Код произведения: 13334
Автор: Гаков Вл.
Наименование: Побег из детства
Вл.Гаков
Побег из детства
Юные годы писателя Рэя Брэдбери
Очерк
---------------------------------------------------------------------
Книга: "Мир приключений". Сборник прикл. и фант. повестей и рассказов
Издательство "Детская литература", Москва, 1983
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 7 февраля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
С чего начать эту удивительную историю?
Историю о том, как рос-рос мальчуган и стал писателем. И не просто
писателем, а Большим Писателем, волшебником, щедро рассыпающим свои
диковинки перед зачарованными, боящимися поверить в чудо зрителями... И про
то, как однажды пережитое детство, пережитое, казалось бы, раз и навсегда, -
вернулось. Подобно солнечным бликам на капле росы, его картины являлись
вновь и вновь, зыбкие, переменчивые, ускользающие и готовые вот-вот навечно
растаять в памяти, они постоянно напоминали о себе, заполняли чистые еще
страницы, которые писатель в будущем предполагал "заселить" ракетами,
звездами и прочими чудесами.
Начнем-ка с конца.
Конец истории датируется ноябрем 1941 года, а еще точнее - днем выхода
в свет очередного номера американского научно-фантастического журнала
"Сверхнаучные истории", в котором дебютировал наш герой. Четырьмя месяцами
раньше, в самый разгар июльской духоты, из нью-йоркский конторы редакции
через всю Америку, в Лос-Анджелес, полетела бандероль. Содержимое конверта
сводилось к стандартному письму за подписью редактора Олдена Нортона, в
котором адресата извещали, что его рассказ "Маятник" принят к публикации, и
приложенному чеку.
18 июля письмо было получено адресатом. Им оказался долговязый юноша в
очках и с улыбкой в пол-лица; на почтовой квитанции он расписался: "Рэй
Брэдбери".
Юного автора еще никто не знал, и заплатили ему, как водится, немного:
27 долларов 50 центов. Правда, и эти деньги пришлись весьма кстати - много
ли заработаешь, торгуя газетами на улицах (а именно это и составляло
основной заработок молодого человека)? Но пуще денег была радость дебютанта:
отдельные публикации в любительских журнальчиках случались и раньше, но
первая публикация в профессиональном журнале, который читали по всей
Америке! Лучшего подарка ко дню рождения, которого и ждать-то оставалось
месяц с небольшим, начинающему автору было трудно пожелать.
И хотя рассказ был написан в соавторстве (известный писатель Генри
Хассе, живший по соседству, любезно согласился выправить текст - а в
результате переписал рассказ целиком), и даже в таком, улучшенном виде
оказался так себе, ниже среднего, - радости это не убавило. Дебют - это
всегда радость.
Был в этой истории и другой дебютант - дебютант поневоле. Если бы
только знал Олден Нортон, всего за неделю до того сменивший в редакторском
кабинете Фредерика Пола, что за находка открыла его, Нортона, послужной
список! Навряд ли взгляд его задержался дольше обычного на
одной-единственной строчке платежной ведомости - а ведь там стояло имя,
только благодаря которому история сохранит и имя самого Нортона...
Ну, а счастливый автор - о чем думал он, читая и перечитывая по
нескольку раз сухо-официальное извещение в пять строк, которое, разумеется,
звучало для него дивной музыкой? Вероятно, строил грандиозные планы. А может
быть, проигрывал про себя сюжеты еще не написанных рассказов, мечтал о
будущей писательской славе. И скорее всего, из эгоизма, свойственного
молодости, забыл мысленно поблагодарить свою память и детство, питавшее эту
память.
Вот он стоит у распахнутого окна своей тесной лос-анджелесской
квартирки, возбужденный, с широко раскрытыми глазами, и кажется ему, что
смотрит он в будущее. Память незаметно возвращается в прошлое, как на
фотопластинке проявляет в мозгу образы всех стариков, взрослых и детей, все
увиденные города и прочитанные книги. Все страхи и радости, что давно
позади, все утра, полдни и закаты, и темные ночи. А "над головой... летают в
воздухе все эти июни, июли и августы, сколько их было на свете".
Внизу под окном гудят клаксоны автомобилей, слышится обычный городской
гул, пахнет бензином и плавящимся от невыносимой жары асфальтом. А в тишине
комнаты оседает белый пух одуванчиков, только хозяин квартиры его все еще
никак не замечает. Да и откуда им взяться-то, одуванчикам, - в центре
большого города, в конце июля?
Возвращение в Детство еще не осознано. Но само детство уже неотрывно
стоит перед глазами.
"ПОЧВА"
...перед вами книга, написанная мальчишкой, который вырос в маленьком
иллинойсском городке и увидел, как наступил Космический Век, как сбылись его
мечты и надежды
Рэй Брэдбери не мог, подобно испанскому поэту Федерико Гарсия Лорке,
сказать про себя: "Когда я пришел на эту землю, меня никто не ожидал". Его
появления ждали с нетерпением.
Ждали не его самого во плоти и крови - ждали чего-то неосознанного,
нового, неизведанного. Новых чувств и нового строя мыслей, новых взглядов на
мир и вдохновения. И литературы под стать веку, тоже новорожденному. Сила
таланта вынесла Рэя Брэдбери на гребень этой новой литературы - но и ее, и
его появление было предрешено.
Уходило в историю второе десятилетие XX века.
Научную фантастику уже писали, и не один год; В Англии вышли почти все
главные научно-фантастические книги Герберта Уэллса, гениально предвидевшего
многие из социальных потрясений начала века, в Германии зачитывались
"техницизированным" Курдом Лассвицем (правда, не меньшей популярностью
пользовался и роман Густава Мейринка "Голем" - эту книгу еще не раз помянут,
как только в словарях появится слово "робот"). Франция же по-прежнему
хранила верность своему Жюлю Верну, не собиравшемуся молчать даже за
гробовой доской: умер писатель в 1905 году, но еще пять лет каждое полугодие
читатели, как и прежде, получали новый роман из серии "Необыкновенных
путешествий".
Не отставала и Америка. Критики и читатели в полной мере оценили
великое наследие романтиков - Эдгара По, Натаниэла Готорна, Вашингтона
Ирвинга и Амброза Бирса, а наступали новые времена, и новые идеи витали в
воздухе. Выходец из Люксембурга, инженер-изобретатель Хьюго Гернсбек всерьез
задумался над идеей периодического издания, посвященного исключительно
фантастике. Пока же идея созревала, другой кумир пожинал лавры читательской
популярности: и дети и взрослые буквально вырывали друг у дружки книги
Эдгара Райса Берроуза, и имена Тарзана и Джона Картера "Марсианского" были у
всех на устах.
Нарождающийся век требовал появления нового поколения писателей,
фантастов, которым гиганты прошлого передали бы свою эстафету. Но пока
авторы фантастических книг были одиночками, да и имени этой литературе еще
не придумали. Чтобы стать явлением культуры, приметой века - потребуются
десятилетия.
Пульс времени то замедлялся, а то вдруг случался взрыв: события, люди,
идеи - все смешивалось воедино, как в калейдоскопе. Как славно, например,
начинался для фантастики этот замечательный год, двадцатый год двадцатого
века!
Еще жива была в памяти новогодняя ночь, шумная и радостная, а через
сутки, 2 января, в семью бухгалтера Азимова из крохотного местечка
Петровичи, что под Смоленском, пришла новая радость: родился сын, которого
назвали Исааком. Позже, когда семья с трехлетним малышом переберется в
Америку, его имя станут произносить на английский манер: Айзек...
Второе знаменательное событие не заставило себя ждать. В один из
январских дней пражские книготорговцы выложили на прилавки только что
вышедшую новую пьесу. На обложке тоненькой брошюры стояло непонятное
сокращение из латинских букв: "R. U. R.", автором же значился Карел Чапек.
Сокращение "Р. У. Р." означало "Россумовские Универсальные Роботы", но вот
что это за слово такое - "робот", тогда еще не знал никто.
Ну не удивительно ли! В один месяц одного и того же года пришли они в
мир литературы - роботы и будущий отец "роботехники", создатель знаменитых
Трех Законов. Карел Чапек умрет незадолго до оккупации Чехословакии, так и
не узнав о существовании "наследника"...
Такие совпадения, конечно, случайность. Но и эта, как и следовало
ожидать, была лишь проявлением необходимости. Присутствие новой литературы
уже "ощущалось в воздухе". И вот в жаркий полдень 22 августа произошло
событие, которое имеет самое прямое отношение к нашему рассказу.
В четыре часа пополудни крик новорожденного огласил родильное отделение
больницы на улице Южная Сент-Джемс-стрит, 11, в городе Уокиган, штат
Иллинойс. Счастливые родители, живущие неподалеку, в одном квартале от
больницы, назвали малыша Рэймондом Дугласом (второе имя в честь знаменитого
актера Дугласа Фэрбенкса). Но сколько он помнит себя сам, никто и никогда не
называл его иначе, чем просто - Рэй.
Раннее детство - это прежде всего Дом и Родители. Ранние детские
впечатления - это почва, на которой произрос талант Рэя Брэдбери. Ему
повезло с родителями, и вырос он хоть и в маленьком, но интересном и
своеобразном городке. Так что почва оказалась плодородной и заботливо
распаханной.
Тихий и полусонный, подобный тысячам других в американском
провинциальном захолустье, Уокиган, расположенный на берегу озера Мичиган,
одним боком все-таки умудрился притулиться к Прогрессу. В прямом и
переносном смыслах: городок стоял на шоссе, с которым соседствовала железная
дорога, прямо на полпути между Чикаго и Милуоки. Это были крупные,
набиравшие силу индустриальные города, до каждого из Уокигана было не более
полусотни километров, и отзвуки большого мира нет-нет да и взрывали
неспешный, почти деревенский уклад жизни уокиганцев.
Город не то чтобы утопал в зелени, но в жаркое послеобеденное время
сиесты каждая улочка представляла спасительную возможность укрыться в тени;
ее давали буки, вязы и особенный, растущий только в северных штатах
"сахарный" клен, из сока которого делали вкуснейшую патоку. На тенистых
улочках степенно раскланивались друг с другом горожане и не спеша
обменивались новостями. В городке все знали всех.
Немногие здания в Уокигане достигали четырех этажей. Одноэтажные, реже
- двухэтажные домики под черепичной крышей были опрятны, окна украшены
решетчатыми ставнями и бесхитростными витражами из цветных стекол.
Выделялись своей архитектурой лишь мэрия и церковь со шпилем, куда ходили не
из-за какой-то там особой набожности, а так, по привычке... В деревенского
вида магазинчиках торговали снедью, хозяйственными товарами и всем чем
угодно. Вырезанная из дерева фигура индейца с трубкой в зубах - непременное
украшение табачной лавки. И наконец, истинно американское изобретение -
драгстор (аптека), где торговали решительно всем, где можно было закусить и
бесплатно выслушать все местные новости. А рядом, напоминая о близости
Чикаго, помещалось скучное, наспех отстроенное здание местного отделения
какого-нибудь банка или страховой компании... Обязательный кинотеатр, менее
обязательная городская библиотека да случайные бодрящие радости в виде
заезжих цирков Барнума.
На улицах - редкие автомобили (в двадцатые годы автомобильный бум в США
еще только набирал обороты), из которых самым значительным и неповторимым
было чудо цивилизации, постоянный предмет восторга местной детворы: пожарная
колымага (глядя на старинный рисунок, так и не возьмешь в толк: то ли это
еще повозка, то ли уже автомобиль?) с усатым брандмейстером в золоченом
шлеме. Железнодорожная станция, обычно тихая и мирная, но вдруг
преображающаяся: стоит только звякнуть рельсу, дрогнуть далекому сигналу - и
через мгновение, взрывая тишину на перроне скрежетом, свистом и деловитым
перестуком колес, как вихрь пронесется шумный, полный жизни и энергии
экспресс из Чикаго. И снова тишина.
Покойный мир безмятежности, приличия и заведенного, как часовая
пружина, векового порядка вещей. Если бы не шоссе...
"...Оно проносилось тут же рядом, но шоссейные ветры пахли далеким
прошлым, миллиардами лет. Огни фар взрывались в ночи и, разрезав ее, убегали
прочь красными габаритными огоньками, как стайки маленьких ярких рыбешек,
что мчатся вслед за стаей акул или стадом скитальцев-китов... 6 ночи через
их городок текла река, река из металла - она... набегала и убегала и несла с
собой древние ароматы приливов и отливов и непроглядных морей нефти".
Эти строки Брэдбери напишет через сорок лет. Но разве не о родном
Уокигане они написаны?
Городок был невелик, и радостное событие в семье Брэдбери - рождение
сына - недолго оставалось тайной.
Семью эту в Уокигане знали. Дед и прадед будущего писателя, потомки
первопоселенцев-англичан, приплывших в Америку в 1630 году, в конце прошлого
века издавали две иллинойсские газеты: в провинции это уже определенное
общественное положение и известность. Как, впрочем, и свидетельство
принадлежности к местной интеллигенции. Тут же, в Уокигане, родился и вырос
отец Рэя - Леонард Сполдинг Брэдбери. В шестнадцать лет Леонард, подобно
сотням тысяч своих сверстников, собрал чемоданчик и махнул из родительского
дома на Запад, в край грез и надежд, на поиски счастья и успеха, в которые
каждый американец верит с пеленок.
