Щелоков Александр / книги / Зона зла

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 12873
Автор: Щелоков Александр
Наименование: Зона зла


АЛЕКСАНДР ЩЕЛОКОВ


                                  ЗОНА ЗЛА

                               Серия "Спецназ"


   УДК 882
   ББК 84 (2Рос-Рус) 6-4
   Щ46

   Разработка серийного оформления художника А. Саукова и К. Волкова
   Серия основана в 1996 году

   Щелоков А. А.

   Щ 46 Зона зла: Роман. - М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1997.
   - 512 с. (Серия "Спецназ").

   ISBN 5-04-000032-4


   УДК 882
   ББК 84(2Рос-Рус)б-4

   c Щелоков А. А., 1997 г.

   О Оформление. ЗАО "Издательство "ЭКСМО Пресс", 1997 г.




   Ночь окутала землю тяжелой непроницаемой теменью. На небе, затянутом
низкими тучами, - ни луны, ни звезд.
   Темнота. Тишина.
   И вдруг мир будто обрушился. Оранжевое пламя мощного взрыва вырвалось
из мрака, разорвало его, высветило зубчатую линию горных хребтов.
Тревожные сполохи заметались, замельтешили по подбрюшиям серых косматых
туч.
   Тяжелый гул заставил дрогнуть горы. Ломая и круша тишину, прокатился
над землей.
   Мир спал. Война разбудила его.
   Война злее и сильнее мира.
   Не мир, а война - в жизни людей самая главная и самая страшная пьеса, в
которой все мы участвуем в качестве действующих лиц и исполнителей, еще
чаще как зрители - заинтересованные либо сторонние. Таково условие
системы, называемой нами цивилизацией.


                             Действующие лица

   Если отбросить все несущественное, случавшееся в жизни каждого
человека, то в нашей памяти останутся только отношения между мужчиной и
женщиной и события войны, которая нас опалила.


   Юз Гуруш,
   турецкий мыслитель
   XII века


   Алексей ЛУКИН.
   Подполковник. Морская пехота.
   Советский Военно-Морской Флот

   Залив Радужный походил на язык, глубоко врезавшийся в сушу. Со стороны
моря, сужая в него проход, тянулась широкая песчаная коса. Свободное
пространство воды и фарватер внутри залива, занимаемые военно-морской
базой, прикрывали боны и противолодочные сети. С запада над бухтой
нависали склоны крутых сопок. Восточный берег был более пологим.
Прибрежная полоса здесь оказалась широкой, и потому именно на этой стороне
построили пирсы, возвели здание штаба военно-морской базы, а чуть дальше,
вдоль пологого распадка, разместили дома офицеров и казармы.
   Боевые пловцы специального диверсионного подразделения флота хорошо
знали район, и потому объяснять его особенности подчиненным подполковник
Лукин не считал нужным. Он лишь провел указкой по карте-схеме в месте, где
обозначались пирсы, и сообщил:
   - На базе отстаиваются четыре корабля.
   Крейсер "Орлов", два эсминца и плавбаза "Железняков". Три единицы,
выведенные из строя, - и наша задача на учениях выполнена.
   Пловцы молчали. Им никогда не ставили легких задач, но эта выглядела
почти невыполнимой.
   Залив вдавался в сушу на двадцать километров. Пирсы находились на
расстоянии шестнадцати километров от горла. Все знали, что в последнее
время командующий флотом снял с командиров военно-морских баз, подчиненных
ему, стружку за ослабление бдительности в охране водного района. В
разгромном приказе особо подчеркивалось слабое умение личного состава
флота противостоять действиям боевых пловцов.
   Стращая командиров, адмирал Рогов грозил: "Не наведете порядка на своих
участках, заранее прощайтесь с должностями".
   Угроза была не шуточной. Во времена, когда шло усиленное и бездумное
сокращение вооружейных сил, адмиралы и офицеры понимали: исполнить угрозу
командующему совсем не трудно. Поэтому силы ОВРА - службы охраны водного
района - свирепствовали. Командир базы Радужная день и ночь до пота и
изнеможения гонял водолазов ПДСС - противодиверсионных сил и средств,
добиваясь от них четкого взаимодействия и высокой боевой готовности.
Акваторию залива и прибрежную полосу патрулировали катера, вертолеты,
пешие дозорные группы. На высотках у входа в губу были оборудованы посты,
обеспеченные оперативной связью, приборами ночного и дневого наблюдения.
На рейде перед заливом в любую погоду торчал СКР - сторожевой корабль,
который вел гидроакустическое и радиолокационное наблюдение за акваторией.
   По ночам вдоль берега и по водной глади, разрубая темень, шарили
ослепительно-яркие лучи прожекторов.
   В предстоявшем деле не было ничего неожиданного, тем не менее оно
показалось Лукину странным. Обычно такого рода задачи ему назначали либо
начальник разведки, либо начальник штаба флота. В этот раз операцию
поручил провести лично командующий флотом адмирал Рогов, ко всему
предупредив, что о выходе отряда в море ни в штабе, ни в разведке знать не
должны.
   Объяснение такой таинственности могло быть одно: флотские диверсанты
предназначены для проведения тайных операций в условиях войны и потому
именно в это время бывают нужны всему флоту. В мирные дни спецназовцы
работают только на флотское начальство.
   Они в коде своих операций вскрывают недостатки в организации охраны и
обороны кораблей и военно-морских баз. А кому из начальников хочется,
чтобы высшее руководство знало об их упущениях и слабостях? И получалось,
что если командующий флотом заинтересован в абсолютной секретности
поручения, значит, он предполагает возможность утечки информации на уровне
высшего эшелона.
   Ведь бывают случаи, когда и начальник штаба и начальник разведки не
заинтересованы в том, чтобы внезапная проверка обнаружила недоработки в
подчиненных им звеньях.
   Именно об этом несколько лет назад, когда адмирал Рогов - в то время
еще вице-адмирал - принимал флот, Лукин сам же и предупреждал его.
Поскольку разговор был важным, Лукин хорошо его запомнил. Он начал просьбу
со слов:
   - Товарищ командующий...
   Если следовать уставу, при личном обращении Лукин должен был назвать
Рогова "вицеадмиралом". Но он уже знал об опасностях уставного титулования
высоких начальников.
   Лукин еще был майором и служил в воздушно-десантных войсках, когда стал
очевидцем такого случая. В дивизию приехал командующий войсками военного
округа генерал- полковник Семенов. Он шел по плацу в окружении
многочисленной свиты, состоявшей сплошь из генералов и полковников.
Командир десантной дивизии полковник Игнатьев эдаким лихим армейским
чертом подскочил к нему с рапортом:
   - Товарищ генерал-полковник!..
   Было видно, как на лицо командующего набежала тень неудовольствия. И
сразу вся свита свистящим шепотом (вроде бы так, чтобы высокий чин не
услыхал, но в то же время, чтобы он обязательно услышал) начала
подсказывать: "Товарищ командующий..." И полковник тут же исправился.
   Позже Лукин выяснил: генерал-полковник Семенов считал, что его не
звание, а именно должность возвышает над всем остальным генералитетом.
Мол, даже генерал-полковников в его подчинении несколько, а командующий
войсками только он один. И потому к нему требовалось обращаться с формулой
титулования, которая не предусмотрена уставом.
   Адмирал Рогов - носитель элитной флотской культуры и мысли - также не
был чужд человеческим слабостям. Он читал в подлиннике Хемингуэя, мог
немало рассказать о демократии, но не был против, если бы в армии и на
флоте ввели титулование "ваше высокопревосходительство". А почему нет?
Демократия демократией, а власть - это власть. Разве не так?
   - Товарищ командующий, - сказал тогда Лукин. - Позвольте моему
подразделению постоянно сохранять позывной "Барракуда".
   - Есть правила радиообмена и кодирования передач...
   Командующий не стеснялся повторять прописные истины, когда дело
касалось подчиненный. Если положено всем менять позывные в определенное
время в установленном порядке, значит, так и надо делать.
   - Так точно, но не все в этих правилах разумно. Во всяком случае, на
мирное время.
   - Критикуешь?
   Вопрос хитрый, с подтекстом. Любой ответ на него позволял адмиралу
повернуть разговор так и сяк - хоть поддержать просьбу, хоть объявить
выговор за самовольство в суждениях, чтобы пресечь неразумную инициативу и
поддержать порядок.
   - Нет, рассуждаю.
   - И до чего дорассуждался?
   - До того, товарищ командующий, что супостат давно и прекрасно знает о
том, кто располагается на озере Голубень. Из космоса нас уже не раз
фотографировали и снимочки расшифровали. Разве не так?
   Адмирал промолчал. То, о чем Лукин справедливо догадывался, он знал
прекрасно, но не в его правилах было подтверждать догадки подчиненных,
пусть самые разумные. Иначе каждый подполковник или капитан-лейтенант
начнут ощущать себя слишком умными, что в принципе недопустимо в условиях
единоначалия и подчиненности.
   - Думаю, товарищ командующий, хорошо известно и то, чей позывной
"Барракуда". Сегодня радиопеленгация позволяет точечно определять, откуда
идет сигнал. Так что назови наше подразделение хоть "Пескарем", хоть
"Креветкой", передачи будут идти с берега озера Голубень. Зато, если на
месте дислокации всегда будет работать рация с позывным "Барракуда", а
отряд уйдет в рейд с позывным "Трепанг", не сразу выяснят, кто есть кто.
Это и будет маскировкой не по форме, а по существу.
   - А что, Лукин, в твоем рассуждении чтото есть.
   "Добро" на сохранение постоянного позывного командир отряда боевых
пловцов тогда получил, и эта стабильность "Барракуды" сбивала с толку
многих, кого беспокоила возможность появления в их расположении
диверсантов.
   Когда Рогов назвал цель - военно-морскую базу Радужная, Лукин позволил
себе высказать удивление:
   - Мы их щупали две недели назад. Там были сплошные дыры.
   Рогов снисходительно улыбнулся.
   - По результатам твоего рейда я отдал приказ. Отвел неделю на
устранение прорех.
   Они думают, что так быстро я их во второй раз поверять не стану. Понял?
   - Так точно.
   - Выйдешь завтра в ночь. И никому никакой информации. О деле знаем
только я и ты.
   В море группа Лукина вышла с наступлением темноты на каботажном
транспорте "Сучан".
   Суденышко лениво шлепало заданным курсом, ничем не привлекая к себе
внимания.
   Диверсанты разложили на палубе оболочки двух надувных лодок -
"стрижей". Один из пловцов прикатил стальной баллон, похожий на
артиллерийский снаряд крупного калибра, и начаЙ[ надувать секции воздухом.
Силу надува он контролировал по манометру и проверял кулаком. Правильно
надутая секция была упругой и под ударами глухо звенела.
   Закончив с одной лодкой, боец занялся второй. А в первую, готовую к
спуску, команда начала загружать поклажу.
   Имущество диверсантов - боеприпасы, сигнальные средства, макеты
магнитных мин, аппаратура связи, продукты - было уложено в прорезиненные
торбы, которые каждому суждено тащить на себе.
   Хотя диверсанты брали с собой запасы по минимуму, барахла набралось
достаточно.
   Даже при желании облегчить груз и оставить за бортом хотя бы пять
килограммов, сделать это было невозможно. Предварительный отбор вещей
осуществлялся с крайней жесткостью.
   Полезность каждого предмета обсуждалась и выверялась. Сами предметы
обязательно взвешивались.
   Лукин, полностью доверявший своим подчиненным, все же сам проверил
качество погрузки. Она оказалась выше похвал. Все было размещено по своим
местам и хорошо принайтовлено. Сказались утомительные тренировки, в ходе
которых Лукин заставлял взрослых суровых мужчин раз за разом разбирать и
собирать укладки, складывать и крепить их в нужных местах. Каждая вещь
лежала так, чтобы при необходимости ее можно было достать и использовать
без трудностей.
   По сигналу Лукина транспорт лег в дрейф.
   С подветренного борта поворотная шлюпбалка вывалила первого "стрижа" за
борт. Заработала лебедка, опуская утлое суденышко на воду. Волной "стрижа"
припечатало к судну, и он, скрипя транцами, закачался на волнах.
   По двум нейлоновым линям два десантника скользнули вниз.Обосновавшись
на "стриже", они принайтовились и приняли весь остальной груз.
   Лукин подал команду, и экипаж первого спущенного на воду "стрижа" - в
боевом ордере он должен был быть вторым - опустился по канату на свои
места.
   Столь же аккуратно и быстро оказался на волне и другой "стриж" -
флагман боевого порядка. Последним на него спустился командир.
   Заработали двигатели, и лодки отвалили от транспорта.
   "Сучан" тут же пришел в движение и, резко сменив курс, стал уходить
мористее. Кильватерная волна качнула "стрижи". Они остались одни среди
темени и волн. Ходовыми огнями лодки себя не обозначали, хотя находились
на судоходном фарватере.
   Лукин определился по сторонам света, взял пеленг на маяк,
располагавшийся на мысе Рогатый у входа в бухту военно-морской базы
Радужная.
   Двигатели, выведенные на полный газ, взревели, и "стрижи" в строю
левого пеленга рванулись к цели.
   Они шли быстрее, чем рассчитывал Лукин.
   Ветер дул бакштаг с правого борта, придавая лодкам дополнительную
скорость, но в то же время сносил их мористее. Это мало беспокоило Лукина.
Хуже, когда начинается отставание от графика.
   Два раза на пути к цели "стрижам" приходилось сбрасывать ход до самого
малого. В первый раз, когда слева по борту, обозначенный ходовыми огнями,
величаво проследовал океанский сухогруз.
   Лодки, потерявшие ход, словно осели. Накатывавшиеся волны, а также
полная тьма надежно укрывали их от обнаружения. Сейчас, если за акваторией
ведет наблюдение радар, его внимание на какое-то время на себя отвлечет
сухогруз. Крупная отметка цели на экране перекроет все остальное, что
находится на ее фоне.
   Во второй раз "стрижи" легли в дрейф, когда мимо прошел сторожевик
охраны водного района. Он двигался вдоль береговой полосы, обшаривая ее
прожектором. Видимо, командир корабля считал, что любые диверсанты в
бурную погоду и темной ночью предпочтут идти под прикрытием береговой
кромки.
   Только один раз луч прожектора мазнул по открытому морю, и всем, кто
сидел в лодках, показалось, что свет задержался на месте. Но опасность
пронесло. В этот момент "стрижи"
   покатились с гребня волны в глубокий провал и исчезли из поля зрения
прожектористов.
   Сторожевик, помахивая лучом, продолжал двигаться на восток, пока не
исчез из виду.
   Группа шла к цели в режиме радиомолчания, настроив рации на прием.
Позывной командирского "стрижа" - "Абгалдырь", второго - "Бурундук".
Несмотря на то что первое слово на слух неискушенного в морских делах
человека звучит как абракадабра, а второе воспринимается названием лесного
зверька, оба позывных на самом деле обозначали сугубо морские вещи.
Абгалдырь - крюк на коротком отрезке троса. Им растаскивают якорные и
такелажные цепи при работе с ними. Бурундук - снасть бегучего такелажа.
   Уже на подходе к месту предполагаемой высадки заработала рация. С
командного пункта отряда сообщали:
   - "Абгалдырь", ваш заказ на горючее подтверждаем. Дизельное топливо -
три тонны.
   Керосин - одна тонна. Загрузка по прибытии.
   По коду, принятому на период операции, под керосином значился крейсер.
Одна тонна - он в гавани один. Дизельное топливо - эсминцы. Три тонны - на
базе у пирсов их три.
   Сообщение продублировали три раза, зная, что подтверждения о получении
радиограммы не последует.
   У песчаной косы лодки сбросили ход до самого малого. За кормой еле
слышно булькали подводные выхлопы двигателей. Теперь стали слышны глухие
удары волн. Они били в округлые скулы лодок, и дутая внутренность
отзывалась тяжелыми вздохами.
   - Головы! - гаркнул Лукин, приказывая людям пригнуться.
   Над ними, слепя глаза, полоснул и тут же унесся в сторону луч
прожектора. Лукин стиснул зубы. Он понимал - охранение бдело, и если их
обнаружат - это не случайность, а результат старания и упорства
подразделений ОВРА. Но понимание возможной беды нисколько не смягчило бы
терзаний самолюбия.
   Словно угадывая мысли командира, мичман Веркин прошипел со злостью:
   - По мне лучше, если бы все тут спали.
   Веркин ругнулся и сплюнул. Пожелание всем показалось настолько диким,
что вызвало тихий смех.
   - Сеня, можешь радоваться. На той стороне не спит хрен знает сколько
людей, потому что знают - Веркин может бродить где-то рядом.
   Эта мысль, простая и в то же время очень точная, позволила каждому
пловцу еще раз ощутить свою значимость в большой игре, в которую вовлечены
тысячи людей. Это не шахматы, когда двое играют, а остальные смотрят,
наблюдая за их ходами. Здесь играла масса людей, каждый из которых знал
свои клетки и делал ходы.
   Волна плеснула в лицо Лукину. Он облизал посолоневшие губы. Лодка
проходила самое опасное место, и отвлекаться не позволяла обстановка.
   Махнув лезвием луча над темной волной, снова пронесся меч прожектора.
Но теперь он работал против тех, кто охранял акваторию.
   Наблюдатели, находившиеся на сторожевом посту и следившие за морем, на
некоторое время теряли остроту зрения. Этих мгновений было достаточно,
чтобы вытащить на косу "стрижей" и залечь. Тогда причин опасаться
светового луча оставалось совсем немого. Песчаный гребень закрывал узкую
полоску, обращенную к морю, образуя густую тень над мертвым пространством.
   Днище лодки коснулось отмели, заскрипело.
   - Мордобои, вперед!
   Лукин первым выпрыгнул за борт. За ним соскочили в воду его люди. Пять
пар крепких рук, упираясь в тугую резину, поволокли лодку к берегу.
   Теперь волнение, гнавшее по поверхности моря пенные буруны и помогавшее
диверсантам скрывать след, работало против них. Сильный накат с тупой
яростью ударял в спины, валил с ног. Откатываясь, волна оттаскивала лодку
в море, старалась развернуть суденышко боком.
   Рядом, толкая второго "стрижа", надрывалась вторая группа.
   Работали молча. Они, знавшие немало соленых слов, не произносили их
вслух.
   Когда "стрижи" оказались на песке, пловцы повалились на него.
   - Ну что, мордобои, начнем?
   - Поехали...
   Слово "мордобои" в лексиконе группы Лукина появилось неожиданно, но
сразу привилось и получило права гражданства.
   Однажды на тренировочную базу группы боевых пловцов приехал
представитель генерального штаба, лощеный и явно нравившийся самому себе
капитан первого ранга. Глянув на Лукина сверху вниз - приезжий на две
головы оказался выше майора и чином и ростом, - он плотоядно облизал губы
и потер руки.
   - Ну, майор, показывай своих тюленей.
   Лукин неожиданно для всех присутствовавших окрысился:
   - Вам бы на Северную Землю махнуть. Там они на льдинах обитают. А у нас
эти звери не водятся.
   - Шутите?! - Каперанг закипел начальственным неправедным гневом.
   Лукин сразу прикинулся миролюбивым и покладистым:
   - Это почему? Вы о тюленях спрашивали.
   - А ты не понял?
   Начальство всякий раз, когда сердится, старается "тыкнуть"
нижестоящего: чтобы больнее было.
   Лукин прекрасно знал, о чем говорил приезжий гость. Боевых пловцов в
разных странах именуют по-разному. Иногда "фрогменами" - людьми-лягушками.
Чаще "тюленями".
   Именно так называют своих спецназовцев в военно-морских силах США.
Здесь слово "seal" - "тюлень", - включает в себя буквы трех других
понятий: "sea" - море, "air" - воздух и "land" - земля. Таким образом,
"тюлень" в американском восприятии - это боец, который одинаково успешно
решает задачи в море, в воздухе и на земле. Кое-кто, подпадая под влияние
зарубежных эталонов (особенно этим грешат журналисты), переносит чужое
название на боевых пловцов Российского флота. Лукин смириться с тем, чтобы
так именовали ребят его отряда, никогда не мог. Мешало не столько
импортное происхождение слова, сколько зрительное представление, которое
оно вызывало. Слишком часто за время службы на Севере Лукин видел морды
моржей и тюленей, выглядывавших из воды - морды то глупые, то смешные,
иногда испуганные и злые. И потому он не мог принять, чтобы его самого и
товарищей, отважных, упорных и стойких бойцов, кто-то низводил до разряда
животных. Тем более в русском слове "тюлень" нет ни одного звука,
связанного с обозначением трех стихий - воды, воздуха и земли, зато такое
определение рисует в воображении образ лежебоки, пассивного, толстошкурого.
   Однажды на вечеринке в офицерской компании кто-то, увидев вошедшего в
комнату Лукина, весело бросил:
   - О, наши тюлени прибыли!
   Лукин надвинулся на весельчака, расправил плечи. Посмотрел в глаза со
свирепой выразительностью.
   - Запомни, капитан-лейтенант, мы не тюлени, мы - мордобойцы.
   Ощдриподнял большой крепкий кулак с роговыми мозолями на наружных
сторонах костяшек и показал шутнику.
   Кто-то из старших офицеров, стараясь предотвратить конфликт, громко
предупредил:
   - Но-но, Лукин! Не хулигань. Мордобоя не будет.
   - А мордобои останутся. - Лукин произнес это, уже остывая. Заметив, что
его слушают внимательно, пояснил: - Морские добровольные бойцы - мордобои.
Это мы.
   Слово, рожденное экспромтом, привилось и понравилось...
   Коса, по прикидкам Лукина, должна была быть шириной не более пятидесяти
метров, но она оказалась значительно шире. У кромки прибоя песок на
несколько метров замусорил плавник - обломки шлюпок, облизанные водой до
блеска коряги, бревна, куски пенопласта. Тянуть через эти завалы лодки
было опасно. Чтобы не повредить "стрижей", пришлось расчищать в завалах
проход. Работу проделали лежа, ползая по песку. Подниматься и вставать в
рост никто бы себе не позволил. Прожектор с восточного поста наблюдения
вспыхивал, шарил над заливом и гас без какой-либо закономерности во
временных интервалах. Командир поста организовал службу на совесть, и
трудно сказать, чем бы окончилась операция, не помоги диверсантам дождь.
   Нежданно набежавшие тучи разразились нудной моросью. Она затянула море
и сушу кисейным занавесом. Поверхность воды начала куриться парком.
Видимость резко упала.
   - Быстрее! - Лукин поторапливал людей.
   Лодки перетаскивали через косу волоком на брезентовых полотнищах.
   Когда оба суденышка попали в воду залива, диверсантам пришлось
вернуться к проходам, которые они сами только что проделывали в завалах
плавника. Теперь бойцы устраняли собственные следы. Коряги и бревна,
обломки досок в беспорядке легли на песок. Следы волочения груза тщательно
затирали, не надеясь, что дождь их замоет.
   Уходя с косы, пловцы выбрали из мусора три круглых стеклянных поплавка
от рыбацкого невода и бросили в лодки.
   Скрытые густой сеткой дождя, "стрижи"
   качались на волнах залива. На фоне скал западного берега бухты угадать
их силуэты стало почти невозможно. Лодки шли на подводном выхлопе,
двигаясь почти ощупью. Винты плюхали в воде на самом малом газе. Лукин не
хотел оставлять следов, излишне пеня воду. Ко всему, заметить быстро
движущийся предмет ночью легче, нежели малоподвижный. Все это, конечно,
задерживало группу, но для диверсантов теперь было важнее пройти в глубину
залива как можно незаметней и тише. Местами они настолько приближались к
берегу, что борта "стрижей" задевали за скалы и противно поскрипывали.
   Спасало то, что прожектора в этом месте не шарили. Вполне естественно:
хозяева всегда укрепляют двери, главное внимание обращая на запоры и
сигнализацию. И часто наивно удивляются, когда взломщики попадают в
квартиры седьмых или восьмых этажей через окна. Нормальному человеку
кажется, что такое невозможно...
   Выйдя из зоны рассеянного света, падавшего со стороны пирсов, "стрижи"
пошли дальше совсем не таясь. Двигатели заработали на полную мощность.
Появление моторок в этих местах давно никого не удивляло и не вызывало у
охраны опасений. Местные рыбаки облюбовали и освоили западную сторону
бухты для своих забав. А для того чтобы попасть на место рыбалки к
утренней зорьке, они уходили в море затемно, с вечера. Моторки здесь
трещали так часто, что к ним привыкли и попросту не обращали внимания на
плававших у скал. Да и кто мог поверить, что диверсанты, тайком проникшие
в бухту, будут расхаживать по ней без маскировки и предосторожностей?
   В предрассветных сумерках "стрижи" без препятствий подошли к "черной
щели". Здесь монолит высоких скал разрывала широкая трещина. Она
образовывала желоб, который от уреза воды наклонно поднимался к плато,
нависавшему над бухтой. Обычно в этом месте вверх мало кто лазил. Подъем
был достаточно крутым, и сорвавшийся при падении рисковал намять себе
бока. Однако смельчаки, любившие рискнуть ради собственного интереса и
самоутверждения, успешно проходили щель от воды до плато и потом
рассказывали приятелям подробности восхождения. Но во всех случаях
подобные "подвиги" совершались днем и в сухую погоду.
   Задача, которую Лукин поставил перед своим отрядом, была куда сложнее -
над миром царила ночь, а скалы поливались дождем.
   Подъем на кручу прошел успешно. Им повезло, что в это время в заливе не
оказалось рыбаков. А то, чего Лукин боялся, сработало в пользу пловцов.
Вверх по мокрым камням упаковки с имуществом скользили почти без
сопротивления, хотя поработать всем пришлось изрядно.
   Через час груз, а за ним лодки были подняты на гору.
   Дождь вскоре окончился, и небо посветлело. С высоты была прекрасно
видна восточная сторона залива. Там ничто не выдавало тревоги: служба
текла спокойно, в рамках уставного порядка и распорядка дня.
   Место, избранное для того, чтобы переждать светлое время, Лукин выбрал
с большим знанием дела.
   Пешие дозоры, патрулировавшие западное побережье, в эти глухие места не
заходили.
   Они тщательно прочесывали береговую полосу вблизи горла залива, потом
возвращались к домику, где размещался караул, хранились бакены и другое
гидрографическое оборудование.
   Совсем немного времени у группы ушло на то, чтобы рассредоточить
имущество и замаскировать позицию. Они затянули лодки с оружием и
боеприпасами грязно-бурыми маскировочными сетями. С воздуха, даже пролетая
на минимальной высоте, самый внимательный набюдатель не смог бы обнаружить
ничего, кроме валунов, которых здесь было рассыпано немереное количество.
   Группа быстро оборудовала укрытия среди камней, чтобы они не только
маскировали бойцов, но и служили огневыми точками на случай, если придется
вступить в бой с силами охранения. Только после этого люди смогли
расслабиться. Весь следующий день пловцам предстояло провести на камнях.
Они всухомятку перекусили и устроились на отдых.
   Лукин проснулся от холода. Открыл глаза.
   Было светло. Над морем, надрывно крича, носились чайки. С дальних сопок
тянул легкий бриз. Мелкая рябь пробегала по маслянистой глади залива.
   Тело от лежания на одном боку онемело.
   В левой ноге раздражающе шевелились мурашки. Лукин лег на спину и
сделал несколько движений на растяжку. Они помогли разогнать кровь. Не
поднимаясь, перевернулся на живот и прислушался.
   С юга доносился рокот судового двигателя.
   Низко над головой плыли редкие холодные тучи.
   Лукин подполз к гребню горушки, укрывавшей группу от наблюдения со
стороны моря. Приподнял голову.
   Ширина залива в месте, где они залегли, не превышала трехсот метров.
Держась фарватера, вдоль берега шел небольшой военный катер. Он совершал
плановый обход бухты.
   Как при всяком регулярно повторяющемся действии, оно быстро становится
рутинным.
   Команда действовала чисто формально, по привычке. Катер дошел до устья
речушки, впадавшей в бухту с угрюмых сопок, описал циркуляцию и спокойно
направился к пирсу.
   Лукин вернулся к группе. Теперь со стороны залива им ничто не угрожало,
кроме вертолетов. Но эти "стрекозы" своим шумом предупреждали диверсантов
об опасности задолго до появления над их позицией.
   Время до наступления сумерек группа провела, наблюдая за кораблями,
стоявшими у пирсов.
   С берега на фоне чистого неба были хорошо видны их темные резные
силуэты.
   Высоко вверх вознес надстройки элегантный морской красавец крейсер
"Орлов". Последний из крейсеров серии "Киров", он был построен на
Балтийском заводе в Ленинграде и достался в наследство от Советского Союза
ельцинской России. Стране, обобранной и обворованной правителями, строить
такие корабли оказалось уже больше не под силу.
   Стальная махина полным водоизмещением в двадцать восемь тысяч тонн,
длиной без малого в четверть километра (два с половиной футбольных поля!),
с носом, плавным изгибом скошенным внутрь, хищно устремленным вперед,
корабль уходил в воду на глубину трехэтажного дома - на девять метров.
   Два ядерных реактора, две паровые турбины, слоткную электронную технику
и оружие обслуживали девятьсот человек экипажа.
   Двадцать баллистических ракет с ядерными боеголовками, размещенных на
борту, таили в себе угрозу не только в случае их пуска по целям, но и при
попадании чужой ракеты в корабль.
   В вооружение крейсера входил зенитно-ракетный комплекс с двенадцатью
пусковыми установками. Его ракеты могли перехватывать воздушные цели на
дальности до восьмидесяти километров и на высотах до двадцати семи тысяч
метров. Восемь тридцатимиллиметровых пушек были способны выпускать до трех
тысяч снарядов в минуту.
   Торпеды с дальностью действия до двадцати километров, глубинные бомбы и
три вертолета К-27 представляли средства противолодочной обороны.
   Свиту флагмана составляли три эсминца.
   Два морских щеголя "Лихой" и "Блестящий"
   класса "Современный" водоизмещением по шесть тысяч тонн с экипажами по
триста двадцать человек и восьмью баллистическими ракетами на борту, а
также "Величавый" водоизмещением в три тысячи тонн, быстроходный и
маневренный.
   Не один раз Лукин видел, как эта эскадра выходила в море. Распушив
форштевнем пенные буруны, "Орлов" - краса и гордость флота - во главе
боевого ордера устремлялся вперед, ведя за собой других. И всякий раз
Лукин испытывал гордость и восхищение. Ему нравились корабли - чудо
боевого судостроения. Он ощущал волнение, когда под его ногами от мощи
турбин дрожала стальная палуба, а корабль, ломая волну, неудержимо рвался
вперед.
   Лукин не испытывал злорадства, если его диверсанты в очередной раз
прорывались через сторожевые заслоны и переигрывали моряков. Он
чувствовал, что свои удары боевые пловцы наносят кораблям ниже пояса. Вся
боевая их мощь - ракеты, орудия, торпеды, глубинные бомбы - не в состоянии
противостоять людям, которые сделали тайные операции своим ремеслом. И в
то же время долг офицера, каким его понимал Лукин, не позволял ему играть
в поддавки и отказываться от достижения успеха в боевой работе.
   К вечеру наблюдатели заметили на пирсах непонятную суету. Вскоре стало
ясно, что это водолазы противодиверсионной службы проводили осмотр
акватории и подводной части кораблей. На это у них ушло не менее часа.
   Потом все успокоилось, вернулось к прежнему ритму.
   Свой отряд еще до выхода в море Лукин разделил на пять групп по два
человека. Два пловца оставались при лодках, шестеро атаковали эсминцы,
Лукин и Веркин брали на себя атомный ракетный крейсер "Орлов".
   Едва окончательно стемнело и на небе, с которого ушли все тучи,
появились звезды, диверсанты спустили "стрижей" на воду. Дул ветер. По
гребням волн бежали белые барашки. ВозАх заполняла густая промозглая
сырость. Но что для успеха диверсантов может быть лучше такой погоды?
   На малом ходу "стрижи" вышли на середину бухты. Здесь пловцы спустились
в воду.
   Двинулись к пирсам не погружаясь. Волны и ночь хорошо маскировали
диверсантов. Двое из них толкали перед собой стеклянные поплавки,
подобранные на песчаной косе...
   Вахта на крейсере "Орлов" бдела. Еще недавно боевые пловцы совершили
успешный рейд в базу, и впечатления о вздрючке, полученной личным составом
от комадующего флотом, еще не улеглись.
   Наблюдатели внимательно следили за морем.
   - Товарищ капитан-лейтенант! - Голос вахтенного матроса прозвучал
встревоженно. - Слева по борту человек!
   Матрос мог поклясться, что видел, как метрах в ста от борта крейсера из
воды вынырнула голова аквалангиста в маске, затем появилась его рука, и
тут же очередная волна скрыла пловца. Только на сетчатке глаза все еще
сохранялся образ увиденного.
   - Где ты его увидел, Шахмаев?
   Капитан-лейтенант Кукин, услышав доклад, не встревожился. Подобные
сообщения его давно не волновали. Кукин и сам, когда был курсантом, не раз
поддавался игре воображения. Однажды в период стажировки на Черном море, в
шторм, на траверзе Батуми он заметил в воде человека, который боролся с
тяжелыми волнами и периодически вскидывал руку, чтобы привлечь к себе
внимание моряков. "Человек за бортом!" - не своим голосом заорал Кукин.
Мичман Тараненко, стоявший рядом, взглянул в указанном направлении в
бинокль. Повернулся к Кукину и протянул оптику:
   - Подывись, курсант.
   В бинокль было видно, что волны несли по ветру большое дерево. Оно
ворочалось на плаву, и наверх из-под воды иногда выглядывал сук, похожий
на руку, которая взывала о помощи.
   Однако сообщение матроса Шахмаева капитан-лейтенант без внимания не
оставил.
   Спокойно подняв бинокль, он взглянул в указанном направлении. Кукин был
прав: волны спокойно покачивали на гребнях круглые поплавки, оторвавшиеся
от рыбацкого невода.
   Да и откуда здесь, в восьми милях от горла залива, могли оказаться люди?
   - Молодец, Шахмаев, - похвалил капитан-лейтенант матроса, - хорошо
смотришь.
   Продолжай.
   На крейсере не дремали.
   В полночь вспыхнули палубные прожекторы. Над кораблем повисло
голубоватое сияние, освещавшее вертолет, готовый к взлету. Лениво
шевельнулись лопоухие крылья несущего винта. Они медленно провернулись,
набирая скорость, и стали со свистом резать воздух.
   Маленький палубный винтокрыл взмыл в воздух, Укрутом вираже отвалил
влево и понесся над бухтой, освещая носовой фарой волнующуюся воду.
   Палубные прожекторы, проводив вертолет, погасли. Темнота от этого сразу
сделалась непроглядной. Лишь вдалеке отсвечивала фара быстро улетавшего
вертолета и моргали его красные аэронавигационные огни.
   Волны убаюкивающе плескались о борт.
   Бежали на часах в рубке цифры секунд, обещая вахте скорую смену.
   В это время пловцы были у главной цели, ради достижения которой уже
вторые сутки изматывали нервы и силы.
   Лукин и Веркин плыли один за другим. Упругая вода сжимала тела со всех
сторон. Даже сквозь гидрокостюмы чувствовался холод глубины.
   Лукин не любил ночных погружений у бортов кораблей. Но это было его
работой, и он старательно ее выполнял, как человек, который по нужде
обязан принимать касторку, хотя в душе считает ее порядочной гадостью.
   Причина такой нелюбви была многослойной.
   Лукину не один раз приходилось спускаться к лежавшим на дне кораблям.
Сам вид погибшего судна вызывал у него неприятное ощущение свидания со
смертью. И сейчас, двигаясь вдоль борта крейсера, касаясь рукой холодной
осклизлой поверхности, он испытывал не лучшие чувства. Темнота, ощущение
собственной ничтожности перед глухой стальной стеной, которой, казалось,
нет ни конца ни края, действовали на психику угнетающе.
   Осторожно скользя рукой по металлу, Лукин двигался к корме гиганта,
стремясь побыстрее достичь зоны гребных винтов.
   Два гигантских четырехлопастных пропеллера были тем нервным узлом,
вывод которого из строя позволял лишить корабль способности двигаться и
делал его легкой добычей для высокоточных крылатых ракет.
   Имитаторы мощных магнитных мин надежно прилипли к хвостовикам гребных
валов.
   Если взрыв в боевых условиях не разорвет, а только деформирует металл,
то и тогда можно считать, что диверсанты выполнили задачу сполна.
   Столь же спокойно, как и при подходе к кораблю, пловцы двинулись в
обратный путь.
   Час спустя вся команда вернулась к "стрижам".
   Первую часть операции - минирование боевых кораблей у пирсов, - группа
выполнила. Оставалось немногое - заложить заряд на трассе силового кабеля,
проложенного от электростанции к пункту управления и штабу базы. Эта часть
работы Лукину не казалась сложной. План действий был предельно простым.
"Стрижи" подходили к берегу в самой дальней мелководной части залива. Там
по воде рассыпана масса больших валунов, делавших эту часть бухты
несудоходной. Спрятать лодки, выгрузиться и выйти на сушу можно было без
опаски. В том районе наземных постов никогда не ставили. Да и зачем они
там?
   Далёа нисколько не сложнее. Длина линии передачи свыше пяти километров.
На всем протяжении кабеля организовать его надежную охрану просто
невозможно. А найти токонесущую нитку, даже если она закопана, нетрудно по
наведенному электричеством полю.
   Мощный кумулятивный заряд сделает дело надежно и быстро.
   Однако операцию пришлось прервать. Неожиданно для Лукина заговорила
рация штаба флота и передала приказание:
   - "Бурундук", рыбалку кончайте. Швартуйтесь ко второму причалу.
   На операцию кодовых таблиц диверсанты с собой не брали. Но то, что им
передано указание штаба, а не чья-то хитрая покупка, у Лукина сомнений не
возникало. Главные сообщения, от которых зависел ход операции, обговорены
заранее. Все команды, связанные с изменением боевой задачи, адресовались
только на позывной "Абгалдырь". Приказ об отмене действий или досрочном их
прекращении мог быть передан только "Бурундуку". Отсылка ко второму
причалу означала, что на базу прибыл начальник штаба флота контр-адмирал
Елисеев - второе лицо в иерархии власти после командующего. Лукин должен
явиться к нему.
   Оба суденышка, пеня волны, с рассветом понеслись к пирсам. Уже издали
диверсанты заметили плотную группу моряков, стоявших у трапа "Орлова".
   Сменив шлем на фуражку, Лукин лихо выскочил на причал. Побежал к группе
командиров. Нашел глазами контр-адмирала Елисеева и шагнул к нему, готовый
отдать победный рапорт.
   - Товарищ контр-адмирал...
   Однако Елисеев, словно испугавшись чегото, сделал каменное лицо и
задвигал глазами, скашивая их в сторону командира базы вицеадмирала
Егорова.
   Что происходит и как понимать эту сигнализацию, до Лукина сразу не
дошло. Он перевел взгляд на капитана первого ранга Бартенева - начальника
разведки флота. Тот тут же сделал выразительный и недвусмысленный жест,
большим пальцем из-за спины указав на Егорова. Выходило, что Лукину надо
докладывать командиру базы о том, какую мину подвели под его задницу
боевые пловцы.
   Непонятно зачем, но раз надо, то надо.
   Лукин повернулся вполоборота к тому, на кого ему указывали.
   Егоров, высокий, с выпуклой грудью, которая начиналась прямо от пупка,
походил на торжественный монумент, возведенный в честь неизвестного
флотоводца. Он посмотрел на Лукина, как ученый муховед смотри! на
незнакомую, но мало интересующую его букашку: с прищуром и презрительно
поджатыми губами.
   - Подполковник, - голос Егорова звучал брезгливо (фу, голубчик, как от
тебя дурно пахнет!). - Вы почти капитан второго ранга.
   Почти... ауакие глупости...
   Лукин понял, что Егоров недоволен. Впрочем, как быть довольным
действиями диверсантов командиру военно-морской базы, потерявшему у пирсов
четыре боевых корабля?
   - Товарищ вице-адмирал...
   Лукин устал до изнеможения. Он и его люди выложились физически и
духовно. Чтобы прийти в себя, им, по меньшей мере, надо поспать минут по
шестьсот на каждого- В таком состоянии не до оправданий, и все же Лукин
решил сказать свое слово:
   - Товарищ вице-адмирал...
   И сразу за спиной услышал скрипучий шепот невидимого суфлера: "Товарищ
командующий..."
   Лукин полуобернулся, чтобы через плечо взглянуть на подсказчика. То был
командир крейсера "Орлов", капитан первого ранга Копытин. Офицер с пышущим
от здоровья и спиртолюбия лицом и синеющим носом. От него веяло теплым
коньячным духом и нескрываемым презрением к армеуту, который сумел
опорочить славные имена боевых кораблей и всей военно-морской базы.
   Встретившись с Лукиньш взглядом, Копытин снова повторил:
   - Товарищ командующий...
   До Лукина все еще не доходило главное - власть на флоте уже
переменилась.
   Когда диверсанты были в море, Рогов получил из Москвы приказ. В нем
сообщалось, что адмирала переводят в столицу в Главный штаб, а на его
место новым командующим назначается вице-адмирал Егоров.
   Что поделаешь, военные низких и высоких рангов воспринимают службу
по-разному.
   Зеленые лейтенанты верят в то, что в своих действиях обязаны неуклонно
руководствоваться только велением долга и требованиями уставов, что вся
служебная система основана на справедливости, на разделении
ответственности и построена ради общественного блага.
   В результате своей неопытности офицеры низшего звена играют в
подкидного и наивно считают, что выигрыш - во всех случаях - лучшее
средство доказать, что ты не дурак.
   Майоры и подполковники, которых жизнь уже изрядно покунала в дерьмо,
знают, что их служба сложнее игры в дурака. По меньшей мере это преферанс.
Проиграть разок-другой своему начальнику выгодней, чем постоянно
выигрывать у него. Стараясь доказать, что ты не дурак, в таких случаях
доказываешь обратное.
   Еще сложнее игры в высших эшелонах военной власти. Там каждый точно
знает, к какой команде он отнесен, у кого обязан отобрать взятку, с кем
вистовать, кому подыграть или даже проиграть вчистую, чтобы получить
неожиданное преимущество.
   Лукин никогда не играл. Он служил и потому не следил за картами, не
знал, кто какими играет и какой может последовать ход.
   И зря.
   Адмиюал Рогов и Егоров окончили одно и то же высшее военно-морское
училище имени Фрунзе в Ленинграде с разрывом всего в один год. Во время
учебы они вместе играли в одной сборной баскетбольной команде, похоже, что
даже дружили, но что-то запутало, замутило их отношения, и они не стали
единомышленниками. Поэтому, когда вопрос о переводе Рогова в Москву еще
решался, адмирал больше всего не хотел, чтобы Егоров опустил свое седалище
в освобождающееся кресло.
   Почему? Вряд ли Рогов мог назвать серьезные аргументы в обоснование
своего мнения, но обычно в таких случаях срабатывает даже неопределенная
оценка: "Он еще не дорос".
   С таким утверждением трудно спорить, а опровергнуть его практически
невозможно.
   Чтобы подкрепить свои аргументы, Рогов хотел заполучить в руки нечто
такое, что окончательно доказало бы профессиональную слабость Егорова. В
этом командующий рассчитывал на Лукина. Если тот прорвется на базу, то
можно будет издать очередной грозный приказ, в котором разнести Егорова в
пух и прах за плохую организацию службы охраны водного района. Однако
расчеты Рогова не оправдались. Назначение Егорова состоялось, и рейд
диверсантов, успешный по сути, не принес успеха, на который рассчитывал
командующий. А вот Лукину он стоил потерянной репутации.
   - Идите, подполковник! - Егоров вяло махнул рукой. - Вы мне не нужны...
   Ровно через два дня после возвращения в гарнизон Лукина вызвали в
кадры. Капитан второго ранга, сытенький обходительный пончик, широким
жестом гостеприимного хозяина указал подполковнику на стул:
   - Садитесь, Алексей Сергеевич. Как говорится, в ногах правды нет. Хе-хе.
   Он хохотнул, довольный собой, жизнью и службой.
   - Благодарю. - Лукин был сух. - Я постою. Слушаю вас.
   Пончик нахмурился. Он привык - в кадрах, как перед вратами рая, души
людей цепенеют и в глаза ключника все смотрят с трепетом. Здесь не дерзят
и каждому слову внимают с полным вниманием.
   - Ваше дело. Ваше. Кстати, знаете, что самое неприятное в моей работе?
- Тут же пончик сам поспешил дать ответ: - Извещать офицеров о предстоящем
сокращении штатов.
   Мое начальство подобных разговоров не любит, если не сказать - боится.
Все поручается мне. Как говорят, они выносят приговор, я его привожу в
исполнение.
   Лукин понял: пончик сообщал ему неприятное решение с деликатностью
боцмана, которому командир корабля велел поставить матроса Иванова в
известность о внезапной смерти отца. При этом командир предупредил: "Ты,
боцман, как-нибудь поделикатней.
   Чтобы не обухом по голове". Боцман построил матросов и подал команду:
"Все, у кого вчера умер отец, шаг вперед!" Никто не сдвинулся с места.
Ктогда боцман рявкнул: "Матрос Иванов, почётйу не выполняете команду?!
Взыскание получить захотели?"
   Говорить с пончиком, а тем более унижаться, выспрашивая, как и почему
возникло решение его уволить, Лукин не захотел. Он понимал, что, сколько
бы ни надувал щеки кадровик-кавторанг, решение принимал не он, поскольку в
этой конторе от него почти ничего не зависит. Браки и разводы скрепляются
на небесах.
   - Что прикажете?
   Лукин был предельно спокоен и сух. Он умел держать удары и никогда
никому не показывал, насколько задет или обижен.
   - Вам срочно надо лечь в госпиталь на освидетельствование. - Пончик
обрадовался, что подполковник принял сообщение без гнева, не впал в шок, и
потому сразу заторопился. - Мы тем временем подготовим все документы.
   Прямо от кадровика Лукин прошел в приемную командующего. Обычно Рогов
принимал его без особых формальностей: надо, значит, заходи. Как будет с
Егоровым - неизвестно, но попробовать не мешало. Еще месяц назад они
вместе с вице-адмиралом выходили в море на борту "Орлова". Егоров тогда
живо интересовался делами боевых пловцов, брал Лукина под руку, деликатно
расспрашивал о сложностях, которые стояли перед подразделением.
Расставаясь, предложил: "Будет необходимость, заходи" -
   У Лукина подобной необходимости не возникло, а зря. Егоров уже тогда
присматривал людей в свою команду, прощупывал, проминал, изучал, на кого и
в какой степени можно положиться. А служака Лукин, веривший в то, что его
ценят не за личную преданность, а за квалификацию, не распознал сигнала,
пренебрег им. Может, приглашение осталось в силе?
   В приемной командующего все так же - по-военному строго, чисто и
официально.
   - Вы к кому?
   Капитан первого ранга, дежуривший в приемной, посмотрел на Лукина как
на неопознанный плавающий предмет - с интересом и опаской одновременно.
   Лукин представился. Сообщил, что хотел бы поговорить с командующим.
   - Подполковник Лукин? - Капитан первого ранга сделал вид, будто
сосредоточенно размышляет. Наконец вспомнил: - Ах да, боевые пловцы. Так?
   - Точно.
   - Добро, товарищ подполковник. С вами все в порядке. Можете не
волноваться. Командующий флотом вопросов к вам не имеет. Вы свободны.
   Лукин стиснул зубы. Свинцовая усталость, накопившаяся в душе,
водолазным балластом навалилась на плечи. Ах как наши начальники умеют
формулировать свое нежелание кого-либо видеть. Точно так же они обучены в
упор не узнавать тех, кому совсем недавно дружески тряоди руку и обещали:
"Будет необходимость, зжоди". Оказывается, заходить следует не тогда,
когда это нужно тебе, а в момент, если ты сам потребовался начальству. Но
такое во все времена называлось вызовом к командиру и никак не включало в
себя формулу:
   "Будет необходимо..."
   - Спасибо, каперанг. - Лукин плюнул на все правила флотской вежливости.
Коли его вышибали таким образом, он уже не считал себя обязанным скрывать
свои чувства. - Да, между прочим, вы знаете, как с латыни переводится
слово "канцелярия"?
   Каперанг удивленно вскинул брови. Его поразила фамильярность обращения
и неожиданность вопроса.
   - Нет, а что?
   - Канцелярия - это собака перед дверью доброго барина. Вроде вас.
   Лукин сказал и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
   - Вернитесь! - закричал каперанг.
   - А пошел ты! У меня к тебе вопросов нет.
   Трудно представить людей с такой низкой социальной защищенностью,
нежели офицеры России. Люди высокообразованные, верящие в необходимость
честного служения режиму, после окончания высших учебных заведений едут к
черту на кулички в глухие гарнизоны, в дыры, забытые начальством и Богом.
Они служат в степях, прокаленных жарой, обдуваемых суховеями. Служат в
Заполярной тундре, на Чукотке, в непролазной сибирской тайге и верят - раз
послали, значит, надо. Если ты нужен - о тебе не забудут. Но по большому
счету все они бомжи- люди без определенного места жительства. Они
переезжают из края в край, из гарнизона в гарнизон в "интересах службы". В
городах ютятся по частным квартирам, за большое счастье почитают получение
угла в офицерском казенном доме, право на который теряют при увольнении.
Как быть? Куда податься?
   Квартирный вопрос встал перед Лукиным, едва флот сделал ему ручкой
красноречивый и ни к чему не обязывающий жест: "Гуд бай, май лав, гуд бай!"
   Оставаться в закрытом гарнизоне не было ни возможности, ни причины. С
одной стороны, он был обязан освободить служебную комнату, с другой - как
и чем заниматься мужику в городке, в котором нет ни школы, ни церкви, ни
тюрьмы, а всего два офицерских дома и одна казарма. И забор вокруг.
   Рассчитавшись с флотом, Лукин уехал в Москву к сестре. Он понимал, что
стеснит ее, но деваться было некуда. Сестра понимала, что появление брата
доставит ей немало неудобств, но тоже знала - ехать тому некуда.
   План будущей жизни вчерне был намечен сразу. Верный друг Веркин,
провожая Лукина, обнял его.
   - Ты плюнь на все, Алексей! Три к носу и не чихай. Приедешь в Москву,
найдешь бабу.
   С квартирой. Мужик ты видный, в самом соку.
   Ну хрен с твоей Ирмой. Знаешь, сколько хороших баб? Ой-ей!
   - Утешаешь?
   Лукин печально улыбнулся. Он понимал, что Веркин искренен в стремлении
хоть как-то облегчить старому товарищу возвращение в первобытное состояние
и устоять на ногах после того, как его вышибли из жизни. И мысли его
приняли определенное направление: найти подругу не так уж плохо. Труднее
решить - как ее найти.
   Дело сложилось будто само собой.
   Сестра жила в Амбулаторном переулке, неподалеку от престижного
Ленинградского рынка- Она вменила Лукину в обязанность снабжать дом
картошкой, морковкой, луком, за которыми тот регулярно ходил на торжище.
   В один из дней, проходя через крытую часть рынка, Лукин задержался
возле торговок солеными огурцами. Одна из них, красивая молодайка,
розовощекая, чернобровая, разбитная в той мере, к которой женщину
обязывает базарная профессия, стояла за прилавком и хрумкала соленый
огурец так аппетитно, что Лукин невольно проглотил слюну. Он внимательно
посмотрел в ее сторону. Молодайка перехватила его взгляд. Улыбнулась.
   - Попробуйте, мужчина. Лучшие огурцы на рынке.
   - Что верно, то верно. - В разговор тут же вмешалась соседка по
прилавку, торговавшая соленой капустой. - Купите, иначе она сама все съест
и разорится. Уже за третий огурец принялась. - И, обращаясь к соседке,
участливо спросила: - Ты часом не беременна, Ксения?
   - И рада бы, Клавочка, да помочь некому.
   Молодайка картинно повела круглым гладким плечом, тряхнула кудрями
ухоженной, хорошо причесанной головы.
   Клава тут же кивнула в сторону Лукина.
   - А ты попроси гражданина. Он тебе поможет. Как вы, уважаемый, насчет
картошки дров поджарить? - Клава посмотрела на Лукина пристально и
улыбнулась. - Я бы лично не прошла мимо.
   И в самом деле, пройти мимо, сделав вид будто ничего не слышал, Лукин
теперь не мог.
   Он посмотрел на Ксению, смерил взглядом от головы до пояса, поскольку
все остальное скрывал прилавок. Но и то, что находилось на виду,
производило впечатление. Ксения была понастоящему красива здоровой женской
красотой - не силой косметики, а природным даром.
   Высокая грудь, мягкие полные губы, брови, узкими стрелками лежавшие над
карими глазами, аккуратные ушки с маленькими сережками-звездочками. Лукин
деланно вздохнул.
   - Ох, девоньки! Мне бы так годков двадцать сбросить, я бы... А так,
простите, ни сил, ни средств. Инструмент затуплен, опыт растерян...
   - Ox, ox!
   Клава возмущенно запротестовала. - И не совестно на себя клепать? Я же
вижу, меня не обманешь.
   - На кой мне врать?
   - Что до инструмента, - Ксения лукаво улыбнулась и повела бровями, -
можно и поточить. Был бы в наличии.
   - Не-е, девоньки, есть причина и пострашней. Вон тут у вас сколько
ухажеров. Весь Кавказ. Они мне шею намылят в два счета.
   - Это выочерноте?- Ксения громко захохотала. - Да они ко мне на три
шага подойти боятся. Петухи!
   - Ну что, - Лукин принял отчаянное решение. - Тогда пошли?
   Отношения с жещинами у Лукина складывались по-разному.
   До десятого класса он на девочек обращал мало внимания. Все, которые
учились рядом с начальных классов, стали для него привычными и
незаметными, как вещи в старой квартире.
   Лукины жили втроем в тесной двухкомнатке, где для гостей все предметы -
стол, холодильник, шкаф, диван, книжные полки - становились непреодолимыми
препятствиями.
   Чтобы обойти их, приходилось лавировать в узких проходах. Сам Лукин - в
те времена просто Лешка - даже в полной тьме, не зажигая света, спокойно
обходил препятствия. Он не задевал их боками, не наставлял себе синяков на
бедрах. Любая новая вещь могла взорвать привычую обстановку, но вещей
родители, к счастью, не покупали.
   Точно так же взорвало обстановку появление в классе в конце учебного
года новенькой.
   Аллочка Голикова впорхнула в класс как экзотическая бабочка -
крупноглазая, воздушная, с хорошо сформированной грудью, узкой талией,
длинными ногами. И главное - Аллочка была скромницей: мягкий смущенный
голос, потупленный взор...
   Позже, сравнивая Аллочку с теми девчатами, что учились в классе до ее
появления, Лукин пришел к выводу - среди них было несколько таких, которые
по всем статьям превосходили новенькую красотой, умом, характерами. Но так
уж случается: встречаешь нечто новое, и оно сразу затмевает свет. Едва
увидев Аллочку, Лукин, как говорили в классе, "упал".
   В общении с девчатами Леша не был скромником. Свобода от серьезных
чувств делает парней уверенными и нагловатыми. Леша мог "содрать" домашнее
задание у одноклассницы, мог ущипнуть ее за любое место или потрогать, не
стесняясь, что это видят все. Он знал, что у Машеньки Зварцевой попа от
прикосновения дрожит, как холодец, а у Карины Гурвиц для обозначения
несуществующей груди в дорогой бюстгальтер подложен поролон. Поэтому
Машеньку можно хлопнуть ладонью по ягодицам и со смехом смотреть, как она
притворно вскрикивает. А Карину интересно ткнуть пальцем в середку того,
что считалось левой грудью, и сказать при этом: "Пу!"
   Девчата встретили новенькую ощетинившись. Кто-то из них в сочетании
имени и фамилии Алки Голиковой нашел удобную возможность для
издевательства, и ее стали звать "Алкаголикова".
   Трудно сказать, как бы дело пошло дальше, если бы на новенькую не
положил глаз Лешка Лукин. Был он в то время силен и задирист.
   В драку бросался без раздумий один против троих и разгонял соперников
по углам. В школе его побаивались, считая отъявленным хулиганом. Но тех,
кому покровительствовал Лукин, обходили стороной.
   Лукину Аллочка показалась существом неземным, воздушным. Влюбленность
задергивает глаза розовым флером, и обычное кажется полным таинственности,
таит в себе загадку.
   Парню, привыкшему к невинным вольностям с другими соученицами, ни разу
не пришло в голову шлепнуть Аллочку по попе или тронуть за грудь.
   Женщина всегда хорошо угадывает и чувствует отношение к себе. Аллочка
быстро поняла, что Лукин (а он был парнем видным и привлекательным) для
нее в школе щит и опора. Она охотно предложила ему дружбу.
   Где-то уже на второй неделе знакомства, когда Лукин провожал Аллочку
после школы, та предложила зайти к ним "на чай".
   Семья Голиковых жила в большом кирпичном доме в четырехкомнатной
квартире. Отец Аллочки был генералом, служил в Генеральном (хотя Лукину
тогда казалось, что правильнее говорить "в генеральском") штабе. Человек
он был. занятой, дома появлялся поздно, уезжал рано. Мать - болезненная
женщина - большую часть дня и ночи лежала в постели.
   Хозяйством распоряжалась экономка Лиза, худенькая энергичная женщина.
   Аллочка открыла дверь своим ключом.
   Пропустила Лешку вперед, провела в свою комнату. Закрывая дверь,
предупредила экономку: "Лиза, прошу нас не беспокоить". Защелкнула замок и
включила магнитофон. Зазвучало нечто мелодичное в стиле американского
кантри.
   Оглядевшись, Лукин сел на софу, раскинул руки на спинке: как распятый
Христос. Аллочка присела рядом.
   - Тебе нравится у меня?
   - Сама ты еще больше.
   Преодолевая смущение, Лукин положил ей на плечо руку, притянул к себе.
Аллочка прильнула к нему, нежная, пахнувшая дорогими духами. Он сдавил ее
покрепче. В школе они такое называли "обжиманием".
   Аллочка неожиданно запрокинула голову и подставила ему губы для
поцелуя. Лукин не ожидал, что придется "лизаться", но воспринял это с
радостью и возбуждением.
   Все, что происходило дальше, в памяти почти не сохранилось. Первая
любовь, первая близость - болезненный фантастический сон наяву.
   Неумелый, но жаркий искренний поцелуй напряженными сухими губами...
Дрожь, в которой забилась Аллочка... Ее бессвязное бормотание... Его рука,
скользнувшая под блузку...
   Вдруг Аллочка вывернулась из его рук, вскочила, отступила от софы на
шаг и стала раздеваться. Быстрым движением расстегнула пуговки иуртбросила
блузку. Щелкнула пряжкой бюстгалВтера...
   - Зачем? - задал дурацкий вопрос Лукин.
   Он не в силах был отвести глаза от прекрасной, восхитительной,
волнующей, зажигающей чувства груди, полной внутреннего напряжения, с
возбужденными твердыми сосками.
   Аллочка взглянула на него с удивлением.
   - Ты мне все порвешь. А это вещи из-за границы...
   С будущей женой - Ирмой - Лукин познакомился в последний год учебы в
военном училище на одной из регулярных "случек".
   Так называли курсанты официальные вечера встреч со студентками
педагогического института. Они проходили регулярно то в клубе военного
училища, то в городском Доме культуры.
   Кроме мероприятий общеобразовательного характера, в программу встреч
включались лекции о музыке, совместные просмотры новых кинофильмов и,
наконец, танцы до упаду.
   Имелась еще одна цель, которую никто не называл, но она всегда была
главной. В стенах педагогического учебного заведения, преимущественно
женского по составу, курсанты подбирали себе боевых подруг и заключали с
ними браки.
   Ирма была круглолицей, хорошо сложенной пышечкой из семьи учителей. Она
училась на отделении языка и литературы, любила говорить на возвышенные
темы, с придыханием произносила имена Павки Корчагина, Алексея Мересьева.
   Лукина мало волновали проблемы идеалов в современной литературе. Он с
удовольствием читал книги из серии военных приключений, которые печатали
"Воениздат" и журнал "Советский воин". Оказываясь с Ирмой наедине, он
старался побыстрее от бесед о возвышенном перейти к разговору руками. Ирма
умело изображала девичью неприступность, и добиться от нее благосклонности
Алексею удалось не сразу. Он долго пытался забраться подруге под платье,
но та с завидным упорством отбивала его атаки. Впрочем, нет таких
крепостей, которые нельзя взять осадой.
   После долгих усилий настал момент, когда руки Алексея прорвались под
легкую ткань, и нервные пальцы начали искать застежку бюстгальтера. Ирма
вдруг оттолкнула его и недовольно проговорила: "Погоди. Я сама. Ты,
медведь, оборвешь мне все пуговицы".
   Что-то щелкнуло, и подпруга ослабела.
   Рука Алексея жадно ухватила прекрасный, зрелый теплый плод, гениально
созданный природой, и сжала его. Ирма с притворным неудовольствием и
осуждением сказала: "Доволен?
   Дорвался?"
   Они решили сочетаться браком: в Тьмутаракань офицеру одному ехать не
пристало.
   В училище Лукина научили многому, но даже умудренные жизнью
преподаватели (впрочем, может, они и не были такими уж умудренными?) не
объяснили курсантам, что, выбирая жен, до свадьбы стоит познакомиться с
будущими тещами, дабы лучше представить, какими со временем станут их
собственные супруги.
   Лукин подобной рекогносцировки заранее не провел и увидел мать Ирмы уже
после похода в загс.
   Анна Ивановна заведовала начальной школой и была женщиной щедрых форм.
Природа для нее ничего не пожалела - ни роста, ни объемов, ни образующих
фигуру мягкостей.
   Всей своей конструкцией она походила на дирижабль, который поставили на
попа.
   В большом теле - большой объем страсти.
   При жизни мужа Анна Ивановна в какой-то мере еще скрывала свои
увлечения на стороне.
   Правда, несколько раз попадалась на горячем, была изрядно колочена
мужем-математиком, но зато, оставшись вдовой, отыгралась за все упущенное.
Временные мужья стали в ее жизни явлением постоянным. Правда, первыми
сбегали от Анны Ивановны они сами. Не у каждого мужчины надолго хватает
сил крепко обнимать и ублажать пылкую страсть стокилограммовой вдовушки.
   Знание таких подробностей скорее всего не изменило бы планов Лукина на
женитьбу, но задуматься кое о чем помогло. Впрочем, и это скорее всего
домысел. Учитывать наследственность - собственную и чужую - нас никогда не
учили, и делать этого мы не умеем.
   А генетика, выбрав подходящий момент, идет на прорыв.
   Уже на втором году супружества Ирма поплыла - стала полнеть, терять
девичью стройность, обленилась, бросила работу.
   Второе наследственное качество - появление больших страстей в большом
теле - ждать себя не заставило. И, как всегда, для мужа такое открытие
явилось полной неожиданностью.
   В один из летних дней, когда парашютнодесантный батальон, в котором
Лукин командовал взводом, собирался на прыжки, лейтенанта вызвали в штаб
полка и приказали срочно ехать в командировку. Ему поручалось получить в
арсенале и привезти в часть партию новых автоматов. Оформив проездные
документы, Лукин отправился домой собрать чемодан.
   Автобусом он доехал до окраинной улицы городка, где располагались дома,
принадлежавшие квартирно-эксплуатационной службе гарнизона. Лукин жил в
сборно-щитовой избушке, рассчитанной на две семьи. Домику было по меньшей
мере уже лет двадцать, и офицеры по заслугам именовали подобное сооружение
"сборно-щелевым". Для утепления все пустоты в двойных стенах при
строительстве забили теплоизоляцией, и она стала удобным прибежищем для
мышей. По ночам грызуны шебаршили так, что казалось, дом вот-вот
рассыплется. Тем не менее офицерам, не избалованным жилищными благами,
своя квартира казалась пределом мечты.
   Мой дом - моя крепость. Входя к себе, Лукин испытывал приятное чувство
возвращения в родную гавань.
   Открыв наружную дверь ключом, он пересек полутемную прихожую. Легко
миновал полосу малозаметных препятствий - ведро с водой (водопроводная
колонка находилась на улице), оцинкованный бак для кипячения белья и
коляску с хозяйственной сумкой для перевозки овощей. Ничего не задел,
ничем не грохнул. Вошел в кухню и остановился в недоумении. Из спальни
слышались вскрики Ирмы.
   Сдавленные, полные страдания. Что же могло случиться? Когда он уходил,
с женой все было нормально. Заболела? Упала и побилась? Сломала ногу и не
может подняться?
   Мысль о возможном несчастье бьыа единственной, пришедшей на ум в ту
минуту.
   Лукин толкнул запертую дверь коленом.
   Она распахнулась.
   Увиденное заставило Лукина на миг застыть на пороге.
   Возле семейной кровати на пушистом коврике, который они вместе купили
на рынке, в позе скачущей лошадки стояла нагая Ирма. А на ней, как лихой
наездник, в такой же степени обнаженный, как и она, восседал тщедушный
мужичонка. Он тяжело дышал, дергался, изображая бешеную скачку, и при
каждом его рывке Ирма вскрикивала и стонала.
   Лукин шагнул вперед, схватил голого мужичка за шкирман, как котяру,
забравшегося в хозяйскую сметану, и швырнул в угол. Тот скользнул голым
задом по полу, шмякнулся спиной о стену и остался лежать в позе лягушки,
распластавшей ноги.
   В "наезднике" Лукин узнал соседа, прапорщика Щенкова. Тот заведовал
продовольственным складом, был тих, обходителен, незаметен. Внешне
прапорщик выглядел тщедушным подобием человека - впалые щеки, обтянутые
желтой восковой кожей скулы, ребра, выпиравшие наружу, как шпангоуты лодки
с ободранной обшивкой. Короче, не человек, а медицинское пособие для
студентов, изучающих кости скелета.
   Прапорщик лежал на полу, перепуганный до смерти. И было чего бояться:
Лукин одним щелчком мог перешибить удачливого соперника пополам. Но
хладнокровие не оставило лейтенанта. В приключившемся он видел не столько
трагическое, сколько комическое.
   Надо же, его, лихого орла, десантника, общипал, оставил без перьев и
выставил на всеобщее обозрение бледный червь-опарыш, вылезший из мешка
муки в продовольственном складе.
   Обычно в таких случаях моральное потрясение у мужчины вызывает не
столько очевидная потеря жены, сколько эгоистическое осознание того, что
его предпочли кому-то другому.
   Именно оскорбленное чувство собственника заставляет обманутых мужей
убивать жен, их любовников, а то и самих себя.
   Что следует сделать и как поступить, спроси его об этом заранее, Лукин
не знал. Все остальное, что он делал, происходило будто в густом тумане, и
многие подробности случившегося даже не остались в памяти.
   Первьгм делом Лукин сгреб шмотье прапорщика, которое тот в беспорядке
разбросал по комнате. Затем сдернул простыню с жены, укрывшейся ею до
подбородка. Та перепуганно дернулась и рукой прикрыла густую рыжую шерсть
в треугольнике под животом.
   Лукин увязал барахло прапорщика в узел, закинул за спину. Замахнулся,
занес кулак над головой Щенкова. Тот в испуге закрыл глаза и пригнул
голову.
   - Вперед марш!
   Держа руки лопаточкой на причинном месте и боязливо переступая ногами
(не врезали бы кулаком по затылку!), прапорщик двинулся к выходу. Они
вышли на крыльцо.
   На улице светило солнце. Перед домом в траве копошились и ссорились
воробьи. На старом тополе, вытягивая шею, словно стараясь вылезти из
перьев, противно орала ворона.
   Две женщины, сидевшие на лавочке возле соседнего двора, увидев странную
процессию, подняли головы.
   Лукин довел Щенкова до угла, где стояли железная противопожарная бочка
с водой и лестница, приставленная к крыше.
   - Полезай!
   - Я-я... - прапорщик заикался.
   - Марш!
   Сверкая голым задом и грязными пятками, Щенков полез вверх. Лукин
бросил узел и поднялся за ним.
   От среза крыши по крутому скату к коньку вела драбина - доска с
прибитыми к ней перекладинами.
   - Наверх!
   Прапорщик забрался на верхотуру и уселся, свесив ноги по обе стороны
ската.
   - Сиди!
   Соседки, заинтересованные происходившим, встали со скамейки и подошли к
палисаднику: надо же потом будет рассказать подругам о случившемся со
всеми подробностями, во всех деталях!
   Лукин закинул узел на плечо и пошел к многоквартирному бараку, в
котором жил Щенков. Его жена, желчная, вредная курва, продавщица
гарнизонного магазина, после большой стирки развешивала белье на веревках,
натянутых поперек двора. Лукин подошел к ней, развязал узел и, не говоря
ни слова, стал развешивать на те же веревки обмундирование прапорщика -
китель, брюки, кальсоны, майку. Ботинки швырнул на землю.
   Изумленная, не знавшая, что делать, женщина, стояла и смотрела на
происходившее широко раскрытыми глазами.
   Бросив к ее ногам также и свою простыню, Лукин сказал:
   - Пошли со мной, заберешь своего мужика.
   - Где он? - Супруга Щенкова, должно быть, стала о чем-то догадываться.
И тут же, предположив самое невероятное, заголосила, заплакала.
   - Да не ори! - Лукин держался спокойно. - Твои мудила на мою крышу
залез и слезать не хочет. Разделся ко всему. Яйца греет...
   Спускать Щенкова с крыши на землю пришлось Лукину. Прапорщик так
перепугался, что самостоятельно не мог лезть вниз, даже когда на место
водрузили драбину.
   Щенков спускался с крыши и решал сложную проблему: держаться за
перекладины или обеими руками прикрывать червеобразный отросток,
неприлично болтавшийся на виду у зевак.
   Внизу прапорщика ждала разъяренная жена.
   Она двинула его кулаком в челюсть с такой профессиональной точностью и
силой, что Щенков кулем осел на землю, оказавшись под ногами супруги...
   - Аут! - Лукин произнес это довольно и ушел в дом.
   У скандала было три итога. Лукин развелся с Ирмой. По рапорту получил
перевод в другой гарнизон. Щенкова командир полка вышиб из армии, не
подписав с ним контракта на новый срок.
   Из новой части Лукина послали на курсы переподготовки, после окончания
которых он попал во флотский спецназ, где и завершил военную карьеру.
   С торговкой Ксенией у Лукина концы не связались. Баба она была вольная,
энергичная, деловая, постельная, но совсем не домашняя. Хозяйство ее не
волновало. Детей заводить она не собиралась. К замужеству относилась с
пренебрежением: зачем оно? Есть женщина, есть мужичок. Короче, есть чем,
есть кого, есть где, чего еще требуется? Не нравится? Зад об зад, и
разбежались. Нравится? Живем вместе, пока не надоест.
   Лукину хотелось иного. Он наломался на службе, наелся одиночества от
пуза - оно уже дошло до самого горла, так почему же не войти в тихую
гавань, не завести семью? Оказалось, что не выходит.
   Когда в военкомат пришли документы, Лукина повесткой пригласили прийти
для оформления пенсии. Он прибыл к назначенному времени, немного подождал
в очереди.
   Принял Лукина майор - молодой, одетый в хорошо отутюженный китель с
двумя ленточками .медалей за выслугу лет на груди. Он взял из стопки папок
личное дело подполковника и начал его листать.
   В корочки цвета пожухлого листа была впрессована целая жизнь офицера. И
попробуй угадай из аттестаций, хорош этот человек или нет, если хорош, то
чем, коли плох - почему?
   Аттестации пишут люди, и у каждого на уме свой интерес. Лукин знал по
личному опыту случай, когда командир батальона подполковник Сальков,
завистливый и зловредный, написал аттестации на трех своих ротных. Офицеры
это были толковые, но, чтобы их не забрали из батальона, Сальков
аттестовал их как нерадеющих за дело разгильдяев и неумех. Приговор,
который должен был лечь в личное"дело каждого ротного, прочитал
командирЪолка полковник Лютов. Был он человек спокойный и мудрый.
Разобравшись, в чем дело, Лютов написал аттестацию на Салькова, прописав в
ней все то, что комбат вылил на ротных. Потом пригласил подполковника и
дал ему прочитать свой отзыв. Тот едва не бухнулся на колени: "За что?! Я
служу! Я стараюсь!" - "Да разве может быть хорошим комбат, у которого все
три ротных никуда не годны?"
   Сальков все понял и тут же переписал аттестации своим подчиненным.
   Что за годы службы накопилось в личном деле, Лукин не знал. В его руки
полностью оно никогда не попадало. Но теперь это мало волновало. Пенсию по
выслуге лет дать обязаны, остальным пусть подотрутся.
   Майор вдруг оторвался от чтения. Взглянул на Лукина с интересом.
   - Вы, Алексей Сергеевич, работу нашли?
   Лукин горько усмехнулся.
   - С моей-то специальностью? Если только в террористы податься.
   - Тут с вами трудно спорить. - Майор подумал, потер пальцем правую
бровь. - А если я вам предложу дело?
   - Спасибо на добром слове, товарищ майор, но все зависит от того, какое
оно.
   Майор загадочно улыбнулся.
   - Почти по специальности.
   - Утопить пару барж на Москве-реке?
   Теперь засмеялись оба.
   - Чем черт не шутит. - Майор опять посерьезнел. - Подробностей я не
знаю, но, если пожелаете, сведу с нужным человеком.
   - Простите, товарищ майор, вы предлагаете это дело только мне? Или от
него уже кто-то отказывался?
   - Только вам.
   - Почему, если не секрет?
   Майор положил руку на личное дело Лукина.
   - Здесь записано, что вы не просто высокий специалист. Сказано:
"талантливый разведчик и диверсант".
   - Вот не знал! - Лукин удивился искренне. - Кто же это мне такое вмазал?
   Майор снова заглянул в личное дело.
   - На аттестации по чистому полю дописано от руки... Да, вот. Подписал
адмирал Рогов...
   - Ну облом! Вот чего никак не ожидал!
   - Так что насчет моего предложения?
   - Давайте попробую. Чем черт не шутит.
   Майор снял трубку телефона. Набрал номер.
   - Александр Алексеевич? Майор Коржов.
   Здравствуйте. У меня сидит интересный человек. Посмотрите? Через час? Я
объясню, где вас встретить.
   Трубка легла на рычаг.
   Час спустя Лукин спустился в подземный вестибюль метро "Маяковская".
Ему всегда нравилась эта станция. Сочетание нержавеющей хирургически
блещущей стали и теплых густых тонов орлеца, камня, еще именуемого
родонитом, придавало подземому дворцу неповторимый облик сказочного
чертога.
   Того, гего его ожидал, Лукин угадал еще издали. Подтянутый мужчина -
рост сто восемьдесят, вес около восьмидесяти - с холодными настороженными
глазами, с седыми, аккуратно постриженными усами, в черном строгом костюме
выглядел отчужденно и властно. У такого случайный прохожий не спросит
дорогу или нужный адрес. А хулиган-задира не привяжется с просьбой дать
закурить: под костюмом угадывалось сильное тренированное тело человека,
способного за себя постоять.
   Заметив подходившего Лукина, мужчина шагнул ему навстречу. Спросил:
"Товарищ Лукин?", чем очень удивил последнего. Лукин ожидал, что человек с
такой внешностью скорее всего назовет его господином или даже мистером
   - Да, это я.
   - Здравствуйте. Я - Крюков. - Рукопожатие было жестким, решительным. -
Майор Коржов, должно быть, сказал вам, что я ищу людей для серьезного дела?
   - Он сказал.
   - Мы можем поговорить?
   - Да, безусловно.
   - Чтобы наш разговор стал доверительным, представлюсь. Александр
Алексеевич.
   По службе ваш коллега. Только не амфибия, а сухопутный уж. Полковник.
   - Спецназ?
   - Не совсем. Активная разведка и диверсии. Есть боевой опыт. Ангола.
Эфиопия. Ирак.
   Джунгли, горы, пески.
   Лукин посмотрел Крюкову в глаза. Тот выдержал его взгляд и тут же
спросил:
   - Что, не похоже?
   - Если честно, вы больше смахиваете на процветающего дипломата.
   - А вот от вас я ждал большего. Выглядите вы не лучшим образом.
   - В чем именно?
   - Внешний вид- Брюки измяты. Ботинки не видели крема недели две.
   - Три, - уточнил Лукин, - я приехал в город в военкомат с дачи сестры.
Там копал огород.
   - Я не требую, чтобы вы оправдывались.
   Вполне понимаю: увольнение в запас для кадрового офицера не подарок.
Смена образа жизни всегда размагничивает. Но я ищу людей для дела, в
котором нужна максимальная собранность. Вы понимаете?
   - Да.
   Лукин в военной жизни был аккуратист, любил щегольнуть выправкой и
черной формой, но упрек воспринял без обиды. В последнее время он и сам
чувствовал, что начал постепенно опускаться, перестал следить за внешним
видом, забросил занятия физзарядкой. И то, что об утрате подтянутости
Крюков сказал сразу, рождало к нему доверие. Сам Лукин не раз выговаривал
за неопрятную внешность своим подчиненным. Однако человеку, которого
увидел в первый раз и еще не разобрался, кто он, делать подобное замечание
никогдэтне стал бы. Прямота, с которой оценил его внешность Крюков,
позволяла судить, что он человек прямой, решительный. Такой не будет
интриговать, делать вид, будто не замечает недостатков и копить
неудовольствие по мелочам. С ним можно иметь дело, хотя нелестные
командирские оценки - совсем не подарок.
   - Какого рода работу вы предлагаете?
   - Боевую. Со стопроцентным риском. И хорошо оплачиваемую. Если вас
устроит, уточню: это работа для солдат удачи.
   - В Чечне?
   - Вас Чечня пугает?
   - Просто не устраивает по моральным соображениям.
   - Нет, не в Чечне. И вообще не в России.
   - Где?
   - Об этом после подписания контракта.
   Предварительно могу сказать: команду возглавлю я сам. Риск будет
одинаков для всех.
   Срок контракта - один месяц. Вознаграждение - десять тысяч долларов. В
случае удачи возможен бонус...
   - Прошу прощения...
   - Бонус? - Крюков улыбнулся. - Это премия. И неплохая.
   - Я соглашусь.
   - Добро. Мы встретимся завтра и обговорим подробности.


   Юрий ДЕМИН.
   Майор милиции. Командир отряда
   милиции особого назначения


   Мудреца спросили: "Что важнее - умение падать или вставать?" - "Куда
важнее умение не спотыкаться", - ответил мудрец.


   Юрий Петрович Демин спотыкался на ровном месте как никто другой. И все
потому, что верил в принципы демократии и социальной справедливости, то
есть в то, во что верить ни при каких случаях нельзя.
   "Закон одинаков для всех".
   Вы думаете, это так? Ваше дело. А вот милиционеру верить в подобную
муть нельзя: поверишь - споткнешься, можешь и не подняться.
   Страж порядка должен ясно представлять систему ценностей в обществе,
понимать, на каком этаже государства ему можно смело размахивать дубинкой,
где позволено хватать и тащить, а на каком уровне лучше вообще не
появляться с дубинкой и вообще не совать туда носа - откусят вместе с
головой.
   Демин верил в декларации политиков, в честность лозунгов и обещаний,
принимал их за чистую монету и в результате споткнулся, да так, что сразу
расшиб себе лоб.
   А ведь все начиналось удачно. Отстояв положенный срок в армейском
строю, сержант Демин вернулся в Москву и поступил на службу в
Госавтоинспекцию. С первых же дней он люто невзлюбил нарушителей правил
движения. Почти ежедневно ему приходилось встречать лихачей, которые
неслись по улицам сломя голову. В бешеной гонке за смертью они
проскакивали через перекрестки на красный свет светофора и наконец
достигали цели, которую ставили перед собой.
   Сплющенные кузова, из которых останки людей приходилось вырезать
автогеном. Забрызганные кровищей салоны с дорогими, любовно оберегаемыми
чехлами на сиденьях.
   Разбитые вдрызг человеческие головы. Оторванные руки, переломанные
ноги. И кровь, кровь, кровь... А все из-за того, что у человека
машина-зверь, что она набирает с места сумасшедшую скорость, и это вселяет
в водителя иллюзию, что при необходимости можно затормозить так же круто,
как сорваться с места.
   Стоит лишь натянуть поводья стального Сивки-Бурки, и он замрет на месте.
   Уроки, позволявшие понять, что это совсем не так, оплачивались
собственной кровью и уже никому не давали пользы.
   Остановив лихача, рвущегося на красный свет светофора или несущегося по
улице так, что казалось, будто он ведет самолет, берущий разбег, Демин
безжалостной рукой выписывал квитанции штрафов.
   Конфликт с очередным нарушителем возник на Красной Пресне.
   До блеска отмытая и надраенная восковой смазкой "Чайка" не притормозила
у пешеходного перехода. Правым крылом она подцепила старичка,
переходившего дорогу, отшвырнула его на тротуар. Старичок упал на бок,
потом опрокинулся на спину. Государственные награды, украшавшие пиджак,
зазвенели, ударяясь одна о другую. Старичок спешил на встречу с
однополчанами.
   Демин бросился наперерез "Чайке", взмахнул жезлом. Большие буквы МОС на
номерном знаке и первые цифры госномера 06 показывали, что автомобиль
принадлежал автохозяйству ЦК КПСС, расположенному на Звенигородском шоссе.
У водителей этой базы имелись индульгенции, которые не позволяли милиции
задерживать их даже за серьезные нарушения дорожных правил.
   Все это Демин знал прекрасно, но наивно верил в одинаковую
ответственность граждан перед законом. За сбитого на дороге пешехода
водителю положено отвечать.
   Машина остановилась. Стекло левой передней дверцы приспустилось. Наружу
выглянула физиономия лакея, который хорошо знал - положение его барина на
Олимпе власти столь высокое, что он не отдаст угодливого слугу правосудию.
   - Что случилось, командир?
   - Документы!
   - Может, не надо, командир? - Что для водилы, который возит на заднем
сиденье члена ЦК партии, простой мент. - Не ищи неприятностей на свою
жопу. Спешу за хозяином.
   - Документы!
   - Да пошел ты! - Водитель уже собирался тронуться с места, но тут же
осекся. Он увидел, как рука милиционера потянулась к пистолету, а в глазах
его сверкнуло такое бешенство, что стало ясно - этот выстрелит, не
пожалеет себя.
   - Смотри, тебе хуже будет. - Водитель извлек из бардачка папочку в
твердом коленкоровом переплете, вынул из нее права на вождение и путевой
лист. Он еще надеялся, что мент охолонет, увидев предупреждение "НЕ
ЗАДЕРЖИВАТЬ", заверенное властной печатью.
   Демин взглянул на фото в удостоверении, потом на водителя и убрал
документы в свою планшетку.
   - Отвезите пострадавшего в травмопункт.
   Потом верну бумаги.
   - Ну смотри! - Водитель открыто хамил. - Погоны потерять хочешь?
   - Ага. - Демин не стал спорить. Он догадывался, на какие неприятности
нарывается, но сдержать злости не мог, поскольку до конца не представлял
все возможные последствия своего поступка.
   Забрав пострадавшего, водитель уехал.


