания правительства,
и сообщил мне Высочайшую Его Императорского Величества волю, дабы, по
вручении помянутого письма г.Боде, были употреблены все средства к раскрытию
сего обстоятельства и к отысканию помянутых бумаг. Сообщая о сем Вашему
Превосходительству в включая означенные письма и записку, я покорнейше прошу
Вас, милостивый государь, употребить все зависящие от Вас распоряжения к
точному и непременному исполнению таковой Высочайшей Его Императорского
Величества воли, - и о исполнении того уведомить меня в непродолжительном
времени для донесения о том по принадлежности".
Чувствовалось, что Николай I испытывает августейшую тревогу и
августейшее нетерпение. Возможно, Пален получил от Бенкендорфа выговор за
нерасторопность в исполнении воли монарха. Да и сам губернатор Нарышкин
теперь не на шутку струхнул.
- Бес меня попутал послать туда Мейера, - пробормотал он, читая письмо
Палена. - Теперь ищи свищи ветра в поле. На этот раз пришлось уже ехать
Браилке.
ОШИБКА ПЯТАЯ - ЧИНОВНИКА ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ПОРУЧЕНИЯМ БРАИЛКО
Январь 1827 года выдался в Крыму холодным, как никогда. Перевалы замело
еще в декабре. От самого Симферополя до Феодосии образовался сплошной санный
путь. Вот по этому-то пути и мчал титулярный советник Иван Яковлевич
Браилко, чтобы расследовать все обстоятельства смерти графини де Гаше,
попытаться выяснить, что сталось с оставшимися после нее бумагами. Конечно,
после того как Мейер переполошил всех в Феодосии и Судаке, провести успешное
дознание было очень трудно. Но Браилко верил в свою звезду и в собственное
умение делать из фактов выводы. К тому же Браилко считал себя человеком
достаточно решительным, способным разрубить любой гордиев узел.
После декабрьских событий на Сенатской площади, когда по югу страны
прокатились аресты, губернатору Нарышкину донесли однажды, что у Браилки в
столе видели журнал с поэмой Рылеева. Губернатор потребовал чиновника пред
свои ясны очи.
- Да, это правда, - сказал Браилко. - Я читал. И мог ли я не читать?
Ведь все мы должны радеть о благополучии престола. А благополучие престола
зависит и оттого, сумею ли я, находясь на своем, пусть даже малом и
незначительном, посту, распознавать заговорщиков. Я должен знать, что они
говорят и что думают.
И тут же - вот неожиданность! - выложил на стол бумагу: список лиц,
которые получали из столицы журнал "Полярную звезду". Каким образом удалось
его составить - лишь богу да Браилке было известно. Ведь журналы высылали
адресатам напрямик из Петербурга. На Таврической почте учета поступлений не
вели. Именно на отсутствие учета поступающей корреспонденции обратил
внимание губернатора, кроме всего прочего, тот же предусмотрительный
Браилко. На обороте листа был текст крамольной песни:
Разве нет у вас штыков
На князьков-дураков?
Слава!
Разве нет у вас свинца
На тирана-подлеца?
Слава!
Внизу аккуратным почерком Браилки было написано, что песню эту
распевали нижние чины Судакского гарнизона, а принадлежат слова, как
сказывают сведущие люди, К. Рылееву и А. Бестужеву.
- Что же вы предлагаете? - спросил Нарышкин. - Наладить следствие?
Браилко помолчал, затем поглядел в глаза Нарышкину:
- У нас пока спокойнее, нежели в других губерниях. И дай бог, так будет
и впредь. Следует ли власти вышестоящие наводить на мысль о том, что и у нас
водится крамола, кою мы сами не в состоянии искоренить?
"А ведь верно, - решил губернатор. - С какой же стати расписываться в
собственной беспомощности?"
Браилко оказался "человеком с секретом". Прямая противоположность
механически исполнительному туповатому Мейеру, для которого сам мыслительный
процесс представлялся тягчайшей из обязанностей. Выслушивая очередное
распоряжение, Мейер тер тыльной стороной ладони лоб, по-младенчески морща
лицо. Нет, на Мейера рискованно было полагаться в сложных случаях...
Губернатор глядел на Браилку пустыми светлыми глазами. И никто не знал,
какие мысли роились в посеребренной сединой губернаторской голове. Глаза не
были зеркалом души Нарышкина, а, скорее, ширмой, скрывающей эту душу.
Видимо, губернаторские раздумья были не так просты и однозначны. Люди,
подобные Браилке, нужны государству, но одновременно они в чем-то и опасны.
Пытливый в рамках официальных предписаний чиновник - находка для канцелярии.
Но от беспокойного, ищущего склада ума до вольтерьянства один шаг. Ну, пусть
два... Сначала появляется законное желание посмеяться над действиями Мейера.
И это на пользу службе... Затем возникает соблазн глянуть критическим оком
на деятельность, к примеру, губернатора, что уже почти преступно. Ну, а
далее - тайные общества, заговоры, отказ присягать на верность новому
государю... Впрочем, ему-то самому, Нарышкину, что до этого? Приказано было
составить списки подозреваемых в связи с заговорщиками лиц - они уже
существуют и хранятся в специальной папке в губернаторской канцелярии.
Сказано, отыскать шкатулку - значит, это надо сделать. Да поскорее. Тут уж
Браилко незаменим...
И решение канцелярии губернатора, вскоре последовавшее, удивило многих.
Даже самого Браилку. Ведь его не наказали за чтение недозволенной
литературы, но, напротив, повысили в должности. Он стал чиновником по особо
важным поручениям при губернаторе.
...Пустынен был тракт. Лишь однажды навстречу Браилке попалась мажара
(телега), запряженная верблюдом. Верблюд скользил по снегу, но упрямо тянул
мажару в гору. Крестьянин, сидевший в мажаре, по случаю снегопада натянувший
поверх мерлушковой шапки мешок, не погонял животное. Да верблюд, в отличие
от лошадей, в том и не нуждался. Он торжественно, с достоинством волок
телегу. Его движения были важны и неторопливы, а печальный взгляд равнодушен
и презрителен. На длинных верблюжьих ресницах лежал снег.
Браилке пришло на ум, что все же напрасно новая администрация не
поощряет в Тавриде разведение верблюдов. Ведь они удобны, могут и в жару и в
стужу хоть неделю шагать без корма. Да и едят-то что придется - негодную ни
для людей, ни для скотины траву, бурьян, молочай.
И недаром ведь даже на гербе Крыма, начертанном светлейшим князем
Потемкиным и утвержденным Екатериной II, кроме двуглавого орла и виньеток,
увитых гроздями винограда, красовалось сразу три одногорбых верблюда...
У Ивана Яковлевича Браилки был организованный чиновничий ум. И
жизненные явления для него делились на те, что приносят пользу государству,
и те, что ему вредят. Верблюды в Крыму, по мнению Ивана Яковлевича, были
весьма полезны. И он скорбел, что это не все понимают...
Наступила ночь. Сани мчали по длинному спуску к Карасубазару, впереди
уже одиноко светился огонек у шлагбаума при въезде в город. Браилко кутался
в шубу и ощупывал в кармане письмо Нарышкина.
Витая дорога карабкалась в гору. Лошади скользили. Возница соскакивал
на снег:
- Э-эй, родные!
Сверху глядело небо. На нем мерцали далекие и колючие зимние звезды.
- Как бы волки не настигли! - сказал возница, недовольный тем, что его
погнали в ночь, когда можно было дождаться утра на станции в Карасубазаре. -
Тут всякое бывает.
Браилко улыбнулся. Он знал, что волков в Тавриде давным-давно нет.
Водились они разве что во времена Потемкина. Но просвещенная администрация
полуострова позаботилась о том, чтобы заодно с прочими безобразиями извести
и волков. Только в очень холодные зимы, когда замерзает Керченский пролив,
заходят сюда отощавшие стаи из Тамани. Браилко отбросил с ног медвежью шкуру
и спросил возницу:
- Может, мне сойти?
- Да ладно, чего уж там, - ответил тот, не добавив титула и как бы
размышляя вслух, с самим собой: ночью, зимой, да еще в холод не до табели о
рангах. - Вывезут. На то они и лошади!
И лошади спотыкались на подъемах, а на спусках пугливо вытягивали
передние ноги, чтобы затормозить накат, но все же упрямо шли вперед. В этом
идущем не от сознания, а от самого инстинкта упрямстве было нечто вечное,
какая-то загадка природы. От покрытых попонами спин валил пар. Подковы
скрежетали, наталкиваясь под тонким слоем снега на ледяную корку...
Лошади мчали в походы египетских фараонов и войско славного Александра
Македонского, римлян и их противников, средневековых рыцарей и войска,
столкнувшиеся под Бородином... Уходили цивилизации и императоры, возникали и
рушились державы, удачливым изменяло счастье, к неудачникам приходило
запоздалое порою утешение. Но неизменным оставалась мистическая верность
лошади оседлавшему ее человеку.
"Кто будет катить через сто лет по этой дороге? - размышлял Браилко. -
Далекий внук мой или же представители других племен? А сто лет назад скакали
здесь Гиреевы гонцы, плелись заговоры против северного соседа..."