Вряд ли счастье улыбнулось Леонарду в далекой аризонской пустыне, так
как в скором времени он вновь объявился в родном городе. Устроился на
работу, обзавелся жильем. Потом встретил девушку, шведку по происхождению,
Мари Эстер Моберг - не очень красивую, но симпатичную, с большими живыми
глазами. Вскоре она сменила девичью фамилию на Брэдбери... К моменту
рождения Рэя, Леонард Брэдбери, которому не исполнилось и тридцати, служил
линейным монтером в местном отделении электрической компании и был
счастливым отцом четырехлетнего сынишки - Леонарда-младшего*.
______________
* Еще одного своего брата Рэй так никогда и не увидел: брат-близнец
Леонарда-младшего, Сэм, умер двух лет от роду.
Перед нами две выцветшие фотографии из семейного архива Рэя Брэдбери.
На одной, 1911 года, - все семейство во главе с дедом. Даже не зная никого в
лицо, отца будущего писателя можно угадать сразу же. Вот он стоит, Леонард
Брэдбери, коренастый юноша лет двадцати с открытым, скуластым лицом;
зачесанные назад волосы обнажают лоб если и не мыслителя, то, во всяком
случае, человека думающего и уже немало знающего. Приветливые глаза смотрят
спокойно и доброжелательно... И рядом другое фото, датируемое теперь уже
1923 годом: малыш в мини-комбинезоне на садовой дорожке во дворе
уокиганского дома Брэдбери. Голые коленки, копна светлых волос, челка на
лбу, оттопыренные уши. Мальчишка как мальчишка, руки, по обыкновению, в
карманах, брови вызывающе насуплены. Но стоит обратить внимание на глаза, не
по-детски глубокие, широко расставленные и чуть прищуренные под сведенными к
переносице бровями, как станет ясно, что перед нами сын Леонарда Брэдбери -
Рэй. Странные эти глаза: спокойные, пытливые, светящиеся каким-то внутренним
светом.
Малыш на фотографии еще по-детски косолапит, но видно, что этот
человечек уже знает, что к чему, и крепко стоит на земле.
Рэй Брэдбери редко вспоминал отца, чаще - мать, и только в третьей
книге, сборнике рассказов "Лекарство от меланхолии", вышедшем в 1959 году,
мы прочтем трогательное, но по-прежнему сдержанное посвящение: "Отцу с
любовью, проснувшейся так поздно и даже удивившей его сына". Отец посвящения
прочесть уже не мог, он умер за два года до этого, в возрасте шестидесяти
шести лет. В действительности отца Рэй любил всегда, только редко говорил об
этом. Писателю обычно трудно скрыть свои родственные симпатии, рано или
поздно, но все как-то просачивается на бумагу. Брэдбери - не исключение,
достаточно раскрыть его чудесную книгу детских воспоминаний "Вино из
одуванчиков" и обратить внимание на имя главного "взрослого" персонажа -
Леонард Сполдинг...
А одну из недавних своих книг, сборник стихотворений "Когда слоны в
последний раз во дворике цвели", он снабдил вовсе уж ностальгическим
посвящением: "Эта книга - в память о моей бабке Минни Дэвис Брэдбери и моем
деде Сэмюэле Хинкстоне Брэдбери, и моем братишке Сэмюэле и сестренке
Элизабет. Все они умерли так давно, но я и по сей день их помню". Он
действительно помнил их всех, живых и мертвых, все многочисленное семейство
Брэдбери, и потом нет-нет да и вставит знакомое имя в один из рассказов.
Все, вероятно, читали про дядюшку Эйнара и его чудо-семейство. Но ведь
был реально такой дядюшка, эксцентричный и добрый, самый любимый из
родственников. Когда в 1934 году семья окончательно перебралась в
Лос-Анджелес, туда же, в Калифорнию, поближе к родственникам переехал и
дядюшка Эйнар - и радости Рэя не было конца! С дядьями Рэю повезло - в
домашней библиотеке другого дяди, Биона (о котором также упоминается в одном
из рассказов), мальчику впервые открылись во всем своем великолепии
неведомые страны и далекие звездные миры. Наконец, была еще тетя Невада,
которую в семье звали просто Нева - и ее мы встретим в рассказах Рэя
Брэдбери. Всего на одиннадцать лет старше племянника, она тем не менее так и
осталась в его воспоминаниях "мудрой тетушкой".
Такая вот большая семья добрых и славных людей пополнилась 22 августа
1920 года новым членом, Рэем Дугласом.
Его действительно ждали в этом мире. Удивляешься порой, скольких
любознательных и шустрых мальчишек, мудрых и добрых стариков и лишь на вид
строгих старушек, скольких сильных и работящих мужчин и их красивых и
любящих женщин вывел Рэй Брэдбери в своих рассказах. И ведь все получились
разными, не повторяются. А секрет, видимо, прост: он ничего и никого не
выдумывал, а просто вспоминал свое детство - шаг за шагом, год за годом - и
восстанавливал на бумаге знакомые образы тех, кто окружал его тогда.
И вот еще что интересно. В рассказах Рэя Брэдбери, относящихся к
детским годам, почти не встретишь негодяев, злодеев, обманщиков. Будто их и
не было вовсе.
Детская память - самая яркая и цепкая, говорят психологи. Остается лишь
позавидовать детству Брэдбери, раз память его сохранила для нас только такие
лица - добрые, светлые, любящие.
* * *
О том, что детство Брэдбери было таким, а не иным, мы знаем доподлинно:
раскройте любой сборник и внимательно, обращая внимание на детали и
подробности, перечитайте рассказы. У писателя есть биографы, но, право же,
лучше довериться его собственной памяти.
А она у Брэдбери, судя по всему, действительно уникальная. "У меня
всегда присутствовало то, что я бы назвал "почти полным мысленным возвратом"
к часу рождения. Я помню обрезание пуповины, помню, как первый раз сосал
материнскую грудь. Кошмары, обычно подстерегающие новорожденного, занесены в
мою мысленную "шпаргалку" с первых же недель жизни. Знаю, знаю, это
невозможно, большинство людей ничего такого не помнит. И психологи говорят,
что дети рождаются как бы не вполне развитыми и лишь спустя несколько дней
или даже недель обретают способность видеть, слышать, знать. Но я-то ведь
видел, слышал, знал..."
Он отчетливо помнит первый снегопад в жизни. Более позднее воспоминание
- о том, как его, тогда еще трехлетнего малыша, родители первый раз взяли с
собой в кино. Шел нашумевший немой фильм "Горбун собора Парижской
богоматери" с Лоном Чэйни в главной роли, и образ ужасного урода-горбуна
поразил маленького Рэя до глубины души. Но самым ярким воспоминанием первых
лет жизни был чудесный подарок тети Невы к рождеству (шел тогда Рэю шестой
год), книжка в нарядной обложке - сборник сказок, названный так прозаически
и так упоительно: "Давным-давно"...
В 1926 году ему исполнилось шесть лет - и сколько же новых потрясений,
поворотов, светлых и грустных, уготовила ему судьба в этот год!
Почти одновременно он столкнулся с таинствами рождения и смерти;
неудивительно, что в будущих произведениях они частенько пойдут рядом, "рука
об руку", как и в жизни. Зимой умирает дедушка, но народу в семье Брэдбери
не убавилось: у братьев Леонарда и Рэя появляется сестренка Элизабет... А
тут уже налетела новая стихия, ворвавшаяся в его жизнь, как и в жизни
большинства сверстников, - школа! Ворвалась, но только на мгновение. Рэй
поступает в первый класс, однако и месяца не проходит, как неожиданный
круговорот событий вновь резко меняет всю его жизнь.
Новое чудо, доселе не изведанное, чудо из чудес - ПУТЕШЕСТВИЕ: семья
Брэдбери переезжает в Аризону, буквально через всю страну.
Но сначала еще был Чикаго... Вероятно, во все свои мальчишечьи глаза
смотрел Рэй на гигантский, изменяющийся на глазах и бурлящий в бесконечном
водовороте дел город, само олицетворение Мощи, Напора и Движения.
Зачарованный, топтал мальчик мостовые и тротуары, где каждую секунду что-то
случалось, на каждом метре произрастало Новое и Удивительное и где каждый
шаг грозил непредвиденной опасностью. Все было совсем не так, как в тихом,
знакомом до последнего булыжника на мостовой Уокигане.
Как знать, может быть, именно в шестилетнем возрасте появилось у Рэя
Брэдбери это отношение к Прогрессу, отношение, которое не покидало его
больше никогда. Так и видишь широко раскрытые глаза мальчишки, в которых все
перемешалось - и восхищение, и недоверие, и ужас...
Из Чикаго - долгое путешествие на дальний Запад, из гудящего городского
улья - в мертвую и далекую, выжженную зноем и суховеем Аризону, в городок
Таксон, знакомый отцу Рэя по скитаниям в молодости. Это последний оплот
цивилизации, приткнувшийся на самой границе "безрадостнейшего места в
Соединенных Штатах", пустыни Хила, где никого и ничего нет, кроме
стреловидных кактусов и миражей.
Что значит "через всю страну"? А вот что. В годы, когда гражданская
авиация находилась в зачаточном состоянии, путь из Уокигана, штат Иллинойс,
в Таксон, штат Аризона, вел - по бесконечным кукурузным полям родного
Иллинойса, и так до границы штата, до крупного города Сент-Луис; потом на
юг, вдоль западного берега величайшей водной артерии Америки, Миссисипи, и
далее по южным отрогам плато Озарк - в Техас, пропитанный нефтью и кровью;
за Далласом следовало двигаться снова на запад, оставляя севернее далекие
вершины Скалистых гор, в направлении пограничного города Эль-Пасо, где
мексиканцев уже значительно больше, чем чистокровных янки; и наконец, петляя
в мрачных горных ущельях, преодолевая перевалы, вдоль самой границы с
Мексикой - прямиком на запад, до самого Таксона*. Дальше пути не было, одна
только мертвая, потрескавшаяся земля...
______________
* На деле "прямиком" не получилось: семейству Брэдбери пришлось две
недели снимать небольшой домик в Розуэлле, штат Нью-Мексико, - это чуть
севернее Эль-Пасо.
Даже мысленное путешествие по страницам географического атласа и то
выглядит донельзя заманчивым. А шестилетний Рэй испытал все это наяву.
Первый раз в жизни у него появилась возможность поглазеть по сторонам,
рассмотреть Америку во всем ее разнообразии - всю Америку, а не один только
маленький Уокиган. Он часто будет это делать в дальнейшем: ездить по стране
и смотреть, смотреть, смотреть. Из окон поездов или высовываясь из старого,
обшарпанного "форда", на котором семейство Брэдбери перевозило свои нехитрые
пожитки за тысячи километров.
Провожая взглядом степенно проплывающие вдали леса, равнины и горные
цепи, заглядывая вниз на мелькающие в пролетах мостов бурные и тихие реки,
пересекая гудящие города-муравейники, богатые ранчо и одинокие фермы, такие
же старые и молчаливые, как их хозяева, просыпаясь средь ночи, особенно
жуткой и беспросветной в пустынях и степях дальнего Запада, или выходя
поразмять ноги на безымянном полустанке, он еще не понимал, не мог понять,
что все это - "материал", податливая масса впечатлений и образов, из которых
ему, наследнику дела Торо* и Уитмена**, предстоит вылепить "свою" Америку.
______________
* Генри Дэвид Торо (1817-1862) - американский писатель и мыслитель,
автор знаменитой книги "Уолден, или Жизнь в лесу" (1854). В этом
романтико-утопическом произведении Торо описал свою добровольную
"робинзонаду" на лоне природы и развил идею "возвращения к природе", где,
как он считал, человек может спастись от современной автору "цивилизации
потребления".
** Уолт Уитмен (1819-1892) - выдающийся американский поэт.
Позднее он напишет: "Маленькие города проносятся, мелькают и катятся в
ночную тьму, освещенные и темные, унылые и приветливые, крепко спящие или
бодрствующие, мучимые какой-то скрытой болью, а я из окна своего вагона
читаю, ощущаю страницы их жизни и желаю им добра... Хорошие люди, главным
образом хорошие люди, не слишком счастливые и не слишком несчастные..."
Америку Брэдбери не увидишь с высоты, в иллюминатор самолета. Хорошо
осматривать эту страну из окна поезда, с неспешным перестуком ползущего из
одного ее конца в другой.
И опять лучше всего предоставить слово самому Брэдбери:
"Мы летаем высоко и с высоты ничего не видим, а потом еще удивляемся,
отчего люди живут в таком отчуждении.
Нет уж, дайте мне поезд, чтобы я мог увидеть, узнать, глубоко
почувствовать и пережить историю нашего народа.
...Сидя в поезде, вы можете мысленно участвовать в прокладке дорог,
заводить фермерское хозяйство, возделывать землю, рубить для изгородей лес,
строить стены из камней, разгонять мрак ночей, зажигать лампы в одиноких
хижинах или вдруг воздвигать большие и малые города и затем по сторонам
глядеть на все это, ощущая волнующее чувство гордости.
За свою жизнь я создавал такую страну тридцать или сорок раз. Благодаря
поездам я изучил пути, по которым наша нация шла с момента своего рождения
до зрелых лет, и они знакомы мне, как извилины на моей ладони".
Много лет спустя, в 1964 году, документальная лента "Американское
путешествие", снятая по сценарию Брэдбери, стала едва ли не главным
"гвоздем" национального павильона на Всемирной выставке в Нью-Йорке. И тем
же летом вместе с двумя дочерьми Рэй Брэдбери совершил трогательное
путешествие в Уокиган, город своего детства.