   Ой, что было потом! Волна начальственного гнева рванулась сверху вниз
по демократической вертикали советской государственной власти.
   Член ЦК, которому не подали машину вовремя, опоздал в ресторан "Прага"
на прием, организованный послом Чехословакии. В результате выпил на две
рюмки любимой им "бехеровки" меньше, нежели остальные гости.
   Там же, на приеме, "пострадавший" взял под руку старого приятеля -
одного из секретарей ЦК - и пожаловался на произвол, который на улицах
Москвы чинит милиция. "Этак мы скоро вернемся в тридцать седьмой год", -
заключил свои сетования обиженный чиновник.
   Секретарь ЦК подозвал заведующего отделом административных органов
Центрального Комитета партии и выразил ему свое руководящее "фе". О
происшедшем по эстафете немедленно сообщили заместителю министра
внутренних дел. Тот, естественно, рассвирепел: что, если из-за дурости
каждого милиционера ему начнут выговаривать каждый день?
   Так, чего доброго, и стул из-под задницы вырвут. В конце концов, даже
ежу должно быть ясно: демократические права у всех граждан одинаковые, но
все же их больше у того, кто стоит наверху.
   И пошло, поехало! Куда только не вызывали несчастного Демина. Сперва к
своему районному начальству. Потом к заместителю начальника управления ГАИ
города. Затем к самому начальнику. Оттуда - в управление кадров
министерства. И во всех кабинетах на Демина смотрели как на удивительную
заморскую букашку, которая непонятно как и для чего затесалась в стройные
ряды послушных жуков.
   В министерство Демин ехал, хорошо зная - ему дадут пинка в зад и
посоветуют в дальнейшем обходить внутренние органы по внешней стороне.
   Кадровик - полковник внутренних войск Рожков - сидел за столом, тяжело
отдуваясь.
   Его переполняла нездоровая диабетическая полнота. Бесцветные глаза
из-под набрякших век смотрели на Демина с холодным безразличием.
Полковник, как то знали все, одно время служил замполитом полка в
Советской Армии, по болезни был уволен, получил работу в обкоме партии и
вот теперь "брошен" на укрепление милицейских кадров. Высшие советские
боссы верили, что партийные работники, пусть самые бездарные и ленивые, в
любое время способны руководить дипломатией, сельским хозяйством и
милицией.
   - Товарищ полковник, по вашему приказанию прибыл. - Демин прижал руки к
бокам и пристукнул каблуками.
   - Так. Значит, Демин? - Полковник шевельнул тонкую папочку пепельного
цвета с документами, лежавшую перед ним. - Знаешь, зачем тебя вызвали?
   Демин изобразил непонимание. Дурачком в таких ситуациях выглядеть лучше
всего: умных стараются бить больнее - не умничай.
   - Нет.
   - И не догадываешься? - В глазах полковника затеплилась искра интереса.
- Верно?
   - Догадаться нетрудно. - Демин вздохнул. - У нас в кадры вызывают,
когда собираются сказать "ауфвидерзейн".
   - Есть за что?
   - Начальство причину найдет всегда.
   - Верно. Ты случаем академию не кончал? - Полковник говорил лениво,
невкусно, будто жевал холодные макароны.
   - У вас обо мне все записано. От и до. Разве не так?
   - Так, Демин, но я поинтересовался, может, ты случайно о повышении
образования еще не успел доложить по команде. Очень уж хорошо рассуждаешь.
Как академик.
   - Нет, не кончал.
   - Так какого ж ты! - Полковник взорвался громким криком, таким, что сам
подскочил на стуле. Грохнул кулаком по столу и тут же ткнул пальцем в
сторону Демина, будто собирался его проткнуть. - Есть вещи, которые каждый
должен знать как "Отче наш".
   - "Отче наш" не знаю. Не учил и учить не собираюсь. Я неверующий. -
Демин не переносил, когда на него орали. А по тому, как взвился полковник,
он понял: хорошего ждать не приходится. - Разрешите уйти?
   - Я те уйду! - Спокойствие вернулось к полковнику так же быстро, как и
накатил взрыв. - Есть, Демин, вещи, которые надо знать как Гимн Советского
Союза. Его-то ты знаешь, надеюсь?
   - "Союз нерушимый республик свободных..." - Демин начал и вдруг
запнулся. - Может, мне лучше не словами, а сразу спеть?
   Глаза полковника живо блеснули.
   - Ты шутник, однако, Демин. С правительственной машиной тоже была шутка?
   - Нет, всерьез.
   - Слава Богу. - Полковник бросил многозначительный взгляд на потолок. -
А то там у нас шуток не понимают и не любят.
   - А если всерьез, то понимают?
   - Уже поняли, Демин. Когда замахиваются на власть, она это тут же
улавливает. Так что еще как поняли. И велено тебя пригласить, поставить
здесь в позу стартующего бегуна и дать пинка в зад. Чтобы впредь не гавкал
на папу и маму. И мы тебе пинка дадим. Мы здесь народ исполнительный.
   Терять больше, чем было потеряно, Демину уже не приходилось.
   - Задницу, товарищ полковник, я не подставлю. Нужен рапорт? Напишу.
   - Нахальство - второе счастье. Верно? - Рожков подпер щеку кулаком и в
упор посмотрел на Демина. - С тобой говорит полковник.
   Слуга царю, отец солдатам. Старший товарищ по партии большевиков. А ты
как с ним разговариваешь?
   - Как я понял, меня один... - Демин запнулся. Хотел дать определение
покруче, выразиться позабористее, но решил, что все же хамить не стоит, и
потому закончил с мягкостью ниже нижнего предела: - Как я понял, меня один
черт попрут из милиции. Как же, инспектор ГАИ задержал машину, которая
имеет право давить людей, а ее и остановить нельзя.
   - Нет, Демин, - полковник притворно вздохнул, - верняком ты кончал
академию. Ну все наперед знаешь. Ну, все. Хоть стой, хоть падай. Только
теперь минутку помолчи.
   Полковник выдвинул ящик стола, достал оттуда пластмассовую
трубочку-пенал с лекарством, выкатил на ладонь крупную розовую таблетку,
слизнул ее и проглотил.
   - Не переживай, академик, это не от тебя.
   - Может, мне лучше уйти?
   - Нет уж, давай договорим.
   Демин не сдавался:
   - Все и так ясно.
   - Ей-Богу, академик, доведешь меня до греха.
   В словах Рожкова послышалось нечто, что заставило Демина смириться:
   - Молчу, товарищ полковник.
   - Ты вот считаешь, что я тебя готов попереть, если следовать твоему
определению.
   Верно? Ладно, попрем. Теперь пойдем дальше.
   Твое место окажется не занятым. Мне скажут: ищи людей, комплектуй
штаты. А где я стану брать честных толковых работников?
   - Значит, я толковый?
   - Нет, ты бестолковый, но честный. Пойдем еще дальше. Тот товарищ,
который над твоей макушкой гирьку повесил, сам на место инспектора ГАИ не
пойдет. Пример нам не покажет. Он руководит в иных масштабах. И что мы
получим в итоге? Молчишь, Демин? То-то.
   - А что я могу сказать?
   - Скажи хотя бы: вот полковник сидит и рассуждает мудро,
по-государственному. Я одобряю, когда меня хвалят. Глас народа, знаешь
ли...
   Демин смекнул, что грозу проносит, и повеселел. Это не ускользнуло от
внимания полковника.
   - Заулыбался? Зря. Мне приказано из ГАИ тебя вытурить. Понял? И я
обязан это сделать.
   Демин вновь повесил голову.
   - Что же ты скис? Я нашел тебе место, где твои новые благодетели искать
строптивого инспектора не станут. Пойдешь в специальное подразделение?
   Демин смотрел на Рожкова и не знал, что ответить. Однако с этой минуты
в официальном лице, в бюрократе он вдруг увидел чего не замечал раньше:
доброту, скрытую маской безразличия, причастность к человеческим
страданиям, которую дают людям болезни, умение защищать своих, тех, для
кого он является отцом-командиром.
   - Пойду.
   - Вот и ладно. Явишься к полковнику Трубину. Я ему позвоню. Держи
адрес...
   Так Демин вышел на очередной виток жизни, чтобы идти дальше и
спотыкаться уже на других путях.
   Полковник Трубин пришел в милицию переводом из армейского спецназа. Он
начинал новый этап борьбы с преступностью, которая все больше приобретала
черты хорошо отлаженной боевой организации. Противостоять ей теперь могли
не милиционеры-одиночки, а специализированные, хорошо обученные
подразделения.
   Опыта подготовки таких бойцов и отработанной тактики действий у милиции
пока не имелось, и Трубин начинал с нуля.
   Собирать команду он стал с отбора людей.
   Демин явился к нему в числе первых.
   Трубин, спокойный, уравновешенный человек с задумчивыми глазами и
негромким голосом, беседовал с Деминым долго и обстоятельно. Выяснил все о
его армейской службе, грустно покачал головой, когда слушал рассказ о
событиях, сломавших карьеру требовательного гаишника, и лишь потом
заговорил о главном:
   - Мне бы, Юрий Петрович, не хотелось заманивать вас в свою команду.
Подумайте, взвесьте все. Недельки две вам на это хватит?
   Демин удивился. Такого срока на принятие решения ему еще никогда не
давали. Тем более он привык действовать без колебаний: коли надо, значит -
вперед!
   - Мне казалось, товарищ полковник, что согласие я уже дал.
   - Верно, но может статься, что вы сами же потом и раскаетесь. Все же не
на перекрестке стоять. Каждый вызов будет выездом на войну.
   - Знаю. К этому я готов.
   - Не торопитесь. - Трубин, казалось, поставил целью отговорить Демина,
заставить его отказаться от своего решения. - У этой войны куда больше
поганых сторон, чем может показаться на первый взгляд.
   - Война есть война. - Демин бодрился.
   Он не хотел выдать командиру своих колебаний, чтобы тот ни в малой мере
не усомнился в смелости нового подчиненного.
   Трубин посмотрел на Демина долгим изучающим взглядом. Ему хотелось
понять, насколько искренен в своих рассуждениях лейтенант. Если это
обычное бодрячество - оно пройдет само по себе. Если проявление глупости,
неспособности видеть и понимать правду - уже другое. Человек, который
принимается за дело с завязанными глазами, быстро разочаровывается и
пугается, едва повязка спадает.
   - Вы так думаете?
   Демин пожал плечами. Трубин усмехнулся.
   - Давайте рассуждать. На войне и у вас, и у противника одинаковые права
на выстрел.
   Кто первым пальнет, тот и выиграл. На войне с автоматом в руках можно
смолить налево и направо, если хочешь нагнать на противника страху. У нас
таких прав нет. Стрелять первыми на поражение нам не позволено. Палить
очередями для устрашения - значит, нагонять шухер на весь город. Короче,
мы все время над провалом. Переходить его можно только по узкому мостику,
который нам оставляет закон.
   Шаг вправо, шаг влево - и сразу поднимется шум. Пузатые чины, которые
ни разу не бывали в деле, но знают законы, станут судить-рядить. Может,
разборки и обойдутся, но нервов потянут изрядно.
   Демин был сбит с толку.
   - Не понимаю, товарищ полковник, мне что, не давать согласия?
   Глаза Трубина хитро заискрились. Он взял со стола коробку с трубочным
табаком "Золотое руно", открыл крышку, понюхал.
   - Не думал, что ты сдашься так скоро.
   На "ты" он перешел быстро и незаметно.
   - Я не сдался, но вы...
   - Я обрисовал то, что ждет тебя и всех нас на самом деле. Без слов о
том, что наша служба нужна обществу, каким почетом она будет окружена. Об
этом тебе расскажут другие. У нас проповедников хватает. Только ты им
особенно не верь. Никаким почетом мы не будем окружены, и все, что станем
делать, ляжет на наш страх и риск.
   - Спасибо, понял.
   - Не пугает?
   - Нет, даже интересно.
   - Тогда еще одна деталь. Все, что мы будем планировать, не должно
утекать наружу.
   Ни с начальством, ни с кем-то другим ты не должен говорить о планах. Я
не верю в то, что за хорошие деньги нас не подставят. И не в том беда,
если те, кого мы хотим взять тепленькими, смоются. Хуже, если они будут
знать об операции и приготовят сюрприз.
   - Я не трепач.
   - Кстати, как ты относишься к смертной казни?
   - В смысле?
   - Сейчас ее предлагают отменить. На правительство давят европейцы, наши
демократы-гуманисты. Говорят, жестокостью нельзя победить преступность.
   - Попустительством тем более.
   - Тогда мы поймем друг друга.
   За все время службы в армии и в милиции это был второй откровенный
разговор с начальниками. Первый раз с ним открыто говорил полковник Рожков
и вот теперь Трубин.
   Во всех других случаях ему вещали о высоком предназначении службы, о
необходимости верно служить обществу, власти. При этом никто не
осмеливался говорить, что интересы общества и власти далеко не всегда
совпадают, что чиновники все больше становятся столпами криминала,
заботятся о себе, своих интересах.
   Трубин незаметно сменил тему.
   - Восточные единоборства? - Он спросил с интересом. - Как у тебя с ними?
   - Карате немного.
   - Это хорошо, что немного.
   Демин впервые услыхал такое от профессионала и удивился. Обычно все, с
кем он сталкивался, уверенно говорили, какие преимущества дают человеку
навыки рукопашного боя.
   И вдруг...
   - Вы всерьез?
   - Еще как. Схватки с нашей клиентурой - это бои без правил. Первым
делом, никто нам не станет подбирать противников по весовым категориям. Ко
всему, уголовники знают приемы, которые в спорте считаются нечестными.
   Они их так и называют - "подлянками". Бандиту не обязательно выстоять
на ринге положенное время. Один результативный удар, и можно "рвать когти"
- смываться. Короче, требуется готовиться не к спортивным поединкам, а к
мордобою.
   - И все же приемы...
   - Что приемы? Ножкой в рыло с прыжка?
   А ты когда-нибудь слыхал, чтобы хоть один японец во время войны в
Маньчжурии свалил подобным приемом хоть одного из наших солдат? И как
можно в обмундировании, в полевой выкладке подпрыгнуть и нанести удар
ногой в челюсть? Русский боец испокон учился вести рукопашную в полушубке,
в сапогах, с торбой за плечами.
   - Убедительно.
   - Но учиться будем. - Трубин снова открыл коробку "Золотого руна" и с
наслаждением втянул медовый табачный запах.
   - Бросили курить? - Демин участливо вздохнул. - Понимаю.
   - Ты об этом? - Трубин щелкнул по жестяной крышке ногтем. - Разочарую.
Не курю и никогда не курил.
   По лицу Демина легко было судить о степени его удивления. Трубин
усмехнулся.
   - Ничего не поделаешь, люблю этот чертов запах. Вот и позволяю себе...
   Пока отряд не укомплектовали штатами, Демин успел показать себя в
опасном деле.
   В городском управлении вызвали тревогу несколько случаев жестоких
убийств и ограблений таксистов, которые произошли подряд один за другим.
Убийца, как предполагалось, был один и тот же. Действовал он примитивным,
но удобным способом: садился в машину позади водителя, в момент остановки
накидывал ему на шею проволочную удавку и безжалостно убивал. У водителей
исчезало все - выручка, документы, личные вещи.
   В городе усилили службу. Водителей проинструктировали, попросили быть
осторожнее, обязали сообщать в диспетчерскую о любых подозрительных
пассажирах. Но, как оказалось, это не помогло. В две ночи подряд произошли
два очередных убийства. Такую поспешность преступника сыщики объясняли
тем, что в первом случае он не взял денег, на которые рассчитывал.
   Как всегда при чрезвычайных обстоятельствах, для поимки убийцы решили
закинуть сеть погуще. Стал обсуждаться вопрос о посылке на линию в числе
профессиональных таксистов опытных и смелых оперативников.
   Собрался стать добровольцем и Демин.
   Трубин выслушал его с благожелательностью, поддакивал, кивал, но
согласия вдруг не дал.
   - Вот что, Демин, похоронными делами я заниматься не намерен. Отряд еще
не появился, а жертвы будут. Пока ты в моем подчинении, роль подсадных
уток пусть играют те, кто этому обучен.
   Демин смолчал.
   Вечером того же дня он заехал к родителям. Поужинал с отцом. Распили
полбутылочку. Отец в хронике городских происшествий прочитал о нападениях
на таксистов. Как водится, посмеялся над милицией.
   - Как это поют про вас? "Наша служба совершенно не годна"?
   - Работают люди. - Демин с отцом никогда не спорил. - Не все так
просто. Дело крайне опасное.
   - А я бы его пымал. - Отец говорил с той мерой мрачности, которая
обычно свидетельствовала о серьезности его поучений. - Будь помоложе,
пошел и показал всем вам, как охомутать гада.
   - У тебя горло железное? - Демин спросил и засмеялся. - Нет, батя, не
пымал бы. - Он нарочно передразнил отца. - Этот подлец набрасывает сзади
струну и не только душит, шею перерезает.
   - Ты, Пипуня, почти догадался, но не сообразил. Вы же только и обучены
хватать и не пускать. А мы - мастеровые - не столько руками, сколько
головой работаем. Все дело в том, что горло сделать железным.
   - Что же ты придумал?
   - Ошейник. Стальной. С забортованными краями. Этот гад петлю
набрасывает и начинает сжимать, разве не так? Ошейник будет такой, что его
не сдавишь. Загнутые внутрь борта не позволят петлю сдвинуть ни выше, ни
ниже.
   Она ведь затянута...
   - Батя, ты силен!
   - Надо же, сподобился - сын открытие сделал!
   Старик иронизировал, тем не менее все показывало - ему оценка приятна.
   Первый вариант ошейника старый мастер сделал из жести консервной банки.
Два полукольца, соединенные шарнирами, были подогнаны по размерам шеи так,
чтобы не мешали движениям головы и не сжимали горло. Только после подгонки
шаблона отец перевел образец в сталь. Под металл подложил фланель.
   Сверху защитное кольцо прикрывал высокий воротник водолазки.
   Изобретение отца Демин афишировать не стал. Он пришел к Трубину и
доложил, что все же решился играть роль активной подсадки - "манка".
   Трубин выслушал, сдвинул брови так, что они слились над переносицей в
одну линию.
   - Неймется? Я же тебе уже раз сказал.
   Демин имел возможность покуражиться и тут же ею воспользовался:
   - Я шею тренировал. Вот, попробуйте.
   Он вынул из кармана удавку, изготовленную из басовой струны гитары,
прикрепленной к деревянным держалкам.
   Трубин взял устройство в руки, повертел.
   - Слушай, Демин, а ты случаем не сам этим балуешься? Инструмент больно
похожий.
   То была отместка за насмешку в начале разговора.
   - Ага, - Демин согласился без возражений. - А вот теперь попробуйте
меня придушить.
   Он повернулся к полковнику спиной. Тот еще раз осмотрел орудие, встал,
накинул струну на шею Демина и потянул на себя концы.
   Демин стоял не шевелясь, не выдавая неудобства, а тем более боли. Он не
издал ни одного звука. Трубин затянул петлю потуже. Опять никакой реакции.
Решив не продолжать опыта, полковник отпустил удавку. Стукнул ладонью о
ладонь, словно хотел избавиться от невидимой грязи, прилипшей к ним после
держания орудия убийства.
   - Здорово, но я не понял. Рассказывай.
   Демин повернулся к шефу, снял с плеч струну и отогнул ворот водолазки.
   Трубин взял со стола очки, надел, пригляделся. Ткнул в ошейник пальцем.
   - Сам придумал?
   - Нет, мой батя.
   - Что могу сказать? - Голос Трубина звучал уверенно. - Благословляю.
Иди, просись добровольцем. Только ни с кем не делись. У слуха скорость
больше, чем у звука...
   Роль манка в поиске преступника Демин получил.
   Если можно считать встречу с собственной смертью удачей, ему повезло на
третий день.
   После полуночи Демин остановил такси, на котором выезжал на охоту,
возле станции метро "Петровско-Разумовская".
   Город ночью мало походит на самого себя, и тому, кто видит его только
дневным, нелегко бывает узнать обезлюдевшие улицы и площади, затемненные
здания, освещенную оранжевым светом переспективу проспектов.
   Демину пора было свертывать поиск, но он не торопился возвращаться в
центр. Усталость, которая навалилась на плечи к вечеру, уже прожгла. Он
разгулялся и с удовольствием воспринимал тишину и покой усыпавшего города.
Тишину приятную. Тишину опасную.
   Слева от машины процокали каблучки.
   Демин повернул голову и заметил женщину.
   Она подошла к машине, высокая, белокурая. Длинные вьющиеся волосы
мягкими прядями ниспадали на плечи. Тонкая рука с длинными алыми ногтями
легла на край двери. На пальце блеснул золотой перстень с большим темным
камнем.
   - Будьте добры, шеф, подвезите...
   Голос звучал слегка хрипловато, и Демин с неудовольствием подумал, что
дама либо в легком подпитии, либо простужена.
   - Куда вам?
   Демин задал вопрос с ленивым безразличием профессионального водилы,
чтобы дама почувствовала - какой адрес она ни назови, таксист ехать не
согласится.
   - В Лианозово сможете?
   - Не-е. - Демин для убедительности махнул рукой в противоположную
сторону. - Не смогу. Мне в парк пора. План я уже сделал, а парк в другую
сторону.
   - Шеф, - женщина кокетливо повела плечом, - я заплачу вдвойне. Не
жаловаться же мне на вас...
   Демин отказался бы и от этого предложения, но час ночи не то время,
когда убийцы слоняются по городу в поисках одиноких таксистов. По всем
прошлым случаям убийства не падали на время после полуночи. И потом -
женщина. В конце концов, роль таксиста надо играть по-настоящему, без
дураков.
   Поправив на голове картуз, Демин удрученно вздохнул.
   Дама легкими шагами обогнула машину и устроилась на заднем сиденье. В
салоне, забивая запахи курева и бензина, распространился аромат
французских духов.
   Демин раздраженно поморщился. Он терпеть не мог острые парфюмерные
запахи.
   Один раз в переполненном пассажирами вагоне метро, жарком и
непродуваемом, толпа притиснула его к высокой полной даме. Уже через
минуту Демин почувствовал дурноту.
   Дама отчаянно потела и, борясь с запахами собственного естества,
обильно смачивалась духами. Два запаха - ядреного едкого пота подмышек и
острой европейской парфюмерии создавали облако бинарного
нервно-паралитического газа. На первой же остановке Демин невежливо
оттолкнул даму и, едва сдерживая приступ тошноты, вырвался из вагона на
платформу. Потом долго хватал ртом воздух, как рыба, извлеченная из воды.
   Однако из такси из-за руля не выскочишь.
   Надо терпеть.
   Они поехали.
   Демин любил водить машину. Ему казалось, что за рулем он отдыхает.
Нервное напряжение не возникало. Желание обгонять и догонять лихачей,
спешивших свернуть себе шею, не появлялось. Старушки, по-куриному
заполошно перебегавшие дорогу перед капотом, неэтили. Садясь за руль,
Демин заранее представлял сложности езды по городу. Знал, что все пойдет
именно так, как идет всегда.
   Лихачи станут проноситься мимо, чтобы подождать его у ближайшего
светофора. Они будут втискиваться в ряд перед налетающим в лоб самосвалом
и обязательно подрежут тебе нос, а милые бабули обязательно постараются
броситься на капот, уверенные в своей ловкости и надежности чужих тормозов.
   Однако в этот раз привычное состояние комфорта не возникало. Как бы ни
был удобен обруч, сделанный отцом, ошейник всегда остается ошейником, и
металл, который сжимал горло рукой диктатуры пролетариата, радости не
приносил. И потом, дама за спиной. В другом случае он бы попетушился,
стараясь показать себя, поострил. Петушиться перед женщинами ему всегда
нравилось, хотя материальные цели, которые стоило бы достигнуть, он ставил
перед собой далеко не всегда. В этот раз вдохновение вообще не возникало.
   Ко всему дама казалась ему странноватой, слегка чокнутой, что ли.
Обычно пассажиры, и в том числе пассажирки, парой слов с таксистом да и
перемолвятся. Иногда поворчат на медленную езду - сами перед зеркалом
торчат до последней секунды, а потом таксист гони, наверстывай опоздание.
Иногда просто заговорят, чтобы скоротать время поездки. А эта упорно
молчала. Демин слышал за спиной ее тяжелое сопение и подумал, что у
пассажирки либо воспаленные аденоиды, либо насморк.
   По Дмитровскому шоссе они доехали до кинотеатра "Ереван", огромной
мрачной глыбы из серого бетона. Отгороженное от проезжей части плотным
рядом деревьев, здание тонуло во мраке.
   - Остановитесь, - попросила пассажирка. - Вот здесь.
   Демину это не понравилось: до Лианозова, куда первоначально собиралась
ехать дама, они еще не добрались. А место, где она сейчас собралась сойти,
было глухим и темным.
   - Может, дальше? - Демин сказал это, еще ничего не заподозрив. -
Впереди посветлее. Вам же будет удобней.
   - Мне удобней здесь.
   Голос, еще недавно казавшийся женским, обрел грубое мужское звучание.
   Гибкая удавка, тенью мелькнув перед глазами, охватила Демину шею.
Крепкие руки стали ее затягивать. Бандит тяжело дышал в затылок запахами
несвежего рта.
   Сдавить горло Демину убийце не удавалось, но он этого сразу не понял.
Весь предшествовавший опыт свидетельствовал о безотказной действенности
избранного метода и самого орудия убийства. Стоило лишь потуже затянуть
петлю.
   Он нажал, однако нужного эффекта не ощущалось. Водитель не хрипел, не
задыхался, не дергался конвульсивно.
   Убийца подналег и потянул удавку изо всей силы. Демин с трудом
удерживал голову, чтобы она не запрокинулась на спинку сиденья.
   Ногой Демин резко нажал на тормоз. Шины взвизгнули, пригорая на
асфальте. Двигатель поперхнулся и заглох. Машина клюнула капотом,
остановилась.
   Демин выдернул из-под тряпки, лежавшей на переднем сиденье, пистолет.
   Петля все еще сковывала его движения, и потому, не меняя позы, не
пытаясь обернуться, он запрокинул оружие за плечо и нажал на спусковой
крючок.
   Выстрел больно ударил по перепонкам.
   Салон заполнился вонью сгоревшей нитроцеллюлозы. Дико заорал, заголосил
бандит.
   Давление на горло ослабело.
   Демин рванулся вперед, вырывая концы удавки из ослабевших рук убийцы.
Резко обернулся.
   "Дама" со сбившимся набок париком полулежала, откинувшись на спинку
сиденья.
   Демин зажег в салоне свет. Увидел, что на правом плече салатового цвета
платья ткань набрякла кровью, стала бурой.
   Вытаращив глаза, хватая широко открытым ртом воздух, бандит причитал:
   - Не надо! Не убивай!
   Демин приставил пистолет к его груди и обыскал. Кроме удавки, иного
оружия у убийцы не оказалось.
   Так был изловлен трижды судимый бандит и насильник по кличке Причуда.
Для таксистов пришло успокоение. Для Демина оно наступило не сразу. Трудно
сказать, с чьей подачи началось административное расследование
правильности применения оперативным работником личного оружия на поражение.
   Немолодой майор из главного управления с рыхлым лицом скопца, едва
шевеля пухлыми губами, задавал дурацкие по своей сути вопросы. И после
каждого из них у Демина крепла злость на себя за то, что добровольно влез
в это обоюдоопасное дело: его не удушил бандит, так начали мотать нервы и
добивать свои.
   - Зачем вы стреляли? - Майор смачно шлепал губами, словно пробуждал в
себе приятные воспоминания о сытном обеде в министерской столовой. - Судя
по обстоятельствам, в этом не было необходимости. При себе оружия Причуда
не имел.
   - Вас самого когда-нибудь душили?
   - При чем тут это?
   - При том, что у меня на затылке нет глаз.
   Я не мог видеть бандита. Ему было достаточно стукнуть меня кулаком по
голове...
   - Он же не стукнул, верно?
   - Верно.
   - Тогда зачем вы стреляли?
   Демин вдруг наполнился холодной решимостью. Взглянул на майора с
нескрываемой ненавистью.
   - Была причина.
   Майор подобрался, напружинился, даже губы поджались. Спросил вкрадчиво,
чтобы резкостью не спугнуть следовательскую удачу.
   - Илакая?
   - Мне заплатил Сенька Поп. Чтобы я пришил Причуду. Он сам и подсадил
его в мою машину. Сенька Поп боялся, что Причуда настучит о его связях с
вами. С майором милиции Левко.
   - Да вы! - Лицо следователя забурело, как у ханыги после недельного
запоя. - Да ты! Да как ты смеешь?!
   - А вот так и смею. Вам нужна правда? Я ее сказал. Не понравилось? Не
мое дело. Пусть мне назначают другого следователя. Пусть дают бумагу. Я
все напишу. Чистосердечно. О вас, о себе...
   Имя Сенька Поп пришло Демину на ум случайно из запомнившейся с детства
игры:
   "Тук-тук". - "Кто там?"- "Сенька Поп". - "Зачем пришел?" - "За
краской"... Но майор даже не стал выяснять, какому персонажу криминального
мира принадлежит кличка. С настоящей оперативной работой вне стен
управления он давно не соприкасался, а в детские годы, должно быть,
никогда не играл. Зато он хорошо знал, во что выльется дело, если на него
накапает напраслину Демин. Хорошего ждать не приходилось.
   Трудно сказать, какие слова написал майор в отчете, но расследование
прикрыли.
   Трубин, следивший за злоключениями Демина, лукаво улыбался.


   - Любая инициатива, Алексей, у нас наказуема. Или тебя этому в армии не
учили?
   Наконец штаты отряда были укомплектованы, и Трубин со своими людьми
переселился на полигон полка гражданской обороны.
   Здесь в учебном городке имелись объекты, штурмовать которые
спецназовцам предстояло научиться - дома, склады, автобусы, самолет...
   Начались изнурительные тяжелые тренировки. Трубин с первого дня окунул
подчиненных в круговорот нервных и физических напряжений. Он надеялся, что
слабые не вынесут нагрузок и добровольно подадут рапорта об отчислении из
команды.
   Чтобы испытать прочность гвоздя, проверить, не гнется ли он, нужно изо
всех сил ударить молотком по его шляпке.
   Отряд приехал на полигон и расположился в пустовавшей казарме поздно
вечером. В просторном помещении с цементным полом, сохранявшим на себе
остатки желтой краски, в четыре ряда стояли двухъярусные железные кровати.
На тех, которые предназначались отряду, лежали тощие соломенные матрасы в
серых чехлах, покрытые тонкими одеялами из синей байки.
   Здесь же, в спальне, стояла пирамида для хранения оружия и боеприпасов.
   Как всегда при новоселье, заняв места по вкусу, люди долго не засыпали.
Разговоры длились далеко за полночь. Трубин, находившийся вместе со всеми,
не считал нужным силой приказа навязывать взрослым людям правила
распорядка. Были и другие методы действенного убеждения, и он к ним еще
прибегнет.
   Единственное, что он запретил категорически - курение в казарме.
Любителям глотнуть дымок приходилось вставать и шлепать к умывальникам и
туалетам.
   - По-о-дъем!
   Полковник Трубин не проорал эту команду диким голосом, как орут
новобранцы, которых впервые назначают дневальными в ротах. Он произнес
слово, столь ненавидимое любителями поваляться в постели, спокойным
властным тоном. Он никого не собирался ни подгонять, ни сдерживать. Он
знал, только так - по нерасторопности, лени, неумению действовать в общем
порыве можно определить боевую цену бойца и обозначить ее для себя в
командирском прейскуранте.
   День начался с пробежки. Трубин сам возглавил отряд и бежал первым. Ни
расстояния, которое предстояло преодолеть, ни времени, отпущенного на
занятия, не знал никто, кроме самого командира.
   - За мной! Вперед!
   И побежали.
   Полигон располагался в холмистой местности среднерусской возвышенности,
поросшей лиственным лесом, пересеченной оврагами. Узкая тропинка, по
которой можно было двигаться только в колонну по одному, вела то в гору,
то стекала вниз, причудливо вилась, пересекала ручьи, шла по болотистым
хлябям.
   Демин бежал четвертым за командиром.
   На двадцатой минуте он переместился на второе место. Трое бегунов
предпочли поотстать.
   Особенно людей выматывали тягуны - длинные унылые подъемы на лесистые
взгорки. Их наклон казался незаметным, и на каждом отдельном участке среди
деревьев его можно было определить только по уровню, но ноги и сердце
быстро начинали ощущать напряжение.
   Где и когда они повернули на обратный путь, Демин не мог разобраться. И
только когда они пробегали через зеленую лесную полянку, ему удалось
заметить, что солнце светило справа. В начале дистанции оно находилось
слева.
   Неожиданно Трубин усилил темп. Демин понял - силы кончаются. Ноги стали
тяжелыми, непослушными, то и дело подгибались будто резиновые. Ё-моё!
Неужели на их закалку не повлияло бесконечное топтание на перекрестках с
жезлом в руке? А он-то ощупывал икры и верил - они у него железные.
   В умывальник после пробежки мужики шли мрачные, раздраженные. То, что
называлось "физзарядкой", на деле разрядило даже самых выносливых.
   Полковник Трубин выглядел серьезно, хотя ему хотелось улыбаться. Он
сумел в часовой гонке вымотать подчиненных, позволил им разобраться в
своих достоинствах, помог задуматься над тем, что в них всамделишное, что
мнимое. И главное, никто не сказал: не могу. Это для начала уже неплохо.
   За завтраком, сидя во главе стола, командир будтачно, без аффектации
произнес фразу, которая всем запомнилась на долгое время:
   - Надеюсь, пробежка понравилась. Повторять ее мы будем каждый день.
   И все же самыми трудными оказались не марш-броски. В них люди
постепенно втянулись. Куда сильнее тело и нервы изматывали занятия на ОШП
- огненно-штурмовой полосе.
   Демин хорошо запомнил свой первый выход на препятствия с последующей
боевой стрельбой из автомата. С оружием на изготовку он резво рванулся со
стартовой черты. Скошенными глазам?! заметил, как Трубин щелкнул
секундомером, засекая время.
   По лестнице, стоявшей у высокой металлической конструкции, Демин быстро
поднялся вверх. На уровне второго этажа над пустотой пролегала узкая
балка. По ней предстояло пробежать семь или восемь метров, чтобы подойти к
очередному препятствию. Внизу в специальных жаровнях дымным пламенем
бушевала горючая смесь. Она дышала вонючим обжигающим жаром. Густой черный
дым поднимался вверх, мешая дышать и видеть. Балка, и без того неудобная
для ходьбы, временами вообще исчезала из виду.
   За балкой над пятиметровым провалом висел шаткий мостик. Два стальных
каната, соединенных перекладинами из железных труб, вели к окну, которое
светилось в закопченной дымом бетонной стене. Внизу, как и под балкой,
свирепствовало желтое пламя.
   Одно облегчение - двигаться по мостику разрешалось со страховкой,
придерживаясь рукой за канат.
   Повсюду, где бы ни оказывался Демин, его подгонял раздраженный
командирский голос:
   - Быстрей! Быстрей! Ползешь как муха!
   На огненно-штурмовой полосе Трубин не щадил самолюбия подчиненных. Он
считал, что боец на занятиях должен быть заведенным, до крайности злым.
Необходимо, чтобы эта злость закрепилась в рефлексах, всякий раз в деле
разливалась по крови адреналином, пробуждала в человеке яростную
решительность.
   - Что прилип?! - Трубин то и дело подгонял Демина. - Ну, пошел! Не сиди
там, как кот на заборе! Не стой на месте! Собью!
   Полковник подбрасывал к шаткому мостику взрывпакеты. Те разрывались в
воздухе у ног Демина.
   Странное дело - Демина злили и обижали выкрики Трубина. Ему казалось,
он их не заслужил, он старается, он не боится высоты, огня, выстрелов.
Одно это уже заслуживает уважения. Но когда ОШП преодолевал кто-то другой
и Трубин стимулировал его активность криком: "Что ты там повис, как сопля
на проводе?!", Демин полностью соглашался с полковником. Вид товарища,
который терял равновесие и раскачивался на зыбком мостике, рождал именно
тот образ, который громогласно описывал Трубин.
   Особый смак Демин обнаружил в вертикальном спуске из окон верхних
этажей домов к окнам нижних. Это доставляло острые, волнующие ощущения,
сравнимые разве что с теми, которые дарит людям катание на "американских
горках".
   Подготовка к броску с высоты всякий раз начиналась на самом верхнем
этаже дома, предназначенного для тренировок. Выполнявший операцию боец
становился в одном шаге перед раскрытым окном. Здесь он в последний раз
проверял подгонку лямок подвесной системы. Затем перекидывал фал
роликового спускового устройства через левое плечо и локоть.
   Ремень автомата набрасывал на правое, чтобы оружие в любой момент
находилось под рукой.
   Затем шаг вперед - на подоконник. Полуприсев, боец поворачивался спиной
к проему окна и зависал над пустотой.
   В такие моменты в груди с приятным щекочущим холодком замирало сердце.
Как заклинание, губы повторяли задачу: "Очередь в три патрона - по окнам
четвертого этажа, граната - в форточку третьего, на вгором - удар подошвой
в перекрестье рамы. Так, чтобы выбить ее из косяков внутрь помещения".
   - Пошел!
   Команда, хотя ее все время ждешь, кажется неожиданной.
   Толчок ногами. Левая рука в рукавице - чтобы не повредить руку -
скользит по фалу.
   Ослабил хватку - идешь вниз быстрее. Сжал ладонь, сдавил фал -
замедляешь ход вплоть до остановки.
   Летишь вниз, а мысль об одном - не ошибиться, не подставить себя под
выстрел, который может прозвучать из любого окна, не промахнуться самому,
когда придется пускать оружие в ход.
   За время подготовки в учебном центре отсеялся только один человек, да и
тот по болезни. Остальные выстояли и были включены в боевой строй.
   Крещение опасностью Демин прошел на второй неделе службы. Воскресным
вечером группу Трубина подняли по тревоге. Сообщение было коротким:
вооруженный бандит в жилом доме в квартире на третьем этаже захватил
заложников. На переговоры не идет. Из помещения, где он засел, донесся
выстрел.
   Судя по всему, стреляли из охотничьего ружья.
   Большего оперативный дежурный сообщить Трубину не смог: обстановка еще
была неясной.
   Трубин задал только один вопрос:
   - Где?
   Ответ был таким же коротким и точным:
   - Петровка. Дом семнадцать.
   Трубин, человек выдержанный, редко позволявший эмоциям возобладать над
разумом, выругался. И было от чего.
   Кинотеатр "Россия" в Москве знают очень многие, даже не москвичи. За
тыльной стороной этого здания лежит зеленое пространство - Страстной
бульвар. С двух концов он ограничен двумя улицами - Большой Дмитровкой и
Петровкой. Последняя знаменита тем, что на ней расположен штаб московской
милиции - Петровка, 38.
   Большая Дмитровка, которой московские власти по доброте душевной и из
уважения к русской культуре некоторое время позволяли носить название
Пушкинской, испокон веков считается улицей державной, вельможной.
   Здесь когда-то располагали свои родовые усадьбы бояре Салтыковы,
Стрешневы, Шереметевы, князья Вяземские и Черкасские. В новое время улицу
заселили новые власти. Здесь почти друг против друга расположились
Генеральная прокуратура России и Совет Федерации - два оплота закона в
стране, которая законов не знает и не признает.
   Короче, Большая Дмитровка - это улица "бугров" на бугре.
   Петровка - улица под буграми в полном смысле слова. В давние времена
она пролегала в пойме реки Неглинки, чистой и прозрачной как слеза. Потом
горожане реку засрали, загадили. Чтобы не раздражать людей лицезрением
открытого вонючего стока, городские власти загнали Неглинку в трубу.
   От надвратной колокольни Высокопетровского монастыря Петровка резко
катится под гору, направляясь к Театральной площади.
   Внешне элегантная чистая улица и сегодня обманывает прохожих фасадной
частью. Внутри дворов по нечетной стороне ютятся самые настоящие трущобы
центра столицы, малознакомые даже старожилам.
   Здесь некогда строились доходные дома, комнаты в которых сдавались в
аренду. При советской власти на Петровке нового ничего не строили, лишь
изредка делали "косметические" ремонты.
   Мрачные лабиринты дворов, связанные между собой узкими проходами,
упираются в облезлую кирпичную стену. За стеной, на бугре Большой
Дмитровки, возвышается надменный дворец Федерального Собрания.
   Трудно сказать, бросают ли когда-то сенаторы взгляды сверху вниз на
дворы Петровки.
   Видят ли они занюханную школу ь 1278 со стенами цвета застарелой каки,
облезлое двухэтажное здание ПТУ ь 144, клоповники, в которых обитает столь
необходимый демократической власти электорат? Но Трубин все это видел,
поскольку знал Дмитровку и Петровку.
   Он сразу представил, в каких трущобах придется работать группе...
   Гришку Шило для российского общества и украшения рыночной цивилизации
сберег наш великий вседовлеющий гуманизм.
   Глыбообразный мужик с большой головой, на которой лоб занимал место
чуть большее, нежели банка сардин, с диким блуждающим взглядом, стараниями
суда и прокуратуры получил высшее уголовное образование.
   В школу Гришка Шилов пошел в десять лет. К двенадцати годам он успешно
научился писать фамилию "Шилав", а в тринадцать уже освоил Яную грамоту и
совершил первое убийство. Он долбанул кирпичом по хрупкой интеллигентной
голове девочку, которая играла в песочнице.
   Спасло Гришку от самосуда быстрое появление милиции на месте
происшествия. Правда, мать убитой девочки все же сумела треснуть убийцу
тем же кирпичом по макушке, но хилый кирпич развалился надвое, а Гришка
даже не охнул.
   Гуманный российский закон отнесся к малолетнему ублюдку с большим
участием.
   Гришку направили в детскую трудовую колонию, откуда он по отбытии срока
вышел бандитом высокой квалификации.
   Второе убийство Гришка, уже гордо носивший кликуху Шило, совершил
обдуманно в надежде сорвать неплохой куш. Он с полбутылкой "Столичной"
пришел в гости к дворнику соседнего дома Талгату Рамазову. Старик тайно
приторговывал наркотой, и у него можно было взять не только ширево, но и б
а б - к и. Углядеть заначку дворника Шило сумел заранее.
   Гришка убил старика в одно касание ножа.
   Выпотрошил тайник. Погрузил в карманы расфасованный в пакетики
амфетамин, сгреб деньги, посыпал комнату нюхательным табаком - он боялся
собак-ищеек - и двинулся к выходу.
   У дверей его и взяли. Как оказалось, сгубила Гришку банальная невезуха.
За дворником уже давно приглядывали сотрудники отдела борьбы с
наркобизнесом. Операцию назначили на время, когда к оптовику должна была
поступить большая партия товара. Именно этого момента ждал и Шило.
Интересы бандита и милиции сошлись в один день в одной точке.
   Гришку приняли за оптовика и прихватили на горячем.
   Год тянулось следствие. Потом суд. Он пришелся на время, когда
работники правосудия вдруг поняли: черт с ними, с теми, кого на тот свет
отправляет убийца. Нет человека - нет проблемы. Куда важнее сохранить
жизнь живому, пусть он даже будет преступником.
   Свою лепту в засирание мозгов общества идеями милосердия к убийцам
внесла демократическая интеллигенция. Профессиональные борцы за отмену
смертной казни пристыдили тех, кто считает, будто убийство надо карать
расстрелом. Шагая в ногу с веком, суды перестали приговаривать к
исключительной мере наказания даже убийц-рецидивистов и террористов.
   Таким образом, Шило за дворника получил пятнадцать лет отсидки. Через
два года во время пожара в колонии он бежал. Сменил документы и вернулся в
Москву.
   В городе, не затрачивая особых усилий, Гришка встретил женщину, которая
распахнула ему душу и объятия, поселила у себя и обеспечила доступ к телу.
   Аля,Губа, в гражданском законе Алевтина Губина, была женщиной трех
страстей. Ее сжигала неутоленная жажда иметь как можно больше денег,
томило жгучее желание выпить и буквально изнуряла постоянная необходимость
лежать под мужчиной.
   Могучую потенцию глыбообразного бугая Гришки Алевтина оценила с первого
взгляда при встрече на Савеловском вокзале, где она торговала чебуреками
от ТОО "Сибарит".
   Гришка оправдал надежды Али и получил право проживания в трущобах
Петровки у дамы сердца.
   Утром дня, события которого взбудоражили население тараканьих крепостей
и милицейское начальство, Гришку во дворе встретил участковый. Молодой,
малоопытный, он постарался выяснить, где и с каких пор проживает в этих
местах незнакомый ему человек.
   Гришка, дурак дураком, а нашелся мгновенно.
   - Я тута не живу, - ответил он менту и показал немытые руки. - Мы тута
работаем.
   Строители.
   Требовать документы у работяги, состоящего при строительном деле,
участковый не рискнул: свободный труд заслуживает уважения. Но Гришка
пережил несколько минут страха. Возвращаться в зону ему не хотелось.
   А вечером, когда домой пришла Алевтина и принесла с собой пойло, обида
забродила в дурной башке с новой силой. За унижения следовало отомстить.
   Гришка выбрался из постели, где только что усиленно и со всем старанием
катал Алевтину, взял ружье, которое осталось в доме после ее первого мужа.
Насыпал в карманы патронов. У него уже родился точный план, который
оставалось воплотить в дело. Надо было пойти пострелять по ментам, благо
они тут рядом - только бульвар пересечь.
   Теща - дура баба - решила сдержать боевой порыв дочкина хахаля и старой
грудью перекрыла ему дорогу. Удар прикладом по голове уложил старуху на
пол. Но Гришке этого показалось мало. Он пальнул в потолок из левого
ствола "ижевки" двенадцатого калибра.
   Дом зашерудел как встревоженный улей. В сотах-квартирах мужики
поднялись на защиту родимых гнезд.
   Гришка тут же понял свой промах и поход на милицию отменил. Он запер
железные двери квартиры и занял оборону. Патронов имелось двенадцать. Если
с каждых двух уложить по одному менту, можно считать дело жизни успешно
осуществленным. О себе, о своей судьбе в дурной башке мыслей не было.
   Красная пелена пьяной злобы мутила сознание...
   Трубин психовал. Доведись ему решать задачу захвата и нейтрализации
преступника где-нибудь на задворках, как иногда говорят "в Урюпинске", он
бы столько волнений не испытал. Здесь же, в центре столицы, под бугром, на
котором восседает власть, все иначе.
   На место происшествия собралось возможное и неЬозможное начальство:
семеро на задание, десятеро давать им указания.
   Что поделаешь, власть рождает в чиновнике уверенность в его праве
давать советы и приказы профессионалам. Вот уж поистине любой кулик,
назначенный на должность орла, тут же начинает им себя ощущать.
   Спасло операцию то, что в группе Трубина каждый знал свои обязанности
заранее.
   Лейтенант Кудрин сразу прошелся по двум этажам - верхнему и нижнему - и
вычертил план квартиры, в которой укрывался бандит.
   Капитан Сараев быстро опросил соседей и выяснил некоторые подробности о
мадам Губиной, ее матери и сожителе.
   Люди, живущие в соседних квартирах, обычно делают вид, будто ничего не
знают друг о друге. Однако, если их раскрутить, выясняется, что они знают
все и даже чуть больше необходимого.
   Пока шла эта незаметная, но важная работа, Демин приготовился к спуску
с пятого этажа на третий и штурму квартиры снаружи.
   Трубин с планами особенно не мудрил. Он знал: чем проще замысел, тем
больше шансов на его удачное воплощение.
   - Юра, - это указание Демину, - в квартире две комнаты и кухня. Всего
три окна. Володин бросает свето-шумовую гранату в крайнее правое. Судя по
всему, объект в средней комнате. Мы по взрыву начинаем бить в дверь
кувалдой. Ты высаживаешь крайнее левое окно - это кухня - и проникаешь
внутрьОбъект скорее всего в этот момент выскочит в прихожую...
   Юра, - Трубин понизил голос. - Без нужды не подставляйся. Это дерьмо
того не стоит. Помни: у тебя скоро свадьба. Если что, ты стреляй...
   Командир произнес самое главное указание, и Демин понял, что по-иному
приказ не щадить бандита в такой обстановке он отдать не может.
   По команде Трубина Демин занял позицию на подоконнике пятого этажа.
Повторяя порядок действий, прошептал для себя самого:
   "Третий этаж. Взрыв гранаты. Удар ногой в крестовину рамы. Окно -
крайнее левое..."
   Начальство, толпившееся в подъезде и на лестнице между этажами, не
видело самого главного и эффектного. Два бойца по фалам спусковых
устройств стремительно скользнули вниз по отвесу фасада. Шедший справа
лейтенант Володин, круша стекла, всадил в окно трехсотграммовую
свето-шумовую гранату ПК-3125 немецкого производства.
   В замкнутом тесном объеме комнаты туго бабахнул оглушительный взрыв.
Комнату залило ядовито-зеленым пульсирующим светом.
   Все шло по плану. Ему не подчинялись только действия Гришки. Тот
оказался не в средней комнате, а в кухне - пришел к холодильнику взять
бутылку свекольного самогона.
   Его Алевтина покупала на внутренние нужды у барыг с Украины. Из руки
Гришка не выпускал двуауволку.
   Когда в дальней комнате, где он запер убитую старуху и сожительницу,
громко бабахнуло, Гришка инстинктивно обернулся к окну и заметил тень
человека, висевшего над пустотой.
   Демина спасло то, что в кухне горел свет.
   Он увидел, как Гришка вскинул ружье.
   Демин разжал левую ладонь, сжимавшую фал. Сила тяжести поволокла его
вниз. Едва голова миновала подоконник, Гришка выстрелил дуплетом. Стекло
вылетело из окна и осыпалось дождем осколков.
   Залп из охотничьего ружья с близкого расстояния даже опасней, нежели
выстрел из автомата. Дробовой заряд из дула вылетает струёй в несколько
сантиметров в диаметре.
   Свинец с силой сметает и пробивает цель, оказавшуюся на его пути.
   Смерть с подсвистыванием пронеслась у Демина над головой.
   Перезарядить ружье Гришка не }.спел. Сувальда дверного замка не
выдержала удара, который кувалдой нанес Сергей Бородин - прапорщик
огромного роста и силы. Дверь распахнулась.
   Трубин, ворвавшийся в квартиру первым, нажал на спуск автомата.
   Выстрел Трубина лишил "Скорую помощь"
   и гуманное правосудие возможности спасти для общества Гришку Шилова,
совершившего за недолгую жизнь три убийства.
   Свадьба Демина должна была состояться через десять дней.
   С будущей женой - Надеждой - Демин познакомился случайно. Он ехал
поздним вечером в троллейбусе. Стоял у центральной двери перед выходом.
Сзади подошла девушка.
   Спросила: "Вы сейчас сойдете?" Демин, не оборачиваясь, не видя ее лица,
схулиганил:
   - Если это вопрос, то нет. Если предложение - обязательно.
   - Предложение.
   Он обернулся. Она стояла перед ним, свежая, розовощекая, в меховой
шапочке и шубке из синтетического серого меха. Встретила его взгляд и
улыбнулась озорно.
   - Остановка "Новая".
   Радиоголос троллейбуса с похмелья или с простуды неимоверно хрипел.
   Двери заскрежетали, медленно поползли в стороны, открываясь. Створки
дошли до упора, громко стукнули.
   Демин выскочил на морозный воздух, повернулся и протянул девушке руку.
Она на нее оперлась и величественно сошла с приступки на тротуар.
   - Куда?.
   Задавая вопрос, Демин все еще был уверен, что она всего лишь
поблагодарит его и оставит ему шанс заскочить в нутро машины, защищенное
от стылого февральского ветра. Но не вышло.
   - Туда.
   Девушка указала рукой в красной варежке в глубь темного провала улицы.
   Понимая, что сам же накликал на свою голову приключение, которое ему
ничего не сулило, Демин тем не менее решил играть роль галантного кавалера
до конца.
   - Прошу.
   Он сунул левую ладонь в карман куртки и оттопырил локоть кренделем.
Думал, она откажется, но девушка без кокетства, как старая знакомая,
подхватила его под руку.
   - Ведите, - сказал он со смутным ощущением беспокойства, что влез в
авантюру, из которой неизвестно как выпутается. Но после всего, что уже
произошло, без ущерба для самолюбия бросить спутницу и сделать ей ручкой
он не мог.
   Они пошли по улице, которую освещал только свет, падавший из окон
квартир. Ноги вязли в рыхлом снегу, который здесь никто с дорожек не
убирал.
   - Туда.
   Она указала в мрачный провал между домами.
   Они вошли в пространство, служившее двором нескольким большим корпусам.
Детская площадкаа с качелями и с. деревянным городком-крепостью,
автомобили частников, занесенные снегом по самые крыши, - все как везде в
большом городе.
   - Мне сюда. - Она протянула варежку в сторону подъезда. Над ним тускло
светила желтая голая лампочка.
   Демин понял: сейчас, как джентльмен и рыцарь, он должен откланяться и в
одиночестве проделать обратный путь до остановки. Однако такое не выйдет:
они все время шли против ветра, лицо замерзло и щеки жгло, будто их
ошпарили кипятком. Право войти в подъезд и отогреться он заслужил в полной
мере.
   Демин прижал ее руку локтем к своему боку.
   - Я провожу.
   Она усмехнулась. Попала в точку, спросив:
   - Околели?
   Слово ему не понравилось, показалось обидным, но против правды не
попрешь.
   - Точно. - Он признался с обезоруживающей откровенностью. - Как цуцик.
   В подъезде было тепло. От коллектора мусоропровода тянуло гнилостным
луковым духом.
   Демин вызвал лифт. Громыхая, кабина спустилась сверху вниз. Двери со
скрипом отползли в сторону. Они вошли в полутемное пространство с
измызганным полом и потолком, который чада собственников приватизированных
квартир закоптили спичками.
   - Седьмой.
   Демин утопил кнопку на черной грязной панели. Кабина тронулась.
   Демин будто в пространство, ни к кому не обращаясь, сказал:
   - Ну народ у нас! Твердят им, твердят, чтобы женщины не входили в лифты
с незнакомыми мужчинами. И что, эти предупреждения на кого-то влияют?
   Девушка расхохоталась, звонко, весело, с детской непосредственностью.
   - Так вы же милиционер. А с незнакомыми мужиками я в лифт не вхожу.
   Демин не знал, что и решить: обидеться или свести все к шутке. Пустил
пробный шар:
   - А милиционер что, не мужчина?
   - Мужчина. Но он - защитник.
   - Вы уверены?
   - Почему нет? У вас на лице написана честность...
   Он проводил ее до двери. Увидел номер квартиры - 90.
   Она зазвенела ключами. Посмотрела ему в глаза. Протянула руку, уже без
варежки.
   - Спасибо. Меня зовут Надя. - И вдруг решившись: - Стакан чаю? Зайдете?
   Много ли найдешь мужиков, которые при таких обстоятельствах сказали бы
"нет"?
   В прихожей, уютной и теплой, их встретили родители - мать в пестром
домашнем халате и отец в свитере, очках, с книгой в руке. Ни удивления, ни
вопросов.
   - Папа, это ко мне. - Надежда чмокнула отца в щеку. - Мы по чашечке чаю.
   Они сидели на кухне в тепле и домашнем уюте. Родители исчезли и больше
не появлялись.
   Очень часто мы облекаем свои иллюзии в одежды красивых слов. Например,
говорим, что мужчина больше всего ценит или должен ценить в женщине добрую
душу. А вот как увидеть и понять эту душу при первом знакомстве, не знает
никто.
   Когда Надежда села, Демина поразило не проявленное ею гостеприимство, а
ее колени.
   Круглые, гладкие, туго обтянутые черными блестящими колготками. Увидел
их Демин и аж глаза зажмурил. Именно в тот момент он понял - эта женщина
ему нравится до умопомрачения, и надо так изловчиться, чтобы она, в свою
очередь, поняла - парень этот может быть только ее.
   Короче, знакомство их оказалось случайным, но стройные ноги и
соблазнительные колени сбили Демина с панталыку, заставили потерять себя.
После такого сколько хочешь говори о душе. Хорошо, если прекрасные колени
окажутся у доброй женщины, а если они достались стерве?
   И вот свадьба. Но и опять, как часто случается в милицейских историях,
перед ней Надежде и Демину пришлось немало попереживать.
   События обрушились лавиной, оттеснив в сторону все, кроме службы.
   ...Демин спал, и ему снилось, будто он спит, но ему мешает звонок
телефона. Он трезвонил несколько минут без перерыва и все же заставил
проснуться. Демин сел, опустил ноги с постели, прошел в переднюю к
телефону. Сам удивился, когда же он успел вынести туда аппарат, который
обычно стоял на нижней полке столика у кровати. Снял трубку:
   - Слушаю.
   Трубка молчала, а звонок продолжал звенеть.
   Демидов сердцах дернул провод, разрывая его. В конце концов, ночь.
Должны же люди когда-то спать. Звон тем не менее не прекратился.
   И тогда Демин проснулся на самом деле.
   Телефон действительно разрывался от старания разбудить хозяина. Все
остальное было всего лишь сном.
   - Слушаю.
   На этот раз трубка заговорила. Демин без труда узнал голос Трубина:
   - Юра, выезжай срочо.
   Неприятное предчувствие в один миг согнало хмельную одурь сна. К
авралам и тревогам за годы торжества преступности над законом в милиции
привыкли, и все знали, что по ночам замотанных службой людей без серьезных
причин не поднимают. Правда, эти причины возникали одна за другой в
бешеном темпе.
   - Что там?
   - Пошла операция "Бредень". Вечером неизвестные расстреляли наряд
патрульно-постовой службы.
   Черная волна злости выплеснула в кровь увеличенную дозу адреналина,
заставила сердце заколотиться сильнее. Криминальный мир уже давно и
откровенно бросал вызов за вызовом тем, кто пытался защищать правопорядок.
   Позавчера на пороге районной прокуратуры киллер из автомата расстрелял
группу свидетелей по уголовному делу. Сегодня пули попали в милиционеров...
   - Машину послали?
   - Выходи на улицу.
   - Где и как это случилось?
   - В Заводском переулке наряд задержал для проверки "Жигули-девятку".
Пассажиры вылезли наружу и тут же начали стрелять.
   Убиты лейтенант Вострухин и сержант Погорелов. Водитель патрулки
сержант Постников ранен, но успел открыть ответный огонь. Стрелявшие
скрылись.
   - Все понял.
   Демин собирался быстро, по-пожарному.
   Одевался и со злостью ругался. В первую очередь на своих. Он знал
лейтенанта Вострухина уже третий год. Тот имел опыт общения с уголовниками
и вот надо же - так прокололся.
   Каждый раз начальство убеждает сотрудников, что патрульная служба - это
разведка на передовой борьбы с криминалом. Но как выбьешь из честного
гражданина привычку видеть в любом встречном преступника? Как? Может,
наконец этот случай заставит всех до конца понять, сколь опасны
доверчивость и беспечность?
   Через двадцать минут Демин прибыл в управление. Здесь жили в
напряженном ритме тревоги. Дерзкое убийство коллег подняло на ноги всех,
чьи усилия позволяли накинуть на город мелкоячеистую сеть поиска.
   Начальник розыска полковник Корнилов сам инструктировал оперативников,
отправляя их на задание, отдавал распоряжения начальникам отделов и групп.
   КопАДемин нашел Трубина, Корнилов разговаривал с начальником центра
общественных связей майором Сомовым.
   - Пресса о случившемся уже знает?
   - Пока нет.
   - Сомов, возьми эту обязанность на себя.
   Никому ни слова. Происшествие скрыть мы не сумеем, но о том, что взяли
Лопоухого, надо молчать. Это наше внутреннее дело, и мы расскажем обо
всем, когда расставим точки.
   Шум и треп нам только помешают. Да, еще, возьми на себя майора Трунова.
В нем играет информаторская моча. Любая смазливая девчонка из газеты, если
поиграет глазами, может его расколоть до задницы. Предупреди - будет
утечка, я сам скручу ему шею. Вообще, о том же скажи всем другим.
   - Понял.
   Поздоровавшись с Трубиным за руку - все же начался новый день, а они с
вечера не виделись, - Демин негромко спросил:
   - Кто такой Лопоухий?
   Трубин взял Демина под руку и отвел в сторону. Рассказал о событиях
последних часов. Выяснилось, что сержант Постников сумел быстро вызвать
подмогу. Наряд во главе с майором Труновым задержал белые "Жигули", в
которые стрелял Постников. Заднее стекло машины было выбито. Пули пробили
багажник и спинку сиденья. Одна из них ранила водителя в спину.
   Эксперт-криминалист, прибывший на место происшествия, обнаружил в
машине множество отпечатков. Некоторые из них оказались удивительно
четкими. Их удалось идентифицировать. Все три человека, оставившие в
машине следы, числились в картотеке Главного управления вутренних дел.
   Водитель, которого задержали вместе с машиной, был известен милиции как
удачливый угонщик автотранспорта Мигунов, по кличке Лопоухий. Справа от
водительского места обильно наследил Чика - Арсений Рыбаков, рецидивист,
находившийся в розыске. Его подозревали в нескольких разбойных нападениях
на отделения сберегательного банка и обменные пункты валюты. Два налета
сопровождались убийствами.
   Третий подельник располагался на заднем сиденье. Его отпечатки обильно
испятнали две пол-литровые банки из-под пива "Скол-специаль". Он их выдул
прямо в машине и бросил на заднюю панель. Это был Губан - один из заправил
казанской уголовной группировки, рэкетир и убийца. Судя по всему, выстрел
сержанта Постникова задел и его.
   На резиновом коврике у заднего сиденья сыщики обнаружили две стреляные
гильзы от револьвера типа "наган". Должно быть, Губан успел перезарядить
барабан, не обращая внимания на то, что оставляет улики.
   Лопоухий поначалу упорно отрицал связь с пассажирами. Он говорил, что
те заставили его везти их, угрожая оружием.
   Однако методика следствия в этот раз оказалась решительной и жесткой.
   В короткий срок Лопоухому доказали, что документы на имя Игнатия
Васильевича Свиридова, которые он предъявил, - фальшивка.
   Что машина краденая и номера на ней перебиты. А сам он - Тихон Мигунов,
прекрасно известен розыску и теперь ко всему будет обвиняться в соучастии
убийства двух милиционеров. Лопоухий понял - лучше дать показания.
   Основываясь на полученных от него сведениях, полковник Корнилов давал
указания:
   - Трубин, ваши люди на месте? Держите их в минутной готовности.
Лисицын, тряси свою агентуру. Тряси всех подряд. Чика и Губан фигуры
неординарные. Их знают не только казанцы. Ищи связи. Из Москвы они сейчас
бежать побоятся. Попробуют залечь в нору. Постарайся докопаться до адресов.
   - Понял.
   Своих людей Корнилов знал не первый день. Они понимали друг друга с
полуслова.
   И даже в разговорах не считали нужным оригинальничать; многословью
предпочитали лаконичность. В их делах красноречие ничего не решало. Куда
важнее было умение думать, искать и распутывать следы, которые преступники
старались скрыть, запутать, затереть.
   К трем часам ночи подполковник Лисицын уже располагал тремя адресами
домов, где могли залечь преступники. Сразу подозрительные места обложили
специалисты наружного наблюдения. Каждый участник операции знал всю ее
опасность и непредсказуемость.
   Если бандиты открыли огонь на поражение по людям, которые собирались
только проверить у них документы, то они наверняка будут стрелять в тех,
кто пришел их арестовать.
   В четыре тридцать наружник, наблюдавший за домом, где могла
располагаться одна из квартир, нанятых в Москве Губаном, увидел, как во
двор въехал "Форд-Таурус" с погашенными фарами. Из машины вышли двое. Они
прошли к подъезду, не подавая признаков беспокойства, не оглядываясь.
Однако оба в одинаковой манере держали правые руки в карманах курток.
   Во дворе было сумрачно, и разглядеть лиц приехавших наружник не смог.
Только на глаз прикинул габариты приехавших - рост и вес.
   Подойти ближе, а тем более проследовать в подъезд, возможности не
имелось: автомашина как остановилась, так и стояла у дома.
   И только когда в окнах квартиры на пятом этаже загорелся свет, водитель
включил фары и задним ходом выехал со двора.
   Трубин с командой прибыл в указанное ему место в пять сорок пять.
   - Юра, - Трубин у нижней двери лифта объяснял Демину его задачу, -
сделай все, чтобы в вас не стреляли...
   В это время в подъезде появился высокий чин из Министерства внутренних
дел полковник Зорин. В правоохранительные органы он пришел с партийной
работы, чрезвычайно гордился тем, что защитил диссертацию и носил звание
Кандидата философских наук. За годы преобразований в общественном строе
Зорин диалектически изменился. Если раньше он при любом удобном случае
говорил: "Мы, марксисты", то теперь гордо произносил: "Мы,
последовательные демократы..."
   От Зорина пахло дорогим одеколоном. Выезжая на место происшествия, он
успел побриться, испил горячего кофе, бьш бодр и свеж, как огурчик с
грядю-г.
   Последние слова Трубина Демину насторожили Зорина. Он сразу понял, что
имел в виду командир, и вмешался в разговор.
   - Будут бандиты стрелять или не успеют, их надо брать живыми. - Зорин
шевельнул языком во рту так, что щека вздулась бугром и тут же опала.
Закончил с торжественной интонацией народного депутата, произносящего речь
с думской трибуны: - В интересах закона и правосудия...
   - Живыми я их брать не стану.
   Демин не желал скрывать свое настроение и влез в разговор полковников.
Зря влез, поскольку писк подчиненных в подобных обстоятельствах начальство
не приучено слышать.
   Зорин на возражения низших чинов всегда реагировал с нескрываемым
раздражением.
   - Как вас там? Демин? Так вот, вы будете работать как приказано.
Пойдете и возьмете живыми.
   Демин стал демонстративно с треском отдирать липучки лямок бронежилета.
   - Вот мой бюстгальтер, берите! Надевайте и - вперед! Хватайте, тащите
их в суд. Короче, как хотите, а я пошел к едрене Фене! Рапорт получите
завтра.
   Трубин усмехнулся и посмотрел на Зорина, чуть прищурив глаза. Без очков
вдаль он видел плоховато, хотя старался очки не носить.
   - Кончай дрочиться, полковник. Ты же никого сам брать не пойдешь,
верно? Не барское это дело. Вот и оставь его специалистам.
   Они сделают, как умеют.
   - Но твой Демин...
   - Демин, между прочим, хорошо знал Вострухина. Он был его другом.
   - Вострухин такой же гражданин, как и другие. Этим все сказано.
   - Нет, не все. Он был милиционером. Не помахивал портфельчиком и не
ходил в офис с теплой стенкой. Он работал на улице. Каждый день рисковал,
не зная, получит пулю из-за угла или в упор. И вот это случилось.
   - Он знал, на что шел, когда поступал в милицию. - Зорин несколько
остыл и возражал лениво, так, словно перед ним стоял милиционер-новичок, а
не опытный, знавший дело полковник. - Он же слыхал песню "Наша служба и
опасна и трудна"?
   - Да, она трудна и опасна, но каждый сегодня в нас видит ментов, а не
защитников порядка. Мент лезет под огонь, а живет на одну зарплату. И то,
что нас перестали уважать, не самое страшное. Куда хуже, что слова "вор в
законе" или "крутой" сегодня даже мальчишки произносят с придыханием, а
"мент" выговаривают пренебрежительно. Еще страшней, что нам бросают вызов
за вызовом, а мы делаем вид, будто ничего не происходит. Ну, убили в год
триста милиционеров, что случилось? Так?
   А ведь вы - начальство, такие же менты.
   Только под пули сами лезть не спешите. Убивают других - нормально.
Боевые потери.
   Произнесем речь над открытым гробом, положим венок на могилу, пообещаем
"спи, дорогой товарищ, мы тебя не забудем". Так? Потом возьмем сволочь и
передадим дело судье. А тот сам дрожит от страха. С одной стороны, боится
мести преступников. С другой - гнева законодателя. Вон сколько вы все
трещите, что смертная казнь - варварство. Весь демократизм направлен на
защиту преступника. А гражданина ухлопали - хрен с ним, его не вернуть...
   - Выговорился? - Зорин вынул из кармана золоченую зажигалку и стал
крутить в пальцах, то высекая огонь, то гася его. - Наше дело, Трубин,
выполнять законы, а не критиковать законодателей.
   - Вот так и живем. Не критикуем. Молчим. А вы, отцы порядка,
посоветовали бы тем, кто принимает законы, поработать у нас.
   Помочь поддерживать порядок хотя бы недельку в году. Получить пару пуль
в пузо, а затем, закрывая глаза, предложить отдать убийцу под самый
гуманный суд...
   - Ладно, Трубин, кончай треп. - Зорин устало махнул рукой. - Делай как
хочешь. Отвечать тебе.
   Затевать скандал Зорин испугался, однако случившееся решил запомнить.
Люди мелочные всегда злопамятны.
   Демин молча стал стягивать лямки бронежилета.
   В подъезде пахло капустой. Не просто пахло, а воняло. Где-то в доме
нерадивая хозяйка подожгла солянку, и тяжелый запах горелого продукта не
выветрился даже за ночь.
   Демина подташнивало. Он не любил капустный запах. В голодном детстве -
а нормальные мальчишки в детстве редко чувствуют себя сытыми - Демин
дорвался до солянки, на приготовление которой мать не пожалела животного
жира. Его потом долго рвало, и с той поры не только само блюдо, но даже
его запах вызывал стойкое отвращение.
   Поднимаясь по лестнице, Демин знал, что будет стрелять, что не
промахнется, что убьет без жалости тех, кто поднял руку на товарищей.
   Вострухин был отцом трех шустрых мальчишек. Надо было видеть, с каким
терпением он относился к озорникам, которые могли бы вывести из себя даже
толстокожего носорога.
   Вострухин, казалось, жил, чтобы помогать другим. Он считал, что человек
в милицейской форме должен служить людям на совесть.
   Впрочем, в последнее время в милиции в основном и остались те, кому
зарплата позволяла жить лишь условно, а совесть заставляла работать честно.
   Доброту Вострухина знали многие сослуживцы. Юего усадьбе в одной из
подмосковных деревень - час езды на электричке, полчаса пешком по проселку
- побывали почти все его товарищи.
   С виноватой улыбкой Вострухин предлагал им: "Одолела облепиха.
Приезжайте. Только собирать сами будете". Так Вострухина в летний сезон
одолевали то вишня, то яблоки. И сослуживцы, которые бывали у него в
деревне, возвращались в город с ведрами владимирки, с мешками коричных и
антоновских яблок, с корзинами облепихи.
   Вострухин отличался мягкостью и доверчивостью. Постоянно имея дело с
теми, кто не в ладах с совестью и законом, он все же мало верил в полную
бессовестность людей. И в последнее в жизни дежурство он подошел к
бандитской машине, меньше всего думая о собственной безопасности. Он даже
не расстегнул кобуры. Скорее всего считал, что в "жигуле" сидят нормальные
люди, к машине которых подходить с оружием на изготовку и требовать
положить руки на переднюю панель просто трусливая дикость. Это и стало его
роковой ошибкой. Но таким уж был Вострухин, который не думал, что при
рядовой проверке документов против него, представителя закона, будет
применено оружие.
   Зато уж Губан и Чика не сомневались в своем праве на выстрелы. Это были
люди иного мира, иного умственного склада. Они не защищались, они
хладнокровно убивали. Стреляли по людям как по мишеням в тире, только с
расстояния в шаг или два. Пули, выпущенные из пистолета и револьвера,
попали милиционерам в головы...
   Демин поднимался по лестнице упругим кошачьим шагом. Прижимался к
стене, исписанной подростками крупными надписями.
   Прапорщик Бородин за три минуты до этого лифтом поднялся на шестой этаж
и заблокировал двери так, чтобы лифт перестал работать. Потом занял
позицию на лестничной площадке и прикрыл возможный путь отхода бандитам в
сторону чердака.
   На первом этаже в подъезде стояли два бойца в бронежилетах с
девятимиллиметровыми автоматами "Кедр", портативными и удобными при
действиях в тесноте штурмуемого помещения. Бойцы прикрывали вход и должны
были задерживать всех, кто шел в дом.
   За Деминым с такой же осторожностью пробирался его напарник - лейтенант
Кудрин. За ним два бойца в черных масках вели Лопоухого.
   С того момента, как его взяли, Лопоухий находился в состоянии
непреодолимого обалдения. Пуля, прошившая переднее сиденье, потеряла силу
и, попав в правую лопатку, срикошетила. Однако она все же пропахала на
спине глубокую борозду, распорола изрядный участок мышечной ткани.
   Наглый в воровстве машин, Лопоухий оказался слабым в отношении к боли.
Пуля толкнула его и заставила упасть лицом на руль.
   Боль резанула так, что он не удержался и подпустил в штаны. Жаркая
струя потекла по ноге, еще недавно уверенно давившей на педаль подачи
топлива. Лопоухий заскулил. Его затрясло. И он не мог унять этой дрожи,
когда сильные руки оперативников выдернули его из машины, бросили на
грязный асфальт. И когда тупые носки тяжелых ботинок несколько раз
наподдали по ребрам. Он трясся и ныл, когда врач "Скорой помощи"
перевязывал его рану.
   Боец с автоматом, с открытым волевым лицом, с твердо сжатыми губами, с
непримиримым взглядом, стоявший над Лопоухим, приводил его в ужас. Ведь
достаточно ему только двинуть пальцем...
   И вот теперь на лестнице Лопоухого бил колотун, сдержать который он
никак не мог.
   Перед нужной площадкой Демин остановился. Поманил Лопоухого пальцем.
   - Теперь слушай. Когда махну рукой, подойдешь к двери. Позвонишь,
назовешься...
   - Они-и, - Лопоухий с трудом произносил слова, - меня пришьют.
   - Дура! Через дверь стрелять никто не станет. Она стальная. Дверь
открывается наружу.
   Сразу встань за нее. Учти, перестрелки не будет. Стреляю я один. Твоих
корешей живыми брать не намерен...
   Лопоухий задергал головой. Он хотел чтото сказать, но язык отказал ему
окончательно.
   Раздалось бурчание, похожее на "бу-бу".
   Демин схватил Лопоухого за лацкан кожаной куртки. Притянул, придвинул
вплотую к себе. Холодно врастяжку произнес:
   - Если также станешь бубнить у двери, первым шлепну тебя. При попытке
сорвать операцию. Хочешь сдохнуть?
   - Не-е-ет.
   - Тогда перестань дрожать.
   Демин, пригнувшись, чтобы оказаться ниже смотрового глазка в двери,
проскочил в закуток холла и прижался к простенку. Автомат направил так,
чтобы можно было дать очередь в щель, едва дверь приоткроется...


   В шесть часов двадцать минут "труповозка"
   увезла тела тех, кто еще вчера стрелял в милицию, не думая о том, что
наступит возмездие...
   Прошел год. Полковник Зорин стал генералом по званию и любимцем
министра внутренних дел по положению. Теперь он не просто философствовал
на кандидатском уровне.
   Пользуясь положением генерала, он стал давить тех, кто пытался
отстаивать собственные взгляды на жизнь и службу.
   В академии МВД специалисты обсуждали проблемы, связанные с возможной
отменой смертной казни. Зорин закатил пламенную речь, став зачинателем
дискуссии. Он заранее обвинил в ретроградстве и рецидивах большевистского
мышления всех, кто стоял за сохранение жестокого отношения к убийцам.
   Трубин выступил против подобных оценок, поскольку угрозы и запреты в
дискуссии не бывают полезны и плодотворны для выяснения сути проблемы.
   Потом"спор из аудитории перешел в кабинет генерада Зорина.
Выговорившись, тот снизошел до милости и решил закончить дело миром.
   - Не надо радикализма, Трубин. Я озвучивал мысли и взгляды министра.
Это ты должен понять. Сам же я как гражданин хорошо знаю, какое
ожесточение вызывают в обществе убийцы. Особенно серийные маньяки. Если
слышу о них, то готов на самые крайние меры. Но как философ начинаю
размышлять и задаю во. прос: почему государство присваивает себе право
казнить, убивать? Чем в таком случае оно лучше самих убийц?
   - Ай-ай, какие мы философы! - Трубин произнес это насмешливо, с большой
долей презрения. - Почему вам, господин генерал, не пришло в голову
выступить против права государства посылать в Чечню на смерть молодых
мальчишек? За которыми вообще никакой вины? Или я не курсе? Может быть, вы
как член коллегии министерства на одном из ее заседаний такой вопрос
ставили?
   - Решение о войне принимал не я.
   - А об отмене смертной казни закон поручено подписать генералу Зорину.
Так?
   - Найдется кому это сделать. Нас не спросят.
   - Зря. Все равно я и при таком законе убийц, которые поднимут руку на
милиционера, живыми брать не буду.
   - Если вам, Трубин, надоело служить...
   - То что?
   - Есть много способов оставить службу достойно. С пенсией...
   - Удивляюсь, как при таком рвении генерал Зорин столь медленно
продвигался по службе. Должно быть, завистливые большевики зажимали. Вам
бы уже давно пора быть министром.
   Конфликт приобрел необратимый характер. Трубин прямо в кабинете Зорина
написал рапорт об увольнении. Резолюций долго ждать не пришлось.
   Командиром отряда назначили Демина.
   - Ну, старик, ты попер в гору! - Трубин, прощаясь, все еще шутил. -
Если что, звони.
   Помогу.
   Нужда ждать не заставила, и Демин уже через полгода обратился к Трубину
с просьбой.
   Тот к этому времени служил в отделе безопасности крупного московского
банка и, судя по всему, процветал.
   - Михаил Петрович, это Демин.
   - Обижаешь, Юра. Я тебя с закрытыми глазами могу узнать.
   - Спасибо, Михаил Петрович.
   - Ты мне давно не звонил. Что так?
   - Боялся надоедать. Вы ведь у нас теперь фигура.
   - Значит, сейчас что-то просить собрался?
   - Почему так решили?
   - Когда прижимает нужда, то о стеснительности забывают быстро, зато
старых друзей вспоминают сразу. Валяй, Юра, я слушаю.
   - Михаил Петрович, - голос Демина дрогнул, - я бы продался мафии. У вас
с ними связей нет?
   - Ну, Юра, у тебя шуточки! Ты бы сразу шел к американцам.
   - Думал. Но, говорят, они только министров и кандидатов в президенты
сейчас берут.
   Мелочи пузатой уже нахватались.
   - Ладно, что случилось?
   - Нужны десять тысяч долларов. Сыну на операцию. Готов отработать.
   Трубин помолчал. Должно быть, задумался. Потом сказал:
   - С мафией я тебя сводить не стану, но есть человек. Ему требуется боец
с твоим опытом.
   Заработок хороший. Во всяком случае, не казенная солома.
   - Буду признателен.
   - Я его предупрежу, а ты запиши координаты. Крюков Александр
Алексеевич. Константин, Роман, Юрий, Константин, Ольга, Владимир. Крюков.
Позвони ему завтра...