- Попридержи-ка! - сказал Браилко вознице. - Передохнем.
- Да уж близко, - ответил тот. - Скоро прибудем.
- Останови, останови.
Из дорожного баула была извлечена на свет бутылка рома и рюмка. Браилко
дважды наполнял рюмку и, морщась, опрокидывал себе в рот. Затем передал
вознице.
- Это другой разговор, - сказал тот. - Можем ехать хоть до края земли.
Стало теплее. Впереди замаячил сосняк, что при въезде в Старый Крым. И
звезды вверху подобрели. Неслышным ветерком срывало с деревьев снег. Он
зависал над дорогой. И лицу было влажно. А в голове титулярного советника
роились странные, нечеткие, размытые ромом мысли.
"А вдруг, - представлялось ему, - вдруг через сто лет мой внук будет
возницей, а внук возницы - титулярным, а то и статским советником. И внук
возницы станет угощать моего внука в дороге водкой?"
Всякое виделось Браилке... И лишь одного он никак не мог предположить,
что через сто лет никому уже не придет в голову ездить по Крыму на лошадях.
Лошади в фантастических грезах титулярного советника присутствовали как
нечто совершенно обязательное. Как лес. Как снег. Как звездное небо над
головой.
* * *
Смуглолицый потомок генуэзских переселенцев, купец первой гильдии
Доменик Аморети, был рад визитеру из Симферополя. Все же зимой грамотному
человеку в Феодосии было скучновато - две гимназии, закрывающаяся еще
засветло кофейня, раз в неделю доставляемые через Симферополь газеты и
журналы. Да и до Симферополя они идут с полмесяца. Вот и возникает ощущение,
что живешь лишь воспоминаниями...
Графиня Гаше? Отчего же, Аморети помнит ее. Тихонькая старушка, божий
одуванчик. Все расспрашивала, действительно ли в Старом Крыму целебный
воздух. Что ей скажешь? Воздух целебен там, где у человека хорошо идут дела.
Собиралась поселиться здесь навсегда. Дело доброе: чем больше культурных
людей в таком городке, тем больше вероятности привлечь к нему внимание
просвещенной и самодеятельной публики. А прилив самодеятельной публики
всегда влечет за собой рост торговли, строительства, всего того, что принято
называть благосостоянием. И вдвойне приятно, что графиня была иностранкой.
Ведь России нужны иностранцы. Их знания, их умения, организованный ум... Не
станет же господин титулярный советник отрицать, что только с колонизацией
Тавриды венецианцами и генуэзцами полуостров обзавелся приличными городами и
дорогами?
- Откуда приехала графиня? - перебил Аморети Браилко. Венецианцы с
генуэзцами сейчас его не интересовали.
- В разговоре со мной графиня обмолвилась, что приехала в
благословенную Тавриду по приглашению графини Голицыной. Жила у нее в
Кореизе гувернанткой при детях.
- А каково подлинное имя графини?
- Жанетта де Гаше. Разве это не подлинное? Она эмигрантка. Покинула
родину в период смут и беспорядков. Человек весьма образованный, сведущий в
истории царственных домов. Беседовали мы с нею на различные темы, могущие
представлять интерес для культурных людей.
Следующими Браилко допросил двух священников - православного и
армяно-католического. Они отпевали графиню вдвоем. Почему вдвоем? Попросту
не знали, по какому именно обряду следует хоронить. На всякий случай сначала
отпел ее один, а затем - и второй. Из этого можно было сделать вывод, что
покойная не только не отличалась религиозной ревностностью, но и того хуже -
ни разу не ходила к исповеди. Почему? Может быть, именно потому, что
исповедаться не могла, не имела права? Да и какой смысл ходить к исповеди
лишь для того, чтобы ничего не сказать или же соврать?
Но самые интересные признания дала служанка графини де Гаше. Это была
армянка-католичка, плохо говорившая по-русски, но понимавшая французский и
итальянский. По словам служанки, графиня вплоть до самой смерти чувствовала
себя хорошо и, в отличие от многих стариков, не жаловалась на немочи. Тем
удивительнее было однажды услыхать из ее уст:
"Боюсь, что барон Боде напрасно строил для меня домик в Судаке.
Поздно!"
Она написала письмо в Судак Боде, попросила отправить первой же почтой,
несколько раз справлялась, отправлено ли оно. В последнюю ночь спать не
ложилась. Разбирала и жгла какие-то бумаги. Служанку домой не отпустила,
заставила ее до утра просидеть на кухне, что тоже было малообъяснимо и
неожиданно. Изредка вызывала ее в комнаты, чтобы попросить вынести жаровню,
до краев заполненную пеплом сожженных бумаг. К утру графиня легла на софу и
затихла. Служанка осторожно вошла в комнату, постояла над своей хозяйкой.
Лицо той было спокойным. Веки не дрожали. Служанка позвала свою подругу из
дома Аморети и собралась было обмывать покойную. Но "покойная" открыла глаза
и тихим голосом сказала:
"Рано. Часа через два. Мое требование - хоронить меня в том, в чем я
сейчас одета. Обмывать и переодевать запрещаю".
- И все же вы ее раздевали! - сказал Браилко. - Мне это известно из
показаний вашей подруги. Предупреждаю: речь идет о деле государственной
важности. Сокрытие каких-либо, пусть даже незначительных, сведений может
привести к тяжелым для вас последствиям.
Браилко сделал рискованный ход: ведь ни с какой подругой служанки он не
разговаривал. Но авантюра удалась.
- Мы ничего не заметили, - сказала испуганная армянка. - Только два
неясных пятна на плече, почти на спине.
Браилко пододвинул ей бумагу, дал в руки перо.
- Нарисуйте эти пятна.
На бумаге было нарисовано нечто схожее с буквой "V".
- Теперь согрейте мне чаю, - сказал Браилко. - А затем будете свободны,
если сообщите мне, писала ли графиня какие-либо письма и куда отсылала?
- Она писала часто, - сказала служанка.
- Были ли корреспонденции, адресованные за границы империи?
- Нет.
- Значит, вы запоминали адреса? Может быть, вам кем-то было поручено
следить за перепиской графини?
- Святой Иисус! - взмолилась служанка. - Клянусь вам... Я просто так.
Никто и ничего мне не поручал.
- Понятно. Женское любопытство. Пусть будет так. Если вы искренне
станете мне помогать, неприятностей у вас не будет.
...Право же, Браилко заслужил лучшей участи, чем прозябание в
канцелярии Таврического губернатора. Одно удовольствие прослеживать по
документам, как ловко, толково полтора столетия назад вел он расследование,
пытаясь наверстать то, что упустил Мейер. Прежде всего Браилко узнал все,
что мог, о бароне Боде. Это вправду был странный барон. С какой стати он
оказался вдали от своей прекрасной Франции в богом забытом Судаке -
единственном городе, который Екатерина Великая не успела переименовать на
греческий лад во время своего визита в Тавриду? Ланжерон, Ришелье, Де-Рибас
приехали в Россию делать карьеру, спасаясь от революции. Наконец, просто с
целью охладить разгоряченные головы. Боде, напротив, от революции не
спасался. Революция барона попросту не заметила. Боде не был карьеристом, он
не гнался за чинами, а подался в Россию, чтобы заняться здесь...
садоводством и виноградарством. Вот уж удивительные баронские фантазии!
Не поверил в подобное объяснение Браилко. Не поверим, конечно, и мы с
вами. Представляется абсолютно очевидным, что барона увлекло в Россию нечто
другое. Может быть, он все же был из породы странных людей, мечтателей,
время от времени совершающих поступки необъяснимые? Ничего подобного. В
делах Боде был практичен и хитер. Хватка у него была не аристократическая, а
купеческая. И дом он себе отстроил отменный - о десяти окнах по фасаду.
* * *
Неподалеку от дачи Боде, под горой, ютилась небольшая горная деревушка.
Впрочем, дома в ней были двухэтажные, хотя и с плоскими крышами, мечеть под
черепицей. Народ одевался франтовато. Правда, франтовство это было на
провинциальный лад. На мужчинах - синие куртки, чеканные пояса, стальные
цепочки на груди.
В селении не было нищих, сидевших, как воробьи на ветке, у входа в
лавки. По всему было видно, что земля здесь хорошая, родит щедро. И местные
жители были никак не похожи на коренастых и широкоскулых степняков. Они
выглядели стройнее, изящней и лицом казались белее. Браилко подумал, что
здешние жители наверняка имеют среди своих дедов и прадедов генуэзцев и
венецианцев, которые когда-то были весьма активны в этих краях, строили
крепости и города, закладывали виноградники и обводняли склоны. Может быть
наследуя их и пользуясь услугами умелых и охочих к труду местных жителей,
Боде и сумел завести здесь образцовое хозяйство. Виноградники барона, как
было уже известно чиновнику по особо важным поручениям, давали значительные
доходы. Но барон и без того был богат. И независим. Потому, видимо, и
позволял себе то, чего не позволяли себе прочие обитатели полуострова. Кто
еще, например, мог выстроить такой необычный дом?