Но все это будет позже, пока же, в мае 1927 года, - еще одно
путешествие: вместе с семьей Рэй возвращается обратно в Уокиган.
Снова грустное и радостное перемешано друг с другом: умерла от
пневмонии годовалая сестренка Лиз и чуть было не утонула в озере Мичиган
двоюродная сестра (в раннем рассказе "Озеро" Брэдбери опишет и этот эпизод),
- но год принес с собой и новые радости, непременные спутники беззаботной
мальчишеской жизни: игры, тайны, "зарытые сокровища" и "стычки с индейцами",
бесконечные "прерии" и "труднопроходимые джунгли". Как все это легко
представить себе в семилетнем возрасте, лазая по городским пустырям и
окрестным рощицам!
Так быстро и нескучно проходит осень, за ней - тягучие и темные зимние
месяцы. Мальчик где-то прихватил коклюш, и на три недели его уложили в
постель. Долгими вечерами, когда так не хочется спать, мать читает при
свечах жуткие истории Эдгара По, а Рэй слушает затаив дыхание. Перед глазами
его - серые подземелья, в которых едва слышны стоны замурованных узников,
нетопыри, сомнамбулы, орудие пытки - маятник с острым лезвием на конце. А
какие названия, как сладостно одно произнесение их вслух! Бочонок
Амонтильядо, Маска Красной Смерти, да еще зловещий Дом Эшеров, погружающийся
в темные, как ночь, воды озера... Будущему писателю надолго запомнились эти
зимние вечера в отблесках свечей, и в его рассказах мы не раз встретим и
самого "господина По", и многие порождения его темной, болезненной фантазии.
Но проходит зима, светлеют вечера, и вновь радостные весна и лето.
Необычное лето: об этом лете 1928 года читатели Брэдбери знают так много,
что и добавить-то нечего. В повести "Вино из одуванчиков" писатель сам все
подробно рассказал - каким он был тогда, о чем думал, чем грезил и чего
боялся.
Что из того, что исследователи не пометили эти летние месяцы в
биографии Брэдбери никакими особыми приметами! Свершились события
посущественнее тех, что вносятся в официальные биографии: в душе мальчика
наступал перелом, приходило осознание себя самого и своего места в жизни.
Только происходило это незаметно и тихо.
Герою повести "Вино из одуванчиков" Дугу - двенадцать лет, но мы-то
знаем, что именно таким был тогда восьмилетний Рэй Брэдбери. И еще мы знаем,
что за одно это лето он до дыр износил пару новеньких теннисных туфель.
И знаем, как внимательно, затаив дыхание слушал неторопливые рассказы
стариков, таких же древних, как полковник Фрилей, - про давнишние битвы, про
"Эйба" Линкольна и форт Самтер и про первых поселенцев.
Нам также доподлинно известно, как не прочь был Рэй, в компании
сверстников, подшутить в ночь на 1 ноября, канун Дня Всех Святых, над
соседями: напялив страшные маски - Смерти, Ведьмы, Скелета и прочих, -
позвонить в дверной колокольчик в полночный час и, когда хозяева откроют,
потребовать, согласно обычаю, замогильным голосом: "Угости или пеняй на
себя!"
И по воскресным дням заглянуть на кухню, где уж непременно угостят
блинчиками с медом или традиционным - только что из духовки! - яблочным
пирогом.
И с шиком прокатиться на автомобиле, если кто подвезет. В десятый раз
сходить на ковбойский фильм. Сбегать на станцию, поглазеть в сотый раз на
проносящийся мимо экспресс. Не пропустить ни одного приезда цирковой труппы.
И, презирая предупреждения старших насчет ангины, хватануть - сразу же, на
одном дыхании - полбрикета сливочного мороженого. А то еще погрызть жареной
кукурузы и выкинуть початок прямо на мостовую: какой же мальчишка в его
возрасте "унизит" себя урной...
А сколько он всего не любил!
Дождливые дни и тяжелые предгрозовые ночи. Хмурых неразговорчивых
незнакомцев, изредка появляющихся на улицах Уокигана. Зловещий овраг в лесу:
ходили слухи, что там по вечерам бродит какой-то тип, которого мальчишки
прозвали Одиноким (позже это реальное воспоминание детства выльется в целый
эпизод в "Вине из одуванчиков")... Иногда - школу, когда случалась выволочка
от учителя, изредка - родителей, когда те становились чересчур строги.
Мальчишек-забияк, которые, бывало, поколачивали не умевшего как следует
драться Рэя. Болезни, несчастья, похороны.
Лето двадцать восьмого года он запомнил на всю жизнь. Почему именно это
лето - ничем вроде бы не приметное, простое и радостное, каких немало
наберется в жизни каждого подростка?
В книге об этом ни слова, и можно только строить догадки. Но вот осенью
определенно случилось событие, которое подвело черту беззаботному и внешне
бесцельному детскому существованию - и как знать, может быть, лето 1928 года
действительно стало последним "детским" летом Рэя Брэдбери.
Осенью восьмилетнему мальчику впервые попал в руки журнал научной
фантастики. Семя упало в распаханную почву.
"КОРНИ"
В молодости я очень любил книги. Лучшие мои часы - это те, что я провел
в библиотеках... А потом появился Гитлер... позже в Америке появилось
словечко "маккартизм" и началась "охота на ведьм". Горели книги в Кливленде,
Бостоне... И я подумал: одно поколение пишет книги, другое их сжигает,
третье сохраняет в памяти...
Тут надо сделать временную остановку в нашем путешествии на "машине
времени".
Мы еще вернемся в годы детства Рэя Брэдбери, увидим, как семя даст
всход, и в самом конце нашей истории будем наблюдать появление зеленого
ростка. Первые годы жизни Рэя Брэдбери в научной фантастике пройдут перед
нами чуть позже, а пока остановимся и основательно "покопаемся" в той почве,
откуда мы ждем появления стебля.
Творчество Брэдбери внушительно и многогранно и напоминает могучее
дерево, ветвистое, с обширной кроной. И прежде чем исследовать ствол, ветви,
не лучше ли разобраться в корнях?
Критики вечно попадали с нашим героем впросак: сколько раз его пытались
"вогнать" в заранее придуманные схемы, называли то "научным фантастом", то
"психологом-реалистом", искали истоки его творчества в мире сказки, в
"готической" традиции, в американском романтизме. А он, словно играючи,
мешал одно с другим, писал реалистические рассказы и строгую научную
фантастику, а кроме того - сказки, пьесы, стихи... Даже тексты к комиксам
сочинял с удовольствием, и это тоже, при ближайшем рассмотрении, не
случайность.
Раздавали ему в изобилии и эпитеты: "наивный", "мрачный",
"патриархальный", "добрый", "назидательный"... Но, поспорив, в одном
все-таки сходились: в нем всего в избытке - и первого, и второго, и
третьего.
"Научный фантаст" написал "Вино из одуванчиков" и полные скрытой
теплоты рассказы об Ирландии и Мексике. "Реалист" на поверку оказывался с
головой погруженным в мир ночных кошмаров, колдовства и сверхъестественного,
в мир роботов, ракет и путешествий на "машине времени". "Певец
патриархальной старины" громогласно, с поистине юношеским воодушевлением
славил дерзкий звездный старт человечества, а потом вдруг становился мрачен
и угрюм - и тогда на свет являлись рассказы, от которых веяло могильным
холодком.
И все это один Рэй Брэдбери. Добрый и яростный одновременно. Когда надо
- веселый и остроумный, а бывает, что и уныло-назидательный, как церковный
проповедник. Так и шел он всю свою писательскую жизнь, мешая научное с
потусторонним, по-детски наивное - с такими же "детскими" мудростью и
проницательностью. И лицо его то освещала широкая улыбка, то оно становилось
мрачным, и тревожно сжимались в немом вопросе губы.
Схемы множились, а реальный Брэдбери - живой и читаемый миллионами -
все ускользал от аналитического скальпеля. А ведь как просто было покопаться
в его биографии, прислушаться к собственному "голосу" писателя,
запечатленному на тысячах страниц его произведений, разузнать поподробнее,
как, где и когда он жил, чем занимался и какие книги читал.
Видимо, только здесь, в переплетении "корней", и кроется загадка Рэя
Брэдбери. Корней творчества, глубоко уходящих в пласты почвы-памяти, у
писателя действительно немало, они переплетаются, множатся, заслоняют друг
друга, но разглядеть их все-таки можно.
Семейные предания, детские кошмары, цирки и карнавалы, сказочные и
сверхъестественные истории, читанные на ночь, и книги американских и
английских писателей-классиков... Трудно представить себе детство Рэя
Брэдбери безо всего этого.
Нередко в его рассказах встречаются скелеты, привидения, колдуны и
ведьмы, хотя весь этот "макабр"* не имеет ничего общего с конвейером
литературы ужасов, которой заполнены книжные прилавки американских
магазинов. За свое детство Брэдбери повидал немало всяческих диковин,
перезнакомился с массой "колдунов" и "колдуний", и попробовал бы кто
доказать впечатлительному мальчику с необычайно развитым воображением, что
всего этого не было в реальности - ну, может, какой-то "другой", но все-таки
реальности!
______________
* От французского "macabre" - мрачный, ужасный. Этим термином сейчас
обозначают особый сорт литературы "ужасов": о привидениях, оживших
мертвецах, кровавых загадочных преступлениях и так далее.
"Мои ранние впечатления обычно связаны с картиной, что и сейчас стоит
перед глазами: жуткое ночное путешествие вверх по лестнице... Мне всегда
казалось, что стоит мне ступить на последнюю ступеньку, как я тотчас же
окажусь лицом к лицу с мерзким чудовищем, поджидающим меня наверху. Кубарем
катился я вниз и с плачем бежал к маме, и тогда мы уже вдвоем снова
взбирались по ступенькам. Обычно чудовище к этому времени куда-то убегало.
Для меня так и осталось неясным, почему мама была начисто лишена
воображения: ведь она так и не увидела ни разу это чудовище".
С такими переживаниями в детстве - как не сочинять потом о привидениях,
скелетах и колдовстве! Но из всех "туч", застилавших собой ясный, солнечный
полдень детства, одна была для Рэя Брэдбери самой приметной: легенда о
родственнице-колдунье.
С первых же лет жизни маленький Рэй прослышал от родных о своей
прапра... прабабке, будто бы сожженной на знаменитом Салемском процессе над
ведьмами. Мрачный памятник фанатизму и мракобесию стал для мальчика объектом
и личной ненависти: он твердо уверовал, что в те далекие дни пуритане сожгли
его дальнюю родственницу. Среди жертв процесса действительно встречается имя
Мэри Брэдбери, и хотя история "колдуньи" могла быть - и вероятнее всего,
была - лишь семейной легендой, какой же мальчишка откажется от такой
легенды!
Так Рэй Брэдбери стал считать себя "правнуком" колдуньи и на всю жизнь
объявил святую и смертельную войну тем, кто был повинен в ее смерти.
Что же в действительности произошло в Салеме, ничем не примечательном
городе близ Бостона, в 1692 году?
Салем расположен в Новой Англии, а это северо-восточная оконечность
Соединенных Штатов, один из первых плацдармов на пути заселения Америки
выходцами из Старого Света. Переселенцы-эмигранты завезли с собой на
Американский континент и такие "плоды цивилизации", как нетерпимость и
религиозный фанатизм, отголоски средневековой демонологии и пуританское
ханжество, соседствовавшее с методами "святейшей" инквизиции. А сочинения
проповедника-изувера Коттона Мэзера, свято верившего в нечистую силу и
призывавшего прихожан не ограничивать себя в средствах для выявления и
уничтожения ведьм, лишь накалили обстановку до предела.
Невинная детская мистификация, затеянная в семье священника Сэмюэла
Парриса тремя девочками в возрасте от девяти до одиннадцати лет (они вдруг
начали вести себя в высшей степени странно: рычали по-собачьи, с криком
отскакивали от совершенно пустого места...), оказалась спичкой в пороховом
погребе. В колдовстве обвинили старую служанку-индианку, после чего
"ведьмомания" стала распространяться подобно чуме.
Ведомые фанатиками Мэзером и Паррисом, тысячи людей приняли участие в
жутком спектакле, имя которому впоследствии стало нарицательным: "охота на
ведьм". Доводы разума и сострадания отступали перед разгулом
подозрительности и религиозной истерии, ведьм и колдунов находили повсюду, в
каждом доме. К тому же усомниться в их преступной связи с дьяволом значило
навлечь подозрения и на самих себя.
В результате "судебного процесса" на холме (его и поныне именуют
Ведьмин Холм) рядом с городом было казнено 19 человек, среди них - женщины и
девочки-подростки, а один обвиняемый "принял мученическую смерть,
задавленный тяжелыми гирями". Еще с полсотни подозреваемых были подвергнуты
пыткам. Всего же в ожидании "суда" томилось более полутораста ни в чем не
повинных жителей Салема...
Теперь становится понятно, почему в рассказах Рэя Брэдбери ведьмы и
колдуны чаще всего добрые. А иногда и просто обездоленные, загнанные,
нуждающиеся в поддержке и сочувствии жертвы преследований со стороны
пуритан, ханжей и "чистюль" - законников. И почему слова "нечистая сила",
"потустороннее" в произведениях писателя иногда относятся к существам более
человечным, чем их посюсторонние гонители.
А что такое "охота на ведьм", он испытает на собственном опыте, но это
произойдет значительно позднее, в пятидесятые годы, во время маккартистского
шабаша в Соединенных Штатах...