   Верочка АНИСИМОВА.
   Заслуженный мастер парашютного
   спорта, мастер спорта
   по пулевой стрельбе.
   Старший лейтенант запаса
   ГРУ Генерального штаба


   Настоящая любовь - как степной пожар: вспыхивает от случайной искры и
сжигает дотла. А искру любви высекают два случайно встретившихся взгляда.
Произойти это может где и когда угодно.
   Максим Анисимов увидел Верочку Саввину в грузовичке, который вез группу
парашютистов-спортсменов на учебный аэродром Волосово. Молодые ребята
-девчата и парнисидели на скамейках вдоль бортов открытого ветру "газика".
Они были готовы к первому в жизни прыжку и все как один переживали
состояние крайнего возбуждения.
   Анисимов, как и полагалось инструктору, старался выглядеть серьезно,
хотя и подпевал, когда пели все остальные.
   Напротив Анисимова сидела девушка.
   Светловолосая, с чистой кожей лица; щеками, окрашенными здоровым
румянцем; с носиком-пупочкой, чернобровая, полногрудая, с талией "в
рюмочку"; со стройными ногами и округлыми коленками - она сразу привлекла
внимание Анисимова, понравилась ему.
   Наблюдая искоса за незнакомкой, Анисимов несколько раз встречался с ней
глазами.
   И тут же ощущал, как жаркая волна нежности и будоражащей радости
окатывала его с головы до ног.
   Они проехали несколько километров, когда Анисимов решил: ему пора
распускать хвост павлином, петь соловьем, чтобы предстать перед этой
девушкой - не перед другими, а только перед ней одной - во всем своем
орлином мужестве покорителя небес, привлечь ее внимание, покорить, пока
того же не совершили другие.
   Заговорить с девушкой в машине в присутствии подопечных инструктор не
рискнул, но подготовительные меры принял: пригладил волосы, поправил
воротник, застегнул комбинезон на все пуговицы. Он знал - форма
парашютиста ему идет, и в своих планах учитывал этот фактор.
   Дорога шла лесом. С обеих сторон ее стояли березы, ровные, белокожие.
Легкий ветер трепал их зеленые косицы, и лес шумел, словно где-то рядом на
песок накатывались океанские волны.
   Светило яркое солнце. Над головами голубело небо - ни тучки, ни
облачка. Как говорят пилоты и парашютисты: видимость миллион на миллион.
   Настроение у всех было приподнятым.
   Люди шутили, неестественно громко хохотали.
   Анисимов хорошо понимал: это оживление лишь следствие нервной
напряженности, которую каждый старался скрыть. Первый прыжок - серьезное
испытание, и предвкушение опасности возникает задолго до того, как сквозь
открытую дверь самолета в лицо ударят тугие струи воздуха высоты.
   Анисимова такие ощущения не посещали давно, и он размышлял о делах
сугубо земных, строил планы, как лучше начать знакомство с потрясшей его
воображение девушкой.
   Случайность спутала все планы, и события пошли по неожиданному сценарию.
   На крутом вираже машина не вписалась в поворот, опрокинулась в кювет,
легла набок.
   Все это случилось так быстро, что никто ничего не успел сообразить.
   Играя с опасностью, Анисимов прыгал с самолета из стратосферы, где даже
днем над головой темно-синее небо и яркие звезды. Он бросался вниз с
закованной в лед стены горного семитысячника и, подхваченный свирепым
потоком, летел над скалами и ущельями, все время понимая глубину риска в
целом-то бесполезного предприятия. Но всегда в прыжках он владел своим
телом и знал, что оно у него упругое, гибкое и послушное.
   Однако в момент, когда машина перевернулась и легла на борт, Анисимов
не успел даже сгруппироваться.
   Сильный толчок опрокинул его на спину.
   Сверху его лицо накрыла чья-то юбка, под которой прямо перед его
глазами оказались чистые полупрозрачные трусики. Еще не успев понять, что
же произошло, Анисимов увидел, как розовая ткань потемнела, и лицо омыла
теплая соленая жидкость.
   Это женщина, упавшая на него сверху, не сумела совладать с испугом, а
может, и болью.
   Вскинув руки, Анисимов сжал с двух сторон талию оказавшейся на нем
женщины, помог ей подняться. Тут он и увидел - это была та самая девушка,
на которую он положил глаз и в отношении кого строил определенные планы.
   Анисимов посмотрел на себя и понял, что не только лицо, но и грудь
комбинезона потемнела от пролитой на него влаги.
   Девушка резво вскочила на ноги, перепрыгнула кювет и побежала к лесу.
Минуту спустя она скрылась вдалеке за деревьями.
   Подмога с аэродрома прибыла час спустя.
   Девушки не было. И Анисимов отправился на . ее поиски.
   Он ходил по лесу и призывно кричал: "Ау!"
   Беглянка на его голос не отзывалась.
   Отчаявшись и не зная, что делать, Анисимов решил возвратиться к машине.
По пути нашел три больших белых гриба-колосовика с коричневыми шляпками и
ядреными крепкими ножками. Вынул ножик, срезал боровички, взял с собой,
чтобы показать спутникам. Темное пятно на груди просыхало.
   На самом выходе из леса, когда впереди уже засветилась опушка, Анисимов
увидел беглянку. Закрыв лицо ладошками, она сидела на стволе поваленной
ветром березы.
   Анисимов подошел и молча сел рядом.
   Бедром невольно коснулся девушки, но та лишь крепче прижала пальцы к
щекам.
   - Не надо так, милая. - Анисимов говорил спокойно, словно добрый отец,
который увещевал расстроившегося ребенка. - Ничего страшного не случилось.
   - Ну да-а, - слова прорвались сквозь всхлипы рыданий.
   Анисимов осторожно коснулся ее льняных волос, погладил. Она не
отшатнулась, не отодвинулась.
   Тогда он положил ей руку на левое плечо, не прилагая силы, притянул к
себе. Девушка покорно поддалась, и он почувствовал тепло ее тела.
   - Не надо плакать. - Теперь он говорил, нежно прижимая ее к себе. - Ты
ударилась?
   Больно? Как тебя зовут?
   В силу привычки он не мог обратиться к ней на "вы", поскольку сам
никогда не требовал этого от своих парашютистов. В коллективе
единомышленников, где людей связывало обостренное чувство риска и
взаимовыручки, "ты" было естественным свидетельством духовной близости и
доверия. "Будьте на "вы" с парашютом, - предупреждал Анисимов новичков, -
со мной можно на "ты".
   - Верочка. Мне совсем не больно. Только я сильно испугалась. И мне
стыдно.
   Девушка еще всхлипывала, но ответила на все его вопросы сразу.
   - Чего ж тебе стыдиться?
   Он спросил и сам понял: вопрос нетактичный, дурацкий. Но она на него
ответила с детской непосредственностью:
   - Я обдулась...
   Будоражащее чувство радости, какого он никогда не испытывал, жаром
оплеснуло Анисимова. Он прижал Верочку к себе поплотнее и неожиданно даже
для самого себя поцеловал в волосы, которые пахли весенним лесом. При этом
у него и мысли не мелькнуло, что делает что-то не то или не так. Ему
казалось, нет, больше - он был уверен, что и Верочка полна такого же
чувства к нему, что в этот миг он не навязывает ей свою радость, а только
отдает нечто ценное и с благодарностью принимает то, что оЩ дарит ему
своим доверием.
   Надо сказать, Анисимов ошибался совсем немного. Верочка, едва села в
машину, уже выделила из всех оказавшихся рядом парней именно этого -
высокого, крепкого, с волосами, выгоревшими до белизны, спокойного и
уверенного в себе.
   На присланной за ними машине они приехали на аэродром. Там уже шли
прыжки. В небе, словно диковинные цветы, распахивались разноцветные купола
- красные, оранжевые, жетлые...
   Верочку удивило, что парашюты совсем не походили на зонтики, к которым
все давно привыкли. Это были странные конструкции, похожие на дольки
мандаринов. Верочка не знала, что такое "летающее крыло" подчиняется
человеку куда лучше, чем огромный купол, и это позволяет парашютисту
совершать в воздухе сложные маневры: менять направление спуска, попадать с
высокой точностью в назначенное место. Но ей понравилось то, что она
увидела.
   Выбросившись из самолета на разном удалении, спортсмены выстраивались в
небе в очередь и спускались один за другим именно в ту точку, которая для
них служила мишенью
   - Здорово! - Верочка воскликнула это совершенно искренне и от полноты
чувств хлопнула в ладоши. - Ой, как красиво!
   - Хочешь взглянуть на это сверху?
   Анисимов смотрел ей в глаза гипнотизирующе. Он уже знал - она
студентка-медичка.
   Приехала сюда с подругой просто так - посмотреть на прыжки. Подруга
занималась в парашютном клубе.
   - А можно? - Верочка открыто встретила взгляд Анисимова.
   - Со мной можно все. Пошли!
   Он надел парашют, подогнал лямки подвесной системы. Она шла с ним к
самолету на подгибавшихся от волнения ногах.
   "Антон" - спортивный биплан - трещал мотором.
   По железному трапу команда парашютистов чередой поднялась в самолет.
   "Антон" развернулся на месте, загудел сильнее и побежал по зеленому
лугу.
   Верочка даже не заметила, как они оторвались от земли.
   Самолет, набирая высоту, кругами ходил над полями и лесом. Солнце то
оказывалось слева, то перемещалось направо. Внизу по серой линейке шоссе,
как муравьи в обе стороны - к Москве и от нее - бежали автомобили.
   Анисимов, хлопая каждого парашютиста по спине ладонью, отправил всех в
пустоту.
   Повернулся к Верочке. Возбужденный, веселый.
   - Теперь моя очередь. Прыгнешь со мной?
   Я тебя обниму и...
   Верочка понимала: он псих. Самый что ни есть ненормальный, чокнутый,
тронутый, или как там еще можно назвать человека, если он девушке, которую
знает всего несколько часов, предлагает обняться с ним и прыгнуть в
звенящий ветром провал. Вы знаете, как еще такого можно назвать?
   И в то же время Верочка испытывала необъяснимое чувство дурацкой
веселости. В ней дрожала каждая жилка, что-то так и подталкивало совершать
безрассудные глупости: танцевать на виду у всех, громко петь, и все так,
чтобы обратить на себя внимание окружающих, заставить их хохотать и самой
хохотать вместе с ними. Неожиданное предложение Анисим-ова показалось ей
замечательным, именно потому что в нем было все - веселая дурость и
безрассудность, которые в тот момент так и кипели в ней.
   - А удержите?
   Она задала вопрос с озорной беспечностью, не отдавая себе отчета в том,
что ей предстоит испытать.
   - Я?! - Анисимов засиял, засветился радостью. - Тебя?!
   Он произнес эти слова с подъемом, какого давно не испытывал: столько
адреналина в один раз его кровь не получала даже в моменты самых опасных
прыжков на затяжку из стратосферы.
   - Ну что, прыгаем?
   Она посмотрела на него большими глазами, в которых светились восторг и
испуг одновременно.
   - Вот так. - Анисимов придвинулся к Верочке и обнял ее. - Вот так.
   Она потянулась к его уху.
   - Хочу.
   - Не испугаешься?
   - С вами? Нет!
   И они прыгнули.
   Анисимов сильно оттолкнулся ногами, бросился вниз вперед спиной.
   Она хотела закричать, но спазм страха перехватил горло. Она не смогла
издать ни звука.
   Она крепко закрыла глаза. Так крепки, чтобы не видеть, что происходит с
ними.
   В ушах свистел ветер высоты. Тело утратило тяжесть.
   Неожиданно она ощутила рывок. Анисимов еще сильнее прижал ее к своему
телу. И вдруг все стихло.
   Не открывая глаз, она спросила шепотом;
   - Где мы?
   - А ты взгляни, трусиха.
   - Уже можно?
   Анисимов перед собой видел ее глаза и чуть приоткрытые влажные губы. Он
тронул их своими губами.
   Все еще не открывая глаз, она ответила на его поцелуй.
   - Давно. - Голос Анисимова звучал у самого уха. Она открыла глаза.
   И тут перед ней во всем величии открылось чудо земли. Она казалась ей
вогнутой, как огромная тарелка, накрытая голубым небосводом, заполненная
сказочными дарами - зеленью лугов, лесов, украшенная змейкой реки, которая
серебрилась на солнце.
   - Выйдешь за меня замуж? - Голос Анисимова звучал просительно. И вдруг
тон его изменился. - Только скажи нет - отпущу!
   - Да, да, да! Только не отпускай!
   Она кричала веселым, счастливым голосом.
   Порыв ветра сорвал с ее головы легкую косынку. Пестрокрылой бабочкой
ткань вспорхнула в бирюзу неба, унеслась в сторону.
   Встречный поток разметал мягкие льняные волосы Верочки, бросив их в
лицо Анисимову.
   Тот сильно дунул, стараясь избавиться от щекочущей и. мешающей видеть
паутины, но это не помогло.
   Верочка радостно хохотала.
   - Я как ведьма, да? Воздушная ведьма! - Хотела добавить: "На помеле",
но сдержалась, подумав что Анисимов может обидеться, если сочтет, что
помело он сам.
   Ее так и подмывало созоровать, совершить какую-нибудь глупость, и
только понимание, что самые большие глупости ими уже сделаны, не позволило
придумать нечто новое, что могло бы перекрыть совершенное.
   Перед землей Анисимов предупредил Верочку:
   - Подожми ноги.
   Толчок налетевшей на них тверди принял на себя Анисимов. Он упал на
спину. Верочка повалилась на него, и в ореоле распушенных волос он увидел
перед собой ее сияющие глаза.
   Он вскочил и протянул ей обе руки раскрытыми ладонями вверх. Предложил:
   - Ну-ка, шлепни.
   Она, дурачась, ударила по его ладоням своими мягкими ладошками. Он
хищным быстрым движением сжал пальцы и поймал ее руки. Посмотрел прямо в
глаза:
   - Так пойдешь за меня замуж?
   Взглянув на него, она вдруг расхохоталась.
   Ее рассмешило не его предложение. Просто она заметила на его правом
плече темный след плохо просохшей влаги. Он тянулся от воротника к
подмышке.
   Анисимов труднообъяснимым образом угадал ее взгляд, двинул плечом так,
что оно коснулось щеки, почувствовал сырость ткани и стал хохотать вместе
с ней.
   - Значит, пойдешь?
   Теперь его голос звучал просяще, и ей на миг показалось, что перед ней
беззащитный мальчик, откажи которому, и он тут же расплачется от обиды -
горько, безутешно. Ей захотелось потрогать его волосы, из которых
выбивался и торчал вверх дикий клок, как перо боевого украшения индейца.
   Она перестала смеяться.
   - Пойду...
   Ответ прошелестел еле слышно, но он его понял. Мягким рывком притянул
за обе руки к себе. Она коснулась грудью крепкого большого тела и покорно
запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя. Он сжал ее в объятиях,
нежно коснулся уха губами.
   - Тогда помчались!
   На волне озорной отчаянности она ответила:
   - Помчались! - Хотя не знала, куда и зачем он ее зовет.
   Подбежал начальник аэроклуба, отставной подполковник Егоров. Задыхаясь
от бега и гнева, заорал:
   - Язви тя в душу, Анисимов! Сдурел?! Ты что за номера отмачиваешь?
   - Ага, сдурел. - Анисимов не пытался ни спорить, ни оправдываться. - И
это надолго.
   Я уезжаю.
   Егоров на миг онемел, потом взорвался снова:
   - Ты что?! А прыжки? Куда ты?
   - К чертовой матери! Жениться еду!
   Егоров понял - мужика, который принял такое решение, уже не удержишь.
Оставалось надеяться, что чертова девка не запретит ему продолжать
появляться в аэроклубе и учить прыгунов парашютному делу.
   - Ты вернешься? - смиряя страсти, спросил Егоров.
   - А кто его знает!
   Анисимов обхватил Верочку за плечи, и они двинулись к ангару, возле
которого у самолета возились механики. Те оторвались от дела и все разом
обернулись к подходившим.
   Анисимов поднял руку в приветствии.
   - Салют, мужики! - И сразу последовала просьба: - Леша, я возьму
мотоцикл?
   Леша - краснощекий авиамеханик, большой, добродушный, с носом,
перемазанным машинным маслом, - тут же дал согласие:
   - Ага, командир,бери.
   Анисимов подошел к старенькому "Ижу", перекинул ногу через седло, пнул
по педали стартера. Движок, заботливо обихоженный хозяином, взял сразу и
залился оглушающим треском.
   - Садись! - Анисимов сделал приглашающее движение рукой, показывая
Верочке место позади себя.
   - Куда? - спросила та, устраиваясь на мотоцикле и подбирая юбку.
   - В город. В загс. - Анисимов был предельно серьезен. Он повернулся к
Верочке вполоборота. Глаза его возбужденно блестели. - Пока ты не
раздумала.
   Мотоцикл круто рванулся, будто старался вырваться из-под седоков.
Верочку отбросило назад. Чтобы сохранить устойчивость, она обняла
Анисимова за грудь, прижалась к его спине щекой. Дохнула в самое ухо.
   - Какой загс? Сегодня воскресенье.
   Мотоцикл, миновав полосатый шлагбаум, с поднятой как у колодца-журавля
перекладиной, понесся по узкой асфальтовой ленте, соединявшей летное поле
с магистральным шоссе.
   - Тьфу ты! - Удивление Анисимова было искренним. - Все равно до загса я
тебя никому больше не покажу и не отпущу никуда.
   Держись!
   Он заложил резкий вираж, соскочил с асфальта и понесся по кочковатому
лугу к синевшей вдали кромке леса.
   Он в самом деле был сумасшедший. Она в этом ужКне сомневалась. Только
псих, не разбирая дороги, мог гнать машину по целине с такой скоростью.
Но, к собственному удивлению, его сумасшествие ее не пугало. Она все
больше проникалась опьяняющим очарованием скорости и безумства.
   После прыжка, который они совершили в обнимку, на нее сегодня уже ничто
не могло нагнать ужаса.
   - Быстрей! Быстрей! Куда мы едем?!
   Она еще плотнее прижалась к нему. От его спины пахло крепким мужским
потом. Она вдыхала этот запах, не понимая, почему он ей так нравится, и
неведомые чувства заставляли ее сердце трепетать в ожидании чего-то
прекрасного, необъяснимого.
   Мотоцикл подскочил на кочке, как на трамплине. Несколько метров они
пролетели по водуху, не касаясь земли. Сердце дрогнуло, но душа отозвалась
не испугом, а новым порывом чудесного возбуждения.
   Да, он псих! В том нет сомнений. Замечательный псих - крепкий,
яростный, смелый.
   И от него пахло мужской ядреной силой.
   Боже, как это прекрасно - мужчина и провал высоты, мужчина и скорость!
Скорость и хмельной холодок внутри!
   Несколько летних домиков стояли на опушке леса. Их недавно окрасили
желтой веселой краской, и они выглядели как цыплята, высыпавшие на
солнышко. Наблюдательный глаз легко заметил бы признаки казенного
однообразия - одинаковые занавесочки кремового цвета на всех окнах,
красные цилиндры огнетушителей у каждой двери; деревянные скамеечки,
врытые у стен, обращенных к лесу; железные урны для окурков и мусора возле
них.
   У крыльца Анисимов подхватил Верочку на руки. Она ахнула от
неожиданности, но опять же не испуганно, а радостно, восторженно.
   Прижимая к себе девушку, так же крепко, как тогда в воздухе, он вошел в
домик.
   Здесь было прохладно и тихо. Пол комнаты устилал ковер фабричной
выработки - большой, ярко-красный. У дальней стены - голова к голове -
стояли две железные кровати, покрытые байковыми оранжевыми одеялами.
   Поверх них лежали подушки в кипенно-белых наволочках, сбитые в
аккуратные кирпичики.
   В открытую форточку плыл запах свежего покоса.
   Не выпуская из рук драгоценную ношу, Анисимов встал на колени и положил
Верочку на мягкий ковер. Сам навис над ней, большой, сильный.
   Она с покорностью отдалась его настойчивости. Он прижал ее к ковру
мускулистым телом, полным желания и страсти.
   Она вскрикнула от неожиданно пронзившей ее боли, закусила губу, чтобы
не заплакать.
   Он начал двигаться, медленно раскачиваясь: то приподнимаясь, то
опускаясь.
   Боль не оставляла ее, она громко стонала, хотя прекрасно понимала: все
уже свершилось и отступать поздно.
   И вдруг он задел нечто таинственное, гдето в самой глубине ее жаркого
естества. И словно удар электрического тока, ее обожгла волна неописуемой
сладости. Она поглотила и боль и всякое воспоминание о ней.
   Это оказалось столь приятным и ошеломляющим, что Верочка тут же
испугалась, как бы неожиданное удовольствие не оставило ее, не исчезло.
Оно должно повторяться еще и еще.
   Еще и еще!
   Чтобы побудить Анисимова терзать ее и дальше, Верочка стала извиваться
и раскачиваться вместе в ним. Она теперь стонала не от боли, а от
неведомого огня, который сжирал плоть, наполняя ее воздушной радостью.
   Дамские любовные романы всегда кончаются в момент, когда возлюбленные,
преодолев все препятствия - религиозные предубеждения, родительские
запреты, бедность, вынужденную разлуку, пробиваются навстречу друг другу и
в конце концов соединяются в счастливом единении. Венец таких мучений -
поцелуй, который ставит точку всем страданиям.
   Слеза умиления должна оросить глаза кинозрителя, прокатиться по щеке
читательницы.
   Между тем сближение в любви, сколь бы ни было оно мучительным и
трудным, только начало настоящих испытаний. Самое опасное для любой пары
начинается именно в браке, который испытывает возвышенные романтические
чувства трудностями и соблазнами будней. Постоянное общение супругов друг
с другом. Мелкие, но все время накапливающиеся уколы обид, раздражение,
размолвки, бытовая неустроенность или, наоборот, излишки ее устроенности -
богатство, безделье, - все это медленно заставляет любовь остывать,
постепенно убивает ее.
   Первый и главный импульс любви - внезапная взаимная увлеченность,
новизна чувств - у Верочки и Анисимова определил их отношения на многие
годы вперед. Бывает редко, но брак соединил однолюбов. Верочка не чаяла
души в муже - волевом, сильном и благородном человеке. Анисимов любил и ко
всему еще и уважал жену - мягкую, добрую, полную страсти и даже в браке
остававшуюся по-девичьи чистой.
   У них родился сын - Витек, озорной, подвижный, как ртуть. "Мотор в
штанах", - шутя называл его Анисимов и грозил:
   - Вот положу в штаны кирпич для успокоения.
   Верочка стала мастером парашютного спорта. Максим Анисимов получил под
команду парашютно-десантный батальон и звание майора.
   Все шло как надо. Анисимовы были по-настоящему счастливы, строили планы
на будущее. Но счастье - хрустальная ваза. Если падает и разбивается - не
соберешь, не склеишь.
   Увы, падает все - люди, самолеты и даже звезды.
   Черное и белое. Да и нет. Ноль и единица.
   Полюстсеверный, полюс южный. День и ночь.
   Счастье - несчастье. Они всегда рядом, всегда ходят парами и не
существуют одно без другого.
   Чем больше и полнее счастье человека, тем труднее бывает пережить его
потерю. Верочке все это пришлось испытать на себе.
   Случилось все нежданно-негаданно. Рота десантников из батальона,
которым командовал майор Анисимов, должна была перелететь к месту, где
намечалось провести соревнования армейских парашютистов. Анисимов, трудно
объяснить для чего, решил взять с собой в командировку сына Витька.
   Командир полка, заметивший пацана у самолета, приказал комбату
отправить сына домой. Анисимов огорчился и втайне решил не сдаваться. Он
подозвал двух десантников из своей роты.
   - Ребята, отведите Витька в сторону, заверните в плащ-накидку и
пронесите в самолет как груз.
   Старательные солдаты выполнили просьбу комбата, поскольку просьба
офицера для рядовых - приказ. Они пронесли Витька в машину.
   Дальше пошло штатно: разбег, взлет. Десантура летела в посадочном
варианте: ранцы с парашютами стояли в ногах солдат. Ничто не предвещало
осложнений.
   "Двенадцатого Антона", как десантура именовала свой самолет, вели
опытные пилоты.
   Они знали машину, был им прекрасно знаком и маршрут. По нему они ходили
уже не раз.
   Когда "Антон" приближался к Малоярославцу, случилось несчастье. Из
Кременчуга на север полз старый "Ил-14" - "презренный поршняшка", как его
уничижительно называли летчики реактивной эпохи. Трудно сказать по каким
причинам, то ли горилка была особенно крепкой в тот раз, а мабудь хлопцы
мало зъилы сальца, но они двигались не в своем эшелоне, полностью
передоверившись автопилоту.
   И вот при ясной погоде, при свете солнца, в условиях отнюдь не
чрезвычайных, "Ил"
   врубился точно в середину правого борта "двенадцатого Антона".
   Последствия были ужасными. Обе машины - пассажирская и
десантно-транспортная - развалились на части.
   Люди падали с огромной высоты живыми.
   Падали на колхозное картофельное поле, выбивая в мягкой земле своими
телами большие ямы.
   Верочка потом видела привезенные с места катастрофы автоматы
Калашникова, со стволами, скрученными в спирали, пистолеты Макарова,
согнутые пополам, как гвозди, не пожелавшие забиваться в доску.
   Отец и сын упали на землю вместе: отец прижимал Витька к груди, так же,
как некогда прижимал к себе Верочку. Но не было на нем в этот раз
парашюта...
   Нередко после смерти любимого мужа, хуже того - мужа и ребенка сразу,
женщина ломается" теряет волю к жизни, утрачивает интерес к окружающему
миру. С Верочкой все происходило иначе. Да, чувства ее словно закаменели.
Она не обращала внимания на мужчин, которые бросали красноречивые взгляды
на вдову, полную обаяния и зрелой красоты.
   Она отворачивалась от чужих детей, чтобы в каждом не угадывать своего -
потерянного.
   Но в то же время ей стало нравиться идти навстречу опасностям. Она
теперь принадлежала не себе, а тому прошлому, которое оказалось утерянным
с Витьком и Максимом. И будущее казалось ей темным туннелем, в конце
которого не было заметно даже светлого пятнышка.
   Однако желание добраться, дойти до конца туннеля ее не оставляло.
   Стараясь забыться, Верочка полностью отдалась парашютному спорту. Она
словно пыталась постоянным риском пытать свою судьбу. Затяжные прыжки,
которые она совершала, пугали безрассудной смелостью даже ее командиров. У
некоторых возникали мысли, что добром такая отчаянность не кончится.
   Однако отстранить от прыжков спортсменку, которая регулярно привозила
"золото" с международных соревнований, никто не хотел.
   Чуть позже стало ясно, что отчаянность Верочки, ее безрассудство - это
не поиск способа свести счеты с жизнью. Она не таила в себе сумасбродных
комплексов, умела за себя побороться и постоять...
   Шли обычные тренировочные прыжки мастеров на точность приземления.
Верочка поднялась в воздух со второй группой спортсменов. В точке выброса
подошла к открытому люку. Ветер высоты тугой струёй бил в лицо.
   Из-под крыльев самолета выплывала знакомая панорама учебной базы
парашютистов. Справа виднелись домики аэродромных служб, похожие на
спичечные коробки. На зелени луга, пересеченного наискосок
взлетно-посадочной полосой и двумя рулежными дорожками, хорошо виднелась
мишень - круг, в центре которого надо было приземляться соревнующимся.
   Абсолютно спокойно, не испытывая ни страха, ни соревновательного азарта
- с ее ли опытом волноваться? - Верочка шагнула вперед. Она быстро
стабилизировала свободный полет. Сориентировалась по отношению к мишени. В
нужный момент размеренным движением руки рванула вытяжное кольцо.
   Парашют, полыхнув над головой языком оранжевого пламени, стал вдруг
скручиваться в жгут. Она поняла - что-то неприятное случилось со стропой
управления.
   Парашютистка неслась к земле, таща за собой как сигнал бедствия
трепетавшее на ветру оранжевое полотнище.
   Верочка ясно представляла всю отчаянность своего положения, но
относилась к нему хладнокровно. Ее не пугала сама смерть. Она видела
погибших мужа и сына. Помнила, как изуродовала, измяла их земля. И не
столько желание сохранить жизнь, сколько боязнь, что ее именую такой же
искалеченной увидят товарищи и друзья, помогла переломить обстоятельства.
   Не думая о метрах, отделявших ее от земли, не считая секунды, которые,
возможно, могли стать роковыми, Верочка быстро перебирала стропы,
подтягивал купол к себе. Мысль ее работала холодно и четко. Анисимов
рассказывал Верочке немало историй о критических ситуациях, возникавших в
небе. Он не пугал жену. Он учил ее, как вести себя в минуты опасности и
предотвращать ее.
   Когда полотнище было рядом, Верочка аккуратно, словно оправляла юбку,
расправила шелк и оттолкнула от себя вверх. Поток воздуха наполнил
парашют. Оранжевый зонт хлопнул, раскрылся над головой.
   Приземлилась Верочка в центре мишени.
   Ее бросились обнимать, стали тискать в объятиях... Радость в такие
мгновения и у товарищей, и у соперников бывает искренней.
   На другой день после этого случая Верочку пригласил к себе командир
воздушно-десантной дивизии генерал-майор Чупров- Он принял ее в своем
кабинете: встретил у дверей, провел внутрь, усадил за столик. Сам сел
напротив. Из фарфорового чайника разлил по горластым чашкам золотистый
чай. Подвинул поближе к гостье блюдо с сухим печеньем.
   - Вера Васильевна, - генерал говорил спокойно, размеренно, - позвольте
мне еще раз выразить вам восхищение вашим мужеством. Мне даже неудобно
говорить вам такой комплимент. Но слово "женственность", хотя и подходит к
вам полностью, все же характеризует несколько иные качества. Верно?
   Она слушала обязательные для подобных случаев фразы молча, не выражая
эмоций.
   Генерал был молод. В силу родства с командующим войсками военного
округа, которому приходился племянником, Чупров не взбирался к высокому
званию по крутым и утомительным ступеням карьерной лестницы.
   Он подъехал к своей должности на эскалаторе везения. И теперь купался в
радостях, которые дарило положение комдива молодому, полному сил и
честолюбия мужчине.
   Одетый в новенькую форму с золочеными пуговицами, чисто выбритый,
орошенный модным дорогим одеколоном, Чупров явно любовался собой, гордился
своей чуткостью и добротой.
   - Если пожелаете. Вера Васильевна, я помогу вам устроиться на службу.
Вы мастер парашютного спорта. Так?
   - Да. - Она покорно опустила голову.
   Генерал потянулся через стол и положил на ее руку свою ладонь. Верочка
почувствовала, что в смазливом и сильном жеребчике загуляли совсем другие,
далекие от простого сочувствия мысли, и убрала руку. Не просто отдернула,
а сняла правой с левой ладонь генерала и положила ее на стол. Тот
понимающе улыбнулся, показывая, что все нормально и его такое обращение не
задело.
   - Уйас в дивизии... Вы, может быть, слыхали... Женское подразделение со
спортивным уклоном...
   - Да, слыхала.
   - Я помогу вам устроиться туда. Пока есть вакансии. Заключите
контракт... У вас получится...
   Верочка действительно знала о подразделении специального назначения,
которое официально именовалось "ротой мастеров". Оно формировалось из
женщин, парашютисток высокого класса. Все члены этой команды участвовали
во всесоюзных и международных соревнованиях, получали "золото" и
"серебро", дипломы и премии, часто ездили за границу.
   Их учили иностранным языкам, меткой стрельбе, владению всеми видами
оружия - холодного и огнестрельного. На самом деле "рота мастеров" была
диверсионным подразделением Главного разведывательного управления Генштаба
Вооруженных Сил. Оно предназначалось для проведения специальных операций
на территориях стран-противников в случае возникновения большой войны.
   Два года спустя Верочка получила офицерское звание. К этому времени она
знала немецкий, свободно владела английским. Множество раз выезжала в
Бельгию и Германию.
   Легко, без всяких трудностей ориентировалась в переплетении улиц
Гамбурга, Брюсселя, Брюгге. Все это входило в ее профессиональные
обязанности, к исполнению которых она относилась со всей серьезностью.
   А обязанности не были простыми. Элегантно одетая, молодая и очень
красивая женщина, какой она появлялась в Германии и Бельгии, в случае
войны должна была выступить в роли террористки. Верочка все время знала,
кого ей предстояло ликвидировать.
   Сперва этого человека - председателя Комитета по ядерному планированию
НАТО генерала Дугласа Хейга, она видела только на фотографиях. Потом
встречалась с ним лицом к лицу в Брюсселе.
   Генерал Хейг, плотный мужчина с прямой спиной, высокий, с
невыразительным мясистым лицом и прямым носом, жил на тихой улочке
пригорода в красивом двухэтажном коттедже. По утрам, уезжая на службу, он
несколько кварталов проходил пешком, совершая моцион к ожидавшей его
машине. Вечерами, возвращаясь домой, он двигался от машины к коттеджу тем
же самым маршрутом. На небольшом удалении за генералом всегда шагал
крепкий мужчина с черным чемоданчиком. По его конструкции Верочка без
труда определила, что это не кейс для бумаг, а футляр пистолета-пулемета
"микро-узи" израильского производства.
   Больше того, Верочка хорошо знала, что телохранитель Хейга - майор Рой
Кэмпбелл, офицер-спецназовец британских военно-воздушных сил - САС -
опытный, бывавший в боях человек.
   Много раз подряд с сумочкой через плечо Верочка ходила по улице и
встречала Хейга.
   Генерал шагал мимо, не обращая на нее внимания. Зато Кэмпбелл всякий
раз встречал ее настороженным взглядом. Этот человек был подозрительным и
всегда готовым к действию.
   Верочка никогда не сомневалась, что в случае получения приказа она его
выполнит. Без страха и угрызений совести, без сомнений и колебаний. Война
есть война, и вести ее придется круто, без жалости.
   Тем не менее, когда ей принесли журнал "Штерн", в котором целую
страницу занимал некролог с портретом генерала Хейга в форме при полном
параде, в груди Верочки похолодело. Генерал, не достигнув пятидесяти трех
лет, скончался от сердечного приступа.
   Дочитав некролог до конца, Верочка долго смотрела на фотографию, на
которой генерал выглядел моложе, чем она его знала, и слезы невольно
наполнили ее глаза. Чувство было таким, будто она потеряла близкого,
хорошо знакомого человека.
   Новой цели в генеральской форме Верочке не назначили. Советскую Армию
победили ее собственные вожди. Первыми под сокращение попали женщины.
   Верочку уволили в запас. Найти подходящую работу ей не удалось.
Распались и парашютные клубы.
   Крупные перемены задели всех. Генерала Чупрова освободили от должности.
Место командира дивизии потребовалась кому-то из тех, кто теперь оказался
близким новому кремлевскому начальству. Узнав эту новость, Верочка
позвонила Чупрову домой.
   - Как вы там, Игорь Николаевич?
   Чупров ухмыльнулся. Ответил без всякой горечи:
   - Парашют раскрылся. Приземлился благополучно. Не на что жаловаться.
   Она подумала, что он не обидится, если спросить правду:
   - Но падать было малоприятно, разве не так?
   - Вера Васильевна! Верочка! Я же десантник. А что происходит с нашим
братом, вы сами знаете. Сперва взлетаешь повыше, потом обязательно падешь
вниз. - И перевел разговор в другую плоскость: - Спасибо тебе.
   - За что?
   - За то, что не забыла. У нас ведь бывший начальник уже не начальник. И
тем более не друг. Мне ведь никто из наших и не звонит.
   Кстати, как ты сама?
   - Если честно, то ничего, хреново.
   - Что так?
   - А вы не знаете? Нет работы, сижу без денег. В проститутки податься -
не тот возраст. Если и получится, то не в центре. А идти на вокзал
чемпионке мира...
   - Верочка, не надо!
   - Вы же сами спросили.
   - Вышла бы замуж.
   - Игорь Николаевич, вы сами знаете - мужиков, которые могут поймать
женщину в воздухе и удержать на лету, днем с огнем не сыщешь. А мне
другого не надо. Теперь баб покупают.
   - Значит, дело труба?
   - Значит.
   - Хорошо, ты стрелять не разучилась?
   - Похоже - нет.
   - Вот что, милая, я тебе дам телефон. Позвони. Спроси Крюкова
Александра Алексеевича. Меня для него недавно просили найти женщину.
Боевую. Я обещал...




   Сергей МИШИН.
   Капитан запаса. Мастер спорта
   по офицерскому многоборью.
   Спецназ армейской разведки


   - Мишин! Спишь, что ли? Да очнись ты.
   Здесь, на Афгане, дремать опасно.
   Майор Духов говорил резко, отрывисто.
   Мишин - розовощекий лейтенант с лицом, не утратившим юношеской
плавности очертаний, встрепенулся, словно вырвался из оцепенения.
   - Нет, товарищ майор. Не сплю. Я думаю.
   - Это хорошо, Мишин. Думай. Но на все про все у тебя полчаса. Мне надо
знать твое мнение до обратного вертолета. Не надумаешь - вернешься в штаб.
Решишься - останешься. Мне подходят только добровольцы. Полчаса, понял? Не
больше. Чтобы помочь тебе, буду задавать вопросы.
   Мишин обреченно вздохнул. Поднял глаза на майора.
   С востока на горные кряжи Гиндукуша медленно наползали сумерки.
Сгущались тени в складках гор. Склоны серели, утрачивали величественность,
становились похожими на театральную декорацию, нарисованную провинциальным
художником.
   - Задавайте, товарищ майор.
   - Мишин, на кой хрен ты к нам приехал?
   Или тебя послали, а ты не смог отказаться?
   - Сам попросился.
   - Зачем?
   - Захотел.
   Впрочем, как можно объяснить, почему тебя потянуло на военную службу и
отчего согласился пойти в разведку?
   Сережа Мишин с детства мечтал стать офицером. Золотые погоны с
серебристыми звездочками. Китель в талию. Брюки-бриджи с кантами.
Поскрипывающие на ходу сапоги...
   В деревне Сашенки, где Мишин родился и вырос, сын тетки Ольги Лавровой,
капитанлейтенант Лавров, мастер спорта и записной пижон, появился всего
один раз. Но появился с помпой - приехал из райцентра на такси ("как
буржуй" - оценил явление офицера народу дед Трофим Егоров, хромой ветеран
Великой Отечественной войны, старик язвительный и самостоятельный). Такого
расточительства ни один колхозник не позволил бы себе даже с мощного
перепоя.
   Из машины Лавров выскочил легко. Махнул руквд водителю, чтобы тот
уезжал. А сам упруго прошагал, к дому, сверкая пуговицами, золотыми
погонами и галунами на рукавах - не мужик, игрушка!
   С тех пор и запала в сознание Сережи Мишина мысль стать офицером, чтобы
когда-нибудь так же вот приехать в Сашенки на такси, проскрипеть сапогами
поплитуару, как называли в их деревне дорожку от правления колхоза до
сельского клуба, выложенную бетонной плиткой.
   Мишин поступил в военно-инженерное училище, успешно отучился, получил
специальность инженера и звание лейтенанта.
   Сразу после выпуска молодой офицер попал в Афганистан, где ему пришлось
заниматься разминированием. Год, проведенный лицом к лицу со смертью,
консервированной в разного рода упаковках, помог Мишину понять неверность
общеизвестного выражения о том, что сапер ошибается в жизни только один
раз.
   Нет, он ошибается дважды. И в первый раз, когда приобретает
специальность минера.
   Мишину повезло. Уже через месяц практики он сумел увидеть, пощупать
собственными руками и начал разоружать все виды взрывающейся продукции,
попадавшей к афганским моджахедам - итальянской, американской, китайской,
английской. Он досконально изучил особенности противотанковых и
противопехотных мин, научился разгадывать самые ухищренные ловушки.
Короче, стал не просто опытным, но, как считали его начальники,
талантливым специалистом.
   Безупречная репутация Мишина явилась причиной его вызова в разведотдел
армии.
   Мишина принял полковник, чье имя он узнал не при первой встрече, а
значительно позже. Дело в том, что по уставу младшие представляются
старшим первыми. Старшие порой не считают обязательным называть себя
вообще.
   - Нам требуется хороший минер. - Полковник посмотрел на Мишина
внимательно, словно старался считать реакцию лейтенанта на предложение с
его лица. - В специальное подразделение.
   - Если надо, приказывайте.
   Полковник вздернул седые брови. Посмотрел на лейтенанта удивленно: в
самом деле ему безразлично где служить или рисуется по молодости?
   Мишин выдержал пристальный взгляд, не сморгнул. Полковник вынужден был
пояснить, чего добивается:
   - Мне не нужна телячья покорность. В разведку должно идти с желанием
либо не идти вообще.
   - Вы сказали, вам нужен хороший минер.
   Я - хороший. Приказывайте.
   Полковник приказал. И вот теперь уже в роте спецназа Мишину снова
учиняют допрос.
   - Захотел, и все.
   - Захотел, значит? Думаешь, поверю? Мишин, пойми: захотеть можно
пожрать. Или поспать. А ты согласился пойти в спецназ. Ты хоть значишь,
чем мы тут занимаемся? Или это у тебя от романтики и глупости?
   - Не знаю от чего. Согласился, и все.
   - Тогда давай разберемся вместе.
   - Давайте.
   - Может, тобой движет патриотизм?
   Разобраться в собственных чувствах человеку сложнее, чем в чувствах
других. О других мы всегда знаем больше, нежели о себе, о чужих
недостатках судим круче, чем о собственных.
   - Не знаю.
   - Это уже хорошо. - Майор Духов вынул из кармана пачку сигарет.
Толстыми заскорузлыми пальцами извлек одну, прихватил губами. Неожиданно
громко втянул носом воздух. Принюхался.
   - Вот зараза! Как ветерком от кишлака потянет, так у нас дерьмом
начинает вонять. - Он высек из зажигалки огонек, прикрыл пламя ладонью,
так, чтобы оно не слишком светило. - Патриотизм, Мишин, это на
политзанятиях.
   Интернациональный долг. Освободительная миссия... Все там - для
замполита. А здесь у меня... Короче, если ты знаешь, что это не
патриотизм,- уже неплохо.
   - Почему?
   - Не терпю, когда патриотизмом козыряют. Чтобы ты не усомнился во мне и
не побежал докладывать особистам, могу пояснить.
   Скажи, мы здесь, в Афгане, защищаем родину? Или воюем хер знает с кем и
хер знает за что?
   Мишин пожал плечами. Он не любил политических рассуждений и
словесности. Железки - обычные и взрывающиеся - это дело другое,
конкретное.
   - Ладно, ты ответа не дашь, постесняешься. Скажу я сам. Ты знаешь,
сколько я здесь служу? Попер третий год. А всего в армии пятнадцать
офицерских лет. За этот срок успел побывать в Эфиопии, теперь в Афгане. Ты
с ходу найдешь Асмару на карте?
   Мишин отрицательно мотнул головой.
   - Честно. Тогда скажи, что я там защищал? Родину? Точно так же здесь...
Короче, Мишин, если хочешь остаться и работать со мной, забудь романтику.
Мы наемники у своего государства. И ты им станешь, если пойдешь ко мне.
   Мишина эти слова задели за живое. Слово "наемник" для него прозвучало
оскорблением.
   Оно не вязалось с тем, что ему говорили все годы учебы
высокообразованные политические воспитатели.
   - Зачем вы о себе так?
   - Не о себе, о нас. Что такое наемник? Это высокий военный
профессионал. Специалист, обученный убивать других и при этом умеющий
оставаться живым. Воевать за деньги.
   Правда, западный наемник - солдат удачи, как там еще говорят, - воюет
за большие деньги. Наш, советский, - за гроши. Чтобы компенсировать нищету
и сгладить чувство риска, нам объясняют, что надо быть патриотами. Там
этой лабудой мозги не задьшляют.
   Зато хорошо платят. Вот и вся разница. Чтобы ты не Додумал, будто я не
патриот, скажу:
   воюю честно. Другого дела в жизни не знаю.
   Ни пахать, ни ковать железное - не обучен.
   Если ты, Мишин, согласен стать профессионалом - милости прошу.
   - Товарищ майор, я окончил нормальное военное училище. Разве для
профессионала этого мало?
   - Мишин! Пошел ты со своим училищем знаешь куда? Тебя готовили четыре
года, так?
   Скажи, сколько раз за это время в тебя стреляли? Прицельно? А сколько
человек ты убил?
   - Вы же знаете...
   - Потому и спросил. Стать профессионалом можно только в бою. После того
как сам определишься, чего в тебе больше - желания спасти шкуру и выжить
или убить противника и остаться живым. Учти, в бою романтики никакой.
Сперва надо ползать брюхом по камням, потом получить пулю в лоб.
Лейтенантов, зеленых и неумелых, здесь щелкают как курчат. Кто-то из них
спивается. От отчаяния и страха. Короче, идет отбор...
   - Возьмите меня, товарищ майор.
   - Хорошо, Мишин, возьму. Но учти, первым делом научу тебя грязному делу
- убивать. Тому, чему из-за скромности тебя не научили в училище.
   - Как палача?
   В сознании Мишина шевельнулось нечто такое, что заставило его съязвить.
И в самом деле за все время пребывания в стенах училища никто из
преподавателей подобных мыслей курсантам не высказывал. Лишь однажды
подполковник Зайцев, преподававший основы ядерного оружия, заметил: "Нам,
военным, должно быть все равно, убьют нас палкой или водородной бомбой".
Поэтому услыхать в открытую то, что стыдливо замалчивалось, оказалось не
так-то просто.
   Духов воспринял реплику Мишина без возмущения. Видимо, подобная реакция
на его сообщение не была первой и единственной.
   - Дурак ты, лейтенант. Палач убивает безоружных и обреченных на смерть
чьим-то решением. Я буду учить тебя убивать тех, кто собирается сделать то
же самое с тобой, лихим молодцем. Пуля-дура, Мишин. Это неоспоримо. Она,
зараза, летит и убивает, хотя ею в тебя не целились. От такого никто из
нас не застрахован. А я тебя постараюсь научить оставаться в живых, когда
тебя загнали в угол и целятся. Да, ты сам-то хорошо стреляешь?
   - Снайпер.
   - Хвалю. А нож? Ты кого-нибудь убивал ножом?
   - Ножом? Нет.
   Ответ прозвучал так, словно лейтенант вообще-то уже убивал кого-то, вот
только ножом этого ему делать не приходилось.
   - Научим.
   Прямота суждений Духова неприятно задевала Мишина.
   Все мы давно и хорошо научились прикрываться щитом красивых слов.
Убийцу в обществе теперь элегантно именуют английским словом "киллер".
Человек, по долгу службы приводящий в исполнение смертные приговоры, у нас
давно не называется словом "палач".
   Он - исполнитель.
   Военные, обязанные в полной мере владеть искусством убивать, об этом
мало задумываются. Генералы Генерального штаба, обводящие синими овалами
города в странах вероятного противника, которые предназначены для сожжения
ядерным огнем, думают только о том, как наиболее полно использовать силу
оружия, но никогда не говорят: "Вот этот удар убьет сто тысяч людей".
Когда политики публично заявляют, что их страна готова к применению
"адекватных мер", они избегают всяческих уточнений. Между тем "адекватные"
меры - это приказ политического руководства страны руководству военному
внести в реестр ядерных объектов новые цели.
   Когда президент приказывает начать войну внутри России, против своих
сограждан, или атаковать парламент, он считает, что это не санкция на
убийство, а "наведение конституционного порядка" в обществе.
   Право быть честным перед самим собой и без стеснения называть свои дела
убийством есть только у офицеров низшего звена. У тех, которые отдают
приказ "Огонь!", заставляют тем самым солдат стрелять и сами стреляют.
   Мишина шокировала грубая прямота Духова. "Я военный. Я офицер" - это
звучит солидно. Разве хватит духа у человека, который носит военную форму,
сказать о себе: "Я убийца именем своего государства"? И как такое
заявление будет воспринято окружающими?
   Куда внушительней и благородней кажутся слова: "Я защитник родины". И
все же, если честно, какие они к черту защитники родины здесь, в
Афганистане, и что вообще защищают? Может ли быть справедливой война,
которую правительство скрывает от своего народа?
   Мысли Мишина текли враскоряку. Рассуждения Духова внесли в его душу
массу сомнений, и он не знал, как ему поступить, что ответить.
   Духов прекрасно понимал, сколь колючи словесные ёжики, которые он
подбросил лейтенанту, но он был командир, а не политработник и засирать
мозги подчиненным казенной ложью и всякого рода лозунгами не собирался.
   - Хорошо, Мишин, я вижу, тебе не хочется знать о нас и о себе правду.
Неуютная она, верно? И все же давай определимся до конца.
   Скажи, ты ехал к нам, чтобы храбро пасть в бою?
   - Нет.
   Ответ был искренним. И в самом деле, кто хочет, чтобы его хлопнули,
пусть даже в звании героя?
   - Верно мыслишь, Мишин. Верно. Тогда ты должен понимать несколько
маленьких истин. Когда идет бой, для его участников возможны три исхода.
Первый - ты побеждаешь.
   Второй - ты отступаешь. Третий - ты сдался в плен. Случается и
четвертый вариант - тебя убивают, но мы его уже отбросили, верно?
   Мишин слушал Духова настороженно. Тот говорил простые вещи, но понять,
куда он гнет, все же непросто. А угадывать и отвечать так, чтобы это
понравилось командиру, Мишин не собирался. Угодничество в себе он не
развил и каким упрямцем пришел в училище, таким оттуда и вышел.
Единственное, чего, безусловно, добились командиры, - это обтесали и
отполировали наиболее острые углы характера, научили курсанта смирять
желания и подчинять их приказу. Однако попадать впросак и показаться
Духову дураком Мишину тоже не хотелось. Поэтому надо было хорошо понять, в
какой угол его загоняет майор.
   - Так, и что дальше?
   - Дальше, Мишин, нож. Стрелять, насколько я понял, ты умеешь.
   - При чем нож?
   - При том, Мишин, что это оружие. Потому владеть им надо не, на уровне
крутого Мусы с Бухарского базара, который считает, будто нож состоит из
лезвия и рукоятки...
   - Разве не так?
   - Хорошо, что такое лезвие?
   - Лезвие? Это боевая часть ножа. Во всяком случае, я так считаю.
   - Боевая часть ножа, Мишин, - это клинок. Поражающие части клинка -
лезвие и острие. Ту часть, которую держит рука, именуют черенком. В
черенке можно выделить перекрестье, пятку и хвостовик. Вся длина ножа от
пятки до острия именуется полосой...
   - Хорошо, признаюсь, этого я не знал. Но разве в названиях дело?
   - В них тоже. Нож нужно подбирать так, чтобы в нем все оказалось по
руке. И пока ты не научишься им владеть, бойцом тебя считать рано.
Впрочем, для начала ни стрелять, ни резать тебе не придется. Раз ты
остаешься, то уже сегодня вечером пойдешь на дело. И без всякого оружия.
Чтобы не было соблазна к нему потянуться.
   - Да, но...
   - Именно. И ты сейчас поймешь, почему обойдемся без "но". У нас в
отряде обнаружилась течь. Кто-то из группы связан с афганцами, и, как
говорят, наши тайны - кап-кап...
   Я примерно знаю, где происходят встречи нашего человека со связником
душманов. Ты там и сядешь. Решено устроить засаду. Поскольку о твоем
приезде никто не знает, лучше всего пойти на дело свежему человеку.
   - Да, но без оружия...
   - Так надо. Этих людей нельзя трогать. Их стоит выследить. И только
потом прижать.
   - А если они... Как мне без оружия?
   - Мишин, ты волнуешься, что тебя обнаружат? Можешь отказаться. Найду
тех, кто пойдет без оружия. И сочтет за честь.
   - Понял. Пойду, раз надо.
   - Мишин!
   Лейтенента уже начало раздражать, что Духов называет его только по
фамилии. Мог бы по званию или по имени, как он называл других, кто во
время их беседы заглядывал в командирскую палатку. До Мишина еще не
доходило, что обращение по имени у командира ему предстояло заслужить. В
момент их разговора фамилия "Мишин" была лишь символом человека, который
существует, но которого еще рано причислять к своим товарищам, тем более к
товарищам боевым.
   - Мишин, заруби на носу...
   - Не буду. Он у меня и без того не маленький...
   Лейтенант огрызнулся, однако Духов впервые улыбнулся. Майор любил
огрызающихся.
   Волк должен скалить зубы. Стоять, понурив голову, помахивать хвостом и
ронять на землю зеленые лепешки - дело телячье. Сделать из телка бойца
почти невозможно. Потому Духову импонировали волчата.
   - Хорошо, нос не трогай. Просто запомни: командиру не отвечают "понял",
а говорят "есть!".
   Мишин тяжело вздохнул: Духов так замотал его, что он утратил
осторожность и глупо пролетел, показав, что может забывать устав.
   Для офицера это предосудительно.
   - Есть, товарищ майор.
   - Вот так, - удовлетворенно сказал Духов, - сейчас и на будущее. -
Помолчал. Задумчиво посмотрел на часы. - Отдыхай. Пока. Скоро двинемся.
Сидеть в секрете будешь до утра. Пожевать я тебе захвачу...
   Мишин прекрасно понимал, какому риску ему придется подвергнуться,
оказавшись безоружным в секрете. Но выглядеть трусом (ох, скольких
мужиков, не готовых к серьезным испытаниям, сгубила необдуманная лихость!)
   он не хотел.
   Духов протянул руку, открытой ладонью вверх. Мишин шлепнул по ней двумя
пальцами, скрепляя мужской договор.
   К вечеру, когда сумерки начали сгущаться, Духов увел лейтенанта из
расположения отряда. Минут двадцать они царапались вверх по крутому склону
горы, которая днем выглядела ржаво-рыжей- Добравшись до широкой террасы,
на которой громоздились завалы камней, Духов остановился.
   - Видишь полость?
   Он указал на бесформенную груду глыб, скатившихся в кои-то времена
сверху по крутому склону.
   Мишин пригляделся. И в самом деле несколько плит, наваленных одна на
другую, образовали на террасе нечто похожее на нору с низко нависавшей
крышей.
   - Лезть туда? - Мишин задал вопрос, надеясь, что этого не потребуется.
Если забраться в узкую щель, из которой выползти можно только задним
ходом, он окажется в глухой ловушке и, уж коли его там обнаружат, можно
считать - пришел конец. Снова мелькнула мысль: не лучше ли плюнуть на
гордость и отказаться? Пусть завтра, но вернуться к своим саперам и
продолжать заниматься разминированием?
   - Угадал. Именно туда.
   - Вперед головой или ногами?
   Отает Духова прозвучал насмешливо.
   - Это тот случай, Мишин, когда лучше ногами вперед.
   - Понял.
   Мишин опустился на колени, лег на живот и, как червяк, стал втягивать
тело в укрытие.
   Пещерка оказалась глубокой, и он забрался так далеко, что от выходного
отверстия его отделяло не менее чем два метра.
   Духов нагнулся к укрытию.
   - Все, Мишин, оставайся. Я пошел. Мне тут отсвечивать ни к чему.
   Мишин услыхал, как захрустели камни под ногами уходившего майора.
Несколько минут спустя вокруг стало тихо.
   Очень быстро Мишин понял, что лежать в узкой щели не очень приятно.
Острые камни давили на живот, впивались в бока. Мишин, стараясь не шуметь,
начал осторожно выбирать из-под себя наиболее неудобные обломки.
   Он выгребал и убирал один камень, но тут же выяснялось, что тело
начинал мучить другой.
   Скоро стало настолько темно, что Мишин перестал видеть вход в свою
берлогу. Неподалеку заскрипели, зашуршали камни. Судя по всему, подошедших
было двое. И сразу они заговорили.
   - Не нравится мне это. - Голос, произнесший фразу, звучал без акцента,
чисто по-русски.
   - Чера? - спросил второй, несомненно афганец. - Почему?
   - Здесь легко подслушать. Много камней, нетрудно спрятаться.
   - На. - Афганец говорил уверенно. - Нет. Инджа хуб - здесь хорошо.
   - Инджа, инджа, - недовольно пробурчал русский. - Ты уйдешь, а меня
возьмут за задницу и к ногтю.
   - На, на, не боись.
   Мишин лежал, затаив дыхание: пугало, не станут ли его искать. Если
собеседники знают о существовании норы, достаточно осветить ее нутро
фонариком, обнаружить опасного свидетеля и аккуратно пристукнуть его. От
напряжения как-то само собой прекратилось ощущение неудобства от лежания
на острых камнях.
   Через некоторое время собеседники отошли в сторону, сели на камни и о
чем-то долго беседовали вполголоса. Курили. Мишин их не видел, но запах
табачного дыма до него долетал.
   Час спустя встретившиеся распрощались, и звук их шагов удалился в
разные стороны. Однако это не давало Мишину уверенности, что можно
покинуть укрытие. Он оставался в нем до рассвета. С первыми лучами солнца
появился Духов.
   - Приходили? - Голос майора выдавал крайнюю заинтересованность.
   - Были.
   - О чем говорили, понял?
   - Сидели в стороне. Вначале подошли совсем близко. Потом отдалились.
   Мишин слово в слово повторил все, что ему удалось услыхать.
   Духов удовлетворенно кивал.
   - Добро, Мишин. Теперь откровенно: сильно перетрухал?
   - Как сказать. В общем, дело малоприятное.
   - Хорошо. Сейчас вернемся, ты отдыхай.
   Вечером пойдем опять. В другое место. Надо точно установить, кто с кем
встречается...
   Очередной секрет Духов расположил в глинобитных развалинах неподалеку
от гарнизона.
   Здесь раньше был караван-сарай, или, порусски, постоялый двор на
большом тракте.
   Его окружала высокая глухая стена, сложенная из саманного кирпича.
Теперь сооружение, брошенное всеми, пустовало.
   Года три назад отряд моджахедов устроил за стенами караван-сарая
засаду. К невезению противника командир полка мотострелков, двигавшихся по
дороге, издали заприметил подозрительное сооружение. Он приказал гаубичной
батарее развернуться и на всякий случай взять его под прицел.
   После первых же выстрелов из засады мощный залп накрыл караван-сарай.
Никому из моджахедов уйти с поля боя не удалось. С той поры за развалинами
у них сохранилась слава места неудачного. Устраивать здесь засады боевики
больше не рисковали.
   Мишин просидел в развалинах до утра. На этот раз он больше боялся, как
бы рядом не появились змея или скорпион. Чем-чем, а этой гадостью
Афганистан богат в полной мере.
   Двух человек, пришедших на конспиративную встречу, Мишин разглядел в
той мере, в какой это позволил сделать зыбкий голубоватый свет луны,
народившейся заново.
   Утром в своей палатке Духов спросил:
   - Голоса запомнил?
   - Думаю, да.
   - Хорошо, Мишин, сейчас каждый из наших, не заходя сюда, за тентом
произнесет фразу. Попробуй определить того, кто ночью был в развалинах.
   Майор подошел к выходу, высунул голову наружу.
   - Серов, начинайте.
   К тенту стали по одному подходить люди.
   Все произносили дурацкую, не имевшую смысла фразу: "Что говорить, когда
нечего говорить". Произносили и тут же удалялись.
   - Этот! - сказал Мишин, услышав голос пятого человека. Сердце
заколотилось, ладони вспотели.
   - Не ошибся?
   - Нет.
   - Может, пройдемся еще разок, для верности?
   - Давайте.
   И снова Мишин сказал: "Этот". Но в голосе его прозвучала растерянность.
   - Что-то не так? - Духов вскинул брови.
   - Это голос второго. Афганца...
   Духов покачал головой.
   - Опознать их по виду сумеешь?
   - Постараюсь.
   - Пошли.
   Взвод "спецов" в камуфляже, выцветшем, испятнанном потеками соли, стоял
в шеренгу по одному. Мишин долго не думал.
   - Второй с правого фланга, третий с левого. Они.
   Спецназовцы засмеялись. Заулыбался и Духов.
   - Не обижайся, Мишин. Это была проверка. Оба парня - наши. Свои. В
первый раз ты слышал только их голоса. Во второй - видел фигуры. Не верю,
что не боялся. Но запомнил.
   Значит, дело ставишь выше собственного страха. Для нас это главное. И
еще, Мишин, сделай вывод. Опасность тебе не угрожала, но ты боялся.
Значит, наш страх возникает не оттого, что опасность рядом, а потому что
мы думаем о ее существовании. Короче, сами себя заставляем дрожать...
   Мишин понимал, что его одурачили, но не хотел показывать ни обиды, ни
возмущения.
   Над ним не смеялись. Его испытывали, и он ничем не унизил себя в этой
проверке.
   Уже два дня спустя Мишина пригласил в свою палатку Духов. Он сидел за
раскладным столиком, обложившись аэроснимками и топографическими картами.
Посмотрел на сапера задумчиво.
   - Вот что, Сергей...
   Такое обращение оказалось неожиданным, и Мишин сразу не понял, что
командир обратился к нему. Когда понял, улыбнулся довольно.
   - Вот что, Сергей. Предстоит веселое дельце. Надо обрушить небольшую
пещерку. Можешь навскидку сказать, сколько тебе потребуется взрывчатки?
   Ни спокойствие тона, ни уничижительное определение "пещерка" не
обманули Мишина.
   "Спецам", как он знал, пустяковых дел не поручали, и настраиваться на
них не стоило.
   - Все зависит от того, какая это пещерка.
   Духов едва заметно улыбнулся. Ему вспомнился старый генеральский
анекдот. Однажды маршала Буденного спросили: "Как вам нравится Бабель?"
Имелся в виду еврейский литератор, далеко не лестно отзывавшийся о
буденновской коннице. Буденный его терпеть не мог. Выслушав вопрос, он
подкрутил ус и ответил: "Все зависит от того, какая это будет б а бель".
   - Пещерка хитрая. М агара. Может, слыхал?
   Мишин слыхал. Большая часть смерти, консервированной в минах, которые
он разоружал, поступала моджахедам из тайников Магары. Об этом сообщала
разведка, о том же говорили пленные. Этот объект афганцы считали
неприступным. В первую очередь его защищало удачное местоположение.
   Граница между Пакистаном и афганской провинцией Нангархар проходит по
водоразделу хребта Спингар. Здесь горы рассекает знаменитый Хайберский
проход. По нему проложен путь, соединяющий пакистанский Пешавар с
афганским Джалалабадом.
   В одном из глухих труднодоступных ущелий натсеверных склонах Спингара
размещалась крупная пакистанская база боевого питания - "Магара", что
по-афгански означает "Пещера". Это было сложное инженерное сооружение,
рассчитанное на складирование и длительное хранение боеприпасов, оружия и
военного снаряжения. Его построили саперы регулярной пакистанской армии. В
монолите скалы они вырубили две штольни. Входы в них перекрыли мощными
стальными воротами. Узость ущелья поверху затянули маскировочными сетями
так, что материалы аэрофотосъемки не позволяли выявить новый объект.
   Со стороны долины ущелье прикрывали бетонированные огневые точки.
Неподалеку от кишлака Кочаккалай размещался отряд моджахедов составом до
батальона. Подготовленный на одной из учебных баз близ Пешавара
пакистанскими инструкторами, он продолжал службу под их же началом. Отряд
не участвовал в рейдах и других боевых операциях. Ценность боевого
имущества и вооружений, находившихся в хранилищах Магары, полностью
оправдывала такую расточительность.
   - Товарищ майор, Магара - это склад взрывчатки. Там что и потребуется,
так только импульс. И пещерка обвалится...
   - Вот ты и создашь этот импульс.
   Спецназовцы готовили рейд на Магару с большой тщательностью. По
аэроснимкам и топографическим картам в ящике с песком воспроизвели со
всеми деталями рельеф участка.
   Точную ориентировку на предстоявшую операцию "спецам" дал неизвестный
Мишину капитан. Он приехал в расположение отряда на БРДМ, поздоровался с
Духовым за руку и сразу приступил к делу. Судя по свеженькому,
необношенному камуфляжу - капитан получил форму совсем недавно.
   У ящика с песком собралась вся группа.
   Сели на пригорке, расположившись как в амфитеатре.
   Капитан говорил четко, то и дело указкой обозначая на макете называемые
объекты.
   - Длина ущелья от кишлака Кочаккалай до верховий достигает десяти
километров.
   Ширина в устье - шестьдесят метров. В центральной части - не более
десяти. По мере приближения к водоразделу скальные стены приобретают
отрицательные углы. Короче, нависают над ущельем. В коренных породах
восточной скалы вырублены штольни. Глубина - десять-двенадцать метров.
Высота - три. Ширина - до пяти. Всего таких пещер две. Здесь хранятся
минно-взрывные устройства и боеприпасы к стрелковому оружию...
   Капитан докладывал обстановку с точностью очевидца и предельно
лаконично. По всей видимости, он знал о предмете не понаслышке.
   - Гарнизон охраны размещен в двух поселках. Первый - Кочаккалай.
Существует давно и принадлежит пуштунскому племени шинвари. Второй -
Алихейль. Построен специально для размещения двух рот охраны.
   Здесь есть собственная мечеть, полевая армейская пекарня - нанвайн,
госпиталь на тридцать коек и авторемонтная мастерская.
   Мишина интересовало совсем другое. Едва капитан окончил сообщение, он
спросил:
   - Глубина горизонта залегания штолен известна? - И пояснил: - Короче,
сколько породы над пещерами?
   Капитан подумал, прикидывая.
   - Метров тридцать-сорок. Порода - базальт.
   Стало ясно - обрушить кровлю на штольни не удастся. Чтобы это сделать,
потребуется бурить шпуры. Оставалось одно - одномоментно подорвать
содержимое хранилищ Магары. Но и для этого нужно определенное время.
   - На какой срок объект перейдет в наше распоряжение?
   Капитан растерянно поглядел на Духова.
   Пожал плечами
   - Вопрос не ко мне. Так, товарищ майор?
   - Точно, Галеб. Это мы уже обмозгуем сами. - Духов бросил взгляд на
часы. - Тебе не пора?
   - Пора. До встречи. - Капитан козырнул всем, протянул руку Духову,
пожал ее. Круто повернулся, неожиданно пригнулся и быстрым шагом, как под
бомбежкой, двинулся к "броне", ожидавшей его.
   С того раза Мишин запомнил имя - Галеб, которое назвал Духов.
Встретились они с капитаном во второй раз чуть позже.
   В отряде началась подготовка к рейду.
   Главное, на что обращал внимание Духов, - высокая огневая мощь каждого
бойца и меньший вес нагрузки на его плечи. Тщательно проверялось оружие,
готовились средства связи, отбирались боеприпасы.
   Самое сложное в диверсионных операциях - это вывод групп в тыл
противника к намеченному объекту атаки. Особенно сложно это было
проделывать в Афганистане, где все горные проходы тщательно контролировала
разведка моджахедов. Духову было известно, что за его отрядом следят
особенно бдительно.
   Уйти незамеченными из гарнизона крайне трудно.
   Для участия в маскировочной операции командование привлекло батальон
мотострелков. Три роты вышли с места дислокации по двум разным дорогам,
которые одинаково шли на юг. В той, что шла восточней, в машинах или "в
консервах" сидели "спецы".
   Чтобы попасть в исходную точку к моменту, когда сумерки упадут на
землю, надо было засветло пройти около двадцати километров.
   Поскольку вся колонна "брони" работала только на "спецов", право
трогать и останавливать ее, кроме командира, принадлежало также и Духову.
   "Броник", на котором находился Мишин, шел в голове колонны. На большой
скорости они проскочили узкую выемку, где дорога вгрызалась в тело
крутобокой горки, прорезала ее и текла дальше, в сторону высоких гор.
   Вокруг виднелись следы огня и разрушений. Йз-под стертого,
искрошившегося асфальта там и сям выглядывали огромные проплешины - следы
недавнего ремонта покрытия. На краях шоссе из воронок, оставленных
снарядами, торчали ржавые стержни искореженной, согнутой в спирали
арматуры.
   В кюветах, отброшенные с дороги, лежали обгоревшие останки автомобилей
- рамы грузовиков, смятые страшной силой взрывчатки обечайки цистерн.
Рядом с бетонным мостом, побитым, не раз восстанавливавшимся, в потоке,
бурном и пенистом, как панцирь черепахи, лежал пустой корпус танка. В
проеме, некогда прикрытом башней, крутилась воронка водоворота.
   "Несокрушимая и легендарная", не понимавшая, зачем и за что она воюет в
Афганистане, несла здесь большие и неоправданные потери.
   Пройдя два десятка километров, колонна замедлила ход и остановилась
напротив развалин могилы мусульманского святого. О минутной остановке в
этом месте Духов заранее предупредил комбата. Здесь группу "спецов" ждал
капитан Галеб Акбаров, разведчик-нелегал из ГРУ, работавший в Пакистане.
Это он приезжал в отряд на инструктаж перед операцией и теперь должен был
провести группу к объекту атаки
   Мишин с удивлением смотрел на парня, оказавшегося в их машине. Все в
нем было необычным и странным. Длинные до плеч черные и сальные волосы,
небритые щеки. Потрепанный пиджак - корти - на плечах, старенькие
брюки-патлуны с пузырившимися коленями. Чувяки на босу ногу.
   Духов, оглядев нового пассажира, засмеялся:
   - Глебка! Ты у нас всегда - молоток!
   Чернявый вскинул брови и развел руками:
   - Моя не понимай!
   И тут же расхохотался.
   - Видок у меня, ребята! Верно?
   Он спросил это весело, сверкая белыми зубами, на чистейшем русском. И
Мишин сразу узнал его.
   - Кто незнаком - знакомьтесь, - предложил Духов. - Галеб Акбаров. Идет
с нами.
   Прошу уважать. В своем деле он мастер международной квалификации...
   Колонна шла, гремя тяжелым металлом, вздымая над собой густое облако
тяжелой въедливой пыли. Быстро наползали сумерки.
   "Броня" пересекла жиденькую речушку, свернула на развилку, втянулась в
широкое ущелье, покатила дальше по целине.
   - "Змейка", "Змейка", я - "Лампа", усилить наблюдение.
   Команда прошла циркулярно для всей колонны. Ее подал комбат майор
Воронин. Он знал - появление "брони" в этих местах наверняка обнаружено
сторожевыми постами сразу трех боевых групп - Алимхана, Нурназара и
Ахмадбека, чьи зоны действий соприкасадись именно на этом участке. И куда
бы ни двинулась колонна, за ней будут следить с большим вниманием. Это как
дважды два.
   Поэтому незаметный уход группы Духова из колонны может остаться
незамеченным моджахедами. Слишком уж привлекателен для наблюдателей
походный порядок мотострелкового батальона. Значит, чем сильнее гремит
колонна, чем больше пыли она поднимает, тем лучше для дела.
   Быстро темнело. Машины вползали в сумерки.
   - Притормози. - Галеб нажал на плечо водителя ладонью. - Съезд направо.
Нам сворачивать.
   - "Лампа", "Лампа", я - "Тепловоз", - проговорил Духов в микрофон. -
Следуйте мимо. Я на точке...
   Они проехали на тихом ходу метров двести.
   Мишин до боли в глазах вглядывался в серую безразличность сумерек.
Галеб шуршал за его спиной картой.
   - Осторожно. Еще поворот направо и круто под уклон.
   Водитель сбавил ход до самого малого и бережно, будто вез молоко в
бутылках или яйца россыпью, свернул с дороги. "Броник" качнуло, словно он
собирался лечь на борт, потом машина выпрямилась и пошла ровно.
   - Сейчас налево, - приказал Галеб. - Свернешь и стоп. Мы выходим. - И
тут же Духову: - Место очень удобное. Ни с одной стороны нас не видно.
Внезапно сюда не подойдешь. В случае чего - отобьемся. Потребуется - уйдем
с ходу.
   Водитель загнал машину в балочку и заглушил двигатель. Стало тихо.
Только ветер посвистывал в стеблях сухой травы - тонко и нудно.
   Стукнули люки. Команды звучали вполголоса. Без лишнего шума, понимая
жесткую необходимость тишины, "спецы" выпрыгивали на землю и сразу уходили
в стороны, на всякий случай занимая места, удобные для обороны.
   - Мотай! - Духов махнул водителю рукой. - Ни пуха тебе, ни пера!
   Взревел двигатель, и машина, сдав задним ходом, ушла. Заняв разрыв,
специально оставленный для нее, пристроилась к колонне. Вся "броня",
яростно газуя, потянулась на унылый подъем. Разгоняясь, машины убыстряли
бег, колонна превратилась в единое металлическое существо. Гремя всеми
звеньями, она уползала в долину.
   "Спецы" затаились в темноте, не выдавая себя ни голосом, ни движениями.
Все вокруг оставалось тихим и безжизненным.
   Выждав ровно полчаса, Духов подал команду:
   - Пошли!
   В звездном полумраке его фигура стала главным ориентиром. За командиром
шли остальные. И сразу группа оказалась в сыпучем песке. Каждый шаг
давался неимоверными усилиями. Ноги засасывало, будто в трясину.
   Сперва ступни приходилось тащить вверх и только потом удавалось сделать
новый шаг.
   - Выбрали дорожку, - пробурчал Мишин, в очередТюй раз утопая в зыбуне.
Он догнал Галеба и пошел рядом с ним. Спросил как бы между прочим:
   - Вы оттуда?
   Галеб не стал возражать.
   - Аз анджа.
   - Анджа - там, инджа - здесь, верно? - Мишин проявлял нескрываемый
интерес к афганскому языку и знал сотни две разных слов на дари и пушту.
   - Точно, - подтвердил Галеб.
   - И как у них там - анджа?
   - Это вы, ребята, скоро сами увидите. - Голос Галеба прозвучал
насмешливо.
   - Интересная служба у вас. Ходи, поглядывай, запоминай...
   - Ну, приятель! - Галеб скептически хмыкнул. - Оценил! Вот спасибо!
Ходи, поглядывай...
   - А что, не так?
   Поняв, что спорить бесполезно, Галеб махнул рукой.
   - Так, конечно, но главное - не ходи-поглядывай, а смотри и понимай.
   - Понимать не так уж и сложно. Если я что-то вижу, то и понимаю. Тем
более если знать язык.
   - Как тебя? Мишин? Так вот ты себя обманываешь. Как наши вожди, которые
сюда послали армию. Они верили, что имеют право судить обо всем, хотя сами
в делах Востока - ни бум-бум. Здесь даже слова нужно понимать особо.
   - Если знаешь язык, слова понять нетрудно.
   - О, мудрейший, ты заблуждаешься. Вот я сейчас скажу майору Духову:
"Веди нас по дороге прямой", как ты воспримешь такое?
   Ощущая подвох, Мишин ответил с предельной неопределенностью:
   - Очень просто: веди, значит, по прямой дороге. Разве не так?
   - Не так, мудрейший, потому что любой афганец воспримет мои слова как
строку из Корана. Любой, ибо эта строка на слуху у него с самого детства.
Она входит в фатиху - первую суру, и полностью звучит так: "Во имя Аллаха
милостивого и милосердного! Хвала - Аллаху, господу миров, милостивому,
милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди
нас дорогой прямой, по дороге тех, которых ты облагодетельствовал".
Короче, Мишин, при всем моем уважении к Духову я бы к нему с такими
словами не обратился. Они ему не по чину.
   Духов сдержал шаг и оказался возле собеседников.
   - Ты слушай, Сережа, слушай. Галеб тебе объяснит, что положено говорить
Богу, а что майору.
   Они засмеялись негромко, как велела обстановка.
   - Галеб, - сказал Духов, - есть разговор.
   - Слава Аллаху! Думал, ты меня и слушать не пожелаешь.
   - Это почему?
   - У тебя скорее всего уже готов план. Я его могу поломать. Тебе это не
понравится.
   - Обижаешь, амер. Мне твое мнение очень дорого. Сколько дней, как ты с
базы?
   - Только вчера там бьш.
   - Значит, впечатления свежие. Что у них?
   - Главное - базу принял новый начальник. Амер Аманшах. Определить, чей
он, пока не удалось. Выскочил откуда-то из глубины оппозиции. А там, как
ты понимаешь, сплошная муть. Кто-то что-то перемешивает, откуда-то что-то
всплывает, за всем не уследишь.
   Потребуется время, чтобы разобраться.
   - Этот Аманшах обычная сошка?
   - Вряд ли. Слишком велика его уверенность в себе.
   - Что изменилось на базе с его приходом?
   - Немало. Он сразу нагнал на всех страху.
   Проверил службу. Счел, что она поставлена плохо. Выгнал двух взводных
из караула. Это вызвало перепуг. Поняли - у нового амера широкие
полномочия.
   - Что реально сделано для усиления охраны?
   - Заложена основа системы ПВО. Взгляд у амера здравый - овладеть
Магарой по сухопутью трудно. Значит, если возникнет желание покончить с
базой, ее станут бомбить. Поэтому оборудованы четыре точки для "стингеров".
   И сразу прибыли специалисты - пускачи.
   Усилена охрана со стороны долины. Сделаны два капонира на дальних
подступах.
   - Серьезный амер. Может, они что-то учуяли?
   - Нет, обычная настороженность. Аманшах, похоже, тертый калач. Тем
более понимает, что у него товара под охраной на миллионы. И не на рубли,
командир, не на афгани.
   На доллары.
   - Что-то изменилось со стороны скал?
   - Не особенно. Старый амер там постов не держал. Аманшах перед
наступлением темноты высылает на гребень двух сарбазов.
   - Считаешь, надо менять план?
   - Нет, Гриша, менять ничего не надо.
   Важно все задумки исполнить ювелирно.
   - Уж постараемся.
   К полуночи группа прошла с десяток километров и вышла к отрогам хребта.
Здесь она остановились у мазара - культового мавзолея мусульманского
святого. Сооружение окружала стена. Землетрясение - зелзела - обрушило
часть ограды и обвалило яйцеобразный купол. Ветры выдули глину из сырцовых
кирпичей, и она осыпалась прахом, курилась при малейшем дуновении ветра.
   Имя человека, удостоенного погребения в персональном склепе, забылось,
на поклон сюда перестали ходить, и единственными постояльцами горестана -
так пуштуны называют кладбище - остались шакалы.
   После того как дозор осмотрел развалины, группа втянулась внутрь стен.
Выделив два поста, Духов разрешил устраиваться на отдых до утра. Ужинали
молча, не разжигая огня.
   Ножами кромсали консервные банки. Устало глотали тушенку. Запивали
водой из фляг.
   В небе дрожали яркие звезды. Из долины тянуло едва уловимым запахом
дыма. Где-то далеко горела трава...
   На рассвете по привычке все проснулись рано, готовые к выступлению.
Идти по холодку, пока солнце не раскочегарило в полную мощь горнило дашта
- пустыни, казалось не только удобным, но и разумным. Духов народной
инициативы не одобрил.
   - Пусть пригреет, тогда двинемся.
   Заметил недоуменный взгляд Мишина и объяснил такое решение:
   - Строгий распорядок и удобства жизни на войне имеют ряд минусов. Когда
ходят в рейды русские? По холодку. Жару они не любят.
   Поэтому духи с утра усиливают наблюдение.
   Зато когда припечет, наблюдатели расслабляются. Потому есть надежда,
что прорвемся незамеченными.
   Отрогов хребта, сжимавших крутыми стенами ущелье Магары, они достигли в
сумерках. В кристальном горном воздухе звуки разносились чисто и громко. В
долине муэдзиназанчи - служка мечети - гнусаво выпевал слова азана -
молитвы, которая звала правоверных на поздний намаз. В кишлаке диким
голосом орал голодный ишак. Снизу тянуло кизячным дымом. Все говорило о
том, что "спецы" прошли к цели никем не замеченные.
   Солдатская мудрость глубока и всеобъемлюща. Она дает рекомендации на
любые случаи жизни. Однако часто никому не удается этими советами
воспользоваться, и мудрость их остается недостижимой, как светлая мечта о
коммунизме.
   "Ешь - потей, работай - мерзни, на ходу тихонько спи". Так
сформулирован один из солдатских заветов, передающийся служивыми из
поколения в поколение. Но кто, когда и где видел солдата, который бы потел
за едой, мерз в жарком деле и мог вздремнуть на бегу с автоматом в руках?
   "Спецы" заняли исходную позицию в сумерках и ждали, когда стемнеет
окончательно, чтобы начать атаку. Смотрели не на часы, а на небо.
   Вот Галеб положил ладонь на плечо Духову.
   - Командуй, Гриша. Пора начинать.
   Духов повернулся к своим, поднял и опустил руку.
   - Пошли!
   Отряд тремя группами двинулся по маршрутам, которые были определены
заранее.
   Две группы брали на себя прикрытие подходов к зоне хранилищ со стороны
кишлака и долины. Третья спускалась в ущелье с задачей уничтожить охрану,
прорваться в зону, заминировать и взорвать базуМишин двигался вместе со
всеми, держа на изготовку АКМ-47. Страха не бьию. Мишин никогда не
чувствовал себя фаталистом. Но опыт, приобретенный на минных полях, научил
его относиться к опасности как к неизбежному атрибуту профессии.
   Группу уничтожения вел сам Духов. Он шел в боевом порядке со включенной
рацией, готовый и действовать и принимать решения.
   Начался долгий медленный спуск в лощину по желобу водостока. Мишин
придерживался левого края скал. Он знал, что каждый шаг приближает его к
опасной зоне и вероятность наткнуться на караульных быстро возрастала.
   Судя по тому, что рассказал Галеб о порядках в отряде, охранявшем
Магару, часовые здесь не позволяли себе расслабляться. После того как двух
заснувших на постах моджахедов жестоко выпороли, охранники бдели на
совесть. Некоторые из них мало верили в возможность появления русских у
Магары, а вот о том, что их амер может появиться здесь с проверкой, они
знали прекрасно. Заставить солдат бояться командиров сильнее, чем
противника, - это один из постулатов военной психологии.
   Последние пятьдесят метров, отделявших его от бетонного колпака охраны,
Мишин двигался боком, плотно прижимаясь спиной к скале.
   Ему повезло. Часовой, который изрядно притомился, выбрался из укрытия
на свежий воздух и сидел на бетонной блямбе бронеколпака, подобрав под
себя ноги. Его темный силуэт выглядел рисунком армейской погрудной мишени.
Попасть в такую цель с близкого расстояния Мишину не составляло труда. Он
поднял автомат. Поставил переводчик на одиночный выстрел. Собрался сделать
глубокий выдох, но удержался. Ему вдруг показалось, что в тишине ночи это
прозвучит как шипение паровоза. Остаток воздуха он выдохнул медленно и еле
слышно. Беспокойство, которое он испытал в первый момент, уступило место
холодной уверенности.
   Палец медленно потянул спуск.
   Часто глушители не душат звук, а только снижают его силу. Те, которые
раздобыл для своего отряда Духов, заметно удлиняли стволы автоматов, зато
работали на славу.
   Выстрел прозвучал негромко, будто где-то неподалеку ударили камнем о
камень. Моджахеда, сидевшего на колпаке, как ветром сдуло...
   Это был первый человек, которого Мишин убил за время жизни и службы.
Убил и тут же своими глазами увидел дело собственных рук.
   Однако бурной реакции, которую так любят показывать в кино - приступа
тошноты, обалделости, позывов к рвоте - он не испытал.
   В тот момент Мишин думал только о деле, которое ему предстояло. На пути
к достижению цели оказалась преграда - живой человек с оружием. И он его
снял, убрал с дороги.
   Чтобы не оставалось помех и опасности. Ничего, кроме злорадства, Мишин
в тот миг не ощущал. А злорадствовал он потому, что на войне за
опрометчивость и неосторожность каждый платит сам за себя- кровью,
увечьями, жизнью. Таковы правила, и не он, лейтенант Мишин, их придумал...
   Быстрая перебежка. Мокрый от пота лоб.
   Тяжелое дыхание - в горах воздух сильно разрежен. Автомат в
окостеневших руках...
   В бою "спецы" сильны тем, что свою роль каждый знает точно.
   Мимо бетонного колпака, возле которого лежал убитый моджахед, Мишин
пробежал быстрым шагом. Производить "дострел" он не стал, хотя верить в
надежность попадания с расстояния не имел права. Во всех случаях Духов
требовал не жалеть второй пули.
   Мишин спешил продолжить "зачистку" занятой зоны, чтобы побыстрее
заняться минированием.
   Зачистка - это злая атака, короткий огневой бой, когда автоматы смолят
в упор, часто с расстояния досягаемости штыка.
   Зачистка - это рукопашная, в которой секунды решают, кто победил - ты
или твой противник. Это тяжелое дыхание, предсмертный хрип, сдавленный
крик "алла акбар" или трехэтажный убеждающий мат и неизвестность, кому и
куда откроют эти слова дорогу: в вечную темень безмолвия или в сады
блаженства.
   - Пошли!
   Духов не прятался за чужие спины. Он бежал рядом со всеми. Он был
впереди, на острие. Словно жить мужику надоело и в каждой схватке он
норовил снова и снова испытать благосклонность судьбы.
   Мишин бежал за командиром, то и дело на бегу поправляя "лифчик",
забитый детонаторами и магазинами.
   - Сережа! - Голос Духова звучал прерывисто и хрипло. - Пошел! Работай!
Быстро!
   А они уже были рядом - огромные каверны, прикрытые стальными воротами.
Зато калитки для прохода людей здесь не имели запоров. Моджахед - не
прапорщик Советских Вооруженных Сил. Он не сопрет из склада гранату, не
уволочет "цинк" патронов, чтобы продать их на базаре в целях наживы. Если
так, то зачем нужны замки?
   Мишин распахнул первую калитку и вбежал внутрь хранилища. Мазнул лучом
фонаря по штабелям ящиков, заполнявших штольню.
   В них, судя по надписям "Made in Italy", находились противотанковые
мины. Что поделаешь, страна мафии и макарон умеет делать такие вещи.
   Мишин не глядел на часы. Последние два дня перед операцией он
отрабатывал одно действие - закладку зарядов. И теперь в этом деле ему не
могло помешать ничто - ни кромешная тьма, ни стрельба, которая раздавалась
неподалеку.
   Установив электровзрыватели, Мишин выбежал из хранилища, не закрывая за
собой калитку. Он торопился, понимая, что успех операции теперь зависел
лишь от него одного.
   Когда к подрыву была готова и вторая пещера, Духов отдал приказ:
   - Отходим!
   Группа тут же устремилась вверх по желобу, которым еще недавно они
спускались в ущелье.
   Мишин сам замкнул контакты, и все равно гул, обрушившийся на ущелье,
грянул для него внезапно.
   Дрогнула земля. Тяжелая сейсмическая волна заставила пошатнуться скалы.
Казалось, горы отторгли от себя все, чем люди начинили их чрево.
   Жерла каменных хранилищ отрыгнули бушующие клубы огня. Взрывная волна
несколько раз прокатилась по ущелью, отражаясь от стен громким эхом.
Багровые отсветы заплясали на серых подбрюшиях низких туч.
   Грохот в ущелье стих не сразу. С высоты долго сыпались обломки камней.
Гремели, разрываясь, боеприпасы, не успевшие сработать вместе с другими.
   С тяжелым стуком со скалы вниз сползла огромная глыба. Штольни, недавно
прикрытые железными воротами, выглядели черными пустыми провалами, из
которых полз вонючий дым.
   Ворота, смятые могучей силой взрыва, грудой металлолома лежали у
подножия скал.
   Дело было сделано.
   Оглядев ущелье. Духов махнул рукой.
   - Мишин, подойди.
   У ног командира лежал моджахед, перемазанный грязью. Из голени,
разорванной пополам, сочились остатки уже вытекшей из тела крови.
   - Мишин, добей его.
   Голос Духова холоден, строг, требователен.
   Ноги у Мишина ослабели, сделались ватными, того и гляди подогнутся. Он
хорошо понимал - этот моджахед, или "дух", как называли противника здесь,
на чужой земле, только что стрелял в него, и будь он чуточку поудачливей,
окажись более везучим, то убил бы Мишина. Но "духу" не подфартило.
Полуживой он уже никому никогда не принесет вреда. В голову сразу пришла
спасительная мысль: "Зачем? Он сам умрет через минуту".
   - Лейтенант!
   "Спецы" смотрели на новичка с интересом.
   Все они еще раньше прошли через такое, и не одна душа ушла из тела от
ударов их ножей.
   Они давно заматерели, закостенели сердцами, и им было интересно увидеть
отражение своего прошлого в человеке, который подошел к роковой черте и
должен переступить ее.
   Мишин поднял автомат.
   - Нет. Ножом.
   Будь такое приказано раньше, когда еще оставался выбор - идти в спецназ
или оставаться в саперах, Мишин бы ответил Духову словом "Нет!". Отступать
теперь значило потерять лицо. Мишин знал: его все равно уже не отпустят из
роты, но в глазах товарищей он многое потеряет.
   Вырвав клинок из ножен, Мишин шагнул к лежавшему на спине моджахеду.
Тот почти не подавал признаков жизни, и его дух должен был в аамое
ближайшее время выйти вон, чтобы отправиться в благословенные кущи джанны
- мусульманского рая - и появиться там в светлом нимбе шахида - мученика,
который принял смерть за веру.
   Коротко замахнувшись, Мишин ударил клинком в грудь умиравшего. Сталь
вошла в тело мягко, без особого сопротивления. Лезвие, разрезая ткани,
скользнуло между ребрами. Острие пробило сердечную сумку...
   Сдерживая дрожь в руках, Мишин выдернул сталь из чужого тела. Клинок
остался почти чистым, но Мишин не сразу вложил его в ножны. Надо было
протереть металл. Подумав, Мишин нагнулся, приподнял полу куртки убитого и
вытер ею нож.
   Теперь к нему пришло чувство небывалой опустошенности. Убивая других,
человек не становится более счастливым, не богатеет он и духовно.
   Осколки снарядов и пули оставляют рубцы и шрамы на телах выживших
участников войны, а в их душах близость к смерти поселяет холодную
пустоту, эгоизм и жестокость.
   На долю Мишина выпала не одна, а целых две войны: "тоталитарная"
афганская и "демократическая" чеченская. Обе одинаково ненужные и
бесславные.
   Короче, войн на долю офицера хватило с избытком. Войн грязных,
бессмысленных, подвиги и мужество в которых хотя и отмечаются орденами, но
само участие в них не добавляет человеку чести и славы.
   С любовью Мишину повезло куда меньше.
   Для ясности уточним: имеется в виду не общение с женщинами,
обусловленное обычной физиологией, а любовь как чувство.
   Конечно, споры о том, существует ли любовь, никогда не прекращались.
Как правило, в них одни люди доказывают, что любовь вообще не
запрограммирована нашей природой, и потому все чувства сводят к
естественному половому влечению. Другие утверждают обратное и говорят о
любви как о великом даре, данном человеку в ощущениях.
   Доказать в таких спорах собственную правоту бывает крайне трудно.
Подобное столкновение мнений не продуктиво, как дискуссия между
дальтониками и нормально видящими людьми о том, существует ли красный свет
или есть только белый и серый.
   Сам Мишин в спорах о любви никогда не участвовал. Чувств более сильных,
нежели страх, и радостей более сильных, чем одоление этого страха, он не
испытывал. Опыт его связей с женщинами не был велик, и делать из него
обобщения он не рисковал.
   В школе девчат, которыми бы Мишин мог увлечься, почему-то не оказалось.
Впрочем, и сам Мишин созрел до состояния, когда влечение становится
неодолимым, довольно поздно.
   В училище среди гражданских преподавателей-женщин ему понравилась
англичанка Елена Андреевна Янкина. Черноволосая, с бровями вразлет, она
была веселой и очень эмоциональной. В классе на уроках языка Елена
Андреевна не сидела на месте. Она ходила между рядами столов, поднимала
курсантов, шпыняла вопросами, высмеивала неправильные ответы и плохую
подготовку к занятиям.
   Мишина, как казалось ему самому и другим, она невзлюбила с первых
занятий. Взъелась из-за какого-то пустяка и потом заедала постоянно,
особенно на уроках, когда Мишину выпадало дежурство по учебному взводу.
   Ритуал встречи преподавателя требовал доклада по-английски. Едва
открывалась дверь класса, дежурный орал команду:
   - Stand up! Shun! - В смысле: "Встать, смирно!"
   И начинал доклад:
   - Comrade teachear, the second platoon is ready for the lesson. All are
present. - Что в русском переводе должно было звучать так: "Товарищ
преподаватель, второй взвод готов к уроку. Присутствуют все".
   Каждый раз в момент доклада Мишину становилось не по себе. Он считал,
что доложить таким образом командиру взвода старшему лейтенату Сопелко или
ротному майору Гараеву - это в порядке вещей. Но когда перед тобой молодая
миниатюрная женщина, у которой и здесь все в норме и там в порядке, и сама
она стройнее многих других, то докладывать по уставному ей просто
неудобно. Из-за этого Мишин терялся, путался и сообщал, что на занятии
присутствуют все, даже в случаях, когда двух-трех человек в классе
недосчитывалось.
   Ко всему английское слово "fact" Мишин упорно произносил не "фэкт", а
"факт", чем делал его почти нецензурным. Слово "самшит" - в смысле дерево
- он однажды перевел как "немного дерьма", чем заставил краснеть Елену
Андреевну и повалил в хохоте весь класс.
   Подобные промахи допускали и другие курсанты, теряясь под насмешливым
взглядом Елены Андреевны. Она и сама, должно быть, ощущала неудобство от
участия в игре в солдатики, но правила требовали строгости, и любое
отступление от них преподаватели пресекали. Чаще всего шишки во втором
взводе сыпались на Мишина.
   - Произношение у вас безобразное, товарищ курсант. - Елена Андреевна
морщилась, словно в классе дурно пахло. - Как бы это сказать? Ну, может
быть, хулиганское...
   Однажды после письменной контрольной работы Елена Андреевна поручила
Мишину собрать тетради. Когда он это сделал, последовал второй приказ:
   - Помогите мне отнести их домой.
   Взяв несколько пачек тетрадей, собранных в разных классах, Мишин
двинулся за учительницей. Он знал - дальше контрольнопропускного пункта
топать не придется. Чтобы выйти в город, курсанту требовалась
увольнительная записка. И его сильно удивило, что препятствий на пути не
оказалось.
   - Курсант со мной, - сказала англичанка дежурному офицеру и протянула
записку.
   Внутренне Мишин возликовал. Вырваться в город в будничные дни было не
так-то просто. После обеда в училище продолжались занятия в форме так
называемой "самоподготовки". Курсанты собирались в классах и под призором
офицеров готовили домашние задания.
   Мишин сразу прикинул свои возможности.
   Чтобы отнести тетради, потребуется не более часа. Увольнительная давала
право явиться в училище перед отбоем. Лафа! Весь город лежал у ног
счастливчика.
   К дому, где жила Елена Андреевна, они доехали на трамвае. Пешком
поднялись на второй этаж - она впереди, он со своим грузом и правом
любоваться стройными женскими ножками - за ней.
   Открылась обитая коричневым пластиком дверь.
   - Come in! - Хозяйка пропустила гостя вперед. - Входите!
   Изображать из себя англичанина у Мишина не хватило духа. Он ответил
по-русски:
   "Спасибо" - и вошел внутрь. Быстро огляделся, заметил под зеркалом у
вешалки столик.
   Спросил: "Сюда можно?" И, не ожидая ответа, положил тетради. Одернул
китель, выпрямился.
   Елена Андреевна взглянула на него с изумлением.
   - Сережа, вы не на плацу! - И шутливо окончила: - Вольно, товарищ
курсант!
   Мишин растерялся. Оказывается, она знала, как его зовут!
   Он снял фуражку.
   - Проходите в комнату. Я поставлю чай.
   - Спасибо, может, не надо? - Мишин забеспокоился. - Я...
   - Все ясно. - Голос Елены Андреевны звучал осуждающе. - В приличном
обществе вы не бывали. А ведь все очень просто, Сережа. Если вам что-то
предлагает женщина...
   Мишин прошел в светлую гостиную. Сквозь чисто промытые окна на пол
падали лучи солнца. Они лежали на голубом паласе желтыми пятнами.
   - Садитесь. - Елена Андреевна указала ему на диван. - Я быстро.
   Мишин устроился на краю дивана, как воробей на жердочке. Взял в руки
журнал, лежавший на нижней полке столика на колесиках. Если войдет
хозяйка, пусть видит, что курсант, который, по ее мнению, не бывал в
приличном обществе, не лишен тяги к просвещению и культуре.
   Закинув ногу на ногу, он положил журнал на колено, раскрыл его. И тут
же, как вор, которого застукали на горячем, спешно сунул блестевшее
глянцем издание на место, откуда только что его извлек. Огляделся. Все
было тихо. Елена Андреевна гремела на кухне чайником.
   Тогда Мишин снова потянул журнал на себя - осторожно, готовый в любой
момент бросить его на место. Открыл на тех же страницах, что и минуту
назад.
   В цвете, в блеске типографского глянца во весь разворот двух страниц
фотография представляла обнаженных красоток - блондинку и брюнетку. И не
то, что они оказались голыми, обожгло Мишина. Обнаженных дам на картинках
он видел не раз. Поразило его бесстыдство поз.
   Фотоаппарат запечатлел блондинку с тыла.
   Она стояла, раздвинув ноги и опустив руки до пола. Между колен
виднелось улыбающееся лицо с золотистой копной волос, которые касались ее
ступней.
   Брюнетка сидела в огромном кожаном кресле, бесстыдно подняв вверх левую
ногу - гимнастка...
   По коридору от кухни простучали по полу острые каблучки. Мишин
торопливо бросил журнал, повернулся к окну и принял отрешенно-созерцающий
вид. Правда, внимательный взгляд легко мог бы заметить его пунцовые щеки и
нежелание встречаться глазами с хозяйкой.
   Елена Андреевна поставила на столик красный жостовский поднос с
фарфоровым чайником, сахарницей и чашками. Извиняющимся голосом сказала:
   - Я сейчас, Сережа. Только приведу себя в порядок. А вы пока посмотрите
журналы. Вот они, на полочке...
   Отказаться Мишин не мог. Это было бы равнозначно признанию, что он уже
в них заглядывал.
   - Спасибо.
   Он взял журнал. На этот раз другой, в надежде, что там не натолкнется
на то, что заставит его смутиться. Открыл и остолбенел, не зная, как вести
себя. Здесь иллюстрации оказались намного круче уже увиденных.
   - Однако... - Мишин произнес это дрогнувшим от волнения голосом.
   Елена Андреевна с интересом проследила за реакцией гостя и удивилась.
Каменное лицо.
   Глаза, не выдавшие смущения. Не дрогнувшие губы. Ну выдержка у курсанта!
   - Смотрите, Сережа. Я мигом.
   В самом деле Елена Андреевна ждать себя не заставила. Она вошла в
комнату, распространяя легкий пряный запах незнакомых духов. На ней было
длинное розовое платье с разрезом до самого низа. В талии его перехватывал
золотистый поясок.
   При появлении Елены Андреевны, уже не отшвыривая в страхе журнала,
Мишин вежливо встал и вдруг замер, не зная, куда смотреть и как вести
себя. Он увидел, как в широком разрезе платья учительницы, будто стремясь
вырваться наружу, на свет, бьются две маленькие аккуратные грудочки. Их
напряженные соски топорщились и выпирали через тонкую ткань. Более того,
при каждом шаге полы платья слегка раздвигались, открывая ровные стройные
ноги от туфелек до самых, как иногда говорят, "подмышек".
   То что Елена Андреевна, строгая и серьезная, умевшая спокойно
выслушивать рапорты дежурных и твердым голосом подавать команды: "Et easy!
Sit down!" - "Вольно! Садитесь!" - оказалась одетой столь легкомысленно и
вызывающе, поразило Мишина. Только значительно позже, приобретя некоторый
опыт понимания женской психологии, он понял: прозрачные ткани - это всегда
форма прозрачных намеков, которыми мужчине нельзя пренебрегать.
   Потом они сидели на диване рядом и пили чай. Поднимая ко рту фарфоровую
миниатюрную чашечку, Мишин невольно опускал глаза и в разрезе платья под
распахнутыми полами видел круглые белые колени с небольшими ямочками.
   Как и в какой момент его рука коснулась их, он потом уже никогда не мог
вспомнить.
   Затем последовала легкая борьба с тяжелым дыханием, с невнятно
произносимыми словами: "Не надо!.. Ах, ой... Погоди, я сама..."
   И падение в крутящийся теплый омут, слепящая вспышка и острое чувство
непоправимости совершенного...
   Еще не отдышавшись, Мишин быстро вскочил, сел на диване, стал
приглаживать взъерошившиеся волосы.
   Елена Андреевна обвила рукой его крепкую шею, притянула к себе.
   - Полежи... успокойся...
   Он прилег на спину рядом с ней и увидел над собой ее широко открытые
глубокие, как бездна, глаза. Ее волосы щекотали ему щеки.
   Ее губы, теплые, мягкие, коснулись его лба, потом носа...
   Она поцеловала его нежно, просяще...
   И снова раз за разом она разжигала его огонь, вспышки которого обжигали
и слепили их обоих.
   Мишин не был трепачом и не считал, что мужчину украшает похвальба
любовными успехами. О его романе с Еленой Андреевной в училище, где
курсантам о своих товарищах известно все или почти все, никто так и не
узнал.
   Тайная связь длилась почти три года. Поначалу Мишин не мог понять,
почему строгая, весьма сдержанная, умевшая держать себя в руках женщина
столь решительно и безрассудно пошла на связь в ним - курсантом. Потом
понял - всему виной было ее глубокое и искреннее чувство к нему. Сам он
похвастаться таким чувством не мог. С Еленой Андреевной его сближали
только постель и желания, в ней рождавшиеся.
   Постепенно и эти желания начали медленно угасать.
   Сперва Мишин старался как можно реже касаться ног любовницы. Пытаясь
избавиться от волос, Елена Андреевна регулярно брила голени, и
прикосновение к ним, особенно в сумраке, создавало впечатление, что
касаешься щетки. Его стали раздражать темные усики над ее верхней губой.
Поначалу Мишину даже нравилось ощущать их при поцелуях. В этом было нечто
возбуждающее, пикантное. Но постепенйр новизна ощущений утратилась, а
эталоны молодости все меньше совпадали с тем, что он находил в стареющей
женщине.
   Они медленно отдалялись друг от друга.
   Процесс естественный, более того закономерный, однако принять его как
должное было крайне трудно. Для Мишина он сопровождался разочарованием,
для Елены Андреевны становился трагедией...
   После выпуска из училища женщины не занимали особо большого места в
жизни Мишина. Они появлялись и уходили, ничего не требуя, не предъявляя
претензий, не оставляя о себе прочных воспоминаний.
   Проводница в скором поезде Москва - Ашхабад, круглолицая и мягкая,
изобретательная и ненасытная. Она выжимала из Мишина елейное масло в
течение трех суток, пока тот не стал похожим на собственную тень с
ввалившимися щеками и синими кругами под глазами. Как ее звали? Он помнил
сам факт, но не ее имя.
   Официантка гарнизонной столовой. Кажется, Ася. От нее всегда пахло
ванилью. Она любила целоваться, но делала это неумело, сухими туго
поджатыми губами.
   Потом была Зоя Семеновна, стоматолог гарнизонной поликлиники,
интеллигентная хабалка и матерщинница. Она приходила в экстаз и плыла,
когда Мишин в минуты близости называл ее курвой, подзаборной шлюхой,
вокзальной дешевкой. Было странно видеть, как эти слова преображали
уравновешенную даму, приводили ее в состояния сексуального бешенства.
   О женитьбе Мишин всерьез задумался только после увольнения из армии. К
тому времени он решил, что пора кончать с кобелированием и создавать
семью. Как ни странно, думая о возможности появления детей, он хотел,
чтобы это были две девочки.
   Еще одна проблема, которая в случае удачного выбора невесты могла
решиться как бы сама собой, заключалась в обретении постоянного
местожительства. Российские офицеры в большинстве своем служат на
положении сторожевых псов: в гарнизонах у них еще бывает своя конура, но
после увольнения в запас оказываются вообще без крыши над головой.
   Уволившись, Мишин приехал в Москву к сестре Соне.
   От Белорусского вокзала он двинулся вниз, к центру города по Первой
Тверской-Ямской, которая некогда была частью улицы Горького.
   Мишин шел и не узнавал проспект, который привык считать самым
московским. После долгого отсутствия улица настолько преобразилась, что
потеряла типичные черты, присущие российскому городу. Бросалось в глаза,
что здесь по тротуарам не ходили зачуханные ханурики и бродяги, в новое
время обретшие благозвучное прозвание "бомжей". Экзотическое звучание
этого слова сразу поставило его в один ряд с благородно-благополучными
дворянскими званиями "паж" и "дож".
   Да и сам Мишин ощущал себя на этой улице жителем покоренной супостатом
державы. Заморские Робинзоны, наплевав на язык и обычаи российских Пятниц,
учреждали на Тверской-Ямской собственные порядки, прививали ей свои нравы
и вкусы.
   Дома здесь сверкали блеском стекла витрин, гранитной облицовкой,
оглушали словами чужеземных названий. "Palace Hotel", "Торговый дом
"Дагиш", "Boss", "Вета-Тусор", "Жак Десемонт"...
   Куда-то исчезли, растворились в небытии некогда известные магазины,
проигравшие партию приватизации господам Гайдарам и чубайсам. Некоторые
победители, словно в насмешку, оставили на фасадах старые названия,
добавив к ним собственные фамилии. Детский универмаг "Пионер" теперь
значился как "Пионер-Шнайдерс-одежда". Дальше снова маячили вывески с
загадочными словами вроде "Клопей", "Стэнли", "АНТО exclusier". Вот
попробуй угадай, что тебе предлагает дядя с Синайского полуострова,
особенно если ты видишь вывеску "Патио-Паста" с противоположной стороны
улицы.
   Все здесь противопоставляло себя русскому человеку, не было родным ни
татарину, ни мордвину. Все отторгало их не только духовно, но в полном
смысле физически.
   Проходя мимо торгового заведения с огромными зеркальными дверями, Мишин
решил заглянуть внутрь. Не для того чтобы купить себе нечто необходимое, а
просто так, как иногда говорят, для балды. Едва он открыл двери и
переступил порог чертога торговли, путь внутрь ему перекрыло широкоплечее
существо в элегантной фирменной форме, с мордой-задницей - безволосой и
красной. Страж то ли понял, что человек прется в заведение для балды, то
ли счел, что тот некредитоспособен в масштабах цен их магазина, но
намерение не пущать чужака дальше порога выказал со всей ясностью. Шипящим
голосом пресмыкающегося он пугающе прошипел:
   - Тебе сюда не надо. Понял?
   И выставил брюхо-грудь, загораживая проход.
   Мишин смерил взглядом верзилу, увидел его мутные ленивые глаза и
беспечную красную шею, понял, что мог бы одним ударом срубить это бревно
под корень, положить его врастяжку, потом пройти внутрь торгового зала,
небрежно швырнуть кассиру миллион рублей за новую шляпу, повернуться и
гордо уйти. Но связываться с дерьмом в день приезда совсем не хотелось.
Кстати, и шляпа была ему не по карману. Однако оставлять без ответа
хамство он не пожелал.
   Глянув в упор на стража дверей, Мишин вытащил из кармана мятую бумажную
сотню, сунул ее в нагрудный карман куртки охранника, прихлопнул ладонью.
   - Прости, друг, что заставил с дерева слезть.
   Повернулся и ушел. Верзила, ошеломленный случившимся, обалдело стоял за
зеркальным стеклом. Реагировать на подобные случаи он не был обучен, а сам
придумать что-либо остроумное не мог.
   Идти по Тверской до Манежной площади пропало желание. На "Маяковской"
Мишин вошел в метро и отправился в Отрадное, где жила сестра. Ехал и
внутренне кипел, не в силах сдержать и погасить раздражение. Думал
злорадно: погодите, появится смелый генерал... А он появится. И тогда мы
посмотрим.
   А пока, господа, ждем-с...
   Дома он вошел в ванную комнату. Разделся. Встал ногами на мягкий
коврик. Посмотрел на себя в зеркало. Потрогал щеки, убеждаясь, что щетина
уже успела прорасти. Потом принял душ, старательно намыливаясь мочалкой.
Эту процедуру пришлось повторять несколько раз, пока после очередного
ополаскивания на коже под пальцами перестали появляться катышки жирной
грязи.
   Отмывшись, он насладился контрастным душем, пуская то обжигавший тело
кипяток, то охлаждался ледяными струями. Потом побрился.
   После ужина, утомленный впечатлениями дня, Мишин завалился спать.
Проснулся в половине шестого. Открыл глаза, увидел над собой белый
потолок, пятирожковый светильник с лимонными абажурчиками и выругался.
Почти год по воле хмырей-политиков, привыкших спать в тепле под белыми
потолками на мягких постелях, он вынужден был валяться в грязи вонючих
городских подвалов Грозного непонятно для чего и ради чего.
   В Москве пришла мысль о женитьбе. Он заприметил понравившуюся женщину -
ее звали Надеждой, - в первое свое посещение сестры. После обеда с газетой
в руках Мишин прилег на диван. В прихожей прозвенел звонок.
   - Открыть? - крикнул он сестре.
   - Лежи, я сама.
   Она вышла из кухни, вытирая руки льняным полотенцем. Открыла дверь.
   В прихожую на волне густого запаха дорогих французских духов влетела
молодая женщина.
   - Сонечка, здравствуй!
   Через открытую дверь Мишин видел гостью. Она не стояла на месте, а все
время пританцовывала, полная энергии и кипучей веселости. В сторону Мишина
она не глянула, должно быть, о его присутствии в квартире даже не
догадывалась, а потому держалась свободно и естественно.
   - Сонечка! Я собралась в отпуск. Можно тебе ключ оставить?
   - Что за вопрос? Конечно...
   Когда соседка упорхнула с той же быстротой, что и появилась, Мишин
отложил газету, встал, вышел на кухню.
   Бывает так, что, бросив всего один взгляд на женщину, мужчина начинает
испытывать к ней влечение.
   - Хорошая девка?
   Он задал сестре самый нейтральный, как ему казалось, вопрос.
   - Девки все хороши, - ответила та без энтузиазма, - откуда только
плохие бабы берутся.
   Мишин не стал затевать дискуссии- Уехал к новому месту службы, так
больше и не увидев Надежды.
   И вот теперь, прикончив армейскую службу, можно было жениться.
   - А если я сделаю предложение Наде?
   - Ты сдурел?! - Соня чуть не подскочила на месте.
   - Почему?
   - Что ты о ней знаешь?
   - Ничего. Обычно все узнают после свадьбы.
   - Дурак! Подумай сам, на кой ты Надьке нужен?
   Мишин глядел на сестру оторопело. Женская психология для него всегда
была тайной за семью печатями, и потому ответить ей, для чего нужен муж,
он не смог. Он знал, почему мужика тянет к бабе, а вот наоборот...
   Ответил первое, что пришло в голову:
   - Все же семья... это...
   - Не надо, Сережа. Подумай, что ты знаешь о семье? Если хочешь, я могу
рассказать.
   Возьми домашний очаг. Стремление к нему у бабы было оправдано, когда
мужик ходил в лес и приносил оттуда дрова, добывал дичь. В обмен на тепло
в избе и добычу баба была готова стоять у печи, жарить, парить, стирать. В
наше время все это утратило смысл. В доме без мужика ничуть не холоднее,
чем с ним. Зато без него не нужно готовить на двоих. Не нужно стирать
вонючие носки. Потом глядеть на его зенки, залитые водярой, слушать храп,
нюхать аромат немытых подмышек...
   Мишин качнул головой.
   - Тебе, как я погляжу, досталось от благоверного. Но неужели не бывает
иначе?
   - Может быть, и бывает. Но мы говорим не вообще, а о Надежде. Она всех
этих прелестей нажралась досыта. Если у меня Жоржик оказался скотиной, то
ее Венечка был полным подонком.
   Мишин вздохнул. Стал задумчиво потирать ладони.
   - И все же, может, стоит попробовать?
   - Твое дело, конечно, но я не советую.
   Вон как тебя задели мои слова. Я же вижу. А она пошлет тебя без
дипломатии, хотя ты этого не заслужил. Она проститутка. Ты хоть это знаешь?
   Последние слова не сразу дошли до сознания.
   - Что ты сказала?
   - То, что ты слышал.
   - Какого ж хера ты с ней якшаешься?
   - Что значит "якшаешься"? - Соня посмотрела на брата с удивлением. -
Она моя соседка. Ничем никогда мне не досаждает. Я уезжала в отпуск, она
забирала мою почту. Я заболела, она мне покупала и приносила лекарства...
   Мишин понимал, что его претензии к сестре беспочвенны, что глупо
требовать от нее менять что-то в отношениях с соседкой, но самолюбие его
было задето так глубоко и сильно, что доводы разума не могли сдержать
эмоций.
   - Это она проститутка...
   - Это ее дело, тебе так не кажется?
   - Ты говоришь так, будто ей завидуешь.
   Мишин постарался произнести это так, чтобы побольнее задеть самолюбие
сестры.
   Ему казалось, что намек на элементарную зависть к проститутке должен
заставить оправдываться честную женщину, какой он считал сестру. Но вышло
иначе.
   - Может, ты и прав. - Соня не стала ничего отрицать. - Да, завидую.
   - Да как...
   - Слушай, милый братец! Я думаю, не тебе об этом судить. Что ты знаешь
о жизни? Пифпаф?! Ножом в пузо?
   Мишин вздрогнул. Он никогда никому не говорил о своем умении и опыте
работать ножом. Соня скорее всего импровизировала, но попала в его больное
место.
   - При чем пиф-паф, какой-то нож и проституция?
   - При том, Сережа, что ты берешься судить, не думая о грязности
собственного ремесла.
   Что ты делал в Афганистане, в Чечне?
   - Соня! Если на то пошло, я не сам туда поехал...
   - Не оправдывайся, это не нужно. Если бы ты не желал, то послал бы
подальше тех, кто тебя посылал туда. Но ты такого не сделал.
   И чего добился? Благодарности? Да кому она нужна? Импотент без
квартиры...
   - Не понял.
   Мишин и в самом деле не догадывался, что имела в виду сестра. Соня
улыбнулась.
   - Сейчас так говорят о тех, у кого нет ни кола ни двора.
   Ему бы засмеяться, улыбнуться по крайней мере, но он не сумел одолеть
обиды.
   - Умнее ничего не придумала? Двора у меня и вправду нет, все остальное,
извини...
   Соня укоризненно покачала головой.
   - Типичное для мужика рассуждение. Ты считаешь, что именно "все
остальное" и есть для женщины главное?
   - Нет, конечно, но кое-что и это значит.
   - Знаешь, Сережа, сиди ты со своим "всем остальным", если ничего
другого за душой не имеешь.
   - Чего именно?
   Мишин понимал справедливость слов сестры, но оказаться на лопатках и
постучать по ковру рукой, прося пощады, не мог.
   - Ты можешь дать жене машину? И не "Москвича", а иномарку? Можешь дать
ей ежегодный круиз по теплым морям? Платья, какие нравятся? Нет? Тогда
сиди и не дергайся. Надя, к примеру, сама все это имеет. Плюс "все
остальное", как ты говорил, в придачу...
   - Какой ценой?
   - Это уже не твое дело.
   - Где же она работает?
   - Вроде бы в центре. У родимой Госдумы...
   Мишин завелся. Чертовы бабы! Что одна, что другая - святоша и шлюха.
   Он Ьстал, вышел из дому. Дверь за собой прикрыл осторожно, тихо, хотя
хотелось садануть ею что было сил.
   Пошел в город. Выпил пивка. Кружечку. Затем заглотил вторую. Злости это
не остудило, наоборот, она вдруг потребовала выхода. Родился план. От
этого на душе полегчало.
   Мишин приехал на станцию метро "Театральная" к вечеру, когда в центре
столицы начинался большой блядоход. Вышел наружу. Площадь, лежавшая перед
ним, была перекопана и до отказа загромождена строительной техникой,
грузовыми машинами. Гостиница "Москва" стояла среди этого хаоса как
единственное в городе здание, уцелевшее после бомбежки.
   Мишин огляделся, стараясь выяснить, как можно к нему пройти. Увидел
мужика в черной майке с изображением смеющейся обезьяны на груди. Мужик
находился в состоянии крутого подпития или, как еще говорят,"был хорошо
поддатьш". Подобная степень обалдения еще не делала человека агрессивным,
но уже толкала к общению с незнакомыми. Он сразу заметил и выделил Мишина
из толпы.
   Спросил участливо:
   - Чой-то ищешь? Али как?
   - Али как. Вот смотрю, все перекопано. - Мишин шевельнул рукой и
показал, что имеет в виду - Что делают-то?
   - Асфальт пахают.
   - В смысле?
   - Деньгу растят. Плужков и кореша. Миллиард закопают, потом скажут -
было два.
   Кто раскапывать будет, чтобы проверить? - Должно быть, посчитав тему
исчерпанной, спросил: - Сам-то откуда?
   - Москвич.
   - А-а. - Мужик стоял, слегка покачиваясь, сунув руки в карманы. Он
посмотрел на Мишина маленькими глазками из-под набрякших век, и вдруг его
осенило: - Порыбачить вышел?
   Мишин не понял.
   - В смысле?
   - Подцепить что-нибудь решил? Триппертуце? СПИД-инфо?
   - А что, этим здесь приторговывают?
   - Тут?! И, милый! Запросто. И мандавошками тоже.
   - Милиция не гоняет? Для очищения экологии?
   - Гы-ы-ы, - пьяный издевательски хмыкнул. - Это какая же сука будет сук
рубить, на котором сидит? Я дворником в ментовке работал, так там у них
сифон навроде медали.
   - Понял. Бывай, приятель.
   Мишин махнул рукой и через площадь, лавируя между самосвалами, прошел к
гостинице. Протиснулся в щель забора из гофрированного металла, переступил
через бетонный блок, размалеванный черными полосами, будто шлагбаум, и
оказался на тротуаре.
   Мишин обошел здание, читая вывески, звавшие щедро тратить деньгу.
Ресторан "Парадиз", магазины "Седьмой континент", "Золотая доза",
"Бриллиантовый мир". Казино "ОазисАявляло собой "испанский уголок" в
центре Москвы перед Кремлем. Ну, молотки плужковцы! Погодим немного, и у
Спасской башни построят салон модной одежды "НАТО".
   Разве слабо им?
   Взирая с высот власти на бренную суету столичной жизни, напротив
"Бриллиантового мира" высилась бесстрастная серая глыба здания
Государственной Думы.
   Вдоль бордюрного камня (настоящий гранит! - не бетонное фуфло столичных
окраинных дорог) теснились иномарки - "Мерседесы", "Вольво", "Линкольны"...
   Мишин пригляделся и понял: во многих машинах отсиживались в безделье не
обычные шоферюги, ждавшие своих хозяев. В автомобилях находились пастухи,
приглядывавшие за "мясными" телками, которых выгнали на асфальтовое
пастбище, на выпас.
   Сами "телки", модно одетые, причепуренные, с независимым видом в
одиночку и парами стояли у парадного подъезда гостиницы "Москва".
   Здесь же с таким же отрешенным видом и стреляющими глазами маячили
дежурные "топтуны" из спецслужб, бдевшие государственную безопасность.
   Один из таких "фланеров" в простеньком черном костюмчике с головой,
похожей на грушу беру - сверху маленький кумполок, содержавший мозги,
снизу тяжелый подбородок боксера с отрешенным видом шел мимо Мишина. И тот
не удержался, легонько толкнул встречного плечом.
   - Ну что, служба, враги демократии обнаружены?
   "Топтун" на мгновение остолбенел: к подобного рода ситуациям его
подготовили плохо.
   - Гражданин, вы ошиблись.
   Он круто повернулся и двинулся туда, откуда только что пришел - к
Театральной площади.
   Мишин сразу переключил внимание на другое. Не будучи искушенным в делах
рынка живых тел, он тем не менее легко заметил, что здесь царил
определенный порядок.
   "Бриллиантовый мир" - не Казанский вокзал столицы: сюда дешевым лярвам
дорога заказана. Здесь товар разбирают и думские де-.
   путаты, и сановные дяди, живущие в дорогой гостинице. А платят
"зелеными", не родным обкусанным по углам рублем.
   И все же законы рынка проявляли себя и тут. Когда предложение превышает
спрос, товар из-под полы юбок стараются выложить на места повиднее.
   Высокая блондинка на тонких ногах, затянутых в ажурные черные колготки,
демонстративно покачивая тощим, как кулачок, задом, журавлиным
подпрыгивающим шагом подошла к Мишину.
   - Одному в такой вечер не скучно? - Она улыбнулась, открыв мелкие
острые зубки. - Может, погуляем вместе?
   - Простите, мадам. - Голос Мишина полнился оожалением. - Я не бабник, я
- алкоголик.
   Блондинка ничуть не смутилась. Она с независимым видом прошла мимо,
будто и не было между ними никакого разговора. Не хотите фик-фик, сэр?
Воля ваша. Было бы предложено.
   Мишин два раза прошелся вдоль здания гостиницы - туда и обратно - пока
не заметил Надежду. Она вышла из зеркальных дверей и остановилась с видом
удивленной провинциалки, которая попала в Москву впервые и не знает куда
пойти.
   Мишин оттолкнул плечом попавшегося на пути прохожего и ледоколом попер
прямо к даме.
   - Вот ты, - он нацелил ей в грудь указательный палец, как пистолет, -
мне подходишь. Беру. Сколько?
   Возбужденный непривычностью ситуации, злой на свое неумение покупать
женщин в живом виде, он говорил грубо, двигался резко.
   Что-то в его поведении испугало Надежду.
   - Будьте добры, - она не потеряла спокойствия. - Отойдите. Вы, должно
быть, обознались.
   Мишин не увидел знака, который Надежда подала своим стражам. Но те,
кому он предназначался, его заметили сразу.
   Из черного "Ауди" вылез маленький занюханный парень с серебряной
серьгой в левом ухе, с конским хвостом волос, схваченным на затылке
резинкой. Сморкнись на такого - соплей перешибешь. Но Мишин не
обманывался. Он знал: "сморчок" - фигура мелкая и работает на подхвате.
Акулы, качающие сексдоллары из половых скважин, находятся гдето рядом,
однако по пустякам не маячат, не выставляются. Как в любом деле, у
капитанов индустрии совокуплений своя иерархия, точно определенные ранги,
финансовые и силовые возможности. Гера Барабаш, в Системе известный под
кличкой Мандавоха, являл собой самый низший уровень паразитов, ютившихся в
зарослях кучерявых лобковых волос "контингента". Ему дозволялось улаживать
небольшие конфликты с рьяными сержантами милиции, наезжавшими на рынок
тел, отстегивать им по полсотни "штук" на каждое правоохраняющее рыло, и
не больше.
   - В чем проблема?
   Барабаш подошел и, держа обе руки в карманах, остановился между
Надеждой и Мишиным.
   - Слушай, малыш, без тебя разберемся.
   Мишин спокойно, одним движением руки, как котенка с колен, отбросил
Мандавоху.
   В другом случае тот мог бы и залупиться, поиграть ножичком-"лягушкой",
который носил в кармане, сказать нечто угрожающее, отчего у дешевого
фраера кровь начинает стынуть в жилах. Но в решительности, с какой его
отодвинули, в силе и уверенности руки, сделавшей это, Мандавоха уловил
некий намек на толстые обстоятельства. Шеф торговли передками Сазон
Толстогубый не раз предупреждал: не лезьте в скандалы с люберами, не
конфликтуйте с солнцевскими, не собачьтесь с долгопрудненскими. В городе
все давно было поставлено чин-чинарем, районы разбиты на отделения
милиций, а хлебные территории разделены на зоны влияния между братвой. И в
этой сложной дележке не ему, Мандавохе, качать права. Пусть решает, как
быть, старший кутка - Лысый Шнобель.
   Мандавоха осадил без дерганья, не зарыпел, не окрысился, а только
сделал едва приметное движение рукой. Сразу раскрылась дверца черного
"Ниссана", и наружу выбрался живой монумент - бригадир мандовки Шнобель,
толстозадый русак с оловянными глазами и железными кулаками. В два шага
подгреб к Мишину, оглядел его, не узнал, но обострять отношений не стал.
   - В чем проблема?
   Шнобель улыбнулся, открыв белый ряд металло-керамических зубов, ровных
и аккуратных, как у эстрадной дивы.
   Мишин понял: с этим надо говорить. Сказал спокойно, тоном, снимающим
напряжение:
   - Вот решил поскакать, а кобылка артачится.
   Шнобель посмотрел на Надежду, бросил взгляд на Мишина.
   - Мужик, может, выбрать что попроще?
   И скакай , пока женилка не съежится. А?
   - Ё-моё! - Мишин возмущенно повысил голос. - Человек анчоусов возжелал,
а ему свиной хрящ предлагают!
   Что такое "анчоусы", Шнобель не знал, но понял - это нечто изысканное и
дорогое. А коли человек претендует на дорогое, то наверняка понимает:
придется платить по крутому тарифу.
   - Не потянешь, мужик. Не твой фасон.
   - Может, здесь у вас по талонам?
   - А хватит наличных?
   - Если покажет сертификат качества.
   - Покажет. - Шнобель открыл зубы в улыбке. - В законе. - Он посмотрел
на Надежду. - Птаха, верно я говорю?
   Та промолчала, должно быть уже не радуясь, что позвала подмогу. Надо
было самой отшить, а теперь за торгом уже наблюдает публика.
   - Скольки?
   - Триста, и тащи ее куда хочешь.
   - Сдурели?! За такую цену я двух баб арендую.
   - Брось! Проституток найдешь. А такую вряд ли.
   - Это почему?
   - Она у нас мастер по гребле международного класса. Любые мечты, любые
желания.
   Сто семь позиций. Двадцать четыре удовольствия. Тибет, минет, сонет...
   Шнобель говорил, а сам с ухмылкой глядел на женщину. Было видно, что он
ни во что ее не ставит и ему наплевать, какие чувства у кого вызывают его
рассуждения. Ни продавец, ни покупатель, вслух обсуждая достоинства и
недостатки продаваемой вещи, не обязаны заботиться о том, нравятся или нет
их слова самому товару, даже если он живой и мыслящий.
   Мишин ушел бы от подобного разговора, но он происходил на виду у
Надежды, и ему хотелось уязвить ее как можно сильнее. Судя по всему, это
удавалось.
   - Ладно, беру.
   Шнобель взглянул на Надежду и улыбнулся поощряюще: если фраер
согласится, придется ей раскрывать кошелку. Рынок знает одно: достойную
цену.
   - Ты понял - триста.
   - Забито, я сказал. - Мишин выпятил нижнюю губу и небрежно сплюнул. -
Мать, поскакаем.
   Шнобель, безмолвно обращаясь к Надежде, вскинул брови и развел руками:
мол, ничего не поделаешь, кисонька, надо работать. Все куплено, оплачено,
значит, положено обслужить.
   На Покровку, где Надежда держала свою вторую квартиру, они доехали на
ее темнокрасной "Шкоде-Фелиции".
   Поднялись на лифте на седьмой этаж. Она пропустила его в квартиру,
вошла за ним. Закрыла дверь.
   Он обернулся, схватил ее и потащил в комнату. Она была готова ко
всякому и не испугалась. Знала - возбужденная кровь у возжелавшего женщину
мужика отливает в низ живота и недостаток кислорода в мозгах туманит ему
сознание. В таких случаях верх над всем берут бредовые фантазии, и ее дело
подыграть клиенту, помочь ему побыстрее закипеть и паром выйти в свисток.
   Надежда яростно сопротивлялась, билась в его крепких руках, бормотала
проклятия, просила ее оставить. А он горел огнем, дрожал от напряжения.
Его душили злость на нее и торжество отмщения. Эта сука в его руках, он
волен растоптать ее, унизить...
   Мишин доволок ее до постели. Они упали. Все сплелось, смешалось в
чувствах и действиях.
   Его влекло к цели желание, становившееся все более нестерпимым.
   Ее к тому же самому направляли холодный расчет и опыт. Ни на мгновенье
она не позволяла чувствам овладеть собой. Настоящий профессионализм чувств
не допускает.
   Он добился своего. Он взял ее силой, сломив сопротивление.
   Она его не хотела, боролась, отбрыкивалась, но, судя по всему, он
заставил ее воспламениться и сгореть вместе с ним со слезами и стонами.
   Он даже не думал, что женщина, которая так вела себя в постели -
металась, тяжело дышала, вскрикивала, - все время оставалась безразличной
к происходившему между ними.
   Потом он приходил в себя. Надежда принесла ему выпить. Он лежал,
переживая свою победу и не зная, зачем она ему была нужна.
   Надежда с любопытством и в то же время очень осторожно тронула шрам на
его спине.
   - Ты воевал? - Не услышав ответа, добавила: - Бедненький...
   Его до боли задело это слово. Только в далеком детстве, да и то всего
несколько раз, "бедненьким" Сергея называла мать. Он хорошо запомнил это,
потому что дело было связано с большой несправедливостью и обидой.
   У отца однажды пропала зажигалка. Трудно сказать - с бодуна или по
какой другой причине, тот вбил себе в голову, что пропажа могла стать
делом рук сына. Отец, вспыльчивый, драчливый, легко заводился,
раскручивался и становился скор на расправу. Часто такое его до добра не
доводило, и те, на кого он бросался, оказывались ловче, ухватистее и
главное - сильнее. В таких случаях отец возвращался домой с фингалами под
глазами, с опухшим носом, в рубахе, измазанной кровью, но уроки не шли ему
впрок, и он начинал махать кулаками до того, как подумал - стоит ли это
делать.
   С сыном расправы опасностью возмездия не грозили, и отец шел на них без
колебаний.
   Он схватил Сергея за руку, положил его ладонь на стол, прижал и большой
деревянной ложкой начал лупить по пальцам. Он бил и приговаривал:
   - Это твоим поганым рукам! Чёб не воровали! Чёб не воровали!
   Сергей орал не столько от боли - ее бы он постарался стерпеть, - а от
горькой обиды.
   Лупили-то его ни за что.
   Потом он забился в угол и плакал. Именно тогда мать подошла, села рядом
и стала гладить опухшие пальцы.
   - Бедненький ты мой! Бедненький...
   Зажигалка нашлась на другой день. Отец забыл ее на работе. Но себя
виноватым он не почувствовал. Лишь посмеялся случившемуся и сказал сыну
назидательно:
   - А ты никогда не воруй.
   Обида осталась на всю жизнь горькой незаживающей царапиной и засаднила,
едва Надежда задела отболевшее.
   Не найдясь, что ответить, Мишин промолчал. Надежда приняла это как
признание правильности ее догадки и поцеловала его нежно и легко.
   - Все вы мужики такие...
   - Какие?
   Он дернулся, готовый взъяриться, рассвирепеть.
   - Неприкаянные. Тебе надо жениться.
   - Ты что?!
   Она не придала его возражению никакого значения.
   - Надо найти хорошую бабу...
   - Хорошо, ты пойдешь за меня?
   Надежда расхохоталась.
   - Я что, дура?
   Мишин застыл, не зная, как среагировать.
   Спросил невпопад:
   - Те, кто выходит замуж, они что - дуры?
   - Не всегда. Но тебе именно такая и нужна.
   Неиспорченная...
   Последнее слово заинтересовало Мишина.
   Ему было интересно понять, что Надежда имеет в виду, говоря о
неиспорченности.
   - Ты себя считаешь испорченной?
   - Конечно. - И вдруг, осененная внезапной мыслью. Надежда сказала: -
Хочешь, я тебе помогу?
   Мишин посмотрел на нее, широко раскрыв глаза.
   - Слушай, в самом деле. У меня есть подруга. Соседка. Баба - во! -
Надежда подняла большой палец. - Добрая, хозяйственная, скромная. Сонечка.
Тебе в самый раз...
   Мишин окостенел от такой неожиданности, не зная что сказать, как вести
себя.
   Ну, бабы! Что одна, что другая- шлюха и святоша!
   Нет, жить надо по-своему, как умеешь. И он еще всем покажет. Он сделает
свою деньгу.
   Сделает, даже если для этого придется общипать какой-нибудь банк. И
тогда он им всем врежет. Коли деньги - все, он все себе на них и купит."И
любая баба сама приползет к нему.
   Суки! Он всем им покажет!