Не успел Браилко взяться за молоток, висящий рядом с входной дверью,
как сама дверь с жалобным вздохом отворилась. За дверью не было никого.
Браилко даже опешил. В козни дьявола, как и в самого дьявола, он не верил.
Затем голос, идущий неизвестно откуда, произнес:
- Антре! Входите! Снимайте шинель. Через минуту я спущусь в холл.
- Благодарю, - пробормотал Браилко. - Но сами-то вы где?
- Сам я уже на лестнице, спускаюсь, чтобы вас встретить. -
Действительно, по витой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж,
спускался тоненький, смахивающий на богомола человечек в голубом стеганом
халате; удивляла голова человечка - слишком крупная для субтильного тела,
лысая, дынеобразная. - Вас удивили механизм для открывания двери и
переговорная труба? Недаром говорят, что новое - хорошо забытое старое. Все
это известно от времен Древней Греции и Пергама*. Я решил повторить подобное
для себя. А в результате - обхожусь с помощью всего лишь двух слуг. Да и тех
на сегодняшний вечер отпустил в деревушку. Чем могу служить?
______________
* Столица Пергамского царства в Малой Азии. Во II-III веках до н.э. -
один из крупнейших торговых и культурных центров периода эллинизма.
Браилко представился, кратко объяснил и цель визита.
- Так-с! - произнес барон. - Любопытная тема. Мне не придется коротать
вечер в одиночестве. Прошу сюда... Согрейтесь у камина, а я тем временем
переоденусь.
Вскоре Боде, уже облаченный в мягкую домашнюю куртку, поил гостя
отличным кофе в просторном зале своей великолепно устроенной дачи. На столе
стояло хитроумное приспособление для подогрева воды, отдаленно напоминавшее
самовар. Складную вытяжную трубу барон ловко прицепил к топке камина. Кофе
заваривал в специальных серебряных сосудах, заметив вскользь, что серебро
освежает воду, делает ее чище. И это также было известно еще в глубокой
древности.
- История вершит свои круги, - произнес барон как бы в задумчивости,
адресуясь не столько собеседнику, сколько своим внутренним мыслям. - Именно
круги. Хотелось бы знать, на каком из них находимся мы с вами?
В окна глядела белоснежная в ту пору гора Святого Георгия. В бронзовых
канделябрах хорошей ручной работы медленно таяли свечи. Боде повторил
Браилке, что шкатулки отправлены в Петербург в том виде, в каком они
остались после смерти графини. Что же касается самой Гаше, то, насколько
барону известно, она появилась в России в канун войны 1812 года. Двенадцать
лет прожила в Петербурге. Здесь познакомилась с баронессой Крюденер, которая
была принята при дворе.
- Поскольку склонность была взаимной, я предположил, что в жизни этих
особ было много общего, - сказал барон. - Как известно, баронесса Крюденер
была большим другом покойного императора Александра. После смерти
императора, даже несколько ранее, она вместе с графиней Голицыной переехала
из столицы в Кореиз, и, вероятно, вслед за ними поехала и де Гаше...
...Отвлечемся на минуту от разговора Боде и Браилки. Нам просто
необходимо припомнить, кто такая Юлия Крюденер и чем она знаменита. Эта
женщина поначалу прославилась в Европе как бунтовщица против семейных уз и
норм быта. Достигнув возраста, когда бунтовать по таким поводам уже не имело
смысла, баронесса Крюденер ударилась в пропаганду филантропии как глобальной
идеи нравственного самоусовершенствования. И занималась этим всем истово,
даже с оттенками истеричности и кликушества. Вскоре ее выступления в рабочих
кварталах Вены стали собирать толпы народа. Послушать баронессу ходили, как
ходят в театр. Крюденер была близка ко многим сильным мира сего. Не без
оснований полагали, что с нею советовался австрийский канцлер Меттерних. Ее
очень побаивался хитрый князь Перигор, более известный в истории как
премьер-министр Франции Талейран. Уже немолодая Юлия Крюденер чем-то
причаровала флегматичного императора Александра и некоторое время из-за
кулис руководила его действиями. Утверждали даже, что ею были продиктованы
некоторые параграфы договора "Священного союза", направленного на
недопущение в Европе революций и укрепление легитимистских* принципов. Так
это было или не так (роль Юлии Крюденер в европейской истории частенько
преувеличивали), но одно несомненно: странный человек, волею не только
судьбы, но и случая оказавшийся на российском троне, внезапно воспылал к
стареющей Юлии необъяснимой симпатией, привез в Петербург, а затем также
внезапно охладел к ней и отослал в Крым. Именно отослал, ибо жить в других
местах или же выезжать за границу баронессе было возбранено! Какая черная
кошка пробежала между императором и баронессой? Что между ними произошло?
Домыслов было масса, точных сведений - никаких.
______________
* Легитимисты - сторонники монархии.
Вместе с Юлией Крюденер в Крым приехала и старая графиня де Гаше.
Поговаривали, что Жанетта де Гаше в свое время была чуть ли не личным
секретарем Крюденер, исполняла различные сложные и совершенно секретные
поручения. Но какие именно? Этого тоже никто толком не знал.
- Отчего графиня переехала из столицы в Крым? - спросил барона Боде
Браилко.
- Полагаю, для того, чтобы принять несколько ванн из лепестков роз.
Теперь это в моде. Кстати, правительству края следовало бы превратить эти
ванны в притягательную силу для европейцев при кошельках.
- А что сжигала графиня перед смертью?
- Еще кофе? - спросил Боде.
- Меня интересуют бумаги графини.
- Я отдал все, что было.
- Вы писали в Петербург о ее смерти?
- Не совсем...
- Как это понимать? Писали или не писали?
- Меня удивляет тон нашей беседы. Уж не допрос ли это?
- Ни в коем случае. Но, сами понимаете, мне поручено расследование
дела.
- Вот и расследуйте. Я-то при чем?
- Но вы находились в дружбе с покойной.
- Обычные сплетни.
- Она писала вам.
- Не доказано. Где сами письма? Покажите хоть одно!
- Вы присутствовали...
- Ну и что? - перебил барон. - Где доказательства моей причастности к
исчезновению бумаг? Допускаю, что секретные бумаги существовали. Допускаю,
что их похитили. Но потрудитесь поискать веские аргументы моей причастности
ко всей этой истории. Вы играете в опасные игры!
Барон явно пытался запугать Браилку. Да и вообще Боде мог бы стать
неплохим актером на ролях злодеев. Он умел вовремя замолкать, чтобы дать
собеседнику подумать. А сейчас делал вид, что гадает на кофейной гуще -
вытряхнул остатки кофе из чашечки на блюдце и рассматривал образовавшийся на
блюдце рисунок с таким видом, будто и вправду читал по нему будущее.
- Меня, знаете ли, господин советник, мало интересует сегодняшний
суетный мир. Я весь в прошлом и эмпиреях. Моя беда или мое счастье. Честно
говоря, все мое свободное время поглощено изучением жизни последнего консула
Солдайи* Христофоро Ди-Негро. Он здесь жил, здесь и погиб в 1475 году. Как
видите, очень давно. Но право, жизнь этого человека, объявившего, что закон
превыше наших симпатий и антипатий, превыше дружбы и родства, заслуживает
внимания. Он и погиб с оружием в руках, защищая вверенный ему город и
отстаивая закон.
______________
* Солдайя - в III веке до н.э. - Сугдея, в X-XVI веках - Сурож -
сначала греческая, затем венецианская и генуэзская торговая фактория,
город-полис на месте современного поселка Судак в Крымской области.
- Но в данном случае закон отстаиваю я! - возразил Браилко.
- Мне не вполне ясна связь между жизнью последнего консула Солдайи и
вашим визитом ко мне. Консул Ди-Негро явился сюда из Генуи для того, чтобы
оздоровить жизнь умирающей колонии, укрепить ее перед лицом наступающих
мусульман. Вы же приехали из Симферополя, чтобы задавать мне не вполне ясные
вопросы и, рискну это сказать, уже несколько злоупотребляете моим
гостеприимством.
- Прошу меня простить, господин барон, - спокойно ответил Браилко. - Но
я удалюсь, как только получу от вас вразумительный ответ, коий снимет с меня
обязанность предпринимать меры более жесткие. Что же касается консула
Христофоро Ди-Негро, то я, пусть будет вам это известно, предпринял
некоторые шаги к обнаружению в архивах сведений об этом замечательном
человеке и, возможно, со временем обнародую некоторые из них. При вашем
визите в губернский город буду рад их вам показать. Сейчас же настоятельно
прошу вас употребить всю вашу выдержку и благородство к тому, чтобы
благополучно завершить нашу с вами беседу.
- Чего вы хотите?
- Я вам настоятельно советую, господин барон, приложить усилия к
отысканию у вас в кабинете бумаг покойной графини.
Боде со стуком поставил чашечку на блюдце, поднялся и вышел. Можно было
ждать чего угодно. Не следовало удивляться, если бы он вернулся с двумя
дуэльными пистолетами, в одном из которых, естественно, не оказалось бы
пули. Но Браилко за эти дни так устал, что ему было все равно. Стреляться?