У Брэдбери есть несколько действительно жутких рассказов, буквально
пробирающих до мозга костей. Но все ужасы, страхи и злые козни в них вовсе
не от колдунов, оборотней или оживших мертвецов. К последним Брэдбери
относится так же, как и любой американский мальчик, начитавшийся "страшных"
сказочных историй, которыми полна англоязычная детская литература: глаза
раскрыты в притворном ужасе, а на самом деле ни капельки не страшно. Когда
кошмары становятся частью фольклора, они перестают по-настоящему ужасать:
многие ли русские ребятишки всерьез пугаются Бабы-Яги или Кощея
Бессмертного?..
Зато подлинное горе и несчастье идет как раз от тех, кто старательно
рядится в человеческом обличье. Этих бесцветных, ничем внешне не
примечательных существ (иногда это люди во плоти и крови, но чаще какие-то
абстрактные символы, обобщенные портреты зла) больше всего боится Рэй
Брэдбери. Не случайно свою главную книгу он называет тревожной цитатой из
Шекспира: "Чувствую, что Зло грядет".
Зло грядет в образе Людей Осени.
Серьезно Рэй Брэдбери задумался о Людях Осени, разумеется, не в детстве
- это произошло позже, когда мальчик-подросток превратился в юношу, когда
появились в печати первые рассказы. Начальные годы его жизни были окрашены
преимущественно в радостные, солнечные тона, вокруг всегда оказывались
добрые и отзывчивые люди, "не слишком счастливые, до и не совсем
несчастные". Но видимо, зоркий мальчишеский глаз высматривал в окружающей
жизни не только хорошее. По крайней мере, когда Брэдбери начал писать - и
начал именно со "страшных" историй, - выяснилось, что он прекрасно знает, о
чем пишет. Стало быть, когда-то и где-то они не раз повстречались ему на
пути, Люди Осени.
Свой первый сборник, названный "Темный карнавал", он почти полностью
посвятил им. А переиздав книгу несколько лет спустя, теперь уже под
названием "Осенняя страна", снабдил ее неким подобием эпиграфа, прекрасно
передающим общее настроение: "...страна, где год вечно идет на убыль. Где
холмы - мгла, а реки - туман; где день угасает быстро, сумерки и вечера
медлят, а ночи никогда не кончаются. Страна погребов, подвалов, угольных ям,
чуланов, чердаков и кладовых, куда не заглядывает солнце. Страна, где живут
Люди Осени и мысли их - осенние мысли. Ночами бредут они по пустым мостовым,
и шаги их - как шорох дождя..."
Люди Осени - это трагические несчастья, подстерегающие нас повсюду, и
плоды нашей собственной глупости, эгоизма, корысти, неверия. Это безумие и
душевная слепота, боль тела и боль души, это боль совести. Звериное внутри
нас и несправедливость, зло и жестокость, которыми еще полон окружающий мир.
Страх смерти и боязнь всего нового, тоска и уныние, усталость и "сон разума,
рождающий чудовищ"... Это невинная жестокость детей, осознанная жестокость
взрослых и эгоизм стариков. Холодная расчетливость там, где должно говорить
сердце, и разбушевавшиеся эмоции, когда как раз следует успокоиться и
принять осмысленное решение...
"Откуда они приходят? Из праха. Откуда они появляются? Из могил. Разве
кровь наполняет их жилы? Нет: ночной ветер. Что шевелится в их голове?
Червь. Кто говорит за них? Жаба. Кто глядит вместо них? Змея. Что они
слышат? Межзвездную бездну. Они сеют семена смятения в человеческой душе,
поедают плоть разума, насыщают могилу грешниками... В порывах ветра и под
дождем они суетятся, подкрадываются, пробираются, просачиваются, движутся,
делают полную луну мрачной и чистую струящуюся воду мутной. Паутина внимает
им, дождь разрушает мир. Таковы они, Люди Осени, остерегайтесь их", -
предупреждает Рэй Брэдбери.
Как осенняя сырость, дающая себя знать где-то в глубине, в костях и
суставах, вызывающая боль, которая цепляется и затихает лишь на время, чтобы
когда-то вновь напомнить о себе, - так преследует Рэя Брэдбери образ Людей
Осени. Напрасны попытки как-то выделить в его творчестве "темные" и
"светлые" полосы: он, в общем-то, постоянно и истово верит в человека и
любит человека. Но временами в душе писателя опять начинают звучать осенние
мотивы.
В конце сороковых годов он выпустил сборник рассказов "Темный
карнавал", а десятилетие спустя - "Осеннюю страну". В шестидесятые годы -
роман "Чувствую, что Зло грядет" (1962) и снова спустя десятилетие -
сказочную повесть для детей "Осеннее дерево", в которой рассказывается о
фантастических событиях, случившихся в традиционный американский праздник
Хэллоуин.
В "Осеннем дереве" группа мальчишек повстречалась со зловещим и
всесильным господином Маундшраудом, который в конце концов оказывается самой
Смертью*. И хорошо еще, что на этот раз Смерть была настроена довольно
благодушно и вместо горя подарила ребятам прекрасный подарок,
увлекательнейшую экскурсию по векам и странам, к самым истокам этого
чудесного праздника... Могло быть хуже.
______________
* Его имя в переводе на русский означает "саван мертвеца".
Без праздника Хэллоуин - а он приходится на ночь 31 октября, в канун
Дня Всех Святых - просто невозможно представить себе детство американского
ребенка. Это тоже "корень" творчества Рэя Брэдбери.
Обычай отмечать ночь на 1 ноября жутковатым и вместе с тем каким-то
"дурашливым" ритуалом пришел в Америку из Европы. А предыстория его теряется
в седой дымке веков. Известно только, что у язычников-кельтов в Британии
этот день считался датой наступления Нового года, а в новогоднюю ночь обычно
распугивали нечисть, которой в те времена развелось видимо-невидимо. В VIII
веке день 1 ноября был объявлен официальным церковным праздником, Днем Всех
Святых, а народные поверья утверждают, что в канун праздника нечисть
особенно беснуется: в полночь ее "бал" заканчивается, и ей приходится
убраться восвояси.
В американском провинциальном городке праздник Хэллоуин проходит на
диво шумно и весело. Улицы освещены масками-фонарями, зловеще пялящимися на
прохожих (внутри выдолбленных тыкв с вырезанными отверстиями для глаз, носа
и рта помещали зажженные свечи). Для мальчишек эта ночь - сущий рай; когда
еще можно так вволю и безнаказанно пошалить и покуролесить! И начинается
вакханалия, какой-то дьявольский карнавал. Костюмы, маски, да какие! Скелет,
Оборотень, Вечный Мертвец, Черный Кот, Мумия, Ведьма, Повешенный... - есть
чем напугать одинокого прохожего, спешащего поздно ночью домой. Правда,
никто особенно не пугается. И даже когда ватага маленьких ряженых затемно
обходит дома, чтобы, согласно обычаю, потребовать "дань", двери на удивление
быстро отворяются, и улыбающиеся хозяйки вручают попрошайкам обязательные по
такому поводу конфеты, печенье или засахаренные орешки...
Рэй Брэдбери с таким вкусом и задором, так красочно описал весь ритуал
праздника в повести "Осеннее дерево", что нет сомнений: он и сам не раз
надевал "страшную" маску в ночь на 1 ноября. А спустя много лет, в 1958
году, даже проработал какое-то время в Голливуде, на киностудии
"Метро-Голдвин-Майер", пытаясь вместе с художником-мультипликатором Чаком
Джонсом создать мультфильм об истории праздника Хэллоуин...
Но если дети пугают прохожих лишь в шутку, то Люди Осени не шутят,
особенно в эту ночь.
В романе "Чувствую, что Зло грядет" ощущение тревоги не покидает
читателя с первой страницы, и это ощущение не развеется до самого финала.
Люди Осени прибывают в сонный городок поутру, вместе с поездом, доставившим
не то цирковую труппу, не то какой-то необычный карнавал на колесах. И в
городок приходит беда.
Это и тревожно и странно: ведь дни приезда цирка, дни праздничных
карнавальных шествий были лучшей порой жизни маленького Рэя Брэдбери.
Сколько счастья и радости привозил с собой утренний поезд, с которого
на перрон сгружали клетки с хищными зверями, брезент для шатра, какие-то
ящики, тюки с реквизитом - от одного вида всего этого у местных мальчишек
перехватывало дыхание. "В пять утра поезд останавливался у пустынного берега
озера. Мы с братом поднялись чуть свет. Мы переговариваемся громким шепотом.
Одеваясь на бегу, мчимся через город, чтобы увидеть, как в холодной
предрассветной мгле будут выгружать цирковых слонов. Животные находятся в
закрытых на ночь клетках. Шкура их подрагивает, лошади побрякивают своей
черно-серебристой сбруей, мужчины отпускают крепкие ругательства, львы
рычат, верблюды, зебры и ламы послушно следуют друг за дружкой - весь этот
великолепный груз, эти чудесные артисты цирка Барнума выходят из товарных
вагонов, растянувшихся на милю... Разве такое забудешь!"
А как можно забыть одно из цирковых представлений летом тридцать
первого года, когда знаменитый заезжий иллюзионист, которого афиши называли
Блэкстоуном, "Черным Камнем", к неописуемому восторгу маленького зрителя,
сидящего в первом ряду, подарил ему живого кролика из пустой шляпы-цилиндра!
Для циркового мага такой трюк - сущий пустяк, разминка, но если вам
одиннадцать лет и именно вам, не кому-нибудь, иллюзионист дарит живого
кролика под гром аплодисментов... И если ваше имя Рэй Брэдбери (а такая
история действительно имела место) и фантазии у вас хоть отбавляй... Не
проходит и года, а мальчик твердо решает стать "самым знаменитым волшебником
в мире".
Так как же быть с цирком-карнавалом из романа, прибывшим в городок, как
две капли похожий на Уокиган? Карнавал - и вдруг беда, тревога, грусть?
Странный это карнавал. Карусель, каждый оборот которой прибавляет год
жизни, а если запустить ее в обратную сторону, то станешь молодеть, пока не
превратишься в грудного младенца... Комната кривых зеркал, где можно увидеть
прошлое, а будущее - никогда... Мрачный Музей восковых фигур, мрачный,
потому что не исторические личности, кинозвезды и спортсмены населяют его,
как принято во всех музеях такого рода, а существа в высшей степени зловещие
и неприятные: Мистер Электрико, запросто сидящий на электрическом стуле,
Человек-Который-Пьет-Лаву, Ведьма, Висельник и Скелет. И хуже того: все
"экспонаты" - живые, по ночам они проникают в город и творят свои черные
дела. И как символ всего самого противного в этом карнавале - его хозяин,
загадочный господин Дарк (а "дарк" по-английски - тьма...).
Жители города еще не подозревают, что за напасть свалилась на них, но
мы-то, читатели, знаем: в город пришли Люди Осени. Так что добра не жди.
* * *
Что же делать?
Найдется ли человек, способный противостоять этому нашествию темных
сил, кто, как древний рыцарь, выйдет вперед, чтобы сразиться с наваждением
один на один?
К счастью, рыцари человечности всегда отыскиваются в книгах Рэя
Брэдбери, не будь этого, не был бы и он тем писателем Брэдбери, которого мы
знаем и любим. Желающие сразиться за Человека всегда находятся, какие бы
силы зла ни ополчились на них.
Через многие испытания проходят герои романа, много разбитых сердец и
разбитых судеб оставили после себя Люди Осени, но и на них нашлась управа.
"Штабом" обороны, осажденной крепостью, не сдавшейся врагу, становится
городская библиотека, а по подъемному мосту за крепостную стену выезжают на
поединок два четырнадцатилетних мальчишки - а кто же еще! - и отец одного из
них, библиотекарь Халлоуэй. Под правой рукой у всех троих, словно на
изготовку, - копье? автомат?
Стопка книг.
Вот и еще один "корень" разглядели мы в земле, самый мощный и глубже
других уходящий в почву. Книги в жизни Брэдбери. Не от этого ли корня берет
свое начало стебель?
...Кто и когда впервые сформулировал эту "теорему читателя-писателя"? О
том, что не всякий читатель превратится со временем в писателя, но вот что
обратное верно всегда: всякий хороший писатель обязательно начинал хорошим
читателем.
Брэдбери не просто Благодарный Читатель, о каком втайне мечтает всякий
автор, в задумчивости склонившись над чистым листом бумаги. Нет, Брэдбери
просто живет, дышит одним воздухом, постоянно общается и крепко дружит с
литературными персонажами и их создателями.
О писателях-фантастах, оказавших влияние на творчество Брэдбери,
разговор особый. Но читал-то он в детстве не одну фантастику: родная
литература, родной язык были его постоянными спутниками и друзьями.
"На поездах... в поздние ночные часы я наслаждался обществом Бернарда
Шоу, Дж. К. Честертона и Чарлза Диккенса - моих старых приятелей, следующих
за мной повсюду, невидимых, но ощутимых, безмолвных, но постоянно
взволнованных... Иногда Олдос Хаксли присаживался к нам, слепой, но пытливый
и мудрый. Часто езживал со мной Ричард III, он разглагольствовал об
убийстве, возводя его в добродетель. Где-то посередине Канзаса в полночь я
похоронил Цезаря, а Марк Антоний блистал своим красноречием, когда мы
выезжали из Элдербери-Спрингс..."