   Звездан ИЛИЧ.
   Капитан сербской боснийской армии,
   командир отряда фронтовой разведки


   Он выплыл из тьмы забытья с пониманием, что уже мертв. В то же время
тело его жило будто само по себе: острая боль сверлила раненое плечо. В
поясницу воткнулся сучок, на который он упал, и теперь колол тело как
гвоздь.
   При каждом вздохе ноздри наполнял запах горелого пороха и свежей крови.
   Так жив он все-таки или нет?
   Илич открыл глаза. И увидел нависшую над ним голову человека,
перехваченную зеленой повязкой.
   - Он ещ... ещ... жив, - насмешливо проговорил кто-то, кого Илич не
видел. - Он еще жив.
   Иличу показалось, что голос принадлежал Зорану Вуковичу, одному из
разведчиков его отряда. Но, если это был он, почему таким веселым тоном
говорит в окружении душманов?
   Тип в зеленой повязке брезгливо, как подыхающую собаку, тронул Илича
ногой. Не пнул, не ударил, а именно тронул, будто проверял, не окостенел
ли тот. Илич прикрыл глаза. Он предположил, что сейчас душман пристрелит
его - кому нужна падаль? - либо прикажет это сделать кому-то другому. Нет,
скорее всего выстрелит сам. На безоружных командиру, который ничем
особенно не рисковал в бою, проще всего продемонстрировать подчиненным
свою твердость, геройство и суровость.
   Выатрела не последовало. Зато снова раздался з.тай голос, по-сербски
приказавший:
   - Вставай, капитан!
   Илич повернул голову и теперь уже ясно увидел Зорана. Тот хищно
улыбался. Усы его слегка подрагивали, как у кота, который принюхивался к
хозяйской сметане.
   - Кучка! - Илич сказал это, чувствуя, как все в нем умирает, даже
злость. - Сука!
   - Не надо, Илич. - Зоран перестал улыбаться. - Нам с тобой еще
предстоит дела делать, и ты потом будешь сожалеть, что оскорбляешь меня.
   - Знал бы я раньше, кто ты такой... - Илич понимал: обостряя отношения
с предателем, он уже ничего не теряет и тот зря ему угрожает. Как бы ни
пошла дальше эта гнусная игра, исход ее предрешен и смерти не избежать.
   - Нехорошо так, капитан. - Зоран сплюнул тягучую слюну. Плевок упал
рядом с головой Илича, и брызги попали ему на щеку. - Я же тебя не убил.
Хотя для меня ты неверный безбожник.
   Пришла мысль, что это Зоран стрелял в него, чтобы выбить из строя, но
не убить. Он умел делать такие вещи и лишний раз показал свои возможности
бывшему командиру.
   - Это несложно. Ты, сука, добей теперь.
   Может, попадешь куда надо?
   Зоран проглотил оскорбление.
   - Зачем? - Он задал вопрос вкрадчиво, словно собирался просить деньги в
долг. - Надеюсь, Аллах вразумит тебя, и ты будешь сотрудничать с нами.
   Илич дернулся, пытаясь вскочить, но душман, стоявший рядом, наступил
ему на грудь, не позволил подняться.
   - Лежи, - посоветовал Зоран с насмешливой заботливостью, - тебе
шевелиться вредно.
   И думай. Убивать тебя здесь не будут. Убьют других.
   Он вынул из-за пояса и показал Иличу пистолет. Тот узнал оружие;
"беретта" М-949 "Кугуар" с отбитой щечкой рукоятки давно принадлежала ему
самому.
   - Теперь, капитан, давай говорить серьезно. Ты, наверное, знаешь, что у
нас нет возможности содержать пленных. Прежде всего потому, что это наши
враги. Если их посадить за колючую проволоку на год или два, они все равно
не перестанут быть врагами. Согласен?
   Вы, христиане, упорные, разве не так? Во-вторых, зачем кормить волков,
переводить еду, если их нельзя приручить? Содержат врагов в плену только
дураки. Неверный перед Аллахом хорош, когда он мертв.
   - Так убей, - Илич упрямо твердил свое.
   От потери крови у него кружилась голова, в глазах плавали черные точки.
   - Нет, капитан. Это очень простой для тебя выход. Мертвый лев ничуть не
полезней облезлой собаки. Сколько у тебя было солдат?
   Без меня, естественно. Восемь? Так вот, Илич, мы будем убивать их по
одному, вместо тебя.
   Взгляни сюда.
   Иодч повернул голову направо и увидел на пригорке своих подчиненных. Их
уложили лицами вниз с руками, связанными за спиной телефонным проводом.
Стоптанные каблуки башмаков одного из солдат оказались почти рядом с
головой капитана. Но признать, кому они принадлежали, Илич не сумел.
   Зоран подошел именно к этому войнику, прижал к его затылку ствол
пистолета, нажал на спуск.
   Стоптанные каблуки дернулись и застыли.
   Зоран, как это делают американские киногерои, дунул в ствол пистолета и
опустил его к земле.
   - Вот так, капитан, ты перестреляешь своих бойцов. Потом тебя посадят в
яму. Я вернусь к вашим и расскажу, как ты убивал своих солдат.
   Голос Зорана звучал тягуче, казался липким, и в то же время он
парализовал способность Илича к сопротивлению. Понимание всей гнусности
задуманного Зораном приводило капитана в ужас. И не было сил освободиться.
Хуже всего - происходившее не снилось и от него не было возможности
избавиться, проснувшись и открыв глаза.
   - Сука...
   На этот раз оскорбление прозвучало вяло.
   В нем уже не чувствовалось жгучей ненависти, которая еще недавно
сжигала Илича. Просто у него не оставалось сил на эмоции.
   - Ты ничего не понял, капитан. Зря.
   Зоран приставил пистолет к затылку войника, который лежал справа от уже
убитого, и выстрелил.
   Илич закрыл глаза и застонал от бессилия и унижения.
   Стоявший над ним душман в зеленой повязке взял штап - палку с
заостренным концом. Он только что вырезал ее из лозняка и, пока Зоран
беседовал с капитаном, держал ее в руке. Ожидал момента, когда будет можно
ею воспользоваться. Теперь, сочтя, что время подошло, душман воткнул
острие в рану на плече Илича и пошевелил палкой.
   Пронзительная, умопомрачающая боль пронизала тело. Илич дернулся, дико
застонал. На глаза наплыла пелена, и он провалился в глубокую темень.
   Зоран попинал носком ботинка в бок и привел капитана в себя.
   - Пить, - захрипел Илич. Он задыхался от жажды и ненавидел себя за то,
что просил воды у врага.
   - Всего дам - и воды и ракийки. - Зоран приветливо улыбался. - Ты мне
всегда нравился, капитан- И будет хорошо, если мы станем друзьями. Да,
капитан, не забывай, ты уже застрелил двух подчиненных...
   - Сука...
   Много бранных слов знал Илич, но это вырывалось раз за разом, а другие
словно забылись и на ум не приходили.
   Зоран вновь брезгливо поморщился.
   - Нет, капитан, вы, христиане, доброго отношения к себе не понимаете.
Ты меня оскорбляешь только за то, что я не хочу тебя убить.
   А сам ты продолжаешь убивать своих людей.
   Одного за другим.
   Пальцы Зорана с фалангами, поросшими черным волосом, твердо сжимали
рукоятку "беретты". Он облизал губы и посмотрел на Илича.
   - Так кого ты решил застрелить теперь, капитан? Петко Савича? Хороший
выбор. Хороший.
   Раздался выстрел.
   - Ты дурак, капитан. Я желаю тебе добра...
   - Нет. - Илич произнес это голосом умирающего и прикрыл глаза.
   - Хорошо, вот смотри.
   Илич открыл глаза и увидел в руках Зорана стодолларовую купюру.
   - Это тебе, капитан.
   Зоран аккуратно положил банкноту на грудь Илича.
   - Соглашайся, у нас мало времени. Отсюда пора уходить. Только учти,
назад пойду я один. Тебя уведут наши люди. Уведут не героя Илича, а
предателя, который сдал, а затем сам перестрелял свой отряд.
   - Нет...
   Прогремел еще один выстрел. Зоран снова продул ствол: ему нравилось
изображать лихого стрелка.
   Илич молчал. Тогда Зоран вынул еще одну сотенную банкноту и положил на
грудь рядом с первой. Сказал с одобрением:
   - Двести. Умеешь торговаться, капитан.
   Это я уважаю.
   Илич опять промолчал. Пронзительная боль прошивала его тело от плеча к
пояснице.
   Тупо болел затьыок. Черные мухи, плывшие перед глазами, мешали ясно
видеть окружающее.
   - Не упрямься. - Зоран говорил мягко, усыпляюще. - Сейчас тебя
перевяжут. Сделаем обезболивающий укол. Тебе сразу станет легче. Выпьешь
ракии. Отличная сливовица.
   Хорошо?
   Подумав, Зоран вынул еще одну сотню, но уже не положил, а бросил ее.
Банкнота, сделав несколько скользящих пасов в воздухе, упала на грудь
Иличу.
   - Триста, каждый месяц. И жизнь.
   Молчаливый душман снова воткнул палку в рану и ковырнул ею.
   - Нет! - Илич закричал от боли и бессилия, но голос его сорвался, и
вскрик получился похожим на визг. - Убей меня! Как их!
   - Нет, капитан. Тебя будут лечить. Потом в газетах напишут, что
православный Илич принял ислам. Ты будешь Мухаммедом Али. Нравится?
Другого пути у тебя нет. А я возвращаюсь к вашим. Чистый как ягнече -
агнец.
   Чтобы рассказать о подлом предателе, который загубил отряд.
   Зоран прицелился в голову очередного солдата. Выстрелил...
   Как порой мучительно трудно принимать решения, изменяющие собственную
жизнь.
   Сколько людей занимается нелюбимым, более того -т постылым делом лишь
потому, что боятся рискнуть и бросить его. Сколько больных, ощутив первые
признаки заболевания, не идут к врачу, боясь услышать диагноз, который
будет поставлен, и доводят себя до того, что болезнь становится
неизлечимой.
   В бою Илич действовал смело, решения принимал без долгих раздумий. Он
понимал, что в промедление заложены вирусы поражения. Куда труднее ему
было определиться в ситуации, о которой он никогда раньше даже не
задумывался. Убей его пуля в самом начале событий - все оказалось бы
простым и естественным. Уходя в бой, бывалый солдат всегда надеется на
лучшее, хотя его не оставляют мысли о самом плохом. Выбор, перед которым
оказался Илич, требовал такого, к чему капитан себя не готовил.
   Спасительное, как ему показалось, решение пришло не сразу.
   Илич лежал, открыв глаза, и видел, как мир затягивает и отделяет от
него серая пелена забытья. И вдруг в угасавшем сознании возникла
неожиданно ясная мысль. Он должен согласиться с предложением Зорана. Он
обязан это сделать. Он не может позволить, чтобы из-за его упрямства,
из-за нежелания понять неизбежность происходившего одного за другим
расстреляли всех его товарищей. Он должен их спасти. Он обязан. Он
прикроет их жизни своим согласием на сотрудничество с душманами.
   Он...
   Илич шевельнулся и прохрипел:
   - Зоран, сука! Я сдаюсь... я согласен...
   Теперь на "суку" Зоран не обратил внимания: главное было достигнуто -
он сломал капитана. Заставил его подчиниться себе! Заставил!
   - Эй, Муса! - Зоран командовал весело, возбужденно. - Перевяжи
капитана. Сделай укол. Помоги человеку.
   Муса - остроклювый седой коротышка со злыми глазами - нагнулся над
раненым.
   Зоран продолжал говорить:
   - Ты правильно решил, Илич. Теперь это согласие мы оформим как надо. У
нас к сделкам относятся серьезно.
   - Я ничего подписывать не стану. - Новый прилив упрямства овладел
Иличем.
   - Господин капитан! Разве в подписи дело?
   Мы не формалисты. В век прогресса бумажка особой цены не имеет. Все
проще. Ты повторишь согласие, мы все запишем на видео...
   - Не буду.
   Зоран занес ногу и ударил Илича подошвой ботинка по колену. Удар
оказался сильным и злым. Должно быть, Зоран начал выходить из себя. Его
бесило упрямство капитана.
   Столько сил и стараний положено, чтобы его убедить, и вот-те на!
   - Ты дурак, Илич! Весь наш разговор давно пишется на пленку. Чтобы
сдать тебя в контрразведку, достаточно слов: "Сдаюсь, согласен". Ты не
забыл о них?
   Илич закрыл глаза. Волны боли от раненого плеча и от удара в колено
встретились гдето в области желудка, и теперь грудь давило так, словно
тело сунули в пресс, формирующий тюки сена, и стал?! медленно сжимать.
   Илич лежал, хватая воздух посиневшими губами. Ноги его мелкими
лягушачьими движениями сучили по земле. Мысль туманилась, но от этого
понимание безвыходности положения не утрачивалось. Да, он влетел в
паутину. Это точно. И теперь, чем сильнее биться, чем упорней стараться
вырваться, тем прочнее прилипнешь к тенетам. И тогда от смертельного
поцелуя паука никуда не деться. Ко всему, речь шла не о собственной жизни.
Он, Илич, и без того полумертв. Теперь ему стоило побороться за тех своих
подчиненных, кого Зоран еще не успел застрелить.
   Предательство, измена собственным убеждениям, отказ от веры, от дела,
которому служил честно и преданно, - для души подчас ничем не лучше
смерти. Но перед лицом вечности, оказавшись в тисках мучений и боли, даже
сильные люди начинают думать о том, как сберечь себе жизнь, избавить
бренное тело от страданий.
   Илич даже в глубинах сознания не хотел признаваться себе, что ведет
борьбу за собственную жизнь, что его забота о подчиненных, которые попали
в ловушку вместе с ним, - это попытка найти надежный мотив для своего
оправдания.
   Зоран во второй раз занес ногу для удара.
   - Не надо! - Илич выдохнул просьбу с нескрываемым ужасом в голосе. Было
видно - боль достала его... Достала... - Я согласен.
   Черт с вами! Согласен!
   - Ты дурак, Илич! - Зоран не скрывал торжества. - Так бы сразу.
Скольких бы избежал мучений.
   Больше ничего Илич не услышал, ничего не запомнил. Очнулся он от
монотонного гула, который назойливо лез в уши.
   Илич открыл глаза.
   Он лежал на полу на ватном матрасе, укрытый до подбородка серым
стареньким одеялом. Над головой низко нависал подкопченный, положенный на
толстые балки потолок.
   Помещение слабо освещалось уличным светом через стекло небольшого окна.
   Илич повернул голову в сторону, откуда плыл гнусавый звук, и увидел
моджахеда в старенькой солдатской форме югославской армии.
   Он стоял на коленях, держал перед собой ладони, развернутые книгой, и
нараспев, без каких-либо интонаций тянул слова мусульманской молитвы,
периодически перемежая ее словами "Алла! Алла акбар!"
   Оживавшая память медленно возвращала Илича из небытия. Он тронул рукой
раненое плечо. Его перетягивала плотная марлевая повязка, наложенная
умелой рукой больничаpa - военного санитара. Рана болела, но боль уже не
стреляла, а стала ноющей.
   - Ожил? Давно пора!
   ГолЬс Зорана раздался из темного угла. Он сидел там на стуле, как гриф,
ожидавший, когда придет минута расправы с добычей.
   - Ты здесь...
   Интонация не позволяла понять, спрашивает ли об этом Илич или
утверждает очевидное. Зоран счел нужным воспринять его слова как вопрос.
   - Здесь, Илич. Здесь. Ты теперь мое любимое дитя, и я все время буду
рядом.
   Илич промолчал. Если вляпался в дерьмо, то, как ни ругайся, оно вонять
не перестанет.
   Правда, навоз еще можно смыть, но с гадостью, в которую угодил он,
лучше не бороться.
   К ней можно только принюхаться.
   - Поднимайся! - Зоран говорил в жесткой повелительной форме. - Тебе
пора уходить. Чтобы быть вовремя там, у тех, - он произнес последнее слово
так, чтобы Илич понял - все, еще недавно бывшее для него своим, близким,
он теперь обязан чувствовать как чужое, а своим быть здесь, у чужих.
   - Сколько моих людей осталось?
   Задавая вопрос, Илич верил, что своим поступком сумел спасти кого-то.
   - Оставь! - Зоран ответил зло, раздраженно. - Забудь о них. Жив ты, жив
я. Разве этого мало? .
   - Паразиты! - Илич болезненно дернулся и перекосил рот. - Что вы
сделали?!
   - Душа моя! - Зоран говорил с заметной брезгливостью. - Не волнуйся.
Речь идет только о твоей безопасности. Она для нас, твоих новых друзей,
стоит десятка жизней неверных.
   Ты нам дорог, понимаешь? А теперь вставай.
   Фельдшер Муса помог Иличу подняться, посадил его. Принес большую
глиняную миску с теплым говяжьим бульоном.
   - Пей.
   Илич не оттолкнул его руки. Он взял миску, припал к ней губами, стал
жадно глотать круто пахнувшее мясом питье.
   - Я тебе дам войника. - Зоран начал выталкивать его, отправляя назад к
тем, кто еще недавно считался своим. - Он поможет тебе вернуться.
   - Кто он?
   - Мой человек. Надежный...
   - Откуда?
   - Родом? Из Градины. Христианин. Теперь принял ислам. Зовут Драган
Врбич.
   - Я пойду один.
   - Нет. Один ты не дойдешь, посмотри на себя. Может по дороге стать
худо. Драган всегда поможет.
   Зоран вернул Иличу "беретту", правда, без магазина. Сказал с ехидной
улыбкой:
   - Патроны отдаст Драган. Она знает, когда и где.
   Илич посмотрел на худого узкоплечего парня в камуфляже и линялой
пилотке. На его скулах, обтянутых восковой кожей, багрел нездоровый
румянец. Драган походил на пациента клиники, которого оттуда только что
выписали после тяжелой болезни. Забинтованная левая рука и пластырь на шее
придавали образу законченные черты. Себя Илич не видел, но подумал, что и
сам он - изможденный, небритый - выглядит ничем не лучше спутника.
   Несколько километров Илича и Драгана сопровождали моджахеды из команды
Зорана.
   Они отстали только на развилке дорог, одна из которых по долине реки
Железницы вела к позициям армии боснийских сербов. Здесь же Драган отдал
капитану снаряженный магазин от его пистолета.
   Илич шел тяжело. Плечо снова начала дергать пульсирующая боль. Ноги еле
передвигались. Кружилась голова. Но хуже всего, что не приходило чувство
облегчения, которое должно возникать у человка, вырвавшегося из лап врагов.
   А может быть, он так и остался в их руках и плен теперь постоянное его
состояние?
   Совершив предательство, самый подлый по натуре человек ощущает и
понимает гнусность своего поведения. Чтобы обелить себя перед людьми и в
первую очередь перед самим собой, он начинает искать оправдания, выбирает
и выстраивает их в стройную систему лжи, часто способную обмануть души
наивные и доверчивые. Офицер советской военной разведки предатель Резун,
изменив чести и присяге, в своих многочисленных писательских трудах
возводит собственную подлость чуть ли не в образец честности и высоких
помыслов.
   И его можно понять.
   Почти все предатели начинают люто ненавидеть то, чему еще недавно
служили с немалым рвением и превращают измену в промысел. Так им легче в
свое оправдание заявлять, что проданные ими товарищи были ненавистны с
давних пор, а их секреты выданы не за деньги, не за материальные блага, а
по глубоким идейным мотивам.
   Сломавшись, что вполне могло случиться с каждым другим, кого подвергают
пыткам, Илич смотрел на Драгана с презрением.
   - Почему ты принял ислам?
   Солдат показал левую руку.
   - Мне отрубали пальцы. По одному. Всего три.
   - Кто?
   - Господин Зоран.
   - Чего он требовал?
   - Сменить веру.
   - И ты согласился?
   - Да.
   Они шли по дороге, которая тянулась вдоль обрыва над быстрой
Железницей. На одном из поворотов, с которого на большом расстоянии был
виден весь путь, Илич задержался. Поднял голову.
   - Что там, Драган?
   - Где?
   Солдат недоуменно посмотрел на капитана.
   - Вон. - Илич вскинул руку и показал в сторону плешивой горки.
   Солдат приложил руку ко лбу козырьком, прикрывая глаза от солнца,
стоявшего над горами. "
   Илич нервным движением ткнул ему в затылок ствол пистолета и нажал на
спуск.
   Выстрел расколол тишину. Отдача толкнула руку.
   Солдат, сбитый с ног резким ударом, так и не успев оторвать ладонь от
расколовшейся головы, рухнул с утеса в темную бурную воду потока.
   Не убирая оружия, Илич выставил ногу вперед, склонился над обрывом и
проследил за тем, как вода накрыла упавшее в нее тело.
   Огляделся. Заметил пилотку, которая зацепилась за камни. Зло пнул ее,
заставив упасть в реку...
   Двадцать три дня Иличу пришлось отлежать в госпитале, который
располагался в здании бывшей школы. Герою, выбравшемуся из окружения,
потерявшему в бою всех товарищей, пролившему много крови, врачи и сестры
оказывали повышенное внимание. Однако рана в плече, как и любое
огнестрельное ранение, заживала медленно.
   Илич лежал у окна с западной стороны палаты и всякий раз видел, как
солнце уходит за горы. Настроение у него все время оставалось поганым. Он
боялся, как бы правда о его похождениях и предательстве не выплыла наружу
и не стала кому-то известной.
   За два дня до выписки в палату к Иличу пришла гостья. Раненый лежал на
спине, укрывшись одеялом, и глядел в окно, где красное солнце уже
наполовину ушло заТребень лесистых гор и деревья были видны так, словно
иголки на спине у ежа.
   Гостья была невысокой черноволосой молодицей в военной форме. Она
держала в руках плетеную корзиночку с фруктами. Легким шагом приблизилась
к постели раненого.
   - Я Милена. Тебе привет от Зорана.
   У Илича трепыхнулось сердце и похолодело в животе. То, чего он больше
всего боялся, случилось: его вычислили. И все же он нашел силы показать
возмущение.
   - Оставь глупости. Если ты о Зоране Вуковиче, то он погиб в бою. На
моих глазах.
   Милена перестала улыбаться.
   - Разве я ошиблась? Ты Илич из Мокроноге?
   Название небольшого населенного пункта на юге страны служило ключевым
словом пароля.
   Чувствуя, что хватка холодной руки страха, сжавшая горло, ослабевает,
Илич ответил:
   - Нет, я из Коло.
   - Тогда это тебе.
   Милена поставила на столик возле кровати корзинку с фруктами.
   - Хвала. - Илич изобразил улыбку, но она получилась жалкой, вымученной.
- Спасибо.
   Милена подвинула к койке стул и присела.
   - Когда тебя выпишут?
   - Не знаю. Еще не прошла слабость.
   - Пора выходить. Зоран ждет.
   Илич сокрушенно вздохнул.
   - Мне еще тяжко.
   У Милены хитро заблестели глаза. Ее рука неожиданно для Илича
скользнула под одеяло.
   Теплая ждонь коснулась груди, прошлась по животу, опускаясь все ниже.
Илич пытался дернуться, но Милена ему этого не позволила.
   - Контрола, - сказала она и засмеялась. - Ты обманщик, Илич. Так
слабость у мужчин не проявляется. Ты уже встал, значит, пора ходить. Это я
тебе говорю. Как только выпишут, приходи ко мне...
   Медина Наджатич родилась в селе Скендер Вакуф в семье правоверных
мусульман-сербов.
   Когда девочке было три года, ее отец и мать погибли в автокатастрофе.
Рейсовый автобус на омытой дождем горной дороге соскользнул с проезжей
части и рухнул под обрыв.
   Девочку на воспитание взял в свою семью мулла Нуратдин. Уже к десяти
годам ему стало ясно, что в доме подрастает черноокая красавица. Нуратдин
не форсировал событий. Он исподволь готовил падчерицу к роли наложницы.
Делал это мулла с большим терпением и последовательностью. Нуратдин
приучил девочку сидеть у него на коленях, гладил головку, расчесывал
пышные волосы, запускал руку под рубаху, потирал и почесывал спинку.
Медине это нравилось, и она охотно позволяла Нуратдину ласкать себя.
Любила она и щедрые подарки, которые дарил опекун.
   Когда у девочки появились грудки, благочестивый мулла стал их осторожно
поглаживать, сжимать пальцами и пощипывать соски.
   Благочестивость своего поведения мулла Нуратдин сверял по Корану: "А
если вы боитесь, что будете несправедливы с сиротами, то женитесь на тех,
что приятны вам, женщинах - и двух, и трех, и четырех... Ваши жены - нива
для вас, ходите на вашу ниву, когда пожелаете, и уготовайте для самих
себя..."
   В тринадцать лет Медина стала наложницей Нуратдина. Он взошел к ней и
узнал ее наготу, и показал, что властен в этом. Некоторое время спустя
Медина и сама стала искать близости со своим повелителем, отдавалась ему с
радостью и удовольствием. Тайна тайн открылась перед ней с самой
прекрасной ее стороны. Единственное, что заставляло сдерживать страсть,
сжигавшую девушку, и умерять желания, было повеление пророка: "О вы,
которые уверовали! Пусть просят разрешения у вас те, которыми овладели
ваши десницы, и те, которые достигли зрелости, три раза: до молитвы на
заре, когда снимаете одежду, после полудня, и после вечерней молитвы - три
наготы у вас. Нет ни на вас, ни на них греха после них: тогда ходите одни
из вас к другим. Так разъясняет вам Аллах знамения!"
   Три наготы в день Медине почти всегда оказывалось мало, но преступить
поучение не могла ни она, ни сам мулла.
   Нуратдин умер внезапно, когда Медине было шестнадцать. Его вдова
госпожа Айша без раздумий и колебаний выставила девчонку из дома.
   Начать жизнь на улице, без моральной и материальной поддержки, для
неопытной девушки дело совсем не простое. Медине пришлось Ьспытать немало
злоключений. Она занималась проституцией в Загребе и Белграде, была
стриптизершей. В двадцать лет окончила курсы радиотелеграфистов. Тогда же
сменила мусульманское имя Медина на Милену и поступила на службу в
югославскую народную армию. Работая в армейском штабе, познакомилась с
сержантом Зораном Вуковичем и сблизилась с ним.
   Вукович происходил из семьи богатых сербов-мусульман, и родственные
души объединились. Состоя на сербской службе, они начали работать на
военную разведку боснийских мусульман.
   Милене Илич пришелся по душе с первого взгляда. С того времени, как
Зоран ушел к своим, она томилась, не имея возможности предстать в наготе
своей перед мужчиной хотя бы раз в день.
   Илич все правильно понял. Он не боялся и не стеснялся женщин. В селе,
где Илич родился и рос, несмотря на строгие нравы и православную церковную
мораль, жизнь брала свое.
   С наступлением вечера, когда Божий глаз терял остроту и способность
подглядывать за греховными делишками прихожан местной церкви, благочестие
уступало место неутоленным желаниям и похоти. Даже местный священник -
душебрижник - отец Петр, подобрав рясу, отправлялся в гости к удовице -
вдове Соколич, богатой телом и переполненной страстями. Отец Петр не
считал грех телесный грехом смертным и любовные проступки сельчан - мужчин
и женщин, исповедовавшихся ему, с легкой душой прощал от имени
Бога-вседержителя, творца неба и земли.
   В четырнадцать лет Звездан совершил первое грехопадение. Произошло это
настолько неожиданно, что мальчишка буквально обалдел от свалившейся на
него сладости и постыдности содеянного.
   В один из дней лета Звездана пригласила зайти к ней во двор удовица
Олга Божич. Ей нужно было выкопать яму для компоста.
   Звездан работы не боялся, лопатой орудовал споро. Он стоял на дне ямы,
доходившей ему уже до плеч, когда на ее краю появилась Олга. Она встала
над ним как монумент, одетая в легкое платье с рукавами до плеч. По случаю
жары исподнего на удовице не оказалось.
   Звездан случайно поднял голову и увидел т о, о чем до того только
слышал, когда мальчишки говорили между собой "про это".
   Один взгляд, а Звездана будто током шибануло. До той поры мало знакомое
ему волнение заставило задрожать руки и ноги. Низ живота потяжелел,
мужское естество, не подчиняясь разуму, напряглось, напружинилось,
закаменело.
   Вдова стояла у ямы как капитан на палубе корабля в качку - широко
расставив ноги, и Звездан не мог побороть любопытства. Едва копнув
лопатой, он выбрасывал землю наружу и кидал взгляд вверх...
   Позже, приобретя опыт общения с женщинами и разгадав некоторые их
хитрости, Звездан понял, что Олга ничего случайно не делала. В ее
поведении все было продумано так, чтобы паренек пал жертвой искушения и
соблазна как бы само собой. Так и случилось, когда удовица пригласила
мальчишку, который закончил работу, пообедать - поручати - с ней.
   Она все обставила так, чтобы виновником происшедшего в собственных
глазах остался Звездан. Он долго был уверен, что соблазнил и одолел
удовицу против ее желания и воли, такую одинокую и беззащитную. А Олга,
лаская и не отпуская от себя мальчишку, уговаривала его не губить ее и
никому, даже самым верным друзьям, не рассказывать о случившемся. И
Звездан дал страшную к л е т в у - клятву и перед распятием побожился, что
никогда не станет кривоклетником - клятвоотступником.
   Обещание Звездан сдержал. Он вообще не был трепачом.
   Газдарка - хозяйка Олга - славно поработала над сексуальным развитием
Илича. Ой, славно! Общаясь с ней, набираясь мужского опыта, парень
постепенно пришел к выводу, что бабе в той же мере сладко с мужиком, как и
мужику с бабой. Коли так, то нет нужды тратить силы и время, волочиться за
каждой юбкой. Если возникло у тебя желание, ищи ту, которая его разделит.
Задавай вопрос: "А вы, милая, со мной не желаете? Нет? Простите.
   Для меня священно ваше желание и нежелание. Адью, мадам!"
   Практика подтвердила правильность избранного Иличем пути.
   В своем селе, не порывая с газдаркой удовицей Олгой, он втайне шастал и
по другим дворам. Стрелял во все, что попадало под прицел - в удовиц, в
солдаток, проводивших мужей на службу в армию. Услаждался даже с монашкой,
которая приехала в село к сестре на побывку. И убедился: умеют, черт
подери, за монастырскими стенами выдерживать вина и страсти. Ох, умеют!
   Прямо из госпиталя Илич переселился к Милене, и они стали жить вместе.
   Группа мусульманской разведки начала свою работу в штабе армии
боснийских сербов.