Пожалуйста, он барона застрелит, а затем все же устроит в доме обыск...
Несмотря на выпитый кофе, Браилко чувствовал, как его уносит неслышным
течением в теплый и целительный сон. Нужно было ухватиться за ручки кресла и
выдернуть себя из этого состояния, как вырывается из глубины на поверхность
пловец. Видимо, спал Браилко всего несколько минут. Проснулся от осторожного
покашливания барона. Прежде всего оглядел свой сюртук, скосил взгляд на
левый карман, где лежала губернаторская инструкция, будто барон был способен
обшарить спящего.
- Вот два письма, - сказал барон. - Ничего больше нет и не было.
Браилко знал, что это всего лишь уловка - главных, основных бумаг Боде
не отдал. Да и не мог отдать. Судя по всему, тайной владел не он один.
- Кто такой господин Лафонтен из города Тура?
- Откуда вы знаете о нем?
- Узнал на почте, что вы перевели во Францию значительную сумму и
переслали некоторые бумаги графини.
- Да, действительно я отправил туда часть денег, вырученных от продажи
имущества покойной графини. Лафонтен - не путайте его с баснописцем -
родственник графини. Теперь вам все ясно?
- Нет! - ответил Браилко. - Мне не совсем ясно, отчего у графини на
плече клеймо. И так ли часто графинь клеймят?
- Еще кофе?
- Спасибо. Кофе было достаточно. Он был отличным.
- Рад, что кофе вам понравился... Мир странен. Иной раз клеймят и
графинь. Русского князя Щербатова, как я слышал, после восстания
Семеновского полка секли как простого солдата. И князь, говорят, стерпел
пытку мужественно. Может быть, потомки воздадут ему за то хвалу, если не
забудут о нем за делами повседневными.
- Вы отлично знаете некоторые детали нашей истории.
- В меру сил. Живу здесь. Обязан привыкать к стране. Что же касается
моей благословенной родины, то там политические моды еще более эксцентричны.
Отрубили головы собственным королю и королеве, придумали себе сначала
"Марсельезу", а затем и императора. Нынче так же легко об императоре
позабыли. Да, кстати, знаете ли вы, что в минувшем году автор "Марсельезы"
Руже де Лиль выступил в новом амплуа? Он перевел с русского басни вашего
прославленного Крылова. Книга издана стараниями проживающего в Париже графа
Орлова. Имеет успех. Как будете выбираться из Судака?
- Меня ждут лошади.
- Коляска?
- Нет, сани.
- Весьма предусмотрительно. Зима нынче редкостно снежная. И на том
позвольте...
- До встречи! - прервал барона Браилко. - Надеюсь, она состоится. И в
недалеком будущем.
* * *
Обо всех подробностях поездки Иван Яковлевич Браилко доложил
губернатору Нарышкину. Браилко просил дозволения арестовать барона Боде,
изолировать его, произвести обыск на даче.
- Петербургу виднее, - отвечал губернатор. - Зачем нам лишние хлопоты?
И Браилко отступил. Это, безусловно, было ошибкой, ибо он находился
буквально в шаге от разгадки. Может быть, ему следовало изложить свои
соображения подробнее, хотя бы в рапорте на имя губернатора. И тогда многим
позднейшим исследователям не пришлось бы ломать себе голову над разгадкой
псевдонима - де Гаше. Не исключено, что тогда на Браилку обратили бы
внимание в высоких сферах, в Петербурге. Но он решил, что будет
благоразумнее послушать губернатора. Вот почему в дело были подшиты лишь
суховатые отчеты и докладные.
Это все, что мы знаем из документов, хранящихся в папке канцелярии
Таврического губернатора. Казалось бы, дело заглохло. И на том можно было бы
поставить точку.
А чтобы больше не возвращаться к личности Ивана Яковлевича Браилки,
скажу лишь, что мне с ним довелось повстречаться еще раз. Как-то мне попала
в руки изданная в единственном экземпляре памятная книжка российской
императрицы за 1847 год. В ней содержится масса редчайших сведений. Подробно
расписаны все придворные ритуалы, объяснено, в какой форме надо являться во
дворец и по каким дням. Книжка эта оформлена с необыкновенным тщанием и
расточительностью - моржовая кость, инкрустация из золота и серебра.
Эмалевый мальтийский знак с крошечной золотой шпагой. (Если вы помните,
император Павел I был избран гроссмейстером Мальтийского ордена, Николай,
наследуя отца, приказал на личных царских вещах воспроизводить этот знак -
мне довелось видеть его на царских водочных графинах и на обложке этой
справочной книги.) Так вот, в списке провинциальных сановников уже значился
и Иван Яковлевич Браилко. Он дослужился до поста Таврического
вице-губернатора. Для чиновника по особо важным поручениям, титулярного
советника - карьера колоссальная. Осторожность и крепкая голова помогли
Браилке выйти в люди. Но нам-то с вами что до того? Для нас было бы
интереснее, если бы Браилко довел до конца расследование. Пусть бы он при
этом даже потерял расположение губернатора. Зато приобрел бы расположение
потомков. И кто знает, что важнее?
ОШИБКА ШЕСТАЯ - ИСТОРИКОВ
Мы рассказали вам, как серия ошибок людей различных рангов и уровней
привела к тому, что история жизни и смерти странной графини де ла Мотт (а
тут нетрудно догадаться, что Жанна де ла Мотт и графиня де Гаше - одно и то
же лицо) на долгие годы осталась тайной. Впрочем, нельзя сказать, чтобы
историки и литературоведы не пытались добраться до сути дела. Так, еще в
изданных у нас в XIX веке воспоминаниях загадочной французской поэтессы
Оммер де Гелль, будто бы дружившей с Лермонтовым (считается, что эти
воспоминания в значительной степени плод воображения Вяземского, сына
поэта), подробно рассказано о жизни трогательной старушки Гаше - знатной
французской аристократки, похороненной в маленьком крымском провинциальном
городке.
Но если Вяземский и сфабриковал воспоминания, то не на ровном же месте
он все придумал. Ведь во всех фантазиях Вяземского, как в сказках, обычно
всегда присутствовала и доля истины. Потому на протяжении многих десятилетий
их никак не могли ни подтвердить, ни опровергнуть. Что-то где-то о де Гаше
Вяземский, безусловно, слышал. Возможно, в ту пору молва о странной графине
передавалась в России из уст в уста. И главы о ней были включены в
воспоминания Оммер де Гелль именно для большей правдоподобности.
На это странное произведение Вяземского можно было бы и не обратить
внимания, если бы о де Гаше не упоминали и другие авторы.
В частности, во второй книге журнала "Русский архив" за 1882 год были
опубликованы воспоминания дочери барона Боде, впоследствии игуменьи
Митрофании. Цитируем:
"В 20-х годах Крым начал входить в моду. В то время приехала в Крым
замечательная компания, исключительно дамская. Самой замечательной женщиной
из той компании по своему прошлому была графиня де Гаше, рожденная Валуа, в
первом замужестве графиня де ла Мотт. Это была старушка среднего роста,
довольно стройная, в сером суконном рединготе. Седые волосы ее были прикрыты
черным бархатным беретом, лицо, нельзя сказать кроткое, но умное и приятное,
украшалось блестящими глазами. Говорила она бойким и удивительно изящным
французским языком. Со своими спутницами она была насмешлива и резка, с
некоторыми французами из своей свиты, раболепно прислуживающими ей,
повелительна и надменна без всякой деликатности...
Перед смертью она запретила трогать свое тело, а велела похоронить
себя, как была: говорила, что тело ее потребуют и увезут, что много будет
споров и раздоров при ее погребении. Эти предсказания, однако, не
оправдались. Служившая ей армянка мало могла удовлетворить общему
любопытству: графиня редко допускала ее к себе, одевалась всегда сама и
использовала ее только для черной работы. Омывая графиню после кончины,
армянка заметила на ее спине два пятна, очевидно, выжженные железом. Это
подтвердило догадки. Едва успел дойти до Петербурга слух о кончине графини,
как прискакал от Бенкендорфа курьер с требованием ее ларчика, который был
немедленно отправлен в Петербург. Графиня долго жила в Петербурге и в 1812
году приняла даже русское подданство, никто не подозревал ее настоящего
имени, столь известного.
Однажды, во время разговора с императрицей, одна из знакомых графини,
мадам Бирх, упомянула о ней в присутствии императора, который выразил
желание увидеть графиню. Графиня была в отчаянье, но вынуждена была
повиноваться. На следующий день она была принята государем и беседовала с
ним в течение получаса. Возвратилась она успокоенная и очарованная его
благосклонностью. "Он обещал мне тайну и защиту", - сказала она м-м Бирх, от
которой стали известны эти подробности. Вскоре после этого графиня
отправилась в Крым.
Деньги, оставшиеся после нее, были высланы во Францию какому-то
господину Лафонтену.
Имя де Гаше она получила, кажется, от эмигранта, за которого она вышла
где-то в Италии или Англии и которое ей впоследствии послужило щитом и
покровительством".