Он родился в богатом литературными традициями штате. Иллинойсцы по
праву гордятся своими знаменитыми согражданами, крупнейшими американскими
авторами XX века: Карлом Сэндбергом, Арчибальдом Маклишем и Джоном Дос
Пассосом. А в пригороде Чикаго Оук-Сити - это рукой подать до Уокигана - за
два десятка лет до появления на свет Рэя Брэдбери родился самый знаменитый
иллинойсец, Эрнест Хемингуэй, чьими книгами будет зачитываться и наш герой.
К книгам относились с уважением и в семье Брэдбери. Отец читал мало,
только газеты, хотя, по признанию сына, "был замечательным - пусть и
простым! - человеком". А вот мать от книг оторвать было трудно. Когда
мальчику исполнилось пять лет, тетя Нева дарит ему на рождество книгу
сказок. А в следующем, 1926 году, она же читает Рэю вслух сказки, с которыми
связаны детские годы, пожалуй, каждого американского ребенка. Истории Фрэнка
Баума* о волшебной Стране Оз и Изумрудном Городе...
______________
* Здесь и далее упоминаются авторы как хорошо знакомые, так и менее
известные нашему читателю. Фрэнк Баум (1856-1919) - американский писатель,
всемирную известность которому принес цикл детских сказок о Стране Оз;
Сэмюэл Колридж (1772-1834) - известный английский поэт и литературный
критик; Уильям Йитс (1865-1939) - ирландский поэт и драматург, лауреат
Нобелевской премии; Уильям Блейк (1757-1827) - выдающийся английский поэт и
художник; Джон Китс (1795-1821) - известный английский поэт-романтик; Герман
Мелвилл (1819-1891) - крупнейший американский писатель XIX века, автор
знаменитой социально-философской аллегории "Моби Дик" (1851); Уолтер де лa
Map (1873-1956) - ирландский писатель, автор фантастических историй о духах,
привидениях и т.п.; Эдвард Планкетт, лорд Дансени (1878-1957) - ирландский
писатель, публицист и драматург; Джеймс Бранч Кэбелл (1879 - 1958) -
американский писатель, автор остроумных и утонченных фантазий; Артур Мэйкен
(псевдоним Артура Ллевелина Джоунса) (1863-1947) - валлийский писатель,
переводчик и актер, автор оккультных фантазий о "сверхъестественном"; Говард
Лавкрафт (1890-1937) - американский писатель, основоположник современной
струи так называемой "литературы ужасов" в американской литературе; Натаниел
Готорн (1804 - 1864) - известный американский писатель-романтик, в
творчестве которого заметно влияние "готического романа"; Вашингтон Ирвинг
(1783-1859) - крупнейший американский писатель, зачинатель американского
романтизма (а также жанра новеллы); Генри Джеймс (1843-1916) - американский
писатель, крупнейший представитель психологической прозы, автор нескольких
произведений о "сверхъестественном"; Олдос Хаксли (1894-1963) - видный
английский писатель, автор известной антиутопии, романа "Прекрасный новый
мир" (1932) и других произведений философской фантастики.
Это был год, когда изобретатель-энтузиаст Роберт Годдард, признанный
пионер ракетостроения в США, впервые осуществил запуск ракеты на жидком
топливе, а другой изобретатель, Хьюго Гернсбек, выпустил первый номер
первого в мире журнала научной фантастики, а чуть позже - также впервые -
употребил термин "science fiction" (примерно соответствующий нашему "научная
фантастика"). Скоро, очень скоро все они встретятся: ракеты, научная
фантастика и Рэй Брэдбери со своими сказочными грезами!
Потом он увлекся книжками сам, научившись читать, и с тех пор остается
верен своей любви. Любви страстной, сжигающей, безумной. Рэй Брэдбери
никогда не посещал колледж, все его образование закончилось на школьном
уровне - одни только книги, читанные и перечитанные дома и в библиотечных
залах, были его "университетами". Много лет спустя, в майском номере
"Бюллетеня библиотеки Вильсона" за 1971 год, вышла статья Брэдбери под
исчерпывающим названием: "Как вместо колледжа я окончил библиотеки, или
Мысли подростка, побывавшего на Луне в 1932-м"...
Не случайно цитаделью Добра в его романе стала городская Библиотека,
как не случайно и то, что в романе "451ш по Фаренгейту" хранители знания,
"люди-книги" - это последние островки свободомыслия и человечности.
Вероятно, воспоминания подсказывали ему запылившиеся стеллажи с книгами в
доме дяди Биона, полки, к которым он тянулся, встав на табуретку, потому что
был еще, как говорится, от горшка два вершка. А может быть, в памяти вставал
1930 год, когда он уже порядком вырос и даже был прозван иронически
"Коротышкою", - в тот год каждый понедельник он вместе с братом Леонардом
проводил вечер в городской библиотеке...
Рэй Брэдбери никогда не забудет эти удивительные часы, дни, месяцы. Эти
копания в подшивках выцветших газет и пыльных переплетах, тишину, как в
храме, и легкую дрожь, которую он испытывал, стоило только пальцем коснуться
заветного корешка в позолоте.
К литературе Брэдбери относится, как к матери, - иногда, бывает,
выводит ее из себя, не слушаясь наставлений и упрямо пытаясь все сделать
по-своему, но всегда ощущая и подчеркивая свою неизменную любовь и почтение
к ней. Он и вправду плоть от плоти ее: чистейший язык и богатство оттенков,
метафор и сравнений в его книгах перешли в наследство от предшественников,
не раз читанных и перечитанных.
Вот только названия его рассказов. "Диковинное диво" - это из
знаменитой неоконченной поэмы Колриджа "Кубла Хан", "Золотые яблоки Солнца"
- строка из Йитса. Уитменовское "Я пою тело электрическое" и байроновское "И
по-прежнему лучами серебрит простор луна...". Прекрасный рассказ "Уснувший в
Армагеддоне", переведенный на русский, имеет и второе название, всего одна
строка из бессмертного монолога Гамлета: "И видеть сны, быть может".
Наконец, кто не помнит начало "Реквиема" Роберта Луиса Стивенсона - "Домой
вернулся моряк, домой вернулся он с моря"! А вот об американской поэтессе
начала века Саре Тисдейл наш читатель практически ничего и не знал, пока в
рассказе Брэдбери не появились прекрасные, врезавшиеся в память строки,
начинающиеся со слов: "Будет ласковый дождь"... Целый сборник Брэдбери
назвал цитатой из Вильяма Блейка, придумавшего невероятное, на первый
взгляд, сочетание: "Машины счастья". А к роману "Чувствую, что Зло грядет"
(помните трех ведьм из "Макбета", беснующихся у лесного костра?) предпосланы
эпиграфы из Джона Китса и Германа Мелвилла... И сколько еще таких примеров
можно разыскать!
Всегда интересно мнение известного писателя о других своих коллегах -
классиках и современниках. Журналисты не единожды пытали Брэдбери вопросом,
кто его любимые авторы. Но если выписать одни только имена, которые он в
разное время называл, то такой список займет добрых полстраницы. Брэдбери
очень трудно выбрать "самых-самых" - любит он всех. И обо всех стремится
написать.
Одних названий для рассказов ему мало, мало того, что герои
брэдбериевских произведений постоянно цитируют поэтов. Фантазия дает
Брэдбери поистине неоценимые возможности, недостижимые для его
коллег-реалистов, и он достойно отмечает память своих учителей. Он желает
отплатить свой долг чисто по-писательски и уже в собственных произведениях
воздвигнуть памятник тем, кто направлял его перо, в чьих книгах он черпал
мудрость, у кого учился мыслить, чувствовать, писать.
И вот в рассказе "Все друзья Никклса Никклби - мои друзья" (у нас этот
рассказ вышел под названием "Самое прекрасное время") в американском городке
начала века объявился... господин Чарлз Диккенс - и сколько же радости он
принес с собой! В рассказе "Машина Килиманджаро" путешествие во времени
столкнет нас лицом к лицу с Эрнестом Хемингуэем, в "Эшере 2" путешествие на
Марс - с "господином Стендалем". А в одном из последних рассказов, "Дж.Б.Ш.
- Марк-5" в роботе-философе, неунывающем крамольнике и скептике, читатель
без труда узнает... Бернарда Шоу, одного из любимейших авторов Рэя Брэдбери.
И наконец, есть еще рассказ "О скитаниях вечных и о Земле",
фантастический реквием по почти не признанному при жизни замечательному
американскому писателю Томасу Вулфу, которого Рэй Брэдбери впервые открыл
для себя в возрасте 16 лет. Мановением своей писательской волшебной палочки
Брэдбери переносит умирающего от туберкулеза Вулфа в будущее, в мир XXIII
века, где его титанический талант приходится времени как раз по мерке...
Стоит, вероятно, прожить короткую и трагическую жизнь, биться все время о
стену непонимания и ледяного безразличия, отстаивая свое искусство, чтобы
потом, в туманном будущем, нашелся благодарный читатель, пишущий сам,
который уже собственным творчеством воздаст должное за все перенесенные
испытания и невзгоды!
И все-таки некоторых писателей Брэдбери любит больше остальных, может
быть, потому, что сам из их роду-племени. Сказочников, фантазеров,
мечтателей и романтиков. Да и любовь ли это?
Их книги для Брэдбери - не просто любимое чтиво, которое так славно
перечитывать, лежа на диване долгими дождливыми осенними вечерами, смакуя
хорошо знакомое и каждый раз не уставая поражаться новым открытиям. Нет,
настроение, с каким взрослый Брэдбери относится к кумирам своего детства,
иное.
Они, скорее, соратники, боевые друзья. И ведет он с ними не задушевную
товарищескую беседу, неторопливо-спокойную и даже идиллическую, а яростно
сражается плечом к плечу на общих баррикадах и против общего врага.
"...Их поставили к библиотечной стенке: Санта-Клауса и Всадника без
головы, Белоснежку и Домового, и Матушку Гусыню - все в голос рыдали! -
расстреляли их, потом сожгли бумажные замки и царевен-лягушек, старых
королей и всех тех, кто "с тех пор зажил счастливо" (и в самом деле, о ком
можно сказать, что он с тех пор зажил счастливо!), и Некогда превратилось в
Никогда!"
Кто осуществил эту дикую расправу над мирными, безоружными героями
сказок, кому это они так насолили?
Тем, кто давным-давно сжег на Ведьмином Холме близ Салема Мэри
Брэдбери, кто во все времена сжигал "вредные" книги и "сомнительные" идеи, а
также их упрямых авторов, зачем-то тащившихся куда-то звать и от чего-то
предостерегать. И открывать какие-то никому не нужные "новые горизонты".
Пуританам и фашистам, святошам и воинствующим узколобым
"ученым"-прагматикам; и просто обывателям, которым всегда щекотал ноздри
запах гари.
Жгли и убивали все те, кому мечта и фантазия, новый взгляд на мир и
просто "иная точка зрения" стояли поперек горла. И видимо, не такими уж
безобидными были жертвы, надо думать, здорово насолили они своим палачам.
В "будущем" рассказов Брэдбери книгоубийцы жгут книги именем Науки -
бедная Наука, какие только мерзости не творили в XX веке, прикрываясь,
словно щитом, твоим сияющим ореолом! Погромщики оправдывают варварство
"заботой о подрастающем поколении", которому, дескать, все эти бредни ни к
чему - века назад подобные же "педагоги" посылали тысячи детей на верную
смерть, в крестовые походы... А на деле за спешно напяленной - она и сидит
косо, это заметно сразу же, - маской "научности" проглядывает отталкивающая
физиономия мещанина, холодного деляги, мракобеса. А под личиной "педагогов"
скрываются духовные растлители, внушающие детям всего две, но до чего же
гнусные мысли: не думайте и делайте, как мы!
Сказки и фантазии для этой публики далеко не безобидны: истребляемые
книги направлены как раз против них, против обывателей. Потому-то, бросая в
темницы, сжигая, четвертуя книги и их авторов, пуритане стараются в поте
лица.
Но и на баррикадах, пока война не закончена, против них дерутся смелые
до отчаянности бойцы, которым тоже терять нечего.
В рассказах Брэдбери "Эшер 2" и "Изгои" на защиту мечты и фантазии
поднялись все, от мала до велика. Рядом с титанами - Шекспиром, По, Бирсом -
бьются писатели менее известные. Это два ирландца, Уолтер де ла Map и лорд
Дансени, авторы как жутких историй о духах и привидениях, так и удивительно
чистых романтических сказок. Это язвительный и тонкий фантазер американец
Джеймс Бранч Кэбелл, его соотечественники и современники: философски
настроенный чудак Артур Мэйкен и болезненно-мрачный Говард Лавкрафт,
положивший начало "литературе ужасов". На одном бруствере насмерть бьются за
себя и за своих героев детский сказочник Фрэнк Баум, романтики Натаниел
Готорн и Вашингтон Ирвинг, тонкий психолог Генри Джеймс. Спиной к спине,
поддерживая друг друга от наседающих со всех сторон врагов, сражаются Эдгар
Райс Берроуз, мастер авантюрных сюжетов и первооткрыватель коммерческой
"золотой жилы", и Олдос Хаксли, сатирик, интеллектуальный властитель дум
целого поколения... Даже Чарлз Диккенс - на что уж мирный человек! - с ними:
в "черные списки" его занесли за один-единственный рассказ о привидениях.
В мире, столь ненавидимом Брэдбери, сжигают фантазию. Мрачную и
светлую, реалистическую и потустороннюю, детскую и взрослую; с одинаковым
ожесточением вырывают страницу за страницей из книг научных фантастов и
детских сказочников. Ножницы цензора, словно гильотина, работают без устали,
растет список жертв: Шекспир, кэрролловская Алиса, неизвестно кем и когда
придуманный Дед Мороз - всех под нож! Всех, у кого хотя бы раз прорвалось
это запретное и неискоренимое: фантазия, мечта, удивление...