   Азиз ОМАР.
   Офицер иракской внешней
   разведки Мухабарата.
   Инструктор спецназа. Диверсант


   - Ла иллаха илля ллаху ва Мухамаддун расулу-л-лахи. - Азиз Омар
благочестив, праведен, и молитва часто срывается с его языка. - Нет
божества, кроме Аллаха, и Мухаммад его пророк.
   Кто может усомниться в истинности такого утверждения? Кто?
   Азиз Омар мог родиться в славном городе Багдаде или в благословенной,
овеянной легендами Басре в семье богатых шейхов, и что?
   Дало Obi это ему счастье и радость? А он родился в небогатой семье
ремесленника в поселке Аль-Ауджа под Тикритом, который по большому счету и
городом не назовешь. Но Аллах велик, и правоверные в его глазах равны.
   Справедливость всемогущего - адль - в одинаковой мере распространяется
на рожденных во дворцах, в чертогах владык и на тех, кто вышел из хижин.
   Азиз Омар, выходец из племени аль-тикрити, оказался выделенным
божественным провидением из тысяч и тысяч правоверных мусульман. Выделен
бисмилляхи р-рахманир-рахим - именем Аллаха милостивого и милосердного.
   Саддам Хусейн - правитель Ирака - тоже родом из Аль-Ауджи. Он из того
же племени, что и Азиз Омар. Правда, лучше и дальновидней говорить, что
Азиз Омар из того же племени, что и солнце Ирака - Саддам. Разве такого
мало? И когда специальные службы подбирали тех, кто мог попасть в ряды
телохранителей вождя, они в первую очередь искали их среди родственников и
соплеменников отца Ирака.
   Азиза Омара на верность и благонадежность долго и тщательно проверяла
Амн-альАмм - иракская служба внутренней безопасности. И только после этого
молодого человека зачислили в состав всемогущей Амн-аль-Хасс - службы
охраны президента.
   Охрана важных персон - особенно диктаторов и правителей, узурпировавших
власть и попирающих демократию, - многочисленна и по той причине
обезличена. Тысячи секретных агентов, окружающих патрона, не больше чем
мешки с песком, которыми укрыто от террористов и злоумышленников сановное
тело.
   Иногда агентов столько, что ликующая толпа, приветствующая вождя,
сплошь состоит из агентов охранки. В любой системе, бдящей и денно и нощно
над драгоценным телом, рядовому охраннику прорваться внутрь наружной
изгороди дворца и оказаться приближенным к начальству не так-то просто.
   Азизу Омару в этом в определенной мере повезло дважды.
   Сперва удача предстала перед ним в виде толстомясой бабы Марджаны, с
которой молодой охранник столкнулся лицом к лицу во дворцовых покоях.
   Поначалу эта баба с отвислым задом, с необъятной полужидкой грудью,
распиравшей платье, а при ходьбе подрагивавшей как холодец; с черной
щетиной усов под мясистым носом, ко всему украшенным темной большой
бородавкой, вызывала у Азиза Омара чувство необъяснимой робости. Было в
Марджане нечто порочное и, как ему даже казалось, - сатанинское. Она
ходила широким солдатским шагом, тяжело сопела и пахла едким потом.
   Трудно сказать что - то ли естественная прожорливость сделала Марджану
такой толстой, то ли толщина ее объяснялась работой, связанной с
постоянным поглощением большого количества пищи, - но жирнее ее при дворе
женщин не было.
   Марджана пробовала на вкус все, что подавалось к столу семьи диктатора.
   Обилвлая пища, огромное количество специй, добавляемых в каждое блюдо,
заставляли кипеть и без того жаркую арабскую кровь госпожи Марджаны. Свои
страсти она никак не могла сдерживать в рамках исламских принципов и без
стеснения затаскивала на расправу в свою комнату солдат и даже офицеров
внутренней охраны.
   Впервые увидев Азиза Омара, который стоял на посту у дверей веранды,
госпожа Марджана подошла к солдату вплотную. Ее толстое брюхо придавило
его к стене. Как поступить с госпожой, допущенной в покои, Азиз Омар не
знал.
   Госпожа Марджана посмотрела ему в глаза.
   - Ты давно здесь? Я тебя раньше не видела.
   Азиз Омар, как любой новичок, на которого командиры нагнали страху, не
знал, имеет ли он право говорить с кем-либо из обитателей дворца, и потому
стоял закостенев, вытаращив глаза. Марджана, хорошо знакомая с порядками в
службе охраны, понимающе улыбнулась.
   - Скажи Салям бен-Джабару, чтобы он вечером отпустил тебя в гости к
госпоже Марджане.
   Салям бен-Джабар был начальником дежурной смены охраны, в которую
входил Азиз Омар. Командир этот славился жесткостью в отношениях с
подчиненными. От одной мысли, что придется докладывать ему о предложении
госпожи Марджаны, Азиз Омар вспотел.
   На удивление, Салям бен-Джабар к неожиданному сообщению отнесся
благосклонно.
   Выслушав подчиненного, он засмеялся.
   - Это хорошо, что ты доложил мне, Азиз.
   Я так и думал, что толстуха захочет опрокинуть тебя на свое ложе. И
ждал, когда до этого дойдет дело. Теперь скажу: войди к ней, пусть все
сбудется.
   - Не станет ли это грехом?
   - Женщина - нива наша. Ходите на ниву, когда пожелаете, и уготовайте
для самих себя.
   Салям бен-Джабар ответил словами Корана, и с души Азиз Омара будто
камень свалился.
   - Я понял, командир. Слушаю и повинуюсь.
   - Не торопись, еще не все сказано. От того, как ты сумеешь ублажить эту
бабу, зависит твое и мое благополучие. Если она пожалуется на нас, быть
большой беде. Во дворце она весит столько, сколько весит. Ты понял?
   - Да, командир.
   - Вот и постарайся.
   Госпожа Марджана, говоря возвышенным языком поэтов Востока, окунула
Азиза Омара в котел кипящих страстей. На ложе любви она оказалась такой же
ненасытной, как и за столом.
   Госпожа стонала и кусалась, и Азиз Омар постоянно боялся, как бы не
остаться без ушей или носа.
   Она дико брыкалась, потела и изливалась клейкой жидкостью, которая
остро пахла протухшей рыбой. Азиза Омара подташнивало.
   Однако, даже дав право своей деснице овладеть чёртовой бабой, он
мысленно проклинал Марджану- Временами ему приходила мысль, что толстухе
надо сказать все, что он думает о ее дряблых персях, о колючих усах, о
перебродивших и скисших соках, но здравый смысл останавливал его от такого
шага. Что-что, а возможные последствия разрыва с бабой, налитой янтарным
жиром, он представлял достаточно ясно.
   Капитан Салем бен-Джабар заранее предупредил подчиненного, что коли он
попал в постель госпожи Марджаны, то резко вскочить с нее и убежать -
крайне опасно. Баба эта злопамятная и обязательно постарается отомстить.
Объяснять, как мстят неугодным в окружении диктатора, Азизу Омару не
требовалось. Об этом в Ираке знали все, даже нищие, хотя говорить о таком
вслух никто не рисковал.
   Сблизившись с госпожой Марджаной до тесного соприкосновения животами,
Азиз Омар в ее присутствии утрачивал решительность и волю.
   Книга книг мусульман - Коран - отводит мужчине главенствующую роль в
жизни общества- Женщине не позволено даже в мечети молиться рядом с
мужчинами, дабы при коленопреклонении и поклонах их грешные и в то же
время аппетитные попки не отвлекали внимания молящихся от благочестивых
мыслей.
   Но возвыситься над госпожой Марджаной, как то подобает мужчине, Азиз
Омар позволить себе не мог. Это она была режиссером и продюсером их тайных
встреч. Только она твердо держала в руках его пестик, которым они толкли в
ее ступке зерна гвоздики удовольствий.
   Именно она приказывала Азизу Омару, какую занять позицию, когда
бросаться в атаку, когда бить отбой.
   Отдыхая от утомительных утех, госпожа Марджана любила поболтать. Ей не
с кем было делиться всем тем обилием новостей, которые она слышала и
знала. И она избрала своим слушателем Азиза Омара.
   В результате тот оказался в курсе множества дворцовых тайн и сплетен.
Ему стало известно все, что говорили о первой жене диктатора Саджиде, и о
том, как Саддам Хусейн выбрал и взял себе вторую жену - Сампроз аш -
Шахбандар.
   Многое из того, что происходило в придворных кругах, прояснилось для
Азиза Омара, когда госпожа Марджана рассказала о тайном и явном
соперничестве сыновей Саддама Хусейна - Кусея и Удея - в борьбе за влияние
на отца и политику. Выигрывал чаще Кусей, возглавлявший Амн-аль-Хасс -
службу личной президентской охраны.
   Понимание того, что происходит в среде тех, кому он служил, помогло
Азизу Омару не допускать ошибок и промахов в своем поведении.
   Постепенно госпожа Марджана стала замечать, что молодой грузовой
верблюд, которого она погоняла без устали, изможден и не может с прежней
легкостью тащить на себе груз любви, котopую она взвалила на его спину.
Госпожа сразу стала подыскивать себе другого носильщика тяжестей, на
которого можно было бы переложить сладкие вьюки.
   Во второй раз Азизу Омару повезло в том, что Марджана оказалась
женщиной добросердечной. Трудно сказать, что, когда и кому она сумела
шепнуть, но Азиза Омара вскоре перевели в состав ближнего круга
телохранителей.
   Его лично принял шеф Амн-аль-Хасс генерал Кусей и благословил на верную
службу сайид раису - президенту Ирака.
   Ровно через два месяца Азиз Омар сумел отличиться. Все произошло, когда
Саддам Хусейн спешил в свою загородную резиденцию.
   Кортеж машин - шесть бронированных "Мерседесов" - мчался по прекрасному
шоссе на северо-запад от Багдада. Впереди колонны, опережая ее на
три-четыре минуты, летела полицейская машина. Сверкали красные мигалки,
завывала сирена. Встречные водители, завидев полицейский авангард,
съезжали с магистрали на обочину и останавливались.
   Смирение и покорность в равной мере угодны Аллаху и диктаторам.
   Машина сопровождения, которую вел молодой офицер охраны Азиз Омар, шла
по осевой линии. Она играла роль "чистильщика".
   В обязанности экипажа входило прикрытие кортежа слева. В любой миг
охрана была готова пресечь возможные попытки покушения с машин, которые
следовали по полосе встречного движения.
   В какой из пяти машин, мчавшихся плотным ядром, находился диктатор,
Азиз Омар не знал. В пути "Мерседесы" по определенной схеме менялись
местами, не позволяя стороннему наблюдателю вычислить машину, которая была
главной.
   На одном из участков трассы случилось непредвиденное. Когда полицейская
машина авангарда заставила встречные машины остановиться, а сама
промчалась мимо, черный джип "Черроки" тронулся с места и выскочил на
шоссе.
   Трудно сказать, что заставило водителя нарушить правила - личное
богатство, дарившее ему уверенность в безнаказанности, или принадлежность
к знатному роду, но повел он себя безрассудно. Азиз Омар вовремя заметил
опасный маневр. Он резко крутанул руль влево, целясь в капот джипа на
уровне переднего колеса. О себе в тот момент он нисколько не думал. В
конце концов, рисковать жизнью ради жизни отца нации - его обязанность.
   Две машины столкнулись. Джип летел со скоростью по меньшей мере в сто
километров в час. "Мерседес" - "чистильщик" - делал сто двадцать. Удар
оказался страшным. "Мерседесу" смяло крыло. Он протаранил джип. Тот два
раза перевернулся через крышу и встал на колеса, смятый, с выбитыми
стеклами.
   Ремни безопасности удержали Азиза Омара, не позволили ему вмазаться
грудью в руль и головой в стекло. Чему-чему, а технике подгонки
ремней-безопасности молодого телохранителя обучили неплохо. Тем не менее
удар был столь сильным, что на какое-то время сознание помутилось.
   Когда "Мерседес" остановился, находившиеся в нем охранники выскочили
наружу.
   Три "Калашникова" рубанули очередями по тому, что недавно было шикарной
машиной.
   Ядро кортежа пронеслось мимо побоища, не снижая скорости. Только
последняя машина резко притормозила и остановилась. Из салона выпрыгнули
четыре спортивного склада охранника - в рубахах с короткими рукавами, в
одинаковых темных очках, с укороченными автоматами "Хеклер и Кох". Они
встали возле "Мерседеса", и каждый взял под прицел свою сторону. Они в
любой миг могли открыть огонь.
   Последним из машины вышел молодой щеголеватый мужчина в гражданском
костюме с ниточкой черных усов над верхней губой. Он огляделся, не
торопясь прошел к джипу. Заглянул внутрь. В салоне находились два трупа:
   мужчина, лежавший грудью на руле, и женщина, сползшая на пол с заднего
сиденья.
   Азиз Омар, полуоглушенный происшедшим, сидел на краю кювета. В голове
шумело.
   Болело правое колено, которым он сильно ударился, но даже не запомнил
обо что.
   Подняв голову, Азиз Омар узнал в щеголе сына диктатора - Кусея, шефа
президентской личной охраны - Амн-аль-Хасс.
   К шефу подлетел офицер, до того ехавший в машине, которую вел Азиз
Омар. Он доложил о происшествии, то и дело кивая в сторону водителя. Потом
показал Кусею автомат "узи", который извлекли из-под сиденья джипа.
   Не подходя к Азизу Омару, шеф Амн-альХасс вернулся к своему
"Мерседесу". Машина тут же сорвалась с места.
   Позже Азиз Омар узнал, что в президентском кортеже Саддама Хусейна не
было. Тот прилетел в нужное ему место вертолетом.
   Тем не менее самоотверженного телохранителя заметили и обласкали.
Некоторое время спустя он удостоился приглашения к доктору Исмаилу Убаиди,
начальнику иракской внешней разведки.
   Зная порядки, царившие в секретных службах, Азиз Омар догадался, что
Кусей по неизвестной причине сплавлял его из службы охраны, но с почетом.
Это подтвердила теплота, с которой суровый и властный Исмаил Убаиди
общался с младшим офицером. Такое могло случиться лишь потому, что за
спиной Азиза Омара маячила неясная тень сына диктатора.
   - Для смелого офицера, - сказал Исмаил Убаиди, - у меня есть интересное
предложение.
   Азиз Омар склонился перед доктором в преувеличенно низком поклоне.
   - Шукран, сейиди. Умру, но ваше доверие оправдаю.
   Всемогущий шеф внешней разведки недовольно поморщился. Его положение
требовало умения балансировать на лезвии бритвы и не позволяло принимать
подобные комплименты всерьез, даже если они исходили от бесхитростной)
офицера, которого обуревало желание выслужиться. Исмаил Убаиди хорошо
знал, что его адъютант, полковник Хасан Хатиб, завербован контрразведкой и
"стучит"
   на шефа, систематически информируя, что тот делает, о чем говорит.
   - Здесь не мне служат. - Голос Исмаила Убаиди звучал скорбно, как если
бы он сожалел, что младший офицер так плохо понимает реалии. - И ты и я
только верные слуги того, чье имя благословляет Аллах. Да будет милосерден
всевышний к Саддаму Хусейну!
   Азиз Омар почтительно склонил голову, принимая упрек. Исмаил Убаиди,
циничный и беспринципный политик, подумал: "Не будь вокруг таких дураков,
народами стало бы невозможно править".
   Получив напутствие шефа разведки, Азиз Омар с паспортом гражданина
Иордании с группой исламских добровольцев уехал из Багдада в Пакистан.
   В течение четырех месяцев его обучали в специальной школе ремеслу
диверсанта. Тихое заведение размещалось в небольшом городке Атгоке в
месте, где река Кабул сливается с Индом.
   После окончания курсов Азиз Омар попал в Афганистан на базу Магара,
прибыв туда в группе нового амера - Аманшаха. Пакистанское командование
после разгрома советскими войсками своей военно-технической базы Джавары,
которая располагалась в округе Хост, усиленно принимало меры безопасности
во всех районах своего влияния.
   По пути к месту назначения, часть которого пришлось преодолеть пешком,
Азиз Омар сумел показать свою непримиримость к врагам ислама.
   Обходя стороной расположение советской воинской части, группа разведки,
которую вел Азиз Омар, наткнулась на русский секрет. Позиция, которую
занимал пулеметчик Иван Рычалов, была выбрана командирами со знанием дела.
Будь солдат поудачливей, в огневой схватке преимущество принадлежало бы
ему. Но, на свою беду, он забыл о возможной опасности, расстегнул штаны и
присел за обломком скалы облегчиться. Здесь его и прихватил Азиз Омар.
   Солдатик - совсем мальчишка: детская округлость щек, тонкая шея,
маленькие торчащие в стороны уши, мягкий пушок под носом - стоял перед
душманами, держа обеими руками брюки, так и не успев застегнуть их. Ручной
пулемет лежал у его ног, невостребованный и потому бесполезный.
   Война - жестокое дело. Человеку нормальному, воспитанному в хорошей
семье, где все добывается напряженным трудом, где царят нормальные
отношения между детьми и родителями, бывает трудно, понять, как можно
убивать просто так, едва заметив перед собой чужого. Уяснить эту жестокую
истину войны не легко и просто. Иногда до человека во всей своей страшной
наготе она доходит в момент, когда шредпринимать что-либо уже поздно.
   Выигрывает на войне тот, кто безжалостен, кто стреляет и попадает в
цель.
   Трудно сказать, как бы обернулось дело, подхвати Рычалов в первую
очередь не штаны, а пулемет.
   До посылки в Афган Рычалов неплохо стрелял на стрельбище учебного
полка. Но ни разу он не связал в воображении ростовую мишень с фигурой
реального человека. Он попадал в бумагу, наклеенную на фанеру- Радовался,
что умеет лупить по картинке не хуже других, но всерьез не задумывался над
тем, что между рисунком, живым противником и его меткостью должна
существовать прямая зависимость.
   Азиз Омар подошел к солдатику вплотную, откинул его оружие ногой, потом
резко толкнул и поставил Рычалова на колени.
   Левой рукой, будто боясь замараться, уперся в чужой горячий лоб,
запрокинул голову солдата назад. Правая рука быстрым движением полоснула
по напрягшейся гортани ножом.
   Лезвие прошлось чуть выше кадыка, с хрустом рассекая хрящи и жилы. Из
зияющей раны - от уха до уха - хлынула кровь и запузырился вырвавшийся из
легких воздух.
   Что поделаешь - пленный амеру Аманшаху не был нужен. Его пулемет - дело
другое.
   В ту ночь, когда "спецы" майора Духова вышли к Магаре, Азиз Омар нес
службу на посту у пятого тылового бронеколпака. С наступлением темноты он
выбрался из укрытия и сел на бетон, еще не остывший после жаркого дня.
Было тихо. Светили звезды. Ничто не предвещало опасности.
   И вдруг сильный удар в спину сбросил Азиза Омара на камни под
бронеколпак. Правда, ему повезло и в этот раз. Пуля попала в лопатку,
отразилась от кости и пошла по касательной.
   Она рассекла одежду и кожу.
   Азиз Омар лежал на животе, притворяясь мертвым, хотя ему хотелось
кричать от боли.
   Мимо пробежал советский солдат. Автомат он держал на изготовку, то и
дело поводя стволом из стороны в сторону.
   Азиз Омар затаил дыхание. На его счастье, солдат не проверил, на самом
ли деле мертв моджахед, и пожалел на дострел всего одну пулю.
   Сам Азиз Омар никогда бы такой промашки не сделал: мертвые не должны
оживать, и сделать для этого второй выстрел совсем не грех Азиз Омар так и
не увидел лица русского и никогда при встрече не смог бы его узнать.
   Как и лейтенант Мишин не мог бы узнать Азиза Омара, хотя распростертое
тело на камнях, белая с бурым пятном на спине рубаха запечатлелись в его
памяти надолго.
   Когда автоматные очереди, прошивавшие короткими и длинными стежками
воздух, и звуки чужой речи смолкли, Азиз Омар не поднялся с земли. Он
заметно ослабел, но смерти не боялся нисколько. Если что и бесило его, так
собственная неспособность отомстить неверному, убить его, растерзать.
   Азиз Омар видел, как русский, чуть пригибаясь, пробежал расстояние,
отделявшее первое хранилище от бетонного колпака. Приподнять автомат и
прицелиться сил не было: в нутро от плеча шилом ширяла боль. Кружилась от
слабости голова.
   Русский открыл дверцу и исчез за стальными воротами.
   Азиз Омар тяжело ворохнулся. Поднял автомат с камней, приподнялся на
коленях, встал и задом вполз в бетонный стакан.
   Сжимая зубы, сдерживая стон, повернулся лицом к амбразуре. Положил
автомат на бетон, сбросил предохранитель. Привстал на колени, стал ждать.
Он знал: не могло быть, чтобы неверный не вышел из пещеры.
   Дождался.
   Русский выскочил наружу. Но прицелиться Азиз Омар не сумел: убегая из
хранилища, русский оставил открытой железную калитку, и она закрыла фигуру
противника. Лишь тень скользнула на фоне темной скалы и тут же исчезла в
следующей пещере.
   Короче, Азизу Омару не везло. Этот сукин сын русский, которого он хотел
подстрелить, так и ушел от возмездия.
   О, Аллах, почему ты не позволяешь покарать неверного?! Почему?
   Потом землю до основания потряс мощный взрыв. Горячая удушающая волна
прокатилась по ущелью. Больно ударило по ушам.
   Даже сквозь закрытые глаза Азиз Омар увидел багровый.свет. Огромные
куски базальта, булыжники и щебенка забарабанили по скалам, падая на них с
неба.
   Азиз Омар опустил голову, с тоской ожидая, когда его бетонное убежище
накроет гремящий камнепад...
   Без малого полгода Азиз Омар лечился в клинике в Исламабаде. Здесь он в
благочестивом порыве веры выучил наизусть все сто четырнадцать сур Корана.
Здесь же научился говорить на урду, стал сносно понимать по-английски,
обогатил свой словарь достаточным количеством русских слов, которые
позволяли ему не остаться голодным даже в самой России.
   В Ирак Азиз Омар вернулся в ореоле славы бойца, пострадавшего за веру,
и был назначен командиром особого диверсионного отряда "Меч свободы".
   В полной мере проявить свои знания, умение и способности диверсанта
Азизу Омару удалось в дни вторжения иракской армии в Кувейт в августе
девяностого года.
   Саддам Хусейн решил в то время показать всему миру свою силу и
решительность. Это помогло бы ему утвердиться в положении лидера арабских
стран. Диктатор перестал скрывать агрессивные намерения в отношении своих
соседей. Первой его жертвой должен был стать Кувейт.
   Подготовка к операции вторжения ни для кого не являлась тайной. Более
того, свои действия Саддам Хусейн сопровождал крикливой пропагандистской
кампанией. Психологическая (Обработка общественного мнения имела две цели.
С одной стороны, она должна была запугать противника, с другой - поднять
боевой дух иракской армии и народа.
   В результате обе цели бьши достигнуты, хотя и с несколько иными, чем
планировалось, результатами.
   Да, мировое сообщество Саддаму Хусейну напугать удалось. Однако страх
далеко не всегда и не у всех парализует волю к сопротивлению. Чаще
случается наоборот. Понимание безысходности положения пробуждает инстинкт
самосохранения. Ирак еще не начал агрессии, а в мире быстро
консолидировалась антииракская оппозиция.
   Более успешным итогом пропагандистской кампании стало возрождение
воинствующего национализма и патриотизма в самом Ираке.
   Правящие круги, армейский офицерский корпус с нетерпением ждали войны и
заранее подсчитывали возможные барыши, которые им принесет оккупация
Кувейта - страны "черного золота".
   Иракские политики считали, что с карты исчезнет маленький, но очень
опасный в экономическом плане конкурент и радовались этому. Чужие
богатства победители сумеют распределить между собой.
   Простые иракцы верили, что если их жизнь все еще недостаточно хороша,
то только из-за того, что Кувейт пьет жизненные соки Ирака, незаконно
присваивает львиную долю доходов от нефти, добываемой с месторождения
Румайялах, которое должно полностью принадлежать Ираку.
   Разве допустимо, чтобы крупное и сильное государство позволяло
обкрадывать себя карлику - Кувейту?
   Разделял такую точку зрения и Азиз Омар.
   Ко всему, он гордился тем, что отряду "Меч свободы" в планах высшего
командования отведена особая роль проходной пешки, которая шагнет в ферзи.
   По мере приближения срока операции напряжение в войсках, развернутых на
исходных позициях, нарастало. Азиз Омар, находившийся в пустыне на границе
с Кувейтом, не чувствовал усталости. Близился его звездный час.
   Наконец-то перед ним открывалась возможность показать всем, что он
умеет и чего стоит.
   В немалой степени уверенность командира диверсантов питало понимание
особой роли человека, посвященного в планы, которые известны только узкому
кругу лиц.
   Войска ожидали приказа. Его должен был отдать верховный
главнокомандующий - сейид-раис Саддам Хусейн.
   Решающей минуты ждали все - генерал Саади Тумах Аббас, командующий
войсками республиканской гвардии, генерал Абдуллах Кадири, командующий
железным кулаком Ирака - его бронетанковыми войсками; ждали командиры
дивизий, полков, батальонов. В полевом штабе царило плохо скрываемое
нервное напряжение. Высокие чины то и дело подходили к оперативным картам,
на которых острые стрелы обозначали направления предстоявших войскам
ударов. Внимательно разглядывали, отходили. И снова терпеливо ждали.
   Азиз Омар допускал, что высокие генералы и без приказа свыше знали
время начала операции. Возможно, такое было. Но это касалось самых высших,
самых доверенных, самых заслуженных из них. А вот он, майор Азиз Омар, был
полностью посвящен в тайну.
   Еще два дня назад его вызвал доктор Исмаил Убаиди и поставил боевую
задачу. Отряду "Меч свободы" за два часа до начала общей атаки в полосе
наступления танковой дивизии "Медина" поручалось пересечь границу Кувейта,
добраться до центрального узла связи кувейтской армии и подавить его. Этим
самым противник лишался слуха и голоса.
   Азиз Омар со своими сорвиголовами начинал действия великой армии,
опережая танковые дивизии раиса Саддама Хусейна на два часа.
   Отряд "Меч свободы" пересек границу Кувейта пешим порядком.
   Азиз Омар гнал подчиненных ускоренным маршем, и в двух километрах от
границы они вышли к сторожевому посту противника.
   Взвод кувейтской пограничной стражи спокойно досматривал сны в бараке с
воздухом, охлажденным кондиционером.
   Иракских диверсантов, двигавшихся через пески, потевших и устававших,
переполняла лютая ненависть к врагам.
   Азиз Омар сам снял одинокого часового, коротавшего в полудреме
последний час своей смены. Он зарезал его с той же жестокостью, как и
русского солдата в горах Афгана.
   Ворвавшиеся в барак диверсанты искрошили не успевших понять, в чем
дело, Кувейт - цев в их постелях.
   Начальник поста, молоденький лейтенант Ахмад Камиль из богатого рода
нефтяных шейхов, спал в небольшой комнатке с железной дверью. Проснувшись
и услыхав стрельбу, он сразу угадал, что случилось, и понял: кроме смерти,
для него достойного выхода из позора нет. В своей беспечности он и его
взвод потеряли лицо и честь. И все потому, что он, лейтенант, мало верил в
возможность войны. Великий Коран, священная книга, вещает: "Аллаху
принадлежат и восток и запад; и куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха".
Пророк Мухаммад наставлял детей ислама не сражаться с единоверцами.
"Сражайтесь на пути Аллаха только с теми, кто сражается с вами, но не
преступайте, - поистине Аллах не любит преступающих".
   Выходит, вера не может удержать людей от союза с сатаной. Подняв меч на
страну единоверцев, Саддам Хусейн поставил себя выше Аллаха. И нет греха в
том, если теперь покарать отступников.
   Ахмад Камиль с автоматом в руках выскочил из своей комнаты и длинной
очередью прошил коридор. Один из солдат Азиза Омара плашмя рухнул на пол.
Его автомат ударился о стену и загремел железом.
   Выстрелы грянули как гром с ясного неба.
   Будь явиз Омар европейцем, он бы помянул имена всех матерей вместе
взятых, но он только охнул: "О, Аллах!" Этот сукин сын, неизвестный ему
кувейтец, открыл стрельбу, что никак не входило в планы группы.
   - О, Аллах!
   Бой длился больше десяти минут. Ахмад Камиль яростно отстреливался, то
и дело меняя позицию.
   В ход пошли гранаты. Вскоре барак запылал.
   В стычке Азиз Омар потерял двух солдат.
   Он был зол и расстроен, еще не понимая своего счастья.
   Чтобы выглядеть героем, надо идти не на овец, а на львов. Настоящему
бойцу честь делает только схватка с сильным противником.
   Поэтому, столкнувшись с трусоватым, растерянным, паникующим врагом,
после боя надо уметь представить его свирепым, собранным, активным
противником. Тогда только тебя и твои дела оценят как подвиги.
   Азизу Омару выдумывать ничего не пришлось. Ахмад Камиль помог ему
создать репутацию отчаянного вояки.
   Покончив со сторожевым постом, Азиз Омар подал сигнал своим машинам.
   До центрального узла связи отряд "Меч свободы" промчался по неплохой
дороге на резиновом ходу.
   Два стосильных "Форда" доставили диверсантов к цели. Сопротивление
Кувейта было сломлено фактически в один день...
   Радость свершенного испытывали все - генералы, офицеры, солдаты: наглый
спекулятивный Кувейт пал к ногам Ирака.
   Однако упоение победой - слова похвал, похвальба собственной лихостью и
отвагой - длилось недолго.
   Кувейтцы не верили, что Ирак посмеет напасть на их страну.
   Саддам Хусейн плохо верил в то, что Соединенные Штаты рискнут начать
войну против Ирака. Его армия, самая крупная, самая боеспособная на
Ближнем Востоке, выглядела несокрушимой силой.
   Однако то, как быстро американцы и их союзники начали наращивать
военную группировку в Персидском заливе и на Аравийском полуострове,
говорило, что угроза вторжения в Ирак отнюдь не призрачна.
   Судьбы разведчиков нередко решаются на самом высоком правительственном
уровне.
   Новое задание, которое выдал Азизу Омару доктор Исмаил Убаиди,
утверждал лично Саддам Хусейн.
   Шеф зарубежной разведки, пригласив офицера к себе, поздравил его с
присвоением звания майора и тут же сообщил, что он назначен командиром
особого диверсионного отряда "Евфрат", которому поручено сложное задание.
   Азиз Омар вышел от шефа окрыленный.
   Он так и не узнал, что все переданное ему Исмаилом Убаиди исходило от
Саддама Хусейна, а решение об этом принималось на заседании Совета
революционного командования Ирака.
   Поначалу заседание протекало по обычным канонам. Но вот пришла очередь
Исмаила Убаиди доложить президенту сведения о быстром сосредоточении
американских войск в Саудовской Аравии и о создании мощной эскадры в
Персидском заливе.
   Шеф разведки сообщал такого рода факты в нейтральной форме, всячески
избегая какихлибо выводов и даже намеков на них.
   Подобные доклады для Исмаила Убаиди всегда походили на игру с огнем.
При этом бензином поливал себя сам разведчик, а сидевший во главе стола
Саддам Хусейн слушал и поигрывал золоченой зажигалкой. Никто никогда не
мог угадать, высечет ли президент огонь и бросит его в сторону докладчика
или проглотит плохие новости и спрячет зажигалку, в очередной раз
помиловав начальника разведки с его погаными новостями.
   В зале заседаний стояла гробовая тишина.
   Никто не смел произнести хоть какое-то слово. Лица у всех посуровели, с
них исчезли угодливые улыбки, только что придававшие членам Совета
революционного командования подобие живых людей. Все были готовы одобрить
и поддержать любое решение, которое примет их президент.
   Исмаил Убаиди смотрел в бумагу, которую держал перед собой, не смея
поднять глаза на диктатора.
   Саддам Хусейн сидел, чуть сгорбившись, как сидят степные орлы над
терзаемой добычей, и пристально всматривался в лица членов совета. О чем
думают эти люди? Кого винят во всем, что произошло и происходит? Какие
планы вызревают в их головах?
   - Так, - голос Саддама Хусейна звучал с замогильной мрачностью, - что
нам предлагает разведка? Вы ведь у нас самые знающие, самые умные...
   Никто не мог угадать, были ли эти слова раскатами далекого грома,
которые предвещали приближение страшной бури или, наоборот,
свидетельствовали о том, что ураган прошел стороной.
   - Сейид раис, - Исмаил Убаиди говорил скорбно и в то же время покаянно,
- я целиком отношу ваш упрек на свой счет. В той борьбе, которую ведет
Ирак под вашим руководством, нам противостоят объединенные силы
империализма и сионизма. Борьба неравная, но ваше мудрое руководство
позволяет нам давать отпор опасному врагу...
   Саддам Хусейн лениво шевельнул рукой.
   - Скажи, что предлагаешь.
   - Если последует ваш приказ, мы могли бы заслать в Саудовскую Аравию
опытных диверсантов. Американцы крайне чувствительны к потерям в личном
составе. Несколько эффективных акций позволят сбить с них спесь.
   Саддам Хусейн молчал. Снова в зале заседаний повисла напряженная тишина.
   - Хорошо. - Саддам Хусейн принял решение. - У вас есть надежные люди?
   - Да, сейид раис. Они собраны в специальнукэтгруппу "Евфрат".
   - Командир?
   - Капитан Азиз Омар.
   - Ему можно верить? Не дрогнет?
   - Нет, сейид раис. Он из племени аль-тикрити. Это верный и отважный
боец...
   Комплимент предназначался президенту, и он его проглотил.
   - Майор.
   Исмаил Убаиди не понял шефа.
   - Какой майор?
   - Майор Азиз Омар. - Морщины на челе президента разгладились. Он любил,
когда хорошо отзывались о его соплеменниках и родне. - Отправляйте отряд.
   Группа "Евфрат" в составе семи человек тремя колоннами на семи вьючных
верблюдах двигалась параллельными курсами. Первое звено из трех человек
шло в середине, еще два звена по два бойца прикрывали ядро с боков.
   Диверсанты шли быстро, стараясь за каждый переход преодолеть как можно
большее расстояние. Сильные, хорошо тренированные верблюды шагали ходко,
размеренно покачивались, как лодки на встречных волнах. Первое время Азиз
Омар испытывал неприятное чувство тошноты - симптом морской болезни.
Однако тренированный организм быстро приспособился к ритмической качке, и
майор стал даже подремывать.
   Ночь была тихой и светлой. Поскрипывал под широкими ступнями верблюдов
песок.
   Тонко свистел в шарах колючих кустов ветер пустыни.
   Караван, преодолев тягучий подъем, приближался к гребню каменистой
гряды, когда за спиной Азиза Омара раздался далекий звук, словно где-то за
горизонтом ударили в большой барабан.
   Азиз Омар придержал верблюда. Обернулся, прислушался. Все вокруг было
тихо. Только скрипел песок, стекавший с крутой спины бархана к его
подножию.
   Азиз Омар собрался продолжать путь, когда на востоке у горизонта небо
осветилось бледно-желтым сиянием.
   Понять, что там происходило, было непросто. Впрочем, очень часто у моря
полыхают зарницы молний. Ничего особенного.
   И опять мир затянула ночная темень.
   - Пошли! - Азиз Омар толкнул верблюда, понуждая его шагать вперед.
   Отряд продолжил путь.
   Позже, оглядываясь в прошлое, Азиз Омар не мог понять и объяснить себе,
как он, солдат битый и меченный огнем, сразу не догадался, что в Ирак
бумерангом вернулась война, которую Саддам Хусейн безрассудно начал против
Кувейта.
   Пойми Азиз Омар это сразу, он бы не совершил столько грубых ошибок,
которые чуть было не стоили ему жизни и репутации опытного офицера
спецназа. Может, затмение нашло из-за того, что баловням удачи, упоенным
собственными успехами, рука судьбы затыкает ватой беспечности уши и
притупляет слух? Гордецы, погрязнув в зыбучих песках самоуверенности, не
слышат громких криков предупреждения и верят, что судьба победы не в воле
Аллаха, а в их собственных руках. И провидение жестоко наказывает подобную
безответственность.
   Ко всему, в то время Азиз Омар стал раздражительным, импульсивным. Он
утратил хладнокровие, которым раньше сам же гордился. И это подталкивало
его к опрометчивым решениям.
   Едва капрал Абдаллах доложил, что напоролся на стоянку неизвестных
людей, Азиз Омар рассвирепел. Он понимал - люди, расположившиеся в таком
месте, не могли быть бедуинами. Это либо кувейтцы, которые пытаются бежать
в Саудию, либо разведка американцев, пытающаяся добраться до Кувейта.
   Строгий наказ, который Азизу Омару дали его начальники, обязывал группу
"Евфрат" избегать открытых стычек с противником. Диверсантам поручалось
добраться до шоссе Трансарабского нефтепровода, затем, маскируясь под
местных жителей (соответствующие документы имели все), выйти в места
расположения американских войск и начать против них диверсии.
   Поскольку командиру "Евфрата" предписали сохранять режим радиомолчания,
вызвать подкрепление, которое взяло бы на себя нейтрализацию странной
группы, у Азиза Омара права не было. И он принял решение атаковать чужих
своими силами.
   Трудно сказать, почему, но внезапности нападения не получилось. Едва
арабы двинулись вперед, пытаясь окружить стоянку, оттуда прозвучали
выстрелы.
   По тому, как стреляли неизвестные, Азиз Омар легко угадал почерк
спецназовцев. Эти люди не палили, стараясь выстрелами подбодрить себя и
запугать противника. Очередь - три пули. Перерыв и снова три пули. Они
били наверняка, когда знали, что могут поразить нападавших, или для того,
чтобы прикрыть бросок товарища на новую позицию.
   Эхо, которое в той же мере знакомо пустыне, как и горам, дробило
очереди, многократно отражая треск автоматов от барханов.
   Азиз Омар припал к прицелу. Мощная оптика приблизила чужое лицо.
Несмотря на пятнистую куфию и щетку усов под носом, которые видел Азиз
Омар, он не сомневался, что противник его - европеец.
   Ветер сдувал песок с гребней барханов, и в воздухе курилась серая
дымка. Прикинув поправку на ветер, Азиз Омар подвел марку прицела под
подбородок противника. На спусковой крючок лег указательный палец.
Преодолевая привычную упругость пружины, он стал выбирать холостой ход
спуска.
   В прицеле Азиз Омар видел, что противник не шевелится. Он будто застыл,
наблюдая за тем, что происходило вокруг.
   Внезапный сильный удар в грудь отшвырнул Азиза Омара с позиции, которую
он так удачно выбрал. Палец по инерции рванул спусковой крючок. Грохнул
выстрел. Над местом, где лежал ствол винтовки, взвилось облачко пыли.
   Азиз Омар упал на бок, закрыл глаза и сжал зубы.
   - Бисмилляхи р-рахмани-р-рахим! Аллаху акбар!
   Как ни сильна боль, настоящий мужчина не должен выставлять ее напоказ.
Мусульманин обязан уметь покоряться судьбе. Будь то угодно Аллаху, пуля
миновала бы его верного раба.
   Над командиром склонился сержант Али Бадри. Он исполнял в группе роль
фельдшера и санитара. Рана оказалась сквозной: пуля прошила мякоть плеча,
не задев кости.
   Али Бадри наложил раненому тугую повязку. Группа сразу же оставила
позицию и скрытно ушла в пески. Ее не преследовали.
   Азиз Омар понимал, что совершил непростительную глупость. Его строго
предупреждали, чтобы диверсанты не ввязывались ни в какие стычки. Задача,
которую им предстояло решать, куда важнее, нежели ликвидация двухтрех
подонков, пытающихся бежать из благословенного Ирака в страны,
покорившиеся презренным израильтянам.
   Полковник Садык Рахман, инструктировавший Азиза Омара, был уверен, что
в песках на пути к Бурайде никого, кроме дезертиров, оказаться не может.
   Азиз Омар, уходя с места неудачного боя, в котором потерял трех бойцов
из семи и был ранен сам, скрипел зубами не от боли. Он злился на себя, на
своих солдат. Теперь ему не избежать наказания. Отступление от инструкций,
которое ведет к срыву операции, в специальных службах и войсках строго
карается.
   Очень строго. Во всех случаях приговор окажется одним - смерть. От нее
не увернешься, даже если группа достигнет Бурайды и выполнит часть своих
задач. При возвращении в Ирак кто-нибудь из бойцов обязательно настучит на
командира, и костоломы из Амналь-Амма сделают свое дело. Шеф секретной
полиции Омар Хатиб, носивший кличку Аль Муазиб - Мучитель, лично подбирал
в свой штат живодеров, не знавших снисхождении и милосердия.
   Еще не решив, что предпринять, Азиз Омар повел группу на запад к
границе с Саудовской Аравией. Несмотря на жару и рану, он гнал своих людей
к цели с упорством обреченного. Однако удача уже отвернулась от Азиза
Омара. Несчастье упало на отряд с неба.
   К полудню следующего дня пара вертолетов, буквально стригших землю
винтами, вырвалась из-за барханов. Длинные дымные хвосты неуправляемых
ракет стрелами вонзились в песок. Все вокруг смешалось, закипело огнем и
грохотом.
   Горячая волна, опаляющая жаром, отшвырнула Азиза Омара с места, где он
стоял, прижала к земле, засыпала колючим песком. Отряхиваясь и
отплевываясь, Азиз Омар протер глаза и жестом омовения огладил щеки. Рядом
с собой он увидел Али Бадри. Несчастный лежал на спине, пригвожденный к
песку длинной тонкой ракетой. Она пробила ему грудь, но не взорвалась.
Хвостовая часть снаряда все еще дымилась...
   Много смертей видел Азиз Омар, но эта поразила его. Человек набожный и
верный был убит так неожиданно и несправедливо!
   Что это - знак особой милости Аллаха, когда моджахед, борец за веру
превратился в шахида, святого великомученика и прямиком направился в
джанну, благодатный сад потусторонья, или страшное наказание смертному,
чья душа после погибели обречена на мучения в геенне огненной - джахангане?
   Как бы то ни было, на все воля всемилостивого и всеблагого.
   - Аллаху акбар! - пробормотал Азиз Омар с особой проникновенностью. -
Аллах велик!
   Ал-мульк ли-л-ллах! Царство принадлежит Аллаху!
   Азиз Омар еще не знал, что началась операция "Буря в пустыне" и первый
порыв огненного самума - горячего ветра пустыни, захватил врасплох не
только его небольшой отряд.
   Из оставшихся четырех бойцов Азиза Омара, людей верных и опытных, в тот
день погибло трое. Последнего, чтобы разом похоронить память о своих
ошибках, Азиз Омар застрелил сам. Он надеялся, что рана станет его
оправданием. И не ошибся.
   Случись подобное в другое время, командира группы не спасло бы от
страшной кары ничто. Но "Буря в пустыне" нанесла Ираку такие потери, так
подорвала престиж его вооруженных сил, что неудача маленького отряда
осталась почти незамеченной.
   Чуть живой, Азиз Омар вернулся в Багдад.
   Его мучили дурные предчувствия и терзал страх.
   Однако предчувствия обманули. Неудачливого командира не стали хвалить,
но и не ругали.
   Во многом из того, что теперь видел Азиз Омар, он боялся признаться
даже самому себе, хотя ужасные последствия разгрома скрыть не удавалось.
Большие потери в армии, ее полная небоеспособность, утрата боевого настроя
и веры в силу своего оружия имели место в каждом подразделении. Если
прибавить к этому деморализованное население, которое, не успев
порадоваться легко приобретенным богатствам Кувейта, тут же испытало шок
от операции возмездия и теперь пребывало в страхе, не зная ждать ли
очередных налетов американской авиации или репрессий вышедшего из себя
диктатора, то последствия войны нельзя было назвать иначе чем катастрофой.
   Сам Азиз Омар все чаще задумывался над своей судьбой. Она была завязана
на два узелка. При этом на такие, что, развяжись лишь один из них, все
будет кончено. Например, если какие-то неизвестные силы, а, что они есть,
Азиз Омар не сомневался, сумеют убрать Саддама Хусейна с доски политики,
карьеру офицера, выходца из племени аль-тикрити, можно будет считать
оконченной. С другой стороны, не меньше неприятностей возникнет, если
Саддам Хусейн по какой-либо причине уберет шефа иностранной разведки
Исмаила Убаиди. Азиз Омар давно стал его человеком, и шансов уцелеть в
передряге совсем немного.
   Внимательно наблюдая за шефом, Азиз Омар стал понимать - тот потрясен
происшедшим, но не потому что разгром стал для него неожиданностью.
Наоборот, все последствия агрессии в Кувейте разведка легко просчитывала.
   По многим признакам удавалось установить, что янки все время были
заинтересованы именно в таком развитии событий, в каком они казались
выгодными Саддаму Хусейну.
   Штаты осторожно и умело подталкивали Ирак, провоцируя его на агрессию.
Она неизбежно противопоставляла Саддама Хусейна соседям, нарушала
сложившийся на Ближнем Востоке баланс сил, вносила разлад в так называемое
"мусульманско-арабское единство".
   Это и позволяло Штатам "наказать" Ирак, преподать урок всем другим
странам региона - Ливии, Египту, Сирии, даже Ирану.
   В ведомстве Исмаила Убаиди все это с достаточной точностью
предполагали, однако авторитарные режимы тем и слабы, что разведка должна
докладывать диктаторам не то, что есть на самом деле, а только то, что
совпадает со взглядами самого властителя. И вот результат...
   Тем временем события в мире шли своим чередом. Распалась Югославия. В
Боснии началась война. Она сразу привлекла внимание мусульманского мира.
Участие в сербском религиозном конфликте открывало, с точки зрения
правительств исламских стран, немалые благоприятные возможности.
   Турция, оказывая тайную помощь боснийским мусульманам, усиливала свое
влияние на Балканах. Саудовская Аравия, Сирия, Иран и Ирак, столь же тайно
помогая югославским исламистам, налаживали каналы проникновения на
Балканы, получали возможность влиять на развитие событий в центре Европы.
   Власть христианства над умами европейцев в последние годы двадцатого
века все больше слабела. Позиции ислама, наоборот, усиливались. Он
завоевывал пространство в России, на Украине. С удивительной и пугающей
быстротой ширилась приверженность исламу в Германии.
   Вмешиваться в европейские дела открыто после сокрушительного разгрома
Саддам Хусейн побаивался. Однако упускать возможность внедрить свою
резидентуру в Боснии он не хотел.
   Для работы на Балканах выбрали Азиза Омара. Тот уже был обстрелян в
горячих точках, проявил смелость и преданность режиму диктатора. Его имя
знал сам Саддам Хусейн.
   Вскоре после принятия решения Азиз Омар с паспортом иорданского
гражданина, под видом мелкого бизнесмена, попал в число инструкторов на
учебную базу специальных войск в мусульманскую Боснию.



   Рои КЭМПБЕЛ.
   Майор САС - специальной
   авиационной службы -
   спецназа британских вооруженных сил



   Рой Кэмпбел родился в 1955 году в Карлайле, на северо-западе Англии, у
самой границы с Шотландией. Отец его, отставной майор королевских
военно-воздушных сил, ветеран второй мировой войны, был фанатически предан
авиации. Как стрелок-радист тяжелого бомбардировщика он совершил более
двадцати вылетов на бомбежку городов фашистской Германии, получил два
ранения и три боевые награды. После войны сержант Кэмпбел окончил военное
училище летчиков и до увольнения из авиации по возрасту продолжал летать.
   Отец мечтал, что Рой пойдет по его стопам, и с детства держал сына в
ежовых рукавицах строгой дисциплины. Уже в десять лет, листая справочники
Джейна по вооруженным силам мира, Рой мог по силуэтам безошибочно
определять типы боевых кораблей и самолетов - английских, американских,
советских. Хорошо развитый физически, с высоким коэффициентом
интеллектуальности, он был принят в армию, прошел усиленную военную
подготовку и произведен в сержанты.
   После специальных испытаний на выносливость, которые по жесткости
превосходили выпускные экзамены на спецкурсах сержантов, Рою предложили
службу в парашютно-десантных войсках королевской армии - в САС.
   Специальная авиационная служба представляет собой мобильное войсковое
соединение, состоящее из двух полков. Оба находятся в подчинении
королевских военно-воздушных сил.
   В мирное время один из полков, а именно 22-й, развернут до полного
штата и пребывает в постоянной боевой готовности, 23-й полк - запасный, но
может быть быстро развернут и введен в действие за счет приписанного к
нему состава.
   Двадцать второй дислоцирован в графстве Херефордшир в военном городке,
который "сасовцы" именуют "деревней Стирлинга". Название запечатлело в
себе исторический факт и фамилию Давида Стирлинга - основателя первого
особого подразделения, в задачу которого входило проведение "специальных
операций".
   В ходе изнурительных тренировок для службы в подразделениях САС
отбираются наиболее выносливые в физическом отношении бойцы. Их готовят к
действиям в тылу вероятного противника, натаскивают на организацию
диверсий, ведение антитеррористической и противопартизанской борьбы.
   Жесткий отбор и высокая профессиональная подготовка выделяют бойцов САС
из общего ряда военнослужащих британской армии.
   Считается, что профессиональная выучка "сасовцев" держится на четырех
основах. Это умение десантироваться с больших и предельно малых высот,
владение навыками альпинизма, способность вести операции на суше и
отдельно - на море.
   Кгйкдый из "сасовцев" в процессе службы обязан освоить все четыре
искусства, хотя специализируется только в одном из них. Ко всему, для всех
- офицеров и рядовых - обязательно знание иностранных языков. Предпочтение
в САС отдается тем, на которых говорят в странах, относимых к разряду
языков "вероятных противников". Конечно, это в первую очередь русский,
арабский, китайский.
   Участие "сасовцев" в операциях в Латинской Америке, в частности в войне
с Аргентиной за Фолклендские острова, привлекло внимание к испанскому
языку.
   Кэмпбел, проявивший старание и показавший высокую выносливость во время
службы в строю САС в качестве сержанта, получил предложение пройти особый
курс обучения.
   Он дал согласие и попал в Королевскую военную академию в Сандерхерсте.
После выпуска лейтенанта Кэмпбела назначили в 22-й полк САС на офицерскую
должность.
   Участие в боях на Фолклендах, проявленные выдержка и смелость при
штурме ФортаСтенли открыли молодому офицеру дорогу к более высоким
должностям. Но Кэмпбел предпочел поехать инструктором-советником в
Саудовскую Аравию. Получить эту должность Кэмпбелу удалось без большого
труда. "Сасовцы" - желанные преподаватели, заиметь которых стараются
многие зарубежные центры подготовки спецвойск. "Сасовцев" охотно вербуют в
наемники, хотя эту сторону действительности командование САС старается
особенно не афишировать.
   К тому времени Кэмпбел, принявший участие в боевых операциях,
испытанный огнем, прошедший через страх, говорил, что считает себя двойным
"сасовцем". В этом был определенный резон: с молодых лет Рой состоял
членом другого САС - "смол армз скул" - стрелкового клуба. Второй более
высокой ступенью был для него армейский САС - "спешл айр сервис" - спецназ
военно-воздушных сил.
   По заданию командования Кэмпбел поначалу служил при штабе НАТО в
Брюсселе, находясь на должности телохранителя генерала Хейга вплоть до дня
его внезапной смерти.
   Во всем блеске свои способности командира, умеющего работать в условиях
чрезвычайных, Кэмпбел проявил во время боевой операции союзных войск "Буря
в пустыне", в ходе которых была пресечена агрессия Ирака в Кувейте.
   В Саудовскую Аравию Кэмпбел прибыл незадолго до начала боевых действий.
В рамках взаимодействия сил НАТО диверсанты САС получили задачу уничтожить
РЛС - радиолокационную станцию системы ПВО Ирака.
   Кэмпбел и его подчиненные прилетели в Эр-Риад на брюхатом воздушном
ките "Геркулес" С-130 из состава 47-й эскадрильи королевских ВВС
Великобритании. Без таможенных формальностей они перегрузили имущество в
военный вертолет, который ждал их на рулежной дорожке в стороне от
аэровокзала.
   Винтокрыл сразу взлетел и взял курс на северо-запад в сторону границы с
Ираком.
   Четверо диверсантов, усевшись на откидные скамейки вдоль бортов,
привычно погрузились в дрему. Они добирали время, которое, возможно, не
удастся доспать в следующие сутки.
   Кэмпбел во время движения на машинах и в полетах никогда не позволял
себе расслабляться. Он сидел у иллюминатора, разложив на коленях карту, и
старался сличать ее с местностью. Дело оказалось нелегким.
   Тень вертолета бежала по слегка всхолмленной, лишенной видимых
ориентиров пустыне. Просторы, покрытые серым песком, были изрезаны
множеством грунтовых дорог.
   Они пересекались, шли в разные стороны, и не было понятно, кем и для
чего проложены, куда ведут.
   Временами вертолет пролетал над руслами пересохших потоков - вади. Они
неожиданно возникали среди пустыни, тянулись несколько миль и столь же
внезапно исчезали.
   В Рафку - город, который по европейским представлениям таковым и
назвать нельзя, - они прилетели к вечеру. Как исходную точку маршрута
Рафку выбрали по двум причинам.
   Прежде всего потому, что она находилась на шоссе, бежавшем вдоль линии
Трансарабского нефтепровода. Во-вторых, рядом проходила условная линия
границы между Ираком и владениями короля Сауда.
   Когда вертолет приземлялся и туча песка, поднятая винтами, начала
оседать, Кэмпбел понял, почему граница в этих местах не змеится, как
где-нибудь в Европе, а прочерчена строго по линейке. Испокон веков, деля
землю, люди старались прихватить себе кусочки получше, побогаче -
источники воды, природные угодья: леса, луга, богатые месторождения
ископаемых. А здесь, куда ни взгляни, лежала пустыня. Спорить и затевать
конфликты из-за того, кому достанется больше песка и камней, арабы не
стали.
   Цель, которую предстояло достичь небольшому отряду Кэмпбела, лежала в
семидесяти милях северо-западней Рафки, в стороне от дороги, которая вела
к иракскому городу ЭсСамава. Это была одна из радиолокационных станций
системы ПВО Ирака.
   К моменту прибытия англичан в пустыне на территории, сопредельной с
Ираком, уже сосредоточилась мощная ударная группировка. Она должна была
сокрушить армию Саддама Хусейна. Командовал объединенными силами
американский генерал Шварцкопф, вояка с лицом грубого тевтона.
   Из Штатов на театр военных действий прибыли 1-я и 3-я танковые дивизии,
1-я моторизованная, 82-я воздушно-десантная, 101-я воздушно-штурмовая
дивизии, 2-й и 3-й танковые полки, две дивизии морской пехоты.
   Королевские вооруженные силы Британии представляли 4-я и 7-я танковые
бригады, подразделения САС.
   Экспедиционный корпус Франции по численности достиг десяти тысяч солдат
и офицеров.
   Границу Саудовской Аравии с Ираком патрулировали и прикрывали части
спецназа саудовской, египетской и сирийской армий.
   Все это скопище вооруженных людей двигалось, ело и пило, потело,
жмурилось от пыльных бурь, ругалось, молилось всем богам планеты, понимало
и не понимало друг друга. Его присутствие нельзя было скрыть, да этого и
не пытались делать. Саддама Хусейна предстояло прежде всего напугать,
потом победить.
   Пока команда Кэмпбела ужинала, набивая впрок животы гамбургерами,
командир в палатке группы американской военной разведки склонился над
раскладным столиком с алюминиевыми трубчатыми ножками. Перед ним лежала
стопа аэроснимков, пронумерованных в определенном порядке. Сделанные
длиннофокусными объективами с самолета-разведчика, снимки позволяли
разглядеть мельчайшие детали рельефа и предметы, находившиеся на
местности. Ранний час, выбранный для фотографирования, когда солнце лишь
поднялось над горизонтом, позволил добиться особой информационной
выразительности. Все предметы на местности отбрасывали тени, и даже
бетонные столбики колючей изгороди вокруг цистерны на краю небольшого
оврага, легко угадывались по темным иголочкам, которые выстроились в
ровную линию.
   - Вот, - сказал полковник армии США Бэсинджер, стоявший за спиной
Кэмпбела.
   Он ткнул карандашом в овал, выведенный на снимке фломастером.
   Кэмпбел пригляделся, но характерных признаков РЛС, которые обычно
помогают при дешифровке снимков, не обнаружил.
   - Не вижу.
   - У них прекрасная маскировка. - Американец не скрывал огорчения. -
Дело ставил советский специалист. Возьмите следующий снимок.
   Кэмпбел отложил один глянцевый отпечаток, взял следующий.
   Фотографию делали ночью в инфракрасных лучах. На ней можно было без
труда разглядеть прямоугольные сооружения, залегшие в большой естественной
выемке. Сверху все прикрывали маскировочные сети. Они сильно деформировали
контуры объектов, искажали отбрасываемые тени, и угадать РЛС на дневных
снимках было невозможно.
   - Станция советская?
   - Да. Иракцы назвали ее "Глаз Аллаха"
   - Скорее всего обычное дерьмо? - Кэмпбел не утверждал. Он спрашивал.
Сталкиваться с советской военной техникой напрямую ему не приходилось. А
отзывы о ней он слышал разные - от плохих до самых уничижительных. Если
этому верить, то выходило, что, кроме автомата Калашникова, в России за
все время создать так ничего и не сумели.
   Бэсинджер усмехнулся.
   - Вам нужна правда или пропагандистский материал?
   - А что, существует разница?
   - Как во всяком деле, когда речь идет о Советах.
   - Почему же тогда...
   - Потому, сэр, что оружие лишь инструмент. Недостатки русского оружия
здесь видны лучше, поскольку оно попало в руки вчерашних феллахов,
переодетых в военную форму. Они просто не способны выжимать из современной
техники ее возможности.
   - Саддам уповает на Аллаха?
   - Можно сказать и так.
   - Насколько важно вывести радар из строя?
   - Для завоевания господства в воздухе нужно лишить иракскую ПВО
способности видеть. В первую очередь выбить "Глаз Аллаха".
   Кэмпбел пожал плечами.
   - Если на то пошло, сэр, это выглядит авантюрой. Почему бы не послать
туда пару истребителей-бомбардировщиков? Или хорошего вертолетчика? В
конце концов, если станция так важна, можно влупить в нее крылатую
ракету...
   Американец не возражал. Он и сам прекрасно понимал, какие чувства
возникли у англичанина, когда ему объяснили задание.
   - Это было бы совсем неплохо, сэр. Однако "Глаз Аллаха" - станция
дальнего обнаружения. Она работает в постоянном активном режиме. Самолет и
даже крылатая ракета будут сразу же ею засечены. Объявят тревогу. Введут в
действие другие радары системы. Короче, внезапности не получится.
   - Вам не кажется, что пятерым коммандос взорвать объект, на котором
работает несколько сот человек, это дело невозможное?
   Бэсинджер согласился без сопротивления:
   - Совершенно верно, сэр. Объект уничтожат другими силами. На вас
возложена задача лишить РЛС электропитания на самое короткое время.
   - Насколько это реально?
   - На все сто процентов. Спектрозональная съемка позволила обнаружить
место, где проходит кабель от питающей электростанции. Координаты трассы
известны точно. Тем не менее вам придется копать траншею поперек линии...
   - Очень легко промахнуться, - сказал Кэмпбел, - три фута в сторону, и
кабеля не найдешь.
   Бэсинджер сочувственно вздохнул.
   - Ничего не поделаешь, майор. Придется поточнее определить координаты.
И все будет в порядке.
   Кэмпбел смотрел на американца с сожалением. Сукин сын, определял ли он
эти чертовы координаты сам? И не на полигоне, где офицеры без того знают
местоположение каждой горки и даже отдельных камней, а на незнакомой
местности, в тылу противника? Начальство всегда считает, что знает больше
каждого подчиненного в отдельности и больше всех, взятых вместе.
Вспомнилось, как на занятиях, где изучались приемы работы с приемниками
глобальной спутниковой системы определения координат, устройство прибора
объяснял майор Роберте. Все-то он знал, и как включать приемники, как
сориентировать их, как считать информацию. Однако, когда дело дошло до
практического показа, майор подал команду сержанту Бредли:
   - Чарли, покажи джентльменам, как действует эта табакерка.
   И Чарли показал.
   Устройство принадлежало к высшим достижениям технического прогресса. На
орбитах вокруг Земли в постоянном вращении находится двадцать один
искусственный спутник американской глобальной системы определения
координат НАВСТАР. Двадцать четыре часа в сутки они передают
закодированную информацию по ряду параметров. На землю сообщаются
характеристики орбиты, время по Гринвичу, местоположение спутников в
пространстве, их скорость. Все эти сигналы легко принимаются приемниками
глобальной спутниковой системы. Сами приемные устройства, размерами с
ладонь взрослого человека, выпускаются фирмами "Сони", "Моторола",
"Магновокс", "Магеллан". Поскольку подобные приемники можно найти в
свободной продаже и они могут оказаться в чьих угодно руках, американское
военное командование кодирует передачи со спутников по программе
"выборочная доступность".
   Приемники, находящиеся на вооружении армии, имеют доступ к информации
из космоса и выдают координаты с круговой ошибкой от одного до десяти
метров. Этого вполне достаточно для любых действий в условиях боя.
   Получив задание, Кэмпбел собрал свою группу у большой песочницы, возле
которой играли в войну не беспечные дети, а суровые, озабоченные дяди.
Умелыми руками два сержанта под руководством офицера-топографа
воспроизвели на увлажненном песке все складки местности, прилегавшей к РЛС
"Глаз Аллаха".
   На песке в порядке, который полностью соответствовал фотографии,
сделанной разведывательным спутником, разместили сооружения военного
объекта - подземные и наземные.
   Каждый диверсант группы "Флэш" держал в руках распечатку того же снимка
и старался запомнить, отложить в памяти все изображенное на бумаге.
Объемному восприятию обстановки должен был способствовать ландшафт,
воспроизведенный топографами на песочнице.
   Конечно, соотнести масштабы макета с реальными всегда сложно. Кэмпбел
знал, что подобные игрушки удобны для высокого начальства в высших штабах.
Встав возле ящика с песком, командир дивизии или командующий армией видит
линию фронта, расположение войск на местности и словно обозревает поле боя
с высоты птичьего полета. Боец, который сегодня увидел место предстоящих
действий с той же высоты - миниатюрные складки барханов, тонкие желобки
сухих русел, - завтра, оказавшись среди песков, все равно не свяжет
воедино две картинки - реальную и уменьшенную, виденную в ящике.
   Ни карте, которую Кэмпбел изучил до мельчайших подробностей, на
северо-восток от Рафки через пустыню в Ирак тянулось несколько плохих
проселочных дорог. При некоторой настойчивости и с благословения Аллаха по
ним можно было проехать на автомобиле.
   Но любая попытка облегчить себе задачу могла привести к полному провалу
операции. После вторжения иракцев в Кувейт на всех удобных путях,
тянувшихся от Саудовской Аравии к долинам Месопотамии, были усилены меры
охранения. Единственное направление, которое могло гарантировать успех,
проходило через пески великой пустыни.
   В путь отправились ночью. Кэмпбел знал - его люди бывалые,
обстрелянные, но в пустыне, куда шла группа, они все равно окажутся
новичками. Здесь солнце и безводье диктуют собственные правила поведения,
мало известные европейцам.
   Жители Европы ошибаются, когда считают, будто арабы приспособлены к
жаре лучше, нежели они. Это не совсем так. Как и все другие, пребывая в
атмосфере раскаленной духовки, арабы не ощущают комфорта. Они лишь
смиренно терпят испытания, которые взвалил на их плечи всеблагой Аллах.
Само слово "ислам"
   означает смирение и покорность. Однако в понимании пустыни, в знании ее
тайн, в приспособленности к преодолению невыносимого зноя арабам занимать
опыта ни у кого не приходится.
   Арабы с детства познают секреты выживания в экстремальных условиях
среди голых песков, знойных ветров и песчаных бурь.
   Они знают цену воде и то, как ее расходовать в пустыне. Они не
позволяют жажде стать нестерпимой. Они предпочитают теплую воду холодной.
Чашка теплого напитка, можно слегка подсоленного, полезней бутылки
кокаколы со льдом. Выпивший ее человек начнет бурно потеть, поскольку для
согревания попавшего в желудок холодного напитка до температуры тела
организм затрачивает немало энергии.
   На жаре арабы стараются меньше есть.
   Они точно знают, что в пустыне погибают не от голода, а от жажды. Пища,
попавшая в желудок, вызывает желание пить, требует расходования скудных
запасов воды в организме на производство слюны и желудочного сока.
   Вещи, над которыми европеец не задумывается, становятся для него
причиной быстрого изнеможения в пустыне.
   Конечно, ни феллахи - оседлые крестьяне арабских равнин, ни бедуины -
кочующие скотоводы, не могут объяснить физиологических причин, диктующих
нормы поведения на жаре в песках. Они только следуют опыту веков, хранят
его, свято соблюдают то, что завещали отцы. И главное: их никогда не
оставляет стремление выжить. В самых трудных ситуациях они не теряют
надежды.
   Главный девиз пересекающих пустыню:
   "Идти и терпеть".
   "Аллах на стороне терпеливых", - учит Коран.
   Два саудовских офицера вывели группу "Флэш" на границу. Прощаясь,
махнули руками, благословляя. И группа двинулась вперед, ориентируясь по
звездам и компасу.
   Пустыня походила на волны застывшего после бури моря. Песок лежал
ровными цепями барханов. Диверсанты шли, то поднимаясь к плоским гребням
увалов, то спускаясь с них.
   Кэмпбел часто задерживался, чтобы свериться с навигационным прибором,
потом находил на карте нужную точку и вносил поправки в маршрут.
   Местность даже в темноте казалась однообразной. Языки песка, тянувшиеся
с севера, как останцы огромной песчаной страны, сменялись участками
каменистой крошки, хрустевшей под ногами. Изредка на пути попадались
заросли низкорослых колючих кустов, шипы которых цеплялись за одежду,
мешая двигаться.
   Безлюдную землю уродовали глубокие и мелкие, но во всех случаях
одинаково сухие русла умерших потоков. То, что в грунте их прогрызла вода,
не могло быть сомнений - обрывистые и извилистые берега, круглая галька на
дне, припорошенная песком- Но откуда здесь появлялась вода, способная на
такие подвиги, Кэмпбел не мог объяснить даже себе.
   За командиром шли сержанты Перкинс и Рейнер, крепкие рыжие парни. Они
несли самую опасную часть груза. Рюкзак Перкинса был забит блоками
пластиковой взрывчатки "синтекс-Н". Рейнера навьючили упаковками со
взрывателями: обычными нажимными, отзывающимися на радиоимпульс и
детонирующими от таймера. Выбирать, какими придется воспользоваться,
предстояло на месте.
   Весь остальной груз несли Смит, Харрис и сам Кэмпбел. Кроме того,
каждый тащил на себе личное оружие и боеприпасы к нему.
   В пустыне ход и законы жизни определяет жара. Когда солнце стоит в
зените, возникает впечатление, что время прекращает движение, и мир
застывает, не в силах противостоять зною, испепеляющему землю. Все вокруг
неподвижно, мертвенно, и только даль затягивает серая дымка. Это над
пустыней вздымаются тучи мелкой песчаной пыли.
   В дневные часы самый внимательный взгляд не способен заметить вокруг
каких-либо признаков жизни. Не оставляют следов тушканчики, не проползают
черепахи, не пролетают птицы. Правда, порой в глубинах серого неба чернеют
силуэты парящих орлов. Высоко над землей, где воздух прохладен и даже
холоден, стервятники в поисках падали пролетают десятки миль.
   У европейца, выросшего и постоянно живущего в условиях умеренного
климата, в жару появляется желание раздеться, снять с себя как можно
больше одежды. Это часто подводит новичков, оказавшихся в жарких странах.
   Человеку, который рискнет двинуться через пустыню обнаженным, природа
гарантирует быстрей и тихий конец. Ветерок, который обдувает тело,
помогает поту быстро испаряться с кожи и уносить с собой необходимые
организму соли натрия и калия. Их утрата вызывает внезапную потерю
сознания и смерть.
   Вода в пустыне - жизнь. Организм человека, к сожалению, беречь влагу не
приучен. Она щедро выводится из тканей в виде пота, мочи, слюны,
желудочного сока. Поэтому легко понять, что, даже если днем прятаться от
солнца, а идти по ночам, без воды человек может сделать от силы два пеших
перехода.
   Все тонкости жизни в пустыне Кэмпбел прекрасно знал. Он служил в
Саудовской Аравии и на собственном опыте познакомился с искусством
выживания в жестокой и агрессивной среде.
   Диверсанты останавливались на дневки задолго до восхода солнца, когда
поверхность песка еще не успевала сильно прогреться. Выбрав удобное место,
обеспечивавшее хороший обзор и не позволявшее кому-либо незамеченным
приблизиться к их стоянке, "сасовцы" начинали работу. Они отрывали пять
ям, похожих на могилы. Их глубину доводили до полутора метров. Уже на
глубине пятидесяти сантиметров песок оказывался не таким сухим, как на
поверхности, и не дышал жаром.
   Еще глубже температура грунта сохранялась постоянной и днем и ночью.
Опустившись в такое укрытие, можно было дышать и не чувствовать удушающего
гнета пустыни.
   Сказать, что ямы обеспечивали комфортную атмосферу отеля, снабженного
кондиционером, было бы ложью. Но то, что они предоставляли, нельзя было
сравнить и с муками, которые выпадали человеку, остававшемуся на
поверхности.
   Сверху "сасовцы" прикрывали ямы желтой парусиной, натянутой на колышки.
   К очередному месту стоянки они вышли в синеве лунной ночи. Принялись за
подготовку берлог. Сержант Перкинс, сорвав возле подошвы бархана несколько
веток колючего кустарника, замел следы, тянувшиеся к укрытиям. Каждому
бойцу Кэмпбел назначил свой сектор наблюдения и обстрела. И сразу, пока не
начало палить солнце, разрешил людям спать.
   Уснуть в жару бывает труднее, чем в относительной прохладе, но
усталость берет свое.
   Остался бодрствовать только караульный, который через два часа должен
был разбудить сменщика.
   Отдых на жаре не приносит особого облегчения. Просыпаясь, люди
чувствуют себя словно после болезни - слабость в ногах, тяжелая голова, но
это куда безопаснее для здоровья, нежели попытки двигаться по пескам под
палящим солнцем.
   С приближением сумерек группа "Флэш"
   двинулась дальше. Ей предстоял последний, решающий переход...


   * * *


   Ракетный крейсер "Орегон", входивший в состав американской группировки
кораблей в Персидском заливе, занял позицию для ракетного пуска. Получив
приказ, баллистики занялись расчетами. В компьютер они ввели координаты
целей и своего корабля, полученные с помощью навигационной спутниковой
системы. Скорректировали поправки и тут же ввели их в блоки наведения
ракет. Стартовики заканчивали последние проверки крылатых ракет BGM-109 С
"Томагавк".
   За полчаса до установленного срока командир боевой части доложил
капитану о готовности к боевому пуску.
   Волнение тех, кто был занят подготовкой к ракетной атаке, достигло
крайнего предела.
   Все - от командира крейсера до трюмного матроса - знали, что по
точности попаданий ракет в цели будет оценена их работа. Поскольку
результативность атаки контролируется из космоса, скрыть от глаз
бдительных спутников даже небольшой промах не имелось возможностей.
   Никто из моряков не желал бы получить для крейсера кличку "Мисс
"Орегон", поскольку в произношении и написании "мисс" одинаково для слов
"девушка" и "промах при выстреле".
   Таким образом, подобное словосочетание открывало массу возможностей для
злых языков мореманов с других кораблей, и унизительное прозвище могло
увязаться за "Орегоном" и тянуться за ним в кильватере на многие годы
вперед.
   Не меньше волновались в штабе объединенного командования операцией.
Группа "флэш", которая должна подавить РЛС "Глаз Аллаха", установленного
сигнала о проведенной операции не подавала.
   По мере того как уходили минуты, приближая время "Ч", назначенное для
запуска в действие всей военной машины, нервное напряжение высокого
командования достигло предела. Кое-кто в душе поругивал англичан, которые
срывали важное задание.
   Норман Шварцкопф, командовавший операцией, с каждой минутой становился
мрачнее и раздраженней. Ему казалось, что все часы спешат, а подчиненные
слишком медлят.
   Полковник Брюс Крейг, командир 22-го полка САС, кому непосредственно
подчинялся Кэмпбел, старался сохранять видимое спокойствие. Он знал - и
время течет не быстрее обычного, и его люди не медлят. Поставить бы любого
из генералов на место командира группы "Флэш"!
   Офицер разведки министерства обороны США - РУМО - полковник Джеремия
Уокер пытался успокоить командующего:
   - Сэр, еще есть время. Я уверен, майор Кэмпбел сделает свое дело.
   - Мне бы вашу уверенность, Джерри.
   Шварцкопф не скрыл раздражения и тут же отвернулся от полковника.
   Уокер мог бы сказать, что лично знаком с майором Кэмпбелом. Ему самому
пришлось быть офицером в "Команде шесть" - особой
разведывательно-диверсионной группе ВМС США и четыре месяца провести на
стажировке в Великобритании. Там на учебной базе 22-го полка САС он
приобретал опыт контртеррористической борьбы. Тренировал американских
стажеров капитан Кэмпбел. Уже тогда Уокер проникся уважением к этому
человеку, оценил по достоинству его фантастическую работоспособность,
умение в доли секунды оценивать изменения в обстановке и принимать верные
решения.
   Позже, как знал Уокер, и сам Кэмпбел побывал на стажировке в Штатах. Он
был прикомандирован к элитному подразделению "тюленей", которое
базировалось в Сан-Диего, штат Калифорния. Отзывы о майоре Кэмпбеле Уокер
слышал от коллег самые высокие.
   Однако Уокер промолчал. Он считал, что многословие в такой момент
станет походить на попытку оправдаться. А оправдываться полковник не
любил, да и, по правде сказать, не умел. Ему оставалось только верить в
Кэмпбела и его людей. И он верил.