Конечно, воспоминания игуменьи Митрофании - не такой уж бесспорный
документ, чтобы на него целиком и полностью полагаться. Серьезных
исследователей, привыкших иметь дело с бесспорными фактами, они ни в чем
убедить не могли. Напротив, странные и не всегда обоснованные намеки на
тождество де Гаше и Жанны де ла Мотт (Валуа) вызывали естественное чувство
противодействия, желание оспорить само такое предположение. Аргументы
скептиков казались убедительными. Да и вообще скептики иной раз оказываются
в предпочтительном положении. Всегда легче в чем-либо усомниться и на том
нажить себе славу умного и проницательного человека, чем доказывать даже
самую простейшую истину. Глубокомысленно сомневающийся (к сожалению,
распространенная порода людей) частенько представляется чуть ли не мудрецом,
а тот, кто с некоторой робостью, без апломба настаивает на чем-нибудь
естественном, весьма вероятно порою именно из-за отсутствия апломба
оказывается битым. Над теми, кто возвращался к разговору о тождественности
де Гаше и де ла Мотт, со временем начали посмеиваться как над неисправимыми
фантазерами. Где жесткие, четкие доказательства того, что все это правда, а
не очередная историческая мистификация? Таких доказательств долгое время не
было.
Удивляло лишь то, с каким упрямством в минувшем веке русские и
французские газеты и журналы возвращались к этой теме.
Несколько примеров.
В 1889 году, в июльском номере "Русского вестника", вышли воспоминания
Ольги Н. "Из прошлого". В них сообщены такие сведения: в Крыму Голицыны
узнали, что их гувернантка - де ла Мотт. Служанка в дверную щель увидела
клеймо на плече графини. Не это ли послужило причиной отъезда де Гаше из
Кореиза в Старый Крым? О крымском периоде жизни де ла Мотт (так ее и именуя)
пишут "Огонек" (No 28, 1882), "Новое время" (11 марта 1895 г., приложение No
217) и другие журналы.
Но и это никого ни в чем не убедило. Более того, многие историки стали
считать разговоры о "русском периоде жизни де ла Мотт" попросту
несерьезными. Стоит ли тратить время и силы на выяснение подлинности (или же
ложности) обычных исторических анекдотов, обывательских сплетен?
Да, но существовала ведь папка, в которой хранились документы
относительно поездок Мейера и Браилки в Старый Крым, Феодосию и Судак.
Верно. Существовать-то существовала, но затерялась в Таврических губернских
архивах. И могла бы вовсе исчезнуть, если бы не попала на глаза известному
знатоку Крыма, краеведу и историку, позднее академику Арсению Маркевичу. В
"Известиях Таврической ученой архивной комиссии" (No 48, Симферополь, 1912)
А. Маркевич опубликовал переписку Дибича, Бенкендорфа и Палена с Таврическим
губернатором Нарышкиным, результаты опросов Мейером и Браилко барона Боде,
чинов Старокрымской ратуши (городского управления) и других свидетелей.
Арсений Маркевич писал: "...графиня де ла Мотт, чтобы скрыть свое
настоящее позорное имя и избежать преследований французского правительства,
устроила при содействии друзей эту мнимую смерть и вторично вышла замуж за
графа Гаше, не то француза, не то англичанина, уехала из Лондона, скиталась
по Европе, а в 1812 году переехала в Россию, где была натурализована и жила
в Петербурге, а в 1824 году переселилась в Крым и здесь умерла в 1826
году... Известно, что в Петербурге графиня Гаше подружилась с камеристкой
императрицы Елизаветы Алексеевны мистрис Бирх, урожденной Cazalete, которую
знала еще до замужества и с которой часто виделась, хотя г-жа Бирх не знала
ее прошлого. Случайно об этом знакомстве узнал император Александр Павлович,
которому вполне, говорят, было известно, что скрывается под фамилией графини
Гаше, но который не знал о ее пребывании в Петербурге. Государь отнесся к
ней милостиво и внимательно, но когда она сблизилась с графиней Крюденер и
прониклась ее идеями, предложил ей уехать из Петербурга, указав на Крым, где
тогда было много французских эмигрантов. Графиня Гаше отправилась в Крым
вместе с известной по своему мистическому миросозерцанию графиней А. С.
Голицыной, пригласившей с собой сюда, в свое имение Кореиз, кроме графини
Гаше, и еще более известную графиню Крюденер.
Переехав в Крым, графиня Гаше проживала некоторое время в Кореизе у
графини Голицыной, затем одна с прислугой в Артеке, у подножия Аюдага, и,
наконец, переселилась в г.Старый Крым, по совету барона Боде, также
французского эмигранта, бывшего в Судаке директором училища виноградарства и
виноделия.
Надо полагать, что как правительство, так и высшая местная
администрация знали, что под именем Гаше проживает в Крыму более знаменитая
особа, и следили за ней, не стесняя ни в чем ее образа жизни...
...Заботы правительства об отыскании бумаг графини Гаше естественно
наводят на мысль, что это была не простая эмигрантка, а более важная особа -
и вероятнее всего - графиня де ла Мотт-Валуа".
Но и это, кажется, не убедило большинство историков в том, что
идентичность Жанны де Гаше и Жанны де ла Мотт-Валуа доказана.
В Крымском отделении института археологии Академии наук УССР автору
этих строк однажды довелось присутствовать при любопытном споре, когда два
ученых мужа (один уже лысеющий и седобородый, второй еще достаточно молодой)
чуть было не поссорились из-за все той же графини де ла Мотт.
- Я привык иметь дело с фактами. И с материальными свидетельствами тех
или иных событий, - говорил старший. - С какой стати вот уже больше ста лет
толкуют об этой графине, если все, что от нее осталось, - дым, мираж? Есть
ли у вас доказательства, что это не хорошо продуманная фальсификация?
- А с какой целью фальсифицировали бы официальные документы? Неужели в
подобном приняли бы участие столь высокопоставленные лица?
- Не знаю, для чего им понадобилось принимать участие в этой странной
игре. Возможно, от сплина или от скуки. Полагаю, здесь имела место державная
шалость. Не более.
- Не согласен. Загадка эта имеет прямое отношение к нашей истории. Она
в чем-то помогает яснее представить себе ситуацию в стране после восстания
1825 года, понять некоторые усилия тайной царской дипломатии.
- Хорошо, предположим, к тайнам царской дипломатии де Гаше могла иметь
отношение. Раз она дружила с Юлией Крюденер, во время Венского конгресса
могла исполнять какие-либо ее тайные поручения. Наверняка так и было. Но где
доказательство, что реальная де Гаше имеет хоть какое-то отношение к
мифической де ла Мотт, безосновательно именовавшей себя еще и Валуа?
Наконец, где ее могила? Даже если она не сохранилась, о ней должны были
помнить старожилы. Последнее: какая связь между декабрьскими событиями 1825
года и бумагами де Гаше? Уж не полагаете ли вы, что она была связана с
декабристским движением?
- Но никто и не настаивает на прямой связи де Гаше с декабризмом. Речь
идет вовсе о другом. Если де Гаше на самом деле была знаменитой де ла Мотт,
то она, конечно же, могла знать какие-то секреты, касающиеся последних лет
правления Бурбонов накануне Великой французской революции. Следует ли
забывать и о том, что очередной Людовик, восседавший на французском троне от
момента падения Бонапарта до революции 1830 года, в свое время коротал дни в
изгнании в пределах Российской империи, в Либаве. Там же, незадолго до
претендента на французский трон, побывал и граф Калиостро, позднее
фигурировавший на процессе Жанны де ла Мотт. Не слишком ли много совпадений?
- Конечно, если бы было окончательно доказано, что графиня де Гаше и
Жанна де ла Мотт одно и то же лицо. В этом случае только что взошедшему на
престол, да еще при столь драматических обстоятельствах, императору Николаю
I был бы прямой резон заполучить документы, которыми могла располагать де
Гаше, для того чтобы укрепить свои позиции на международной арене. Ведь
внутреннее положение было не блестящим. В таких случаях обычно стремились к
успехам на международном поприще. Согласен и с тем, что русская дипломатия в
этом случае стремилась бы не выпускать из рук документы де Гаше, но такой
же, если не больший интерес они представляли и для возвративших себе
французский трон Бурбонов. Но повторяю, все это предположения, домыслы,
догадки... Они представляли бы интерес лишь в случае, если бы удалось
заполучить хоть какие-то убедительные аргументы в пользу того, что умершая в
1826 году в Старом Крыму де Гаше и есть та самая Жанна де ла Мотт,
прославленная знаменитым Александром Дюма-отцом.
Спор я изложил лишь в общих чертах. Он был много пространнее и
ожесточеннее.
"Так в чем же, собственно, дело? - вправе спросить вы. - Неужто мы так
и не узнаем истины?"
Не торопитесь.