А за горизонтом уже видно время, когда участь фантастов разделит и вся
остальная литература.
Зачем страсти, когда есть страстишки. Зачем история, когда рядом
повседневность автомобилей, холодильников, стиральных машин. Какие там
книги! Насколько лучше и доступнее телевидение (а в будущем, вероятно, и
"говорящие стены", описанные в романе Брэдбери "451ш по Фаренгейту"). И
самое зловредное, самое крамольное в этом скучном, бесчеловечно расписанном
по пунктам мире духовных скупердяев это, конечно, сны и фантазии, светлые
грезы и мрачные кошмары-пророчества.
Можно сколько угодно спорить, "фантаст" ли Рэй Брэдбери, но достаточно
проникнуться его горькой убежденностью, вынесенной из детства и закаленной в
последующие годы: когда начнут жечь книги, первыми на костер поведут
фантастов, - и сомнения разом исчезнут.
Он был и до конца останется с ними, с писателями-фантастами и их
созданиями. Бок о бок со всеми отверженными, запрещенными и "иссеченными"
цензорскими ножницами, со всеми, загнанными в темницы безвестности и
приговоренными к казни. Да и как им не быть вместе!
Теперь, когда трудно приходится им, отверженным, Рэй Брэдбери немедля
бросится на помощь. Он хорошо помнит, что сделали для него в годы детства
фантастические книжки, чём он им всем обязан.
Начиная прямо с того двадцать восьмого года...
"ПОБЕГ"
Жюль Верн был моим отцом.
Уэллс - мудрым дядюшкой.
Эдгар Аллан По - приходился мне двоюродным братом; он как летучая мышь
- вечно обитал у нас на темном чердаке.
Флэш Гордон и Бак Роджерс - мои братья и товарищи.
Вот вам и вся моя родня.
Еще добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри
Уоллстонкрафт Шелли, создательница "Франкенштейна".
Ну кем я еще мог стать, как не писателем-фантастом - в такой-то
семейке.
И вновь прильнем к иллюминаторам "машины времени". Опять перед глазами
проплывают картины детства Рэя Брэдбери. Но после того памятного осеннего
дня 1928 года, когда была сделана остановка, скорость движения машины резко
возросла. Время уплотнилось, сжалось гармошкой, и от былого неторопливого
чередования "кадров" не осталось и следа: они вдруг стремительно понеслись
куда-то, наскакивая друг на друга, как в старинном кино...
Итак, девочка, родители которой снимали квартиру в том же доме, что и
семейство Брэдбери, дала Рэю журнал, каких он сроду не видывал. Сразу же
бросилось в глаза название: "Эмейзинг Сториз", что можно было перевести и
как "Удивительные истории", и как "Поразительные", и даже как "Невиданные".
Ярко-красные буквы заголовка шли, уменьшаясь, слева направо и снизу вверх -
как шлейф улетающей вдаль ракеты. А ниже, под шлейфом...
Но что же это было такое - журнал "Эмейзинг Сториз"?
В феврале 1904 года на американскую землю впервые ступил двадцатилетний
юноша с аккуратно зализанными волосами, умным и цепким взглядом и недюжинной
даже по американским меркам практической хваткой. Багаж молодого инженера из
Люксембурга, Хьюго Гернсбека, был небольшим: личные вещи да изобретенная им
самим электробатарейка нового типа, которую он надеялся запатентовать. Все
сбережения он привез с собой в бумажнике - что-то около двухсот долларов.
Юноша был полон радужных надежд: главным своим "капиталом" он почитал
собственную голову, битком набитую всякого рода идеями и проектами. И не без
оснований надеялся на выгодное размещение этого "капитала" в Америке. В
начале века всех жаждущих славы и признания молодых художников тянуло в
Париж; "Парижем изобретателей" стала Америка. Жажда выдумывать, постоянно
пробовать что-то новое и при этом во всех своих начинаниях непременно быть
первым - эти качества Гернсбека как никогда соответствовали духу времени и
страны, куда он переселился.
Два демона искушали его: электричество и издательское дело. Он так и не
выбрал окончательно между ними, а предпочел соединить то и другое вместе: в
1908 году основал первый в мире журнал радио, "Современное электричество",
который возглавлял бессменно в течение ряда лет. Через два года вышла его
книга о радиотрансляции - тоже первая в своем роде. Не забывал Хьюго
Гернсбек и "просто" изобретать: по его чертежам, например, был построен
первый домашний радиоприемник и первый же мегафон...
А в голове Гернсбека бурлили новые идеи. Случилось так, что в
апрельском выпуске журнала за 1911 год осталось несколько свободных полос, и
тут-то ему пришла в голову мысль поразмышлять немного и о будущем, о том,
какой станет столь милая его сердцу техника через... ну, скажем, семьсот
пятьдесят лет. И Гернсбек в спешке - номер уходил в набор - пишет первую
главу "романа о жизни в 2660 году" под названием столь же неудачным, сколь и
трудным для запоминания: "Ральф 124 С 41 +".
Сейчас о литературных достоинствах этой книги можно говорить лишь с
улыбкой. Но вот что касается прогностических откровений, то тут ирония
неуместна: в начале века Гернсбек с легкостью писал о контроле над погодой,
о широком применении пластмасс, о гидропонике, магнитофонах, телевидении,
микрофильмах, приборах для обучения во сне, грезил об использовании
солнечной энергии и космических полетах. Многие из этих предсказаний
оказались поистине пионерскими.
Что и говорить, чутье у этого люксембуржца было отменным. И хотя от
литературных опытов он в дальнейшем благоразумно воздерживался, идея
специальной литературы "о будущем" не выходила у него из головы. А книги
Уэллса, Эдгара По и Жюля Верна помогали оттачивать идею, направляли мысль
Гернсбека в требуемое русло.
В 1923 году целый номер другого гернсбековского журнала, "Наука и
изобретения", полностью отдан научной фантастике. Разумеется, так ее тогда
никто не называл - до изобретения термина пройдет еще несколько лет, -
однако в номере было шесть "НФ" рассказов плюс космонавт в скафандре на
обложке - чего ж больше!.. Гернсбек тут же обращается к читателям с
предложением: учредить еще один журнал, который будет посвящен исключительно
литературе такого сорта, - но проходит неполных три года, пока идея
выкристаллизовалась и обросла плотью. И вот 5 апреля 1926 года в газетных
киосках среди прочих копеечных журнальчиков запестрела обложка нового - это
были гернсбековские "Удивительные истории".
Популярность издания превзошла все ожидания, и через год-два появился
сначала "Ежегодник "Удивительных историй", а затем и "Ежеквартальник".
Спустя короткое время тираж издания достиг ста тысяч...
Слава нашла Гернсбека, впрочем, и сам Гернсбек от славы не бегал. Время
и место нового начинания он угадал с поразительной точностью.
В третьем десятилетии нашего века слова "Америка" и "просперити"
(процветание) звучали как синонимы. Пока Европа зализывала раны, нанесенные
войной, Америка покрывалась жирком довольства: за десять последних лет
американцы одних только автомобилей купили 10 миллионов - рекордная по тем
временам цифра. А революция в электротехнике и другие новинки прогресса
обещали поистине радужные перспективы.
Никто еще не подозревал о потрясениях, которых оставалось не долго
ждать, о Великом Кризисе... Пока же вся Америка жила Великой Американской
Мечтой, смотрела в будущее с надеждой, и все, снабженное этикеткой
"будущее", шло нарасхват. Самое время было выводить фантастику на широкий
издательский простор.
В программной редакционной статье, открывающей первый номер журнала,
Гернсбек изложил свои взгляды на научную фантастику, "литературу, подобную
той, что писали Верн, По и Уэллс, то есть особый чарующий тип романа, в
который вкраплены научные факты и картины смелых предвидений". За первый год
существования "Эмейзинг" в нем были напечатаны заново "Путешествие к центру
Земли" и "Драма в воздухе", "Человек, который творил чудеса", "Остров
доктора Моро" и "Первые люди на Луне"... Но со временем запас классики
как-то поиссяк, а новое поколение фантастов довольно быстро свело
американскую журнальную фантастику до уровня третьеразрядного чтива для
подростков.
И все-таки Гернсбек сделал свое дело, главное в жизни. Он нашел для
новой литературы удачную форму - дешевый, доступный каждому журнал. Кроме
произведений начинающих авторов, из номера в номер печаталась обширная
переписка с читателями; это-то и стало главным "открытием" Гернсбека.
Миллионная армия потенциальных читателей фантастики обрела свой форум, свое
средство общения друг с другом...
Пройдет десять лет, и среди постоянных читаталей-энтузиастов,
называемых в Америке "фэнами", замелькают имена Айзека Азимова, Клиффорда
Саймака, Роберта Хайнлайна, Альфреда Бестера, Теодора Старджона, Фредерика
Пола. И еще десяток-другой знакомых имен, а среди них - имя одного из самых
ярых и последовательных "фэнов" той поры: Рэй Брэдбери.
Увлекаться Рэй Брэдбери умел как никто другой и часто это делал в
жизни. Но, увлекшись, влюблялся пылко и надолго. Так что осенний выпуск
"Ежеквартальника" за 1928 год попал в подходящие руки.
Что же там было на обложке? В номере шла повесть некоего А. Хьятта
Верилла, имя которого давно уже кануло в лету. Повесть называлась "Мир
гигантских термитов", и на обложке художник Фрэнк Пол, постоянный
иллюстратор журнала, как раз и нарисовал чудовище, нападающее на
проводника-африканца. Рисунок по современным понятиям более чем
бесхитростный, что уж говорить о самой вещи, но у школьника-младшеклассника
конца двадцатых перехватило дыхание.
Это было ОНО, то самое, чего он с нетерпением ждал, о чем неосознанно
грезил по ночам и что уже успел вкусить в достаточной мере, слушая разные
сказочные истории. Чувство неожиданного, чувство удивительного, от которого
проходила знакомая дрожь по телу и разгорались глаза.
И Рэй начинает поглощать фантастику всю подряд и без разбору, от
серьезных книг до комиксов о Флэше Гордоне и Баке Роджерсе. Так он читал ее
взахлеб несколько лет. В восьмилетнем возрасте о каком вкусе и выборе можно
было говорить: перед мальчишкой буквально "открылась бездна, звезд полна"!..
Галактические империи и битвы звездных флотов, космические пираты,
космические патрули и космические принцессы, нашествия гигантских насекомых
и инопланетных чудовищ одно другого ужаснее, сумасшедшие ученые и их
бредовые изобретения, города на сотни миль и искусственные планеты,
Атлантида и далекое будущее, роботы, звезды, динозавры и путешествия во
времени. И приключения, приключения, которым конца не видно.
Не Гернсбек все это "открыл", он всего лишь основал первый журнал
научной фантастики. А если говорить о другой фантастике - "ненаучной",
откровенно приключенческой, - то к тем временам уже гремело имя ее
некоронованного короля: Эдгара Раиса Берроуза.
Рэю было девять лет, когда он впервые натолкнулся на книги Берроуза. И
Берроуз с тех пор - один из любимейших его авторов. Поэтому стоит сказать об
ЭРБ (так его сейчас называют во всем мире) хотя бы несколько слов.
Писать Берроуз начал в 1911 году, когда ему, отставному кавалеристу,
исполнилось тридцать пять лет и он имел все основания считать себя
неудачником по призванию. Блестящее образование, военная академия - все это
было позади, в последние же годы - что ни новое предприятие, то неудача. Он
перепробовал все: был золотоискателем, ковбоем, клерком и коммивояжером, а
успеха так и не достиг. В год, когда ЭРБ посетила счастливая мысль взяться
за перо, основным его занятием было распространение точилок для карандашей.
И вот за сутки в октябре 1912 года все перевернулось. Берроуз мгновенно
превратился в одного из самых читаемых писателей Америки: в дешевеньком
популярном журнале был напечатан роман "Тарзан Обезьяний"... Не думаю, что
найдется читатель, который хотя бы раз в жизни не слышал о Тарзане.
Тарзан принес Берроузу всемирную славу, а подростку Рэю Брэдбери -
новое увлечение: он стал страстным коллекционером комиксов про Тарзана (их
рисовал художник Хал Фостер) и, уже будучи взрослым человеком, все еще
продолжал гордиться своей коллекцией. Но интереснее другой факт: за полгода
до публикации романа о Тарзане в том же журнальчике прошло с продолжением
другое произведение ЭРБ, в большей степени, чем "Тарзан", относящееся к
фантастике, - и самое прямое отношение это произведение имело к фантастике
Рэя Брэдбери. Вышедший под псевдонимом роман назывался "Под лунами Марса".
Нет сомнений, что, когда Брэдбери работал над "Марсианскими хрониками",
взгляд его частенько задерживался на книжных полках, где стояли семь
десятков томов сочинений его кумира. И хотя как писателей Брэдбери и
Берроуза никто никогда всерьез не сравнивал - да и незачем, - оба "Марса"
остались. И существуют в нашем сознании наравне с непохожим на них "третьим"
Марсом - реальным.
Так о чем же писал Берроуз?
...Преследуемый индейцами, бравый вояка, капитан армии конфедератов
Джон Картер укрывается в одной из пещер аризонского плоскогорья. Каким-то
непостижимым образом он переносится на Марс и оказывается в гигантском
инкубаторе, в котором яйцекладущие марсиане выводят свое потомство...
Берроузу всегда было недосуг давать всякие там научные разъяснения:
перенесся - и все тут.
Также не в традициях ЭРБ оставлять своим героям время на раздумывание.
Стоит только Картеру оправиться от первого шока, как на него тут же нападает
чудовище (а скольких еще придется одолеть!): зеленый детина четырех с
половиной метров росту, о четырех руках и со сверкающими клыками. Лишь
уменьшенная сила тяжести (вот и наука!) позволяет янки вовремя увернуться. А
дальше скучать ему не приходится, только поворачивайся!
И Картер вертится как может. Уничтожая несметные орды чудовищ самого
разного нрава и внешнего облика (только почему-то все они ненавидят
американца лютой ненавистью, хотя драться все, как один, предпочитают
"по-благородному" - на мечах...) и даже иногда помогая слабым и
обездоленным, Картер стремительно идет к трону, славе и сердцу прекрасной
марсианской принцессы Дейи Торис. Идеал среднего американца, выраженный
нехитрой формулой: находчивость плюс предприимчивость равняются успеху.
Сейчас не то что читать - писать об этом нельзя без улыбки. Но в те
годы Берроузом зачитывались миллионы - и отнюдь не одни только дети. В чем
же секрет популярности Берроуза?
Во-первых, в простоте: американцы любят, чтобы все было просто,
по-свойски. А во-вторых, в умеренности. Несмотря на горы трупов и водопады
крови, которые оставляет после себя Картер, смакования насилия в его романах
нет. Убивают только злодеев, добро неизменно побеждает - не настолько,
впрочем, чтобы не оставалось материала на следующую книгу. Герой -
обыкновенный парень, такой же, как все, своим лишь собственным мечом да
простецкой смекалкой прокладывающий путь наверх. Принцесса ослепительна и
целомудренна, а приключения действительно головокружительны, тут ЭРБ в
умении не откажешь.
И все-таки секрет в другом. В годы, когда Великая Мечта еще витала над
зачарованными американцами, книги Берроуза были своего рода целебным
источником. Так славно было унестись мыслями в сказочный Барзум ("Марс" на
языке его обитателей), порубиться с чудовищами, неизменно выходя
победителем, завоевать руку и сердце принцессы - тоже на дороге не валяется!
- да еще и чувствовать себя в некотором роде освободителем...
Этот автор был, несомненно, велик в одном: в прагматичный и расчетливый
век он сумел создать чудесную и бесхитростную Сказку, в которую поверили. А
неистощимая фантазия смогла поддерживать иллюзию целых долгих полвека. Вот
такое действительно редко кому удавалось.
Вероятно, в бытность свою золотоискателем Эдгар Райс Берроуз выработал
чутье на золотую жилу. И вот после первого "марсианского" романа,
впоследствии переизданного как "Принцесса Марса", посыпались другие: "Боги
Марса", "Полководец Марса", "Дева Марса", "Мозг - повелитель Марса", "Воин
Марса", "Меч Марса"...
А к осени 1929 года - именно тогда девятилетний Рэй Брэдбери, роясь в
книжных стеллажах в доме дяди Биона, натолкнулся на Берроуза - ЭРБ был уже
автором нескольких "марсианских" книг, десятка книг про Тарзана, трилогии о
"затерянном мире" где-то около Южного полюса и цикла о вымышленной подземной
стране Пеллюсидар. Этого вполне хватило, чтобы в жизнь мальчишки вошел новый
кумир.
* * *
Как ни прекрасны были грезы о далеком Марсе, а земная действительность
давала о себе знать. И Рэй Брэдбери никогда бы не стал Рэем Брэдбери, если
бы перестал замечать ее, уносясь мыслями в заоблачные дали.
Той же осенью, когда Рэю открылся Берроуз, Америку потрясло событие, от
которого она еще не скоро оправится. Как геологический катаклизм, оно
жестоко встряхнуло нацию, нежащуюся в эйфории процветания, а сейсмическая
волна гулко прокатилась по всему земному шару.
В 8 часов утра 29 октября, только открывшись, тут же "лопнула"
нью-йоркская биржа: начался Великий Кризис, такой, каких западный мир еще не
знал.
За три недели акционеры лишились в общей сложности 50 миллиардов
долларов, и в те же дни на Уолл-стрит из рук в руки перешло около миллиарда
(!) бумажек-акций - многие из них тут же становились просто бумажками - на
невообразимую сумму в 125 миллиардов (!!). Хлесткие газетные шапки,
сообщавшие, что небо над Нью-Йорком потемнело от обилия человеческих тел (то
были маклеры, пачками вываливавшиеся из окон гостиниц и контор), уже не
воспринимались как образец черного юмора...
Вот когда пришло время научно-фантастических журналов! Они были дешевы.
Они давали надежду сильным духом, а для слабых служили чем-то вроде
наркотика, позволявшего снять нестерпимую боль. В этих бесхитростных
изданиях, отпечатанных на плохой желтовато-серой бумаге и украшенных
аляповатой обложкой, среди массы благоглупостей случалось вычитать и
приговор обществу, допустившему ТАКОЕ, подумать над альтернативами, а то и
просто забыться. И журналы начали расти как грибы после дождя.
Уровень их пока невысок - даже по самым скромным критериям. Еще не
пришло время серьезных размышлений о проблемах настоящего и будущего, да и
чисто профессионального литературного мастерства молодым писателям явно
недостает. Но сам бум фантастики в годы Кризиса знаменателен. Миру стало не
на шутку худо - и в фантастах возникла нужда.
Эта литература в Америке потом не раз испытает свой звездный час, и это
будет не случайно: сначала в конце сороковых - начале пятидесятых, когда
появятся слова "бомба", "холодная война", "маккартизм". А затем через
двадцать лет, когда на повестке дня будут стоять "Вьетнам", "молодежная
революция", "расовый вопрос", "экология". Пока же, в самом преддверии
тридцатых, идет раскачка: только через десять лет пополнит эту литературу
поколение, которое критики, не сговариваясь, назовут золотым. В него входит
и Рэй Брэдбери.
Но вернемся в 1931 год. Нашему герою исполняется одиннадцать лет, и он
пробует писать. Пока это всего лишь наброски на рулоне оберточной бумаги,
выдающие к тому же нетвердое знание автором правил правописания, но мысль
стать писателем уже накрепко засела в этой упрямой голове. Тем более, что к
одному кумиру, Берроузу, прибавился другой.
Жюль Верн! Попробуйте найти писателя-фантаста, который посмел бы в знак
признательности не склонить головы перед Почетным Гражданином страны
Фантазии. Конструктором "Колумбиады" и "Наутилуса", первооткрывателем Центра
Земли и Таинственного Острова. Отцом капитана Немо, Робура и десятка-двух
уважаемых и известных во всем мире людей.
Год тысяча девятьсот тридцать второй прошел для Рэя под знаком Жюля
Верна. Мальчик запоем поглощал книги, которые, как он признается
впоследствии, "могут заставить 10-12-летнего ребенка сгорать от нетерпения в
ожидании того, кем он станет. Это именно тот возраст, когда нельзя терять ни
минуты, чтобы стать капитаном Немо и изменить мир". Благодарный читатель и
сам оказался из породы жюль-верновских героев: такой же любознательный,
нетерпимый к несправедливости, такой же восторженный и чуть наивный.
Много лет спустя, в 1959 году, в кабинете на чердаке своего нового дома
знаменитый уже автор "Марсианских хроник" и "451ш по Фаренгейту" напишет
первое из трех предисловий к новому изданию романов Жюля Верна. А спустя
четыре года - сценарий для телевидения под названием "Немо". И еще через
десять лет - поэму, названную точно так же...
Год между тем подходит к концу, и в самый разгар Кризиса отец теряет
работу. Вновь путешествие, на этот раз - по знакомому маршруту: в далекий
Таксон, где Рэю предстояло поступать в местную школу. Снова поездка через
всю страну, но глядит он теперь по сторонам совсем другими глазами. Грустное
это путешествие - что-то ждет их там, в Таксоне?..
И все-таки год кончается на радостной ноте - да и как же иначе, в
рождество! Чудесный подарок: игрушечная пишущая машинка, на клавиатуре
которой одни заглавные буквы. Но это нисколько не смущает Рэя: он тут же
садится за машинку, чтобы отстучать - что бы вы думали? Новые приключения
Джона Картера "Марсианского"...
А темп событий нарастает, все быстрее крутятся шестеренки "машины
времени", самой жизни.
И года не прошло, а семья вновь возвращается в Уокиган, но и на этот
раз, как выяснилось, ненадолго. Все же летом тетя Нева успевает свозить Рэя
на чикагскую выставку 1933 года, проходившую под девизом "Век Прогресса".
Езды от Уокигана до Чикаго не больше двух часов, но за эти два часа словно
переносишься в другую эпоху. Из провинциального, живущего прошлым веком
городка - в бурлящий, сверкающий мир стали, стекла и бетона, в шумный
водоворот выставки, где подростку предоставляется соблазнительная
возможность глянуть одним глазком на "часы", отбивающие ход истории.
У Рэя разгорелись глаза. Вот он - тот самый Прогресс, о котором столько
писали фантасты, о котором он и сам когда-нибудь напишет. В голове у парня
проносятся планы, строятся оптимистические проекты, и вряд ли знал он в те
дни, он - мальчишка из захолустья, - что девиз выставки выглядит мрачной
иронией на фоне последних вестей из Европы: несколько месяцев тому назад в
далекой Германии к власти пришли нацисты*.
______________
* В своем неведении Рэй был, впрочем, не одинок. Для Америки, едва
оправившейся после Кризиса 29-го, европейские дела были чем-то
ирреально-далеким, как берроузовский Барзум. И когда спустя два года
проницательный и мудрый Синклер Льюис опубликовал свой фантастический
памфлет "У нас это невозможно" - о воображаемом фашистском перевороте, но
уже в Америке, - большинство американцев, увы, не разглядело в названии
произведения никакой иронии...
А на следующий год опять затрясло Америку: пошла волна еще одного
кризиса. Снова Леонарду Брэдбери не везет, он теряет работу. Значит, опять
паковать чемоданы и баулы, сниматься с насиженных мест, куда-то ехать в
поисках удачи?.. Неизвестно, какие причины заставили главу семейства
Брэдбери остановить свой выбор на Лос-Анджелесе, но выбор оказался на
редкость удачным. По крайней мере, с точки зрения его сына. Хотя разве мог
знать тогда Рэй Брэдбери, что проживет в городе-гиганте, нежащемся на берегу
Тихого океана, как минимум полвека!
Пока же все было в новинку, и кипучая энергия подростка, в сочетании с
поистине фантастическим любопытством, наконец-то нашла себе выход.
После сонного Уокигана - поражающий воображение улей, в котором не
прекращался шум от жужжания почти миллиона "пчел". Город, где были
библиотеки, университеты, аэродромы, цирки... вокзалы, по сравнению с
которыми уокиганский казался обыкновенным безымянным полустанком. Постоянная
толчея на улицах, сколько газет, какое изобилие в книжных магазинах, - а
сколько новых знакомых! Не говоря уж о совершенно особенном, чисто
"лос-анджелесском" чуде: надев по утрам роликовые коньки, мчаться что есть
духу в северо-западный пригород, название которого звучало для американцев
как сказка: Голливуд. И если вовремя поспеть к воротам киностудии
"Парамаунт", можно было запросто "разжиться" автографом какой-нибудь
кинознаменитости.
Два года пролетело - он даже не заметил. Помнит только, что сочинял,
сочинял, сочинял...
Свои рассказы, а их накопилось порядочно, он диктовал новой знакомой
девочке из соседнего подъезда, у которой была настоящая пишущая машинка. В
эти годы он начал даже первый роман страниц на восемьдесят, но так его
никогда и не закончил. Зато уже пробовал рассылать свои произведения по
редакциям журналов, однако пока безуспешно. И все-таки верил: пока.
Успех приходит с совершенно неожиданной стороны. При лос-анджелесской
школе, где учится наш герой, открывается драматическая студия, и
школьник-старшеклассник вдруг обнаруживает в себе талант актера (ну и,
разумеется, пишет для студии). А ко дню шестнадцатилетия, в августе 1936
года, вновь исключительно везет с подарком: в центральной газете его родного
Уокигана появляется первая публикация Рэя Брэдбери, первая, из
зафиксированных библиографами. Не научно-фантастический рассказ, а
простенькое стихотвореньице...
Это все, однако, были события второстепенные, "фон", главное же событие
этих лет жизни не заставило себя ждать. А случившись, направило жизнь Рэя
Брэдбери в русло, которое он уже никогда не покинет.
Он знакомится с миром американской научной фантастики. Не с книгами - а
с самим этим миром. И сам становится частью его.
* * *
Произошло это в 1937 году.
Много всего случилось в этот год. Рэй открывает для себя Томаса Вулфа и
покупает первую настоящую пишущую машинку за 10 долларов, сэкономленных на
школьных завтраках. Он интересуется политикой, хотя, вероятно, еще не знает,
что его набирающий известность земляк, молодой журналист и писатель, по
имени Эрнест Хемингуэй, уже шлет на родину первые военные репортажи из
пылающей Испании.
В самой Америке все тихо. Весной Рэй заканчивает предпоследний класс
школы, и вот тут сюрприз так сюрприз: "отлично" по рассказу (в этом
несомненная заслуга учительницы Джаннет Джонсон, которую он никогда не
забудет), "отлично" и по драматургии*, и даже по астрономии - но вот по
языку позорный провал. Это так же загадочно, как и легендарные тройки по
физике у Альберта Эйнштейна...