                                   * * *


   К конечной точке маршрута группа "Флэш" вышла к полуночи. Командир
остановил людей и занялся уточнением их местоположения на карте.
   В момент, когда Кэмпбел начинал счисление координат, он своей
сосредоточенностью и отрешенностью походил на бедуина, обратившего взор к
Аллаху. Держа в руке приемник, Кэмпбел настраивал его на волны спутниковой
навигационной системы НАВСТАР, выбирал один из двух режимов работы,
позволявших делать вычисления с разной степенью точности, считывал
цифровые данные, наносил координаты на карту.
   В последний раз Кэмпбел определился, когда они находились всего в одном
километре от базы. Группа только что пересекла одиночное сухое русло -
вади - и выбралась на плоскую вершину песчаного холма. Прибор помог найти
точку их стояния с такой точностью, что укол иголки циркуля-измерителя
пришелся ровно на высоту, обозначенную на карте горизонталями.
   Время поджимало группу, но Кэмпбел не позволял спешить.
   Расположившись на вершине холма, диверсанты наблюдали за базой.
   - Свиньи! - Перкинс не мог сдержать возмущения. Вояка-профессионал, он
терпеть не мог разгильдяйства в людях, носящих форму.
   Его раздражали признаки отсутствия дисциплины в гарнизоне иракцев.
Ничто не показывало настороженности в охране этого важного объекта системы
ПВО. Из трех пулеметных точек, которые прикрывали подходы к радару с
юго-востока, была занята только одна. Да и ее трудно было признать готовой
к бою. Два солдата, находившихся у пулемета, прикрытого брезентовым
чехлом, не следили за местностью и лишь изредка появлялись из бункера.
   Кэм/вбел старался сохранять хладнокровие.
   Он хорошо понимал, что неудача группы не сорвет операции. Отправляя
диверсантов в пустыню, офицеры штаба не могли не продумать страховочных
мер- Слишком большая ставка делалась на ослепление "Глаза Аллаха", и
надеяться только на то, что это со стопроцентным успехом осуществит группа
"Флэш", было бы опрометчиво. В то же время Кэмпбел понимал, что вернуться
к своим, не выполнив приказа, означало навсегда потерять репутацию и
доверие. Причем важно было не просто произвести взрыв токоподающей линии,
а уложиться с ним в строгие временные рамки, которые обозначены штабом.
Эффект диверсионной операции достигался только тогда, когда она
обеспечивала ослепление "Глаза Аллаха" за десять минут до начала общих
действий войск.
   Человеку, далекому от военного дела, трудно представить, что такое
правильно органи-* зеванное взаимодействие сил, привлекаемых к участию в
боевой операции на огромных пространствах земли и моря.
   В штабах каждый этап предстоявших боевых действий войск укладывался в
точные временные рамки. В начале строго по расписанию по позициям иракской
армии наносила удары вертолетная авиация. В ее задачу входило подавление и
уничтожение главных пунктов системы ПВО - радаров, ракетных пусковых
позиций, аэродромов истребительной авиации. Пробив брешь в первой линии
обороны, можно было пускать в бой истребители-бомбардировщики и крылатые
ракеты, которые должны достичь и поразить тыловые объекты - штабы,
пусковые установки ракет "земляземля", тыловые базы снабжения армии.
   Судя по тому, что в зоне радара не было заметно никаких признаков
тревоги или повышенной боевой готовности, иракцы не были осведомлены о
приближавшемся часе начала операции "Буря в пустыне".
   Прямая линия, обозначавшая на карте трассу силового кабеля, тянулась от
РЛС строго на север к мощной полевой электростанции. Чтобы выйти к линии,
диверсантам предстояло преодолеть не более двух километров. На этом этапе
экономить силы уже было нельзя, и группа, рассредоточившись в боевой
порядок, ускоренным шагом двинулась к цели.
   В такие минуты у людей обостряется реакция, они начинают лучше слышать,
зорче становятся взгляды, бесшумней движения.
   Сержант Перкинс заметил араба первым.
   Он щелкнул переключателем рации два раза.
   В наушнике каждого члена группы прозвучали щелчки. Все мгновенно
замерли на местах, крепче сжимая оружие - противник был рядом.
   Понаблюдав за обнаруженным человеком, Перкинс понял - это
солдат-караульный, который не подозревает о близости диверсантов.
   Араб удобно сидел на песке и мурлыкал под нос заунывную песню.
   Пеюкинс скользнул в сторону караульного.
   Оказавшись за его спиной, размахнулся, рукояткой боевого ножа целясь в
голову.
   Резкий удар, и араб стал заваливаться вперед. Перкинс успел подхватить
падавшего за ворот и придержал его. Араб улегся на песок, согнувшись
крючком.
   Кэмпбел опустился на колени, рывком перевернул тело араба на спину.
Тонкий луч фонарика, который зажег сержант Рейнер, уперся в скуластое лицо
с ввалившимися щеками.
   - Сейчас очнется, - сказал Рейнер. И в самом деле араб шевельнулся.
Дрогнули веки, приоткрылись глаза.
   Рейнер прижал глушитель автомата к широкому выпуклому лбу.
   - Не надо, сэр...
   Араб произнес фразу по-английски, слабым, но очень ясным голосом.
   Кэмпбел опешил. Человек, который не видел нападавших, едва открыл
глаза, заметил склонившегося над ним человека в одеянии бедуина и тут же
обратился к нему на чужом для себя языке.
   - Кто ты? - Кэмпбел задал вопрос поанглийски.
   - Я Абу Кадыр. Солдат.
   - Почему говоришь по-английски?
   - Потому что вы англичане.
   Это походило на чудо, в которое трудно поверить.
   Абу Кадыр и сам в тот момент не сумел бы объяснить, как это произошло.
Только позже он догадался, что, выплывая из забытья, услыхал слова
Рейнера: "Сейчас очнется", и, не отдавая себе в том отчета, заговорил
по-английски.
   Сделать это для Абу Кадыра труда не составило. С мальчишеских лет он
торговал сувенирами Востока в родном городе Басре. Туристам в те времена
нравилось посещать Ирак - страну волшебных сказок. Европейцы и американцы
с детства слыхали имена Синбадаморехода, маленького багдадского вора,
знали о дэвах и джиннах, а потому охотно приобретали мелочи, которые потом
напоминали им о путешествиях. И никто никогда не сожалел о потерянных
деньгах.
   Воспоминания о Басре, которые навевали сувениры, того стоили. Город из
сказки - шумный, гудевший гортанными выкриками торговцев, приглашавших
прохожих в свои лавки, гремевший мотивами своеобразной арабской музыки,
был насквозь пропитан запахами жареного мяса, специй и мускуса. Вдоль
берега священного Тигра по набережной тянулись шашлычни. Курились
ароматными дымками жаровни, шкварчало, подрумянивалось на огне свежее
мясо. Зазывалы весело махали руками, улыбались людям, покрикивали: "Ай,
хорошо! Ах, какой мед! Кто у нас не едал, тот в Басре не побывал!"
   Шумели базары, блестели золотом, начищенной бронзой кувшинов, блюд и
безделушек ряды ювелиров и медников.
   Ах, какая хорошая тогда была жизнь! Подернутая дымкой романтических
воспоминаний, она, выглядела еще прекрасней, чем была на самом деле.
   Абу Кадыр был парнишкой смышленым и сметливым. Слова чужих языков так и
липли к нему. В пятнадцать лет он мог объясняться с англичанами,
французами, немцами. Самое невероятное - он стал прекрасным физиономистом
и, заметив на улице европейцев, при всей их внешней неразличимости, легко
угадывал, кто перед ним - немцы, англичане или французы. Выделить из толпы
туристов американцев вообще не составляло труда.
   Определив, кто есть кто, Абу Кадыр бросался в атаку. Обычно первой
мишенью он выбирал самую толстую женщину. Толстые, они добрее и
покладистей тощих. Да и кошельки у них потуже - попробуй нагуляй живот,
если денег мало. Сорвать с такой дамы пару динаров обычно не стоило
больших трудов.
   С приходом к власти Саддама Хусейна в стране все сильнее и сильнее
закручивались гайки. Сперва дурацкая ирано-иракская война, которая сильно
подорвала туристический бизнес. Какой европеец поедет в страну, где гремят
пушки? Поток любителей Востока, стремившихся в сказочный Багдад и
загадочную Басру, иссяк.
   Торговля приходила в упадок. Люди беднели.
   Пришло время, и Абу Кадыра забрили в армию. У человека вольного казарма
и военные порядки - муштра, окрики командиров, отрывистые команды,
необходимость нести караулы даже ночью, когда нормальные люди спят, -
вызывали внутренний протест, хотя его Абу Кадыр боялся обнаружить. С
непокорными в армии поступали круто.
   Затем внезапное вторжение в Кувейт, которое потрясло Абу Кадыра. Он был
далек от политики, но сразу понял - такого безрассудства Саддаму Хусейну
на Западе не простят.
   Служба в подразделении охраны РЛС "Глаз Аллаха" не была особенно
трудной, но даже она вызывала у Абу Кадыра отвращение. Он считал, что
каждый человек должен жить как ему нравится - один выращивать фрукты и
овощи, другой - торговать, третий, если это ему по душе, пусть служит в
солдатах. Почему же его принуждают делать дело, которое так претит? Стали
возникать мысли о дезертирстве. Проще всего было бы бежать в Кувейт, но он
теперь завоеван. Оставалась Саудовская Аравия. Однако до ее границы
пришлось бы пробиваться через мертвые пески. Как это сделать, Абу Кадыр не
знал.
   И вот вдруг на него в темноте, как джинны в ночи, обрушились англичане.
Может, в этом его собственная удача? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы
понять, почему они появились здесь и что собираются делать.
   Не дергаясь - ствол автомата все еще упирался в лоб, - Абу Кадыр сказал:
   - Сэр, вам нужна помощь? Я помогу.
   Кэмпбел в достаточной мере знал арабов и сразу понял - их пленный не
фанатик, которому нельзя доверять. И в лучших традициях восточного базара
спросил:
   - Что ты попросишь взамен?
   - Заберите меня с собой. - Абу Кадыр не собирался скрывать своих
желаний. - Я уйду с вами, сэр.
   - Хорошо. Ты знаешь, где проходит электролиния на радар?
   - Да, сэр. Я патрулирую эту трассу.
   - Много здесь еще патрулей?
   - Есть еще два солдата. Мои сменщики.
   Но они сейчас спят.
   - Покажи нам, где проходит кабель. И учти...
   - Сэр, не надо меня пугать. Я все покажу.
   Только вы...
   Кэмпбел понял, о чем собирался просить араб. Подал ему руку.
   - Вставай. Мы берем тебя с собой.
   Абу Кадыр осторожно, чтобы проверить насколько англичанину известен
арабский, поблагодарил:
   - Шукран, сайиди. Спасибо, господин.
   Англичанин внимания на его слова не обратил.
   - Показывай.
   Абу Кадыр подвел диверсантов к бетонному столбику.
   - Это здесь, сэр.
   На то, чтобы откопать кабель, ушло полчаса. Еще двадцать минут
потребовалось на укладку заряда. Когда все было готово, Кэмпбел увел
группу за барханы.
   Он сидел на песке, по-турецки подогнув под себя ноги, и смотрел на
часы. Кэмпбел считал особым шиком выдать импульс взрывателям точно в то
время, которое предписывало задание.
   В двух шагах от командира устроился Перкинс. Он уже включил рацию,
настроился на нужную волну и ждал момента, когда будет можно послать в
эфир срочное сообщение.
   В стороне, прикрывая подход к группе с юга, расположились Рейнер и Смит.
   Неподалеку от них, растянувшись на песке, лежал Абу Кадыр. Его таким
образом уложил Харрис. Англичане уже проверили готовность араба
сотрудничать, но на заключительном этапе за ним все же стоило приглядеть.
   - Внимание! - Кэмпбел произнес это слово спокойным тоном, но все
напряглись; наступал решающий момент операции. - Удар!
   За грядой барханов полыхнуло живое желтое пламя. Оно дрожащей вспышкой
высветило волнистую линию горизонта, разорвав в этом месте темную
слитность земли и неба.
   С небольшим опозданием до слуха диверсантов докатился глухой
раскатистый звук взрыва.
   - Уходим!
   Кэмпбел встал. За ним поднялись остальные. Никто не произнес ни слова.
Все понимали: они сделали свое дело. И теперь на плечи каждого тяжелым
грузом легла усталость, накопившаяся за дни, проведенные в пустыне.
   "Сасовцы" знали цену совершенному ими, но не знали, предстоит ли за
него платить дополнительно.
   Как было условлено заранее, группа "Флэш" ушла с места диверсии на юг и
в двух километрах от объекта расположилась до утра в ожидании вертолета.
Кэмпбелу предстояло визуально проконтролировать результаты работы авиации
по станции "Глаз Аллаха".
   Преследования Кэмпбел не боялся. Если бы вся операция свелась к подрыву
силового кабеля, за диверсантами наверняка выслали погоню, и уйти далеко
никому не удалось бы.
   Но пока в гарнизоне радара старались понять, что произошло, над
пустыней появились штурмовые вертолеты. Ракетные стрелы обрушились на
ослепленный "Глаз Аллаха", круша постройки, сметая антенны, сжигая
автостоянки и казармы. В таких условиях никто не подумал о возможности
спланированной диверсии. Да и уцелевшему начальству РЛС потери и
разрушения выгоднее всего было отнести на счет внезапного налета авиации.
Признать, что имело место проникновение подрывников в охраняемую зону -
значило лишний раз расписаться в своей неспособности организовать охрану и
оборону объекта.
   Диверсанты сноровисто и быстро приготовили ямы для отдыха и
замаскировали их. Кэмпбел позволил людям отдыхать. Сам он улегся на песок,
подсунул под голову вещевой мешок, вытянулся и только теперь понял,
насколько устал. Ныла спина, побаливал голеностоп левой ноги. И он
подумал, что возраст и невзгоды службы, которые пришлось претерпеть, берут
свое, и нет сил отодвинуть старение. А может быть, так проявляло себя
психологическое напряжение ночной операции?
   Как бы то ни было, умение отключаться от обстановки помогло и в этот
раз.
   Кэмпбел расслабил мышцы. Он начинал делать это с пальцев ног, строго
контролируя свое состояние и добиваясь, чтобы нигде не оставалось ни
малейшего напряжения. Когда дошел до пальцев рук, сон сморил его и
выключил из действительности.
   Пробуждение наступило внезапно. Сработал сложный механизм слуха.
Оказывается, как бы крепко ни спал человек, даже небольшой звук, появления
которого он ожидает или которого опасается, мгновенно заставляет
проснуться.
   - Командир!
   Голос со стороны прозвучал негромко, словно прошелестел, но Кэмпбел его
воспринял мгновенно. Он открыл глаза и первым делом бросил взгляд на часы.
Они показывали полдень. Значит, он проспал почти пять часов.
   Яму наполняла удушающая жара. Кэмпбел чувствовал, что тело его плавало
в липком поту, и только сон на некоторое время избавил его от неприятных
ощущений.
   - Командир!
   Кэмпбел узнал голос Харриса, отважного "спеца", который никогда не
выходил из себя, был покладист и в то же время упрям до крайности.
   - Да, Харрис.
   - Сэр, справа от вас...
   Харрис говорил кратко, не повышая голоса.
   Кэмпбел приподнялся на локте и выглянул из-под тента.
   Метрах в ста от их расположения двигался небольшой караван. Три
верблюда шагали по песку один за другим. Они покачивали головами на
длинных шеях, словно старались поднырнуть под дрожащий занавес марева.
   - Стенд бай! - Кэмпбел подал команду, не повышая голоса. - По местам!
   Он знал, его слышат.
   - Сэр, нас заметили.
   В голосе Харриса звучала тревога.
   - Снять презервативы!
   Команда, которую подал Кэмпбел, показалась бы кому-то издевательской,
но "сасовцы"
   приняли ее как должное.
   Шагая по пескам, вдыхая на каждом шагу мелкую едучую пыль пустыни,
валяясь в ямах, отрытых в сыпучем грунте, диверсанты думали не столько о
себе, сколько о своем оружии.
   Поэтому, едва американский пост на границе Саудии скрылся из глаз, все
члены группы "Флэш" натянули на стволы автоматов тонкие резиновые чехлы,
хотя первичное назначение их было совсем другим. Такое можно было
проделать и в лагере, но становиться объектами насмешек для янки англичане
не собирались.
   - Да, сэр! - доложил Харрис. - Все готовы.
   Бой диверсантов с группой Азиза Омара был коротким. Англичане не ждали,
когда противник откроет огонь, и нанесли удар первыми.
   Трудно было понять, почему, но иракцы тут же отступили, ушли за
барханы...
   Операция прошла удачно, и после завершения боевых действий Кэмпбел
вернулся на родину, размышляя, как строить жизнь дальше. Возникли мысли и
о необходимости обзавестись собственной семьей.
   В школе Рой увлекался филателией. Его очаровали красочные озубцованные
картинки с названиями экзотических стран: Тибет, Непал, Макао, Сиам,
Борнео. Марки Британской империи казались Рою самыми неинтересными -
однообразная череда королевских лиц в профиль, анфас и в три четверти
оборота. И никаких указаний на страну принадлежности. Зато он с интересом
рассматривал рисунки диковинных животных на марках заморских стран.
Верблюдов и жирафов на знаках Мозамбика, слонов на красочных композициях
Лаоса, скачущих всадников на синих прямоугольниках с монгольскими
письменами.
   Отец быстро заметил увлечение Роя. Старого солдата расстроило это
занятие сына. Оно выглядело слишком цивильным и миролюбивым и больше
подходило торговцам и учителям, чем человеку, который должен посвятить
себя военному делу.
   Тогда он и объяснил сыну, что настоящего воина достойны только два
увлечения - оружие и секс. Чтобы сделать урок предметным, отец увез Роя на
стрельбище, сумев сразу же покорить его возможностью стрелять.
   С сексом Рой разбирался сам, хотя не столь решительно, как со
стрельбой. В школе он увлекся одноклассницей Кэтрин Таллер. Девочка не
считалась первой красавицей класса, но в чувствах рейтинги не играют
никакой роли.
   Любовь вспыхнула внезапно. При виде Кэтрин Рой, как говорили в таких
случаях его сверстники, "млел и таял". Возвращаясь домой из школы, он
делал большой крюк, чтобы пройти по улице мимо дома, в котором жила
Кэтрин. Однако объясниться девочке в чувствах Рою не позволяла странная
робость. Он не боялся выходить на кулачки один против двух, но здесь
требовалась смелость иного рода. Еето ему и не хватало.
   Все же девушка у Роя появилась. Ей оказалась Ребекка Штеккер, дочь
состоятельного владельца нескольких аптек. Черноокая красавица не строила
парню глазок, не кокетничала с ним. Ребекка просто подошла к Рою на одной
из перемен и, глядя на него честным открытым взором, попросила научить ее
стрелять.
   Рой впервые взглянул на Ребекку с интересом.
   Он оценил ее обращение как признание его стрелкового мастерства,
которым он уже славился в школе, и это ему страшно польстило.
   Потом они два раза вместе побывали в тире, где Ребекка показала сносное
умение целиться и поражать мишени. Рою это понравилось. Затем Ребекка
пригласила Роя в загородное семейное имение. "Там есть старинное ружье", -
сказала она заговорщицким тоном.
   Подобному соблазну юный стрелок противостоять был не в состоянии. Это
то же самое, как если бы предложить филателисту прийти куда-то и
посмотреть "Голубой Маврикий" - знаменитую марку, сводящую с ума
коллекционеров и стоящую уйму денег.
   Они ехали за город на машине, принадлежавшей Ребекке. Ее вел Рой, а
девушка сидела рядом. С наивностью деревенской простушки она то и дело
задавала ему странные вопросы:
   - Мне говорят, что у меня некрасивые колени. Как ты думаешь, это верно?
   Ребекка приподняла юбочку повыше, открыв полные белые ноги.
   - Да нет, ты что! - Рой отвечал спокойно, не подозревая никакого
подвоха.
   - А так?
   Ребекка сдвинула подол чуть повыше.
   Рой еще не завелся, но неведомый ему стартер запуска определенных
чувств уже начал работу.
   Только значительно позже Рой понял, что завести мужика нетрудно:
достаточно ему пощекотать мошонку. Но тогда он попросту не понимал, что
происходит, и ко всему относился без задних мыслей.
   Погода в тот день стояла чудесная. Чистое голубое небо, свежий воздух,
не очень жаркое, но очень доброе солнце. Все располагало к покою и неге.
   На велосипедах Рой и Ребекка уехали на реку. НаЧэагажник Рою юная
хозяйка поставила плетенную из ивовых прутьев корзину с провизией. Они
выбрали прекрасное место на берегу, где можно было и загорать и купаться.
   Ребекка оказалась аккуратисткой. Она постелила на траву клетчатый
шотландский плед.
   На него бросила белую льняную салфетку. И уже затем выложила снедь -
вареные яйца, белые булочки, поставила баночку сардин, большой термос.
   Потом они сбегали к реке и умылись: для купанья вода показалась еще
слишком холодной. Вернулись к столу и принялись за еду.
   Они сидели рядом, но у Роя даже мысли не возникало, что можно каким-то
образом проявить интерес к Ребекке. Они были школьными товарищами, то есть
существами почти однополыми. И если Рой из этого ряда исключал Кэтрин, то
Ребекка под его определение подпадала на все сто процентов.
   Увы, сама Ребекка была совсем иного мнения о возможностях их отношений.
   Неожиданно она отставила чашечку, из которой пила кофе, и легла,
положив голову на колени Роя. Тот опустил взгляд и увидел ее глаза -
темные с широко распахнутыми зрачками, в которых отражались голубое небо и
он сам.
   Ребекка взяла Роя за руку, потянула и провела его ладонь себе под
блузку. Под ней ничего не оказалось. Впрочем, не так. Под легкой тканью
находилось тело - нежное, теплое, возбуждающее.
   Ребекка подтолкнула руку Роя, и та коснулась ее груди - небольшой,
упругой, формой походившей на плюшку, какие продают в кондитерской на
Регент-стрит.
   Есть вещи, которые не проходят без последствий.
   Встань под душ - ты намокнешь, даже если тебе охота остаться сухим.
   Сунь палец в пламя зажигалки - оно обожжет, хотя этого тебе совсем не
хочется.
   Прикосновение к женскому телу, даже если оно случайное, пробуждает
сокровенные мужские начала, есть ли на то его воля или ее не имеется.
   Именно это начало мгновенно дало Рою знать о себе. Нечто сладко-медовое
заполнило ртутной тяжестью низ его живота, вспухло упругостью плоти.
   Щека Ребекки, лежавшая на его ногах, тут же ощутила происшедшие
перемены.
   - Какой ты!
   Она произнесла это напряженным голосом и тяжело вздохнула. Сама
быстрыми пальцами расстегнула блузку. Потом обеими руками охватила голову
Роя, пригнула к себе и коснулась его губ своими.
   Рой поцеловал ее с детской неопытностью:
   напряженно, как целуют распятие или руку священника.
   Ребекка, наоборот, присосалась к нему полуоткрытыми губами, потом
раздвинула его зубы и втолкнула свой язык в его рот.
   Ощущение было столь острым и сладким, что Рой чуть не задохнулся от
возбуждения.
   Потом было все...
   Мир опрокинулся, перевернулся, утонул в теплой сладкой воде
удовлетворенных желаний. Так было раз, было два...
   Радость ума в познании, триумф - в открытиях.
   Радость тела в здоровье, восторг - в обладании.
   Тело и ум всегда в борении, они всегда двоятся, не в силах достигнуть
гармонии.
   С того дня все переменилось в жизни Роя.
   Он продолжал любить Кэтрин, как и прежде. Он не мог ее не любить -
молодые чувства не стираются враз, как письмена на школьной доске...
   Уволившись со службы, Кэмпбел избавился от обязанности тянуть военную
телегу, находясь в общей упряжке, по команде штатного погонялы. Теперь его
опыт, его знания и не до конца растраченную физическую силу использовали
по разовым заявкам наниматели, которым требовалась точность в специальных
делах и высокая конфиденциальность. Это приносило неплохой доход при риске
ничуть не высшем, нежели он был в годы военной службы.
   Широкий круг знакомств в кругах, связанных с проведением специальных
операций, обеспечивал Кэмпбелу постоянное поступление выгодных
предложений. Ко всему, у него обнаружился некоторый литературный талант.
   Он написал для журнала "Soldier of Fortune" - "Солдат удачи" -
несколько статей о планировании и проведении диверсионных операций в
пустыне, о методике подготовки бойцов рукопашного боя. Статьи вызвали
интерес у специалистов по обе стороны океана, что опять способствовало
повышению спроса на услуги Кэмпбела.
   Именно с последней статьей и был связан звонок полковника Питера
Макквина.
   Кэмпбел и полковник были давно и хорошо знакомы. Первая их встреча
произошла во время боев на Мальвинах. Им вместе довелось лежать на
промерзлой земле под минометным обстрелом, под который "сасовцы" попали
сразу, едва подразделение высадилось неподалеку от Сан-Карлоса. Такие
мгновения открывают людей, надолго сближают их либо навсегда отталкивают
друг от друга.
   Война сблизила Кэмпбела и Макквина.
   Оставаясь начальником по-британски холодным и надменным, полковник
искренне уважал Кэмпбела, доверял ему и часто обращался с выгодными
предложениями. Тем более делать это было нетрудно. В последние годы
Макквин обтяпывал деликатные делишки в интересах одной из британских
спецслужб, которая сама не желала лишний раз светиться.
   Кэмпбел и Макквин, два джентльмена, одетых строго, но неброско,
встретились и провели переговоры в зале прилета лондонского аэропорта
Хитроу. Они обменялись рукопожатием, произнесли ритуальные слова, принятые
при встречах старых товарищей, и только потом полковник изложил суть дела.
   Он предложил Кэмпбелу поработать инструктором в центре специальной
подготовки диверсантов в некой европейской стране.
   - Можно точнее? - поинтересовался Кэмпбел. - Где именно?
   Макквин засмеялся.
   - Думал, ты спросишь не "где", а "сколько".
   - Сэр! - Кэмпбел ответил таким же смехом. - Вопрос "сколько" зависит от
ответа на вопрос "где".
   - Снимаю шляпу, Рой. Сам я всегда начинал с вопроса "сколько". Учусь,
учусь.
   - Итак, где?
   - Это Босния.
   - Там две стороны, сэр. На какой из них?
   - На зеленой.
   - Проклятие! Майор Кэмпбел встает под знамена пророка! Сэр, это
серьезно задевает мои слабые христианские чувства.
   - Никто тебя не просит делать обрезание.
   - Уже легче. Теперь вопрос "сколько"?..
   В тот же день Кэмпбел подписал контракт сроком на два месяца. Из него
он узнал, что база, на которой ему предстояло работать, принадлежала
боснийскому мусульманскому правительству и носила название "Зелена
песница" - "Зеленый кулак".
   Договорившись о следующей встрече, Кэмпбел направился к выходу из
аэровокзала и лицом к лицу столкнулся с красивой, прекрасно одетой
женщиной. Она шла ему навстречу с небольшим чемоданчиком из крокодильей
кожи в руках.
   Кэмпбел замер растерянно.
   - Простите, неужели это вы, Кэтрин?!
   - Мой Бог, это вы, Рой?
   - Да, мадам, это я.
   - Какими путями? Может, отойдем, присядем? У тебя есть время?
   - Вечность, - сказал он и едва удержался, чтобы не взглянуть на часы.
   Итак, он встретил Кэтрин Таллер, которую знал со школьных времен. Знал,
был в нее влюблен первой юношеской любовью, но, как часто случается, без
взаимности. Они дружили, считались хорошими приятелями, но это не помешало
Кэтрин выйти замуж не за Роя, а за адвоката Джоуи Картера, богатого
пижона, загребавшего деньгу ведением наследственных тяжб.
   Они отошли к стеклянной стене, опустились в мягкие, приятно прохладные
кресла.
   Кэтрин села, заложив ногу за ногу, откинула волосы назад и обернулась к
нему.
   - Я сильно постарела?
   Кэмпбел знал, что на подобные вопросы женщине нельзя отвечать
откровенно. Но в этот раз он был предельно искренен:
   - Ты?! Ты в полном порядке. Больше того...
   Он запнулся. Но Кэтрин уже поняла, что он не договорил чего-то.
Подобных умолчаний уважающая себя женщина (а любая женшина если не уважает
себя, то просто сильно любит) мужчине позволить не может.
   - Так что "больше того"? Ты боишься сказать правду?
   - Нет, почему. Просто подумал, тебе это может показаться не очень
приятным.
   - Все равно, говори.
   - Хорошо, только без обиды. Я хотел сказать, что теперь ты выглядишь
чертовски сексуально. Если раньше была девочкой с этикетки конфетной
коробки, то теперь и коробка с рисунком, и сама конфетка - это все ты одна.
   Кэтрин весело засмеялась, положила руку на его запястье.
   - Ты чудо. Рой. Какую женщину можно обидеть таким признанием?
   Он смущенно молчал, с восхищением разглядывая ее.
   - Ты прилетел или улетаешь?
   - Прилетел.
   - Я тоже.
   - Тогда едем в город?
   Он подхватил ее саквояж и двинулся к выходу. Кэтрин шла рядом,
стройная, гибкая. Она дробно пристукивала каблучками.
   - Джоуи умер, - сказала Кэтрин. - Ты знал?
   - Нет, конечно. Я слишком долго отсутствовал. Ты завтракала?
   - Только в Париже.
   - Тогда в ресторан. Куда-нибудь подороже.
   - Ты очень богат? - Кэтрин спросила с усмешкой.
   - Да, конечно. - Кэмпбел отвечал весело. - Я богат. Я встретил тебя, и
мне хочется выглядеть миллиардером.
   Он ощущал небывалый подъем. Судьба явно сдавала ему выигрышные карты.
   Через час они уже были в ресторане. Здесь стояла умиротворенная тишина.
Неслышные официанты разносили подносы, подходили к столикам, вежливо
склонялись перед гостями, негромко беседовали с ними, как с дорогими,
долгожданными друзьями. Сервис здесь поддерживался на самом высоком уровне.
   Толстые кошельки позволяли публике держаться независимо, даже развязно.
Толстощекий американец в большом подпитии откинулся на спинку кресла и
вытянул вперед короткие ноги с жирными ляжками. Он курил сигару и таращил
глаза на женщин, сидевших за другими столами.
   - Садись сюда. - Кэмпбел указал на место, которое выбрал. - Не хочу,
чтобы этот тип разглядывал тебя.
   Кэтрин бросила быстрый взгляд в сторону американца и брезгливо скривила
губы.
   - Типичный наглый янки. Мешок денег в мужских брюках...
   Они устроились в тихом уютном уголке у окна. Кэмпбел взял обеденную
карту в роскошном переплете с золотым тиснением, протянул ей.
   Подошел официант. Точными движениями фокусника стал поправлять тарелки,
разложил приборы, расставил бокалы.
   - Выпьем? - предложил Кэмпбел.
   Кэтрин тряхнула головой, и волосы ее мотнулись, как бунчук паши перед
атакой турецкой конницы. Кэмпбел улыбнулся сравнению, невольно пришедшему
на ум.
   - Только легкое вино, - сказала она. - И только ради нашей встречи.
Обычно днем я не пью.
   Потом Кэмпбел смотрел, как она маленькими глотками тянет золотистую
жидкость из хрустального бокала.
   - Что это? - спросила Кэтрин. - Удивительно чистый и свежий вкус.
   - Это токайское. Настоящее, из Унгарии.
   Вино королей. Солнце в прозрачной упаковке.
   Она мягко взяла его левую руку и повернула ладонью вверх. Чистую кожу,
протянувшись поперек линий жизни, судьбы и ума, пересекал грубый глубокий
рубец.
   - Что это? - Она повернула его ладонь к свету.
   - Пустяк. Есть такая трава. Острая, словно кинжал. Вот и...
   Он виновато улыбнулся.
   - Где растет такая злая трава? - Кэтрин мягко провела по шраму пальцем.
- Больно?
   - Нет, не больно. А трава такая растет далеко. В Южной Америке.
   В мелочах Кэмпбел старался быть правдивым. Да, действительно, в
джунглях тропиков есть немало злых трав со стеблями острыми, как клинки.
Но с травами Кэмпбел никогда не сражался. Шрам остался после встречи с
человеком в болотистой сельве.
   Кэмпбел, возвращаясь из разведки, увидел партизана сразу, но близость
расстояния не позволила приготовиться к обороне.
   Худой, с выпиравшими из-под кожи ребрами, тонконогий, привыкший к
голоду человек стоял за кустом, раздвинув ноги, согнувшись в пояснице, как
если бы собирался прыгнуть в воду. В кулаке, который покачивался из
стороны в сторону словно голова змеи, он сжимал нож со сверкавшим лезвием.
   Кэмпбел сделал выпад, пытаясь перехватить руку противника. Прием
удался, но нож все же прошелся по ладони, рассек тело. Зажав руку туземца,
Кэмпбел рывком опрокинул его в траву и застрелил, прижимая автомат к груди.
   Маленький хилый человек так и умер, не издав ни звука.
   Рана долго не заживала. Она гноилась, мокла. "Это тропики", - пояснил
врач.
   Осторожно убрав руку, Кэмбел потянулся к бокалу. Чтобы увести разговор
от щекотливой темы о ранах, задал вопрос:
   - Чем ты занимаешься, дорогая?
   - Милый, - Кэтрин засмеялась, - ты удивительный! С каких пор женщин
спрашивают о таком?
   - А что? Это неприлично?
   - Ничего, отвечу. Сейчас я занимаюсь тем, что пытаюсь обратить на себя
внимание интересного мужчины.
   - Если ты обо мне, я его уже обратил.
   Только не знаю, с какого конца подступиться к планомерной осаде.
   - Значит, то, чем ты занимаешься, называется "обратил внимание"?
   Кэмпбел ощутил прилив упрямства.
   - Между прочим, я спросил о другом. Хотел узнать: чем ты занимаешься.
Но не здесь, не сейчас. Вообще.
   - Ах, вот ты о чем. Пожалуйста. У меня ателье. Мои моды известны.
Может, ты слыхал о платьях мадам Картер? Так то моя фирма. На
Карнейби-стрит.
   - О-ля-ля!
   - Но и это не все. Я лидер партии "зеленых". Ты слыхал о таких?
   - Слыхал, но имею больше представлений, кто такие "красные" и
"голубые". Черт знает, как пали нравы! Как ты...
   Он не мог подобрать подходящее слово, а то, что пришло на ум первым, не
захотел произносить. Но Кэтрин угадала именно то, самое первое.
   - Как я докатилась до такого? Верно?
   - Я не хотел грубить. Учти, так ты сама сформулировала.
   - И все же, признайся, именно это слово ты собирался произнести?
   Кэмпбел смущенно улыбнулся.
   - Если говорить правду...
   - Тебе она легко не дается?
   - Почему же. Как ты до этого докатилась?
   - Наконец-то, - сказала она со смехом. - Так вот, дорогой, катятся
обычно под гору. А я поднялась к вершинам мудрости. Я поняла, что дальше
жить так, как живем мы, просто нельзя. Губить природу - значит, уничтожать
жизнь...
   - Прости. - Кэмпбел выглядел растерянно. - "Зеленые" - это природа? А я
черт-те что подумал!
   Она засмеялась.
   - Прости, - снова попросил он.
   - Нет. Я тебя накажу. Ты сегодня должен пойти со мной на прием.
Собираются законодатели мод. У меня приглашение на два лица...
   - Нет, Кэт, не пойду. Для меня рауты - гвоздь в ботинке.
   - И все-таки пойдем. Ты в моем представлении мужчина, который не
бросает друзей.
   Верно?
   - В беде да. Но в радости во мне мало нуждаются. И потом, дорогая, я
думал, ты крупная шантажистка, а ты оказалась маленькой льстицей. - Он
помолчал, чтобы усилить эффект своих слов. - Тем не менее мне приятно
слышать, что я не бросаю друзей.
   - Ты прелесть. - Кэтрин поцеловала его в щеку. - Часто бывал на приемах?
   - Очень.
   Кэмпбел не лукавил. Он готовил агентов личной охраны шейха Мохаммеда
Фахда, и по нужде ему пришлось полгода толкаться на светских тусовках.
   - Премьер-министры, послы, - Кэтрин иронизировала.
   - Послы? - Кэмпбел поморщился. - Вот уж кого не терплю - это
дипломатов. Короли приятней.
   - Почему ты не любишь послов? - Она снова не скрыла иронии: Кэмпбел на
завсегдатая правительственных приемов походил очень мало.
   - Потому, что не верю людям, которые не служили в армии. Вот и все.
   - Рой, ты увел меня в сторону. И я поддалась, как дурочка. Ты всегда
уходишь от прямого ответа?
   - От какого?
   - Я пригласила тебя пойти со мной. И не хочу видеть увертки. Основание
может быть одно - тебя ждет другая женщина.
   - Нет, - сказал он твердо. - Меня не ждут.
   - Тогда ты идешь. Это решено.
   - Не торопись. Может, я и пойду, но при условии, что ты меня не будешь
называть Роем.
   Для всех я в данный момент Гарри Смит.
   Кэтрин с удивлением взглянула на него.
   - Ты шпион?
   - Нет.
   - Тогда зачем тебе другое имя? Чем ты занят, Рой?
   Уходить от правды, которая определила их сегодняшние отношения, Кэмпбел
не захотел.
   - Тебе мои занятия вряд ли понравятся.
   - Рой, свое дело выбирают не для того, чтобы оно нравилось другим.
   - Так вот, мое дело - война. Если грубо - я солдат. Дикий гусь.
Наемник. Солдат удачи.
   Как тебе будет удобней. И в данный момент выступаю как Гарри Смит.
Чтобы не пятнать позором знамена Британии.
   Кэмпбел говорил с ожесточением, словно бичевал себя, и это даже
доставляло ему удовольствие. Он видел - каждое его слово задевает Кэтрин,
но смягчать выражений не собирался.
   - Между прочим, - она выждала, когда он выговорится, - иного от тебя не
ожидала.
   Ты всегда делал глупости.
   Кэмпбел неестественно громко засмеялся.
   - Значит, ты убиваешь за деньги? - Кэтрин смотрела на него пристально.
   - Наоборот, - ответил он. - Это я позволяю убивать себя за плату.
   Кэтрин молчала. И тогда он заговорил снова:
   - Милая, мы живем в мире условностей.
   Почему военные, те, кто носит форму и готов в любой момент стрелять и
убивать по приказу правительства, окружены вниманием и уважением своего
общества? А на тех, кто воюет по разовому договору, оно же смотрит с
презрением?
   - Видимо, потому, милый, что при всей грязности политики государства
берегут свои армии для обороны. Самое гадкое они проворачивают руками
наемников. Вашими руками.
   И тут Кэмпбел взорвался:
   - Прости, Кэт, но давай честно. Разве твои успехи в модном бизнесе не
зависят от банковских индексов? Между тем все эти индексы связаны с
делами, которые я проворачиваю за кулисами, куда вы стараетесь не глядеть
- вам, видите ли, стыдно за меня, за нас.
   Пойми, мы повязаны одной веревкой. -Бизнес и твой Амой - единое целое.
Вот только риск разный.
   - Ты случайно не коммунист?
   - Никогда им не мог бы стать.
   - Почему? С такими-то взглядами.
   - Потому что не верю в демократию и всеобщее равенство. В нашей жизни
все слишком зыбко и призрачно, чтобы где-то были достигнуты идеалы
социальной справедливости. Нам суждено жить в зоне зла. И выхода из нее
нет...
   - Опять же почему?
   - Демократическая фразеология иссякает там, где человек, обладающий
большими, чем у других, демократическими правами, убирает со своей дороги
тех, которые верят в равенство и считают, будто права всем даны в равной
мере.
   - Как же это совместить с тем, что наша армия воюет за демократию?
   Кэмпбел чуть не подскочил с места.
   - Кто это сказал?! Я воюю только за деньги.
   Она расхохоталась звонко, искренне.
   - Рой, у тебя толстые кости черепа. Они не оставляют места для мыслей.
   Кэмпбел засмеялся вместе с ней.
   - Ты прекрасна! Меня еще никто так не отчитывал. Никто и никогда. Что
это за образ с толстыми костями?
   - Это не образ, а факт. Естественный отбор среди военных создал особого
человека - "хомо милитари". Разве не слыхал, как одному полковнику с
верхних этажей на голову рухнул цветочный горшок? Трах! - и разлетелся.
   Вояка снял фуражку, стряхнул с нее землю и сказал: " А если бы тут шел
обычный клерк?"
   Кэмпбел даже не улыбнулся: он не терпел анекдотов о военных. Их
сочиняли ублюдки, которые вспоминают об армии, когда их жирные задницы
начинает прижигать огонь конфликтов. Сколько таких слезливых и дрожащих
ему самому пришлось вызволять из стран, охваченных мятежами и войнами. Кто
подсчитает?
   Кэтрин сразу поняла, почему шутка, неизменно вызывавшая смех в любом
обществе интеллектуалов, была так холодно встречена Роем. И перевела
разговор на другую тему:
   - Тебе не надоело воевать?
   - Кто тебе сказал, что я собираюсь это делать? Я еду инструктором.
Учить людей.
   - Учить воевать?
   - Нет, обороняться.
   - И что, выйдя из твоей школы, они не будут ни на кого нападать?
   Кэмпбел скривил губы в усмешке.
   - Нападение - лучшая форма обороны.
   - В стране, где воюют, обстоятельства могут вынудить стрелять даже
инструктора.
   Разве не так? Ты хоть задумывался, что можешь остаться там навсегда? В
чужой стране, в далеком от нас мире. И ради чего?
   - Я связан словом, - произнес Кэмпбел. - Там сегодня идет борьба, и
потребовались люди моей квалификации. Интересы Запада...
   Кэтрин прервала его, не дав возможности договорить:
   - Ах, перестань. Рой! Какие интересы?
   Какого Эспада? Не думай, что встретил дурочку, которая верит всему, что
ей говорят. Война в Боснии ничем не угрожает Британии. Ничем.
   Жертва в той борьбе не наш строй, не королевский режим. А вот вы
станете жертвами. Это точно. Да оставьте сербов в покое! Вдумайся и
увидишь - наши политики делают все, чтобы огонь в Югославии не угасал. И
там - пожар.
   Ты надеешься в нем уцелеть?
   "А что, если я не вернусь?" - подумал Кэмпбел впервые, и его вдруг
захлестнула волна противного липкого страха. Подобных ощущений он до сих
пор не испытывал. И вовсе не потому, что боялся смерти. Оказывается,
появилось нечто большее, что ему никак не хотелось терять. Сама мысль о
том, что после него в жизни Кэтрин обязательно появится кто-то другой,
заставляла его страдать. Может быть, это случится в тот самый день, когда
его не станет.
   Сразу за этим. Впрочем, что изменится, если это произойдет чуть позже?
Важно другое - в ее жизни появится мужчина. Другой мужчина.
   Не он...
   Неожиданно у него задрожали руки. Потерять Кэтрин, которую только что
приобрел?
   О, Господи, это невозможно! Это безжалостно, бесчеловечно.
   - Откажись от всего. Рой. - Кэтрин говорила твердо, требовательно. - Ты
хочешь быть вместе со мной? Тогда откажись.
   - Исключено. Я сказал - у меня договор.
   Они ушли из ресторана после полуночи.
   Кэмпбел проводил Кэтрин до дверей ее квартиры.
   Впервые он растерялся. Хотелось притянуть ее к себе, обнять, но он не
знал, как она это воспримет. И все же не сдержался. Взяв ее руку,
приподнял на уровень своих губ и поцеловал.
   Кэтрин не шелохнулась. И тогда он притянул ее к себе.
   Кэтрин поддалась ему без сопротивления, охотно и нежно.
   Он уткнулся лицом в ее шею, коснулся губами мягкой нежной ложбинки и
вдруг ощутил удивительно тонкий запах ее волос. Запах нежный и пряный. Так
пахнет душистый табак в теплые безлунные ночи. Память услужливо подсказала
ему это, выкопав невесть из каких глубин цветочные воспоминания...
   Он вернулся к себе поздно ночью и сразу беспробудно уснул. Так же
быстро проснулся.
   Его переполняло ощущение неясной, но в то же время приятной заботы.
Что-то надо было сделать сегодня, очень важное и желанное. Он открыл
глаза, не совсем придя в себя, вдруг вспомнил все, что было, и с минуту
лежал оглушенный.
   Часы показывали половину седьмого. Он пружинисто вскочил с постели,
сделал десятка два упражнений зарядки. Ощущая живую силу мускулов, принял
душ. Постоял под холодной струёй. До красноты растерся мохнатым полотенцем.
   Думая о Кэтрин, Кэмпбел вдруг понял, что его жизнь, особенно будущая,
немыслима без этой женщины. До сей поры, оберегая свою независимость, он
делал все возможное, чтобы не зацепиться за чью-то юбку. Встречался с
женщинами, но едва ощущал рождение привязанности, рвал связи решительно и
бесповоротно. Сейчас одна мысль о том, что у них с Кэтрин может быть общий
дом, наполняла его спокойным теплым чувством. Правда, омрачала мысль о
том, что он должен расстаться с Кэтрин и пуститься в ненужную, как теперь
оказалось, авантюру.
   В полдень Кэмпбел встретился с полковником Макквином. Полковник передал
ему кожаную сумочку-визитку с документами и деньгами.
   - Вылет завтра в полдень. Летишь до Чилипи. Это аэродром, рядом с
Дубровником. Там тебя встретит их человек. Доставит по назначению. В пути
вступать в беседы не рекомендую.
   - Да, сэр, - ответил Кэмпбел.
   - У тебя хорошие документы, - еще раз предупредил полковник. - Но даже
с ними придется забыть о своей, такой полезной для общества, профессии. Ты
просто Смит, журналист-фотограф. Готовишь материалы в книгу о Боснии...
   Вечером последнего дня, проведенного в Лондоне, Кэмпбел снова
встретился с Кэтрин.
   Отношения, которые связывали их в юношеские годы, восстановились без
особых трудностей, не потребовав ни с одной стороны особых усилий. Но это,
как понимал Кэмпбел, была уже иная ступень отношений и взаимного интереса.
Он испытывал к Кэтрин не безотчетное влечение и мог без затруднений
перечислить все то новое, что пробудило в нем старые нежные чувства.
   Кэтрин была удивительно привлекательна.
   У нее красивое, спортивно сложенное тело, легкая походка, согревающая
добрая улыбка.
   Пристрастие к обильной и жирной пище не коснулось Кэтрин, и уже это
говорило не столько о высоких вкусах женщины, сколько о ее воле и умении
стоять на своем. Кэмпбел знал, что обжорами не рождаются. Любовь к
перееданию - качество наживное.
   В последний вечер вроде бы шутливо, но вместе с тем предельно жестко
Кэтрин еще раз отчитала его. Она не пыталась скрывать того, что относится
к людям его профессии без особого уважения. А почему, собственно, она
должна была говорить иначе,? У любого нормального человека признание
собеседника в том, что он всего лишь наемник, должно было вызывать
однотипную реакцию. Он ведь и в самом деле убивал людей. Более того,
убивал по обязанности, не испытывая к тем, против кого шел, ни ненависти,
ни дружеских чувств.
   Они в его представлении были всего лишь целями, ни больше ни меньше.
Ненависть и злость в нем пробуждались только после того, как в ответ на
его выстрелы начинали стрелять в него самого.
   Они сидели в ресторане против друг друга.
   Неяркий успокаивающий свет не раздражал глаз. Лилась тихая, под стать
освещению, музыка. Это\был плавный, голубоватый в оттенках блюз. Труба
вела мелодию, словно вытягивала звонкую хрустальную нить. Трубач, мужчина
с видом премьер-министра великой державы, держался подчеркнуто гордо и
прямо. Играл он легко и самозабвенно. Вдруг ритм музыки изменился, пошел в
гору, как бегун по ступенькам, стремившийся к олимпийской чаше огня.
   Кэмпбел неожиданно подумал, что этот вечер совсем не похож на другие,
так тяготившие его своим одиночеством и неодолимой тоской.
   Кэтрин пришла к Кэмпбелу, когда тот укладывал вещи. Она села у
журнального столика, не произнося ни слова. Кэмпбел действовал быстро, с
привычной сноровкой, открыл шкаф и стал затискивать вещи в большую
спортивную сумку с надписью "Адидас". Две рубашки с несвежими воротничками
он снял с плечиков, смял и швырнул в ванную комнату.
   Домашние тапочки с помятыми задниками пинком отбросил к двери на видное
место. Теперь они уже не были ему нужны. Отправляясь на промысел, Кэмпбел
не брал с собой ничего, кроме самого необходимого. И это для него
обусловливалось не столько целесообразностью, сколько скрытым суеверием, в
котором он не хотел признаваться даже себе. Ему казалось, что стремление
перенести в другую жизнь обычные предметы и привычки обязательно приводит
к несчастью. И он, уезжая в неизвестное будущее, намеренно порывал все
связи с прошлым.
   На Кэтрин произвело впечатление, с какой небрежностью Кэмпбел готовился
к отъезду.
   Сама она, при всей своей деловитости, собираясь куда-то даже ненадолго,
предварительно составляла список вещей и укладывала их в чемодан,
постоянно сверяясь с перечнем. Часто в чемодане не хватало места,
поскольку она старалась набрать как можно больше мелочей и привычных
безделушек, которые почти всегда оказывались ненужными. Но привязанность к
мелочам заставляла ее раз за разом набирать их в поездки.
   - Ты не боишься летать? - Она прервала молчание первой.
   - Нет.
   - Совсем нисколько?
   - Да, совсем и нисколько. Уверен, что ходить и ездить столь же опасно,
как летать.
   - А я боюсь, - сказала она. - Ходить и ездить - нет. А вот летать - да.
Едва сажусь в самолет, застываю от страха. Ничего не вижу, ничего не
слышу. А когда прилетаю, то прихожу в себя только часа через два-три.
Словно оттаиваю. Понемногу, не сразу.
   - Каждый раз?
   - Да, каждый.
   - А я нет. Может быть, сегодня будет не по себе. Но это от расставания
с тобой.
   Они попрощались неустроенно, торопливо, будто тяготились друг другом.
   - Когда ты вернешься?
   - Через два месяца.
   - Позвонишь сразу?
   - Да.
   Кэмпбел улетел с неспокойным сердцем, полный дурных предчувствий.



   Дональд МОРЕЛЛИ - ДОН БЕН-БЕЦАЛЕЛ.
   Офицер израильской разведки Моссад.
   Штатный кидон - специалист
   по исполнению терактов

   Дон бен-Бецалел родился в маленьком городке Гадот на севере Израиля и
был саброй- коренным израильтянином в третьем поколении.
   На иврите "сабра" означает кактус - растение колючее и жизнестойкое.
   Дон увидел свет раньше назначенного природой срока: его мать Енте
находилась на сносях, когда на улице неподалеку от дома рванула арабская
бомба. Потрясение было столь сильным, что взрыв лишь на мгновение опередил
первый крик младенца.
   С той поры главной определяющей линией в жизни Дона стала война со
всеми ее атрибутами - с оружием, взрывами, кровью.
   Женщины в судьбе Дона бен-Бецалела не занимали никакого места. Часто
они шли с ним рядом по улицам, двигались навстречу, обгоняли его, бросали
безразличные, любопытные, а то и зовущие взгляды, но ничто в них никогда
не вызывало у Дона природных влечений.
   Внешне Дон с детства был красавчиком, смазливым и стеснительным. Нежная
кожа смуглого лица, аккуратный ровный нос, выразительные глаза смолистого
цвета, слегка припухлые губы не несли в себе ничего типично еврейского:
его в равной мере можно было признать за испанца, итальянца, француза и
даже араба.
   Девушки обращали внимание на Дона. Дон на них - никакого.
   Видимо, чего-то не хватало или, наоборот, в излишестве находилось в
крови потомка древнего колена Вениаминова, но уже первые опыты общения с
девчонками отбили у Дона охоту к их продолжению.
   Его приобщение к тайнам пола первой пыталась взять на себя чернявая
Шлиме, дочь рэбе Аарона Берковича, благочестивого блюстителя канонов
иудаизма.
   Шлиме была лет на шесть старше Дона и знала точно, что хотела получить
от смазливого мальчишки.
   Шлиме увела Дона в отцовский виноградник. Судя по всему, она уже была
искушенной в деле, которым решила заняться, и стеснительность не
обременяла ее ни в коей мере.
   Шлиме сняла через голову легкое платье, освободив от оков цивилизации
прекрасную девичью наготу.
   Дон смотрел на сметанно-белое стройное тело, на две острые грудки с
большими сосками, торчавшими в разные стороны, как у козы, на клинышек
курчавых волос внизу живота, но иных мувств, кроме обычного любопытства,
не ощутил.
   Шлиме прижалась к Дону, расстегнула его джинсы. Он позволил это
сделать, не особо радуясь происходившему.
   Судя по всему, Шлиме искренне удивилась инертности Дона.
   Он только шмыгал носом и молчал.
   Шлиме подумала, что мальчик стесняется, и предложила:
   - Потрогай.
   Он воровским движением коснулся смуглого соска левой груди, как это
делают экскурсанты в музеях, интересуясь экспонатами, если видят на них
таблички: "Руками не трогать".
   Шлиме хихикнула как от щекотки. Так осторожно к ней мальчики еще не
прикасались.
   Даже маленький Мордехай, по возрасту бывший на два года моложе Дона,
при первой возможности алчно ухватил руками обе ее груди и зашелся от
возбуждения.
   - Ты стесняешься?
   Шлиме проявляла удивительное терпение, стараясь пробудить в Доне
недостававшие ему активность и смелость.
   - Нет...
   Доказывая это, он провел ладонью вниз по ее животу, коснулся нежных
волос и отвел руку. Поинтересовался:
   - Так?
   Она снова хихикула.
   - Ложись.
   Шлиме уложила Дона на подстилку, которую захватила с собой, стала его
тормошить и будоражить ласками. Но при всем старании не смогла оживить
упрямого червячка, который не желал вылезать из норки. Шлиме гладила его,
нежно мяла пальцами, дышала на него, трогала языком, брала в рот - все
тщетно. Упрямое существо не желало распрямляться.
   Они ушли с виноградника только вечером.
   Прощаясь, Шлиме спросила:
   - Придешь еще?
   - Ага, - согласился Дон, хотя никакого желания встречаться со Шлиме у
него не было.
   И вообще подобных опытов с девушками или женщинами он не повторял.
   Потом была военная служба. Ее Дон проходил на юге Израиля, на Синае.
Казарма стрелкового подразделения располагалась в безводных песках пустыни
Зин. Тучи здесь никогда не закрывали небо, и, что такое дождь, за время
службы солдаты забывали начисто. Днями зло палило солнце. Знойные ветры
поднимали тучи песка, и горизонт исчезал в желтой дымке.
   Командир роты капитан Ойзер был огромным мужчиной - ростом под метр
девяносто, весом под девяносто пять. Утром, когда он выводил солдат на
зарядку, все видели его мощный загорелый торс, перевитый рельефными
жгутами мышц. Буйные черные волосы капитан перехватывал белой шелковой
ленточкой, испещренной голубыми шестиконечными звездочками.
   Донк командир сразу понравился - сильный, выносливый, он мог служить
образцом еврея, который способен постоять за себя и за честь Израиля.
   Капитан, в свою очередь, обратил внимание на Дона. Его женоподобный
облик - узкие плечи, тонкая талия, широкие бедра, волнообразно
покачивавшиеся при ходьбе, - все подсказывало, что солдатские нагрузки,
дай их новичку в полной мере, сломают его.
   Капитан Ойзер приблизил Дона к себе, поручив ему службу на подхвате -
сбегай позови, принеси, передай, доложи, напиши.
   Сравнивая то, что приходилось делать ему, с тем, что делали остальные
солдаты. Дон понял, какая ему оказана милость, и старался ее не утратить.
Ко всему, ему нравилось благосклонное отношение командира - ласковые
прикосновения его ладони к щеке, осторожное поглаживание спины...
   По графику, составленному командиром, парные патрули автоматчиков
уходили на сутки в пустыню и возвращались в казарму с лицами, серыми от
пыли, с губами, потрескавшимися от жажды.
   В первый же месяц службы капитан Ойзер вышел в пустыню вместе с Доном.
   Они прошли только половину маршрута, когда солнце стало краснеть,
наливаться багрянцем, на глазах терять слепящую яркость.
   Капитан приложил ладонь козырьком ко лбу, оглядел мутный горизонт.
   - Дон! - Голос командира звучал встревоженно. - Надо ставить тент. И
быстро!
   Вдвоем они натянули низкую, прижимавшуюся к песку палатку. Старательно
вбили колья, закрепили края брезента.
   Песчаная буря, хотя они ее и ждали, обрушилась внезапно. Пыльная мгла
словно вспухла и прорвалась ураганом песка, обрушилась на мир колючей
плотной стеной.
   Дон бросился к месту, где перед началом работы они сложили оружие и
вещи. Схватил все, подгоняемый ветром в спину, побежал к палатке.
Неожиданно споткнулся, упал. Поднялся на колени. Добрался до полога, с
закрытыми глазами нашел вход. Тент судорожно дрожал под ударами ветра.
Брезент противно скрипел, словно по нему терли металлической щеткой. Это
песок, тучами пролетавший мимо, истирал ткань, заставляя ее шипеть
по-змеиному.
   Дон заполз в палатку. Стихия его испугала.
   Первый же шквал забил ему пылью глаза, рот, уши. На зубах хрустело.
   В кромешной мгле Дон налетел на камень, споткнулся и разбил колено.
   Под тентом он растянулся во весь рост, согнул ногу и стал осторожно
растирать ее ладонью.
   Капитан Ойзер придвинулся к солдату. Спросил участливо:
   - Что случилось?
   - Ударился
   - Спусти брюки, я посмотрю.
   Дон расстегнул пряжку, сдвинул штаны вниз.
   На колсте кровоточила большая, с ладонь, ссадина.
   - Лежи. Сейчас перевяжу.
   Капитан потянул к себе аптечку, достал какую-то мазь, пластырь. Из
кармана вынул плоскую фляжку.
   - Отхлебни. Это виски.
   Дон сделал два больших глотка. Вытер ладонью губы.
   - Все хорошо, - сказал он. - Все хорошо.
   Неудобно было солдату признаваться, что колено страшно саднит и жжет.
   - Лежи.
   Капитан умел быть строгим. Он придавил грудь солдата рукой. Осторожно
снял с него брюки и бросил их в сторону. Потом выдавил на колено какую-то
мазь и аккуратными движениями пальцев стал втирать ее в кожу.
   Боль медленно утихала. Выпитое виски приятно дурманило голову. Хотелось
закрыть глаза и лежать, отключившись от ревевшего за пологом урагана, от
скрипа песка по тенту.
   - Глотни еще.
   Голос капитана звучал успокаивающе. Горлышко фляжки коснулось губ.
   Не поднимая головы, Дон сделал два новых глотка.
   - Болит?
   - Уже лучше.
   Рука капитана продолжала поглаживать ногу, поднимаясь от колена все
выше и выше.
   Приятное чувство расслабленности овладело Доном. Волнующая энергия,
истекавшая с пальцев капитана, входила в его тело и волнами поднималась к
груди.
   Дон все глубже погружался в пьянящую сладость неизведанных ощущений.
   - Тебе не больно?
   Голос капитана убаюкивал.
   - Нет, хорошо...
   Дон говорил правду. Нечто теплое, дурманящее мягко обволакивало его.
Мир затягивала розовая дымка, очертания предметов двоились, плыли.
   Дон закрыл глаза. Теперь он ничего не видел, но обостренное осязание
говорило ему больше, нежели зрение.
   Удары ветра по тенту не ослабевали. Воздух в палатке переполняла сухая
душащая жара.
   Теплая рука капитана продолжала поглаживать ногу Дона, нежно касаясь
внутренней стороны бедра. Другая отерла ему со лба пот, потом стала
ласкать шею.
   Дона засасывал розовый балдежный туман.
   В виски, которое он выпил, в малой дозе был подмешан морфий. Капитану
Ойзеру на случай ранения сделал это снадобье его отец - старый аптекарь из
Хайфы.
   Когда капитан повернул Дона к себе спиной, когда рукой коснулся ягодиц
и стал их гладить, Дон только блаженно сопел. Он чувствовал, как ладонь
капитана ласкает его совсем не там, где это стоило бы делать, но не имел
желания противиться. Потом нечто жаркое и твердое пропороло его тело
острой болью.
   Дон дер*Йулся, вскрикнул, но боль тут же прошла. Ее сменило
удивительное ощущение пляжной расслабленности.
   Грело солнце, приятно лаская тело, и не жгучий песок, а волны моря
шелестели рядом.
   А нечто внутри медленно, как маятник, раскачивалось, рождая ожидание
чего-то невероятного. И вдруг ожидание лопнуло, взорвалось россыпью
фейерверка. В глазах закружились голубые огни, дыхание перехватило...
   Они лежали, прижавшись друг к другу. Дон молча переживал происшедшее. С
одной стороны, он понимал его противоестественность, но с другой,
пережитые ощущения были столь сильными и неожиданно сладкими, что
захотелось тут же пережить их хотя бы еще раз.
   Ветер стихал. Песчаная буря теряла силу...
   Не поворачиваясь к командиру, лежавшему за спиной. Дон протянул руку
назад, коснулся чужой животворной плоти.
   - Капитан... - Голос Дона срывался. - Еще... Пожалуйста...
   Так Дон бен-Бецалел стал счастливым наложником своего командира.
   Позже он узнал, что до него капитан Ойзер пользовался расположением
Якоба Леви, прыщавого пулеметчика из второго отделения, но ревности не
возникло - Якоб Леви уже отслужил свой срок и был уволен в запас.
   Полгода спустя капитана Ойзера перевели к новому месту службы в
гарнизон Рамаллаха.
   Этот городок находился в зоне, где то и дело происходили стычки между
евреями и палестинцами. Арабы требовали признания Израилем их права на
свои исконные земли. Восстание носило название "Интифады" и включало в
себя все формы пассивного и активного сопротивления.
   Мирные демонстрации протеста в городах перемежались выстрелами и
взрывами. Скандирование антиеврейских лозунгов - выкрикиванием угроз и
бросанием камней.
   Постоянная напряженность требовала присутствия войск.
   Переводясь с Синая на север, капитан Ойзер сумел захватить с собой и
капрала Дона бен-Бецалела.
   Появление в Рамаллахе капитана Ойзера - человека-монумента - было сразу
замечено боевиками исламской организации "Хезболлах". Руководитель
террористической группы Абу Халед решил, что ликвидация такого колоритного
офицера должна оставить в сознании евреев ощущение ужаса, и отдал команду
совершить теракт.
   Три боевика вышли на охоту.
   Военный патруль двигался по узкой грязной улочке арабского квартала.
Впереди шел капитан Ойзер. В двух шагах позади держались солдаты - Дон
бен-Бецалел и двое других.
   У развалин дома, снесенного евреями в назидание арабам за их
непослушание, стояла группа мужчин. Они громко переругивались, выкрикивая
гортанные фразы. Патрульные обратили внимание в их сторону. Было видно -
назревала драка.
   Капитан Ойзер еще не решил - пресечь беспорядок или пройти мимо, когда
из-за угла ближайшего дома вышли трое арабов. Отвлекшись, капитан Ойзер не
обратил на них внимания. Человек физически сильный, способный защитить
себя за время службы в безлюдных песках Синая, утратил осторожность. Он
позволил боевику приблизиться вплотную, и тот нанес роковой удар ножом.
   Трагедия произошла на глазах у Дона. Он находился рядом, но сразу
прийти командиру на помощь не смог. Партнеры Дона по оружию имели боевой
опыт и участвовали в акциях против арабских террористов из группы "Амаль",
но первым в себя все же пришел Дон.
   Выстрелом из автомата он завалил араба из группы прикрытия. Тут же
ранил в ногу второго, сумел выбить ногой нож из рук убийцы и повалил его
на землю.
   Когда стало ясно, что капитана Ойзера не воскресить. Дон озверел. Он
затащил пленника в развалины и стал его пытать, потроша живого человека
ножом. Он буквально искрошил араба, но сумел добиться признания. Тот
назвал имя организатора убийства Абу Халеда.
   Гибель капитана Ойзера большого шума в прессе не наделала. В Палестине
каждый день погибали евреи. Но то, что сделал израильский солдат с арабом,
изрезав его на части, средства массовой информации раздули во вселенский
скандал.
   Газеты арабского мира назвали Дона "кровавым жидовским мясником".
Европейская пресса потребовала положить конец израильскому беспределу в
отношении к оккупированному палестинскому населению.
   Дона в угоду общественному мнению арестовали. Прокуратура завела на
него уголовное дело. Суд приговорил капрала к двум годам заключения.
   Прошло время, скандал постепенно утих.
   И тогда из тюрьмы, куда был помещен Дон бен-Бецалел, его увезли в
неизвестном направлении.
   "Неизвестное направление" вело в штабквартиру израильской разведки
Моссад. Ее шеф Якоб Дрор, или, как его именовали в своем кругу, "доктор
Коби", высоко оценил готовность Дона бен-Бецалела сражаться с врагами
Израиля и приказал подобрать ему подходящее дело в недрах своей конторы.
   Такое дело быстро нашли.
   В штаб-квартире Моссада Дона принял руководитель так называемого
"боевого отдела"
   Сэмюэль Гершон. Под его руководством осуществлялись "боевые", а по
существу террористические акции Моссада во всем мире.
   Представившись как господин Илд Муниш, Гершон долго беседовал с Доном,
прощупывая его убеждения. Наивный капрал был потрясен, насколько глубоко
господин Муниш знал подробности его жизни. В разговоре всплыло имя дочери
рэбе Берковича Шлиме и многие подробности отношений капрала с командиром
роты капитаном Ойзером.
   Донучсватило благоразумия не отрицать ничего и не оправдываться. Это
понравилось начальству, и уже через два дня Дон бен-Бецалел под именем
Дональда Морелли был зачислен на спецкурсы Моссада.
   Год спустя Дональд Морелли оказался в штате боевого отдела в качестве
"штыка" - к и дона, в обязанности которого входила физическая ликвидация
лиц, приговоренных израильской спецслужбой к смерти.
   Нельзя сказать, что назначение нового агента на особо секретную
должность прошло без трений. У тех, кто в силу служебного положения
принимал ответственные решения, вызывали настороженность не совсем
нормальные сексуальные пристрастия будущего кидона.
   Скрыть сам факт этой ненормальности начальство Дональда не решалось. В
случае провала агента умолчание о его гомосексуальности грозило большими
неприятностями тем, кто скрыл правду. Поэтому с каждым сомневающимся
проводили специальную работу. Дольше других сопротивлялся генерал Авиэзра
бен-Борат, один из советников президента. Он представлял Ширут ха-Битахон,
службу безопасности Израиля, более известную в мире по аббревиатуре Шин
Бет.
   Генерал Аба, который убеждал коллегу одобрить представление боевого
отдела, приложил для достижения цели немалые дипломагические усилия. При
этом в беседе имя Дональда ни разу не упоминалось. Настоящие имена и
псевдонимы в спецслужбе полагалось знать крайне ограниченному кругу лиц.
   - У этого агента есть немалые достоинства. - Генерал Аба помолчал,
ожидая, что собеседник поинтересуется тем, что он имеет в виду. Но
бен-Борат вопроса не задал. Он прекрасно знал - собеседник и без того
выложит все.
   - Нетрадиционная ориентированность в сексе таит определенные выгоды...
   Генерал бен-Борат брезгливо поморщился.
   - С каких это пор в ваши штаты стали брать жопашников?
   Генерал Аба только улыбнулся.
   - Ацони бен-Борат, давайте вспомним слова незабвенного бен-Гуриона. "Мы
не станем полноценной нацией, - говорил он, - пока у нас не будет своих
убийц и проституток".
   - Намек, что мы стали полноценной нацией, поскольку у нас завелись
собственные гомики? Не узко ли?
   - Вы не так меня поняли, генерал. Я всего лишь имел в виду, что
полноценная нация не должна бояться никаких частностей. Тем более если
читать Танах, мужелюбы существовали задолго до нашей эры. Думаю, писанию в
этом можно верить.
   - Что из этого вытекает?
   - Мы профессионалы, генерал. А это значит, для всякого дела имеем
специальный набор инструментов. Есть общественные сферы, куда для
разработки нужных нам мужчин бессмысленно подсылать женщин...
   - О, Господи! - Генерал бен-Борат готов был сплюнуть и сделал бы это,
окажись он на улице, но здесь, в кабинете, блиставшем стерильной чистотой,
он только позволил себе подумать, что сплюнул. - Куда мы катимся?
   Генерал Аба помрачнел.
   - Мы потому никуда не катимся, что выбираем средства не по их чистоте и
мало беспокоимся о том, чем пахнут те или иные методы устранения наших
врагов.
   Последней попыткой генерала бен-Бората сопротивляться стал вопрос:
   - А он, ваш агент, не скурвится? Не пойдет по рукам?
   Генерал Аба улыбнулся улыбкой еврейского мудреца - лукавой и грустной.
   - Эта воможность учтена. Мы найдем ему любимого мужчину...
   Местом постоянного пребывания Дональда Морелли стал Неаполь.
   По сравнению с такими гигантами шпионажа, как разведки Соединенных
Штатов и Советского Союза, Моссад по своему штатному составу был и
остается организацией карликовой. Но ни американская, ни советская
секретные службы никогда не имели и никогда не смогут иметь такой огромной
и мелкоячеистой разведсети, какой весь мир накрыл Моссад.
   По канонам иудаизма, по законам Израиля каждый, кто рожден еврейкой, -
еврей. Каждый еврей по рождению имеет права на гражданство страны
обетованной. Следовательно, долг любого еврея, где бы он ни проживал, если
и не служить Израилю, то в крайнем случае ему сочувствовать. К таким
сочувствующим сотрудники Моссада нередко обращаются за поддержкой, и те
становятся добровольными нештатными помощниками спецслужбы - сайянами.
   Первой серьезной акцией, в которой принял участие Дональд Морелли, была
ликвидация Абу Халеда - организатора террористических актов против евреев.
   План долго и тщательно разрабатывался.
   Сперва Абу Халеда вела группа специального наблюдения и обеспечения
безопасности операций. Моссад не любит оставлять после себя отпечатков
пальцев и следов ног возле окровавленных тел. Даже в случаях, когда ни у
кого нет сомнений в том, кто исполнил заказное убийство, получить прямые
доказательства участия в этом людей Моссада не удается самым искушенным
спецслужбам.
   Специалисты по разработке планов сперва обдумывают акцию, в уме
отрабатывают мельчайшие ее детали, заранее готовят отвлекающие маневры,
прокладывают ложные следы, и только потом дело передается в руки
непосредственных исполнителей - кидонов.
   Первым в Неаполе обнаружил Абу Халеда сержант Марк Лири - сын итальянца
и еврейки. Его дядя, родной брат матери Бенжамен Герц, был убежденным
сионистом и, судя по тому, сколь часто к нему приезжали таинственные
гости, был тесно связан с исторической прародиной. Позже Марк Лири узнал,
что дядя Бенжамен -бодель,а иначе - содержатель конспиративной явки
Моссада.
   Когда некий господин Бурех Розенблюм в доверительной беседе с Марком
Лири предложил тому стать сайяном - добровольным негласным помощником,
сержант твердо заявил, что не сможет выдавать тайны, которые ему известны
в силу службы в итальянской полиции.
   - Господи! Разве я об этом прошу?! - Господин Розенблюм говорил
по-итальянски довольно коряво, но выражение его лица и активная
жестикуляция убедили Марка Лири, что сотрудничество будет заключаться в
другом. И он дал согласие.
   В один из дней по каналам связи с израильскими друзьями Марку Лири
передали просьбу оказать помощь в обнаружении серого "Фольксвагена",
который, по некоторым сведениям, из Порто Реконати на востоке Италии
направлялся в Неаполь.
   Марк Лири сидел в патрульном "Фиате", постелив на колени бумажную
салфетку, и сосредоточенно жевал пиццу. Ее с пылу и с жару он только что
приобрел в небольшой пиццерии и теперь подкреплялся, запасая силы на все
дежурство.
   Марк Лири не был наивным дурачком и прекрасно понимал, что такое же
задание могли получить и другие сайяны в других городах. Рыбная ловля
только тогда бывает удачной, когда забрасывается большой мелкоячеистый
бредень. А такими снастями Моссад располагал в любой стране Европы.
   Марку Лири повезло. Он еще не дожевал пиццы, когда на Виа Казанова
засек "Фольксваген", о возможности появления которого его предупредили.
Тут же сержант выяснил, что машина зарегистрирована на имя Витторио
Ломбарди, жителя Милана.
   На первый взгляд могло показаться, что водитель едет по городу без
определенной цели. Съехав с Виа Казанова, он попетлял по улицам у
центрального вокзала, выбрался на Корсо Гарибальди, по Корсо Умберто I
направился к центру.
   Марк Лири не спеша следовал за ним в потоке машин, не позволяя
преследуемому оторваться. Впрочем, тот и не проявлял особых ухищрений.
   По мобильному телефону Марк Лири соединился с дядей Бенжаменом и
сообщил, что встретил старого знакомого с Востока и сопровождает его.
   Цепочка связи сработала безотказно. Через три минуты прямо в машину
Марку Лири позвонил человек, который представился племянником дяди
Бенжамена. Он попросил Марка помочь связаться с тем самым знакомым,
которого он встретил.
   Подавая команды по телефону, Марк Лири вывел "племянника" на
"Фольксваген" в районе Виа Толедо.
   Выслушав благодарность человека, которого и в глаза не видел, сержант
отцепился от преследуемого и отвалил в сторону, чтобы доесть остывшую
пиццу -
   Люди из группы наблюдения и обеспечения безопасности операций
проследили "Фольксваген" до Вико Сан-Паскуале, где владелец машины вошел в
одно из жилых зданий. Далее два бесцветных бродяги, шуровавшие по мусорным
контейнерам, взяли под наблюдение парадный и черный подъезды
интересовавшего их дома.
   Фотографии, сделанные с разных расстояний и направлений, позволили
точно определить, что лже-Витторио Ломбарди на самом деле и есть Абу Халед.
   Шеф группы наблюдения доложил о результатах расследования руководству.
Действовать на свое усмотрение он не имел права.
   Террористические акции, которые проводит Моссад, стихийными не бывают.
Решение о каждой из них принимается на самом высоком государственном
уровне. Окончательное одобрение акции дает только премьер-министр.
   Затем шеф Моссада передает приказ главе боевого отдела. Оттуда
распоряжение поступает к кидонам, которые доводят дело до конца.
   Дональд Морелли получил сигнал ровно через два дня после обнаружения
Абу Халеда, когда план операции по уничтожению араба был утвержден.
   Дональд ждал машину, которая должна была отвезти его к месту акции. Он
вынул все, что было в карманах, потом вывернул их, чтобы не оставить
ничего компрометирующего на случай неудачи и задержания полицией.
   Проверив бумажник, Дональд оставил в нем сто долларов в банкнотах по
десятке.
   Закончив акт очищения, Дональд потуже затянул брючный ремень, надел
тонкие нитяные перчатки. Тщательно протер белой тряпицей и заложил за пояс
восьмизарядный пистолет "Беретта-Арми Рома". В ножны, подшитые к левой
поле пиджака, вложил нож.
   Снарядившись, подошел к окну. Ждать машины пришлось недолго. На узкой
улочке появился красный "Фиат". Проехал мимо подъезда. Остановился.
   Дональд сбежал по лестнице, перескакивая через две ступени. Добрался до
машины, сел на заднее сиденье.
   Водитель, не оборачиваясь и не задавая вопросов, тронул машину.
   Ехали молча.
   За два квартала до нужного места машина остановилась. Дальше Дональд
должен был идти пешком. Здесь он уже знал каждую подворотню, любой
закоулок. Сразу после обнаружения логова Абу Халеда Дональд изучал место
предстоявшей ему работы и ходил здесь, запоминая все, что попадалось на
глаза.
   Перед тем как выйти из машины наружу, Дональд вынул из-за пояса
пистолет, отстегнул ножны и все это положил на сиденье рядом с собой.
Прикрыл газетой.
   С переднего сиденья взял черный потертый скрипичный футляр. Внутри
специалисты технического отдела смонтировали стреляющий механизм по типу
арбалета. После нажима на один из замков спусковое устройство выбрасывало
наружу стальную стрелу, которая на тренировках пробивала двухдюймовую
доску.
   Он вошел в подъезд дома неторопливым деловым шагом. Поднялся пешком
выше лестничной площадки, на которую выходила дверь квартиры Абу Халеда.
   Некоторое время пришлось подождать.
   Наконец араб вышел из дому и стал запирать дверь. Дональд неторопливо
двинулся вниз по лестнице. Абу Халед обернулся, чтобы взглянуть на идущего.
   Дональд слегка приподнял скрипку и нажал на спусковую скобу.
   Выстрел был беззвучным. Звон разжавшейся пружины умер в плотном футляре.
   Мощный удар в грудь отбросил араба назад.
   Стальная стрела пробила его насквозь и пригвоздила к двери, как
насекомое, предназначенное для коллекции.
   Не задерживаясь, Дональд прошел мимо, вышел на улицу и сел в машину.
   Дело было сделано. Он отомстил за капитана Ойзера.
   Он отомстил...


   С началом распада Югославии и быстрым усилением влияния ислама в Боснии
Моссад стал активно развивать агентурную сеть на этой территории. По
приказу из Тель-Авива Дональд Морелли перебрался в Далмацию и обосновался
в Сплите. Через своих помощников - сайянов - он установил, что боснийцы
организовали в горах секретную базу для подготовки диверсантов и
террористов. Эту информацию он передал сербской разведке, затем через
агентов влияния побудил командование запланировать акцию по ликвидации
опасного гнезда мусульман.
   Запустив в ход механизм сложной политической интриги, Дональд Морелли
стал ждать результатов.




                                 Спектакль


   Это только кажется,
   что мир огромен. Он мал и
   тесен. Это только кажется,
   что люди не знают один дру
   гого. Где бы они ни жили,
   все связаны между собой
   делами и судьбами. Как?
   Это трудно узнать и выяс
   нить ДО. Это выясняется
   лишь ПОТОМ, когда под
   ведены итоги.

   Зуун Тэгрег,
   буддийский монах-философ XVIII века



                                Акт первый

   - Госпожа Вера Васильевна. Господа офицеры.
   Я собрал вас вместе, поскольку пришло время начать наше дело.
   Полковник Крюков по поведению и манерам мало походил на военного.
Черный строгий костюм сидел на нем не морщась, не образуя складок. Брюки
тщательно отглажены, ботинки начщены до зеркального блеска. Из-под рукавов
пиджака выглядывали белые манжеты с запонками из розовых топазов,
оправленные в золото. Седые усы аккуратно подстрижены. Глаза строгие,
холодные. Голос спокойный, без каких-либо командных ноток.
   За день до встречи Крюков пригласил всех, кого отобрал в свою команду,
прибыть на дачу. Они, не зная один другого, приехали в Мамонтовку на
электричке и без большого труда в поселке Сосновка нашли дом, окруженный
забором и лесом.
   Крюков сам встречал их у калитки, впускал внутрь усадьбы. Потом они
прошли к даче и оказались на просторной застекленной веранде. Молча заняли
места за столом, на котором стоял медный, начищенный до солнечного блеска
самовар.
   Крюков с удовлетворением отметил, что все стремились устроиться так,
чтобы свет падал в спины, позволяя лицам оставаться в тени. Уже в этом
ощущалась школа, давшая людям привычку не бросаться в глаза.
   Мужчины сразу обратили внимание на единственную женщину, которая
прибыла вместе с ними, и теперь неназойливо старались ее разглядеть и
угадать - кто она и зачем появилась на этой встрече.
   - Господа, свои отношения мы уже оформили документально. - Крюков дал
им возможность обдумать свои слова и продолжил: - Деньги, которые положены
каждому из вас, внесены в банк. Его название и реквизиты я сообщу чуть
позднее. Сейчас я познакомлю вас друг с другом и расскажу о задаче,
которую нам предстоит решать. Итак, знакомьтесь. Госпожа Вера
ВасильевнаАнисимова...
   Верочка встала и дружески улыбнулась собравшимся. Мужики есть мужики, и
она знала, что каждый сейчас ощупывает ее глазами, пытаясь представить,
какие отношения можно с ней завязать.
   - Там, где нам предстоит работать, Вере Васильевне придется изменить
облик. Чтобы казалось - в команде одни мужчины. Далее, Лукин Алексей
Сергеевич. Спецназ флота...
   Лукин встал, позволив оглядеть себя.
   - Юрий Петрович Демин. ОМОН. Сергей Денисович Мишин. Армейский спецназ.
С вами я уже знакомился. Итак, нас пятеро. Вопросы есть? Вопросов нет.
Тогда, если вы не против, пройдем в помещение.
   В большой прохладной комнате на голых, оструганных до белизны досках
просторного стола лежала карта. Мишин с первого взгляда определил - это
так называемая "пятисотка", мелкомасштабная оперативно-тактическая карта,
один сантиметр на которой равнялся пяти километрам на местности. Такой
масштаб позволял топографам изобразить на бумаге особенности рельефа,
нанести на нее сеть дорог, указать даже небольшие населенные пункты.
   Подобные карты предназначаются для штабов, планирующих военные операции
и передвижение войск. Кроме того, их используют в авиации в качестве
полетных.
   Обилие коричневого цвета подсказывало, что район действий лежит в
горно-лесистой местности.
   Вошедшие расположились вокруг стола. Крюков положил на карту ладонь.
   - Это территория Боснии. Думаю, вы уже поняли - работать нам придется
именно там.
   Слова прозвучали тревожно. В Боснии шла война. Судя по информации,
которая звучала с экранов телевизоров, война жестокая, без правил и
милосердия; война, не имевшая видимых целей и конца.
   - Прежде чем рассказать о нашей задаче, обрисую в самых общих чертах
военно-политическую обстановку...
   Крюков взял большой плотницкий гвоздь, лежавший у карты, и, пользуясь
им как указкой, обвел широкий овал.
   - Немного помолчу, а вы вглядитесь в карту. Мне очень важно, чтобы она
в какой-то мере запечатлелась у вас в памяти. Особенно эта ее часть...
   Крюков обвел гвоздем овал размерами поменьше первого.
   - Это район Восточно-Сербских гор со сложной системой хребтов и ущелий.
Здесь как раз и ведутся основные военные действия.
   С общечеловеческой точки зрения, этой войне нет оправданий, хотя ей
можно дать объяснения. Одно из таких объяснений заключает в себе очень
хитрую спекуляцию. Если ей верить, то борьба в Боснии ведется между
хорватами, сербами и "мусульманами". Эта триада стала для европейского
обывателя привычной, и мало кто пытается задать вопрос: почему две стороны
конфликта - хорваты и сербы - определяется по этническим признакам, а
третья - по религиозному. В этом заключена вся хитрость. Всякий, кто в
силу незнания фактов принимает такое деление, теряет возможность
разобраться в истине, понять глубинную суть проблемы. А она в том, что
сербы, хорваты и некие "мусульмане" по этническим признакам в одинаковой
степени южные славяне. У них общие исторические корни, родственные языки.
В лингвистике ученые не делят язык сербов и хорватов, а объединяют его в
один - сербско-хорвате кий или, чтобы не задевать хорватов, - в
хорватско-сербский.
   - Что же тогда их разделило? - Лукин задумчиво щелкал костяшками
пальцев.
   - Только религия. Долгое время территорию Балкан и берега Адриатики
населяли племена южных славян. Именно на этих землях сталкивались три
волны религиозной экспансии - католической, православной и мусульманской.
Часть южных славянских земель оказалась под владычеством Турции. Западные
территории - Словения, Хорватия - попали под руку Австрийской империи
Габсбургов.
   Владычество Византии на землях южных славян оставило после себя
Православие. Оно сохранилось в северо-восточных частях Балкан, традиционно
близких России по духу и ее поддержке в борьбе с турками. Разорванные и
разделенные между собой, люди одной крови и языка невольно начинали
испытывать отчуждение. Турки насаждали ислам не только силой, но и
экономическими методами. В языке сербов до сих пор существуют два слова -
"райа"
   и "райетин". Так называют христиан, которые были подданными Турции, но
не принимали ислама, а потому платили за это специальную подать. Поскольку
любовь людей к налогам хорошо известна, нетрудно представить, что для
многих сделать обрезание оказывалось проще, нежели регулярно относить в
казну деньги незнамо за что... Итак, южные славяне распались на три ветви,
разделенные не по этническим, а по религиозным признакам. У сербов
сохранилось православие. Говорят они на сербско-хорватском языке, пишут на
кириллице. Как и мы с вами. Хорваты, имея тот же хорватско-сербский язык,
исповедуют католицизм и пишут на латинице. Часть жителей юговосточной
Боснии сохранила приверженность к исламу. Следовательно, конфликт и
кровопролитие идут между людьми одной крови - южными славянами разных
конфессий.
   - Чудовищно! - Мишин стал сильно растирать затылок, словно старался
избавиться от головной боли. - Я почему-то всегда считал, что церковь,
религия должны смягчать жестокость, вселять в людей доброту и смирение.
   - Если бы. Любое вероучение имеет две стороны. В исламе и христианстве
есть догматы, поощряющие борьбу с неверием. А неверные - это все, кто
исповедует иные вероучения.
   Этим умело пользуются силы, которые ведут борьбу за обладание
политической властью в стране. Кстати, в официальных названиях
государственных образований каждой из воюющих сторон религиозные мотивы не
фигурируют. Мусульмане называют свое государство "Республика Босния и
Герцеговина". Другая сторона именует себя "Сербской республикой".
   - Ясно, что дело темное. - Мишин умел подводить итоги
глубокомысленными, но ничего не значившими фразами.
   - Теперь о военной обстановке, в которой нам придется действовать.
   Мишин обратил внимание на то, что Крюков сказал "нам", а не "вам". Он
подчеркнуто ставил себя в ряд со всеми, не выделял свое командирское
положение, свои знания, которыми делился с остальными. Это сразу
понравилось.
   - Прежде всего, армии у боснийских сербов, какой она должна быть по
нашим представлениям, не существует. В лучшем случае я бы назвал ее
партизанским ополчением. Война ведется возле собственных домов. Это
ослабляет дисциплину и без того к ней не приученных вояк. Они могут не
выполнить приказ, могут уйти с поста домой. И чаще всего такое сходит с
рук.
   - А командиры? - Лукин пытался нащупать главное. - Они-то понимают, что
к чему?
   - Командиры тоже разные. После развала югославской народной армии
лучшие офицеры остались либо на стороне Белграда, либо Загреба. Высшее
командование боснийцев - специалисты. Но чем ниже уровень подразделений,
тем разношерстнее командный состав.
   На взводах есть сержанты, отслужившие действительную службу в армии
рядовыми. Есть танки, артиллерия. А вот взаимодействовать с пехотой они не
обучены. Оборона - очаговая.
   Окопы в полный профиль не отрываются. Атаки ведутся в лоб. Точность
стрельбы артиллерии подменяют массированием огня.
   - Вывод? - Мишин выглядел хмуро, сосредоточенно. - Нам же с этой
публикой не воевать.
   - Я о том же. - Крюков рассеянно постучал пальцами по карте. -
Поскольку в случае чего надеяться на чью-то эффективную поддержку не
приходится. Более того, при всех обстоятельствах от войск нам лучше
держаться подальше.
   - Подальше так подальше, - согласился Демин.
   - Теперь о задаче. Нам будет заплачено за уничтожение базы подготовки
спецподразделений мусульман "Зелена песница" - "Зеленый кулак".
   - Ха-ха! - сказал Демин скептически. - Не хило. Это впятером?
   - Командир, - Мишина осенило, - а почему на такое дело сербы не послали
своих спецов? Местность им хорошо знакома...
   - Верно, только спецподразделений у боснийцев как таковых нет. Точнее,
они есть, но опытных бойцов мало. В югославской народной армии в спецназе
белая кость - сербы - предпочитали не служить. Там обучались и работали
крутые хорваты и сербы-мусульмане.
   Теперь этодает о себе знать. И еще. Наши задачи, планы, намерения знать
никто не должен. У них все течет наружу как из дырявого ведра. Слух о
нашем появлении по горам пройдет быстрее звука...
   - Ясно. - Лукин задумчиво покачал головой. - Это нам знакомо. Бывало, в
штабе флота не выяснишь, когда и куда ушли лодка или корабль. А в
гарнизонном магазине - запросто.
   - Чтобы о нас не узнавали в магазинах, будем придерживаться единой
легенды. О нашей истинной миссии знают только два высших сербских
генерала. Для всех остальных, кем бы они ни были, будем говорить, что
отряду поручено проведение диверсий на "Пути Аллаха". Это тыловая дорога
мусульман между Сараевом и Горадже. Мы будем действовать на участке между
Сьетлиной и Реновицей. Мы обычные российские добровольцы. Серьезных
разговоров с вами в присутствии сербов, даже если это их начальство, я
вести не буду. Все, что скажу в подобных условиях, во внимание не
принимать.
   - Круто. - Демин произнес так, что было непонятно - осуждает он или
одобряет решение командира.
   - Нормально. Нам предстоит работать в окружении. Потому лучше войти в
состояние настороженности сразу и сохранять его до конца операции. Свои -
только мы пятеро.
   Все остальные для нас - чужие. И еще.
   Важно, чтобы вы не оказались в плену идеологических мифов. Один из них
в том, что у сербов якобы существует генетическое уважение к русским. Что
достаточно сказать сербу: "Я из России", и тебя приветят под каждой крышей.
   Думать, что это правда - значит, обманывать себя. Люди там живут своими
заботами, у них хватает бед и горя, большинству наплевать, кто вы и
откуда. Если русские - занимайтесь своими делами и нам не мешайте...
   - Но есть же... - Демин посмотрел на Крюкова и сделал неопределенное
движение пальцами. - Все же кто-то и хорошо относится?
   - Кто-то? Конечно. Я только против универсальных обобщений: сербы нас
уважают, поляки - не любят. Такие подходы иначе как дурацкими не назовешь.
А вы, Юрий Петрович, сербов любите? Если да, то скольких из них вы знаете?
Впрочем, могу задать и такой вопрос: а как вы относитесь к русским? Или
для вас один хорош, а другой - дерьмо?
   - Вы не верите в дружбу народов? - Демин никак не мог совместить то,
что услышал, с тем, что слышать привык.
   Крюков пожал плечами.
   - Дружба народов, Юрий Петрович, - это муть, которой мы забили себе
головы. Иное дело - дружба людей. В волчьей профессии, которой мы
зарабатываем на жизнь, можно положиться только на оружие и на себя. Это
факт.
   - А что! - Демин тряхнул головой - Я точно так же думал, но
сформулировать для себя четко не мог.
   - Это естественно. Уже давно замечено, что многие наши беды проистекают
из стремления измерять явления жизни словесными примитивными формулами. В
большинстве своем мы не умеем видеть и честно объяснять себе жизнь. Свои
мысли о том, что мир нужен всем без исключения, мы приписываем тем, кто
нам улыбается. Мы говорим убежденно:
   "Весь мир заинтересован в мире". А между тем далеко не весь мир думает
так, как мы. Да и мы сами, между прочим, неодинаковы. Когда я слышу: "В
мире заинтересованы все народы", я спрашиваю: "А в каком именно?" Потому
что каждый рисует себе мир на собственный лад. Стражи исламской революции
считают возможным все живое на Земле выжечь огнем священной войны и на
оставшемся утвердить полумесяц. В США немало людей исповедуют идею, что
лучше быть мертвым, чем русским...
   - Есть вопрос, Александр Алексеевич. - Лукин старался зрить в корень. -
Мне казалось, что армия сербов более боеспособная, чем у мусульман. Судя
по тому, что вы сказали, это не так, верно?
   - Не хуже и не лучше. Как говорят, два сапога... Более того, у
боснийцев за спиной поддержка Запада и мусульманских стран. Специальной
подготовкой некоторых подразделений успешно руководили иностранные
инструктора. В их числе известные в мире "солдаты удачи" полковники Майкл
Пек, Алекс Маккол, майоры Боб Маккензи, Джон Донован.
   Делается это за хорошую плату. Инструктора регулярно меняются...
   - Ясненько... - Мишин произнес это с нескрываемой озабоченностью. -
Можно услышать подробности о базе "Зелена песница"?
   Я так запомнил?
   - Так точно. База расположена рядом с небольшим поселком Горни Точак.
Вокруг лесистые горы. Удобный подъездной путь. один - с востока. Это
дорога, проторенная гужевым транспортом. По ней может пройти машина, но
далеко не каждая. Местные условия создают удобства для охраны и обороны
объекта.
   - На кой им было загонять базу в такую глушь? - Мишин по привычке искал
рациональное объяснение явлениям, с которыми сталкивался.
   - На мой взгляд, место выбрано идеально.
   В середине Европы спрятать такое гнездо не так-то просто.
   - Какой там гарнизон? - Лукин брал быка за рога.
   - Обучаемых, или лиц переменного состава, - сорок пять. Постоянный
состав - обслуга вместе с начальством - двадцать два солдата и офицера. В
их числе командир базы - майор.
   Три иностранных инструктора. Один англичанин, араб из Ирана и
пакистанец.
   - Круто. - Опять мнение высказал Демин. - Итого семьдесят против
пятерых. Даже если их просто перекричать и то...
   - Подсчет неверный. За день до начала акции на базе произойдет выпуск
курсантов.
   Уедут все сорок пять. Переменный состав живет не в гарнизоне, в селе
Огнярница. На ночь те, кто не находится на дежурстве, уезжают домой. Таким
образом, мы будем иметь дело с караулом в семь человек и тремя
инструкторами, которые постоянно обитают в гарнизоне.
   - Я думаю, сдюжим. - Мишин уже понял, в чем дело, и считал, что во всем
остальном они разберутся со временем.
   - Я тоже так думаю. - Крюков энергично потер руки. - Теперь о
подготовке к делу. Вот вы, Мишин, скажите, сколько раз вам пришлось
стрелять за последний год?
   Мишин пожал плечами. Вопрос требовал прямого ответа, но прямо на него
отвечать не хотелось. В отрицании содержалось нечто, бросавшее тень на
собственное умение стрелять.
   - Уже год, как меня уволили. А что?
   - Просто я не очень высокого мнения о стрелковой выучке армейских
офицеров.
   - Почему так? - Мишин спросил с обидой.
   - Человек только тогда может отлично владеть оружием, когда оно
постоянно при нем.
   Это как в бильярде: мастер должен брать в руки кий каждый день.
   - Где же есть такая возможность, чтобы брать пистолет и ежедневно
стрелять?
   - Вот именно, где. У нас в стране самое большее, что со времен Сталина
власти разрешают офицеру носить повседневно, - это погоны. А вот
пистолетики господам командирам приказано хранить на службе в большом
железном сундуке под замком. Ключ от сундука, как водится, в другом ящике,
под другим замком и пломбой...
   - И стоит ящик на макушке дуба, - поддержал Лукин. - Если офицер сумел
на дуб забраться - это уже ЧП.
   - Не надо иронизировать. - Мишин хмурился, словно все, что бьыо
сказано, относилось лично к нему.
   - А почему не надо? - Крюков не согласился. - Лишая офицеров права на
оружие, власть выражает им недоверие. Вы, конечно, не помните времена
Брежнева. Но при нем был характерный случай. Военная контрразведка узнала,
что офицер, служивший в Петрозаводске, взял пистолет и скрылся из части.
   Это случилось в канун встречи космонавтов в Москве. И что наши чекисты
предприняли?
   Они первым делом выдернули из торжественной процессии машину
партайгеноссе Брежнева. Боялись, что будет покушение на него.
   Теперь скажите, кому пришло бы в голову отобрать револьверы у офицеров
царской армии, когда в полк приезжал император Николай.
   Без разницы - номер один или два?
   - Ну накидали проблем, - Демин усмехнулся. - От неумения офицеров
хорошо стрелять до покушения на Брежнева. А если разобраться, то все идет
от разумных мер безопасности.
   - Мышление жандарма, - угрюмо сказал Лукин.
   Крюков оставил реплику без внимания.
   - Разве не разумнее доверять тем, кто дал присягу? Недоверие всегда
рождает протест.
   Демин стоял на своем:
   - Будто в других странах не так.
   - Так, - перебил Лукин, - только далеко не везде и не всегда. Ты слыхал
историю карьеры немецкого фельдмаршала Роммеля? Так вот, он командовал
полком вермахта. Однажды в полк еще никому не известного полковника
приехал с инспекцией фюрер - Адольф Гитлер. Как ты понимаешь, на полк
загодя навалились эсэсовцы. Все окружили, оцепили, опутали. Ждут фюрера,
время идет, а Роммель полк на плацу строить отказывается. К нему и так и
сяк: Гитлер вот-вот появится, и будет большой скандал. А Роммель стоит на
своем: уберите из части всех эсэсовцев. Всех до одного. Солдаты и офицеры
полка присягали фюреру, и оскорблять их честь недоверием не имеет права
никто - ни СС, ни гестапо.
   - И что?
   - Эсэсовцев из полка пришлось убрать.
   Фюреру доложили, что меры безопасности сорваны полковником Роммелем.
Эффект оказался обратный. Гитлер выделил Роммеля из других, и фактически с
того момента полковник попер вверх по ступеням карьеры...
   - Согласен, у немцев есть чему поучиться.
   - Кое-чему можно учиться и у папуасов. У немцев учиться стоит многому.
Особенно в воинской дисциплине, в офицерских взаимоотношениях. Возьмите
того же Гиммлера. Что он сволочь - неоспоримо. Но были у него черты,
которые нашему грузинскому палачу Берии даже не снились.
   - Что имеете в виду? - Теперь уже предложенной темой заинтересовался
Мишин.
   - Отношение к подчиненным. Был случай, когда Гиммлер приехал с
инспекцией в боевую часть СС. Ночью. Внезапно. Его встретил дежурный по
полку. Доложил: "Командир полка спит. Приказал разбудить через два часа".
- "Будите сейчас", - приказал Гиммлер.
   "Нет, рейхсфюрер, - офицер воспротивился, - командир не спал двое
суток. Я разбужу его, когда он приказал. Если вам что-то необходимо, я
готов исполнить". - "Отлично, - сказал Гиммлер. - Полк, где приказы
командира исполняются с такой точностью, в инспекции не нуждается". Что уж
он там думал, трудно сказать, но головы ни у кого не полетели. Теперь
поставим в такие обстоятельства любого из наших начальников. Вне
зависимости от времени - Сталина, Жукова, Брежнева, Горбачева, Ельцина...
Кого еще можем вспомнить?
   - Это точно, - вздохнул Мишин, - советское начальство самое
начальственное в мире.
   - Хорошо, - прервал их беседу Крюков, - вернемся к нашим баранам. Мне
не очень приятен ваш экскурс в гитлеровские времена, но вывод один: наши
офицеры стреляют плохо...
   Странно устроены люди. Любой профессионал считает себя вправе
критиковать свое дело и своих коллег. Но выскажи такую критику посторонний
- ее встречают в штыки.
   - Не так уж плохо. - Мишин сразу вступился за честь мундира. - Наш
батальон на всех проверках меньше отличной оценки не получал.
   - Разве в оценке дело? - Крюков стоял на своем. - Оно в принципах. Все
вы служили в армии и не по одному году. Тогда скажите, кто из вас имел
возможность в неурочное время взять свой пистолет, получить патроны, в
конце концов, купить их за свои деньги и вволю пострелять в тире? Готов
спорить - никто.
   - Да, но... - Мишин не хотел уступать.
   Однако Лукин поднял руку, обращенную открытой ладонью к нему.
   - Давай не спорь. Полковник прав. Самое полезное для нас пострелять.
Поболтать успеем потом.
   Крюков улыбнулся.
   - Я к этому и вел разговор. Два дня мы проведем в Мытищах на
стрельбище. Патронов хватит. Программы - никакой. Важно, чтобы к вам
вернулось чувство оружия. Всем следует подумать об одежде. Прошу обратить
внимание: я не говорю о форме. Никаких намеков на однообразие. Вы - мелкие
коммерсанты из новых русских. Без особого опыта и особо больших денег. Ни
единого предмета военного образца. Ничего нового. Разве что галстуки и
шляпы. Все остальное - секонд хэнд.
   Если по-русски - бэу. Полетим все одним самолетом, но каждый сам по
себе. Знакомства между собой не обнаруживать. Я объясняю понятно? Вопросы?
   - Куда летим?
   - Авиабилеты у всех до Белграда. Там нас встретят. И еще, это касается
вас, Вера Васильевна. До Белграда вы у нас - женщина. Подумайте, как лучше
обставить свое преображение. Да, пока не забыл. Никаких темных очков. Не
следует привлекать к себе внимание. Оружие и форму приобретем уже в
Боснии. Теперь снова вернемся к карте. Желательно, чтобы все вы ясно
представляли район наших действий. Главным стержнем, вокруг которого будем
ходить, - река Кривудав. В переводе на русский - река Кривуля. Течет по
узкой долине с юга на северо-запад. С востока долину реки подпирают три
хребта. Северный - Голетан.
   То есть Голый, не поросший лесом. Высшая точка - Дебела Глава - Дурья
Башка. Высота 1128 метров. Далее на юг через узкую долину лежит хребет
Литице. По названию близок к Голетану и звучит как "Голые скалы".
Господствующая точка - Троглав. Высота - 1200 метров. Между кряжами
Голетана и Литице пробила русло река Бистар...
   - Быстрая? - Демин вдруг ощутил желание угадывать смысл слов чужого
языка, но так похожего на родной.
   Крюков с самым серьезным видом подтвердил:
   - Почти что так. Но понимать надо иначе.
   Бистар - значит прозрачный, чистый. Бистрина - прозрачность, чистота. А
то, что имеет в виду Юрий Петрович, звучит как "брз".
   - Ясно.
   Демин отвел глаза, стараясь скрыть смущение. Он не учел, что в близких
языках одинаково звучащие слова часто имеют противоположный смъюл. Баня
по-сербски - курорт.
   Гусар - пират. Губица - рыло, морда. Короче, угадывать никому не
возбранено, но лучше все же предварительно спрашивать об истинном смысле
слов.
   - Продолжаю. - Крюков сделал вид, что смущения Демина не заметил. -
Самый южный кряж - Шушняв. То есть покрытый листьями.
   Тянется с юго-запада на северо-восток. В ущелье между хребтами Литице и
Шушняв протекает река Тузлав - Грязная. В ливни вода ее буреет от глины.
Впадает в Кривудав. Долина этой реки для нас закрыта. Вдоль дороги по
левому берегу несколько населенных пунктовУ подножия Голетана - село
Лозница. Возле устья Бистара село Табакана. Интересующий нас объект
находится в верховьях долины Тузлава. Объект включает в себя Турский
градец - старую турецкую крепость и хутор Огнярницу на северо-восточном
склоне Шушнява. Вход в долину Тузлава прикрывает хутор Стражница. Здесь
все приспособлено к обороне - огневые бетонированные точки, пристрелянные
рубежи. Вполне возможно, что есть минные заграждения...
   Два дня поряд, возвращаясь со стрельбища, они продолжали работать с
картой, стараясь запечатлеть в памяти особенности рельефа, систему дорог,
расположение населенных пунктов.
   У военных и географов нередко одни интересы, но разные цели...