Оказалось, что многие краеведы, историки, писатели, журналисты
находились буквально в двух шагах от того, чтобы точно узнать, что же
происходило на самом деле в Старом Крыму в 1826-1827 годах, почему между
Москвой, Петербургом, Одессой и Симферополем затеялась вдруг такая
интенсивная переписка на высочайшем уровне. Но, как часто случается, одни не
знали о том, что уже найдено другими, кое-кому попросту не хватало терпения
свести воедино разрозненные факты.
ОШИБКА СЕДЬМАЯ - АВТОРА, В КОТОРОЙ ОН НЕ РАСКАИВАЕТСЯ
Много лет я вел настоящее заочное следствие по делу графини де Гаше.
Через сто пятьдесят лет после Браилки повторил его путь. Конечно, в Старом
Крыму уже не сохранился домик графини, а в Судаке уже не было и дачи барона
Боде. Зато отыскались многие важные архивные документы. Но большая часть
этого следствия прошла в рабочем кабинете, за письменным столом...
Вчитываясь в тексты посланий Дибича и графа Палена губернатору
Нарышкину, я задумывался над побудительными мотивами паники, которую учинили
император и Бенкендорф в связи со смертью некой старушки в забытом богом
Старом Крыму. Старался представить себе действующих лиц нашей с вами
истории, вжиться в их характеры, понять мотивы поступков, вызвать на
воображаемую беседу.
И представлялось разное...
...Входила в комнату сухонькая, как осенний листик, аккуратная старушка
в берете, присаживалась на кончик стула, складывала на коленях руки.
"Почему мне не дают покоя? - спрашивала она. - Ведь у меня была такая
трудная, такая утомительная жизнь. Перед смертью я сожгла письма, бумаги -
ясная просьба не интересоваться делами моей биографии".
"Но хоть в двух словах вы можете объяснить, как попали в Россию?"
"Приехала по приглашению лиц влиятельных".
"И приняли русское подданство именно в 1812 году, накануне войны с
Наполеоном?"
"Практически я уже давно была подданной российского государя. И оказала
Петербургу немало услуг. Ведь большая война с Бонапартом была не за горами.
Нужны были сведения о том, что намерен предпринять "корсиканец", и о
настроениях в высших кругах европейских столиц".
"Не могли бы вы рассказать об этой стороне своей деятельности
подробнее?"
Старушка сердилась. Замолкала. Отворачивалась, давая понять, что такие
вопросы бестактны.
"Скажите мне хотя бы, где и когда вы познакомились с баронессой
Крюденер? В Петербурге?"
"Мы были с нею знакомы и ранее".
"Правда ли, что Юлия Крюденер, как утверждают современники, обладала
большим влиянием на императора Александра?"
"Да, безусловно".
"Почему же он позднее отстранил ее и даже выслал из столицы?"
"Ответить точно мне трудно. Полагаю, сделали свое дело наветы
Аракчеева. Возможно, имелись и другие причины... Но это была великая
женщина. Находись она рядом с императором, до печальных событий на Сенатской
площади не дошло бы. Не исключено, что и сам Александр Павлович прожил бы
много долее, чем это ему удалось. Она многое умела предвидеть. Ее советы
отличались глубочайшей мудростью. К сожалению, не все их умели слышать. Даже
император сделал роковую ошибку, отдалив от себя мою покровительницу и
компаньонку... А ведь покойный Александр Павлович был из тех, кто обладает
внешностью".
"Что значит обладает внешностью?"
"Ну, я делю люден на тех, кто обладает внешностью и кто ею не обладает.
Если на человека глянешь однажды и навсегда запомнишь, значит, он обладает
внешностью. Следовательно, и интересной натурой. Между внешностью и
душевными качествами всегда есть какая-то связь. Бонапарт не мог быть
человеком с лицом как стертая монета. Это противно здравому смыслу.
Александр Павлович, на мой взгляд, был много значительнее Бонапарта - выше
ростом, тоньше умом..."
Что же касается Браилки, то наша беседа, если бы она могла состояться,
была бы, видимо, краткой:
"Что же вы, Иван Яковлевич, так сплоховали? Ведь были уже в двух шагах
от разгадки тайны. Испугались?"
"Зачем же? Отнюдь. Вовсе не пугался. Но я реалист. Место
вице-губернатора, которое я в конце концов получил, для меня было важнее
посмертной славы, к тому же не очень громкой. Помянули бы, что некий Браилко
узнал тайну Жанны де ла Мотт - вот и все. Не густо".
Ну, а возможная мысленная встреча с императором Николаем Павловичем
вряд ли была бы из приятных. Он на портретах - прямой, негнущийся, со слегка
одутловатым лицом, прозрачным, пугающе пустым взглядом. Что и говорить,
выправка у Николая была эталонной. Недаром же в пору, когда Николай Павлович
был еще вовсе не самодержцем и даже не претендентом на престол, а генералом,
его бригада строилась на парадах буквально по шнурку. И позднее ему очень
хотелось, чтобы так же, в одну сплошную линию, было выстроено все
народонаселение страны. Говорят, он очень любил русскую баню, но на том,
пожалуй, его интерес ко всему русскому и заканчивался. Уже в его отце Павле
I практически не было романовской крови. Одному богу было ведомо, почему
потомки Павла все же продолжали именоваться Романовыми. И если Петр I, на
которого Николаю так хотелось походить, "на троне вечный был работник", то
его потомок так и остался бригадным генералом на престоле, хотя жизнь
научила его со временем и некоторой гибкости и умению лицемерить.
Что бы мог ответить Николай Павлович на прямой вопрос о том, какого
рода поручения российского императорского двора исполняла женщина, известная
теперь нам как графиня де ла Мотт-Валуа-Гаше?
Думаю, что диалог выглядел бы примерно так.
"Графиня хорошо знала многих во Франции, - сказал бы император. - В том
числе и тех, кто после падения Буонапарте возглавил эту страну. Такие
сведения были ценны".
"Получала ли она за это вознаграждения?"
"Ей была назначена субсидия".
"Почему графиню позднее удалили из Петербурга?"
"Это было еще до моего восшествия на престол. В ее услугах больше не
нуждались, как и в услугах ее знаменитой подруги Крюденер".
"Что взволновало вас осенью 1826 года? Почему снаряжали в Крым курьеров
за бумагами графини?"
"Необходимо было точно выяснить, оставила ли она после себя мемуары.
Если оставила, следовало их тщательно научить, поскольку в них могли
содержаться сведения, порочащие двор и правительство..."
...Эти воображаемые беседы с титулярными советниками и венценосцами,
губернаторами и авантюристами помогли восполнить пробелы в документах и
сделать некоторые выводы.
Итак, Жанна де ла Мотт попала в Россию в качестве секретного агента
русского правительства. У нее сохранились во Франции связи с людьми,
способными за мзду на любой подлог, любое рискованное действие. Жанна де
Гаше (де ла Мотт), безусловно, знала нечто такое, что составляло
государственную тайну Российской империи. Показательно, кто именно
напоминает губернатору Нарышкину о необходимости немедленно отыскать бумаги
- шеф жандармов Бенкендорф, начальник генерального штаба Дибич, граф Пален.
Наконец, сам император. Видимо, интересовались судьбой графини и ее записок
и французские власти. Известно, что в сороковых годах минувшего столетия в
Крыму побывал некий француз, называвший себя родственником покойной де Гаше.
Он интересовался ее бумагами, ездил из Судака в Кореиз, из Кореиза в Старый
Крым. Что он лекал?
Но все же в этой истории не хватало каких-то штрихов, деталей, фактов,
которые помогли бы точнее представить себе, чем была вызвана (в связи с
исчезнувшей шкатулкой) нервозность новоиспеченного императора, к тому же
занятого в ту пору расследованием последствий декабрьского восстания. Почему
рухнула на Крым лавина официальных бумаг, исходивших от Бенкендорфа, Дибича,
графа Палена, Таврического губернатора Нарышкина, чиновников разных рангов?
Необходимо было отыскать дополнительные документы или свидетельства, которые
окончательно развеяли бы сомнения скептиков, и прекратить, наконец, споры,
длящиеся уже полтора столетия. И я поступил несколько неожиданно: десять лет
назад опубликовал все, что удалось узнать о загадочной истории Жанны де Гаше
(а одновременно - де ла Мотт-Валуа), о ее жизни в России в газетах и
журналах. Оказалось, что история героини романа Дюма заинтересовала многих.
Были и курьезы: несколько не очень щепетильных авторов, пользуясь
публикацией, поспешили изложить ту же историю своими словами, причем
повторили те мелкие огрехи и ошибки, которые вкрались в мои статьи. Но это,
как говорится, не суть важно. В литературных делах всякое случается, в том
числе и вещи комичные...
Интересно иное. Из города Керчи пришло письмо от местного краеведа Б.
Случанко. Он отыскал в уже упомянутых "Известиях Таврической ученой архивной
комиссии" (No 56 за 1919 г.) короткое сообщение из Парижа:
"...Французский вице-консул и журналист французских газет Луи Бертрен,
в свое время проживавший в Феодосии, занимался процессом выяснения личности
графини де Гаше, появившейся в 1812 году в Старом Крыму. Он выдвинул
предположение, что героиня романа Александра Дюма "Ожерелье королевы" де ла
Мотт-Валуа бежала в Россию, где приняла фамилию своего второго мужа графа де
Гаше.