______________
* Школа была с гуманитарным уклоном, и по этим дисциплинам также
сдавались экзамены.
А в один из ранних сентябрьских дней, роясь в книжных развалах
близлежащего магазинчика, мальчик неожиданно разговорился с незнакомым
сверстником, таким же фанатиком научной фантастики. История "фэндома" (так
называют свое объединение "фэны") сохранила нам его имя: Боб Кампок. Он
знаменит единственно тем, что после разговора с ним у Рэя Брэдбери открылись
глаза.
Оказывается, он жил совсем рядом с волшебной страной Оз - и ничего не
знал! Оказывается, вот уже четыре года лос-анджелесские "фэны" регулярно
собираются в маленьком кафе "Клифтон" на одной из улочек в южной части
города, не без претензии названной Бродвей. Оказывается, они даже создали
собственную организацию - "Лос-Анджелесский Клуб Научной Фантастики" (позже
"Клуб" поменяли на "Общество"). И там спорят до хрипоты, и многие сами
пробуют писать, а есть и такие, кто успел прославиться в профессиональных
журналах! А еще там меняются книгами, устраивают совместные пикники за
городом, печатают на мимеографе собственный "клубный" журнальчик
"Воображение!"...
Господи, куда же он смотрел? И как мог упустить из виду ТАКОЕ! Получив
от своего нового знакомого адрес, 7 октября Рэй явился на очередное
заседание Клуба. И началось...
Через неделю он уже по уши в работе: пишет для клубного журнала и сам
рисует заставки. В тот год, за одну только осень, он написал двадцать
фантастических рассказов, и все они, как один, были отвергнуты редколлегией
школьного альманаха. Не беда, теперь у него есть "Воображение!" - вот где
можно развернуться по-настоящему! И действительно, первый рассказ Рэя
Брэдбери, "Дилемма Холлербокена", спустя полгода появился именно в этом
журнале.
...Сейчас американский "фэндом" относится к Брэдбери со смешанным
чувством обиды и почтения. Обиды - из-за ухода Брэдбери в большую
литературу, а ведь всякий профессионализм для истинного "фэна" - что-то
вроде измены незримому кодексу этого забавного и странного "ордена"
энтузиастов. Почтения - из-за несомненных заслуг юного Брэдбери перед
"орденом". И еще, вероятно, присутствует подсознательное чувство гордости:
великий человек, чья слава простирается далеко за границы мира научной
фантастики, а вышел, что ни говорите, из лос-анджелесского "фэндома".
Но все это позже, а пока наш герой становится "фэном".
В конце тридцатых это высокий, крепкого сложения юноша (многие даже
считают, что он занимается боксом), невероятно близорукий и постоянно
освещающий всех своей широченной улыбкой. Большим шутником слывет он среди
друзей, и его бесконечные шутки и проказы даже раздражают. Любит он
баламутить, это отмечают все: катаясь однажды на лодке по озеру
нью-йоркского Сентрал-парка, он так распелся, что пришлось вызвать
администрацию. А легендарная брэдбериевская "Похлебка Вурдалака" (интересно,
что бы это могло быть?) вызвала скандал в каком-то кафе... Кстати, поесть он
любил. Постоянные посетители небольшой сосисочной "Горячие собачки Хьюго"
могли часто видеть белобрысого долговязого парня, который одной рукой держал
раскрытый журнал научной фантастики, а другой отправлял в рот солидную
порцию сосисок, называемых в Америке "горячими собачками". А в одном из
воспоминаний о ранних годах "фэндома" натыкаемся на забавную фразу:
"...гости могли насладиться зоопарком, видом звездного неба в планетарии и
видом местного "фэна" Рэя Брэдбери, уплетающего полдюжины "горячих собачек"
за один присест".
Весной тридцать восьмого года - выпускные экзамены, сданные на
"отлично". Пришло время подумать о своем будущем. Брэдбери пока еще точно не
решил, кем станет - писателем или актером: он не расстается с книгами
Стейнбека и Хэмингуэя, в которых только что влюбился, но в то же время
постоянно пропадает с какой-нибудь театральной труппой. А пока суд да дело,
начинает зарабатывать себе на жизнь, торгуя с лотка местной газетой
"Лос-Анджелес дейли ньюс". Заработок небольшой, 10 долларов в неделю, но
зато решена проблема коммуникаций: теперь его друзья по Клубу знают, что по
утрам Брэдбери наверняка можно поймать на углу улиц Нортон и Олимпик.
Окончательный выбор между литературой и театром произойдет позже.
Вообще неизвестно, кем бы стал Рэй Брэдбери, если бы молодым актерам и
драматургам, его сверстникам, пришла в голову идея создать нечто подобное
Лос-Анджелесскому Клубу НФ... И нет сомнений в том, что на будущий
окончательный выбор в значительной мере повлияло событие, которое
всколыхнуло Америку и резко повысило акции молодой научной фантастики.
Вечером 30 октября 1938 года по радиостанции "Коламбиа Бродкастинг" был
передан сорокапятиминутный сенсационный репортаж о высадке в Нью-Джерси
кровожадных захватчиков-марсиан. Миллионы американцев поддались панике, она
не утихла, даже когда выяснилось, что это всего-навсего оригинальная
радиоинсценировка уэллсовской "Войны миров"... Молодой режиссер с точно
такой же фамилией - Орсон Уэллс* - и не подозревал, насколько глубоко в
сознание его соотечественников проникли сюжеты и идеи научной фантастики.
Как не подозревал никто до этой радиопередачи, насколько же всесильны
средства массовой информации. Уэллс-то думал, что слушатели догадаются хотя
бы бросить взгляд на раскрытый календарь: 31 октября, канун праздника
Хэллоуин, - ну кого в этот день можно всерьез напугать!
______________
* Отличались фамилии только правописанием (Wells и Welles).
Однако время научной фантастики пришло, эта литература уже доказала
свою значимость в мире, который сам становился все более и более
фантастическим.
Наступает тридцать девятый год - финишная прямая нашего путешествия.
Семя уже проросло в земле, и маленький зеленый стебелек начал свое трудное
восхождение наверх, к свету.
Год начала второй мировой войны, год бетатрона и электронного
микроскопа оказался памятным и для Рэя Брэдбери. В июне он решил, что созрел
для выпуска собственного любительского журнала. Печатался журнал (Брэдбери
назвал его "Футурия Фантазия") на мимеографе, а иллюстрации на обложке и
внутренние рисунки делал талантливый художник Ханнес Бок, с которым Брэдбери
свяжет долгая дружба. В числе авторов журнала были и новички и уже
"маститые": прислал несколько своих рассказов любитель (пока!) Роберт
Хайнлайн, в недалеком прошлом морской офицер, вышедший в отставку по
состоянию здоровья, а кроме него, один из приятелей Рэя по Клубу, уже не раз
печатавшийся. С этим красивым юношей - у него были черные вьющиеся волосы и
тонкая ниточка усов над верхней губой - Брэдбери особенно подружился в
последний год: Генри Каттнер (так звали друга) уже имел опыт литературной
деятельности и охотно помогал начинающему приятелю. Когда советом, а бывало,
что и просто переписывал рассказы молодого Брэдбери.
Летом же произошло событие, оставившее у Брэдбери ощущение приятного
шока: с помощью друга-"фэна", одолжившего ему деньги на дорогу, он посещает
Всемирную Нью-Йоркскую Ярмарку, словно специально открытую для любителей
фантастики. Чего там только не было: города будущего, выставка "Дорога
завтрашнего дня" в павильоне Форда, все стороны титанической деятельности
человека на Земле и в космосе! И самое прекрасное - это гигантская
"футурама", построенная фирмой "Дженерал Моторс". Рэй словно вглядывался в
места действия своих не написанных еще рассказов, насколько ловко и
тщательно были сработаны все эти макеты и фотографии.
Лозунгом Ярмарки было: "Я видел будущее", а ее эмблема (шар и рядом с
ним игла, устремленная в небо) словно сошла с обложки НФ журнала.
"Футуристическим" настроениям поддались и местные нью-йоркские "фэны",
решившие в субботу 4 июня созвать в своем родном городе Первый всемирный
съезд (или Конвенцию) любителей фантастики. Правда, "всемирного" сборища не
получилось, так как собралось всего 200 с лишним американцев, да и те, как
назло, перессорились, разделившись на враждующие группировки (что позволило
репортеру из "Тайм" назвать участников Конвенции "нервными и суетливыми
жучками, ползающими по страницам своих копеечных журнальчиков"). Но начало
было положено.
Такие встречи со временем станут регулярными, превратятся в непременный
атрибут американской научной фантастики, и Рэй Брэдбери не раз впоследствии
с гордостью вспомнит, что ему довелось побывать на самой-самой первой...
В Нью-Йорке же он отчетливо понял, что мир научной фантастики не
ограничивается одним только Лос-Анджелесским Обществом. Здесь жили многие из
известных писателей-фантастов, да и местные "фэны" выглядели весьма
внушительно. Но главным было другое: в Нью-Йорке располагались редакции
большинства журналов научной фантастики, а число таких уже перевалило за
десяток. Среди них - редакция самого знаменитого, который вот-вот вспыхнет
звездою первой величины, журнала "Эстаундинг".
Журнал "Эстаундинг", с 1934-го по 1971-й возглавлявшийся Джоном
Кэмпбеллом-младшим, - это еще одна легенда американской научной фантастики.
Кэмпбелла не зря называют "автором всех авторов": большинство из
представителей "золотого поколения" были его "цыплятами", и сравнение
журнала "Эстаундинг" с инкубатором вполне уместно.
Неизвестно, удалось ли Рэю Брэдбери посетить редакцию "Эстаундинг" в те
душные летние дни, но журнал он к этому времени читает постоянно и даже
подумывает о собственных предложениях Кэмпбеллу. Иначе как объяснить
скромное письмо "фэна", опубликованное в колонке "Дискуссии" апрельского
выпуска "Эстаундинг" за этот год: "Я тоже пробую писать, но пока еще как
любитель. Дайте время..." И подпись: "Рэй Брэдбери".
Дайте время... Он ждет своего часа. И верит, что этот час не за горами.
Еще целый год пройдет в событиях, людях, рассказах, написанных и
заброшенных в корзину под столом. Работает Брэдбери как заправский
профессионал: пять чистовых машинописных страниц ежедневно. А спустя семь
лет, в один прекрасный день Рэй торжественно и даже несколько театрально
сожжет около полутора тысяч страниц рукописей, написанных до того, как ему
стукнуло двадцать. Полторы тысячи страниц "дурной прозы", как он ее сам
назвал, будут трогательным актом прощания с любительством, а отблеск костра
высветит начинающему писателю его главную, пожизненную дорогу.
Этот костер был лишь жестом, попыткой к бегству - от детства, от
детских опытов и детских впечатлений. Рэю позарез хочется стать
профессиональным писателем. Побег-росток рвется из земли, но разве ему
убежать от своих корней и от земли, взрастившей его?
Однако весной сорок первого он все еще любитель, "фэн". Знакомится с
Хайнлайном, Уильямсоном и Эдмондом Гамильтоном, а чуть позже - с
профессиональным писателем Генри Хассе, благо оказались соседями. Юный автор
просит совета, участия, помощи. Переписывает свои старые рассказы,
продолжает вести "Футурию Фантазию". И конечно же, посещает все подряд
заседания Клуба.
Но все чаще им овладевает нетерпение, когда он поутру отпирает почтовый
ящик: ждет ответов из редакций журналов. Рассказы разосланы, в их числе и
"Маятник", появившийся вначале в "Футурии Фантазии", но затем по просьбе
автора перепечатанный (фактически переписанный) Генри Хассе. Брэдбери верит
в себя и твердо знает, что рано или поздно ответ придет - не возвращенная
назад рукопись, а настоящий ответ вместе с чеком.
Каждому писателю знакомо это ощущение: наступает день, час, даже
минута, когда с полной отчетливостью понимаешь, что назад дороги нет. Что с
этого момента никакие обстоятельства - ни собственная нерешительность, ни
отказы из редакций - не в состоянии изменить главное: рано или поздно, но
тебя напечатают и прочтут.
В какой-то из дней этого памятного сорок первого года Рэй Брэдбери тоже
понял. И ждал.
Лето было уже в самом разгаре, в городе стояла невыносимая жара, а
ответ все не приходил.
Ну когда же, когда?
* * *
Теперь мы знаем точно когда.
18 августа 1941 года.
И пришло время ставить точку, потому что о том, что случилось дальше,
надо рассказывать совсем по-другому. Молодой зеленый побег показался из
земли - робкий побег, даже и не заметишь, но если обладать особым зрением, и
в крохотном ростке можно разглядеть прекрасный облик будущего дерева.
Этот рассказ о детских годах Брэдбери мне очень хотелось кончить
одной-единственной фразой, которая вертелась в голове с самого начала
работы:
"В этот день, 18 августа 1941 года, он стал писателем".
Потом пришли сомнения: всего лишь первая публикация - не рановато ли
называть писателем? Но стоило заглянуть еще раз в библиографии и
справочники, как сомнения исчезли.
За 1941 год Рэй Брэдбери написал 52 рассказа, по рассказу в неделю.
Многие потом были опубликованы.
И тогда пальцы уверенно отстучали на клавишах машинки:
В ЭТОТ ГОД ОН СТАЛ ПИСАТЕЛЕМ.