                                Акт второй

   Милена встретила Илича у полевой кухни штаба во время обеда. С
алюминиевой миской чорбы она подсела к нему.
   - Есть интересные новости.
   - Что опять?
   - Прибыла группа русских.
   - Русские сюда приезжают часто. Добровольцы. "Царские волки" или как их
там...
   - Это не "волки". Что-то другое.
   - Почему так решила?
   - Группа небольшая. Пять человек. С ними общаются только сам
командующий и полковник Циринарич из разведки.
   - Хорошо, успокойся. У меня с Циринаричем так, - Илич согнул
указательные пальцы обеих рук крючками, сцепил их и потянул в разные
стороны. - Попрошу его, он подключит меня к делу. Все и узнаем.
   План Иличу удался. Пришлось лишь напомнить шефу, что он, Звездан,
свободно говорит по-русски, и вопрос решился как бы сам собой.
   Большим своим успехом Илич счел то, что ему довелось присутствовать на
совещании русских, которые уточняли последние детали выхода на "Путь
Аллаха" для проведения там диверсий.
   Проводил совещание полковник Черный.
   Так командира русских представили Иличу в штабе армии. Истиную фамилию
его вряд ли знал кто-то, кроме начальника штаба. Да разве в фамилии
главное?
   Русские собрались у подробной карты района действий. Ее из развед
отдела принес сам Илич и, старательно разгладив, расстелил на столе в
домике, где поселили диверсантов.
   - Я избрал кружной, но безопасный путь.
   Попрошу запомнить маршрут. - Крюков посмотрел на товарищей. - Война. На
ней может всякое случиться...
   Капитан Илич кивнул понимающе: он явно одобрял предусмотрительность
русского командира.
   - Так, - Крюков двинул карандаш по предполагаемому маршруту. - От
Циглана двинемся на северо-запад до Брезова. Затем круто берем на
юго-запад. Хотелось бы добраться на машине до Ниски Воды, но сумеем ли -
это вопрос.
   Илич с деланным безразличием следил за движениями карандаша по карте.
   Окончив прорисовку маршрута, Крюков спросил серба:
   - Как считаете, капитан, такой план осуществим?
   Илич изобразил глубокую задумчивость.
   Потрогал лоб, помял подбородок, провел пальцем по усам. Потом
высокомудро изрек:
   - Разумный план. От Циглана до Брезова вы проедете без труда. До Ниски
Воды дорога хуже. Хотя там расстояние небольшое, лучше пешачити. И само
будите будни!
   Мишин насчет "пешачите" понял. Что такое "будите будни", тут же пояснил
Крюков, подсказав Иличу русский вариант выражения - "Будьте бдительны".
   Лукин обратил внимание на несоответствие привязки маршрута к тем
точкам, которые они намечали еще в Москве. Но тут же вспомнил
предупреждение командира, что в присутствии посторонних разговоров о
подлинных задачах группы идти не будет. Вспомнил и сразу утратил интерес
ко всему, что объяснял Крюков.
   - Нам выделена машина - джип-вездеход. Стоит у штаба на охраняемой
стоянке.
   Уходим завтра в шесть утра. Демин берет машину и подгоняет ее сюда.
Здесь грузимся, и вперед!
   Крюков посмотрел на Илича.
   - Скажите, капитан, с кем у нас больше всего вероятности встретиться в
рейде? Я имею в виду душманов.
   Крюков задал вопрос Иличу, но первым на него среагировал Мишин. Слово
"душман"
   для него все еще оставалось отголоском афганской войны, и он воспринял
его с удивлением, как оговорку.
   - Душманов?!
   - Такое. - Илич понял удивление Мишина правильно. - По-русски "враг",
по-сербски - "душман".
   - Ясно. - Мишин тряхнул головой, продолжая удивляться странным капризам
языка людей. - Вот уж не думал...
   Илич мгновение помедлил, думая, как поточнее сформулировать мысль.
Врать он не собирался. Это не вызывалось необходимостью.
   Русские могли получить консультацию у других специалистов разведки, и
сопоставление сведений бросило бы на него если не подозрение, то тень
некомпетентности.
   - Встречи могут быть самые разные. С разведкой мусульман и хорватов. С
боевыми армейскими подразделениями. С группами мусульманской милиции. С
добровольцами...
   - Кого имеете в виду? - Демин попросил уточнения.
   - На той стороне есть формирования моджахедов из Ирана, Афганистана.
Есть бойцы из Ливана. Одно время были даже фашисты из Норвегии. Но
наиболее опасны - усташи.
   Хорватские фашисты.
   - Идейные? - Демина интересовали детали.
   - Не думаю. Среди усташей много уголовников. Им выгодно носить военную
форму.
   И оружие.
   - Спасибо, капитан. - Крюков произнес это так, что все поняли -
разговор окончен. - Теперь, если вы позволите, мы отдохнем.
   Все встали.
   - Симпатичный человек, - сказала Верочка, когда Илич вышел.
   - Командир, - Мишин задал вопрос словно бы между прочим, - как я понял,
наши планы не меняются? Это в отношении движения на Кривудав?
   - Конечно, мы же давно обо всем договорились.
   - Но вы докладывали так убедительно...
   - А как можно иначе?
   - Это было необходимо? - Демин любил уточнять детали. - Весь спектакль
для одного человека?
   - Конечно, Юрий Петрович. Умолчание - худшая ошибка в подобных делах.
Вы никогда не обращали внимание на российские заборы?
   В них обычно ни дырочки, ни щелки. А народ любопытен. За забор только
слепому взглянуть не хочется. На Западе на стройках в таких ограждениях
специально оставляют дыры. Тебе интересно? Загляни. Вы думаете, наше
появление здесь не будет замечено? Еще как! И сразу появятся любопытные.
Удовлетворить их интерес к себе мы должны сами.
   - Думаете, этот Илич организует утечку?
   - Не знаю, тем не менее укладывать свой парашют каждый десантник должен
сам. Разве не так?
   - Вам не понравился Илич?
   - Почему? Нормальный мужик.
   Крюков не лицемерил. Серб-капитан вызывал у него симпатию. Легкий,
подвижный и в то же время крайне сосредоточенный, он оставлял приятное
впечатление. От него исходили явственно ощутимые волны энергии. По отзывам
начальников, с которыми общался Крюков, Ийич был "храбар войник". Уже с
первых дней войны лейтенант выделился среди других офицеров удачливостью и
получил под команду взвод разведки. В делах, как говорили, ему
сопутствовал успех. Он без страха совершал глубокие рейды в тыл
противника, приводил с собой пленных, приносил ценные сведения об обороне
и планах чужой стороны.
   После тяжелого ранения Илича оставили при штабе, и он занимался
оперативной работой в разведотделе.
   К группе Черного - так был представлен Крюков всем, кто с ним общался,
- Илича приставили с учетом, что он свободно говорил по-русски.
   Никто, в том числе непосредственный начальник Илича, не знал, сколько
ловкости потребовалось капитану, чтобы получить это назначение.
   Вечером, ближе к полуночи, к Иличу пришла Милена. Устало швырнула на
стол дамскую сумочку, сняла пояс с пистолетом. Села на край постели, где
лежал, вытянувшись в рост, Звездан.
   - Ты сообщил о русских Зорану?
   - Да.
   - Сколько раз говорила - не спеши.
   Илич небрежно отмахнулся.
   - Хватит о делах. Мне они надоели. Иди сюда...
   Милена оттолкнула руку, протянувшуюся к ней.
   - Подожди. Надо поговорить серьезно.
   - Тебя что-то беспокоит?
   Милена придвинулась к нему поближе, обняла его, припала щекой к его
щеке.
   - Звездан, тебе не надоело так жить?
   - Как?
   - Мы все время на острие. Не знаю, сколько такое будет продолжаться, но
меня это пугает. У любой веревочки есть конец. Я боюсь, что она перехватит
горло. И тебе и мне...
   В любом случае. Поймают здесь или останутся недовольными там. Ты об
этом думал?
   Илич, конечно, думал. Мысль о возможном возмездии не оставляла его
никогда. Однако признаться в своих слабостях, особенно женщине, он считал
позорным. Уже давно Илич, успокаивая себя, стал считать, что он не
издайник - поганый для всех предатель, а изведник - разведчик. С точки
зрения здравого смысла такое оправдание было бесполезным - предатель
всегда им остается, как его ни называй, но для успокоения совести Иличу
этого хваталоОтветил, не выдавая тревоги, которую пробудили в нем слова
Милены:
   - Нет, не думал.
   - А я беспокоюсь все время. О тебе, о себе.
   И думаю: нам надо менять жизнь.
   Звездан привлек Милену, положил ее голову себе на колени вверх лицом.
Заглянул в глаза.
   Как ты представляешь такую перемену?
   Все ведь непросто. Если по-честному, мы чужие и там и здесь.
   Милена потянулась к его губам. Он склонил голову и поцеловал ее.
   - Драгу м о и, именно об этом я говорю.
   - Что предлагаешь?
   - Надо отсюда уехать. Убежать.
   - Сказать легко, сделать труднее. У нас нет главного - денег.
   - Мы их можем достать.
   Илич засмеялся.
   - У меня с девяносто третьего года остались нерастраченными пять
инфляционных бумажек по пятьсот миллиардов динаров. Ты на них
рассчитываешь?
   Милена поднялась с его колен и села.
   - Не надо шутить, Звездан. Я серьезно.
   - Можешь что-то предложить?
   - Могу. Сто пятьдесят тысяч. - Она выдержала паузу, чтобы сделать более
эффектной концовку. - Долларов.
   - Шутишь?!
   - Нисколько.
   Иличу показалось, что Милена его все же разыгрывает.
   - Может, скажешь, где они лежат? Я сбегаю, принесу.
   - Ха! Какой быстрый! За такие деньги придется поработать обоим.
   - Хорошо, рассказывай.
   - Эти русские, которых ты пас, не добровольцы. Они солдаты удачи -
наемники.
   За дело, которое они сделают, им хорошо заплатят.
   - За какое дело?
   Милена улыбнулась.
   - Если не узнал ты, откуда это будет известно мне?
   - Я не знал даже про деньги. - Илич произнес это спокойно и вдруг
встревожился: - Постой, кто тебе сообщил о них?
   Илич неожиданно испугался: подсунуть такие сведения Милене могла
контрразведка, чтобы затем понаблюдать за ее реакцией.
   Милена легко поняла опасения друга.
   - Не волнуйся. Это мне рассказал Благое Селич. Капитан-финансист.
   - Странно. - Илич все еще продолжал сомневаться. - Откуда ему такое
известно?
   - Очень просто. Когда группа русских сделает дело, она уйдет в Сплит.
Там их встретит Попович.
   - И он тебе об этом рассказал? - Илич представил нечто такое, что его
сильно задело. - Когда?!
   - Сегодня вечером. - Милена ответила с видимым торжеством. - Я его
раскрутила...
   Илич так и взвился. Он сразу понял, как женщине удалось "раскрутить"
мужика. Это заставило его рассвирепеть. Он схватил Милену за горло, сжал
пальцы.
   - Ты с ним переспала?!
   Милена вырвалась из его рук и засмеялась.
   - Ты сдурел! Мы с ним сидели и читали Библию. Евангелие от Луки так его
растрогало, что он рассказал мне правду.
   - Кальява кучка! - Илич взъярился еще сильнее. - Грязная сука!
   - Злы пас! - Милена ответила с той же мерой раздражения. - Злой пес! Ты
хочешь, чтобы я лежала с тобой, а кто-то принес нам деньги прямо в
постель? Ты веришь, что такое бывает?
   - Прости, дорогая. Я просто вне себя. - Илич сбавил тон. Теперь он
напустил на себя покаянный вид. - Просто ты мне так дорога...
   Он, этот Попович, везет деньги?
   - Нет, драгу мой. Денег ему не доверили.
   Он везет только номер счета, чтобы передать русским.
   - Проклят био! - Переход от ревности к злости на ускользавшую из рук
добычу был мгновенным. - Будь он проклят! Где Попович должен передать
цифры?
   - В Сплите.
   - Что же теперь делать?
   - Не знаю, драгу мой. Тем более ты сам отдал русских Зорану. Он их
перехватит, перестреляет, и цифры Поповича не пригодятся ни им, ни нам.
   - Кто же знал?
   - Подожди, давай подумаем. Как ты доложил маршрут русских Зорану?
   - Сказал, что они двинутся до Ниски Воды через Брезов.
   - Подожди, подожди... - Милена подняла глаза к потолку, задумалась. - У
тебя есть каналы срочной связи?
   - Да.
   - Тогда передай Зорану, что русские изменили маршрут. Сообщи ложное
направление.
   - Это мысль.
   Уже через час Илич передал Зорану известие, что группа Черного сменила
маршрут и отправилась в долину реки Кривудав. Их цель - выйти к поселку
Райетин. Смысл задания уточнить не удалось.


                                Акт третий

   Свою команду Крюков поднял в три ночи.
   Через двадцать минут все пятеро погрузились в "Ниссан- Патруль",
жцавший своего часа неподалеку от дома группы Черного.
   В полной выкладке бойцы Крюкова выглядели верблюдами из каравана,
груженного вооружением. Впрочем, удивляться не приходилось. Подобные
метаморфозы острые языки давно определили и заключили в емкую формулу:
"Десантник только пять минут - орел.
   Все остальное время - вьючный верблюд".
   При этом каждый понимал: черепаха сильна тем, что носит на себе тяжелый
домик и никогда его не снимает. Это трудно, утомительно, это выматывает
силы, но иначе нельзя.
   Обмундирование и снаряжение группы Крюков подбирал по своему вкусу. В
нем не было ничего, что производилось Россией. Трехцветные камуфляжные
костюмы из особо прочной американской ткани, такой, что не рвется от
прикосновений к колючим кустам и при ползании по камням. Поверх костюмов
такого же цвета "разгрузочные жилеты" с кармашками для автоматных
магазинов, гранат, портативных раций, сигнальных пистолетов.
   На головах у всех были шлемь1-"глобусы", похожие на мотоциклетные. Их
обтягивала сетка с нашитыми на нее лоскутами материи коричневых и зеленых
цветов. Это деформировало очертания голов, и даже с близкого расстояния
бойца, засевшего в кустах, обнаружить было почти невозможно.
   В снаряжение входили радиостанции "желтой" сборки японского образца с
кварцевой стабилизацией частоты, приборы ночного видения в форме очков. На
пятерых приходилось тридцать метров нейлонового троса, разделенного на
равные части.
   От бронежилетов Крюков сразу предложил отказаться. По опыту он знал,
что легкие поддевки второго класса не защищают от винтовочных и автоматных
пуль. Более того, они потенциально опасны. Пробив лифчик спереди, пуля не
может выйти сзади и начинает "гулять" по телу. Это опасней сквозного
ранения.
   Тяжелые кольчужки шестого класса защищают от пуль. Но весит такая
одежка около одиннадцати килограммов. Таскать ее на себе, тем более по
горам, под силу разве что Голиафу.
   Когда обсуждался вопрос о средствах защиты, Мишин, не любивший
"глобусов" на голове, решил под шумок отказаться и от них.
   Крюков выслушал его возражения и тут же их отсек:
   - В горах "глобус" необходим. Камушек со скалы, и без шлема в голове
будет дырка...
   Мишин успокоился.
   С пристрастием выбирали оружие. Демин и Лукин предлагали "микро-узи".
Репутацию этому автомату создали кинобоевики и криминальные романы. Мишин
стоял за американский "ингрем", с которым ему пришлось сталкиваться. Но
Крюков сумел доказать, что лучше всего иметь "Хеклер и Кох" МР5К. Он на
восемьсот граммов легче "ингрема" и менее прожорлив, нежели пресловутый
"узи". Ко всему "Хеклер и Кох" четко отсекает очереди по три патрона
каждая. В условиях, когда боеприпасы приходится таскать с собой, это
фактор немаловажный.
   Поскольку всем уже довелось испытать этот автомат на стрельбище,
Крюкову особо не возражали.
   Отбирая ножи, Крюков остановил выбор на модели "Кагуар" фирмы "Пума".
Продуманная конфигурация; прекрасная балансировка лезвия; черенки, не
отягощавшие руку, делали оружие удобным в обращении и грозным в схватке.
Остроту лезвий Крюков проверил оригинальным способом. Он брал буханку
свежего белого хлеба и на весу отрезал от нее ровные куски. Те ножи,
которые не резали, а "жевали"
   хлеб, он решительно отвергал...
   Группа тронулась в путь, когда небо на востоке едва посветлело.
   Если, попросить любого из нас назвать известные ему горы, то ответы
чаще всего совпадут: Альпы, Кавказ, Гиндукуш, Тянь-Шань...
   И редко кто вспомнит Карпаты или Балканы.
   Тем более еще меньше людей сумеет назвать хребты Явор, Яхорину,
Белашицу, вершины Великий Вран, Цинцер, Ветрену Брду. И, только оказавшись
в горах Боснии, Лукин понял, насколько шаблонны наши представления о горах
Европы.
   Хребты, настоящие, крутобокие, возносившие вершины к самому небу,
встали перед отрядом неприступными стенами. Их склоны покрывали густые
широколиственные леса.
   Пути здесь пролегали по глубоким ущельям, в которых звенели ручьи и
речки. Некоторые тропы, казавшиеся удобными, выводили на края круч и
обрывались пропастями. Кто и зачем натоптал дорожки в никуда, вряд ли
можно объяснить с точки зрения логики.
   Метрах в трехстах от места, где группа оставила машину, на каменистой,
избитой рытвинами дороге стоял километровый столб. На нем, привязанная
проволокой, косо висела фанерка. На ней чья-то неуверенная рука красной
краской вывела кривые буквы:

   "ДОБРО ДОШАО ДО ПЕКАО"

   В нескольких местах фанерка была прострелена пулями. Красная краска от
букв коегде оплыла потеками крови.
   - Что написано? - спросил Демин.
   - Приглашение. - Крюков мрачно ухмыльнулся. - "Добро пожаловать в
пекло".
   - Выходит, пришли. - Лукин поправил "глобус" на голове. - Дальше и
ехать некуда.
   - Пойдем пешком, - отрешенно произнес Мишин. - Я с детства не боюсь
пекла. Помню стихотворение: "Если ты настоящий солдат, если ты со смертью
на "ты", улыбаясь пройди через ад, сапогом растопчи цветы..."
   - Не надо цветы топтать! - Верочка не скрыла неудовольствия. - Ну
мужики!
   - Коли не надо, не будем. - Крюков вообще был покладист в общении со
своими. - Главное - через пекло пройти. Двинули!
   Он свернул с дороги на тропинку, которая серпантином ввинчивалась в
гору.
   Они поднялись по склону к небольшой седловине, продавившей хребтины
первого ряда взгорков. Внизу, у ручья, они заметили человека, который
сидел на камне и мыл ноги.
   В бинокль удалось разглядеть, что в кустах замаскирован балаган,
сложенный из веток и покрытый полиэтиленовой пленкой. Это был сторожевой
пост мусульман.
   Не сверни отряд в горы, они бы на него наткнулись.
   Взяв направление на юго-запад, Крюков ускоренным шагом повел группу к
Голетану, лежавшему за тремя рядами горных цепей.
   Чем выше они взбирались, тем более глухо выглядели окрестные горы.
   Поднялось солнце. В лесу сгущалась сырая духота. Идти стало тяжелее.
Тем более что люди еще не обрели чувства горного ритма - размеренного, не
сбивающего дыхания темпа движения...
   Они двигались на подъем всего полтора часа, когда Крюков заметил
побагровевшее лицо Демина. Спросил, понижая голос:
   - Ты когда сливал воду?
   - В смысле? - Демин не понял вопроса.
   - Когда мочился?
   - Это что, так важно?
   - Посмотрел бы на себя. От щек можно прикуривать. Вот-вот хватит
тепловой удар. Что тогда станем делать?
   - Не хватит, зря беспокоишься.
   - Мишин, - Крюков подал знак шедшему впереди человеку, - привал. Десять
минут отдыхаем. Надо всем напиться от пуза.
   Демин еще не понимал, что так тревожило командира - не в пустыне же.
   - Можем идти. Я недавно горло прополоскал. Надо втягиваться.
   - Пока втянешься, успеешь вытянуться.
   Учти, потеря воды вырубает человека мгновенно. Первый признак
обезвоживания организма - отсутствие позывов остановиться у кустика.
   - Разве не наоборот?
   Демин был удивлен. Прирожденный горожанин, он никогда не испытывал
настоящей, изнуряющей жажды.
   После недолгого привала, вдоволь напившись и отдышавшись, они двинулись
дальше.
   Буковый лес на склонах гор выглядел мрачно, недружелюбно. Под его
сводами не росла трава, и на серой почве виднелись белые нити какой-то
плесени. Запах прели и жаркая сырость поднимались от земли. Здесь, должно
быть, недавно пролился дождь, и лес еще не успел просохнуть.
   Плохой обзор заставил группу рассредоточиться. Теперь двигались широкой
цепью, готовые к любым неожиданностям. Переговариваться Крюков запретил
категорически. Рации у всех работали только на прием. В случае обнаружения
опасности разрешалось щелкнуть тумблером. Щелчок отдавался в наушниках
всех членов группы. Соблюдалось правило: опасность впереди - один щелчок,
сзади - два.
   Если не считать трех кратковременных привалов, то группа провела в пути
пять часов. Однако далеко за это время уйти не удалось. Когда стали
устраиваться на ночлег, хребет, который они преодолели, лежал почти рядом.
   Для первой ночевки Крюков выбрал лысую высоту. Группа рассредоточилась
среди камней таким образом, чтобы контролировать сразу все склоны. При
кажущемся неудобстве расположение давало немалые преимущества.
   Для того чтобы окружить группу, потребовались бы слишком большие силы,
которых в глуши, где Крюков проложил маршрут, у противника не имелось.
   На всякий случай еще засветло в местах, наиболее удобных для подъема к
вершине, Мишин натянул проволочные растяжки, соединив их с осветительными
ракетами.
   Костра не разжигали. Ужин был холодным.
   После ужина Крюков поднял руку, привлекая к себе внимание. Все уже
заметили, что этот жест у командира был стойкой привычкой, которую могло
выработать только долгое участие в делах, требовавших скрытности
   - Прошу внимания. - Крюков говорил негромко, заставив всех сдвинуться в
кружок. - Думаю, пришло время до конца обговорить финансовую сторону
нашего дела.
   Подряд мы взяли на срок в две недели из расчета выплаты двадцати тысяч
каждому. Досрочное выполнение задачи гонорар не снижает. Сразу скажу - я
получаю тридцать тысяч.
   Из отпущенных нам ста пятидесяти тысяч в резерве остается сорок. Куда
они пойдут, я доложу позже. Вопросы?
   Вопросов не последовало. Как ни странно, выступая в роли наемников,
товарищи по операции не имели достаточного опыта в ведении финансовых дел
и словно стеснялись разговоров о деньгах. Их долгая и верная служба за
гроши оставила ясно видимый отпечаток в психологии каждого.
   Крюков легко понял причины такой стеснительности и показной
незаинтересованности и улыбнулся. Сам он достаточно повоевал по найму и
знал, как при заключении контрактов опытные "солдаты удачи" торгуются за
каждый цент или пенни.
   - Вопросов нет, пойдем дальше. Вся сумма, предназначенная нам, уже
внесена на специальный счет в цюрихском отделении Швейцарского народного
банка. Номер счета включает в себя пять групп чисел. Первая группа - три
цифры. Через тире - вторая. В ней две - цифры. Далее, через тире - опять
три. Потом точка. Заметьте - она очень важна! За ней группа из трех
очередных цифр. Опять точка и одна цифра. Итого, если кто-то не сосчитал,
в шифре двенадцать знаков. До конца операции мне известны только шесть:
три из первой группы, три - из последней. Запомнить их нетрудно. Три, два,
один. Затем в обратном порядке - один, два, три. Остальные шесть цифр нам
будут переданы после выполнения задачи. Место, где произойдет встреча со
связником, - хорватский город Сплит.
   Крюков помолчал, ожидая вопросов. И опять их не последовало.
   - Теперь могу сказать, что в операции две цели. Для одного заказчика мы
должны распатронить базу. Сколько за это платят, вы знаете. Для другого
необходимо отыскать и забрать с собой небольшой трофей.
   Крюков выделил слово "небольшой" интонацией, и все на это обратили
внимание.
   - Какой именно? - спросил Мишин.
   - Оптико-электронную головку высокоточного наведения снарядов. Это
новинка, которая еще не проверялась в боевых условиях.
   Проверить ее решили здесь. Это даст нам еще двести тысяч...


                               Акт четвертый

   Зораис интересом воспринял новую уточняющую информацию Илича. Он сразу
постарался прикинуть, что могло заинтересовать русских в районе Райетина.
Самым привлекательным объектом для диверсии могла оказаться тыловая база
боевого питания. Но, когда Зоран доложил свои соображения по команде, над
ним просто посмеялись. Базу охраняло подразделение, по силам равное
батальону. Поверить, что пятеро диверсантов смогут причинить вред объекту,
было просто смешным.
   Зоран предложил организовать преследование русских. С такой
возможностью согласились, но запретили вести в рейд штатный разведвзвод.
Пришлось собирать добровольцев с бору по сосенке.
   И вот они стояли - десять человек, готовых к походу. Отряд составили
обычные деревенские парни - крепкие физически, не боявшиеся утомительных
переходов, умевшие ночевать в горах, но не искушенные в военном ремесле.
Они азартно стреляли по пустым пивным банкам, любили помериться силой, не
упускали возможности побороться, но настоящей боевой расчетливости, умения
оценивать обстановку и действовать без подсказок им не хватало.
   Ругать этих парней не имело смысла - кроме нежелания что-либо делать,
это ничего не вызвало бы. Нет толку корить человека за то, что он не
обучен водить машину. Его в первую очередь надо этому научить.
   Надежду на успех Зоран связывал с численным превосходством. Он знал
сильные и слабые стороны русских. Они были особо опасны в одноразовых
наступательных или диверсионных операциях: бросок, удар, победа и аут! Но
в Сербии русским чаще приходилось стоять в обороне. Командование не умело
организовать эффективные удары, и военные успехи сторон качались
маятником: порой одна и та же горушка, ничего не значившая в масштабах
войны, в сутки по нескольку раз переходила из рук в руки. И после каждой
атаки обе стороны теряли людей.
   Потом противники садились в оборону, и кипучая энергия русских
оказывалась в застое.
   Для них война теряла смысл. Начинались поиски спиртного. В состоянии
"поддатия" русские принимались куролесить, искали приключений и женщин.
Дисциплина падала.
   Бойцы становились неуправляемыми.
   Отряд, о котором сообщил Илич, устремлялся к определенной цели и потому
был очень опасен. Движение, постоянная настороженность придавали его
действиям динамизм и непредсказуемость.
   Зоран все время следил за русскими, которые появлялись в Боснии. Для
этого были причины. Его брата - Исмета - убил русский снайпер в бою под
Вышеградом на горе Заглавак.
   Зоран никогда не мог найти причин, которые толкали русских к участию в
гражданской войне боснийцев. Сказать, что за это им перепадали большие
деньги, было бы неправдой.
   Не только о крупных гонорарах, но и о других видах вознаграждения
говорить не приходилось. Конечно, русские духарились, называли свои
немногочисленные группы - по два-три стрелковых отделения - "отрядами".
Отрядам давались звучные названия вроде "Царские волки", но даже
вооружение "волкам" часто приходилось добывать для себя самим.
   Не были Зорану понятны и мотивы, по которым русские выбирали себе
сторону, на которой собирались сражаться. Одни уходили к
католикам-хорватам драться против сербов, другие - к православным сербам
сражаться против католиков и сербов-мусульман. Короче, загадки русской
души оказывались необъяснимыми. А может быть, просто в этих людях не
утихало инстинктивное желание воевать, постоянно находиться в зоне зла?
   В поисках следов русского отряда Зоран проехал по всей линии боевого
соприкосновения сторон в районе, откуда можно было выйти к реке Кривудав.
   Ниточку удалось нащупать в узком горном проходе, где перед разрушенным
мостиком через небольшую речушку обнаружили брошенную автомашину с
проколотыми шинами и разбитыми вдребезги свечами зажигания. Сперва Зоран
удивился, почему диверсанты не сожгли машину, но потом решил, что и сам не
стал бы этого делать. Пламя пожара и дым видны издалека. Они сразу
привлекли бы к себе внимание.
   Неподалеку от брошенной машины, в узкой щели скал, мусульманский секрет
оборудовал колибу - шалаш. Здесь постоянно дежурили два солдата,
наблюдавшие за дорогой.
   Старший поста из новобранцев, недавно взявших оружие, в разговоре с
начальником, которого угадывал в Зоране, костенел и заикался.
   - Здесь не проходили чужие? Их могло быть два, три, пятеро...
   - Нет, господин к а п е т а н.
   Не зная звания Зорана, солдат называл его капетаном - начальником.
   - Может, проходили свои? Назвали пароль. Как я. Вы их пропустили.
   - Нет, господин капетан. Мы здесь пять дней никого не видели.
   Солдат еще не научился врать, и это было видно по его глазам.
   - Они должны были пройти здесь. Вы их машину видели?
   - Нет, не видели. У нас засада. Мы отсюда не уходим.
   - Может, они летели?
   Зоран злился на то, что русские исчезли, и потому вымещал
неудовольствие на солдате.
   - Не знаю, господин капетан.
   Было видно, что солдат не врал. Русские просто оказались хитрее, чем
можно было предположить.


                                 Акт пятый

   Зоран поначалу вел отряд курсом, почти параллельным с Крюковым. Потом
начал обгонять его. Этому способствовало различие в целях, к которым
стремились обе группы.
   Крюков изгибал маршрут на юго-запад. Он спешил удалиться от долины
Кривудава и по водоразделу основного кряжа пройти к истокам Тузлава.
   Зоран скривлял путь на юго-восток так, чтобы перехватить русских на
подходах к базе Райетин.
   Крюков не знал, что его целенаправленно преследует противник, и
принимал лишь меры предосторожности, рассчитанные на случайную встречу, от
которой можно уйти без боевого столкновения.
   Зоран ясно представлял, кого преследует, и потому вел группу с
усиленным охранением, готовый в любой момент навязать русским огневой бой.
   Зоран торжествовал. Он сразу понял, что ухватил кончик ниточки, а уж
размотать клубок, обладая терпением, не столь и трудно.
   Главное дело - не торопиться и не терять терпения. А Зоран знал себя -
он терпения не потеряет.
   Судя по тому, куда двигались русские, они замышляли дешевую хитрость и
стремились подойти к базе Райетин со стороны глубокого тыла. Если это не
так, то зачем им было забираться столь далеко на юг, как они уже это
сделали?
   Секретность в военных делах - и благо и недостаток. О существовании
учебной базы диверсантов "Зелена песница" Зоран не знал и потому в плане
перехвата русских допустил ошибку. Он достаточно точно угадал направление,
по которому двигалась группа Черного, но ошибался, считая, что от Бистара
по ручью Плитак она пойдет на восток.
   Ошибка тем не менее помогла двум отрядам пересечь пути в неожиданном
месте.
   Правда, изначальные условия, в которых оказались стороны, были
неравными.
   Зоран гнал свой отряд ускоренным шагом.
   Люди двигались в колонне по одному. Впереди с псом на поводке шел самый
сильный боец - капрал Вуячич. Из желания выслужиться он готов был загнать
сослуживцев в мыло, что ему в целом и удавалось. Спины солдат почернели от
пота. Лица стали красными. Но главное - каждый чувствовал себя бычком на
веревочке, которому незачем думать: за него все уже решено, его ведут куда
надо и, главное - не сбиться с шага, не отстать.
   Группа Крюкова растянулась цепью. Это позволяло прочесывать местность
по маршруту движения на широком участке. Все вместе и каждый в отдельности
были насторожены и внимательны. Шли размеренным шагом, сберегая силы: в
горах легко себя измотать, но куда как трудно восстанавливать растраченное.
   Первым заметил противника Демин. На одном из рубежей он задержался и
внимательно оглядел пространство, которое они недавно миновали- С
возвышенности хорошо просматривался зеленый альпийский луг с буйной, по
колено, травой. Справа по кромке широколиственного леса в колонне по
одному двигалась группа вооруженных людей.
   Раз, два, три - всего восемь.
   Демин подал сигнал тревоги.
   Теперь за противником наблюдали все. Судя по многим признакам,
небольшой отряд шел по их следу. Во-первых, у мусульман в таком глубоком
тылу не имелось причин на то, чтобы идти с оружием на изготовку. Значит,
они заранее предполагали возможность боевого столкновения. Во-вторых, в
некоторых местах отряд задерживался, занимал позицию, а два-три человека
бродили вдоль тропинки, изучая следы.
   - Что делаем? - Крюков, как всегда, до принятия решения ставил вопрос
на обсуждение.
   - Надо встретить.
   - Может, лучше уйти? - Демин усомнился в подсказке Лукина.
   - Нет. - Лукин говорил уверенно. - Если они за нами, тащить "хвост" за
собой опасно.
   Надо его обрезать.
   - Встречаем, - согласился Мишин.
   Крюков издалека определил командира мусульманской группы. Невысокий,
худенький, он уступал в росте и весе своим подчиненным, но превосходил
всех в настойчивости и целеустремленности. Даже на расстоянии угадывалось,
что солдаты идут по обязанности, не испытывая от погони возбуждения, не
проявляя признаков особой старательности. Командир то и дело подгонял их,
размахивая руками, показывая, куда идти, что делать, где искать чужие
следы.
   Зоран чувствовал, что русские где-то совсем рядом. Пес, которого вел на
поводке капрал Вуячич, недавно раскопал остатки съеденной пищи - упаковки
шоколада, галет, смятую пачку сигарет "Житан". Не было сомнения, что они
догонят противника именно сегодня.
   Русские шли слишком медленно и за три дня проделали путь, который Зоран
одолел за два.
   Следы стоянки, которые обнаружены час назад, были очень свежими. Даже
трава в местах, где сидели люди, не успела оправиться и подняться.
   Зоран понимал, что его вояки подустали.
   Он умел выжимать соки, но в данном случае не учел, что с ним не его
взвод "спецов", а надерганные из разных подразделений новобранцы, которые
не втянуты в форсированные марши и не обстреляны в крутых стычках.


                                Акт шестой

   Часто военная хитрость оказывается настолько тонкой, что позволяет
военным перехитрить самих себя.
   Зоран исходил из того, что ему удалось обогнать русских, что было
правдой. Но он уверился, что те обязательно пойдут на восток, и потому
расположил позицию засады фронтом к западу. Это стало его роковой ошибкой.
   Крюков, прождав душманов и не дождавшись их, понял, что те прошли
стороной и встреча не состоялась.
   Отряд двинулся дальше на юг, усилив меры предосторожности.
   В головном дозоре шел Мишин. Он осторожно спускался по крутому карнизу
мощного кряжа. Еле заметная тропинка - кто и когда ее натоптал, сказать
было трудно - тянулась над рекой, ласково шумевшей в низине.
   Временами Мишин останавливался и прислушивался. Поскрипывавшие камешки
под ногами, монотонное плескание воды не позволяли на ходу различать
другие звуки.
   Стараясь держаться поближе к скале, Мишин чуть пригибался. Каждый раз
он приглядывался к месту, на которое собирался поставить ногу: на
наклонной тропе легче легкого поскользнуться и с пятиметровой высоты
полететь в мелкую реку на камни.
   Автомат Мишин держал стволом вперед. Его указательный палец лежал на
рычаге предохранителя. Патрон дослан в патронник. Стоило двинуть рукой, и
можно стрелять.
   Мишину потребовалось двадцать минут, чтобы спуститься к реке. И только
здесь, под скалами, он понял, как появилась в таком глухом месте тропа. Ее
за многие годы проторили местные жители, поскольку более удобного места,
чтобы пересечь водную преграду, поблизости не имелось.
   Река, прорывавшаяся через горы по узкому ложу и сдавленная с обеих
сторон крутыми боками кряжей, именно в этом месте вытекала на широкое
пространство и смиряла норов.
   Пересекая поток, лежали большие валуны, которые вода натащила из
верховий. Над камнями был протянут ржавый трос. Придерживаясь за него,
можно перебраться на противоположную сторону. Однако начать переправу
Мишин не спешил. Он устроился за выступом скалы, достал бинокль, надел на
объективы мягкие бленды и стал осматривать противоположный берег.
   От воды тропа уходила влево. По осыпи она поднималась вверх до места,
где начинался лес. Склон выглядел слишком крутым, чтобы на нем устраивать
засаду, да и сторожевой пост здесь едва ли кто-то поставил. Атаковать гору
снизу мог рискнуть только тот, кому природа не залила в башку никакого
масла. Значит, можно идти вперед спокойно.
   Переправляясь, Мишин выпустил автомат из рук. Тот повис на ремне,
переброшенном через плечо.
   Камни, по которым то и дело перекатывались волны, были скользкими. Все
время приходилось держаться за канат. Перед тем как перехватиться руками,
Мишин внимательно разглядывал трос. Он знал - если под ладонь попадет хотя
бы одна лопнувшая стальная жила, она проколет руку насквозь. А таких
порванных жил на стареньком тросе торчало немало.
   Когда Мишин одолел поток, поднялся по каменистой осыпи, угрожающе
подрагивавшей под ногами, он облегченно нырнул под лесную сень. Продолжая
идти на юг, вышел к небольшому уступу, который нависал над склоном,
уходившим в сторону запада. Движению Мишина уступ не мешал, но он
остановился на нем, чтобы оглядеть местность.
   Стараясь лучше разглядеть, что лежит внизу, Мишин присел у корня
старого вяза и стал вглядываться в местность. Неожиданно его внимание
привлек непонятный предмет, похожий на большой куль. Он лежал наполовину
укрытый кустами терна.
   Мишин пригляделся и неожиданно заметил, как мешок ворохнулся, сдвинулся
с места.
   Мишин едва не выругался вслух, догадавшись, в чем дело. Это в укрытии
лицом на запад лежал душман. Зад его, обтянутый камуфляжными брюками,
походил на валун, поросший мхом, а все остальное тело выглядело мешком.
   Только шевеление выдало человека.
   Мишин понял - засаду устроила та группа, которую они видели чуть
раньше, но так и не дождались ее появления.
   Понаблюдав еще немного, Мишин заметил еще одного солдата. Он стоял в
двадцати шагах от него у дерева и наблюдал за ближайшей опушкой.
   Лихая мысль мелькнула в голове. Слишком легкой добычей казался одинокий
вояка, и преодолеть искушение взять его самому трудно было избежать.
   Теперь Мишин думал только об одном: как лучше преодолеть дурацкую
плешь, поросшую папоротником, которая разделяла их. Обходить ее стороной
значило терять время. Ползти было опасно. Оставалось выждать, когда
солдатик повернется спиной, рвануть бегом, чуть пригнувшись. Важно
добежать незамеченным до ближайшего дерева и сразу упасть
   Мишин терпеливо ждал, пока солдат отвернется. Тот не спешил. Он
покрутил головой, огляделся и неожиданно для Мишина, расстегнул ширинку.
Парня приперло, и он не мог отказать себе в удовольствии облегчить душу.
   Мишин рывком бросился вперед. Бежать оказалось труднее, чем ему
казалось вначале.
   Папоротники росли густо, прочные стебли путались между ног, заставляя
то и дело спотыкаться. И он упал, когда добежал до деревьев.
   Рухнул на землю со всего маху, едва успев изменить направление падения.
И все равно ударился головой о шишковатый корень, да так, что в голове
загудело. Ему казалось, что это вызвало сильный шум, но солдатик не
обратил на него внимания. Именно в тот момент он наподдал ногой по пустой
пивной банке, которую кто-то выбросил в лесу.
   Мишин застыл на месте, приходя в себя после стремительного броска и
удара при падении. За это время вояка привел себя в порядок и отошел от
места, где только что облегчался. Было ясно, что здоровенному энергичному
парню в тягость переминаться с ноги на ногу в горной глуши, где противника
нет и неизвестно, когда он появится. Ему бы туда, где стреляют и хрипят,
сталкиваясь в рукопашной.
   Он бы там. себя показал.
   Потоптавшись на месте, солдат неожиданно присел на корточки. Зачем -
Мишин не понял. Присел, и все. Может быть, что-то увидел на земле, может,
что-нибудь уронил и решил поднять. Короче, присел совсем зря. Такие
вольности "спецы" противнику не прощают.
   Мишин оттолкнуся от земли, рванулся к чужой широкой спине. Рукоятка
ножа лежала в ладони твердо и плотно...
   На левом фланге засады Зоран посадил двух братьев-мусульман, которые,
по отзывам их командира, были неплохими бойцами. Как любые парни,
получившие в руки оружие, те горели желанием совершать подвиги во славу
пророка и во имя Аллаха. Они заняли удобную позицию, замаскировали ее и
внимательно следили за местностью, лежавшей перед ними.
   Старание окупилось сторицей. Неожиданно для себя солдаты заметили двух
человек, которые двигались в их сторону по редколесью.
   По-умному надо было бы поставить в известность о противнике командира,
но зачем это делать, если чужаков всего двое, идут они по открытому месту,
а ты с оружием укрылся в кустах? Выстрел для острастки, команда:
   "Руки вверх!" - и готово! Командир получит не доклад, а живой товар.
   Лукин и Верочка, держась на расстоянии двух шагов друг от друга,
быстрым шагом пересекали поле. Они стремились побыстрее достичь кромки
леса и прикрыть продвижение остальных.
   Лукин почувствовал опасность инстинктивно. Позже, анализируя
происшедшее, он мог рассказать, что заметил легкое шевеление кустов,
услыхал неясный вдох или шепот, осторожное щелканье предохранителя на
оружии. Но в тот момент он первым делом предпринял действие: подскочил к
Верочке, которая держалась справа от него, подсечкой сбил ее с ног и сам,
уже падая, полоснул из автомата по месту, где шевельнулся куст.
   Было слышно, как за переплетением ветвей в листве раздался тяжелый
глухой звук, такой словно куль картошки швырнули в орешник.
   Падая, Верочка ударилась о землю локтем.
   Импульс электрического тока - неприятный и сильный - пробежал по ее
руке к плечу. Она лежала на животе, а со спины на нее навалился Лукин,
жилистый, крепкий. Положение их выглядело смешным и двусмысленным.
   Чтобы выйти из него с достоинством, надо было что-то придумать. Верочка
нашлась мгновенно.
   - Ну мужики у нас! - Она проворчала это со всей силой осуждения. - Даже
бабу на спину повалить не могут!
   Лукин с такой же быстротой огрызнулся:
   - Потренируюсь, может, и получится.
   На опушку, выломившись из кустов, выскочил душман. Он остановился,
широко раздвинув ноги, и рубанул из автомата. Он не видел цели и даже не
догадывался, что противник у него буквально под ногами, и палил только для
устрашения - обычная глупость, свойственная необстрелянным новичкам.
   Лукин скатился с Верочки, упал на бок и отсек три патрона в упор.
   Душмана отбросило в сторону. Ноги скользнули по росистой траве, тело
опрокинулось на спину, нога в большом ботинке с потертой подошвой
оказалась у самого лица Верочки.
   Только теперь Верочка по достоинству оценила грубость Лукина, которую
поначалу восприняла с такой сердитостью.
   Она поднялась, сняла затвор с предохранителя, быстро шагнула в кусты. В
чаще орешника увидела второго душмана. Тот лежал, согнувшись крючком,
уткнувшись лицом в землю.
   Проходя мимо Лукина, Верочка задела его плечом.
   - Спасибо, Алеша...
   Лукин бросил на нее быстрый взгляд:
   - А ты, мать, мягкая...
   Крюков легко понял, что группа вышла во фланг позиции тех, кто готовил
им встречу.
   Иначе появление в глухой горно-лесистой местности вооруженного
подразделения, которое устраивает засаду, объяснить было нельзя.
   Обращала на себя внимание тщательность маскировки, с которой солдаты
укрыли огневые точки, а также количество боеприпасов, приготовленное на
случай боя.
   Двадцать минут "спецы" наблюдали за противником, пока не раскрыли его
позицию.
   Вглядываясь в расположение засады, Крюков обнаружил ее главную
слабость. Точно не зная, с какого направления появится противник, командир
моджахедов расположил отряд фронтом на запад и подставил свои фланги под
удар.
   - Заходим с тыла, - подал команду Крюков. - Пошли. Все разом!
   Лукин ударил длинной очередью по ближайшему душману, залегшему у корней
векового дуба. "Хеклер и Кох" в бешенстве дернулся.
   Латунные стаканчики стреляных гильз вылетели вправо вверх, ударились о
камень, торчавший из земли гнилым зубом, глухо зазвенели. Этот звук
показался Лукину неожиданным, и он на миг отвлекся, чтобы посмотреть,
откуда исходит звон.
   Все пули, выпущенные прицельно, попали в противника. Они легли кривой
строчкой поперек спины, оставив на ней кровавый след.
   Из-за кустов кизила на проплешину выскочил автоматчик и обалдело
закрутил головой. Он не знал, откуда ждать опасность. Ничего не заметив,
душман повел оружием и полоснул очередью трассирующих пуль по подлеску. На
Лукина посыпались листья и ветки, срезанные с кустов. Возьми противник
прицел чуть пониже...
   Демин, двигавшийся левее Лукина, выстрелил в моджахеда, который в рост
стоял, укрываясь за стволом вяза.
   Демин не сомневался, что попал, но человек не упал. Он повернулся на
пятках и побежал туда, откуда в него стреляли.
   Демин хотел дать вторую очередь, но не успел. Душман остановился и тут
же рухнул вниз лицом.
   С правого фланга ударили автоматы Крюкова и Мишина. Им ответили.
Завязалась перестрелка.
   Лукин выскочил из-за камня, за которым залег. На всякий случай быстро
поменял рожок магазина, хотя в старом еще оставались патроны. Перебегая от
дерева к дереву, поспешил в ту сторону, где воздух пороли автоматные
строчки.
   Поспешность едва не привела к несчастью.
   Когда Лукин пробегал мимо толстенного вяза, из-за его ствола вывернулся
душман. Он вскинул оружие. Демин заметил рывок Лукина и подстраховал его.
Находясь в двух шагах от противника, он приподнял автомат над головой так,
чтобы очередь пошла круто вниз. Рванул спусковой крючок.
   Пули, врубившиеся в поясницу душмана, распотрошили живот, превратив
внутренности в кровавое месиво...
   Зоран, раненный в руку, остался в живых один. Он стоял перед русскими,
стараясь определить, кто из них старше по положению, выбирая между
Крюковым и Лукиным. Ему показалось, что если правильно угадать командира,
то проще будет выторговать жизнь.
   Обратился к Крюкову:
   - Господин! Я здесь не самый главный.
   Вот он - наш начальник. - Зоран кивнул в сторону Вуячина, лежавшего
ничком рядом со своим псом. - Он.
   Мишин шагнул поближе, встал позади пленного и подколол его ножом в
ягодицу.
   - Лаж. - Он зло произнес легко запомнившееся слово. - Ложь!
   Зоран понял: оправданиям никто не поверит. Диверсанты - жаль они их не
перестреляли, - знают, кто был командиром и чьи приказы исполняли
остальные. Понял и мгновенно изменил тактику:
   - Господин, я знаю, кто издайник-предатель. - Чтобы сообщение
прозвучало более весомо, уточнил по английски: - Трейтор...
   - Меня это мало интересует. - Крюков смотрел на Зорана с холодным
безразличием. - Пусть такими делами занимается контр-разведка.
   - Господин! - Зоран сыграл ва-банк. Ему хотелось, чтобы русские клюнули
и хоть на мгновение расслабились. Если удастся их заинтересовать, отвлечь
внимание, он попытается бежать. Эти места Зоран знал давно и хорошо. В
пяти метрах за его спиной кусты прикрывают трехметровый обрыв. Спрыгнешь в
него и окажешься в извилистом овраге. Небольшой, но все же шанс...
   - Господин! Я скажу. Это капитан Илич.
   Он вас сдал. Мне приказали встретить отряд и уничтожить...
   - Меня это мало интересует. - Крюков сплюнул и посмотрел на Лукина. -
Что будем делать с этим?
   - Ощеще нужен? - Мишин спросил спокойно, не повышая голоса. Крюков
бросил на него быстрый взгляд.
   - Думаю, нет.
   - Иди. - Мишин рукой подтолкнул Зорана. - Шагай!
   Зоран от неожиданности вздрогнул. Это была удача. Его направляли в
сторону оврага.
   Еще два шага... теперь один...
   Зоран оттолкнулся ногой, пытаясь прыгнуть через кусты. Но он опоздал.
Острое жало ножа, блеснувшее в руке Мишина, вошло под левую лопатку...
   - Уходим! - Крюков даже не посмотрел в сторону упавшего Зорана.
   Они сразу пошли ускоренным шагом.
   Вскоре Верочка заметила, что Лукин прихрамывает. Подошла сзади, тронула
за локоть.
   - Что с ногой?
   Первая реакция мужика, когда его о болячке спрашивает женщина, -
отрицание.
   - А! - Лукин отмахнулся. - Ерунда!
   Именно это побудило Верочку отнестись к делу серьезно. Она хорошо
помнила, чем кончалось в подобных случаях бодрячество Анисимова. Он мог
таскать с собой болезнь до тех пор, пока та не валила его с ног. Затем
приходилось лечиться, устраняя осложнения.
   На первом же привале, когда они присели отдохнуть и отдышаться после
крутого подъема, Верочка подсела к Лукину.
   - Ну, сердечный, показывай, что с ногой.
   - Все нормально. Ничего не надо.
   Верочка обернулась к Крюкову.
   - Командир, могу я применить насилие?
   Все заулыбались весело. Лукин - растерянно.
   - Покажи ей ногу, Алексей. - Крюков не просил, он по-командирски
требовал. - Под мою ответственность. Она тебя не укусит.
   Лукин со вздохом задрал штанину. Коленную чашечку и голень украшала
длинная свежая ссадина.
   - И это называется нормальным? - Верочка смотрела на Лукина насмешливо.
- Ты хуже мальчишки, Лукин. Все еще боишься йода?


                                Акт седьмой

   За двое суток перехода диверсанты потеряли вид солдат-новичков, который
еще недавно им придавала необношенная форма. Тяжелый маршрут по пыльным
дорогам и горным тропам, лазание по густым зарослям, преодоление вброд
речушек и ручьев превратили их в лесных бродяг. Но такое преображение
нисколько не тревожило Крюкова. Грязные солдаты своей внешностью меньше
привлекают внимание тех, кто может заметить их со стороны.
   Группа медленно поднималась по крутому склону. Под ногами похрустывали
камни большой осыпи. Если кто-то наступал на них не очень ловко, вся масса
начинала угрожающе дышать и скрипеть. Поэтому при каждом шаге людям
приходилось выбирать для ноги место поудобнее.
   Кромка букового леса осталась внизу. На высоту, куда они забрались,
дотянуться смогли только наиболее упорные кустарники и трава.
   Признаки непогоды появились неожиданно. Приплывшая с севера туча,
которую от глаз группы долгое время скрывала Турска Храдина, неожиданно
зацепилась за вершину горы Топуз - Булавы и задержалась на месте.
   С высоты потянуло холодным сырым ветром.
   Его струи загудели в каменных лабиринтах скал монотонно и нудно.
   С севера к туче, застрявшей на вершине, подплывали все новые и новые
подкрепления.
   Туман ложился на горы, скрывал от взоров гребни хребта, заползал в
расселины. Дождь еще не пошел, но лица людей уже увлажнились. Казалось,
что все вокруг вдруг пропиталось взвешенной в воздухе влагой. Замокрели
камни. Заблестели листья кустов и стебли травы.
   Крюков остановился, подождал, когда к нему подтянутся другие.
   - Остановимся?
   - Нет, надо идти, - сказал Лукин. - Самое подходящее время.
   Его поддержали.
   Группа продолжала движение. Из-за тумана пришлось несколько
уплотниться, чтобы не потерять друг друга из виду.
   Река Бистар, которую им предстояло пересечь, текла в узкой складке,
сдавленная с обеих сторон хребтами Голетан и Литице. Долгие тысячелетия
борьбы с камнем поток использовал с толком. Он одолел скальную твердь.
   Река слизала пальцы отрогов, мешавшие ей течь, вымыла в скалах глубокий
каньон.
   Пролившийся дождь неузнаваемо преобразил реку. Ущелье до краев
заполнила вода, грязная, охристо-бурая. Она лизала скалы, оставляла на них
обрывки грязной пены. То, что недавно было руслом чистого звонкого потока,
теперь угадывалось только по особой стремительности течения. Вода тащила с
собой массу всякого мусора - кусты, листву, корни деревьев. И все это
звучало угрожающим гулом.
   Ударяясь один о другой, стучали камни, которые ворочала и катила река.
Скрипели коряги, царапая дно. Они пытались сопротивляться потоку. Но где
там!
   Крюков еще размышлял, как поступить, встретившись с неожиданным
препятствием, когда заметил - природа постепенно перекрывала кран, поток
стал на глазах терять силу и злость. Сперва вода присмирела у бортов
ущелья, перестала бурлить, беситься. Потом начала медленно отступать,
оставляя после себя на берегу желтую грязь, рогатые коряги.
   Видимо, не так обширна оказалась зона гор, с которых вода после ливней
стекала в Бистар. Поток бушевал здесь только до поры, пока все пролитое
дождем сбегало по склонам в ущелье.
   - Перекурим, - сказал Крюков. - Через часик, а то и раньше поток
успокоится.
   Ушедшие на юг тучи отмыли небо до синевы, и на его фоне стали ясно
видны контуры темных скал. Их бурые стены, отвесом вздымавшиеся над
Бистаром, пугали воображение необузданной крутизной.
   Вверху над горами, широко распластав крылья, описывая гигантские круги,
бесшумно парил орел.
   В поисках места, где можно было спуститься к реке, группа вышла к
водопаду. Широкая струя срывалась с десятиметрового уступа, падала вниз,
разбивалась о камни. Черная стена отвеса, до блеска отполированная
струями, казалась стеклянной. В месте, где вода ударялась о подошву скалы,
в воздухе плавала мелкая водяная пыль. Небольшая полоска радуги
протянулась наискосок и сверкала цветным узором.
   Для туристов в этих местах раздолье и рай.
   В кипящей прозрачной воде мелькали стремительные тени форели. Только
забрасывай удочку, дыши свежим воздухом, наслаждайся видами водопада,
выдергивай рыбку на походную ушицу у костра! Но для отряда оставаться
здесь значило запереть себя в ловушке, из которой так легко закрыть выход.
   Крюков и Мишин в поисках удобного места для подъема на плато подошли к
правой по течению стенке утеса. Скала здесь не была такой неприступной,
как в других местах. Камень только издали казался монолитом. Вблизи хорошо
было видно, что, тронутый временем и солнцем, он потрескался, слоился
чешуями, лежал уступами, которые нависали над пустотой. Высота невелика -
метров двадцать, но потрудиться, чтобы ее одолеть, придется.
   Мишин походил по берегу, огляделся, пока не выбрал место, где
восхождение совершить было проще всего. Трещина, распоровшая скалу,
тянулась вверх от подошвы к вершине.
   Альпинисты такие разломы называют "каминами". По ним можно взбираться
вверх и спускаться вниз, опираясь об одну стену спиной, о другую - ногами.
Но разлом у водопада не позволял совершить такой подъем - он был слишком
широк. Однако взбираться на плато удобнее всего было здесь: в "камине" не
имелось участков с отрицательными углами, которые при прохождении требуют
особой техники и умения.
   Мишин имел опыт скалолазания. Майор Духов изрядно погонял своих
подчиненных по кручам Джадрана и Хазараджата, а такие уроки быстро не
забываются.
   - Я пошел.
   Закинув автомат за спину, Мишин полез вверх. Он цеплялся за выступы,
прижимался грудью к камням и неторопливо полз по скале все выше и выше.
   Мишин проложил путь к плато, сбросил вниз страховочные канаты.
   По его следу на скалу один за другим поднялись остальные.
   Последней двинулась на штурм стены Верочка. Она легко сделала первые
несколько шагов вверх и вдруг поняла - подняться дальше будет не так и
просто. Над ее головой в месте, которое снизу казалось ровным, камень
выклинивался острым карнизом.
   Чтобы обойти препятствие, Верочка плотнее прижалась к скале и, скользя
по ней спиной, стала подталкивать тело вверх. Ее голова приблизилась к
выступу, когда наверху что-то угрожающе заскрипело.
   Верочка подняла глаза и замерла в ужасе.
   Огромная каменная глыба, вывалившись из стеньг, медленно ползла по щели
вниз. Мелкая каменная крошка сыпалась на лицо, пыль запорошила глаза.
   Верочка сжалась, пригнула голову. Она понимала - ее уже ничто не спасет
и камень, ползущий сверху, раздавит, расплющит тело с силой могучего
пресса.
   Неожиданно камень остановился. Глыба доползла до карниза и заклинилась
в желобе.
   Она висела в неустойчивом равновесии, едва заметно покачиваясь и
поскрипывая. Мелкие крошки все еще продолжали сыпаться. Хуже всего -
обломок передавил страховочный шнур и лишил Верочку свободы движения.
   Она уже не могла спуститься вниз.
   Верочка хотела крикнуть, позвать на помощь, но не крикнула -
испугалась, решив, что громкий звук может стронуть застрявшую глыбу с
места.
   - Э-э... Ты цела?
   Верочка узнала голос Лукина. Он не кричал, а спрашивал негромко, словно
так же, как и она, звуком боялся потревожить камень.
   - Ага-а. Цела...
   Она ответила в том же ключе, в каком прозвучал вопрос.
   Верочка не боялась высоты. Она без страха глядела вниз, но ее пугала
черная глыба, нависавшая над головой. Верочку отделяло от нижней части
камня не более полуметра свободного пространства. Висеть между землей и
небом, каждую секунду ожидая, что вот-вот безжалостный обломок скалы
обрушится и раздавит тебя, испытание не для слабонервных.
   Осторожно, стараясь не делать резких движений, Верочка передвинула на
поясе пистолет так, чтобы он оказался под рукой. Она не собиралась
отдавать свою жизнь даже камню.
   - Как ты там?
   Это снова спрашивал Лукин.
   - Висю.
   Шуткой старалась показать, что ничего не боится.
   - Вера! Ты потерпи минутку. Сейчас я спущусь.
   Лукин лег на живот, подвинулся к краю скалы и заглянул в пропасть. Он
старался найти удобный подход к месту, в котором находилась Верочка.
Гладкая стена справа позволяла приблизиться почти вплотную к камню,
застрявшему в "камине".
   - Пойду здесь. - Лукин указал избранное им место. Он стал готовиться к
спуску.
   Конец веревки для страховки привязали к стволу дубка средних размеров.
Трое взяли ее в руки. Лукин, проверив натяжение, начал спуск.
   Он быстро добрался до нужного места. Подал голос:
   - Я здесь.
   Верочка слегка подалась вперед и выглянула из щели. Она увидела Лукина,
улыбнулась ему, хотя он этого не заметил.
   - Ты можешь упереться враспор? - Голос Лукина сосредоточен и спокоен.
   - Могу.
   Она ответила ему пересохшими губами.
   - Закрепись. И осторожно разрежь веревку.
   Ни нотки обеспокоенности, ни волнения не обнаруживалось в его
интонациях. Словно речь шла о том, что надо разрезать завязку, стягивавшую
коробку с тортом, принесенным домой.
   - Режу.
   Верочка ни на миг не сомневалась, что Лукин все продумал и ошибок быть
не может.
   Она полоснула ножом по нейлону. Лезвие рассекло волокна мягко, словно
то был пластилин. Отрезок шнура упал ей на плечо.
   - Готово.
   - Осторожно подай мне руку.
   Лукин протянул навстречу Верочке крепкую ладонь. Она дотянулась до нее,
и пальцы обеих рук сцепились в плотный замок.
   - Теперь прыгай ко мне.
   Верочка напружинила ноги, оттолкнулась от скалы и бросила тело в
сторону Лукина. Тот прижался спиной к стене, быстро подхватил Верочку
обеими руками и прижал к себе.
   Их сильно болтнуло, но крепкий трос удержал обоих.
   В тот же миг в щели отвратительно, будто ножом по стеклу, заскрипел
камень. Трудно сказать, что помогло глыбе добиться своего, но она
вырвалась из зажимавших ее тисков и полетела вниз, сметая все, что
попадалось ей на пути.
   Гул сорвавшегося камня покатился по ущелью.
   Долетев до дна, обломок ударился о монолит подошвы, ухнул и взорвался
как пушечное ядро.
   Вслед за глыбой вниз посыпалась масса мелких камней и щебенки.
   Лукин крепко прижимал Верочку к себе.
   Она подняла к нему голову. Он увидел ее глаза - широко раскрытые,
полные доверчивости и восторга.
   - Выйдешь за меня? - спросил Лукин неожиданно.
   - Нет. - Она заулыбалась. - Иначе ты меня выпустишь.
   - Почему?
   - Кто тебя знает. - Верочка поцеловала его в щеку. Быстро, по-братски,
едва коснувшись губами колючей щетины. Шепнула едва слышно: - Не выпускай,
ладно?
   К вечеру следующего дня группа вышла в район, где, по их
предположениям, располагалась база "Зелена песница".


                                Акт восьмой

   Олень, вышел из зарослей, прорвавшись грудью через кусты орешника, и
настороженно замер. В тот момент он походил на скульптуру, отлитую из
меди. Должно быть, стоять, не двигаясь, не производя шума, умеют только
звери. Лишь раздувавшиеся ноздри свидетельствовали, что олень пытается
угадать, не тянет ли откуда-то духом опасности. Однако легкий ветерок,
едва шевеливший листья деревьев, дул на человека.
   Олень, будто желая ударить копытом о землю, приподнял левую переднюю
ногу и опять застыл, не решив, повернуть ему назад или бежать вперед.
   Не делая резких движений, Лукин приподнял автомат и выстрелил. Оружие
дернулось в его руках три раза. "Хеклер и Кох" умел считать патроны.
   Олень приподнялся на дыбки и тут же, потеряв равновесие, рухнул на бок.
   Задушенные глушителем, выстрелы не разбили дремотной лесной тишины.
   Все еще держа автомат наготове, Лукин приблизился к добыче.
   Это был олень легкого изящного сложения ржаво-коричневой масти с
белесым брюхом, короткой мордой, большими ушами. На рожках Лукин насчитал
по четыре отростка.
   Подошел Крюков. Взглянул на трофей.
   - Косуля. Это ты ладно. Устроим пир.
   Охотничья удача Лунина искренне обрадовала Крюкова. Он еще ранее решил
на пятый день рейда дать группе суточный отдых. Они, если измерять
масштабами равнины, прошли совсем немного - каких-нибудь пятьдесят
километров. Но у гор свои мерки. Коли учесть, что за это время пришлось
принять две огневые стычки (называть их боями Крюков не собирался), то
объективно следовало признать - люди устали. Теперь к отдыху располагали
два обстятельства: богатая добыча и близость конечной цели. Атаковать
объект следовало хорошо отдохнув и собравшись с силами.
   Для стоянки выбрали глухое место в чаще леса. С двух сторон его
прикрывали глубокие овраги, пропоротые в теле земли потоками, стекавшими с
гор после ливней. С третьей - ручей Смочни Точак - Вкусный Ключ.
   На площадке среди буков лежали обломки скал, покрытые зеленоватыми
лепехами лишайников.
   Судя по многим признакам, люди в эти места давно не забредали.
   Определив каждому позицию на случай обороны, Крюков разрешил заняться
хозяйственными делами.
   В первую очередь все спускались к ручью и мылись, раздеваясь до пояса.
Верочке это удовольствие предоставили первой.
   Потом Демин и Мишин собирали сушняк для костра и таскали его к месту
стоянки.
   Крюков и Лукин занялись очагом. На дне оврага они выложили камнем
квадрат. Над ним соорудили крышу из веток с листьями, а с двух сторон
поперек оврага поставили два плетня. Это позволяло прикрыть огонь от
случайного наблюдателя и не давало дыму возможности подняться над лесом.
   Покончив с маскировкой очага, Крюков принялся свежевать оленя.
   Лукин, присев на камень, достал нож и стал готовить костер. Сперва он
настрогал тонкой стружки, затем наколол лучинок, сложил их в очаге
шалашиком и начал обкладывать растопку сушняком.
   Для того чтобы поджарить мясо, нужно не открытое пламя, а горячие угли.
Их предстояло нажечь в достаточном количестве.
   К Лукину подошла и села рядом Верочка.
   Продолжая строгать щепу, Лукин спокойно, как говорят об обычном и уже
окончательно решенном деле, сказал:
   - Если все здесь обойдется и мы вернемся, знаешь, что я сделаю первым
делом?
   Верочка повернула голову в его сторону, вскинула глаза, посмотрела на
него, но промолчала.
   - Значит, не догадываешься?
   Она усмехнулась, но опять не ответила.
   - Ладно, не стану играть в шарады. - Лукин на миг перестал строгать. -
Я куплю московского патриарха, и в Елоховском соборе мы бабахнем венчание.
С торжеством и пением.
   Верочка склонила голову набок, подвернула ступню правой ноги так, чтобы
видеть подошву кроссовки. Ковырнула пальцем резину.
   - Не пойму, рвется, что ли?
   Сказала и отошла. Лукин посмотрел ей вослед, достал зажигалку.
   Желтый огонек лизнул стружку. Пламя весело вспыхнуло и как живое
побежало по лучинкам.
   Сев на мшистый камень, Лукин едва успевал подкладывать сушняк, который
натаскали старательные Демин и Мишин. Хоть и невелик вначале костер, но
огонь всегда бывает голоден и потому чрезвычайно прожорлив.
   Глотая слюну ожидания, Крюков нарезал из прутьев орешника шомпола и
стал нанизывать на них куски сочного мяса.
   Вскоре в воздухе ощущался дурманящий запах шашлыка.
   - Ребята, вы обо мне не забыли?
   Голос Верочки прозвучал сиротски, и все бы в других условиях
рассмеялись, но здесь себе такого позволить никто не мог.
   - Нет, госпожа. - Крюков был предельно галантен. - Мужчины только после
вас.
   И эти слова вызвали дружный смех. Крюков сам совсем недавно рассказал
им историю, как родился обычай вежливо пропускать женщину вперед и при
этом медоточивым голосом повторять: "Только после вас, мадам. Только после
вас".
   Галантность родилась от предосторожности. В эпоху знаменитых Борджиа,
интриганов и стяжателей, во дворцах итальянских вельмож убийца мог пырнуть
неугодного хозяевам гостя стилетом в живот из-за любой портьеры,
прикрывавшей дверной проем. Оберегая себя, мужчины стали проявлять
небывалую предупредительность и предоставляли женщинам почетное право
двигаться впереди...
   Положив автомат на колени и свесив ноги в узкую промоину, Лукин сидел
на земле и нес караул, охраняя сон товарищей.
   Часы высвечивали полночь. Ветерок, дувший с вечера, давно утих. В лесу
царила тишина, в которой даже шорох пробежавшей мыши казался громким и
пугающим звуком.
   В темном небе мерцали южные звезды. Их за время службы на севере Лукин
отвык видеть. Скользнув взглядом по серебристой перевязи Млечного Пути,
которая тянулась по небосводу с юга на север, Лукин нашел путеводный
кристалл Полярной звезды. Привычное для высоких широт место в зените она
уступила яркой, голубоватой Веге. И та стала одной из трех точек небесного
треугольника, остальные два угла которого заняли Денеб и Альтаир.
   В гуще молочных облаков Стрельца сиял Антарес, отмечая направление на
центр Галактики.
   Лукин любил наблюдать звезды. Он легко и быстро угадывал очертания
созвездий. В Большой Медведице он видел не просто банальный ковш. Он мог
назвать каждую звезду по ее имени - Дубхе, Мерак, Мегрец, Фекда, Алиот,
Мицар, Алканд.
   Рядом с Мицаром Лукин находил слабо мерцавшую звездочку - Алькор. В
Плеядах насчитывал десять ярких светил.
   Глядя на небо, Лукин всегда ощущал пугающую даль бесконечности. Оттуда
на него веяло холодом вечности, в масштабах которой и человечество, и
Земля, и Солнечная система - всего лишь пылинки, гонимые ветром времен. И
нет ничего постоянного, что бы не рождалось, не изменялось и не умирало.
   Подошла Верочка. Зябко кутаясь в куртку, передернула плечами. Сказала
негромко:
   - Не спится. Можно я посижу рядом?
   - Лучше бы ты поспала, - посоветовал Лукин. - Надо отдохнуть.
   Вместо ответа она спросила:
   - Как ты думаешь, мы нормальные?
   Верочка придвинулась к Лукину и прижалась к нему плечом.
   - С какой точки зрения посмотреть.
   - Леша, мне кажется - это страшно. Мы уже убили столько людей. И еще
ничего не окончено. Вот ты сказал: с какой точки зрения посмотреть. А ведь
правда всегда одна...
   - Верочка, милая! Кто тебе сказал эту глупость? У каждого из нас своя
правда. Сколько людей, столько этих правд. Одни находят ее в Христе,
другие - в Будде, третьи - в Аллахе.
   Отцы, дети, мужья, жены, монархисты, фашисты, демократы, социалисты,
коммунисты... Все утверждают свое.
   - Но есть же умные люди? Неужели они не видят истины?
   - От умных людей исходит куда больше зла, чем от глупых. Чем умней
человек, тем он больше уверен в абсолютности собственной правды и всячески
старается навязать ее другим.
   - Разве образование, культура, цивилизация ничего не дали человечеству?
Люди, помоему, должны когда-то поумнеть...
   - Теоретически. На деле, умнея, каждый обретает свою новую правду. К
сожалению, всеобщего вселенского разума нет. Множество частных правд не
складываются в одну, которую готовы принять все. Даже если вместе
собираются самые умные люди, они становятся толпой, которая никогда умней
не становится.
   Наоборот, толпа всегда превращается в место конфликтов. Толпа
деструктивна. Она способна только разрушать. Я однажды видел давку на
стадионе, когда там возник пожар. Если бы толпа могла мыслить, ничего
страшного не случилось бы. А вышло так, что каждый старался спасти свою
правду, свою шкуру. В итоге давка, жертвы... И не от огня, а от глупости,
от страха...
   - И все же люди, собираясь вместе, строят, создают блага, которые всем
нужны...
   - Забыла сказать - они еще воюют. И все перечисленное делается из-под
палки. Под гнетом порядка и дисциплины. А это уже не толпа. Это строй или
рабочий коллектив. В них о собственной правде особо не заявишь -
быстренько пасть заткнут.
   Верочка чувствовала - вести спор с Лукиным трудно. Что-то не вязалось в
его рассуждениях с ее убеждениями, но доказать справедливость своейправды
она не могла.
   Хотя и принимать все, что говорил Лукин, не хотела.
   - Хорошо. Все же согласись, что существуют такие общие понятия, как
честность, совесть...
   - Существуют, - Лукин согласился с ее утверждением без сопротивления.
Но тут же добавил: - Только в жизни преуспевают бессовестные. Честным
трудом миллиард не заработаешь. Зато его можно украсть у тех, кому этого
не позволяет сделать совесть. Еще один факт. К власти над обществом люди
приходят не в силу компетентности, а в силу наивысшей бессовестности.
   - Ты состоял в партии?
   - Имеешь в виду убеждения или членство?
   - Членство.
   - Состоял.
   - И ушел?
   - Я не уходил. Это отцы партии разбежались по сторонам, оставив меня
одного. Так бывает, когда трусоватые ребята собираются проучить пацанов
соседнего двора. Они сбиваются в хевру, идут, грозят, потом, когда увидят
противника, вдруг брызгают по сторонам. А самый глупый и доверчивый
остается один на один с чужаками. Что он может поделать?
   - Ты разочаровался в коммунизме?
   - Почему?
   - Развалилась партия. Ее вожди оказались подонками. Они морочили людям
головы идеями, в которые сами не верили. Жили за счет того, что обирали
простаков. Потом вообще всех ограбуи и разбежались...
   - Развалившаяся партия и коммунизм - явления разные. Коммунизм -
наивная мечта о справедливости. Не больше. Так же как не одно и то же
христианство и клир. Попы-инквизиторы, попы-ворюги, пьяницы, расстриги
известны с давних пор, но разве это отвращает людей от веры?
   - Только не надо говорить, что ты так думал во все времена. Ты ведь
верил в коммунизм?
   - Верочка! Никто не рождается сразу с мыслями, которые приобретает к
старости.
   В коммунизм я не верил. Я просто был убежден, что это самая человечная
организация общества. Но теперь понимаю - коммунизм в нынешних условиях
неосуществим.
   - Почему?
   - Капитализм, который у нас красиво именуют "рыночной экономикой",
зовет человека к личному счастью. Людям говорят: хватай, покупай, жри в
три горла. Делай все, что хочешь - это твое право. Право денег. Чтобы
выглядеть лучше капитализма, теоретики коммунизма пообещали народу
удовлетворять его постоянно растущие потребности. И никто не признался,
что это лозунг хапуг...
   - Значит, светлого будущего не будет?
   - При жизни нашего поколения? Нет. Мы вынуждены жить светлым настоящим,
среди рыжих шакалов.
   - Почему не волков?
   - Волк - охотник. Он сам загоняет и берет добычу. Шакал предпочитает
держаться возле других хищников. Он для нападения выбирает престарелых,
слабеющих. У таких утянуть кусок из-под носа и не получить за это сдачи,
значительно проще и безопаснее, нежели охотиться самому.
   - А к кому относимся мы?
   Верочка вновь возвращалась к вопросу, с которого начался разговор.
   - К волкам, конечно.
   - Шу-шу-шу! Как бабки на лавочке.
   Недовольно ворча, к собеседникам подошел и сел рядом Мишин. Он поднялся
с места, где только что отдыхал, но автомат по привычке принес с собой.
   - Чем недоволен? - Лукин пытался выяснить, почему разворчался приятель.
- Мы вроде бы тихо.
   - Ночью спать надо.
   - Неужели мешали?
   - Нет, просто ваш треп заинтересовал. Ну и тему выбрали! Коммунизм,
демократия... На кой черт трясти ветхие половики? Все это мы давно
проходили на семинарах. А ты, Верочка, зря себя терзаешь. Мы самые
нормальные люди со здравым складом ума. И нет в нас комплексов. Мы просто
хорошо понимаем, что происходит в жизни. И правильно выбираем манеру
поведения. Подумай сама, что было. Сперва нас втянули в войну. Так? И даже
не в одну.
   Был Афган. Была Чечня. Потом отцы-правители вышвырнули нас за
ненадобностью, как навоз из хлева. Что ж, мы их условия приняли.
   В чем насцможно винить?
   - Шли бы вы оба отдыхать. - Лукин недовольно вздохнул. - Я на службе...
   Верочка на эти слова не обратила внимания.
   - Сережа, все же так ли мы хороши?
   - Какие есть, и упрекнуть нас не в чем.
   Мы не воруем исподтишка. Это право себе в России присвоили политики -
советники президента, генеральные прокуроры, господа министры. Мы свое
берем в честной драке. И будем брать...
   - Что ты имеешь в виду?
   - А то. Вернемся домой, я там еще и банк раскурочу. Почему нет? Опыт
кое-какой имеется.
   Оказалось, в ту ночь не спал никто. Встал и, потягиваясь на ходу,
подошел Крюков.
   Спросил, обращаясь сразу ко всем:
   - Об что спор, господа офицеры?
   - Да вот... - Мишин не знал, как лучше объяснить суть их дискуссии. -
Верочка старалась выяснить, кто мы - благородные рыцари или обычные
разбойники...
   - И на чем тянет остановиться?
   - Спорим.
   - Вы знаете, чем русские отличаются от других народов? В первую очередь
наивностью, склонностью к рассуждениям и излишней доверчивостью к словам.
   Все молча слушали командира. Он выбрал место поудобнее и присел.
   - Сколько я сталкивался с англичанами, французами, с итальянцами, те
себя никогда не мучают философией.
   - Разве плохо порассуждать? - Верочка задала вопрос с видом примерной
ученицы, требовавшей доказательств утверждению, что дважды два есть четыре.
   - Не плохо. Бессмысленно. - Крюков удрученно вздохнул. - Рассуждения не
меняют действительности, но жизнь от них делается тошнее. Какие мы, к
черту, рыцари? По большому счету просто подонки. Хуже того, втянули в
грязное дело милую женщину. Не думай, Сергей, что ей нравится быть крутой.
Она такой стала от безысходности. Если точнее, то ее такой сделала
безысходность.
   - Я бы так не стал говорить.
   Объяснения, сделанные Крюковым, задели Демина за живое, и он выглядел
обиженным.
   - Почему?
   - Противник стреляет в нас, мы в него.
   Условия равные. И беда тому, кто менее удачлив, чем мы.
   - Не стоит оправдываться, Юрий Петрович. "Они стреляли, мы стреляли..."
Наделе все проще. Нам, если на то пошло, до фонаря, что происходит и
произойдет на этой земле.
   Бегать и стрелять здесь нас заставили деньги.
   - Но...
   - Демин, давайте договоримся принимать правду с открытыми глазами. Мы
здесь не по патриотическому велению душ. Не бескорыстные искатели
приключений. Нас собрал и привел сюда запах денег. Больших денег. Мы -
наемники. "Если нам заплатили бы не православные - не знаю, верят ли те,
кто нас нанял в Бога, - а мусульмане, мы бы то же самое сделали для них.
Или не так?
   - К чему вы это, командир?
   Демина задевало такое оголенное определение дела, которым они
занимались. Люди даже перед собой немного лицемерны. Одни только
говночисты знают, что им выпала доля копаться в дерьме, и копаются в нем,
не стесняясь этого. Все остальные, делая даже говенные дела, убеждают себя
в том, что осчастливили человечество одним своим появлением на свет. Так
устроена наша психика. Даже собственные преступления мы готовы объяснять
так, чтобы те выглядели простительными.
   - К тому, чтобы никто из вас не унижал себя в мыслях, считая, что дело,
за которое мы взялись, нечестное...
   - Но не очень моральное, разве не так?
   Теперь спросила Верочка.
   - Милая, о какой морали можно вести речь? Что это вообще такое? Если на
воровской малине, на конспиративной встрече три пахана принимают решение
провести "стрелку" и перемочить противников - мораль обязывает такое
считать преступным. Это осуждают все - политики, пресса, законопослушные
граждане. Но вот в Кремле, на такой же конспиративной встрече, президент и
его камарилья... Называть фамилии? Нет? Конечно, вы их знаете. Так вот,
камарилья принимает решение вызвать на "стрелку" целую Чечню, замочить
побольше чеченцев, нисколько не жалея своих, - это что, морально? Нет?
Почему же тогда Конституционный суд России сказал: все нормально,
президент имеет право принять решение и послать на убой своих избирателей.
Даже если это все ради собственного интереса. Вот и цена морали, в которой
воровские паханы осуждаются, а паханы государства - поддерживаются законом.
   - И что же делать? - Голос Верочки звучал встревоженно.
   - То, что мы уже делаем. Быть бедным, ждать, когда тебе выплатят
зарплату, - дело постыдное. Ворюга ездит на "Мерседесе", его все знают и в
милиции и в прокуратуре, но ничего против сделать не могут. Значит,
главным мерилом силы и власти стали деньги. Вы хотите выжить? Принимайте
условия, которые вам предложили. И не надо рассуждать. От этой русской
болезни стоит лечиться...
   - Будто вы не русский, - обиженно заметил Демин.
   Крюков только пожал плечами.
   Ночная беседа оставила у всех тяжелое чувство, но к теме они больше не
возвращались.


                                Акт девятый

   Мишин в паре с Деминым вышли на разведку подходов к базе. Шли лесом,
стараясь держаться в стороне от всего, что хоть маломальски напоминало
тропы, натоптанные людьми.
   Они прошли не менее километра, когда оказались у лесной дороги. Судя по
многим признакам, ею давно никто не пользовался. Да и зачем, если здесь
можно было проехать только верхом или на телеге, а их в округе скорее
всего не осталось.
   Жестом показав Демину, чтобы он оставался на месте, Мишин быстрым шагом
пересек дорогу и собирался снова углубиться в лес.
   - Стой!
   Хриплый голос прозвучал справа сзади.
   Мишину показалось, что он внимательно осмотрелся, прежде чем пересечь
открытое пространство, а вот не получилось. Чего-то он недоглядел. И
недоглядел сильно: впереди, слева из-за кустов, поднялся человек в
камуфяже и мягкой кепочке на голове. Значит, противников двое. Один -
впереди, второй - сзади.
   Подтверждал это ствол автомата, упершийся в левую лопатку.
   Мишин медленно поднял руки, обдумывая, что предпринять.
   - Ходи!
   Автомат подтолкнул Мишина в спину, показывая куда идти.
   - What are you? - Мишин спросил вдруг по-английски. - Кто вы? - И сразу
же как мог сложил сербскую фразу: - Не схватао. Do not understand. He
понимаю.
   - Енглез? Прокляти био! Будь ты проклят!
   Никола, это енглез!
   Ствол автомата отодвинулся и перестал давить в спину.
   Мишин не показал растерянности. Стоявший перед ним вояк выглядел
по-крестьянски смущенно: вроде бы догнал бычка, который отбился от стада,
и неожиданно обнаружил - бычок-то чужой. Будь этот заросший рыжей щетиной
человек кем угодно, солдаты нашлись бы как поступить. Но он оказался
англичанином. А оба вояка знали, что на базе служат иностранные
инструктора, в их числе, - енглезы - англичане. Правда, тип, стоявший
перед ними, почему-то шлялся по горам, и, видно, не первый день. Это не
составило трудностей подметить. Но, может, все так предусмотрено, и кто
знает, как отнесется начальство, если патрульные обойдутся с задержанным
по всей строгости: дадут пару хороших тумаков, обыщут, отберут оружие. К
тому же было ясно видно, что странный англичанин - тупоглавац -
тупоголовый как пробка. С таким и не поговоришь толком.
   Демин мгновенно оценил опасность положения, в котором оказался
напарник. Бесшумно скользнув в сторону, он возник за спиной солдата,
который с автоматом стоял за Мишиным.
   Быстрый бросок вперед. Демин упал на спину, вскинув оружие и снизу
вверх, чтобы не задеть товарища, высадил отпущенные умным автоматом три
патрона в поясницу противника. Стреляя под острым углом, он не боялся, что
пули попадут в Мишина. А тот словно ждал этого момента. Он бросился на
вояка, который растерянно стоял перед ним.
   Острие ножа уперлось в чужое горло чуть ниже кадыка.
   - Сколько вас?
   Мишин мало надеялся, что перепуганный парень поймет его, и удивился,
когда тот, в ужасе кося глаза на сверкавшее лезвие ножа, спросил:
   - Колико нас?
   - Да, вас.
   Смотреть в упор на мокрое от пота лицо, вдыхать гнилостный утробный
запах чужого рта - дело малоприятное, и Мишин был бы рад поскорее
закончить разговор, но точные ответы о том, кого они еще могут встретить в
лесу, его крайне интересовали.
   - Два... - Вояк с испугу икнул... - Патрул...
   В тот же день после обеда группа, расположившись по периметру ограды
зоны, начала наблюдение за жизнью базы.
   Сведения о том, что именно в этот день учебный центр покинут выпущенные
из него диверсанты, подтвердились.
   К вечеру за оградой на пустовавшей до того территории стала заметна
необычная суета. Из бокса открытого гаража выехал грузовик и остановился
посреди плаца. За ним к тому же месту подъехала вторая машина. Из здания
казармы к грузовикам без строя, цыганским табором, поодиночке и группами
потянулись солдаты - крепкие парни в камуфляже и черных беретах. С собой
они тащили поклажу - вещевые мешки зеленого цвета, набитые барахлом. На
плече каждый нес короткоствольный автомат. Скорее всего это были
"скорпионы" югославского производства.
   Мишин насчитал двадцать пять человек.
   Для них суета была связана с окончанием учебы, которая, как знал Мишин,
больше походила на истязание. В спецназе не любят постепенности. Здесь
людей сразу пробуют на излом, наваливают на них нечеловеческие нагрузки.
   Сломавшихся на первом же этапе отсеивают.
   Из выдержавших, а точнее из вытерпевших мучения, готовят
профессионалов. Постепенно солдаты, которых безжалостно гоняют и в хвост и
в гриву, озлобляются против всего и всех, в том числе против своих
командиров.
   Эта озлобленность перерастает в стойкую, но умело скрываемую ненависть
ко всем, с кем приходится сталкиваться в боевом противостоянии, на ком
можно будет квалифицированно выместить накопившуюся ярость. Эти люди
привыкают к повышенному содержанию адреналина в крови. Обычная жизнь им
быстро начинает казаться пресной. Зато меткий выстрел, бросок гранаты,
удар ножом в чью-то грудь или живот доставляют искреннее и глубокое
удовлетворение.
   Эти люди живут в огне и сгорают от переизбытка нервного напряжения,
если, конечно, не падают от пули или ответного удара клинка.
   Пропущенные через жернова спецподготовки, молодые бойцы радовались
тому, что прощаются с учебной базой. Им, должно быть, казалось, что все
самое трудное уже позади.
   Их это возбуждало и веселило.
   Воиники загрузили скромные пожитки в машины и расселись по местам.
Сипло гудя на прощание клаксонами, грузовики тронулись, держа путь в
долину.
   Солнце ушло за горы. Тени скал удлинились. Вода в реке стала отливать
темным металлическим блеском. Заметно посвежел воздух. На востоке зажглась
и засветилась первая яркая звездочка.
   Осела пыль, поднятая машинами. Стало тихо. Но Мишин продолжал
наблюдать, стараясь определить, сколько бойцов и обслуги еще осталось на
территории.
   Когда совсем стемнело, из-под гаражного навеса выехал еще один
грузовик. К нему с разных сторон подошли десять человек: семеро мужчин в
камуфляже и три женщины, возможно, лагерные куварицы- поварихи.
   Скорее всего все они служили на базе, а жили в долине - в Горосече.
   Через несколько минут, разрубая темень лучами фар, машина тронулась и
уехала.
   Пришло время начинать операцию.
   Сквозь очки было прекрасно видно, что периметр охраняемой зоны перекрыт
инфракрасной сигнализацией. Три невидимых простому взгляду луча на разных
уровнях один над другим протянулись вдоль границы участка.
   Они не оставляли посторонним никаких шансов пересечь линию контроля
незамеченными.
   Всякий, кто случайно или намеренно попытается проникнуть за ограждение,
неизбежно заденет невидимый луч. Произойдет затемнение объектива приемного
устройства и сработает сигнал тревоги.
   Мишин с одобрением подумал о Крюкове, который задолго до начала
операции сумел собрать и проанализировать информацию об охране "Зеленой
песницы". Эта осведомленность позволила загодя продумать меры подавления
сигнализации, захватить с собой необходимое снаряжение.
   Преодолевали барьер сигнализации вдвоем.
   Мишин достал из ранца принадлежности, запаянные в полиэтиленовую
пленку. Затем установил портативный инфракрасный излучатель, исполненный в
виде карманного фонарика. Пользуясь очками, совместил ставший видимым луч
с фотоэлементами приемного блока. Теперь можно было спокойно пересечь
пучок инфракрасного света, который испускал стационарный ИК-излучатель.
   Но делать это ни Демин, ни Мишин не спешили. Им хотелось получше
разобраться в особенностях поведения часовых.
   На это ушло не менее часа. За этот срок удалось увидеть и понять многое.
   Часовые не стояли на месте. Они то и дело передвигались вдоль
внутренней стороны ограды. При этом их действия подчинялись определенному
алгоритму. Начиная движение от углов охраняемой линии, постовые шли
навстречу друг другу, сближались, останавливались и снова расходились,
направляясь к своим углам.
   Внешне, особенно днем, такая синхронность, безусловно, производила на
начальников приятное впечатление. Военные любят видеть проявления высокой
четкости и однообразия в действиях подчиненных. Однако в условиях ночи
маятниковая размеренность движений караула играла против него.
   Понаблюдав, Мишин и Демин дождались смены часовых. Новые солдаты,
заступив на пост, продолжали обход участка тем же методом, что и те,
которых сменили.
   Убирать часовых решили в дальних точках их маршрута.
   Когда солдаты сближались, Мишин за спиной постового ужом проскользнул
инфракрасный барьер и заполз в неглубокую выемку, мимо которой часовой
проходил, возвращаясь после встречи с напарником.
   Демин проделал тот же маневр с другой стороны. Он тенью проследовал за
караульным, быстро прополз до деревянной будки и спрятался за ней.
   Для часовых нет ничего опаснее, нежели регулярное повторение одних и
тех же действий- Они создают у охраны стойкую уверенность в правильности
своего поведения, притупляют бдительность. Служба становится делом
рутинным, кажется отбыванием нудного номера. Под обаяние беспечности особо
часто подпадают солдаты, обстрелянные в боях.
   Тишина глубокого тыла действует на них разлагающе.
   Часовой, которого на себя взял Мишин, после встречи с напарником шел в
обратную сторону маршрута не торопясь. Заядлый курильщик, он покуривал
сигарету, пряча огонек в ладони. Старался, чтобы его прегрешения не
заметил товарищ.
   Последние двадцать метров до места, где он выбрал позицию для атаки,
Мишин преодолевал не менее четверти часа.
   Он полз осторожно, боясь выдать себя неосторожным движением: медленно
поджимал ногу, тихо выносил руку вперед, осматривался, подтягивал тело...
Так не спеша взбираются на деревья южноамериканские ленивцы.
   Несмотря на плавность движений, Мишин нервничал. Неожиданно для себя
самого он утратил чувство времени и не мог сказать, сколько его прошло с
момента, когда была преодолена ограда зоны. Он убеждал себя, что в
неторопливости заложен успех, но сдерживаться становилось все труднее.
Казалось, что если еще затянуть время, то его может не хватить на то,
чтобы в сумерках довести операцию до конца.
   Темней фигура часового ясно просматривалась на фоне неба. Он
неторопливо шагал к точке, где обычно поворачивался, чтобы двинуться назад.
   Дошел, потоптался на месте, потом зашагал обратно.
   Было странно чувствовать, что жизнь человека, идущего тебе навстречу,
уже расписана, и приговор отмене не подлежит. А человек, которому он
вынесен, об этом никогда не узнает.
   Кто расскажет, о чем на последнем стометровом отрезке, отделявшем жизнь
от смерти, мог думать солдат? О том, как набить живот, вернувшись в
караульное помещение? Или о девушке, которую оставил далеко от места, где
протекает служба? Во всяком случае, не о проблемах вечности, о смерти и
бессмертии, думал он, делая последний шаг.
   Мишин ждал.
   Часовой поравнялся с ним.
   Мишин приподнял автомат, нацелил ствол в точку, где шея солдата
вырастала из плеч.
   Потянул спусковой крючок.
   Металлический звук затвора, сорвавшегося с боевого взвода, показался
удивительно громким. Но часового он всполошить уже не мог.
   Выстрел хлопнул, и солдат упал лицом вниз, повинуясь инерции движения.
Первым о землю с лязгом стукнулся автомат...
   Мишин трижды щелкнул переключателем рации и подал сигнал своим, что
можно идти вперед.
   Почти в тот же миг тремя щелчками просигналил Демин. Он, в свою
очередь, убрал часового на втором плече охраняемой зоны.
   Две группы с двух направлений медленно стягивались к центру базы.
   Мишин и Демин подбирались к складскому ангару слева. Лукин и Крюков
двигались к нему справа. Верочка, периодически меняя позицию, прикрывала
отряд с тьша. Если произойдет что-то непредвиденное, она замкнет кольцо
круговой обороны.
   Мишин двигался осторожно и неторопливо. Он ступал с носка на полную
стопу. Растяжек и мин бояться не приходилось. Только безрассудному
человеку могло прийти в голову минировать территорию, охраняемую по
периметру.
   Надпочечники уже выплеснули в кровь изрядную дозу адреналина, и
привычное возбуждение теперь управляло мыслями и движениями.
   Демин, сам немало умевший и знавший, следил за Мишиным, удивляясь, как
легко и бесшумно тот движется в темноте: со стороны он казался бестелесным
призраком.
   Демину, который держался чуть позади, приходилось повторять все, что
уже проделал его товарищ, и он понимал, насколько трудно беззвучно
двигаться во мраке ночи.
   Добравшись до дороги, Мишин поднял руку с белой повязкой на рукаве и
держал ее несколько секунд. Демин заметил сигнал и замер.
   Потом, устроившись между двух платанов, они наблюдали за подходами к
командирскому бараку  В приборы ночного видения мир казался зеленоватым,
а фигура караульного, топтавшегося у дверей, напоминала серую рыбу,
беззвучно плававшую в воде аквариума.
   Мишин поставил левый локоть на землю, покачал рукой, добиваясь хорошего
упора. Потом медленно, как в тире, подвел мушку к спине солдата. Потянул
спусковой крючок.
   Автомат дернулся, словно пытался вырваться из рук. Ни громкого звука,
ни вспышки, слепившей глаза...
   Часовой, не издав ни крика, ни стона, рухнул, как срубленное дерево,
головой вперед.
   Оружие, вылетевшее из его рук, загремело на камнях.
   Мишин на долю секунды опередил Демина. Второй караульный, услышав
неожиданный шум, успел сделать пол-оборота и был поражен точным выстрелом
в корпус. Огромная сила, таившаяся в нескольких граммах свинца, толкнула
его на стену ангара. И уже по ней бездыханное тело сползло на землю.
   Быстрым шагом Мишин и Демин пересекли открытое пространство и оказались
у склада. Демин широкими махами дважды скрестил руки над головой, подавая
сигнал своим.
   Легкость, с которой был достигнут успех, не давала права расслабляться.
Это хорошо понимал каждый. В таких делах действует суровое правило: вход -
рубль, выход - два. Ввязаться в схватку и первым добиться успеха проще,
нежели выйти из боя победителем.
   Пригибаясь и держа оружие на изготовку, Мишин перебежал к воротам
ангара. Из-за угла, где должен был находиться Крюков, вышел человек. Мишин
видел только его спину - широкую, с опущенными плечами. Фигура показалась
Мишину знакомой, но он не был своим. Любого человека из своей команды
Мишин мог узнать с большого расстояния и в сумерках. Но сбивала с толку
белая повязка поверх локтя левой руки. Вряд ли кто-то из бойцов противника
мог так быстро сориентироваться в обстановке и замаскироваться.
   Мишин широким прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от
незнакомца, вдавил ему в лопатку ствол автомата.
   - Спокойно! Брось оружие! Лицом ко мне!
   Человек беспрекословно выполнил команду: освободился от пистолета,
который держал в руке. Медленно, не делая резких движений, обернулся.
   Узкий бледный луч фонарика уперся в чужое лицо. Черты его показались
страшно знакомыми.
   Черные проницательные глаза. Смуглое лицо. Темные волосы... Галеб?
Акбаров? Неужели он?!
   Было желание широко растянуть губы в дружеской улыбке, ткнуть кулаком в
живот, протянуть руку: "Здорово, старик! Вот уж чего не ожидал никак!" Но
желание погасло, едва родившись. Два раза об одну кочку спотыкаются только
болваны. Однажды уже Мишин себя таким образом выказал, и хватит.
   Случилось это в Москве после вывода наших войск из Афганистана. Мишин
был в столице в командировке. Шел в военторговский магазин, что возле
метро "Октябрьское поле". Поднялся по ступеням подземного перехода, а
навстречу Гришка Новик - капитан, командир взвода спецназа. Идет в
гражданском, серый и неприметный, как полевая мышка. Но если люди вместе
терли животы о рашпиль камней пустыни Регистан, не узнать сослуживца
просто нельзя.
   - Гришка, ешь твою в барабан!
   И рука с раскрытой лапой навстречу - лови, жми, радуйся, выражай свои
добрые чувства.
   Новик, однако, не расцвел улыбкой, не забурлил от счастья. Он просто
сжался, будто воздушный шарик, который сдулся. Руку протянул стеснительно
или растерянно, черт его знает.
   Неприятно стало Мишину, разговора не получилось. Он отмахнулся, бросил
пальцы под козырек и двинулся без оглядки дальше. На сердце стало гадко,
будто в морду плюнули.
   Вернулся в батальон, за стаканчиком беленькой, привезенной из столицы
державы, пожаловался с горечью Духову. Тот стонов мишинской души не принял.
   - Жопа, - сказал он с обнаженной, как всегда, откровенностью. - Он хоть
один шел?
   - Один.
   - Все равно - жопа.
   - С чего вдруг?
   - Мог его макнуть мордой в грязь.
   - Не понял. - Мишин и в самом деле не мог просечь, в чем его промах.
   - Новик в ГРУ работает. Где-то за рубежами кантуется.
   - И что?
   - А то, что он, возможно, в миру уже не Новик, а какой-нибудь господин
Перпетуев.
   И светиться ему совсем ни к чему. Говорят, что разведчика часто губят
не умные враги, а глупые друзья. Ты бы его для начала спросил, как куда
пройти. Узнал бы он тебя первый, тогда и толкуй...
   Короче, урок пошел впрок. Узнавать Галеба Мишин не поспешил. И, должно
быть, правильно сделал.
   - Мишин, черт тебя подери! - Из-за угла склада появился Крюков. -
Опусти автомат.
   Это наш человек - Салах эт Дин... Офицер иранской спецслужбы.
   Сказав, он подошел к двери склада и начал возиться с замком.
   Салах эт Дин уколол Мишина локтем в бок.
   Шепнул по-русски.
   - Ты меня не знаешь. Понял? Никогда не видел. - И тут же задал вопрос:
- Давно знаешь Гольдмана?
   - Кого? - Мишин не понял, о ком речь.
   - Своего командира.
   - Он Крюков.
   - Имей в виду, с ним ухо надо держать востро. Он скользкий. Я потом
тебе расскажу. Понял? Да, еще, я русского не знаю... И вообще...
   О чем хотел предупредить Акбаров, Мишин так и не понял, но
переспрашивать времени не было.
   - Сюда, - позвал их Крюков.
   Салах слегка подтолкнул Мишина в спину.
   - Come on. Пошли.
   - О чем болтали? - В голосе Крюкова сквозило подозрение.
   - О чем с ним поговоришь, если он по-нашему ни бум-бум.
   Крюков успокоился.
   Внутрь хранилища вошли Демин и Лукин.
   Ангар был большой, гулкий. Посередине пустого пространства стояли два
металлических зеленых контейнера с большими красными крестами в белых
кругах на бортах.
   - Медикаменты?
   Удивление Демина было искренним.
   - Ага, - отозвался Крюков с озабоченностью. Он уже искал инструмент,
которым можно было открыть запор. - Для хирургов, которых здесь готовили.
   - Но... Красный Крест...
   Демин за свою суетную карьеру не раз встречал жулье, которое вершило
темные дела, прикрываясь корочками фальшивых документов - паспортов,
удостоверений, военных и партийных билетов. Но ему почему-то казалось, что
символы международных гуманитарных организаций застрахованы от подделок и
незаконного использования.
   Крюков нашел в углу нечто, напоминавшее лом, сунул его в проволочную
закрутку запора.
   - Найди краски, я тебе нарисую и Красный Полумесяц, и даже Красный Щит
Давида.
   Лукина, который помогал командиру вскрывать "консерву", заинтересовали
последние слова.
   - Не понял. Насчет Щита Давида.
   Крюков поднатужился, нажал на рычаг, и проволочное кольцо со звоном
лопнуло. Отдуваясь, ответил:
   - Это безбожники не видят в Красном Кресте религиозного символа. А вот
мусульмане в нем разглядели знак христианства и признавать отказались.
Пришлось для них учреждать Красный Полумесяц. В Иране свои вкусы.
   Там своя пиктограмма- Красный Лев и Солнце. В Израиле избрали для себя
шестиконечную звезду, но не в государственном голубом цвете, а в красном.
Это называется Красным Щитом Давида.
   - Короче, Красный Великан.
   Теперь удивился Крюков.
   - Что,что?
   - Служил у меня матросик. Он родом из Забайкалья. Из Даурской степи.
Там у них поселок в десятка два домов. И название - Красный Великан...
   Они потрошили контейнер и разговаривали о пустяках. Профессионалы умеют
отвлекаться от переживаний и снимать напряжение беседами на нейтральные,
далекие от своего главного дела темы.
   Дверь контейера со скрипом открылась.
   Внутри просторного вместилища - влезай внутрь и ходи во весь рост - в
наглухо закрепленных кассетах-держателях вертикально стояли толстые
объемистые тела ракет голубого цвета.
   - Они, - сказал Крюков и вошел в контейнер. Он откинул щеколду
пластмассового черного ящика, прикрепленного к полу. Отбросил белые
прокладки из пенопласта и вынул серебристый конус размерами с пивную
бутылку. Протянул Лукину. - Держи, только осторожно. Это то, что нам нужно.
   Лукин принял груз и быстро определил, что тот не так и тяжел, как
показалось поначалу. Второй взрыватель Крюков передал Демину. Потом взял
еще два.
   - Выносите. - Он повернулся к Мишину. - Твой выход, Сергей. Минируй.
   - "Принудиловку" или на "живца"?
   "Принудиловка" предусматривала подрыв мины по команде со стороны. На
"живца" ставилась мина-ловушка, которая должна сработать, когда в
хранилище войдут его хозяева и попытаются определить ущерб, который
нанесли им незваные гости.
   - Не усложняй. Надо по-быстрому уходить. Скоро утро.
   Мишин вошел в контейнер. Достал из сумки три кубика пластицита. Один
прикрепил к ракете внизу у твердотопливного ускорителя. К двум другим
ракетам приладил взрывчатку у так называемой оживальной части корпуса в
месте, где обечайка - цилиндр - перетекает в форму заостренного карандаша.
Затем установил радиовзрыватели, отряхнул руки, оглядел критическим
взглядом дело своих рук. Вышел из контейнера.
   - Командир, готово.
   - Уходим!
   Быстрым шагом, по привычке слегка пригибаясь, они двинулись к домику
комсостава базы.
   - Я зайду справа, - сообщил Мишин свое решение Демину. - Ты пока
наблюдай. В случае чего - прикроешь.
   Он скользнул по земле ужом и исчез за кустами, росшими у дороги.
   Пробираясь вдоль стены барака, Мишин не мог видеть часового. Но он его
учуял. В воздухе плавал легкий запах табачного дыма. Часовой курил.
   Мишин пополз в ту сторону, откуда шел запах. Он прощупывал пальцами
почву и осторожно убирал с пути сухие веточки и камешки, потом откладывал
их в сторону, чтобы ничто не хрустнуло, не заскрипело при очередном рывке
вперед.
   Запах табака сделался сильнее. Мишин стал передвигаться еще осторожнее.
   Наконец он увидел караульного. Тот, как оказалось, совмещал
несовместимое - службу и удовольствие. Солдат уселся на невысокий порожек
перед дверью и взахлеб дымил. Временами огонек сигареты освещал его лицо с
острым носом.
   Подобная беспечность не прощается. Будь солдат подчиненным Мишина, он
бы устроил тому строгую выволочку. Но на войне противника за подобные
промахи ждет более страшная кара.
   Правая рука плотно сжала рукоятку ножа.
   Клинок выскользнул из ножен абсолютно беззвучно...
   Дорога в дом была открыта.
   Осторожно приоткрыв дверь, Мишин скользнул внутрь помещения. Сразу
напряженной спиной "ощутил близость опасности.
   Он метнулся к противоположной стене коридора и прижался к ней. Замер,
вслушиваясь в тишину.
   В конце коридора послышался слабый шорох. Кто-то оттуда крался к выходу.
   Мишин влип в стену. Глаза уже привыкли к темноте, и в слабом свете,
который падал в окно с улицы, он заметил неясную тень. Она медленно
перемещалась.
   Мишин перехватил автомат в левую руку.
   Правой вынул из ножен клинок.
   Все шло нормально. Он даже успокоился, опять погрузившись в
возбуждающую стихию опасности.
   И вдруг его пронизал нервный импульс, подавая сигнал опасности. Откуда
она исходила? От двери, через которую он ворвался в коридор? Нет, позади
было тихо.
   Внезапная догадка заставила его вздрогнуть. Черт возьми! Ночной прицел!
   Оказавшись на светлом фоне стены, противник выдал себя. Он держал у
плеча оружие, тень которого горбилась оптикой.
   Мишин резко присел, потом упал на бок, стараясь закатиться за угол, но
тут заработал чужой автомат.
   Забились у дула два языка желтого пламени. Сумасшедший грохот отбойного
молотка, дробящего бетон, ударил в уши.
   Несколько тупых ударов по ребрам заставили тело Мишина вздрогнуть.
Сознание его мгновенно угасло, потом тут же вернулось.
   В ушах все еще стоял оглушающий грохот, и Мишин не мог понять, почему
этот дурацкий строительный инструмент долбит его тело.
   В мерцавших бликах выстрелов Азиз Омар разглядел упавшего противника и
понял, что попал в него. Он перескочил через тело, лежавшее поперек
коридора, сильно шибанул ногой по двери. Та распахнулась. Он увидел перед
собой черноту ночи.
   Чтобы не споткнуться на ступеньках - их было четыре - Азиз Омар с
крыльца спрыгнул. Он побежал в сторону бункера, который прикрывал базу с
юга. Там не было солдат, и сооружение пустовало.
   Два дня назад, изучая систему обороны объекта, Азиз Омар нашел этот
бункер, облазил его и удивился: какая голова вкатила столько бетона в
сооружение над обрывом, который и без того нельзя было преодолеть. Скала
шестидесятиметровой высоты имела отрицательный наклон: верхняя ее часть
нависала над основанием, как площадка балкона.
   Теперь Азиз Омар не думал о том, в какой мере было оправдано появление
капонира на круче. Он знал одно - там можно укрыться.
   Размахивая автоматом из стороны в сторону, чтобы в любой момент быть
готовым пустить пулю туда, где может объявиться противник, Азиз Омар
быстрым шагом рванулся по дорожке к обрыву. В темноте он не разглядел
нейлоновой лески, которую поперек тропы на уровне пояса натянул Мишин. Он
дернул ее, еле ощутив легкое сопротивление, но так и не понял, что же
произошло.
   Натянутая леска выдернула проволочную шпильку, которая стопорила
спусковой рычаг ударного механизма гранаты. Сила мощной стальной пружины
ударника отшвырнула ненужный теперь рычаг в сторону и толкнула боек к
капсюлю-воспламенителю.
   Справа от дорожки заревом полыхнуло пламя взрыва. Осколки со свистом
понеслись в стороны. Силой удара Азиза Омара отбросило в кусты. Автомат
его отлетел и покатился по наклонной поверхности к пропасти...
   Лукин ворвался в коридор домика, когда Азиз Омар уже оставил его. Дверь
в одну из комнат была открыта, и оттуда падала полоса зыбкого света от
керосинового фонаря. В ней Лукин заметил фигуру Кэмпбела, который стоял у
открытого окна, готовый в него выпрыгнуть.
   Лукин выбросил в сторону англичанина руку, и тот углядел гранату,
зажатую в кулаке.
   Одного взгляда хватило, чтобы понять - предохранительная чека выдернута
из гнезда, и стоило противнику хотя бы слегка разжать пальцы - взрыв
неминуем.
   Лукин, не мигая, смотрел в глаза Кэмпбелу. Мысль лихорадочно перебирала
то немногое, что осталось в памяти от школьных уроков английского.
   - Пут ит. - Лукин кивнул, подбородком указывая на автомат. - Положи. -
На этом знание английского иссякло, и он перешел на немецкий, который знал
в объеме английского. - Одер их бин... Или я... - Слов опять не хватило, и
он сказал: - Их бин - бум-бум!
   Не столько слова, сколько глаза противника, полные бешеной злости и
отчаянной решительности, повлияли на решение Кэмпбела.
   Мелькнула мысль: "Этот сумасшедший серб действительно взорвет и меня и
себя".
   - Тихи, тихи! - Кэмпбел сразу вспомнил слова, которые недавно слышал.
Он проговорил их негромко, успокаивающе. Одновременно шагнул от окна и
стал опускать оружие к полу. Он знал: если автомат положить, то противник
гранату не бросит. А пока тот нагнется за его оружием, можно выбежать из
комнаты.
   Наконец Кэмпбел со стуком бросил автомат на пол, плечом оттолкнул
Лукина и выскочил в коридор. В два прыжка преодолел расстояние, отделявшее
его от выхода, оказался на улице. Здесь он лицом к лицу столкнулся с
Крюковым. Тот перезаряжал автомат и держал в руке магазин, который только
что вынул из кармана.
   Холодным оружием Кэмпбел владел прекрасно. Свой нож, который, по его
словам, "прикипел к его ладони", Кэмпбел всегда носил при себе уже более
десятка лет. Это штучное изделие фирмы "Блэкджек Найвз Лимитед" имело
собственное название AWAC: "All Weather Air Conditions", то есть было
оружием для любой погоды и любых условий.
   В САС холодное оружие бойцы подбирали сами, по собственному вкусу,
благо, выбор имелся большой. Одни вооружались так называемыми "ножами для
выживания", которые на обухе клинка имели пилообразные насечки.
   С их помощью можно резать не только дерево, но и легкий металл. В
рукоятке этих ножей размещался небольшой аптечный набор средств первой
помощи. Другие "спецы" стремились иметь по два, а то и по три ножа разных
типов.
   Кэмпбел любил свой с острым клинком и ухватистой рукояткой.
   Увидев перед собой противника, Кэмпбел выхватил AWAC. Пальцы привычно
легли в удобные приливы рукоятки.
   Слегка расслабив ноги в коленях, Кэмпбел сделал стремительный выпад.
Стараясь достать противника, он целил ему острием в живот. Крюков успел
отскочить и отбросил автомат. Потом резко двинул левой рукой снизу, ударяя
по локтевой кости нападавшего.
   Не ожидавший от противника такой быстрой реакции, Кэмпбел попался на
прием.
   Крюков перехватил запястье руки, державшей клинок. Пальцами левой снизу
сжал плечо англичанина, стараясь давить на него как можно больнее. Когда
он ощутил, что кулак с ножом лег на твердую опору его распрямленной руки,
Крюков резко рванул запястье вниз, работая на излом.
   Кэмпбел пытался сопротивляться, но противостоять чужой силе не смог. Он
неожиданно для себя стал заваливаться на спину. Нож, любимый AWAC, выпал
из ослабевших пальцев. Крюков откинул его ногой в сторону.
   Теперь Кэмпбел увидел, как сверкнуло лезвие ножа в руке противника, и
ощутил укол острия в горло чуть ниже кадыка.
   Это был конец.
   "Вот и все, - подумал Кэмпбел отстранение, словно речь шла не о нем
самом. - Ты отпрыгался, Рой".
   Вспомнились слова старого "сасовца" Перкинса, который любил повторять:
"Своей смерти я не боюсь, только не хотел бы при ней присутствовать".
   Нож продолжал упираться в горло, не делая решающего укола.
   Крюков внимательно оглядел противника.
   Англичанин был крупным плечистым мужчиной с короткой - под ежика -
стрижкой волос цвета соли с красным перцем. Он был немолод. Об этом
говорили ослабевшие мышцы надбровных дуг, которые нависали над глазницами,
придавая лицу угрюмый вид.
   Но он сохранял немалую физическую силу.
   Она угадывалась по широким плечам, по крепкой, как еще говорят, "бычьей
шее" и жилисTbiM рукам с широкими мозолистыми ладонями. По многим
признакам угадывалось, что англичанин - кадровый военный, прошедший
хорошую школу муштры и выучки.
   - У меня нет желания кончать тебя. Ты меня понимаешь?
   Кэмпбел вздрогнул от неожиданности. Слова, произнесенные его
противником, прозвучали на чистейшем английском без малейшего намека на
какой-либо акцент.
   - Кто вы? - Он спросил, хорошо понимая, что такой вопрос был абсолютно
неуместен.
   Крюков перебил его:
   - Думается, сейчас задавать вопросы должен я. Разве не так? Имя?
Должность?
   По всему было видно, что, даже вступив в разговор, противник не
позволял себе расслабиться. Кэмпбелу даже показалось, что опасное давление
ножа на горло стало сильнее.
   - Майор Кэмпбел. Специальное подразделение миротворческих сил
Организации Объединенных Наций.
   Кэмпбел решил строго придерживаться легенды, которая могла быть
подтверждена вторым комплектом его документов. Роль фотографа-журналиста
сейчас совсем не подходила ни к месту, ни к тому, что только что произошло
здесь.
   - Вы хотите жить?
   Вопрос прозвучал так, что было ясно - ответа на него не требуется.
   - Тогда будьте честным. У меня нет времени слушать сказки.
   - Майор Кэмпбел...
   - Вам не кажется, майор, что если здесь обнаружат ваш труп, то
Организация Объединеных Наций сделает заявление, что вас знать не знает и
никогда вы ее представителем не были? Так что не надо лжи. Я знаю, чем вы
тут занимались и как англичане и американцы умеют прикрывать темные дела
голубыми беретами и знаками Красного Креста. В Намибии - есть такая
страна, вы знаете? - я сам выгружал боеприпасы и снаряжение из машин с
гуманитарными грузами. Кстати, вы женаты?
   Кэмпбел вспомнил о Кэтрин, какой он видел ее в последний раз, и ему
стало жаль себя до такой степени, что у него сел голос.
   - Я помолвлен.
   - Завидую.
   - Как можно завидовать поверженному противнику?
   - Какой вы мне противник, Кэмпбел? Вы даже не конкурент. У меня свои
заказчики, у вас - свои. Мои люди сокрушили это гнездо скверны, как то
было обусловлено контрактом. Здесь, я уверен, оно больше не возродится. А
за то, чтобы уничтожить вас лично, мне не платят...
   Кэмпбел с облегчением вздохнул. Он вспомнил Абу Кадыра, которого
встретил в пустыне и даровал ему жизнь.
   - Кто вы, сэр?
   - Мое имя вам ничего не даст, майор. Допустим, скажу - полковник
Иванов. Или заявлю, что друг полковника Эшли. Вы о таком слыхали?
   Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем
хорошо знал.
   - Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?
   - Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.
   - Хотите, чтобы я поверил в это?
   Крюков усмехнулся.
   - Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не
моя участь.
   - И все же, полковник?
   - В Намибии. На стороне армии ЮАР.
   Вам это о чем-нибудь говорит?
   - Да, полковник Эшли там был. Как наемник.
   - Я тоже. И почти год мы бродили рядом...


   * * *


   Мишин лежал на спине, и тело его казалось необычайно худым и длинным.
Лукин направил луч фонарика ему в лицо.
   - Сережа, я сейчас перевяжу тебя.
   Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета
индивидуальный пакет.
   - Не надо, Леша. - Голос Мишина еле слышался. - Ты, Леша... ты...
руку... дай...
   Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы
Мишина.
   Видимо, он старался их сжать.
   - Леха... с тобой... не прощаюсь... мы еще встретимся... железно....
   - Конечно, Сережа, не сомневаюсь.
   Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.
   - Конечно... не сомневайся. Встретимся...
   в аду... А теперь отойди. Я хочу поговорить... с Верой...
   Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка.
Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько
отрешенным, что казалось - он смотрит куда-то внутрь себя.
   - Я здесь, Сережа.
   - Вера, ты прости... Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем
виноваты... Все зло от них... А оно от нас... От мужиков... сволочи мы...
   Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто
невнятное.
   - Ты говори, Сережа, будет легче.
   - Легче не будет. Меня, Вера, убили...
   - Зачем ты так? - Она сжала его вялые пальцы. - Все обойдется.
   - Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао... до
пекао...
   Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала - он бредит. Потом
вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с
пришествием в ад - в зону зла.
   Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына.
Она просто умерла вместе с ними - вся, без остатка. Сейчас вместе с
Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в
общении с Лукиным.
   - Вера, - голос Мишина был просящим. - Сволочь я. Сам знаю... но ты за
меня пошла бы? Скажи...
   Она сжала его руку сильнее.
   - Конечно, Сережа.
   - Спасибо, Вера... Ты теперь иди заЛукина...
   Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась
и застыла...
   Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он
молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены
группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не
признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
   Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло,
которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его
самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только
снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему
создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных
чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова
"Добро пожаловать в пекло", которые они совершенно случайно обнаружили в
начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне
смерти, именуемом полем боя.
   Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, - неверно.
   У военных особый склад ума и характера.
   Для них жизнь и смерть - явления довольно абстрактные, описываемые не в
эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры
заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько -
снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не
жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они
подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо
сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех,
что окажутся ранеными.
   Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а
рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе
привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его
слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не
окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в
безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
   - Все! Собрались! Уходим!
   Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:
   - Вот еще один. Что с ним делать?
   Крюков взглянул на Кэмпбела.
   - Кто этот человек?
   - Коллега. - Кэмпбел тяжело вздохнул. - Салах эт Дин.
   - Говорит по-английски?
   - Да, говорит.
   Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.
   - Тем лучше. Нам будет проще договориться.
   - Я не намерен ни с кем договариваться. - Салах эт Дин демонстрировал
строптивость и дерзость.
   - Поначалу выслушайте. - Крюков говорил спокойно. - Нам от вас ничего
не нужно.
   Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим.
Единственное условие - вы дадите слово не стрелять нам вослед.
   - Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. - Кэмпбел говорил с
усталой обреченностью. - Мы проиграли, это надо признать.
   - Согласен. - Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. - Ваша взяла.
   Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.
   - Мои лучшие пожелания вашей невесте.
   - Спасибо.
   Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя,
который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в
Брюсселе.
   Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на
которую не раз обращал внимание...
   Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава
бензином.
   Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и
хрустом стало пожирать барак.
   Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на
огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не
подарил ему радости.
   - Удачи, майор. - Крюков сел в машину. - Встретите Эшли, передайте
привет от Питера Райта. Не забудете?
   - Такое не забывают... полковник Иванов.
   Крюков повернулся к Верочке.
   - Тронулись!
   Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь
то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к
воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.
   - Давай отходную, Алексей!
   Оранжевый клуб огня вспух над ангаром.
   Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу.
   Они уже спускались в долину Тузлава, а над плато все еще бушевало пламя
пожара.
   Оно бешено металось по сторонам, бросая отсветы на низкие брюхатые
тучи. Пласты смолистой сажи взлетали над огромным кострищем и кружились
над ним, будто стая голодного воронья.
   При выезде в долину Кривудава, преграждая машине путь, стояли два
солдата в касках и бронежилетах - один справа от проезжей части, другой -
слева от нее.
   Дорога шла на подъем, и позиционное преимущество охраны было
неоспоримым. Однако ничто не действует на солдат так разлагающе, как
чувство пребывания в глубоком тылу.
   Открой охранники огонь, хотя бы предупредительный, прорваться через
заслон без потерь, тем более сохранить машину, у группы Крюкова шансов не
было. Но солдаты жили в иной системе координат. Они скорее всего ощущали
себя сторожами хозяйского амбара на горном выпасе, чем людьми, которые в
любом проезжающем обязаны видеть противника.
   Крюков тронул ладонь Верочки, лежавшую на баранке руля, и предупредил:
   - С первым выстрелом - полный газ.
   Сам перевалился через дверцу и крикнул:
   - На Горосечу проедем?
   Дурацкие вопросы всегда сбивают с толку.
   Солдаты на миг замерли в нерешительности. И это их погубило.
   Так уж устроена жизнь, что автомобилисты-лихачи и солдаты, оплошавшие
на посту, не имеют возможностей осознать свои ошибки и тем более их
исправить.
   Демин и Лукин выстрелили одновременно...


                                Акт десятый

   Они рвались к конечной точке маршрута - на побережье Адриатики к Сплиту.
   Уже от Чабульи они могли выбраться на приличную дорогу и погнать с
ветерком, но Крюкова не устраивали возможные встречи с патрулями, будь они
от войск христиан или мусульман. Когда дело сделано и остались только
финансовые расчеты, разумней не рисковать жизнью и заработком. Поэтому
Крюков выбирал пути, на которых встреча с посторонними была как можно
менее вероятной.
   "Джиэмси" то подпрыгивал на выбоинах дорог, еще недавно имевших твердое
покрытие, то пылил по колеям, усыпанным галькой и припорошенным толстым
слоем пыли. А вокруг, подпирая синеву чистых небес, тянулись поросшие
лесом хребты.
   Демин с детства мечтал о путешествиях, и на его долю их выпало немало.
И вот сейчас, когда они проезжали места неописуемой красоты, он остро
переживал невозможность остановиться, пожить здесь немного, побродить
пешком, только без автомата в руках, посмотреть на восходы, посумерничать,
провожая закаты, попробовать на вкус звучные названия чужих мест. А они
здесь и в самом деле полны удивительной танственности и романтики:
   горы Великий Вран, Виторог, Зимомор, хребты Радуша, Любуша, Высочица,
села и городишки Мокроноге, Горица, Прилука...
   Но остановиться нельзя. И они все едут и поглядывают по сторонам,
наблюдая красоты природы через прорези прицелов.
   Что поделаешь, такое у этого края настоящее, таким было прошлое, и кто
знает, каким окажется будущее.
   Трудно представить, сколько крови лилось, какие страсти бушевали из-за
того, кому включить адриатическую жемчужину - Далмацию в корону того или
иного властителя. Не многие земли могут похвастаться тем, сколько раз они
переходили из одних чужих рук в другие.
   В девятом веке Далмация входила в состав Хорватского государства. В
двенадцатом - вошла в Венгрию. Почти на три века затем эти земли подмяла
под себя могучая Венеция.
   Шестнадцатый век для далматинцев ознаменовался владычеством Турции.
Позже эти земли вошли в Австро-Венгерскую империю Габсбургов. Владычество
Австрии продолжалось почти сотню лет, исключая время, когда Наполеон
Бонапарт прибрал Далмацию к своим рукам. После 1918 года страна вошла в
состав Италии. И, наконец, Югославия. Сразу после распада этой федерации
Далмация вновь оказалась в руках Хорватии.
   Череда исторических событий, смешение языков оставили неизгладимые
следы в обычаях, нравах, в архитектуре и языке народа, в его умении
общаться с иностранцами, торговать с ними.
   Главной индустрией далматинского побережья стал туризм. Теплые воды,
пляжи, экзотика маленьких древних городов-крепостей, оригинальная местная
кухня, отличные вина, казино - все это привлекало сюда отдыхающих со всей
Европы. И с каждым здесь говорили на его родном языке: с англичанами - на
английском, с немцами - на немецком, с русскими - на русском.
   Междуусобная война разрушила, разметала все.
   Туризм, который долгие годы позволял пополнять казну государства
валютой, сошел на нет. Прекрасное побережье ласкового теплого моря, пляжи,
отели, кафаны - местные трактиры и кабачки, опустели, перестали приносить
доходы. Гостеприимство, которым славились далматинцы, почти исчезло. Его
место заняли обостренная подозрительность и настороженность. Все проблемы
в обществе стали решать силой оружия. Автомат и пистолет сделались
главными аргументами правоты и силы.
   Вооруженный солдат становился насильником и грабителем, бандит выдавал
себя за солдата - борца за независимость Боснии или Хорватии.
   Продемонстрировать свое право на передвижение в этих краях можно было
только с помощью оружия. Поэтому даже в самой глуши, в местах безлюдных
группа Крюкова не притупляла бдительности.
   Дорога, а точнее бездорожье, доставляла немалые неудобства. Машина,
пыля по проселку, бежала на запад, то поднимаясь на увалы, то съезжая в
долины. Опасность возникла в момент, когда ее никто не ожидал. На
пустынной гряде холмов Крюков заметил мусульманский блокпост. Сдавать
назад, возвращаться и искать другой путь было бессмысленным. Их уже
наверняка засекли, и теперь любая ошибка в выборе тактики могла только
ухудшить положение.
   - Едем.
   Крюков не выдал беспокойства ни жестом, ни голосом.
   По мере приближения к посту обстановка становилась яснее.
   Слева от дороги, за укрытием, сложенным из мешков с песком, на треноге
стоял крупнокалиберный пулемет. Крюков видел, как к нему пробежали и
заняли места пулеметчик и его помощник.
   - Нас заметили. - Предупреждение прозвучало вполне спокойно. - Вера,
сбавьте скорость.
   Машина вдруг натужно завыла двигателем, словно ей с трудом давался
подъем, и медленно поползла навстречу опасности.
   - Оружие не показывать! Приготовить гранаты. Вера, рядом с пулеметом
чуть придержите. И сразу - вперед! Рывком.
   Когда машина выбралась на высшую точку подъема, открылась вся позиция
блокпоста.
   Справа от проезжей части стоял большегрузный фургон без тягача и со
спущенными колесами. Солдаты приспособили его под казарму. На веревке,
протянутой от фургона к ближайшему дереву, сушилось белье.
   Тот, кто расположил блокпост на гребне гряды, был неплохим тактиком. С
высоты просматривалась вся долина, и любую машину, ехавшую с востока,
можно было обнаружить за несколько километров и заранее приготовиться к
встрече.
   Крюков поначалу не мог понять, почему в таких условиях их заметили не
сразу, а с опозданием. Хотя все объяснялось довольно просто: сыны ислама
вершили полуденный салят - одну из наиболее ответственных молитв в
мусульманских канонах.
   Все подразделение стражи было занято общением с Аллахом. Моджахеды
склоняли головы, касались лбами земли, простирались ниц. При этом они
благочинно бормотали славословия в адрес всеблагого и всемилостивого
Господа, стараясь как можно ярче продемонстрировать свое благочестие. И
когда дозорный, несший службу на наблюдательном пункте, подал команду
тревоги, резво исполнить ее смогли только два пулеметчика. Однако и они
допустили промашку.
   Еще издали солдаты заметили, что машина резко снизила скорость и
приближалась, ни в чем не проявляя какой-либо агрессивности.
   Наводчик, который собирался взять подъезжавших на прицел, привстал и
снял руки с рукояток оружия. В глуши, где нес службу взвод моджахедов,
машины проезжали нечасто, и появление каждой становилось своеобразным
событием в жизни, обещало общение с миром, который лежал за грядой гор.
   Машина медленно приближалась. Всем уже казалось - она вот-вот
остановится. Ктото из солдат замахал руками, приветствуя нежданных
гостей...
   Граната, которую метнул Лукин, попала точно в пулеметное гнездо,
обложенное валом мешков с песком. Взрыв сбил пулемет, и он ткнулся стволом
в землю, перевалившись через бруствер. Пулеметчиков посекло осколками, не
оставив им ни малейшего шанса на выживание.
   Крюков пульнул смертоносный снаряд вправо по ходу машины, к месту, где
все еще кучно стояли окончившие намаз душманы.
   - Гони!- крикнул он.
   Вера вдавила педаль подачи топлива почти до пола.
   Джип мощным рывком принял посыл, и стрелка спидометра пьяно мотнулась
вправо.
   Машину затрясло на колдобинах лесной дороги. Сзади по металлу борта
застучала барабанная дробь. Это вдогонку машине стреляли пришедшие в себя
автоматчики. Но для автоматов "узи", которые производило оружейное
предприятие в Хорватии, металл кузова оказался не по зубам.
   Верочка гнала джип, не разбирая дороги.
   На скорости в пятьдесят миль - под девяносто километров в час - они
мчались под сенью леса до поры, когда Крюков приказал ехать тише. На
посту, как он заметил, не имелось ни одной машины. Значит, организовать
погоню душманы не имели возможности.
   Через пять километров у развилки дороги, одна из которых вела на юг,
джип остановился. Все вышли из машины и увидели, во что могла обойтись им
встреча с постом. Задняя часть кузова была посечена пулями. Свежие вмятины
светились металлическим блеском по всей ширине задка.
   Моджахедьг стреляли метко, но ни один из них не учел главного - машина
уходила от поста в гору. Потому пули, пущенные ей вослед, шли с понижением.
   К удаче группы, ни одна из очередей не задела колес, и джип оставался
на ходу.
   Свернув на юг, они в скором времени выбрались на вторую Трансбалканскую
автомагистраль. ".Первая, пересекая земли бывшей Югославии, тянулась от
Гевгелии на границе с Грецией по центральным областям страны через Скопле,
Белград, Загреб, Любляну к границам Австрии и Италии. Вторая - шла от
Скопле на востоке, повторяя причудливые изгибы побережья Адриатики, и,
пожрав по пути полторы тысячи километров асфальта, доходила до Италии на
западе...



                                 Режиссер


   Куклы сами по себе ни
   талантливы, ни бесталан-
   ны. Они всего куклы. Та-
   лантливыми или бесталан-
   ными бывают кукловоды и
   режиссеры, организующие
   спектакль.

   Саз Форинтош,
   венгерский драматург



   Вид на Сплит перед ними открылся издалека, когда они подъезжали к нему
со стороны Клиса.
   Играя солнечными бликами, до самого горизонта голубела гладь
Каштелянского залива.
   Вдали на просторах Ядранского моря темнели туманные силуэты прибрежных
островов - Бра, Шолта, Великого Дрвеника.
   Сам Сплит, скучившийся на полуострове, краснел черепицей крыш старого
города, ровесника древнего Рима. На ним возвышалась колокольня старинного
собора с острой шапочкой и крестом над ней. Где-то рядом, как помнил
Крюков, лежали камни дворца императора Диоклетиана, напоминавшие о
владычестве римлян над этими местами. Узкие улочки тянулась к морю, круто
сбегая по склонам горы. Все это придавало городу вид, который так
интересен туристам.
   Лукин, с интересом вглядывавшийся в открывшуюся перед ними панораму,
прекрасно понимал, что жить в таком поселении - старом, пронесшем через
века недостатки коммунального хозяйства и быта - для постоянных обитателей
не так удобно, как это кажется.
   Тесные улочки с крутыми спусками и подъемами, трудности с
водоснабжением, проблемы с уборкой мусора и канализацией не добавляли
жителям бытовых удобств. Но, с другой стороны, город был красив до
удивления. Он не походил на индустриальное чудо - мегаполис с высотными
домами из бетона и стали, в котором человек всего лишь придаток
автомобилей. И этой красотой, расположенной у моря на побережье с
прекрасным климатом, было легко торговать, предлагая отдых и впечатления
тем, кто мог щедро платить за свои удовольствия.
   В городе они разбились по парам, чтобы не привлекать внимания.
Остановились в небольшой частной гостинице "Сунчева обала" - "Солнечный
берег".
   Верочка в первый же день изменила облик.
   В магазине поношенных вещей для нее приобрели приличную черную юбку,
кремовую блузку, шерстяной жакет, туфли на модном широком каблуке. Когда
Верочка переоделась и привела в порядок прическу, в ней трудно было
угадать бойца, в одном строю с которым они прошли через пекло.
   День у них ушел на ознакомление с городом. Еще день они наблюдали за
человеком, которого на набережной им указал Крюков.
   Удалось выяснить, что за ним тянулся "хвост".
   Сменяя друг друга, по городу человека водили мужчина и женщина.
   Верочка в этих походах не участвовала и проводила время в гостинице,
стараясь никому не мозолить глаза.
   На третий день Крюков дал ей собственное задание:
   - Теперь твоя партия. Надо поселиться в гостинице "Златна котва". Там
уже живет наш связник Благое Селич. Сейчас за ним плотно приглядывают
Лукин и Демин.
   - Есть причины не доверять?
   - Нет, но стоит проверить. Его кто-то водит. Это заставляет соблюдать
осторожность.
   - Как я с ним свяжусь?
   - Поселишься в "Златной котве". Осмотришься. Потом постарайся
заговорить с Благое. Предложи купить у тебя перстень. Благое знает
немецкий и русский. Начни с немецкого. Когда немного прощупаешь, назови
пароль.
   Его придется запомнить по-сербски. "Овай прстен у вредности от две
стотине долару".
   Верочка понимающе кивнула.
   - Все ясно. Овай - значит этот. Прстен - перстень. А вот при чем
вредност?
   Крюков улыбнулся.
   - Вредност по-сербски не то, что кажется русскому. Так звучит слово
"стоимость".
   - Выходит, смысл в том, что кольцо стоит двести долларов?
   - Точно, но фраза должна произноситься на сербском.
   - Отзыв?
   - Он спросит: "Диамант"? В смысле бриллиант. Нужно ответить: "Не,
смарагд" - изумруд.
   - У меня кольцо без камня.
   - В том и смысл пароля. Кто его не знает, про бриллиант не спросит.
   Послав к черту всех, кто пожелал ей ни пуха ни пера, Верочка двинулась
в город. Она шла по улочке, которая круто спускалась к морю. Лукин, в
потертой кожаной куртке, также купленной в лавке поношенных вещей, шагал
метрах в двадцати позади нее и делал вид, будто идет по своим делам в
сторону порта.
   Верочка остановилась возле двухэтажного дома. Его фасад густо увивала
виноградная лоза. Зеленое кружево затянуло стены так, что нельзя было
определить их цвет. Над входом в дом, выложенным в виде полукруглой арки,
помещалась облезлая вывеска: "ХОТЕЛ "ЗЛАТНА КОТВА". Рядом с надписью
имелся рисунок, изображавший нечто похожее на рыболовный крючок. Это была
гостиница "ЗОЛОТОЙ ЯКОРЬ".
   Верочка открыла дверь. Тоненько задилинькал колокольчик, извещая хозяев
о прибытии гостя. Но это событие в последнее время здесь стало настолько
редким, что в пустынном холле никого не оказалось. Оглядевшись, Верочка
села в кресло на тонкой никелированной ножке с четырьмя колесиками.
Огляделась.
   В помещении было сумрачно и прохладно.
   Окна, обращенные к солнцу, затенялись листьями виноградной лозы. На
стенах в виде украшений висели потемневшие от времени литографии с
морскими и горными пейзажами, рулевое колесо от старого корабля с надписью
"ЯД РАН". Подчеркивая морской колорит гостиницы, золотым блеском сияла
судовая рында.
   Должно быть, все старание хозяев при отсутствии гостей уходило на то,
чтобы драить медяшку.
   Ждать пришлось недолго. Колокольчик сделал свое дело. Со второго этажа
по деревянной, поскрипывавшей под ногами лестнице спустилась хозяйка -
сухонькая женщина лет пятидесяти с волосами, подобранными под косынку.
Приветливо улыбнулась.
   - Добр дан, госпожа.
   - Гутен таг.
   Произношение у Верочки было прекрасным. Его ставил настоящий берлинец.
   Хозяйка сразу стала еще приветливей. Она могла объясняться по-немецки и
обрадовалась гостье.
   - Что угодно фрау?..
   - Фрау Марта Шредер, - представилась Верочка, вспомнив фамилию одного
из натовских генералов. - Я из Гамбурга. Туристическое агентство "Весь
мир". Нам кажется, настало время снова открывать для отдыха Адриатику.
   Как вы считаете?
   - О, я-я! Давно пора!
   Хозяйка восприняла сообщение с энтузиазмом.
   - Гостиница у вас очень уютная. - Верочка очертила рукой большой круг.
- Очень мило.
   - Я, я, фрау Шредер. - Хозяйка связывала большие надежды с появлением
гостьи. - Нас всегда любили туристы. Из Германии.
   Прекрасные люди. Выпьете вина?
   Она суетливо дернулась, зашла за стойку, вынула бутылку, два чистых
стаканчика.
   Вино было прекрасным. Верочка выпила с удовольствием. Спросила:
   - Вы не против, если я остановлюсь у вас дня на два, на три?
   - С радостью, фрау Шредер. У меня для вас найдется прекрасный номер. -
Хозяйка тут же поспешила успокоить гостью в отношении цены: - Совсем
недорого.
   - Много у вас постояльцев?
   - Немного. Эта война, фрау Шредер, украла всех гостей. Даст Бог,
вернутся мирные времена.
   - И все же, вы не сказали сколько...
   - Всего трое. Семейная пара и еще один мужчина.
   - Я вас попрошу не афишировать, что я остановилась у вас. Особенно для
владельцев других гостиниц. Мне сперва надо разобраться во всем самой и
очень спокойно.
   Хозяйка расплылась в широкой улыбке.
   Желание гостьи не делать гласным свое появление было ей хорошо понятно.
   - Так и будет, фрау Шредер. Так и будет.
   Можете на меня положиться. Еще вина?
   Комната на втором этаже оказалась большой, светлой. В углу -
эмалированная раковина. На стене большое зеркало в деревянной резной раме.
Окно прикрывала выцветшая оранжевая штора. Перегораживая помещение
пополам, стояла деревянная двуспальная кровать с пологом. Такие Верочка
видела только в кинофильмах. У стены размещался деревянный двустворчатый
шкаф.
   Верочка подошла к окну. Открылся вид на внутренний дворик, выложенный
торцами желтого кирпича. У стены высился штабель пустых пластмассовых
ящиков с гнездами для бутылок. Пользуясь ими, можно было легко спуститься
вниз и без труда подняться наверх.
   В другом окне виднелась часть морского побережья.
   Номер справа занимал Благое Селич. Судя по шагам, доносившимся через
тонкую стену, он был у себя.
   Верстака поставила у двери стул и приготовилась ожидать, когда сосед
выйдет из номера.
   Сидеть пришлось долго. Наконец в коридоре хлопнула дверь, и стало
слышно, как скребет ключ в замке - Благое закрывал номер.
   Верочка встала и быстро вышла в коридор.
   - Гутен таг!
   Благое вздрогнул и обернулся так нервно, словно не закрывал дверь
своего номера, а пытался открыть чужую- Увидел женщину и смущенно
улыбнулся.
   - Добрый день, фрау.
   - Прошу прощения. - Голос Верочки сочился медом европейской вежливости.
- Вы не знаете, где в городе можно найти ювелира? - Верочка смущенно
замялась. - У меня неисправен перстень. - Она выставила вперед палец,
украшенный золотым кольцом. - Овай прстен у вредности от две стотине
долару.
   Благое в волнении облизал враз пересохшие губы. На какую-то долю
секунды он оторопел, но среагировал автоматически: подслеповато сощурился,
посмотрел на кольцо:
   - Диамант?
   - Не, смарагд.
   - Здравствуйте, фрау...
   - Шредер.
   - Говорите по-русски?
   - Вас не устраивает немецкий?
   - Нет, фрау Шредер, вполне. Чем могу служить?
   - Если честно, то сейчас послужить вам собиралась я.
   - Даже так? - Благое скептически заулыбался. Верочка не обратила
внимания на его реакцию.
   - Скажите, у вас есть охрана?
   Благое удивленно вскинул густые черные брови.
   - Охрана? В таком-то деле? Нет, конечно.
   Я здесь один.
   - Тогда имейте в виду: за вами ведется слежка.
   Благое помрачнел.
   - Вы серьезно?
   - Да.
   - И как все это выглядит, если не секрет?
   Благое приехал в Сплит с миссией, о которой знали максимум три человека
в главном штабе сербской боснийской армии. По пути он соблюдал все меры
предосторожности, попал в Далмацию через Черногорию, сделав изрядный крюк,
и потому притащить "хвост" за собой не мог. Сообщение немки не столько
испугало его, сколько заставило думать. Кто мог его выследить?
   - Вас водят двое. Мужчина и женщина.
   - Вы знаете, кто они?
   - Есть предположение. Мужчина - капитан Илич из главного штаба. Но это
требует проверки. Женщина нам неизвестна.
   - Илич - офицер разведки. - Благое стал размышлять вслух. - Вполне
возможно, у него здесь собственное задание...
   Верочка иронически сощурилась.
   - Возможно. Тогда почему он упорно висит у вас на "хвосте"?
   - Ошибки быть не может?
   - Исключено.
   - Странно
   - Особенно, если учесть факт, что Илич и его дама тоже поселились в
"Златной котве".
   Их номер рядом с вашим.
   - Я их не встречал, а хозяйка о них ничего не говорила.
   - Вы интересуетесь соседями?
   - Регулярно.
   - Обо мне вас поставили в известность?
   - Да, сообщили, что рядом занимает номер фрау из Гамбурга. Старая
клиентка.
   - Верно, так это и есть. Выходит, повод для размышлений имеется. Но я
могу предположить одну причину.
   - Какую?
   - Вам известна фамилия Зорана Вуковича?
   - Вукович? Да, он был в группе спецназа, которой командовал Илич. Потом
погиб во время рейда в тыл мусульман.
   - Нет, он погиб всего несколько дней назад. На Голетане, неподалеку от
горы Дебела Глава. Погиб как командир карательного мусульманского отряда.
Собственные бойцы называли его делибашем.
   - Я в это мало верю, фрау Шредер. И потом, при чем Вукович, если за
мной следит Илич?
   - При том, что Илич был агентом Вуковича в главном штабе. Вот
взгляните. - Верочка вынула из сумочки и протянула Благое затянутую
пластиком карточку удостоверения. - Фотография вам знакома9
   Благое бросил взгляд и кивнул.
   - Да, это Вукович.
   - Теперь прочитайте фамилию.
   - Турчинич Халед... Странно... - И тут же, взглянув прямо в глаза
Верочке, спросил жестко: - Что вы еще от меня хотите?
   - Только одно - предупредить об опасности.
   - Тот, кто сообщил вам пароль, больше от меня ничего не хотел?
   Верочка улыбнулась понимающе.
   - Вы имеете в виду недостающие цифры?
   Нет, мне узнавать их у вас не поручено. Тот человек придет к вам сам, в
день, который оговорен заранее.
   - Спасибо, фрау Шредер. Теперь я вам верю.
   Они расстались. Благое спустился в холл и стал о чем-то беседовать с
хозяйкой гостиницы. Верочка вернулась к себе. Когда она закрывала дверь,
ее спину заметил Илич, выглянувший из номера в коридор. Потом он сбежал по
лестнице и, не скрывая озабоченности, спросил хозяйку:
   - У вас новая гостья? Кто она?
   Хозяйка сразу уловила нотку неудовольствия в его голосе. Ей не хотелось
терять постояльца, и она уверенно ответила:
   - Наша старая клиентка из Гамбурга.
   Немка. Приезжает не первый год.
   Илич успокоился: немка его планам помешать не могла. Он попросил
хозяйку принести в номер бутылку вина, две порции жареной рыбы и овощной
салат. Затем вернулся к себе наверх.
   Благое Илич перехватил в коридоре в момент, когда тот вернулся из
города и открывал дверь номера. Илич появился за его спиной.
   Ударил профессионально - сильно и без замаха. Резиновая дубинка тупо
тюкнула по затылку Благое. Тот не ожидал удара и не смог его парировать
или хотя бы ослабить. Он запомнил только глухой взрыв где-то внутри под
черепом, и мир уплыл в приятную беззвучную темноту.
   Илич подхватил падавшего Благое под мышки, протащил в комнату.
   Милена, подозрительно оглядевшись, вошла за ними. Щелкнул, закрываясь,
замок.
   Илич опустил пленника на пол. Быстро раскрыл чемодан, достал оттуда
наручники, блестевшие никелем.
   Милена остановила его жестом.
   - Не надо наруквицы. Свяжи шнуром.
   Илич бросил браслеты в чемодан, вынул оттуда крученый нейлоновый шнур
зеленого цвета. Нагнулся, ловким быстрым движением стянул руки Благое
крепким узлом.
   Подвинул стул и сел на него.
   - Теперь подождем, пока он придет в себя.
   - Идиот! - Милена в который уже раз психанула. - Чего ждать?!
   Она сходила к раковине, наполнила водой белый пластмассовый стаканчик.
Вернулась.
   Остановилась в изголовье Благое и тонкой струйкой стала лить воду на
его лицо.
   Благое очнулся, открыл глаза. Поначалу ничего не понял, кроме того что
лежит на полу.
   Попробовал встать, но обнаружил, что сделать этого не в состоянии. Его
руки заведены за спину и туго скручены. Затылок жгла острая боль.
   - Ожил?
   Благое увидел склонившееся к нему лицо Илича.
   На ум сразу пришло все, что ему рассказала немка, но свои знания он
постарался не выдать.
   - Звездан?! - В голосе Благое прозвучали усталость и удивление. - Где
мы?
   От боли в затылке тошнота волнами подступала к горлу. Благое обреченно
закрыл глаза.
   Илич ткнул его в бок ботинком.
   - Я мыслил - ты крепак, атыкрепалин а. - Я думал, ты крепкий, а ты -
дохлятина.
   Благое застонал. Илич снова пристукнул его ногой.
   - Запомни, твоя судьба в твоих руках.
   - Что случилось? Чего тебе от меня надо?
   - Искренности. Отвечай на мои вопросы. Только честно. Что ты делаешь в
Сплите?
   - Отдыхаю.
   - За ложь буду наказывать. Больно. Офицер сербской армии просто так в
Хорватию отдыхать не поедет.
   Благое промолчал.
   - Тебе подсказать?
   - Что ты с ним миндальничаешь?
   Голос прозвучал со стороны. Благое скосил глаза и увидел женщину,
полулежавшую на кровати. Она заложила ногу за ногу и курила.
   Благое узнал в ней Милену - машинистку штаба. Ту, которая не раз
прибегала к нему вечерами, чтобы улечься рядом. Значит, это о ней говорила
фрау Шредер!
   - Успокойся! - Обращаясь к Милене, Илич повысил голос: - Торопиться
некуда. Верно, Селич?
   - Лично мне - нет.
   Илич зло засмеялся.
   - Мне тоже. Так тебе подсказать, зачем ты здесь?
   - Если можно. Мне кто-то треснул по башке, и память отшибло.
   - Хорошо. - Илич почти мурлыкал, словно кот, игравший с мышкой. -
Сколько денег ты привез русским?
   - Чужих денег я не считаю.
   Благое мог сказать "не знаю" и не соврал бы: ему о сумме гонорара
диверсантов не говорили. Но признаваться в этом не очень хотелось.
   - И все же? Не жмись, друг, я заставлю тебя сказать.
   - Ах, деньги! Они в моей комнате. В сумке под кроватью. Возьми и
сосчитай.
   Илич подсунул резиновую палку под подбородок Благое и надавил на горло.
Дыхание перехватило. Благое захрипел. Лицо покраснело, глаза выпучились.
   - По-твоему, - сказал Илич, - я будала - глупак? Я проверял твою сумку.
Хотя и знал, что этих долларов ты не привез. Ты должен только назвать
русским номера счета. В каком банке?
   Давление на горло ослабело. Благое несколько раз глубоко вздохнул,
стараясь отдышаться.
   - Мне поручено передать им только цифры.
   Их так много, что ни мне, ни тебе они ничего не скажут. Сколько их в
номере счета, я не знаю. В каком порядке стоят, мне тоже никто не сообщал.
   - На чье имя и где открыт счет? - Илич походил на лису, которая
заговаривает зубы вороне, в надежде, что та уронит сыр.
   - Не знаю.
   Благое опять не врал. Он и в самом деле не знал ни цифр счета, ни то,
как их можно вычислить. Ему передали небольшой карманный календарик
авиакомпании КЛМ на 1992 год.
   Ни пометок, ни тайных знаков на нем не имелось. В этом Благое мог
поклясться - он все проверил сам. Как извлечь из календаря нужные цифры,
знал только русский. Но это не делало в глазах Илича положение Благое
более простым. В подобных случаях незнание воспринимается как уловка и
только отягощает последствия, заставляя прибегать к пыткам и давлению.
   - Хорошо. Кто этот русский? Где он тебя ждет? Когда состоится встреча?
   - Не знаю. Русский должен найти меня сам.
   - Ах, Благое, какой ты несчастный! Идешь сам не знаешь куда. Несешь
цифры, не знаешь кому. - Илич говорил вкрадчиво и вдруг взорвался громким
криком: - Рогата марва! Скотина рогатая! Хочешь, чтобы я в это поверил?!
   Перемена настроения была столь внезапной, что Милена, полулежавшая на
кровати, вздрогнула. Таким возбужденным и злым Илича она еще никогда не
видела. А тот психанул еще и потому, что неожиданно осознал - Благое мог
говорить правду. Тогда все задуманное рушилось и летело в бездну, из
которой уже не выбраться: назад, в Сербию, возврата нет, мусульманам он
вряд ли будет нужен, особенно если не примет ислам и не подрежет себе
плоть настолько, насколько того требуют каноны религии. Куда деваться?
Куда идти? Все чертова баба! Ну Милена, проклятая сука! Но не на ней же
вымещать злость и неудачу!
   - Учти, - Илич понизил голос так же неожиданно, как и стал орать.
Теперь он говорил с иезуитской вкрадчивостью, временами даже пришептывал:
- Я заткну тебе. Благое, пасть и буду отрезать от тебя небольшие кусочки.
   Сперва пальцы ног, потом двинемся дальше.
   И ты скажешь все, что знаешь.
   Благое молчал. Он прекрасно понимал безысходность своего положения.
Немка предупреждала его, но он не принял ее слова всерьез.
   Илич вынул из чемодана рулон широкой самоклеющейся ленты - скотча. С
хрустом разорвал упаковку. Оскалил зубы в хищной улыбке.
   - Ты не веришь, что я говорю серьезно?
   В дверь комнаты постучали.
   Быстрым движением Илич отмотал кусок липучки, оторвал его и запечатал
пленнику рот. Повернулся к Милене.
   - Кого это к нам несет? Выясни. Только никого не пускай.
   Милена подошла к двери.
   - Кто там?
   - Это фрау Шредер. Вас можно на минутку?
   Илич слегка успокоился: немка опасности не представляла. Обычная
бабенка. Скорее всего ищет приключений. Фик-фик. У немцев это нормально.
   - Выйди к ней. И пошли ее подальше.
   Милена щелкнула замком, выглянула в коридор.
   Фрау Шредер в красных трикотажных брючках и в серой водолазке сияла
улыбкой. Она усиленно жестикулировала и тараторила понемецки нечто совсем
непонятное. Из всего Милена выделила только дважды повторенное слово
"битте". Она прикрыла дверь в комнату, намереваясь в коридоре объяснить
немке, чтобы та катилась к чертовой матери и не нарушала право незнакомых
людей на уединение. Однако сказать ничего не успела.
   Удар в челюсть справа бьы настолько силен, а рука, нанесшая его,
обладала такой быстротой и силой, что Милена сразу вырубилась из
обстановки.
   Свет в глазах померк, колени подогнулись, и она осела на руки
появившегося из-за ее спины Лукина.
   Верочка, не медля ни секунды, распахнула дверь, влетела в комнату и,
все еще не отрешившись от роли немки, крикнула Иличу:
   - Хенде хох! Руки вверх!
   Илич не ожидал такого поворота событий.
   Он дернулся, обернулся и увидел фрау Шредер. Та стояла, широко
раздвинув ноги, и двуручным хватом держала пистолет "вальтер" с
глушителем. Ствол его был направлен прямо в живот Иличу. По твердо сжатым
губам, по выражению глаз было видно: дернись он, немка выстрелит без
раздумий.
   Мягко ступая по половику, устилавшему пол, в комнату вошли двое. Илич
узнал русских...
   Он встретился глазами с Крюковым и тут же потупил взор.
   В комнату, держа на руках Милену, вошел Лукин. Бросил женщину на
кровать. Она все еще не подавала признаков жизни. Посмотрел на Верочку,
которая держала Илича под прицелом.
   - Ну, мать, у тебя ручка!
   Илич неожиданно согнулся, схватился руками за горло: его вырвало прямо
на половик.
   - Спекся, подлец, - сказал Крюков, брезгливо морщась. - Развяжите
Селича.
   Связник знал Крюкова в лицо. Он встал, протянул руку.
   - Слава Богу, вы здесь. Я уж думал...
   Он подошел к платяному шкафу, открыл его, пошуровал в кармане кожаного
пиджака.
   Вынул и протянул Крюкову три карманных календарика, закатанных в
прозрачный глянцевый пластик. На лицевой стороне каждого листка
красовались голенькие девицы. Они поражали вызывающими позами: сидели,
раздвинув ноги, лежали на спинах, ноги задрав.
   Такие календарики охотно покупают и носят в бумажниках эротоманы всех
возрастов - юные с неопробованными в делах женилками и старые, свои
женилки уже измочалившие до состояния потертых веревок. Короче, наличие
подобных карточек при обнаружении ни у кого не вызовет подозрений.
   На календарях даты разных лет - девяностого, девяносто первого и
второго. Все верно.
   Для отсчета следовало взять самый старший - девяносто второй. Вторая
цифра в нем показывала нужный для дешифровки месяц года - февраль. Красным
цветом в этом месяце обозначены Sunday - воскресенья. Они выпадали на
второе, девятое, шестнадцатое и двадцать третье. Значит, недостающие цифры
- 2, 9, 1, 6, 2, 3. Стало быть, номер счета в полном виде читался так:
321-29-162-312-3.
   Сам посыльный не был посвящен в тайну кода и при самой большой
догадливости раскрыть секрета не мог.
   - Что будем делать с этими? - Крюков брезгливо тронул носком ботинка
Илича.
   - Будите без бриге. - Благое потер пальцем уголок рта, где еще недавно
лепилась клеящая лента. - Не беспокойтесь. С ними я сам разберусь.
   Десять минут спустя фрау Шредер вышла из номера. В холле остановилась
возле хозяйки, приветливо улыбнулась.
   - Bitte, wo ist die nachste Apotheke? - Пожалуйста, где находится
ближайшая аптека?
   Хозяйка долго и старательно объясняла дорогой гостье, как пройти к
нужному месту, и проводила ее до дверей.
   В это время мужчины через окно из номера Верочки покинули гостиницу,
оставив Благое наедине с его пленниками. Что серб собирался сделать с
ними, никого уже не интересовало.
   Вечером того же дня на теплоходе под греческим флагом Верочка, Лукин и
Демин отправились на Кипр. Для них путешествие в пекло окончилось.
   Проводив их, Крюков прошел в порт. У причала маломерных судов он
отыскал катер "Морски орао" - "Морской орел".
   С борта на пирс навстречу гостю выпрыгнул узкоплечий загорелый мужчина
с по-женски широкими бедрами, голый по пояс, в белой фуражке с якорем на
тулье.
   - Дон, сервус!
   Было видно, что Крюков рад этой встрече.
   - Шолом! - Моряк широко распахнул руки. - Сендер! Гольдман! Наконец-то!
   - Ты готов? Выходим.
   Катер, пеня волну, заложил крутую дугу и, ревя двигателем, понесся в
сторону Сплитского канала - пролива между берегом материка и островами
Малым и Великим Дрвеником.
   Там лежал выход в голубые просторы Ядрана - Адриатического моря.
   Дон вел судно уверенно, и даже со стороны можно было угадать, что оно
подчиняется руке умелого моряка.
   - Сендер, я за тебя боялся. Они могли подстраховаться.
   - Что ты имеешь в виду?
   - За такие деньги они могли убрать тебя и...
   - Не могли.
   - Ты так уверен?
   Сендер мрачно усмехнулся.
   - Ты не знаешь русских, Дон. Это еще не люди, а просто так, биомасса...
Они слишком примитивны. Слишком доверчивы. В них сидит неистребимое
желание подчиняться. Они ждут, чтобы их кто-то вел за собой. Они верят,
что есть дураки, которые желают о них заботиться.
   Они доверяют политикам, которые обещают счастливое будущее. Банкирам,
сулящим дикую прибыль на вклады. Работодателям, что предлагают большие
заработки и богатство. Ко всему, русские никогда на другой день после
обещаний не проверяют, как они исполняются... Это кажется им не совсем
приличным.
   Дурацкая вера в законы чести... Обмануть их ничего не стоит.
   - Неужели все такие?
   - Почему? Уже есть и немало других.
   - Ты еще туда вернешься?
   - В Россию? Ну нет. Там совсем недавно погорел Динель...
   - Нелегал?
   - Нет, работал в посольстве под дипломатическим прикрытием. Влип на
разработке офицера военной разведки. Так что погода для меня стала
неблагоприятной.
   - Уедешь в Израиль?
   Гольдман пожал плечами.
   - Откуда мне знать? Смотря что прикажут.
   - Я так рад. - Дон обнял Гольдмана за плечи и прижался к нему. - Ты не
представляешь, как я соскучился. - И сразу задал вопрос: - Ты этой русской
бабой не увлекся?
   Гольдман коротко хохотнул.
   - Йе беспокойся, Дон. Так дешево покупаться - не мой стиль.
   Считая, что вопрос исчерпан, Гольдман сменил тему:
   - На траверзе Рогожницы нас должен ждать сухогруз "Эйлат". Капитан в
курсе. Он примет товар.
   - Эти чертовы взрыватели?
   - Головки наведения. Как только передадим их, возвращаемся. Завтра мне
надо смотаться в Женеву.
   - Сендер! - Голос Дона стал просящим. - Ты у меня задержишься? Я
очень...
   - Задержусь, милый. Я тоже - очень...


   Литературно-художественное издание

   Щелоков Александр Александрович

   ЗОНА ЗЛА


   Книга опубликована в авторской редакции

   Художественный редактор М. Левыкин
   Технические редакторы Н. Носова, Е. Попова
   Корректор Л. Квашук
   В оформлении книги использованы материалы фотохроники ТАСС
   Изд. лиц. ь065377 от 22.08.97.
   Налоговая льгота - общероссийский классификатор продукции ОК-005-93,
том 2; 953000 - книги, брошюры
   Подписано в печать с готовых диапозитивов 13.10.97.
   Формат 70х90 У32. Гарнитура "Таймс".
   Печать офсетная. Усл. печ. л. 18,7.
   Уч.-изд. л. 17,0.
   Тираж 20 000 экз. Заказ 5782.
   ЗАО "Издательство "ЭКСМО-Пресс", 123298, Москва, ул. Народного
Ополчения, 38.
   АООТ "Тверской полиграфический комбинат"
   170024, г. Тверь, пр-т Ленина, 5.



   OCR Pirat