Луи Бертрен провел тщательный осмотр вскрытой в Старом Крыму могилы,
побывал в Лондоне, где нашел в Ламбертской церкви документы с данными о
кончине графини, которые оказались сфабрикованы друзьями Жанны де ла Мотт.
Мысль о тождественности де ла Мотт и де Гаше вызвала яростные споры у
французских историков. Для их разрешения Луи Бертрен обратился к автору
многих исследований о французской революции историку Олару. Тот, в свою
очередь, вынес вопрос на рассмотрение Французского литературного общества,
которое приняло точку зрения Луи Бертрена и его друга, известного знатока
Крыма Людвига Колли.
Так напористость и необычайная трудоспособность Луи Бертрена, в течение
15-ти лет занимавшегося героиней Дюма, помогли восстановить истину".
В те сложные драматичные годы заметка эта осталась без внимания. Тем
более, что "Известия Таврической ученой архивной комиссии" выходили в свет
ничтожно малым тиражом и ныне представляют не просто библиографическую
редкость, а подлинный уникум. И мы крайне благодарны краеведу Б. Случанко,
что он отыскал это небольшое и крайне любопытное сообщение.
Итак, выяснилось многое. Во-первых, что Дюма, безусловно, ошибся,
считая, будто героиня его романа погибла в Лондоне, так как свидетельство о
ее смерти оказалось фальшивым. Во-вторых, и это не менее важно, французские
историки и литературоведы, изучив все имевшиеся в их распоряжении документы,
пришли к твердому убеждению, что графиня де Гаше и Жанна де ла Мотт-Валуа
одно и то же лицо. В-третьих, Луи Бертрен, оказывается, не только нашел на
Старокрымском кладбище могилу графини, но провел раскопки. Значит, могила
существовала. Ведь позднее она бесследно исчезла, что было еще одним
аргументом в пользу скептиков: мол, не выдумали ли всю эту историю,
полудетективную от начала до конца?
Но однажды, во время очередных странствий по маршруту Ивана Яковлевича
Браилки, разговорился я в поселке Планерское с местным краеведом (ныне
научным сотрудником Дома-музея поэта и художника Максимилиана Волошина)
Владимиром Купченко. Он-то и показал мне фотографию надгробной плиты
графини. Ее отыскали по одним сведениям - московский художник Квятковский,
по другим - ныне уже покойный житель городка Старый Крым - Антоновский.
На плите были выбиты имя и годы жизни графини. Плита попросту была
занесена землей.
Вот и конец истории. Все оказалось подтвержденным документами,
свидетельствами и, как говорят археологи, материальными находками.
Нет, не случайно император Николай I в момент, когда страна еще была
взбудоражена декабрьским восстанием, истово занимался поисками исчезнувших
бумаг покойной графини. Не случайно слали грозные распоряжения в Крым
всесильный временщик Бенкендорф, начальник штаба Дибич, генерал Пален. Не
случайно мчали от города к городу фельдъегери, отправлялись в дальние
поездки чиновники по особо важным поручениям. Все это напоминало какую-то
акцию чуть ли не в имперском масштабе: не то подготовку к военному походу,
не то попытку отыскать очередное тайное общество... Но, как мы теперь видим,
волноваться было из-за чего: графиня де Гаше (де ла Мотт-Валуа) знала многое
и о Людовике XVI, и об Александре I, а возможно, поскольку она была близкой
подругой Юлии Крюденер, и об австрийском императоре Иосифе II, а также о
Талейране, Меттернихе и других творцах Священного союза.
Конечно же, такой человек своими откровенными мемуарами мог доставить
неприятности и Петербургу, и Парижу, и Вене. Но, судя по всему, графиня
решила удалиться в мир иной тихо, не хлопая дверью. Возможно, устала.
Возможно, не хотела осложнять жизнь кому-нибудь из своих потомков
(вспомните, некоторые ее вещи и деньги были отправлены во Францию какому-то
месье Лафонтену).
Я постарался рассказать эту историю как можно короче, основываясь лишь
на документах, не позволяя себе домысла, хотя легендарная жизнь Жанны де ла
Мотт дает достаточно оснований для того, чтобы написать приключенческий
роман такой же пухлый, как и "Ожерелье королевы" А. Дюма. Но не тот ли это
случай, когда факты интереснее домысла?
Я.Г.Зимин,
доктор исторических наук
ПОСЛЕСЛОВИЕ ИСТОРИКА
Итак, бумаги французской эмигрантки графини Жанны Валуа де ла Мотт де
Гаше - героини новой повести Николая Самвеляна - сгорели, страсти утихли, и
русский императорский двор вскоре забыл о недавней суете, вызванной
известием о смерти в мае 1826 года французской аристократки, заброшенной
революционными бурями и превратностями судьбы сначала в Петербург, а затем к
месту своей кончины - в Старый Крым.
Графиня Жанна Валуа де ла Мотт де Гаше - фигура историческая, со
странной и путаной судьбой. Родилась она в семье обнищавшего потомка
побочного сына французского короля Генриха II Валуа в 1756 году. Хотя Жанна
Валуа и носила имя французских королей, но к королевскому роду, правившему
Францией до 1589 года, отношение имела, как мы видели, самое отдаленное.
Графиней де ла Мотт она стала при невыясненных обстоятельствах. Неизвестно,
как она овдовела и как снова вышла замуж, став графиней де Гаше. Достоверно
известно, что графиня де ла Мотт являлась одной из приближенных королевы
Марии-Антуанетты, в 18 лет была замешана в скандальную историю с кражей
бриллиантового ожерелья стоимостью в два миллиона ливров, предназначенного
королеве, бита кнутом и клеймлена на Гревской площади в Париже. Дальнейший
жизненный путь ее извилист и связан с различными событиями той бурной эпохи.
В России графиня де Гаше появилась в 1812 году перед самым началом вторжения
Наполеона. Оказала услуги русской дипломатии и в 56 лет приняла русское
подданство. До 1824 года жила в Петербурге, была знакома со многими
аристократическими семействами и приближенными двора, но самому Александру I
на глаза старалась не попадаться. Это ей удавалось вплоть до 1824 года, пока
через камеристку императрицы Елизаветы Алексеевны, некую мистрис Бирх,
императору не стало известно о пребывании де Гаше в столице. Александр I
пригласил ее во дворец, полчаса милостиво беседовал, а вскоре вместе с
баронессой Крюденер и графиней А. С. Голицыной де Гаше оказалась в Крыму,
высланная под негласный надзор властей. Там она и умерла, предварительно
уничтожив все бумаги - свидетельства своей деятельности и наблюдений за
жизнью русского общества.
Александр I умер несколько раньше - осенью 1825 года. Вместе с его
смертью, казалось бы, должен был пройти интерес и к тайнам, которыми,
возможно, владела ссыльная авантюристка. Однако о ссыльной графине при дворе
не забыли.
События, описанные в историческом детективе Николая Самвеляна,
произошли вскоре после провозглашения русским императором Николая I и
подавления им восстания декабристов. На первый взгляд смерть в Крыму графини
де Гаше и события на Сенатской площади в Петербурге никак не связаны. Но не
будем столь категоричны.
В описываемую эпоху еще были свежи в памяти наполеоновские войны,
походы русских войск в Европу, интриги и заботы участников Венского
конгресса, еще не распался Священный союз европейских монархов, непрочными
были европейские троны. Не отличалось прочностью и положение самого Николая
I. Он только что расстрелял картечью на Сенатской площади восставшие полки и
еще не завершил сыск участников событий 14 декабря 1825 года.
Новый русский император унаследовал от своего предшественника его
дипломатию и был крайне заинтересован в обладании всеми ее секретами.
Какими тайнами могла располагать умершая? Вряд ли государственными в их
современном понимании. Однако не следует забывать, что наши представления о
дипломатии весьма отличны от тех, которые были свойственны первым
десятилетиям XIX века. Покровительница де Гаше при русском дворе баронесса
Варвара - Юлия Крюденер, знакомая ей еще по временам Венского конгресса
1814-1815 годов, в свое время была принята при австрийском и французском
императорских дворах. Была она близка и с австрийским канцлером князем
Меттернихом, неплохо знакома с известным мастером политической интриги
французским министром князем Талейраном-Перигором. Де Гаше выполняла
некоторые деликатные поручения, была секретарем баронессы. За
соответствующую мзду баронесса Крюденер выполняла различные поручения
Александра I, а при случае не отказывала в подобных услугах и другим
участникам конгресса. Поселившись в Петербурге, графиня де Гаше сблизилась
также с камеристкой императрицы Елизаветы Алексеевны мистрис Бирх, с которой
подружилась и часто виделась. Все это позволяло считать де Гаше
носительницей интимных дворцовых секретов, торговля которыми могла принести
ей известный доход, а императорской семье - беспокойство.
