Код произведения: 12810
Автор: Шукшин Василий
Наименование: Как мужик переплавлял через реку волка, козу и капусту
Василий Шукшин
Как мужик переплавлял
через реку волка, козу и капусту
Собрались три бледно-зеленые больничные пижамы решать вопрос: как мужику в
одной лодке переплавить через реку волка, козу и капусту? Решать стали
громко; скоро перешли на личности. Один, носатый, с губами, похожими на
два прокуренных крестьянских пальца, сложенных вместе, попер на лобастого,
терпеливого:
- А ты думай! Думай! Он поплавит капусту, а волк здесь козу съест!
Думай!.. У тя ж голова на плечах, а не холодильник.
Лобастый медленно смеется.
Этот лобастый - он какой-то загадочный. Иногда этот человек мне кажется
умным, глубоко, тихо умным, самостоятельным. Я учусь у него спокойствию.
Сидим, например, в курилке, курим. Молчим. Глухая ночь... Город тяжело
спит. В такой час, кажется, можно понять, кому и зачем надо было, чтоб
завертелась, закружилась, закричала от боли и радости эта огромная махина
- Жизнь. Но только - кажется. На самом деле сидишь, тупо смотришь в
паркетный пол и думаешь черт знает о чем. О том, что вот - ладили этот
паркет рабочие, а о чем они тогда говорили? И вдруг в эту минуту, в эту
очень точную минуту из каких-то тайных своих глубин Лобастый произносит...
Спокойно, верно, обдуманно:
- А денечки идут.
Пронзительная, грустная правда. Завидую ему. Я только могу запоздало
вздохнуть и поддакнуть:
- Да. Не идут, а бегут, мать их!..
Но не я первый додумался, что они так вот - неповторимо, безоглядно,
спокойно - идут. Ведь надо прежде много наблюдать, думать, чтобы тремя
словами - верно и вовремя сказанными - поймать за руку Время. Вот же черт!
Лобастый медленно (он как-то умеет - медленно, то есть не кому-нибудь,
себе) смеется.
- Эх, да не зря бы они бежали! А?
- Да.
Только и всего.
Лобастый отломал две войны - финскую и Отечественную. И, к примеру, вся
финская кампания, когда я попросил его рассказать, уложилась у него в
такой... компактный, так, что ли, рассказ:
- Морозы стояли!.. Мы палатку натянули, чтоб для маскировки, а там у нас
была печурка самодельная. И мы от пушек бегали туда погреться - каждому
пять минут. Я пришел, пристроился сбочку, задремал. А у меня шинелька -
только выдали, новенькая. Уголек отскочил, и у меня от это вот место все
выгорело. Она же - сукно - шает, я не учуял. Новенькая шинель.
- Убивали же там!
- Убивали. На то война. Тебе уколы делают?
- Делают.
- Какие-то слабенькие теперь уколы. Бывало, укол сделают, - так три дня до
тебя не дотронься: все болит. А счас сделают - в башке не гудит, и по телу
ничего не слышно.
...И вот Носатый прет на Лобастого:
- Да их же нельзя вместе-то! Их же... Во дает! Во тункель-то!
- Не ори, - советует Лобастый. - Криком ничего не возьмешь.
Носатый - это не загадка, но тоже... ничего себе человечек. Все знает.
Решительно все. Везде и всем дает пояснения; и когда он кричит, что волк
съест козу, я как-то по-особенному отчетливо знаю, что волк это сделает -
съест. Аккуратно съест, не будет рычать, но съест. И косточками похрустит.
- Трихопол?! - кричит Носатый в столовой. - Это - для американского
нежного желудка, но не для нашего. При чем тут трихопол, если я воробья с
перьями могу переварить! - и таков дар у этого человека - я опять вижу и
слышу, как трепещется живой еще воробей и исчезает в железном его желудке.
Третья бледно-зеленая пижама - это Курносый. Тот все вспоминает сражения и
обожает телевизор. Смотрит, приоткрыв рот. Смотрит с таким азартом, с
такой упорной непосредственностью, что все невольно его слушаются, когда
он, например, велит переключить на "Спокойной ночи, малыши". Смеется от
души, потому что все там понимает. С ним говорить, что колено брить -
зачем?..
Вот эти-то трое схватились решать весьма сложную проблему. Шуму, как я
сказал, сразу получилось много.