Здесь необходимо некоторое пояснение. Венский конгресс, заседавший
долгие 10 месяцев, выработал систему договоров, направленных на
восстановление феодально-абсолютистских монархий, разрушенных французской
революцией 1789 года и двадцатилетием наполеоновских войн. Переговоры
проходили в условиях тайного и явного соперничества, интриг и закулисных
сговоров. Завершился конгресс созданием Священного союза европейских
государств, целью которого было обеспечить незыблемость европейских
монархий, вытравить саму память о революционных переменах. Каждая из великих
держав пыталась добиться территориальных и иных выгод за счет своих
партнеров. Вокруг каждой главной фигуры вилась туча агентов, тайных
осведомителей, торговавших секретами своих покровителей.
Система послевоенного переустройства Европы, созданная конгрессом,
противоречила интересам буржуазии - нового поднимающегося класса. Ее
движение против феодально-абсолютистских сил явилось главной пружиной
исторических процессов в континентальной Европе того времени, их объективным
содержанием. Священный союз препятствовал установлению буржуазных порядков,
усиливал изоляцию монархических режимов, его реакционная политика вызывала
обострение внутренних противоречий, а они расшатывали Священный союз и к
концу 20-х годов привели к его фактическому распаду. С ростом противоречий
между участниками Союза падало влияние русского двора на европейскую
политику.
Выход на историческую арену новых сил с их новой дипломатией поначалу
видели и понимали немногие. Одним из них был Талейран, одинаково успешно
служивший всем французским режимам. На конгрессе он представлял интересы
нового французского короля, но, плетя замысловатые интриги против
соперников, исподволь отстаивал интересы французской буржуазии. Талейран
понимал, что в новой дипломатии надо считаться с интересами банкиров,
промышленников, стараться овладевать их тайнами, а не секретами окружения
правителей, их фаворитов и любовниц, членов императорских и королевских
семей. В этом заключался секрет его дипломатических успехов при любых
режимах. Понять новую обстановку органически не могли ни Александр I, ни его
преемник. Вслед за Людовиком XIV каждый из них полагал, что "государство -
это я". Им были чужды постоянные длительные потребности народа и
государства. Дипломатия в их представлении являлась способом исполнения
собственных желаний, подчас капризов и настроений. Понятия "двор" и
"правительство" совпадали. Считались русские императоры со своими
правительствами постольку, поскольку те выражали интересы их семей,
дворянской аристократии, высшего духовенства, крупных помещиков. И в XIX
веке Александр I и Николай I считали, что придворные интриги, обладание
альковными секретами министров и самих монархов могут оказать решающее
влияние на политику государств, вызвать потрясения и войны.
Современники и более поздние исследователи, характеризуя Александра I,
единодушно считают, что, попав в неожиданные обстоятельства, он быстро
соображал, как надо поступать в данном случае, чтобы уверить других, а в
первую очередь самого себя в том, что он давно предвидел эти обстоятельства.
Вникая в новые для него мысли, он старался показать собеседнику, а еще
больше себе, что это его собственные давние мысли. Вызвать уважение у
окружающих ему было нужно для самоутверждения. Свою темную душу, по словам
Ключевского, он старался осветить чужим светом*. Александр I легко
поддавался воздействию эффектной обстановки, особенно с участием
таинственного, набожно внимал православным священнослужителям, сквозь пальцы
смотрел на активность иезуитов, слушал квакеров и протестантов. В последние
годы был сух, раздражителен. Ему стали свойственны самонадеянность,
язвительность, равнодушие ко всему, что выходило за пределы интересов
императорской семьи, наклонность зло шутить. Никого из приближенных не
любил, холопствующим перед ним платил презрением.
______________
* В.О.Ключевский. Соч., т. V, М., 1958, с. 444.
Николай I по своим личным качествам мало чем отличался от старшего
брата.
В делах государственных от начала и до конца царствования Николай
оставался деспотом и крепостником. Считая простоту и мягкость признаком
слабости, угрозой авторитету, он стремился показать твердость и суровость
власти. Его присутствие угнетало, обращение с подданными носило характер
команды, окрика. Официальному облику его было свойственно холодное выражение
глаз, резкая повелительная речь, решительность и безапелляционность
суждений. Общение с ним вызывало безотчетный страх. Люди в его присутствии
инстинктивно вытягивались, замирали, переставали соображать. Высшие
чиновники Николая I мрачно шутили: даже хорошо вычищенные пуговицы в его
присутствии тускнели.
Артиллерийские залпы 14 декабря 1825 года эхом прокатились по России,
отозвались в европейских столицах. Европа еще помнила события французской
революции 1789 года и "грозу двенадцатого года". Каждое восстание, где бы
оно ни произошло, вызывало страх перед новыми революционными потрясениями.
Русского императора крайне тревожило мнение европейских дворов о событиях на
Сенатской площади в Петербурге, беспокоило опасение, что восстание
декабристов уронит авторитет самодержавия, покажет его внутреннюю слабость.
Особенно Николай опасался того, что Талейран, чья политическая звезда
вновь поднималась высоко, получит сведения от тайных агентов в России. Сколь
серьезно оценивалось им мнение Талейрана, свидетельствуют слова, сказанные
Николаем несколько лет спустя после описываемых в повести событий. Получив
известие о победе во Франции июльской революции 1830 года и о том, что
Талейран вошел в созданное правительство, Николай I заявил: "Так как
господин Талейран присоединяется к новому французскому правительству, то
непременно это правительство имеет шансы на длительное существование"*.
После этого все попытки склонять австрийского императора к совместному
выступлению против Луи-Филиппа - нового французского короля, "узурпатора",
"короля баррикад", - были прекращены.
______________
* Е.В.Тарле. Соч., т. XI, М., 1961, с. 203.
Официальную трактовку событий на Сенатской площади Николай I
сформулировал на вскоре после 14 декабря организованном приеме иностранных
послов в Петербурге. Он назвал декабристов ничтожной кучкой "безумных
мятежников", не имеющих никакой опоры в стране*. Печать Западной Европы
подхватила эту версию, изображая положение русского самодержавия, как весьма
прочное, а поведение Николая I, как героическое. Что касается собственной
оценки обстановки, сделанной Николаем в момент восстания, то она была далеко
не такой радужной. Им даже было отдано распоряжение подготовить выезд
царской семьи из Петербурга за границу. Позже, вспоминая события 14 декабря,
Николай откровенно признавался своему родственнику Евгению Вюртембергскому:
"Что непонятно во всем этом, Евгений, так это что нас обоих тут же не
пристрелили"**. Потрясение, испытанное в тот день, на долгие годы определило
его суждения и поступки, стремление искать в каждом малопонятном событии
связь с восстанием, болезненно реагировать на мнение европейских
правительств, всюду искать их агентов, железом и кровью искоренять "крамолу"
у себя в стране.
______________
* Всемирная история, т. VI, М., 1959, с. 295.
** Всемирная история, т. VI, М., 1959, с. 170.
Восстание декабристов в действительности явилось не безумным мятежом, а
одним из звеньев общеевропейского революционно-освободительного движения,
направленного против феодально-абсолютистских режимов. Оно было составной
частью мирового движения, захватившего и Россию. События на Сенатской
площади, восстания в Чернигове и других городах стали начальным этапом
русского революционно-демократического движения и, несмотря на неудачу,
имели большое прогрессивное значение.
Небезынтересна и фигура главного организатора операции по розыску бумаг
графини де Гаше генерала Дибича. Сын прусского офицера, перешедшего на
русскую службу, родился в 1785 году, учился в Берлинском кадетской корпусе.
В 46 лет - прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка. Участвовал во всех
войнах, которые вела Россия. Во время заграничных походов 1813-1845 годов
дослужился до чина генерал-квартирмейстера всех союзных войск и сблизился с
Александром I. Дибич - один из самых доверенных лиц русского императора,
хранитель его секретов и участник многих совместных амурных приключений. В
1824 году он начальник Главного его императорского величества штаба.
Сопровождал царя при всех поездках по стране, присутствовал при его кончине
в Таганроге, организовал доставку умершего в Петербург. В начале декабря
1825 года сообщил о готовящемся восстании декабристов и принял меры к аресту
Пестеля и других членов Южного русского общества. При Николае I сохранил
свое влиятельное положение при дворе, исполнял наиболее деликатные его
поручения, пока не набрал силу другой приближенный царя - шеф жандармов граф
Бенкендорф.
Такова историческая обстановка, в которой происходили описанные в
повести события. Поэтому понятно желание Николая I во что бы то ни стало
получить бумаги покойной и особое старание в выполнении поручения наиболее
приближенных к нему лиц.
Конечно, трудно, спустя полтора века, рассчитывать на фотографическую
точность воспроизведения происходивших событий. Однако история, как
известно, не терпит "белых пятен". Рано или поздно она штрих за штрихом
заполнит все клетки кроссворда, созданного временем и людьми, высветит,
казалось бы, давно исчезнувшие детали минувшего.
В основу повести - маленького исторического детектива, как ее называет
автор, - положены действительные события и судьбы реально существовавших
людей. Факты собраны автором в ходе длительного исследования различных
архивных и иных источников, они открывают нам одну из страниц прошлого нашей
страны, частью забытого, а частью неизвестного. Это делает повесть особенно
ценной.