Да, еще про Носатого... Его фамилия - Суворов. Он крупно написал ее на
полоске плотной бумаги и прикнопил к своей клеточке в умывальнике. Мне это
показалось неуместным, и я подписал с краешку карандашом: "Не Александр
Васильевич". Возможно, я сострил не бог весть как, но неожиданно здорово
разозлил Суворова. Он шумел в умывальнике:
- Кто это такой умный нашелся?!
- А зачем вообще надо объявлять, что эта клеточка - Суворова? Ни у кого же
нет. Вы что, полагаете... - пустился было в длинные рассуждения один
вежливый очкарик, но Суворов скружил на него ястребом.
- Тогда чего же мы жалуемся, что у нас в почтовом ящике газеты поджигают?!
Сегодня - карандаш, завтра - нож в руки!..
- Ну, знаете, кто взял в руки карандаш, тот...
- Пожалуйста, можно и без ножа по очкам дать. По-моему я догадываюсь, кто
это тут такой грамотный... Очкарик побледнел.
- Кто?
- Сказать? Может, носом ткнуть?
Мне стало больно за очкарика, и я, как частенько я, выступил блестящим
недомерком.
- А чего вы озверели-то? Ну, пошутил кто-то, и из-за этого надо шум
поднимать.
- За такие шутки надо... не шум поднимать! Не шум надо поднимать, а тянуть
куда следует.
Дурак он. Дурак и злой.
- ... Как же ты туда повезешь волка, когда там коза?! - кричит Суворов. -
Он же ее съест!
- Связать, - предлагает Курносый.
- Кого связать?
- Волка.
- Нельзя, тункель!
- А чего ты обзываешься-то? Мы предлагаем, как выйти из положения, а ты...
- Как же тут не кричать, скажи на милость?! Если вы не понимаете
элементарных вещей...
Лобастый упорно думает.
- Как все покричать любят! - изумляется Курносый. - Знаешь - объясни. Чего
кричать-то?
- Полные тункели! - удивляется в свою очередь Суворов. - Какой же тогда
смысл в этой задаче? Ну - объяснил я, и все? А самим-то можно подумать?
- Вот мы и думаем. И предлагаем разные варианты. А ты наберись терпения.
- Привыкли люди, чтоб за них думали! Сами - в сторонку, а за них думай!
- Волк капусту не ест, - размышляет вслух Лобастый. - Значит его можно
здесь оставить...
- Ну! ну! ну! - подталкивает Суворов.
- Не понужай, не запрег.
- Давай дальше! Волк капусту не ест... Правильно начал!
Серые, глубокие глаза Лобастого тихо сияют.
- Начать - это начать, - бормочет он. По-моему, он уже сообразил, как надо
делать. - Говорят: помоги, господи, подняться, а ляжем сами. Значит, козу
отвезли. Так?
- Ну!
- Плывем назад, берем капусту...
- Ее же там коза сожрет! - волнуется Курносый.
- Сожрет? - спрашивает Лобастый, и в голосе его чувствуется мощь и ирония.
- Тада мы ее назад оттуда, раз она такая прожорливая.
- А тут волк!
- А мы волка - туда. Пусть он у нас капустки опробует...
Суворов радостно хлопает Лобастого но спине; и так как мне все время
что-нибудь кажется, когда Суворов что-нибудь делает, то на этот раз
почему-то кажется, что он хлопнул по лафету тяжелой пушки, и пушка на это
никак не вздрогнула.
- А-а! - догадывается Курносый. Ему тоже весело, и он смеется. - А потом
уж мы туда - козу, в последнюю очередь!
- Дошло! - орет Суворов. Он просто не может не орать. Все мы тут - крепко
устали, нервные, - это тебе не высоту брать.
- Сравнил телятину с... - обиделся Курносый.
Лобастый долго, терпеливо, осторожно мнет в толстых пальцах каменную
"памирину", смотрит на нее... И я вдруг ужасаюсь его нечеловеческому
терпению, выносливости. И понимаю, что это - не им одним нажито, такими
были его отец, дед... Это - вековое.
Лобастый по привычке едва заметным движением тронул куртку, убедился, что
спички в кармане, встал, пошел в курилку. Я - за ним. Посидеть с ним,
помолчать.
Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского